Валя, или Поворот судьбы

                1.
 
Никто из приезжих, наверно, даже не догадывался, какой огромный посёлок
вырос за железнодорожным мостом.
Да и я, старожил города, скорее всего, никогда не узнал бы об этом, если бы не Валя.

Только два раза провожал я её домой.
От первой прогулки вдвоём даже впечатлений не осталось.
Бесконечные повороты, переулки, один темнее другого, внезапно набегавшие рельсы.
И разговоров особых не было.
Впрочем, всё объяснимо – нашему знакомству едва исполнилось несколько дней.

Однако финал этого провожания получился грустным.
Неожиданно из темноты вырос человек и грубо схватил мою спутницу за руку.
 - А ну, пошла домой! – крикнул он Вале и добавил несколько непечатных слов.
Даже в чернильной темноте ночи я представил себе электрические искры злобы
и инстинктивно подался назад.

 - Опять! Опять! Ну, почему ты такой! – голос Вали задрожал и оборвался,
будто лопнувшая гитарная струна.
 - Пошла домой! Разговор ещё будет!
Он подождал, пока дочь скрылась, и подступил ко мне.
 - Кто таков?
Я назвался
 - Так, так. А ну, иди сюда! Присядем, малый!

У самых ворот обнаружилась небольшая скамеечка.
Мой собеседник едва дотронулся до моего плеча, и я с размаху плюхнулся на её доски.
Заломило плечо.
 - Хлипок ты, дружок, – довольно захохотал Валин отец.
И тут же, видя, что я собираюсь подняться, рявкнул: «Сидеть!»
Словно Бобику какому приказал.
Потом и сам грузно опустился рядом, аж доски заскрипели.

 - Закурим?
 - Не курю.
 - Что ж так?
Мне надоело, и я тоскливо произнёс:
 - Поздно уже. Пойду.
 - Ну, нет! Погоди! Сказать надо, чтоб сразу знал.
 - Так говорите.
 - Не суетись! Дай покурить в тишине.

Мы помолчали ещё минут десять.
Потом я вновь почувствовал на своём плече его могучую, налитую свинцом руку.

 - Значит, из евреев будешь?
 - Да.
 - Что ж, спасибо за откровенность! Я тебе тоже прямо скажу, по-рабочему.
Не для того я Валюху растил, чтобы твоя порода ею пользовалась. Ясно?
Увижу тебя снова с ней – ноги-руки переломаю. Так вот!

Скамейка заходила ходуном. Мой собеседник захлопнул калитку и аккуратно задвинул засов изнутри.
Где-то, в соседнем дворе, брехала собака. Брехала просто так. Бессмысленно и глупо.

                2.
Валя была тогда, в далёкой юности, тоненькой и нежной.
Я всегда думал, какой же цветок она мне напоминает?
Находил ответы, но всё невпопад. Потому что вокруг был городской асфальт, каменные коробки,
сравнивать было не с чем, кроме как с крикливо-яркими розами на клумбах. Но они не в счёт.

Другое бы дело – встать утром где-нибудь в сельской местности, побежать по росной тропинке в луга
и смотреть долго-долго на синюю дымку вдали.
И не шевелиться, чувствуя ласковое прикосновение солнца, доверяясь шёпоту ветерка.
И вдруг увидеть этот нежный наклон, эту робкую полуулыбку.
Полевой цветок, сейчас я отгадаю твоё имя. Фиалка? Конечно же!
 - Фантазёр, – засмеялась Валя и дотронулась до моих волос.
Будто солнечный лучик прикоснулся.

Мы болтали на лекции. Впрочем, лекции не было. И аудитории. И однокурсников.
Был вакуум. Тишина. Единственной реальностью существовал наш разговор.

 - Я вчера весь вечер читала Ремарка. «Три товарища». Тебе знакома эта книга?
 - Да.
 - Поразительно! Словно это не роман, сочинённый кем-то, а сама жизнь.
Такие книги, оказываются, тоже бывают. Странно.
 - Что же странного?
 - Да ведь наша отечественная литература – это сплошной барабанный бой. И ложь.
И все чувства – наизнанку. Как ты думаешь?
И снова лучик дотрагивается до моего лица.

…Мы идём по улице и с юношеской пылкостью бестрепетно задеваем вечные истины.
 - Зло всегда сильнее, – убеждённо говорит Валя
и смотрит на меня ожидающе-тревожно, – его не преодолеть. Я знаю.
 - Ну, откуда ты знаешь?
Она берёт меня под руку и шепчет:
 - Все сказки врут. Честное слово. Вот сейчас зайдем за поворот, а там… а там…
Хотел бы я знать, что нас ожидает ТАМ.

…Весь вечер крутят сладко-грустные, щемящие сердце вальсы.
Мы танцуем только друг с другом.
А потом, в соседней комнате, тайком от всех целуемся.
 - Тебе хорошо? – спрашиваю я Валю.

Она ничего не говорит, просто смотрит на меня. И вся светится.
Какой же цветок она мне напоминает? Боже, как  бедна фантазия!
Но я уже знаю, этот цветок – фиалка.

 - Я провожу тебя.
 - Нет, что ты! – она испуганно вскрикнула.
И всё. всё пропало – сказка кончилась.

Там, за железнодорожным мостом, в посёлке, до сих пор не горят фонари.
Темнота – спутница злобы.
«Не для того я растил Валюху, чтобы твоя порода ею пользовалась».
Просто и ясно.

 - Нет, что ты, не провожай меня! Не вздумай! Плохо будет.
Я понял.
Прощай, любимая!

                3.
В этом городе я давно уже лишь случайный гость.
Редкие наезды, ночёвки в гостиницах, суета мелких дел.

