Карусель

- Папа, а почему лошади плачут?
- Они не плачут, сынок. Это просто дождь идёт.
Маленький мальчик почти вплотную подошёл к высокой ограде с чёрными острыми прутьями, впивающимися в монотонную серость неба, и сжал холодное влажное железо ладошками. Отец положил свою руку на хрупкое плечо ребёнка, мягкую, но твёрдую руку, которая значила, что сегодня праздника не будет.
- Пойдём домой, ковбой. Вернёмся сюда, когда погода позволит, - сказал он, и рука на плече стала тяжелее.
- Но ты говорил, что мы покатаемся.
- В другой раз, Тёма. В другой раз.
- А в другой раз мама тоже пойдёт с нами?
- Не знаю. Не уверен. Нет, Тёма. Мама не сможет с нами пойти.
Когда отец называет его по имени, нужно слушаться. Значит, он не шутит.
Мальчик в последний раз прижимается лицом к прохладе железного забора, чувствует, как капли дождевой воды стекают и по его щекам. «Так вот, почему лошади плачут», - думает он. – «Это просто вода».
За оградой – карусель, на которой Тёма уже давно хотел покататься. Карусель с лошадками, одетыми в яркие, цветные и блестящие попоны. С лошадками, навсегда застывшими в одном положении с приподнятой левой ногой, такими величественными и красивыми. Они как будто призывают, приглашают покататься. Столько раз Тёма видел, как другие мальчики и девочки со счастливыми лицами усаживаются на них, покрепче цепляясь ручонками за мощные блестящие шеи застывших лошадей. А мамы и папы улыбаются и держат в руках доверенные им воздушные шарики своих детей: синие, зелёные, жёлтые. Ещё секунда – и всё приходит в движение, и оживают немые лошади, пускаясь по кругу и однообразно покачивая головами, словно кивая. И раздаётся детский смех, и всё кажется таким чудесным и волшебным, завораживающим, притягивающим взгляд.
Но сегодня в парке тихо. А карусель представляется Тёме какой-то огромной и высокой, враждебной. И мальчик делает шаг назад.
Сегодня лошади плачут.



* * *


Когда Артёму было восемь лет, он верил, что лошади на карусели двигаются. Но потом он узнал, что движется только карусель, а лошади всего лишь стоят на ней. В конце концов, всё просто вращается по кругу.
Когда в тот дождливый день они вернулись домой, Артём узнал, что родители разводятся. В свои восемь лет он ещё плохо понимал, что значит это «разводятся». Он думал, что разводить можно только цветы. Но ему сказали, что отныне он будет жить с мамой, а Артём не привык возражать. Конечно, он больше хотел бы жить с папой, потому что мама слишком громко говорила и много курила. А папа говорил совсем тихо и как-то грустно, как будто очень устал. Но его истории всегда были интересными.
Папа всегда носил серый твидовый пиджак и вылинявшие потёртые голубые джинсы. Не потому, что у него не было денег на что-то другое, а потому, что только так он чувствовал, что «время для него остановилось». Эти джинсы и пиджак были куплены ещё когда папа учился в старших классах, и он часто вспоминал это время как самое счастливое. И даже спустя одиннадцать лет, когда он будет умирать от рака желудка в Городской больнице, эта одежда будет сидеть на нём всё так же безупречно, как и в юности.
- У каждого из нас случаются в жизни такие дни, которые мучительно хочется вернуть, - сказал как-то раз папа, когда они вместе с десятилетним Артёмом возвращались с «Американских горок». Это был один из тех выходных дней, когда отец забирал мальчика к себе, и они вместе отправлялись в парк аттракционов, в кино или на каток, если была зима. Папа в очередной раз принарядился в свой излюбленный пиджак, и когда Артём спросил об этом, вот что отец ответил:
- Моя юность была для меня самым счастливым временем. Тогда твоя мама ещё любила меня. А теперь многое изменилось. Но когда я надеваю этот пиджак и эти джинсы и смотрю на себя в зеркало, я почти не вижу разницы. Я знаю, что это всего лишь самообман, но он всё равно заставляет меня улыбаться. А то, что вызывает у нас улыбку, будь то настоящий момент или всего лишь воспоминание о прошлом – есть добро. И если тебе хорошо, не нужно слушать, что говорят другие. Меня многие считают чудаком из-за того, что я хожу в одной и той же одежде, но если мне от этого хорошо, и если это заставляет меня улыбаться - значит, это благо. Понимаешь?
И Артём понимал.
- Память – очень ценная штука, сынок. И пока машину времени ещё не изобрели, мы должны довольствоваться тем, что имеем. Никогда не знаешь, какой из пережитых уроков может пригодиться в жизни. А потому, запоминай, Тёма. Плохое или хорошее – ты должен помнить всё, потому что всё имеет значение.
И Артём помнил.


