Линии ценностных расколов

Круглый стол в "Литературной газете", 2006

Леонтий Бызов. Я не претендую на содоклад, как здесь было заявлено, потому что я не регионалист, а практикующий социолог, занимающийся политической социологией, и всего лишь выскажу свои мысли, которые пришли мне в голову по поводу повестки сегодняшнего круглого стола. Во-первых, существуют самые разные мнения – Россия разваливается, Россия однородна, Россия разнородна и т.д. Не раз приходилось слышать мнение специалистов, что фактически существуют три России, как бы несоприкасающиеся друг с другом. Это Россия мегаполисов, Россия русской провинции и кризисная периферия, находящаяся в состоянии перманентной войны. Приходилось слушать и самому высказывать в свое время мнение, что усиливаются этнокультурные факторы, разделяющие Север и Юг России, феномен «красного пояса», и т. д. Но мой взгляд, как социолога, который десять лет занимается политическими исследованиями, говорит о том, что за последние 10 лет общество становится все более и более гомогенным, и те линии раскола, которые были совершенно очевидны на выборах в 93-м году (а реально рубежи пролегли еще раньше), становятся все менее очевидными. Например, феномен «красного пояса» ощутимо размывается, на мой взгляд, это произошло потому, что там в середине 90-х годов пришли к власти красные губернаторы и показали, что они ничуть не лучше или не хуже, а примерно такие же, как и остальные губернаторы, т.е. некая мифология «красного пояса» и связанных с этим ценностей в какой-то степени становится менее актуальной и мы видим, политические процессы это подтверждают. Проблема как раз состоит в том, что возникла безальтернативность сложившейся в России социально-экономической системы. Нет ни реально "красного проекта", ни "русско-регионального". Политические ориентации стали скорее некими культурными различиями, а региональные остались на уровне этнографических. То же самое касается якобы имевшейся особости русской окраины, то, что раньше называли «феномен протестного голосования русской периферии», это зона портов – Дальний Восток, Калининград, Мурманск. Феномен этот продолжает сегодня наблюдаться, но становится все менее и менее отчетливым. Т.е. складывается впечатление, что современная массовая культура, идущая из мегаполисов, постепенно перемалывает те феномены островков самобытности и русскости, которые существовали еще в начале 90-х годов, пережив длительный период советского времени. Когда мы в начале 90-х годов наблюдали раскол России на прозападные мегаполисы и русскую глубинку, многие надеялись, что русская провинция "скажет свое слово" и перемелет в очередной раз либеральные реформы, пока она (провинция) своего слова сказать не смогла, внятно сформулировать какую-то позитивную систему ценностей или социальную модель, и скорее сама перемалывается либеральной революцией. Скорее всего, как раз потому, что феномен регионального сознания был тогда нами сильно переоценен. Противоречия с Москвой сегодня носят скорее характер соперничества за чисто материальный ресурс, а не носит ценностного противостояния.
Сейчас, при В. Путине Россия становится все более гомогенной. Колоссальные социальные различия, как это мы показали с В. Петуховым в последнем исследовании Института комплексных социальных исследований РАН, не образуют столь же ощутимых ценностных различий. Мы подробно описали феномен так называемого "путинского консенсуса", на котором базируется нынешняя социальная и политическая стабильность, этот консенсус разделяется как богатыми, так и бедными, как москвичами, так и провинцией. Значит ли это, что гомогенность предохраняет Россию от распада? Нет, не значит, потому что, на мой взгляд, поликультурность, которая вообще была характерна для исторической России, в значительной степени позволяла сохранить ее целостность. Историческая Россия - это параллельно существование нескольких культурных миров, которое так возмущало социалистов, но реально придавало всей российской жизни исключительную стереоскопичность. А гомогенные общества носят такой внутренне более рыхлый характер и в условиях острых системных кризисов они начинают разваливаться. Сегодняшняя Россия в культурном плане - это огромный многоквартирный дом, где однотипные квартиры, похожие люди, но внутренне их ничего не связывает, никакой идентичности выше, чем "моя квартира" не образуется. В современной России огромная пропасть между локальными идентичностями - и сразу - Россия, Путин и т.д. В промежутке ничего нет. Мне кажется, что политика нынешних властей, направленная на подрыв региональных идентичностей, ошибочна. Им кажется, что угроза целостности России исходит от федерализма, от регионального сепаратизма, а на самом деле эта опасность исходит от самих федеральных властей, взяв на себя так много, они оказываются несостоятельными… И эта несостоятельность как раз чревата развалом. У Ельцина была интуиция, которая подсказала ему правильный ход, когда после 1992-93 гг. его режим стал трещать по швам, он пошел на губернаторские выборы. И конструкция сразу стала более устойчивой.