Встретится бывший однокашник.
 - Здравствуй!
 - Здравствуй!
 - Ну, как живёшь?
 - Да так. А ты?
 - И я. Ну, ладно. Пока.
 - Пока.

А жизнь идёт своим чередом.
И однажды приглашают на юбилей – двадцать пять лет со дня выпуска.
Виват, студенческая семья! Светлая, добрая юность! Гаудеамус игитур и всё такое прочее!

Иду по городу, и нет былой отчуждённости.
Здесь, недалеко, в одном из домов, тебя ждут. Ждут! Как же это приятно!
Желанным гостем ступаю на порог. Визг, хохот. Кто-то исполняет на губах торжественный марш.

Останавливаюсь в растерянности.
Господи! Кто эти люди? Вот эта толстая тётка, например?
Или та, со странной причёской?
 - Ой, девочки, он испугался! Он никого не узнаёт. Тихо, не подсказывайте. Если не угадает – штраф.

Бодрятся. А в глазах – страх. Неужели мы так постарели, изменились?
Неужели это мы, те самые, лёгкие, молодые когда-то?

Почтенные дамы, матери семейств, хранительницы очага!
Не волнуйтесь так. Сейчас осмотрюсь и всех узнаю, всех назову по именам.
Начинаю неуверенно. А потом всё смелее и смелее: Тома, Таня, Оля.
Напряжённая тишина взрывается радостным смехом.
 - Пойдёмте же за стол, – торопит хозяйка, – мальчики, не робейте!
Девчонки, это же мы, прежние!

И вдруг – звонок в дверь. Резкий, беспокойный. Что-то толкает в грудь.
Входит она, Валя. Почти не изменилась, на первый взгляд.
Тоненькая, нежная, словно нечаянно согретый солнышком полевой цветок. Фиалка.

Мне кажется, она смотрит только на меня.
И я смотрю только на неё.
И весь этот вечер ради неё – неожиданно воскресшей из небытия и заслонившей собой
ничего незначащие двадцать пять лет.

Мы танцуем вальс, и я шепчу:
 - Неужели это правда? А ты говорила, что сказки врут.
 - Да что случилось? – в её взгляде – теплота и лукавство.
 
                4.

Во второй раз я перешёл железнодорожный мост, провожая Валю.
Когда-то я шагал здесь наугад, не запоминая дороги.
Но, оказалось, что все повороты накрепко запечатлелись в памяти,
и каждый переулок почему-то близко знаком.

Валя слегка придерживает мой локоть и умело направляет беседу.
Всё та же милая скороговорка, всё тот же доверительный, нелогичный, лёгкий
и, вдруг, увлекающий в глубины – аж дух захватывает! – разговор.
Я больше слушаю, иногда вставляю реплики.

Но так приятно просто молчать!
Или, может быть, крикнуть:
 - Остановись, мгновенье!
Или сочинить стихи, вроде этих:

Как быть теперь, Валя?
Что делать нам, Валя?
Мы долго друг друга
С тобой забывали.
Но вот – не забыли!
Но вот – не сумели!
И снова над нами
Стихи зазвенели.

Признаюсь, строчки эти я потом уже сочинил. Через неделю или две.
И были они скорее грустные, чем радостные.
Вот, например, что я написал:

Но так получилось –
Ты стала чужою,
И годы меж нами
Незримой межою.
Я рву те стихи,
Как запретные письма,
Но вновь фейерверком
Рассыпались искры.
И вновь ты царишь
На моём карнавале.
И всё, как вначале,
И всё, как вначале!

Строки, конечно, слабые. Но настроение, впрочем, передают.

А мы идём вдвоём по посёлку.
Тишина. Только каблуки стучат – тук-тук. Или это сердце бьётся?

 - Спасибо! – говорит Валя. – Проводил. Спокойной ночи!
 - По-прежнему, папу боишься?
 - Папы уже нет. Давно нет. А Яша, наверно, беспокоится…
 - Яша?
 - Да, Яша Гринберг, мой муж. Архитектор. Его весь город знает.
 - Твой муж – еврей?
 - А что в этом…? – она будто неожиданно наткнулась на невидимый порог и остановилась.

Я молча сел на скамейку. На ту самую.
И вдруг – словно приступ какой-то! – меня начал душить истерический смех.
 - Что ты? Что? Знаешь, это даже неумно, – наконец, произнесла Валя.
 - Но, прости…, – я едва выговаривал слова. – Но твой отец… Он…
 - Мой папа гордился бы Яшей, если бы был жив. Вот так!
Она сказала «Вот так!» и хлопнула калиткой, будто поставила точку.
Впрочем, как оказалось потом, это было красноречивое многоточие.

                5.

Телеграмму я получил во вторник вечером, а утром в среду неожиданно собрался, взял такси и помчался в аэропорт.
Зачем? Ведь история была завершена, и сюжет полностью себя исчерпал.
Из города моей юности Валя прилетела в город, где я нынче живу. Прилетела, чтобы здесь снова сесть в самолёт.
Чтобы взойти в его салон по трапу, держа под локоть архитектора Яшу Гринберга.

Насмешка судьбы – она отбывала туда, на Обетованную Землю, отбывала вопреки смыслу жизни всех предыдущих поколений, породивших её, вопреки могучей, непреодолимой ярости своего отца, бросившего когда-то фразу:
«Не для того я Валюху растил, чтобы твоя порода ею пользовалась».

Я увидел их в здании аэропорта, но не подошёл, не сказал им ни к чему необязывающих, ненужных слов.

Боже мой, какой поворот судьбы!
Трагедия? Драма? Фарс? Или всё вместе?

Что за режиссёр поставил этот непонятный спектакль?
И какую роль я сыграл в нём – резонёра, лишнего человека?
А, вернее всего – шута.

                Р.Маргулис