Тишка
Бузина эта считалась «поганой», поскольку росла на краю большой навозной кучи в дальнем углу сада. Туда бросали выполотые сорняки и картофельные очистки, гнилые яблоки и рыбьи кости – целое лето куча прела под солнцем, щедро орошаемая дождями и росами. Над ней тучей вились блестящие зелёные мухи, в бузинной чаще шумно плодились воробьи и шуршали мыши. Начальником этой кормовой базы и был Тишка.
Внешность ему досталась самая умилительная: шерсть цвета топлёного молока с красноватыми подпалинками на спине и боках. Передние лапы и кончик рыжего хвоста, словно в сметану окунул – милейший кошарик, мурчалка диванная.
С утра Тишка грел мягкое пузо под солнцем, вальяжно развалившись на тёплых половицах крыльца. Потерявшие бдительность сизари ходили вокруг его неподвижной тушки, прикидывая, годится ли шерсть дохлого кота в гнездо – для подстилки. Но прижмуренный Тишкин глаз вдруг вспыхивал жёлтым алмазом, и сизари, застигнутые его немилосердной лапой, теряя помёт и перья, кидались врассыпную.
На закате Тишкина шкура, словно напитавшись за день солнечным светом, казалась темнее и гуще, вставшие торчком уши просвечивали розовым. Стряхнув сонную одурь и встопорщив усы, Тишка отправлялся драть забор. Глубокие борозды от его когтей свежими ранами белели среди репейника и глухой крапивы, сообщая всем окрест ходящим, кто тут хозяин.
В сумерках смерть на мягких лапах выскальзывала со двора, провожаемая тихим незлым словом: «Холера такая! Нет, чтоб дома крыс ловить! И за что тебя только кормят...».
Кормёжка, впрочем, была так себе: рыбья требуха, чуток молока в блюдце да изредка, в виде особой милости, колбасные шкурки. Так что в бузину Тишка ходил как в ресторан – столоваться.
Все местные коты знали про эту кучу, и по временам самые храбрые там мышковали. В густеющем сумраке таинственно колыхались тяжёлые опахала лопухов и струились по-над забором извилистые тени соседских барсиков.
Но Тишка незваных гостей не жаловал – манеры у него были самые разбойничьи: из чернильной августовской тьмы раздавался его утробный вой, перемежаемый отборной кошачьей бранью. Назад чужие мурзики мчались, треща кустами и оставляя в репьях клочья разноцветной шерсти.
Лето катилось к сентябрю. Яблони в саду облетали: роняли плоды и не успевшие пожелтеть листья. Бурые крапчатые груши валялись среди убранных картофельных гряд. В выгоревшую траву шмякались перезрелые сливы, по их лопнувшим сизым бокам ползали осы и мелкие рыжие мураши. Одна только антоновка ещё золотила бока под поздним солнцем.
Разросшаяся за лето навозная куча, подрытая мышами, проседала под собственной тяжестью. Обнаглевшие грызуны буравили перекопанные к зиме грядки, закапываясь к холодам всё глубже. Бузина качала под ветром налитыми гроздьями, отрясала мелкие красные ягоды, словно рассыпала за ненадобностью воробьиные погремушки. Птичий молодняк в её зарослях давно встал на крыло и сделался недосягаем для кота, умевшего летать только с забора.
Охотничьи набеги Тишки делались всё короче. Стоя на сухом крыльце и наставив уши, он теперь подолгу прислушивался к возне ветра в опустевшем саду и, наконец, подгоняемый голодом и инстинктом исчезал в выцветшей колкой траве...
Но случался вечер, когда, обнюхав у порога упругий пахнущий горечью тополевый лист, Тишка фыркал и возвращался назад в тёплые сенцы. Долго и тщательно вылизывал лапы, ступавшие по мокрой холодной земле. Иногда высовывал нос за дверь, принюхивался и, убедившись, что осень таки пришла, возвращался к прерванному занятию – переобувался на зиму.
Отныне крысы, вольготно жившие в доме прямо за обоями, переходили на осадное положение. И до самой нескорой ещё весны мне предстояло просыпаться с тёплой тарахтящей тяжестью в ногах.
Свидетельство о публикации №211091500651
Вера Эвери 25.09.2014 12:48 Заявить о нарушении
Владимир Юров 3 25.09.2014 13:01 Заявить о нарушении