* * *


Каким он был, его отец? Сейчас Артём уже с трудом мог вспомнить его лицо. Но он помнил улыбку. Улыбка отца всегда существовала как будто сама по себе. И стоило только вызвать её в памяти, как всплывал и весь образ: сияющие глаза с прищуром, отросшие волосы, чуть ссутуленная спина, сильные руки, которые ложатся на плечи и остаются там мёртвым грузом, который вместе с тяжестью приносит почему-то уверенность и спокойствие. А ещё запах табака.
Когда Артёму исполнилось четырнадцать, отец внезапно начал курить, хотя раньше с трудом переносил сигареты и постоянно ссорился из-за этого с матерью, которая курила, как дышала.
Но однажды Артём пришёл в гости к отцу и заметил дымящийся в пепельнице окурок. Он хотел спросить, в чём дело, но отец поймал его вопрошающий взгляд и сказал:
- Что-то холодно сегодня. А я всё никак не мог согреться. Подумал, может, это мне поможет… - он кивнул на сигарету и, достав из кармана целую пачку “Kent”, бросил её на стол с каким-то странным сожалением.
- И как? Помогло? – спросил Артём, усаживаясь в широкое бледно-зелёное кресло.
Отец натянуто рассмеялся.
- Честно говоря, не очень. Я решил, что больше никогда не попробую эту гадость.
Но отец попробовал и ещё не раз. Это было время, когда он начал вдруг сильно замерзать, в любое время года, в любую погоду, он постоянно жаловался на холод, который «поселился у него в животе и скребёт внутренности, заставляя сгибаться и дрожать». И хотя, рак у него нашли только через семь лет, какое-то предчувствие этого появилось у отца уже тогда.
И он всё время курил, говоря, что это помогает ему хоть на какое-то время «отключить эту морозилку внутри».
Может быть, это было правдой. А может, отец просто скучал по тому, как пахли шторы по утрам в их с мамой прокуренной спальне. Мама всегда подходила к окну с утренней сигаретой и раздвигала шторы, вдыхая запах сизого мокрого утра, и вздыхала, с наслаждением выпуская струйку дыма. И Артёму казалось, что шторы как ничто другое в их старом доме, впитали этот запах и сами словно дышали сигаретным дымом.
За те шесть лет, что родители жили отдельно, отец так и не нашёл себе другую женщину, а вот мать успела сменить восемь кавалеров, за двух из которых активно собиралась замуж. Сейчас она встречалась с каким-то рокером а-ля Кобейн, но которому уже перевалило за сорок и который смотрелся весьма… как бы это сказать… Весьма экстравагантно в своей леопардовой кожаной куртке, со светленькой козлиной бородкой на лице и с потрёпанной расстроенной гитарой без чехла, на которой расписался якобы сам Кит Ричардс из Rolling Stones. Этот дряхлеющий рокер-неудачник гоготал над Артёмом при каждом удобном случае, но вовсе не подкалывая его (ибо на иронию и язвительные шуточки у него просто не хватало мозгов), а просто потому, что любил «поржать», как он всегда выражался. Он ржал, когда со всей дури дружески похлопывал Артёма по спине, ржал за столом, передавая мальчику хлеб или масло, ржал над Артёмом, вернувшемся из школы.
- Ну, как там делы в науке, птеродактиль? - гоготал новоявленный отчим, а Артём проходил мимо и закрывался в своей комнате, свалив тяжёлый ранец на кровать.
Отчим всегда говорил, что Артём похож на птеродактиля, потому что «тощий и рукава куртки как крылышки болтаются». Наверное, ему это казалось очень остроумным, потому что его красное от перепоя лицо тут же становилось ещё краснее от переполняющей его гордости.
В такие моменты Артём всё чаще вспоминал своего отца, который водил его смотреть на лошадей, катался вместе с ним с горок и покупал разноцветные воздушные шарики, говоря серьёзным тоном, что если купить сто штук, можно улететь в космос.