Последние исследования, которые я провел совсем недавно в нескольких регионах, связанные с политическим выбором и выявлением политических симпатий, подтверждают тот вывод, который я давно уже делал. Во-первых, что русское национальное самосознание, которое можно назвать почвой, культурой, традицией, сохраняется, как некий очень мало значимый, ну, может, значимый с точки зрения культуры, писательского творчества и каких-то вещей, связанных с сугубо культурной почвой, феномен, но в политическом плане постепенно сходит на нет и сохраняется, как небольшой фоновый элемент того, что можно назвать протестным политическим выбором. Т.е. русскость не как социальный феномен, а именно как культурный, этнический феномен, связанный с идентичностью, с защитой своих корней и т.д.
Например, я выделил такую большую социальную группу, которую можно назвать «правыми консерваторами», примерно 20 – 22 процента, из них примерно 18 процентов составляют те, кого можно назвать консерваторами советского образца, и только 2 – 3 процента – это то, что можно назвать традиционными русскими консерваторами, для которых на первый план выходит не привязка к советским корням, к сильному советскому государству, ко всему его строю с его плюсами и минусами, а к какой-то исторической, может быть, православной традиции, т.е. то, что принято называть белым или почвенническим патриотизмом, привязанным к более давним корням, чем советская традиция. Советский патриотизм в огромной степени съел эту старую историческую традицию, и она существует на уровне двух-трех процентов, причем в регионах с очень небольшим плюсом-минусом, в пределах статистической погрешности. Ни в одном из исследованных нами регионов этот выбор не занимает более четырех процентов. При этом существует некий миф, что у нас мало патриотический Север и более патриотический Юг, скажем, Кубань всегда считалась оплотом русского патриотизма. Но, опять-таки на мой личный взгляд, если анализировать более глубоко этот феномен, это не культурный, а превращенный социальный феномен. Т.е. существует совершенно очевидная социальная проблема, связанная с различными механизмами поведения и формами реализации жизненных целей иноэтническими группами, и естественно, что это превращенное социальное недовольство выражается в то, что можно назвать элементом этнического национализма. И искать здесь какие-то глубокие идентификационные корни, связанные с идеей восстановления русской жизни, русской духовности, русской почвы на мой взгляд преждевременно. И, собственно говоря, было бы странно, если бы было иначе, потому что русский Юг, наиболее характерным примером которого является Кубань – это боковой побег на теле исторической культурной России, который в полном смысле слова Россией никогда не был, это новороссийское образование, которое нельзя назвать источником русской почвы. И когда начинаешь задумываться, почему этот советский феномен – советский патриотизм, советская идентичность – съел старую русскую идентичность, напрашивается вывод, что это произошло в огромной степени потому, что традиционный образ жизни, корни, почва в Центральной и Средней России, которые всегда были оплотом русской почвы ("Русская Ойкумена", как назвал этот феномен Туровский), оказались уничтожены и съедены в гораздо большей степени, чем на Юге. Сейчас, когда мы сталкивались с феноменом уже постсоветского традиционализма 90-х годов, то оплотом этого традиционализма всегда выступает Юг, а не Север. Север - антитрадиционный, там уже с самого начала 90-х годов было больше сторонников либеральных идей, Юг же в большей степени оплот советского традиционализма – станичный образ жизни, советский коллективизм, сохранение остатков колхозного строя – в 90-е годы обеспечивали феномен этого красного, советского традиционализма, связанного с русским Югом. Но в этом традиционализме не следует искать русских корней, русской почвы, которая всегда в основном была связана с Центральной Россией и еще больше – с русским Севером. А Север, уже в 70-е и 80-е годы был огромным кладбищем. Я это помню по своим личным впечатлениям - полностью вымершие деревни с остатками былого великолепия, догнивающие избы с чудной резьбой, все мертвое, дороги заросли лесом, жизнь теплится только вокруг леспромхозных поселков со спившимся маргинальным населением.
Поэтому мне представляется, что гомогенизация политической жизни современной России связана с тем, что культура мегаполисов, массовая культура потихоньку все перемалывает. Современный русский человек – это человек, идентичностью которого является современный мегаполис, человек, который здесь родился, вырос и связывает себя с ним, потому что сменилось уже второе-третье поколение горожан, которые не помнят уже своих корней, выхода из русской провинции, русской деревни. Эти процессы идут параллельно как в Москве, так и по всей российской провинции. Малые городки, как и села, пустеют, так нет никакой социальной перспективы, все стягивается в мегаполисы, пусть областного масштаба.
