За рассветом всегда наступает закат!

   
Не завидуй тому, кто сильней и богат.
3а рассветом всегда наступает закат.
С этой жизнью короткою, равною вздоху,
Обращайся, как с данной тебе напрокат.                Тому,кто хочет описать жизнь свою, тот должен смотреть не на факты, а на результат, описывать не последовательность событий, а последовательность своих мыслей. Нет ничего более трагичного в жизни, чем абсолютная невозможность изменить то, что мы уже совершили.Вот и Антошке-моему соседу временами хотелось перестать делать то, что называется жизнью: не умываться по утрам холодной водой, в которой плавают тоненькие пластинки льда, не ходить в деревенскую школу, не слушать там, как все его ругают, и не испытывать боли в пояснице и во всем теле, когда мать ставит его на целый вечер на колени. Но так как ему было тринадцать лет и он не знал всех способов, какими люди перестают жить, когда захотят этого, то он продолжал ходить в эту противную школу, иногда,все таки, стоять на коленках, и ему казалось, что жизнь никогда не кончится.Вот так пройдет год, и еще год, и еще год, а он все так-же будет ходить в эту школу и по-прежнему стоять дома на коленках. И так как Антошка обладал непокорной и смелой душой, то он не мог спокойно отнестись ко злу и мстил  этой своей жизни. Для этой цели он бил товарищей, грубил взрослым, рвал учебники и целый день лгал то учителям, то матери, не лгал он только своему отцу. Когда в драке ему однажды расшибали нос, он нарочно расковыривал его еще больше и орал без слез, но так громко, что все испытывали неприятное ощущение, морщились и затыкали уши. Проорав сколько нужно, он сразу умолкал, показывал язык и рисовал у себя в тетрадке карикатуру на себя, как он орет, на учителя, заткнувшего уши, и на дрожащего от страха победителя. Вся тетрадка заполнена была карикатурами, и чаще всех повторялась такая: толстая и низенькая женщина била скалкой тонкого, как спичка, мальчика. Внизу крупными и неровными буквами чернела подпись: «Проси прощенья, щенок», - и ответ: «Не попрошу, хоть  ты тресни». Перед Рождеством Антошку все таки выгнали из школы, и, когда мать стала бить его, он укусил ее за палец. Эта история дала ему свободу: он бросил умываться по утрам, бегал целый день с ребятами, и бил их, и боялся наш Антошка одного голода, так как мать перестала совсем кормить его, и только отец прятал для него хлеб, картошку и подкармливал сорванца. При этих условиях Антошка находил свое существование возможным.
И вот в  пятницу, накануне Рождества, Сашка играл с ребятами, пока они не разошлись по домам и не проскрипела ржавым, морозным скрипом калитка за последним из них. Уже темнело, и с поля, куда выходил одним концом глухой переулок, надвигалась серая снежная мгла; в низеньком черном строении, стоявшем поперек улицы, на выезде, зажегся красноватый, немигающий огонек. Мороз усилился, и, когда Антошка проходил в светлом круге, который образовался от зажженного фонаря, он видел медленно танцующие в воздухе маленькие сухие снежинки. Красота вокруг,но приходилось идти домой.
- Где полуночничаешь, щенок? - крикнула на него мать, замахнулась кулаком, но не ударила. Рукава у нее были засучены, обнажая белые, полные натруженные руки, и на ее безбровом, плоском лице выступали капли пота. Когда Антошка проходил мимо нее, он почувствовал знакомый запах водки. Мать почесала в  косматой голове толстым указательным пальцем с коротким и грязным ногтем и, так как браниться было некогда, только плюнула на пол и крикнула:
