106. Оглянемся на свой родной Содом...

                Когда со всех ступеней мы сойдём,
                чтоб  никогда обратно не вернуться,
                оглянемся на свой  родной Содом.
                О праведники, как не оглянуться!

                Марлена Рахлина. “Побег из Содома”.



В “Путешествии в Арзрум”  Пушкин писал:

“Мне предстоял путь через Курск и Харьков, но я свернул на прямую тифлисскую дорогу, жертвуя хорошим обедом в курском трактире... и не любопытствуя посетить Харьковский университет, который не стоит курской ресторации”.

Припечатал!  Но почему, всё-таки, поэт показал себя столь “ленивым  и нелюбопытным”  (качества, коими он сам так возмущался в соотечественниках)? Есть предположение: Василию Назаровичу Каразину, основавшему за четверть века до пушкинской поездки на Кавказ упомянутый  университет  (третий в России, первый на Украине),  долгое время приписывали... донос на Пушкина!  Тот самый, по которому  поэт подвергся царской опале. Сейчас-то, вроде бы, доказано, что  на выдающегося харьковчанина возвели поклёп. Но ведь Пушкин советских доказательств невиновности Каразина не читал....

Может, с тех-то пор и тянется за Харьковом шлейф дурной славы. Особенно в литературе и культуре  русской, а, следовательно, и во мнении интеллигенции. Это о харьковской психиатрической лечебнице, как о страшном сне, рассказывал В. Гаршин в своём “Красном цветке”. Это Чехов отзывался о Харькове, как о городе сером, пыльном и скучном - да ведь так оно и было! И - не знаю, как Каразин, а вот десятилетиями позднее студент-народоволец Григорий Гольденберг, спровоцированный царской охранкой, выдал-таки ей всю верхушку своей организации. А вспомним уже совсем недавний факт: на свою блестяще талантливую, юную тогда, землячку  Люсю Гурченко, в кризисный период своего  творческого  пути  вынужденную подрабатывать “левыми” концертами, пуще всего ополчились именно харьковские “праведники”.  И Людмила Марковна, по её же признанию, ни  разу после этого не выступила в родном городе... Наказав, таким образом, словно по совету пушкинской Василисы Егоровны,  и правого, и виноватого!

Словом, за городом надолго, вплоть до наших дней, закрепилась репутация нудной, некрасивой, заштатной провинции, да ещё и с полицейским душком.  То ли дело Одесса - “жемчужина у моря”!  Киев - “мать городов русских”!  Петербург - “Северная Пальмира”!  А Харьков - он и есть Харьков. Даже рифмы благозвучной не подберёшь.  Разве что такую, как у Маяковского: “Где вороны вились, над падалью каркав...”   Тьфу!

И вдруг оказалось - прав другой поэт: “Большое видится на расстояньи”. Очутившись друг от друга на тысячи километров, харьковчане  (и бывшие, и “настоящие”) пристальнее вгляделись в лицо своего города. И оно поразило их своим “необщим выраженьем”.

Журнал  “22” - голос еврейской интеллигенции из СНГ в Израиле - около половины очередного - 106-го - номера посвятил  - не Иерусалиму, не Тель-Авиву и даже не Хайфе, а - Харькову и харьковчанам. Впрочем, оговоримся: в первой половине выпуска - произведения, так или иначе относящиеся, в основном,  к этой стране:  рассказ Якова Шехтера “Попка-дурак”, стихотворение Геннадия Беззубова  “Нахлаот”,  “Иерусалимские размышления” Дениса Соболева, критическая статья Леонида Зельцера о драматургии израильской писательницы Нины Воронель, пишущей по-русски... Всё это также заслуживает серьёзного разговора, но у нас иное в предмете, и мы оставим в стороне даже напечатанную здесь же новую пьесу этой писательницы “Несостоявшаяся встреча”, хотя и тема (Достоевский и две его женщины), и особенно композиция пьесы очень интересны... Обратимся лишь к материалам харьковского цикла.

