О русском национальном самосознании

 
1. В первой половине 90-х годов многие из нас питали иллюзии относительно исключительной перспективности идеологии «русского национального возрождения». Казалось, что вся российская история - тому подтверждение. После периода смут, сопровождавшихся государственным и национальным развалом, неминуемо начинался период «послесмутной» консолидации, сопровождавшейся укреплением государства, воссозданием державы, ростом русского (как правило, в великодержавной форме) национализма. Однако сейчас вроде бы смута позади, сформировался путинский «термидорианский» режим, но государство по-прежнему не является национальным, а национальная идеология в ее более или менее радикальных проявлениях остается маргинальной. Для этого должны быть веские социокультурные причины. Длительный опыт сотрудничества с т. н. «патриотическим движением» (КРО, Союз «Возрождение», «Русский проект», «Союз православных граждан») привил определенный скепсис относительно готовности современного российского общества к принятию национал-патриотических парадигм. Да и лидеры патриотов во многом карикатурны. Мне кажется, что нынешняя ситуация еще более проблемная, чем в середине 90-х, хотя бы потому, что путинский режим очень сильно мимикрировал на парадном, декларативном уровне в направлении «взвешенного национального курса», хотя, конечно, это на 90% является имитацией (также как и в свое время феномен В. Жириновского). Национал-патриотическая идеология вытеснена из респектабельной политики. Мне кажется, что она может быть востребована только следующим поколением и в иной социально-политической ситуации. Для подтверждения этого тезиса приведу некоторые результаты последнего исследования, проведенного Институтом комплексных социальных исследований РАН по заказу Фонда Эберта.
«Русский национализм» как общегосударственная идеология продолжает переживать кризис, можно сказать, что пик интереса к этому идейному течению пришелся на 95-98 гг., хотя и в тот период не привел к формированию значимых политических проектов. Сейчас в отношении идеологии русского национализма сложилась достаточно парадоксальная ситуация. В качестве ведущей эта идеология постоянно сокращает свое представительство, в то время как сами националистические настроения имеют тенденцию к медленному росту. О том, что феномен так называемого «этнического русского национализма» является компенсаторным механизмом, в основе которого лежит социальная ущемленность, хорошо говорят данные, согласно которым среди «бедных» на третье больше тех, кто готов разделить лозунг «Россия для русских». Но как идеология общегосударственная, общенациональная русский национализм имеет небольшой, притом за последние годы постоянно сокращающийся рейтинг.
1995 1998 2001 2003
массив 2003 богатые 2003 бедные
Россия должна быть государством русских людей 11,3 10,7 12,0 15,3 10.6 15.6
Россия – многонациональная страна, но русские, составляя большинство, должны иметь больше прав, ибо на них лежит основная ответственность за судьбу страны в целом 13,8 19,9 20,0 21,8 22.1 25.0
Россия – общий дом многих народов, оказывающих друг на друга свое влияние. Все народы России должны обладать равными правами, и никто не должен иметь никаких преимуществ 64,9 64,1 60,8 54,3 57.1 51.3
Затрудняюсь ответить 10,5 5,3 7,8 8,5 9.9 8.2

Несмотря на пассивный спрос как на антиолигархические, так и националистические политические проекты, налицо продолжающаяся тенденция деполитизации и деидеологизации общества. 72,4% россиян затрудняются с самоидентификацией себя в рамках политического спектра, сложившегося в России в конце 90-х годов. Даже наиболее консолидированная идейная ниша «коммунистов» также сузилась до 10%. Возможно, это свидетельствует о правоте тех новых политических партий, которые принципиально не намерены отождествлять себя ни с «правыми», ни с «левыми» и вообще исповедовать «теорию малых дел?» (например, это заявляет Российская партия жизни»). Между тем, обращает на себя внимание, что центристы («сочетание различных идей») также после 2000 г. теряют свою социальную базу, особенно стремительно в последний год. Особенно сильно среди бедной части населения. Возможно, это результат негативной в глазах части общества практики «агрессивного центризма», характерной для той же «Единой России», которая является все-таки партией, скорее ориентированной на консервацию сложившегося положения вещей, несправедливого в глазах большинства, чем на социальные перемены.