- Байстрюк, одно слово!
Антошка презрительно шморгнул носом и прошел к себе за перегородку, где слышалось тяжелое дыханье отца. Ему всегда было холодно, и он старался согреться, сидя на раскаленной лежанке и подкладывая под себя руки ладонями книзу.
- Антоша! А тебя Цымбаловы на елку звали.Их бабка приходила, - прошептал он.
- Врешь? - спросил с недоверием Антон.
- Ей-Богу. Эта ведьма нарочно ничего не говорит, а уж и куртку тебе приготовила.
- Врешь? - все больше удивлялся Антошка.
Они богачи-эти Цимбаловы, определившие когда-то его в школу, не велели после его исключения запретили являться к ним. Но отец еще раз побожился, и Сашка задумался.
- Ну-ка, батя, подвинься, расселся тут он! - сказал сын отцу, прыгая на коротенькую лежанку, и добавил: - А к этим чертям я не пойду. Жирно им будет, если еще и я к ним пойду. «Испорченный мальчик»,это они мне - протянул Антошка в нос. - Сами хороши,  толсторожие.
- Ах,сынок,сынок! - поежился от холода отец. - Не сносить тебе при таких понятиях головы.
- А ты-то сносил? - грубо возразил Антон. - Молчал бы уж: бабы бошьсяся. Эх, тюря!
Отец сидел молча и ежился. Слабый свет проникал через широкую щель вверху, где перегородка на четверть не доходила до потолка, и светлым пятном ложился на его высокий лоб, под которым чернели глубокие глазные впадины. Когда-то Сав Саввич сильно пил водку, и тогда жена боялась и ненавидела его. Но, когда он начал харкать кровью и не мог больше пить, стала пить она, постепенно привыкая к водке. И тогда она выместила все, что ей пришлось выстрадать от высокого узкогрудого человека, который говорил непонятные всякие слова, выгонялся за строптивость и пьянство со службы и приводил к себе таких же длинноволосых безобразников и гордецов, как и он сам. В противоположность мужу Валентина здоровела по мере того, как пила, и кулаки ее все тяжелели. Теперь она говорила, что хотела, теперь она водила к себе мужчин и женщин, каких хотела, и громко пела с ними веселые песни. А Саввич лежал за перегородкой, молчаливый, съежившийся от постоянного озноба, и думал о несправедливости и ужасе человеческой жизни. И всем, с кем ни приходилось говорить жене  Саввича, она жаловалась, что нет у нее на свете таких врагов, как муж и сын: оба гордецы и безбожники.
Через час мать говорила:
- А я тебе говорю, что ты пойдешь! - И при каждом слове Валентина ударяла кулаком по столу, на котором вымытые стаканы прыгали и звякали друг о друга.
- А я тебе говорю, что не пойду, - хладнокровно отвечал Антошка, и углы губ его подергивались от желания оскалить зубы. В школе за эту привычку его звали волчонком.
- А я вот изобью  тебя, ох, как изобью! - кричала мать.
- Что же, избей!
Валентина знала, что бить сына, который стал кусаться, она уже не может, а если выгнать на улицу, то он отправится шататься и в конце концов замерзнет, чем пойдет к Цимбаловым; поэтому она сослалась на мужа.
- А еще отец называется: не может мать от оскорблений оберечь.
- Правда,сынок, ступай, что ломаешься? - отозвался тот с лежанки. - Они, может быть, опять тебя устроят. Они люди добрые.