Казалось бы:  где имение - и где вода? Не пора ли отречься от “бывшей родины” в пользу новообретённой?  Но родины бывшей - не бывает, как не может стать “бывшей” родившая нас мать. Нельзя родиться обратно!  И если та же Н.Воронель (она и член редколлегии) - бывшая харьковчанка, а муж её, главный редактор журнала Александр Воронель, жил там в детстве и юности, то ничего нет странного и неестественного в том, что они испытывают к этому городу особый сентимент.  Было бы просто насилием над собой  -  выбросить  всё прошлое из памяти, не попытаться его осознать, не попробовать ещё и ещё раз осмыслить, откуда и зачем  мы ушли...
Результаты подобных размышлений  ряда пишущих харьковчан - как живущих здесь, так всё ещё остающихся там - в виде эссе, мемуаров и стихов стеклись в журнал. Лично мне напечатанного там очерка никто не заказывал - так что, думаю, замысел тематической подборки возник на почве наличного материала, а не наоборот.  Рассказ об истинном  месте и значении  еврейской компоненты в жизни одного из крупнейших культурных и научно-индустриальных центров страны исхода составил целую анфиладу журнальных материалов. Её открывает эссе Виктора Юхта (Харьков), озаглавленное весьма выразительно: “Харьков как форма духовной жизни”. В центре повествования - личность и жизненный подвиг великого харьковчанина - поэта Бориса Чичибабина. По мысли автора эссе, жизнь этого человека - реальный положительный пример того, как, оказывается, “Надо жить в Харькове” (а мы прибавим:  и как жить вообще, где бы то ни было: естественно, честно, самоотверженно). То, что  urbi et orbi  (граду и миру) пример этот открылся столь неожиданно, - следствие несовершенств и пороков эпохи; лично мне выпало счастье наблюдать эту судьбу в течение полувека - и, насколько получалось, брать с неё пример.

Пусть, однако, у  читателя не возникнет впечатление, что рассказ о том или ином городе интересен лишь тому, кто сам оттуда. Разве мы не читаем с увлечением об Одессе - у Бабеля и Паустовского, о Киеве - у того же Паустовского, Булгакова, Эренбурга, о Москве - у Трифонова, и  т . д.?  Не будем пристраиваться сами и пристраивать кого-либо к великим мира сего, но, как мне кажется, литературный уровень большинства материалов этого номера “22” удовлетворит даже придир. А главное, Харьков предстаёт перед читателем как город неожиданно яркий и своеобразный. И, по крайней мере, часть этого своеобразия - результат еврейского присутствия.

Можно не сомневаться: если только там, в Харькове, не предпочтут “замолчать” эту... гм-гм... тель-авивскую  “Харьковиану”, то найдутся охотники приписать ей “евреецентрическую” тенденцию.  И поступят (хоть нам и не привыкать-стать) очень несправедливо. Например, очерк харьковского физика и бизнесмена Эдуарда Бормашенко “Мой Харьков” , хотя и посвящён выяснению роли еврейского начала в тамошней жизни, однако автор, рассказывая о своих университетских учителях-корифеях, нараду с Ахиезером и Глазманом, конечно,  не забывает назвать и Погорелова, и Марченко... Но всем  нам памятно, как мы, а потом и наши дети, поступали в вузы. Отец Эдуарда, талантливый учитель физики, готовил детей к приёмным экзаменам. Но, кроме еврея Бормашенко, был учитель физики Безекуца, который самых безупречных питомцев мастера-репетитора - разумеется, если это были евреи - успешно проваливал на приёмных экзаменах... Один из им проваленных (по моим сведениям, мастер спорта по боксу) что-то важное провалил самому Безекуце. Но тот, оклемавшись, принялся за старое: на его стороне была поддержка государства!

Однако авторы журнала вовсе не зацикливаются на былых обидах. Они показывают тот реальный вклад, который евреи, несмотря ни на что, вносили в хозяйственную, научную и культурную жизнь города.

Журналистка Зоя Капустина (Гиват-Ольга) представила читателям журнала книгу “О Лёве Лившице” - воспоминания друзей этого замечательного филолога, университетского педагога, изданные стараниями его ближайшего друга проф. Б.Милявского. Лев Лившиц, по газетному псевдониму Л. Жаданов (а вовсе не “Жданов”, как вышло в досадной и неумышленно бестактной опечатке), вернувшись с фронта, был аспирантом, а в местных газетах - театральным рецензентом, что в 1948 году для еврея оказалось равнозначным преступлению. Он был за “космополитизм”  (читай: за еврейство!) приговорён к десяти годам ГУЛАГа, отсидел четыре, при Хрущёве реабилитирован, вернулся к научной и преподавательской работе - весьма успешной, но... рецензий больше не писал никогда! А в 44-летнем возрасте умер.

О выдающемся режиссёре Заре (Саре) Тевелевне  Довжанской - взволнованный рассказ-мемуар филолога Эмилии Обуховой (Нетания). “Самодеятельный” Театр Чтеца, которым руководила актриса, был высокопрофессиональным коллективом энтузиастов-единомышленников, имевшим свою квалифицированную, в лучшем смысле слова  элитарную аудиторию, собственный почерк, безупречную сценическую культуру. Это был результат жизненного подвига Довжанской: она работала на пределе сил, сплошным напряжением воли, так как после тяжелейшей автокатастрофы испытывала каждодневные муки...