Идейно-политическая самоидентификация общества (1999-2003)
1999 2000 2001 2003
массив 2003 - богатые 2003 - бедные
К либералам, сторонникам рыночной экономики 6,1 7,8 7,0 2,7 10,7 1,1
К сторонникам коммунистов 14,6 16.9 12,4 10,2 6,6 11,9
К сторонникам обновленного, реформированного социализма (например, к социал-демократам) 6,3 5,3 4,4 2,6 3,9 1,2
К приверженцам самостоятельного русского пути развития 16,7 9,2 5,6 3,7 2,7 2,4
Стою за сочетание различных идей, избегая крайних и радикальных 16,0 24,6 16,0 7,6 17,9 4,0
Не являюсь сторонником никаких идейных течений 37,8 33,8 39,2 48,8 42,2 48,1
Затрудняюсь ответить 0,8 10,9 15,4 23,6 15,4 22,2
Говоря о современной идентичности великороссов, нельзя не отметить следующий факт. Эта идентичность носит чрезвычайно размытый и аморфный характер. Реакция великороссов (точнее отсутствие какой-либо реакции) на распад СССР чрезвычайно показательна. Этническая идентичность у великороссов приближается к нулевой отметке. Культурная идентичность? Великая русская культура? Но и здесь следует учитывать, что тот цивилизационный пласт, который мы обобщенно называем «русской культурой», во многом сегодня мёртв. И у нынешних этнических великороссов нет на этот пласт никаких эксклюзивных прав. Так же как у современной РПЦ нет эксклюзивных прав на русскую духовность. Традиционная идентичность вокруг государства в принципе возможна, но для этого надо иметь государство, вместо которого мы пока наблюдаем эрзац. Ясно, что великороссы не стремятся к формированию общего идентифитета с белорусами и украинцами, им и свою собственную сохранить сложно. Другое дело - сами белорусы и украинцы. Их представления о том, что они могут влиться в европейскую идентичность без посредничества России оказались в чем-то утопичными. Их государственность ущербна. Они оказались за бортом цивилизационных процессов, у них формируется определенный комплекс неполноценности, который может стать каким-то мотором. Им выбирать - быть ли с Россией.
2. Существует ли на самом деле особая «русская парадигма», «особый русский тип» сознания?
Все народы чем-то отличаются друг от друга, испанцы от португальцев, англичане от французов. Но это не есть «особый португальский тип сознания». Когда мы говорим об «особом русском пути», мы имеем ввиду претензии на цивилизационный универсализм. Традиционная русская культура, впрочем, как и многие другие традиционные культуры («великие культуры») обладали таким универсализмом. Это то, что Г. Гачев называет «национальным космосом». Сейчас в России нет никаких внятных претензий на цивилизационный универсализм. Поражает неспособность современных великороссов конструктивно взаимодействовать с собственной исторической и ландшафтной средой, что говорит об очень глубоком цивилизационном кризисе. В то же время большинство россиян выступает за «особый путь России». Как разобраться в этом парадоксе? Приведем данные из уже цитировавшегося исследования.
МАССИВ Богатые Бедные
1 – Россия должна жить по тем же правилам, что и современные западные страны 28.0 53.1 23.2
2 – Россия – особая цивилизация, в ней никогда не привьется западный образ жизни 71.3 46.2 76.4
Огромные различия в признании «особого русского пути» между богатой и бедной частью общества говорят скорее о том, что подобное мнение является социальным компенсатором. А иначе как объяснить, что лично я живу плохо, что у моих детей нет шансов на успех, что все вокруг «не так»? Но на негативе «особого пути» не выстроить.