Антон оскорбительно усмехнулся. Отец давно, до его еще рождения, был учителем у Цымбаловых и с тех пор думал, что они самые хорошие люди. Тогда он ьыл еще молод и красив и ничего не пил. Разошелся он с ними после того, как женился на забеременевшей от него дочери квартирной хозяйки, стал пить и опустился до такой степени, что его, пьяного, поднимали на улице и отвозили в участок. Но Цымбаловы продолжали помогать ему деньгами, и Валентина, хотя  и ненавидела все, что связывалось с прошлым ее мужа, дорожила знакомством и хвалилась им.
- Может быть, и мне что-нибудь с елки принесешь, - продолжал отец.
Батя его хитрил, - Антон понимал это и презирал отца за слабость и ложь, но ему действительно захотелось что-нибудь принести больному и жалкому родному человеку. Он давно уже сидит без хорошего табаку,думал позевывая Антон.
- Ну, ладно! - буркнул он. - Давай,мать,что ли, куртку. Пуговицы пришила? А то ведь я тебя знаю!
Хозяева еще детей не пускали в залу, где находилась елка, и они сидели в детской и болтали между собой. Антон с презрительным высокомерием прислушивался к их наивным речам и ощупывал в кармане брюк уже переломавшиеся папиросы, которые удалось ему стащить из кабинета хозяина. Тут подошел к нему самый маленький хозяйский сынок Митяй, и остановился неподвижно и с видом изумления, составив ноги носками внутрь и положив палец на угол пухлых губ. Месяцев шесть тому назад он бросил, по настоянию родственников, скверную привычку класть палец в рот, но совершенно отказаться от этого жеста еще не мог. У него были белые волосы с челкой на лбу и завитками спадавшие на плечи, и голубые удивленные глаза, и по всему своему виду он принадлежал к детям, которых особенно преследовал Антон.
- Ты неблагодалный мальчик? - спросил он Антона. - Мне мама сказала. А я холосый.
- Уж на что же лучше! - ответил тот, осматривая коротенькие бархатные штанишки и большой откладной воротничок.
- Хочешь лузье? На! - протянул мальчик ружье с привязанной к нему пробкой.
Оскалив зубы Антон взвел пружину и, прицелившись в нос ничего не подозревавшего Митяя, дернул собачку. Пробка ударилась по носу и отскочила, болтаясь на нитке. Голубые глаза Митяя раскрылись еще шире, и в них показались слезы. Передвинув палец от губ к покрасневшему носику, он часто заморгал длинными ресницами и зашептал:
- Злой ты… Ты злой мальчик.
В детскую вошла молодая, красивая женщина с гладко зачесанными волосами, скрывавшими часть ушей. Это была сестра хозяйки, та самая, с которой занимался когда-то Антона отец.
- Вот этот, - сказала она, показывая на Антона, сопровождавшему ее лысому мужчине. - Поздоровайся же,Антон, нехорошо быть таким невежливым.
Но он не поклонился ни ей, ни лысому незнакомцу. Красивая дама не подозревала, что Антон знает многое. Знает, что жалкий отец его любил еекогда-то, а она вышла за другого, и, хотя это случилось после того как он женился сам, Антон не мог ей простить измены.
- Дурная кровь, - вздохнула Наталья Дмитриевна. - Вот не можете ли вы устроить его? Муж говорит, что что-нибудь ремесленное ему больше подходит, чем учеба. Антон,ты хочешь в ремесленное?
- Не хочу, - коротко ответил Антон, слышавший слово «муж».
- Что же, братец, в пастухи хочешь? - спросил господин.
- Нет, не в пастухи, -сказал и сам обиделся.
- Так куда же?
Антон не знал, куда он хочет.
- Да ладно!Мне все равно, - ответил он, подумав, - хоть и в пастухи.

