Об истфаке госуниверситета им. Н. И. Лобачевского

О ПРЕПОДАВАТЕЛЯХ - С ЛЮБОВЬЮ

Лирические портреты

Так уж получилось, что не я выбрала исторический факультет, а он «выбрал» меня. Оставив безуспешные попытки поступить в институт культуры в Петербурге, я решила готовиться к поступлению в наш университет. В конце сентября из будки уличного телефона-автомата набрала номер подготовительных курсов, найденный в газете:
- Хочу записаться на подготовительные курсы на филологический, исторический или юридический факультет.
- Девушка, о чем же вы думали все это время? – возмущенно ответили мне. – Группы уже сформированы, с 1 октября начнутся занятия… Ой, подождите, не вешайте трубку! Говорят, есть одно место на историческом!
Видимо, это место действительно оказалось моим. Через год я стала студенткой.
К сожалению, безупречной учебой похвастаться не могу. А вот лекции посещала с особым удовольствием. Интересовал меня не столько лекционный материал, сколько личности преподавателей. А они на нашем факультете были! Очень разные, по-своему интересные. Практически каждый преподаватель сумел чем-то «зацепить» в лучшем смысле этого слова. Но о некоторых хотелось бы сказать особо.


Н.И. Солнцев
В годы моей учебы в университете легендой нашего факультета был Николай Игоревич Солнцев. О нем говорили, как правило, восхищенным шепотом – как о личности сильной, красивой и загадочной. Студенты или самозабвенно любили его или столь же категорично не принимали по причине его прямолинейности или недоступности. Равнодушных, наверное, не было. Рассказывали такой случай. «На картошке» невысокая, смелая, стриженая «под мальчика» первокурсница в разговоре с молодым преподавателем кокетливо обронила фразу:
- Николай Игоревич, здесь же дамы!
На что Солнцев тихо и жестко отреагировал:
- Дам я здесь не вижу.
И, конечно, настроил против себя всю женскую половину курса. Таким категоричным он был во всем.
Помню, одна моя однокурсница сделала вывод из собственных наблюдений: если встречаются два человека, которые знают Солнцева, то они непременно в разговоре вспомнят о нем.
Осмелюсь признаться, что в первом семестре я с непривычки очень уставала, поэтому часто садилась на последний ряд, чтобы никто не заметил, как закрываются глаза от усталости. Так было и на первых лекциях Николая Игоревича по археологии. Пока однажды до меня не донеслась фраза, сказанная его тихим, как будто виноватым голосом:
- А хотите, я вам анекдот расскажу?..
Сон как рукой сняло. А в перерыве между лекциями вспыхнул спор.
- Это Солнцев мне рассказывал анекдот, - уверенно заявила Таня Лебеденко. – Он так отреагировал на мое опоздание.
- Нет, это он так меня решил разбудить, - возразила я.
- Девочки, вы обе ошибаетесь, - заверила Наташа Макарова. – Анекдот Солнцев рассказывал мне. Я же прямо перед ним сижу, за первым столом. Мне виднее.
Так было всегда, когда дело касалось Солнцева. Каждой хотелось присвоить его внимание себе.
На следующей лекции через неделю я уже сидела рядом с Наташей. Мы обе в четыре глаза глядели и ждали, кому же Николай Игоревич расскажет следующий анекдот… Но анекдотов больше не было…
А вот на экзамене мне пришлось несладко. Судя по тому, как я посещала лекции и, казалось бы, не пропускала мимо ушей ни одного слова преподавателя, Солнцев возлагал на меня большие надежды. У меня же, как только села рядом с ним отвечать, вся археология вылетела из головы. Николай Игоревич часа два бился со мной, то отсылая сосредоточиться, подумать, то вызывая снова. Но каждый раз, как только я возвращалась к нему, снова входила в ступор и отвечала все время невпопад. Солнцев предложил прийти через пару дней с другой группой. Я отказалась, потому что впереди был куда более важный для меня экзамен – у Н.А. Касаткиной. По всей вероятности, еще никто из студентов не отводил эту протянутую руку помощи. И для Солнцева, видимо, это стало ударом. Он молча, с лицом, искаженным болью, вывел мне трояк и, больше не глядя в мою сторону, отодвинул зачетку.