Реальной особенностью современной России, в корне отличающей нас от Запада, является парадоксальное сочетание вполне модернизированных с точки зрения системы ценностей и квалификации индивидов (по крайней мере, их достаточного количества) с абсолютно архаичной, варварской системой отношений (взаимодействия), отсутствия каких-либо институтов для такого взаимодействия. Эта проблема, среди прочих, обсуждалась на семинаре АСПЭК 12 февраля с. г. Приведу отрывок из своей реплики. «…У нас ценностно все европейцы, и наши граждане, особенно продвинутые, европейцы с точки зрения ценностных ориентаций, все совершенно справедливо. Граница с Европой проходит опять-таки не по этим параметрам, это проблема организации общества, которая у нас не складывается. Европа отличается от России именно наличием этих институтов. Потому что поведение людей, их мотивация, ограничивается институтами, никто не может делать то, что он хочет. Наша страна индивидуалистического своеволия, в которой каждый делает, что может, пока не получит в морду. Вот это – единственный аргумент, с которым люди считаются. Тогда они свой алгоритм меняют, и сдерживающих факторов европейской традиции не существует. Поэтому, когда наши люди попадают в европейскую среду, являются европейцами не худшими, добиваются там огромных успехов. А создать здесь свою Европу мы не в состоянии». Над этой проблемой много работали А. Ахиезер и И. Яковенко. Я с ними во многом согласен, хотя судить об исторических истоках данного феномена я не берусь сегодня. Наличие «особого русского пути» подвергают сомнению также такие исследователи как И. Клямкин и Т. Кутковец. Приведу в этой связи небольшой фрагмент из своего доклада «Социокультурная трансформация», опубликованного в журнале «Мир России» в 2002 г.
«На вопрос, что же все-таки является «ядром» собственного «российского цивилизационного пути», отмечалось, что «главной, системообразующей ценностью самобытной русской культуры сторонники «русского пути» большей частью провозглашают православную соборность, противопоставляя ее не только буржуазному индивидуализму и эгоизму, но и коммунистическим «коллективизму», «классовой солидарности», «общественности». Воплощения соборной идеологии – община и артель – как формы организации труда представляются сторонникам «русского пути» вполне пригодными и для развития современных форм хозяйственной организации (Н. Зарубина). В аналитическом докладе «Стратегия реформирования экономики России», подготовленном Институтом экономики РАН, к числу российских особенностей, определяющих специфику реформирования в России, относятся:
- вторичность материально-экономических факторов, высокая роль неэкономических факторов успеха, моральных, духовных стимулов к труду;
- сакральное отношение к государству и его интересам как к высшей ценности;
- традиции отношения к богатству, собственности в духе коллективизма и общинности, равенства и социальной справедливости;
- соборность, понимаемая как общенациональный, всесословный, межкорпоративный, межконфессиональный способ выработки и утверждения общенациональных ценностей достижения национального согласия.
Между тем для современной генерации россиян все эти перечисленные характеристики могут быть отнесены лишь при изрядной работе воображения. Так анализ религиозной ментальности современных россиян заставляет предположить, что под «своим путем» имеется ввиду скорее форма, чем содержание. Ведь в интерпретации модернистской, хотя и антизападнической части общества то же православие уж очень далеко отстоит от традиционного для России его понимания.
Вот, например, как относятся современные томичи к государству.
- «Государство олицетворяет высший смысл деятельности отдельных граждан. Жить ради государства, самозабвенно служить ему – нравственный идеал русского человека» 9,5%
- «Государство существует ради своих граждан. Оно должно быть сильным, чтобы эффективно защищать их интересы» 68,0%
- «В чрезмерно сильном государстве и мощном государственном аппарате я скорее вижу угрозу для личной инициативы граждан, моих прав и свобод» 14,7%.
Приведенные данные убедительно свидетельствуют о том, что в современной России государство перестало быть экзистенциальной ценностью, превратившись в сугубо инструментальную. И в этом нам представляется главный разрыв с т. н. «русской традицией».