Лысый господин с недоумением рассматривал странного мальчика. Когда с заплатанных сапог он перевел глаза на  его лицо, последний высунул язык и опять спрятал его так быстро, что Наталья Дмитриевна ничего не заметила, а пожилой господин пришел в непонятное ей раздражительное состояние.
- Я хочу и в ремесленное, - скромно сказал Антон.
Красивая дама обрадовалась и подумала, вздохнув,видимо о той силе, какую имеет над людьми старая любовь.
- Но едва ли вакансия найдется, - сухо заметил пожилой господин, избегая смотреть на малолетнего гостя и приглаживая поднявшиеся на затылке волосики. - Впрочем, мы еще посмотрим.....

Дети волновались и шумели, нетерпеливо ожидая елки. Опыт с ружьем, проделанный мальчиком, внушавшим к себе уважение ростом и репутацией испорченного, нашел себе подражателей, и несколько кругленьких носиков уже покраснело. Девочки смеялись, прижимая обе руки к груди и перегибаясь, когда их друзья с презрением к страху и боли, но морщась от ожидания, получали удары пробкой. Но вот открылись двери, и чей-то голос сказал:
- Дети, идите! Тише, тише!
Заранее вытаращив глазенки и затаив дыхание, дети входили в ярко освещенную красивую и чистую комнату и тихо обходили сверкающую елку. Она бросала сильный свет, без теней, на их лица с округлившимися глазами и губками. Минуту царила тишина глубокого очарования, сразу сменившаяся хором восторженных восклицаний. Одна из девочек не в силах была овладеть охватившим ее восторгом и упорно и молча прыгала на одном месте; маленькая косичка со вплетенной голубой ленточкой хлопала по ее плечам. Только наш Антон был угрюм и печален, - что-то нехорошее творилось в его маленьком изъязвленном сердце. Елка ослепляла его своей красотой и крикливым, наглым блеском бесчисленных свечей, но она была чуждой ему, враждебной, как и столпившиеся вокруг нее чистенькие, красивые дети, и ему хотелось толкнуть ее так, чтобы она повалилась на эти светлые головки. Казалось, что чьи-то железные руки взяли его сердце и выжимают из него последнюю каплю крови. Забившись за рояль, он сел там в углу, бессознательно доламывал в кармане последние папиросы и думал, что у него есть отец, мать, свой дом, а выходит так, как будто ничего этого нет и ему некуда идти. Он пытался представить себе перочинный ножичек, который он недавно выменял и очень сильно любил, но ножичек стал очень плохой, с тоненьким сточенным лезвием и только с половиной желтой костяшки. Завтра он сломает ножичек, и тогда у него уже вообще ничего не останется.

Но вдруг узенькие глаза Сашки блеснули изумлением, и лицо мгновенно приняло обычное выражение дерзости и самоуверенности. На обращенной к нему стороне елки, которая была освещена слабее других и составляла ее изнанку, он увидел то, чего не хватало в картине его жизни и без чего кругом было так пусто, точно окружающие люди неживые. То был восковой ангелочек, небрежно повешенный в гуще темных ветвей и словно реявший по воздуху. Его прозрачные стрекозиные крылышки трепетали от падавшего на них света, и весь он казался живым и готовым улететь. Розовые ручки с изящно сделанными пальцами протягивались кверху, и за ними тянулась головка с такими же волосами, как и у Митяя. Но было в ней другое, чего лишено было лицо Митяя и все другие лица гостей и вещи. Лицо ангелочка не блистало радостью, не туманилось печалью, но лежала на нем печать иного чувства, не передаваемого словами, не определяемого мыслью и доступного для понимания лишь такому же чувству. Антошка не сознавал, какая тайная сила влекла его к ангелочку, но чувствовал, что он всегда знал его и всегда любил, любил больше, чем перочинный ножичек, больше, чем отца, и больше, чем все остальное на этом белом свете.Полный недоумения, тревоги, непонятного восторга, он сложил руки у груди и шептал:
- Милый… милый ангелочек!
И чем внимательнее он смотрел, тем значительнее, важнее становилось выражение лица у ангелочка. Он был бесконечно далек и непохож на все, что здесь окружало. Другие игрушки как будто гордились тем, что они висят, нарядные, красивые, на этой сверкающей елке, а ОН был грустен и боялся яркого назойливого света, и нарочно скрылся в темной зелени, чтобы никто не видел его. Было бы безумной жестокостью прикоснуться к его нежным крылышкам.
- Милый… милый! - шептал Антон.