На следующий день однокурсники, ставшие свидетелями драмы, разыгравшейся у них на глазах, по очереди подходили ко мне и делились впечатлениями. Но общее мнение было однозначно: я подвела свою группу, потому что до конца экзамена Солнцев сидел мрачнее тучи и никому, несмотря на мольбы и уговоры, не разрешил пересдачу с другой группой. А я почему-то еще больше стала уважать этого человека. И в археологическую экспедицию во Псков поехала именно с ним, хотя был выбор.
Эта поездка во Псков навсегда останется ярким солнечным воспоминанием. Там личность Николая Игоревича, благодаря студентам старших курсов, раскрылась еще полнее. Нам шепотом рассказывали о том, как он погибал в археологическом раскопе, закрытый, как в ловушке, бетонной плитой. Или о том, как он когда-то на спор, прижавшись спиной к стене древнего монастыря, шаг за шагом, каждую секунду рискуя жизнью, преодолел большое расстояние над пропастью. Все это придавало облику Николая Игоревича еще больше загадочности и героизма и вызывало еще больший интерес и восхищение.
Нам хотелось хоть как-то обратить на себя внимание человека-легенды. Поэтому мы пели везде – на раскопе, в общежитии, ни днем, ни ночью не давая покоя ему, нашему соседу по комнате. А он упорно молчал. И столь же упорно работал, не зная усталости. Но наступил момент, когда железная выдержка Солнцева все-таки дала сбой. Он неторопливо спускался в раскоп по свежевыструганным доскам, а мы с верхотуры грянули хором:
- Вот кто-то с горочки спустился.
Наверно, милый мой идет.
На нем защитна гимнастерка.
Она с ума меня сведет…
- Хор Швондера, - мрачно отреагировал преподаватель, едва удостоив нас взглядом.
На этот раз хулиганская выходка не прошла даром. Солнцев больше не здоровался с нами.
Вскоре студенческий отряд перевели с Лубянского раскопа, который перестали финансировать, на другой – Изборский V. Там всё было чужое, и нас там никто не ждал. А Солнцев со своей командой старшекурсников остался на Лубянском раскопе, предпочтя лучше отказаться от денег, чем покинуть его. Девчонкам из нашей шумной комнаты очень хотелось поддержать Николая Игоревича, и мы втроем выразили горячее желание присоединиться к нему. Наш уход на чужой раскоп казался нам тогда равноценным предательству. И мы, конечно, понимали, что это наш единственный шанс наладить отношения. Солнцев, естественно, отказался от такой жертвы. Но глаза его с тех пор потеплели!
Только об одном жалела я, вернувшись из археологической экспедиции, - что не нужно было сдавать экзамен. Уж теперь-то я бы ни за что не подвела любимого преподавателя!
Еще в экспедиции старшекурсница Наташа настойчиво добивалась от меня честного ответа:
- Если бы тебе предоставили возможность выбора: ехать в экспедицию во Псков без Солнцева или с Солнцевым в любое другое место, - что бы ты выбрала?
Я так и не смогла ей ответить, потому что даже в самой глубине души ни тогда, ни сейчас не смогла бы разомкнуть эту светлую цепочку – Солнцев, Псков, белые церкви, белые садовые лилии…
Образ Солнцева не потускнел с годами. Скорее даже наоборот. Чем больше времени проходит, тем ярче и теплее становятся воспоминания. И еще большее уважение вызывает характер и чувство собственного достоинства Николая Игоревича, его человеческая и преподавательская позиция.