3. Каковы последствия советской деформации русского национального сознания? Распад традиционного общества породил специфический феномен «советского традиционализма», поглотившего собой иные традиционалистские структуры и мифы. Феномен «советского фундаментализма», столь явно проявившийся в 20-50-е годы ХХ века, во многом объясняется своим происхождением из недр крестьянского традиционного общества, находившегося в течение длительного периода времени на положении «особой» страты с минимальной вертикальной мобильностью, и своеобразной религиозностью, во многом противоречащей секуляристским тенденциям России 18-20 веков. Особенно ярко проявились эти тенденции в период 17-19 вв. «Петровские реформы, культурный раскол общества по вертикали: простонародье осталось в восточно-христианской культуре, а знать стала западнической, народ стал воспринимать барина почти как иностранца, чужака. Петровские реформы по разрушительному действию для русской культуры и общественной структуры явились продолжением никонианских…» (С. Марочкин). Социокультурный кризис ХХ века был усугублен перемещением очага традиционной культуры с Севера на Юг. По мнению историка В. Махнача, «сегодня мир Русского Севера погиб, его практически больше нет». Феномен же советского традиционализма с его колхозным строем в значительной степени характерен для Русского Юга и является, в свою очередь, порождением субкультуры русского полустепного Юга. «Часто задают вопрос: у нас возникли колхозы, потому что крестьяне жили Существует точка зрения, что в первой половине ХХ века в России победила архаичная догосударственная структура общественных отношений, да и сейчас «большое общество сформировано в значительной степени на архаичной эмоциональной основе, на господстве инверсии, что привело к расколу, к опасному разрыву культурного поля, к слабости базового консенсуса, слабости конструктивной напряженности». Именно с этим связывается раскол между двумя «суперцивилизациями – традиционной и либерально-модернистской», определяющий социокультурную специфику России.
С распадом советского фундаменталистского общества (черты распада стали появляться в 50-е и 60-е годы, а в 70-е советское общество практически утратило фундаменталистские черты), произошел и фактический этнический распад, утрата общенациональной субъектности. Догоняющая модернизация в качестве официальной идеологии 90-х годов сделало ситуацию еще более драматической, так в ее ходе «социально поощряемой» моделью поведения (в модернизационных сегментах общества) стала установка на крайнюю индивидуализацию жизненных алгоритмов, на «спасение с тонущего корабля» российской субъектности в одиночку. Однако «неоконсервативная революция» в российском обществе, произошедшая в 1998-2000 гг., существенно изменила вектор общественного запроса и основные парадигмы массового сознания. В России устанавливается постпереходный режим политической власти. Пережив глубокую «ломку», связанную с попытками форсированной модернизации по «догоняющему» типу, общество на уровне ценностей адаптировало перемены к своей социально-исторической «органике». Сформировалось ядро новой «партии порядка», которое при благоприятных условиях может стать «точкой роста» для новой субъектности, возможно даже нового этногенеза. Вместе с тем неоконсервативная волна является продуктом модернизации. В советский и постсоветский период в национальном сознании произошел коренной сдвиг, проявившийся в отторжении большинством россиян традиционных представлений о самобытности России, противопоставляющих ее западной цивилизации.
4. Существует ли на самом деле так называемое «евразийское ядро» русского национального сознания?
В геополитическом аспекте, вероятно, существует. Однако наши исследования демонстрируют достаточно глубокие социокультурные отличия современного российского менталитета от восточного, азиатского. Иного мнения придерживаются «евразийцы». По мнению А. Панарина, «…вызов Запада выступает как угроза национальной идентичности, подрыв культуры и морали в ходе всепроникающей модернизации»; «глобальный мир стал превращаться в систему глобального геноцида». Он видит будущее России в качестве лидера «глобальной мироустроительной альтернативы Западу». Другой современный исследователь полагает, что вестернизация так и не смогла охватить весь мир, человеческая цивилизация не стала вестернизированной, хотя и восприняла многое от западного образа жизни. Более того, мы можем в последнее десятилетие видеть вполне очевидный откат вестернизации. В России, например, вестернизация потерпела полный провал по всем направлениям. Фактически уже ничто не сможет остановить в нашей стране разрыва с цивилизационным ядром Запада (США и Великобританией), который состоялся в сознании большинства и ждет лишь своего политического оформления в постельцинской России. Однако эмпирические исследования показывают иную картину. Так на вопрос, куда бы они хотели уехать, если бы представилась соответствующая возможность, 43,1% опрошенных высказали желание сменить место жительство, в том числе 12,1% выбрали из возможных вариантов отъезд за рубеж. Из числа последних 95% в качестве желаемой для эмиграции страны выбрали США или другие страны Запада, и лишь 5% - страны Востока, такие как Китай, Индия, Япония - то есть те страны, с которыми, сообразно рациональной логике, «надо поддерживать дружеские отношения». Не известны в России и какие бы то ни было культурные достижения стран Востока, в том числе и в сфере массовой культуры. Напротив, американская массовая культура все больше становится эталоном для подрастающих поколений в нашей стране.