Голова его горела. Он заложил руки за спину и в полной готовности к смертельному бою за ангелочка прохаживался осторожными и крадущимися шагами; он не смотрел на ангелочка, чтобы не привлечь на него внимания других, но чувствовал, что он еще здесь, не улетел. В дверях показалась хозяйка дома - важная высокая дама с светлым ореолом седых, высоко зачесанных волос. Дети окружили ее с выражением своего восторга, а маленькая девочка, та, что прыгала, утомленно повисла у нее на руке и тяжело моргала сонными глазками. Подошел и Антон. Горло его перехватывало.
- Тетя, а тетя, - сказал он, стараясь говорить ласково, но выходило еще более грубо, чем всегда. - Те… Тетечка.
Она не слыхала, и он нетерпеливо дернул ее за платье.
- Чего тебе? Зачем ты дергаешь меня за платье? - удивилась седая дама. - Это не красиво.
- Те… тетечка. Дай мне одну штуку с елки, - ангелочка.
- Нельзя, - равнодушно ответила хозяйка. - Елку будем на Новый год разбирать. И ты уже не маленький и можешь звать меня по имени.
Сашка чувствовал, что он падает в пропасть, и ухватился за последнее средство.
- Я раскаиваюсь. Я буду учиться, - отрывисто говорил он.
Но эта формула, оказывавшая благотворное влияние на учителей, на седую даму не произвела впечатления.
- И хорошо сделаешь, мой друг, - ответила она так же равнодушно.
И тут Антон грубо сказал:
- Дай ангелочка.
- Да нельзя же! - говорила хозяйка. - Как ты этого не понимаешь?

Но он не понимал, и, когда дама повернулась к выходу, Антон последовал за ней, бессмысленно глядя на ее черное, шелестящее платье. В его горячечно работавшем мозгу мелькнуло воспоминание, как один парень его класса просил учителя поставить тройку, а когда получил отказ, стал перед учителем на колени, сложил руки ладонь к ладони, как на молитве, и заплакал. Тогда учитель рассердился, но тройку все-таки поставил.Антон дернул тетку за платье и, когда она обернулась, упал со стуком на колени и сложил руки вышеупомянутым способом. Но заплакать не мог.
- Да ты с ума сошел! - воскликнула седая хозяйка дома  и оглянулась: по счастью, в кабинете никого не было. - Что с тобой?
Стоя на коленях, со сложенными руками, Антон с ненавистью посмотрел на нее и грубо сказал:
- Дай мне ангелочка!
Глаза, впившиеся в седую даму и ловившие на ее губах первое слово, которое они произнесут, были очень нехороши, и хозяйка поспешила ответить:
- Ну, дам, дам. Ах, какой ты глупый! Конечно, я дам тебе, что ты просишь, но почему ты не хочешь подождать до Нового года? Да вставай же! И никогда, - поучительно добавила седая хозяйка, - не становись на колени: это унижает человека. На колени можно становиться только перед Богом.
Когда она сняла игрушку, Антон впился в нее глазами, болезненно сморщил нос и растопырил пальцы. Ему казалось, что она сломает ангелочка.

- Красивая вещь, - сказала хозяйка, которой стало жаль изящной и, по-видимому, дорогой игрушки. - Кто это повесил ее сюда? Ну, послушай, зачем эта игрушка тебе? Ведь ты такой большой, что будешь ты с нею делать?… Вон там книги есть, с рисунками. А это я обещала Митюше нашему отдать, он так просил, - солгала она.
Терзания  становились невыносимыми. Он судорожно стиснул зубы и, показалось, даже скрипнул ими. Хозяйка  дома больше всего боялась сцен и потому медленно протянула в руках ангелочка.
- Ну, на уж, на, - с неудовольствием сказала она. - Какой настойчивый!

Обе руки Антона, которыми он взял ангелочка, казались цепкими и напряженными, как две стальные пружины, но такими мягкими и осторожными, что ангелочек мог вообразить себя летящим по воздуху.