С.Б. Сенюткин
Сергей Борисович всегда выглядел безукоризненно. Никогда не позволял себе появиться на факультете уставшим или небрежно одетым. Выглядеть достойно на любимой работе – это дело чести. Лекции Сенюткина вызывали восхищение. Одни пытались записать их на магнитофон, другие оставляли отзывы на столах – украдкой написанные шариковой ручкой или основательно вырезанные ножом.
Но, как и во всякой значительной личности, в нем было и то, что могло вызвать протест. Сергей Борисович восхищался восточными народами. И, как истинный максималист, наделенный даром слова, увлекаясь, задевал в пылу красноречия своих соотечественников, делая сравнения не в их пользу. Однажды я не стерпела и резко высказала свое мнение: негромко, но достаточно для того, чтобы быть услышанной. Конечно, я тотчас же пожалела о сорвавшихся словах. Тем более что до зачета оставалось несколько дней. Но перчатка брошена, вызов принят. Дуэль состоится на зачете.
В тот роковой день силы, казалось, окончательно оставили меня. Простояла возле дверей 312-ой аудитории три часа и вошла последней. Готовясь к ответу, наблюдала, как на моих глазах Сенюткин с азартом игрока забивал вопросами моих однокурсниц. Он жаждал поединка с сильным соперником, но девчонки даже не думали сопротивляться, на них было жалко смотреть. И вот – моя очередь. Я шла к экзаменатору, словно на эшафот. Экономику Китая, которая мне досталась, я, конечно, выучила. Но мне предстоял не просто зачет. Мне предстояло держать ответ перед преподавателем, которому я выразила протест. И силы, конечно же, были совсем неравными.
Сергей Борисович выслушал мой ответ молча, не перебивая. Ни один мускул на его лице не дрогнул, глаза не выдавали, что происходит в душе. Потом он столь же тихо, жестко и методично, как и моим однокурсницам, стал задавать мне вопросы. Постепенно его снова охватил азарт. Я вовремя вспомнила, что лучшее средство защиты – нападение. На помощь пришла прочитанная на днях экономика средневековой Франции, и я провела какую-то совершенно неожиданную аналогию между Китаем и Францией. У преподавателя это вызвало интерес. Сенюткин один за другим кидал вопросы, а я отчаянно отбивала их, как мячи, даже не дожидаясь, когда он их до конца сформулирует. И это было даже не отличное знание материала, а обострившаяся интуиция и непреодолимое желание выдержать поединок.
В конце концов вопросы иссякли. Преподаватель замолчал, задумался. Пауза затянулась. Я не видела его глаз, но понимала, что решается моя судьба. Я целиком и полностью была во власти этого человека.
Сергей Борисович медленно повернул голову в мою сторону и так же медленно, с расстановкой, произнес:
- Логика у вас… железная… не девчоночья…
Получив свой завоеванный в честном поединке зачет, я вышла из аудитории навсегда восхищенная этим человеком.
Он не только великолепно рассказывал о самураях, он и сам был героем – и воинственным, и великодушным. Его слова порой бывали острее холодного оружия, ему ничего не стоило наказать взбунтовавшуюся студентку. Но Сенюткин не был палачом. Он был честным воином.
Я рассказала эту историю от начала до конца Е.П. Пуховой, сотруднице художественного музея, а в скором времени – преподавателю кафедры религии и культуры. Она не удивилась.
- Ваш преподаватель молодец! Достоин уважения! Он хотел пробудить в студентах чувство собственного достоинства и патриотизма, расшевелить спящую массу.
Через год или два мы снова встретились с Сергеем Борисовичем. На этот раз он вел у нас курс по методике написания диплома. Мы больше не «воевали». Сергей Борисович уже не делал резких, прямых высказываний, да и меня по-доброму предостерегал:
- Не надо так открыто выражать свою позицию. В экзаменационной комиссии будут преподаватели старой закалки. Вы можете нажить себе врагов.
Я была искренне благодарна ему за добрый совет. Но про себя решила: «Пусть я наживу врагов, но зато обязательно приобрету друзей!» Врагов я не нажила, наши преподаватели оказались на высоте. А вот друзей действительно приобрела – причем из разных политических лагерей! Все-таки наши преподаватели – очень мудрые люди. А о Сергее Борисовиче у меня остались самые теплые воспоминания как о блестящем лекторе и замечательном человеке. Именно он преподал мне первый урок уважения и великодушия к противнику, целиком и полностью оказавшемуся в твоей власти. А такие университеты дорогого стоят.
Очень жаль, что Сергея Борисовича уже нет с нами и что я так и не успела сказать ему все самые добрые слова уважения и восхищения.