В то же время, как мы отмечали выше, сама среда («социальная ткань») в России остается азиатской (правда, в худшем смысле этого слова). От Запада Россию отличает достаточно низкая цена человеческой жизни, личности, индивидуальности и т. д.
Что касается геополитического союза (или государственного объединения) с бывшими среднеазиатскими республиками СССР, то, как и в случае с украинцами и белорусами - это дело их выбора. СССР был для них окном в мировую цивилизацию. В рамках суверенитета у них произошла архаизация общественных отношений, которая оказалась некомпенсированной союзом с другими геополитическими центрами (Турция, Китай, США), союз с которыми носит военно-прагматический, а не культурный характер. Но все это, скорее, не «евразийская идея» в российском исполнении, а «западническая» в отношении азиатских народов.
5. В какой мере у русских «державность» связана с «имперскостью»? Не буду специально развивать этот тезис, будучи полностью солидарен с мнением А. Ципко и цитируемом им высказывании В. Чесноковой. Ни о какой «имперскости» у современных россиян говорить не приходится, да, увы, и «державность» проявляется скорее на декларативном уровне.
6. Каково место русских побед в русском национальном сознании? Так же как и роль православия, это форма идентификации, в условиях, когда и этническая, и государственная идентичности предельно размыты. Именно эпоха «русских побед» - 18 век (Петр, Екатерина Великая), 20 век (Отечественная война) являются главными парадными историческими ценностями практически для всех групп общества, независимо от их политических убеждений. Однако более глубокие исследования показывают, что наблюдается эрозия подобной идентичности. Общество все больше видит «золотой век» не в победоносных войнах, а спокойных, застойных периодах, когда можно было жить особенно не напрягаясь.
7. Какова роль православного компонента в русском национальном сознании? Уже приходилось подробно писать, что в современной России православное мироощущение все больше приобретает функцию национально-исторической идентичности, его «экзотерические» стороны (связанные с обрядами, ритуалами) становятся более актуальными, нежели «эзотерические» (связанные с поиском сокровенного смысла бытия). Как отмечает современный религиовед С. Филатов, «поэтому совершенно не случайно, что на вопрос: “Что такое в Вашем понимании религия?” – люди отвечают: культура, верность национальным традициям, мораль. И лишь один из десяти – “личное спасение”, “отношения человека с Богом”.
Поиски же эзотерики в массовом сознании уводят современную генерацию россиян все дальше от собственно христианской традиции. Аналогичные тенденции наблюдаются и на современном Западе, что, вероятно, позволяет говорить о распространении кризиса христианской эзотерики. Этика же современного россиянина имеет тенденцию к «протестантизации» (по мнению Т. Кутковец и А. Зубова). Впрочем, в этой «протестантизации» языческих и неоязыческих черт больше, чем христианских. Так одной из важнейших составляющих протестантской этики является культ жизненного успеха. Если в традиционных монотеистических религиозных системах, особенно в христианстве и индуизме, страдание считается наиболее богоугодной формой жизненного пути, либо «облегчающего карму», либо вознаграждаемое «царствием небесным». Такая форма аскезы как нестяжательство до сих пор остается одной из важнейших характеристик позитивного национального автостереотипа русского этноса, особенно его традиционалистского сегмента. В то же время протестантская этика включает в себя признание того, что успех является прижизненным проявлением праведности. Между тем, лишь 18,2% опрошенных согласились с тезисом, что «судьба посылает страдания наиболее достойным людям, страдания просветляют и очищают духовно», тогда как 36,5% разделяют тезис о том, что «судьба наказывает нас страданиями за грехи, а успехами и достатком вознаграждает за праведную и добродетельную жизнь». Интересны и такие результаты «Томского исследования». :Утрата экзистенциального смысла смерти приводит к тому, что кладбище – некогда одно из самых сакральных мест, превращается в нечто, скорее напоминающее парк культуры. 48,8% опрошенных томичан согласились с точкой зрения, что «на кладбище должно быть приятно проводить время» (против 39,8% тех, кто воспринимает кладбище как место скорби). В США и в протестантской Европе уже давно не редкость кладбища, на которых продают газировку и мороженое, катаются на качелях и каруселях. Десакрализация смерти и кладбища характерна именно для постхристианской цивилизации.