- А-ах! - вырвался продолжительный, замирающий вздох из груди Антона, и на глазах его сверкнули две маленькие слезинки и остановились там, непривычные к свету. Медленно приближая ангелочка к своей груди, он не сводил сияющих глаз с хозяйки и улыбался тихой и кроткой улыбкой, замирая в чувстве неземной радости. Казалось, что когда нежные крылышки ангелочка прикоснутся к впалой  его груди, то случится что-то такое радостное, такое светлое, какого никогда еще не происходило на печальной, грешной и страдающей земле.
- А-ах! - пронесся тот же замирающий стон, когда крылышки ангелочка коснулись его глаз. И перед сиянием его лица словно потухла сама нелепо разукрашенная, нагло горящая елка, - и радостно улыбнулась седая хозяйка дома, и дрогнул сухим лицом лысый господин, и замерли в живом молчании дети, которых коснулось веяние человеческого счастья. И в этот короткий момент все заметили загадочное сходство между неуклюжим, выросшим из своего школьного костюма и одухотворенным рукой неведомого художника личиком ангелочка.
Но в следующую минуту картина резко изменилась. Съежившись, как готовящаяся к прыжку пантера, Антон мрачным взглядом обводил окружающих, ища того, кто осмелится отнять у него ангелочка.
- Я домой пойду, - глухо сказал он, намечая путь в толпе. - К отцу.

Мать спала, обессилев от целого дня работы и выпитой водки. В маленькой комнатке, за перегородкой, горела на столе кухонная лампочка, и слабый желтоватый свет ее с трудом проникал через закопченное стекло, бросая странные тени на лицо Антошки и его отца.
- Хорош? - спрашивал шепотом он.
Он держал ангелочка в отдалении и не позволял отцу дотрогиваться.
- Да, в нем есть что-то особенное, - шептал отец, задумчиво всматриваясь в игрушку.
Его лицо выражало то же сосредоточенное внимание и радость, как и лицо Антона.
- Ты погляди,дорогой мой! - продолжал отец, - он сейчас полетит.
- Видел уже, - торжествующе ответил Сашка. - Думаешь, слепой? А ты на крылышки глянь. Цыц, не трогай!
Отец отдернул руку и темными глазами изучал подробности ангелочка, пока его сын наставительно ему шептал:

- Экая, батя, у тебя привычка скверная за все руками хвататься. Ведь сломать можешь!

На стене отрожались неподвижные тени двух склонившихся голов: одной большой и лохматой, другой маленькой и круглой. В большой голове происходила странная, мучительная, но в то же время радостная работа. Глаза, не мигая, смотрели на ангелочка, и под этим пристальным взглядом он становился больше и светлее, и крылышки его начинали трепетать бесшумным трепетаньем, а все окружающее - бревенчатая, покрытая копотью стена, грязный стол, его непутевый сын, - все это сливалось в одну ровную серую массу, без теней, без света. И чудилось погибшему человеку, что он услышал жалеющий голос из того чудного мира, где он жил когда-то и откуда был навеки изгнан. Там, где не знают о грязи и унылой брани, о тоскливой, слепо-жестокой борьбе эгоизмов; там не знают о муках человека, поднимаемого со смехом на улице, избиваемого грубыми руками блюстителей порядка. Там чисто, радостно и светло, и все это чистое нашло приют в душе ее, той, которую он любил больше жизни и потерял, сохранив ненужную жизнь. К запаху воска, шедшему от игрушки, примешивался неуловимый аромат, и чудилось погибшему человеку, как прикасались к ангелочку ее дорогие пальцы, которые он хотел бы целовать по одному и так долго, пока смерть не сомкнет его уста навсегда. Оттого и была так красива эта игрушечка, оттого и было в ней что-то особенное, влекущее к себе, не передаваемое словами. Ангелочек спустился с неба, на котором была его душа, и внес луч света в сырую, пропитанную чадом комнату и в черную душу человека, у которого было отнято все: и любовь, и счастье, и жизнь.И рядом с глазами отжившего человека сверкали глаза начинающего жить и это они ласкали ангелочка. И для них исчезло настоящее и будущее: и вечно печальный и жалкий отец, и грубая, невыносимая мать, и черный мрак обид, жестокостей, унижений и злобствующей тоски. Бесформенны, туманны были мечты Антошки, но тем глубже волновали они его смятенную душу. Все добро, сияющее над миром, все глубокое горе и надежду тоскующей о Боге души впитал в себя этот ангелочек, и оттого он горел таким мягким божественным светом, оттого трепетали бесшумным трепетаньем его прозрачные стрекозиные крылышки.