Если посмотреть, кто едет в Россию, кто составляет здесь огромную долю новых мигрантов, то это опять-таки не выходцы из русской северной глубинки, а в основном представители юга и инонациональных южных народов. И здесь маятник национальной идентичности все больше смещается к некоему не вполне русскому, а к боковому культурному побегу русской почвы. И, собственно говоря, эта культура мегаполисов – совершенно унифицированная культура. И, скажем, специалисты по арабскому миру говорят, что аналогичные процессы происходят и в традиционном мире ислама (вокруг которого существует миф, что вот там-то традиционная культура жива), это не есть специфика России, у нас она была просто ускорена советскими процессами, но по существу культура мегаполисов всюду, во всем мире съедает остатки традиционной идентичности. И этот общий процесс вряд ли сегодня возможно остановить.
Как все это может сказаться на процессах целостности России и почему меня здесь анонсировали как пессимиста, который считает, что инерционный процесс распада запущен. На самом деле я не думаю, что он запущен, но я и не вижу никаких причин считать, что он не запущен. Существует огромное поле возможностей, но главная причина, по которой этот распад произойдет – это не есть сепаратизм, региональный или национальный, – но главной причиной пессимистического прогноза, фактором, который делает его наиболее вероятным, является то, что не складывается у нас общенациональной субъектности. Т.е. Москва свою функцию субъекта общенациональной жизни и генератора процесса формирования нации не способна реализовать. Она не в состоянии не то что запустить, а даже сформулировать национальный русский проект. Причем, это происходит уже 10 лет, происходит при разных правителях, при разных административных и политических режимах, т.е. процесс носит хронический характер. И те попытки, которые сегодня делает Путин и его административная реформа, которая в Москве принимается на ура, потому что она якобы скрепляет Россию, из провинции на самом деле выглядит совершенно иначе и оценивается скорее отрицательно. Провинция считает, что административная реформа и административная унификация России не ведут к ее скреплению, наоборот, они еще в большей степени подрывают формирующуюся российскую субъектность, потому что субъектность регионов дополняла, компенсировала недостаточную субъектность федерального центра. И субъектности этой как не было, так и нет. Поэтому можно предположить, что Россия сегодня, как единое государственное образование держится в основном на силе инерции. Реально никаких объективных предпосылок для существования государства под названием Россия, таких социо-культурных, фундаментальных предпосылок не существует. Т.е., пока не произошло какого-то серьезного системного кризиса (а он просматривается где-то через 5-8 лет по разным причинам), представляется, что Россия, как государственное образование, может этого системного кризиса не пережить. Это не будут какие-то воинственные региональные конфликты по аналогии с чеченским, она просто рассыплется за ненадобностью, т.е. россияне перестанут понимать, зачем нам это единое государство нужно. Так же, как это произошло с Советским Союзом, когда он просто на каком-то этапе реформ конца 80-х стал не нужен. И та ценностная гомогенность, о которой я говорил, не остановит этого процесса. А "подкорка" современного россиянина чрезвычайно бедна, мифы, на которых держалась целостность России, либо десакрализованы, либо вытеснены на периферию. Удержать Россию сегодня можно лишь апеллируя к чисто прагматической системе ценностей, надо доказать, что Россия - это успешная корпорация, к которой принадлежать выгодно, это гарантирует успех. Но в условиях кризиса может возникнуть противоположная тенденция - Россия - омут, в котором потонут все, давайте спасаться по одиночке.
Александр Ципко. Леонтий, по поводу твоего тезиса о том, что юг России – это боковой побег, и что русскость была свойственна Центру и Северу. Посмотри на карту гражданской войны. Где белые имели успех, куда они уходили? Посмотри всю историю гражданской войны. Центр – донское казачество и горские народы Кавказа. Они воюют и умирают за белое дело, за «единую и неделимую». И практически белое движение питается этим самым «боковым ответвлением».
Леонтий Бызов. Об этом действительно стоит задуматься. Выскажу гипотезу, что, возможно, дело в том, что Русский Север очень болезненно пережил никонианский раскол, и после Петра ушел в глухую внутреннюю оппозицию петровской российской империи. А Юг, фактически колонизированной Россией в 18-19 вв., этой проблемы не знал. Северное крестьянство фактически не признало и послепетровского православия, потому там жгли церкви и т. д. И большевизм приняли в том числе и потому, что видели в нем поначалу меньшее зло, чем в царизме. Вспомним, например, русских крестьянских поэтов Есенина и Клюева, воспитанных в старообрядчестве, они поначалу искренне поддержали большевиков, считая падение царизма духовным освобождением крестьянства…