Таким образом, безусловно, православие играет и будет играть значительную роль в жизни россиян, но скорее выполнять функцию фасадной идентичности («русский, следовательно православный»). Духовные же поиски смысла бытия уводят в сторону, далекую от христианства.
8. Каковы перспективы либерального проекта «коррекции» русского национального сознания? Это не перспективы, а реальность, возможно печальная. Хотя слово "либерализм" не вполне точно отражает смысл происходящих процессов. Русское сознание вовсе не либерально, а индивидуалистично. Либерализм - это не идеология, с которой можно бороться пропагандистскими методами, а образ жизни людей в условиях национального распада. В первую очередь, образ жизни жителя современного мегаполиса, с его "пофигистской" жизненной стратегией. При этом на словах они, эти современные горожане, будут произносить совсем не либеральные речи и голосовать ходить отнюдь не за СПС. И это произошло отнюдь не сегодня, при власти "либералов". Скорее эти самые либералы (вовсе не либеральные) явились продуктом далеко зашедшего общественного разложения.
Российское общество не сопротивлялось либеральным реформам начала 1990-х годов и не отторгало ценности, лежащие в их основе - по крайней мере, в их словесном выражении. В том числе и потому, что эти реформы органично вписывались в социокультурную ситуацию, сложившуюся в стране задолго до них. Я вообще не вижу в событиях рубежа 1980-х - 1990-х годов чего-то существенно нового. Действительно значимые события произошли лет на пятьдесят раньше. Произошедшее же в последние десять лет - это более или менее отдаленные последствия того важнейшего перелома, новая фаза развития сформировавшегося тогда организма. Постсоветское общество - естественный преемник общества позднекоммунистического, позднесоветского. И оно таково, что либерально-западнической элите не было никакой необходимости навязывать ему свои ценностные ориентации.
Есть все основания утверждать, что на уровне ценностей оно уже в значительной степени модернизировано. Решающий поворот пришелся не на 1990-е, а на конец 1950-х - 1960-е годы, когда и произошла ценностная революция. Она-то, в конечном счете, и смела коммунистический режим. Основные ценности позднесоветского человека, его, если угодно, "национальная идея" соответствовали системе ценностей, пришедшей с Запада. Она характеризовалась индивидуализмом, ориентациями на общество массового потребления и выражением "мой дом - моя крепость". Из российского коллективного "я" выделилось индивидуальное начало, которое со временем развивалось, воплощаясь в новые потребности и обретая новые символы. Если национальной идеей позднесоветского человека была отдельная квартира, то национальной идеей человека постсоветского стала дача с глухим забором - ментальный символ современных россиян.
Что это сулит России сегодня и в обозримой перспективе? Посттрадиционное общество понятнее, рациональнее, предсказуемее. Оно менее энергетично за счет размывания «коллективного бессознательного», составляющего фундамент традиционных культур. Посттрадиционное общество не способно хорошо воевать, особенно в войнах, требующих большого самопожертвования. Оно вообще не готово к мобилизационному поведению. Большим вопросом является и способность посттрадиционной России к генерированию великой культуры, основанной все-таки на традиционных пластах народного сознания, пусть и переработанных верхними социальными этажами общества.

10. В какой мере идея «державного реванша» характерна для современного русского национального сознания? Все призывы наших национал-патриотов "водрузить российское знамя над Константинополем" (условно говоря) не встречают поддержки в обществе. Эти национал-патриоты не учитывают того факта, что для традиционного русского менталитета "державность" и не была самоцелью, она вписывалась в некий культурно-цивилизационный проект. Сейчас такого проекта нет. А биологические, биосоциальные мотивации у русских не работают тем более (то, что Гумилев называл пассионарностью).