С.А. Евстигнеев
Сколько эмоций у любого студента нашего исторического факультета ННГУ им. Лобачевского вызывала одна только фамилия – Евстигнеев! Гроза краснодипломников и головная боль деканата, которому он постоянно портил отчетность по успеваемости. Сер-гей Александрович читал нам курс по истории философии. А в воздухе уже витали страшные рассказы выпускников факультета, «выживших» после экзамена. Совсем близок был тот день, когда гром должен был грянуть и над моей головой. Выслушав обязательные требования Сергея Александровича к сдаче экзамена, состоявшие из нескольких красноречивых пунктов, я только утвердилась в своих опасениях: нет, мне не сдать.
За несколько дней до предстоявшего испытания, морозным зимним вечером, я за-шла по какому-то неотложному делу в Братство святого великого князя Александра Невского. В доме причта шла лекция знаменитого московского батюшки Артемия Владимирова. В то время он часто появлялся на экране телевизора, поэтому его приезд в Нижний Новгород вызвал огромный интерес. Зал был полон. Люди стояли даже вдоль стен и в дверях. «Послушаю минут десять-пятнадцать и пойду», - решила я. В тяжелой шубе до пола и в большущей меховой шапке я застыла в дверях и простояла так, не чуя под собой ног, не шелохнувшись… 2,5 часа. Отец Артемий рассказывал о том, как будучи еще студентом филфака, учился творить непрестанную Иисусову молитву. Этот живой, такой искренний и непосредственный опыт молодого начинающего подвижника ошеломил меня. И, видимо, не только меня. После лекции к отцу Артемию выстроилась длиннющая очередь за благословением. Я вдруг вспомнила о неумолимо приближавшейся встрече с Евстигнеевым и тоже присоединилась к этой цепочке.
- И какой же ты хочешь билет? – вполне серьезно поинтересовался священник, когда подошла моя очередь.
- Хочу, чтобы мне достался вопрос по истории философии Ильина! Я его уже вы-учила.
- Ну что ж, благословляю тебя на русскую философию!.. – торжественно вознес на-до мною персты отец Артемий. - Но если попадется Платон, то ты уж не обессудь… - и размашисто осенил меня крестным знамением.
…Наша магистерская группа из десяти человек прибыла на экзамен в полном составе. Но до аудитории дошли только шестеро. Остальные, потоптавшись возле гардероба, бесследно исчезли. Я подошла к столу экзаменатора, взяла билет… В это невозможно было поверить: Ильин! А вторым вопросом – Джон Локк, выучить философские взгляды которого мне тоже не составило труда.
Сергей Александрович был настроен очень серьезно. В его глазах не было и намека на сочувствие или снисхождение. Но я уже не боялась. Философское сочинение И.А. Ильина «О сопротивлении злу силою» знала почти дословно, как песню, поэтому с него и на-чала. Видимо, мое воодушевление передалось преподавателю. Плечи его расправились, глаза заблестели, лицо озарил легкий румянец. «Меч ваш да будет молитвою, а молитва ваша да будет мечом!» - победоносно завершила я пламенную речь, ожидая реакцию убежденного марксиста Евстигнеева. Что мне скажет сейчас человек, утверждавший на лекциях, что никакой души нет, что все это выдумки попов? В ответ на его лице заиграла какая-то совершенно счастливая улыбка.
Экзамен закончился. В итоге у нашей группы оказалось четыре неявки, две двойки, две тройки и две четверки – у меня и моего однокурсника Вадима. Мы были героями дня! На отличную оценку я и не претендовала, так как не читала философский труд Локка в первоисточнике, в полном объеме, что было непременным условием.
Из университета я вылетела на крыльях любви ко всему миру! Шли дни за днями, а ощущение счастья не покидало. Евстигнеев из монстра, каким рисовали его студенты старших курсов, превратился почти что в ангела. Мне было жаль, что в своих философских взглядах Сергей Александрович не продвинулся далее марксизма и отрицал существование души. «Надо спасать человека, надо попытаться открыть ему такую простую истину: душа есть у каждого человека, и она прекрасна!» - решила я. И написала стихи:

ФИЛОСОФУ

Любить можно и должно
Только искру, луч и лик.
И.А. Ильин

1
Благодати небесной горсти
Расплескались из-под ресниц.
Снегирей на морозе грозди
Так не рдеют. И снег страниц

Так не скрасить строкою красной…
Все земное проходит вскользь,
Чтоб невидимое для глаза
Нас высвечивало насквозь.

Прорывалось бы через толщи,
Сдув земное, как пыль с картин,
Чрез осаду враждебных полчищ
И глухую темень в пути.

То манило б к иным широтам,
То сжималось, едва дыша…
Стукнет сердце тихонько: Кто там?
Распахнется в ответ:
Душа…

2
Разве можно ее вот так:
Как монету в руке (до хруста!),
Как скупую слезу – в кулак
Ото всех – до потери чувства.

Это лишь показалось: сжал
И забыл, словно чье-то имя.
А она, совсем как скрижаль,
Распахнулась перед другими.

Посмотрите – как хороша!
И не может здесь быть ошибки:
Это Ваша поет душа
В отозвавшейся Вам улыбке.

Написала стихи на открытке и вручила их Сергею Александровичу в коридоре между лекциями. Он взял мою загадочную открытку с таким видом, с каким получали в то время неожиданную телеграмму: что это за весть – радостная или скорбная? Вряд ли Евстигнеев за многие годы преподавательской работы услышал хоть одно доброе слово от студентов. А тут подарили красивую открытку! Конечно, это заставит насторожиться.
Но и этого мне показалось мало. «Будить, всеми силами будить в человеке человека!» - эта жизненная и творческая позиция писателя Федора Абрамова, книгами которого я когда-то зачитывалась, была как никогда близка мне теперь. А поскольку своих сил не хватало, решила призвать на помощь газету «Православное слово», в которой тогда работала: надо выписать ее Сергею Александровичу, пусть читает! Только легко сказать, а вот как это осуществить, не зная адреса?
Обратилась за помощью к одной сотруднице газеты:
- Надо помочь человеку, а я располагаю только одним телефоном, который тайком подсмотрела в деканате.
- Сейчас что-нибудь придумаем!
Она набрала номер Евстигнеева и уверенно заговорила:
- Сергей Александрович, здравствуйте! Вам звонят с телефонной станции. Продиктуйте, пожалуйста, Ваш домашний адрес… - положив через несколько секунд трубку, женщина изумленно произнесла: - Да он же у вас чист, как ребенок! Чужому человеку без всяких вопросов адрес продиктовал…
Для меня этот случай стал очередным потрясением: преподаватель, внушающий ужас студентам, оказался таким доверчивым, а значит, таким беззащитным перед этим миром!
Я тотчас же выписала Сергею Александровичу газету «Православное слово» на два месяца (к сожалению, на большее тогда не было денег).
Чуть позже мне довелось поработать с ним несколько месяцев на кафедре социальной философии. Сергей Александрович и там не переставал удивлять, раскрываясь с новых, порой совершенно неожиданных сторон. Жаль, что мы часто руководствуемся чужим мнением о человеке, боимся выйти в общении с ним на какой-то иной уровень, боимся рискнуть. А ведь этот самый человек может оказаться намного глубже и интереснее, чем чье-то мнение о нем. Помню, мне пришла в голову смелая идея приобрести для кафедры, состоявшей в основном из коммунистов и марксистов, большую икону и поместить ее в красном углу, свергнув оттуда внушительный портрет вождя пролетариата, написанный масляной краской. Тогда, в конце 90-х, это было вызовом. И вот я объявила о сборе денег и пошла «с шапкой» по преподавателям. Были страшные, голодные времена, преподавателям задерживали зарплату по два-три месяца и больше. И первым опустил в мою «шапку» монету убежденный марксист Евстигнеев, который голодал больше других, которого подкармливали всей кафедрой, поскольку каждый раз он неизменно оставлял почти всю зарплату в книжном магазине. По какому же достоинству будет оценена эта монета в Царствии Небесном? Изо всех сил верю, что в решающий момент на Страшном Суде она перевесит философские заблуждения этого странного, мало кем понятого при жизни человека, воспитанного на идеалах марксизма-ленинизма. Верю, что Сергей Александрович сдаст свой самый главный экзамен - в вечную жизнь.

Н.А. Бенедиктов
Николай Анатольевич прочитал нашему курсу только несколько лекций, почему-то поделив семестр наполовину с Т.Н. Овчаровой. Но и этого оказалось достаточно, чтобы вызвать у нас немое восхищение обширными знаниями и глубокомысленными выводами. Все мои впечатления об этом необыкновенном человеке относятся к более позднему периоду, когда он возглавлял кафедру социальной философии. Мы тогда вместе переживали самое трудное для России время – время всеобщего развала, вражды, нищеты и беспредела. Но это воспоминания уже о другом факультете – социальных наук. И все-таки несколько слов о Николае Анатольевиче скажу. И слова эти будут – в стихах.

В стране, где все наоборот,
Где нет для крайностей предела,
Я впала в крайность ту и вот –
К Вам всей душою прикипела.

Так, что уже не знаю, где
Конец моей, начало Вашей.
Как отражение в воде,
От бурь спокойствия не знавшей.

В стране, где с каждым взмахом крыл
Еще неистовее пламя,
Где жить и верить – свыше сил,

Такие разные, мы с Вами
Душою в душу зазвоним
Созвучными колоколами!

Сам Н.А. Бенедиктов когда-то высказался против прижизненных посвящений, объясняя это тем, что жизнь сложная штука и поэтам впоследствии нередко приходится сжигать тиражи книг, тщетно стирать эти посвящения из собственной памяти. Но наши с ним разногласия – давно позади. Все мелкое и незначительное рассеялось. Осталось главное, проверенное временем осознание того, что этот человек мне очень дорог. А от этого не отрекаются.

2011 г.