Анатолий Алексин (“тот самый”!), не будучи харьковчанином, посвятил свою заметку другому режиссёру - Леониду Хаиту, который много лет назад возглавил Харьковский ТЮЗ, по существу, заново создав в городе театр для юных зрителей (довоенный местный ТЮЗ в полном составе при реэвакуации был направлен  во Львов).  Позднее Хаит прославился в Москве как режиссёр театра кукол, а в Израиле создал замечательный коллектив “Люди и куклы”...
Эмоциональная миниатюра харьковской писательницы Инны Мельницкой, по-видимому, автобиографична: свидетельница скорбной процессии харьковских евреев, проследовавшей в декабре 1941 года в гетто посёлка ХТЗ, рассказывает о своих детских впечатлениях как о самой тяжкой картине, какую пришлось увидеть в жизни. Всех явившихся  (13 -16 тысяч!) расстреляли в Дробицком яру, который жители окрестных сёл стали называть “Еврейским”. Доцент одного из харьковских вузов Юрий Ляховицкий - основатель и директор фонда “Дробицкий яр” - выступает в журнале со статьёй, в которой на убедительных примерах показывает, как нынешнее украинское руководство и ангажированные им историки пытаются утаить или исказить правду о гитлеровском геноциде евреев и особенно - о пособничестве оккупантам в этом деле со стороны части  украинского населения и ряда тогдашних организаций. Выглядит забавно и вместе с тем зловеще, что при этом в нынешней Украине бытует чуть ли не мода на Израиль и на евреев. Но, не осудив старое, можно ли всерьёз строить новое?

Представлены в журнале и стихи некоторых харьковчан: покойного Георгия капустина (Чичибабин когда-то  посвятил ему   послание: “Дружище Жорка, поэт Капустин...”),  профессора физики Виктора Конторовича (Харьков), лингвиста, поэта и мастера устного рассказа Ренаты Мухи (Беэр-Шева). Её шуточные стихотворные миниатюры проиллюстрированы А.Цукерманом (Тель-Авив).

Боюсь, что пересказ “харьковской” рубрики не дал читателю представления о той своеобразной прелести этого города, которая нам вдруг открылась   задним числом.  Однако желающие ощутят её, познакомившись подробно с самим журналом. Здесь же придётся ограничиться некоторыми цитатами из мемуарного наброска А.Воронеля  “Аlma Mater”. Это попытка оценить Харьков “со стороны”: автор родился в Ленинграде, а в нашем городе провёл лишь ранние детские, а потом - студенческие годы. Но и этого явно хватило, чтобы оценить своеобразие Харькова. Оно, по слову автора, определяется строками из стихотворения Довида Кнута: “особенный русско-еврейский воздух - блажен, кто им когда-нибудь дышал”. Воронель отмечает также “характерную для Харькова широту интересов и особую теплоту общения” (живя  во многих местах, он имел возможность сравнить).

Где же былая репутация скучного, серого города?  Харьков реабилитирован! Более того: автор воспоминаний  о своей  Alma  Mater -  том самом университете, который Пушкин некогда поставил ниже “курской ресторации” и который теперь знаменит множеством имён и научных школ, - приходит  к выводу: даже стукачей в этом городе было, по-видимому, меньше, чем в иных-прочих. И приводит забавное доказательство: сделав стойку охотничью на безобидную литературную игру подростков (об этом - мой, помещённый в журнале, очерк “Заговор перфектистов”),  тогдашняя  госбезопасность проворонила деятельность подпольных молодёжных марксистских кружков, пытавшихся найти во “всесильной, потому что верной” теории опору для изменения неприглядной  советской действительности. “Так и не нашлось стукача во всём городе?” - вопрошает автор. По-видимому, не нашлось! Такой кружок, например, был и в нашей школе. Многие о нём знали. Но “мер” принято не было.
Неожиданная харьковская ретроспекция журнала - хороший опыт. Подобные тематические подборки о местах своего  исхода могли бы естественно сформировать и другие члены редколлегии. На какое-то время это стоит превратить в новую традицию данного издания. Почему бы не рассказать о давнем и недавнем прошлом Кишинёва или вообще еврейства Молдавии? О еврейских общинах Самары, Екатеринбурга?  Об особенностях зарождения, развития и... упадка Еврейской автономной  области?

Если мы сюда явились всерьёз и надолго, то надо, чтобы  дети  и внуки наши помнили и знали  в  подробностях: “откуда есть пошла” эта страна - новый Израиль. Ведь у нас за спиной не только длинный список обид, но и основа формирования чувств национального достоинства и самоуважения:  лицевой счёт  свершений.

                “Индекс  Аэмек ве Агалиль”  (“Индекс Долины и  Галилеи”) -
                еженедельная газета, издаваемая в г. Нацерет-Илит      
                (Верхний Назарет), 1998. Аэмек (долина) - принятое в 
                Израиле сокращённое нказвание Изреэльской долины, расположенной у
                подножья Галилейских гор и гор Гильбоа.