Отец и сын не видели друг друга; по-разному тосковали, плакали и радовались их больные сердца, но было что-то в их чувстве, что сливало воедино сердца и уничтожало бездонную пропасть, которая отделяет человека от человека и делает его таким одиноким, несчастным и слабым. Отец несознаваемым движением положил руку на шею сына, и голова последнего так же невольно прижалась к  родной чахоточной груди отца.
- Это она дала тебе? - прошептал отец, не отводя глаз от ангелочка.

В другое время Антон ответил бы грубым отрицанием, но теперь в душе его сам собой прозвучал ответ, и уста спокойно произнесли заведомую святую ложь.
- А то кто же? Конечно, она.

Они оба молчали. Что-то захрипело в соседней комнате, затрещало, на миг стихло, и часы бойко и торопливо отчеканили: час, два, три.
- Сынок, ты видишь когда-нибудь сны? - задумчиво спросил отец.
- Нет, - сознался сын. - А, нет, раз видел: с крыши упал. За голубями лазили, я и сорвался.
- А я постоянно вижу. Чудные бывают сны. Видишь все, что было, любишь и страдаешь, как наяву…

Он снова замолк, и Антон почувствовал, как задрожала рука, лежавшая на его шее. Все сильнее дрожала и дергалась она, и чуткое безмолвие ночи внезапно нарушилось всхлипывающим, жалким звуком сдерживаемого плача. Сын сурово задвигал бровями и осторожно, чтобы не потревожить тяжелую, дрожащую руку, сковырнул с глаза слезинку. Так странно было видеть, как плачет большой и старый человек.
- Ах, Сынок,родной мой! - всхлипывал отец. - Зачем все это?
- Ну, что еще? - сурово прошептал сын. - Совсем, ну совсем ты,батя, как маленький.
- Не буду… не буду, - с жалкой улыбкой извинился отец. - Что уж… зачем?

Заворочалась на своей постели хозяйка этого дома. Она вздохнула и забормотала громко и странно-настойчиво: «Дерюжку держи… держи, держи, держи». Уже нужно было ложиться спать, но до этого устроить на ночь ангелочка. На земле оставлять его было невозможно; он был повешен на ниточке, прикрепленной к отдушине печки, и отчетливо рисовался на белом фоне печи. Так его могли видеть оба - и Сашка и отец. Поспешно набросав в угол всякого тряпья, на котором он спал, отец так же быстро разделся и лег на спину, чтобы поскорее начать смотреть на ангелочка.
- Что же ты не раздеваешься? - спросил отец, зябко кутаясь в прорванное одеяло и поправляя наброшенное на ноги пальто.
- Не к чему. Скоро встану.
Сын хотел добавить, что ему совсем не хочется спать, но не успел, так как заснул с такой быстротой, точно пошел ко дну глубокой и быстрой реки. Скоро заснул и отец. Кроткий покой и безмятежность легли на истомленное лицо человека, который  уже отжил, и смелое личико человека, который еще только начинал жить.
А восковой ангелочек, повешенный у горячей печки, начал таять. Лампа, оставленная гореть по настоянию Антона, наполняла комнату запахом керосина и сквозь закопченное стекло бросала печальный свет на картину медленного угасания. Ангелочек как будто шевелился. По розовым ножкам его скатывались густые капли и падали на лежанку. К запаху керосина присоединился тяжелый запах топленого воска. Вот ангелочек встрепенулся, словно для полета, и упал с мягким стуком на горячие плиты. Любопытный прусак пробежал, обжигаясь, вокруг бесформенного воскового слитка, взобрался на стрекозиное крылышко и, дернув усиками, побежал дальше....

В завешенное старыми тряпками окно пробивался синеватый свет начинающего нового дня....Потухли звезды-облака, сжимались тучи навсегда, А он хотел узнать зачем, а он хотел узнать когда...