* * *


Артёму едва исполнилось пятнадцать, когда он ушёл из дома своей матери. Однако он не чувствовал себя сбежавшим из дома подростком на распутье, потому что это место никогда не было его домом. А эту женщину он давно перестал воспринимать, как свою мать.
Над городом стелился сизый вечерний туман, а во влажном воздухе витало присутствие скорого дождя. Было тяжело дышать. Хотелось вдохнуть полной грудью, но казалось, что вместо свежего воздуха в лёгкие попадает липкая влага и оседает слоями где-то внутри, заполняя собой лёгкие до тех пор, пока они не лопнут. Артём уже думал, что задохнётся в этой бесконечной серости одноликих пятиэтажек, когда пришёл наконец к дому отца. Это было место, которое он ещё мог назвать домом. И это был человек, которому хотелось говорить: «Папа». Говорить снова и снова. Говорить по утрам и приходя из школы, говорить за ужином. «Папа, у меня пятёрка за годовую по алгебре». «Папа, а я сегодня подрался». «Пап, хочешь хлопья с молоком?».
Отец оказался дома и открыл Артёму дверь со своей взволнованной и чуть смущённой улыбкой.
- Сынок! Ты вовремя! Как раз дождь начался. Заходи!
И Артём вошёл в прихожую, сразу же споткнувшись о какие-то коробки на входе и пропуская мимо ушей сбивчивые объяснения отца. Как всегда под ногами куча хлама, но Артём улыбнулся. Его чудаковатый отец постоянно занят какими-то исследованиями, и тогда всё пространство вокруг него превращается в лабораторию, полную загадок и таинственных предметов. Артём так любил всё это в детстве. И так скучал.
Отец, небритый, взъерошенный, родной. И почему-то хочется плакать.
- Извини за бардак. Я не ждал тебя… Хочешь чего-нибудь поесть? Я сейчас сготовлю, – суетится отец, спотыкаясь об свои же коробки и не замечая большой спортивной сумки у Артёма на плече.
- Пап… - произносит Артём почти шёпотом, словно боясь спугнуть это долгожданное слово.
- Да? – отец поворачивается и смотрит на него своими серыми, цвета дыма, глазами.
Его кустистые брови в ожидании взлетают вверх, и отец сейчас кажется почему-то особенно близким и каким-то простым, безыскусным. А Артём думает, что именно этой простоты ему так не хватало все эти годы.
- Папа, - повторяет Артём уже смелее. – Ты не против, если я поживу у тебя какое-то время?
И секунда замирает, и даже шум дождя за окном, кажется, стихает, чтобы услышать ответ.
- У меня? – переспросил отец, и брови его поднялись ещё на миллиметр. – Ты уверен? У меня вечный бардак, да и готовить я не умею…
- Да мне всё равно. Я просто хочу пожить с тобой. Если конечно, не буду тебе мешать…
И отец вдруг рассмеялся.
- Ну что ты! Как мне может мешать собственный сын!
И Артём заулыбался, чувствуя, как по венам бежит расслабляющее тепло. Но он боялся тогда зареветь, как девчонка, а потому поспешил опустить голову и стал возиться с сумкой и что-то бормотать.
Тогда он ещё немного стеснялся своего отца, как стесняются своих отцов все мальчишки, которые в тайне хотят, чтобы ими гордились. Чтобы их любили.
А потом они пошли ужинать. Отец приготовил омлет с помидорами и луком, разогрел куриный суп и булочки с маком и абрикосовым джемом. Они ели, и Артём, отправляя в рот всё, что попадало под руку, с оживлением рассказывал о школе, друзьях и последних понравившихся фильмах.
Отец так и не спросил тогда, почему Артём ушёл от матери. Казалось, что он и без того всё знает. Об этом говорила его счастливая смущённая улыбка, словно отец и сам боялся поверить, что к нему вдруг вернулась часть того утраченного тепла. Это было тепло, которое зовётся семьей.
Шёл дождь, а они говорили и пили горячий чай.
Так у Артёма снова появился дом.


* * *


Отец всегда говорил, что память часто преподносит неприятные сюрпризы. Что дорогие и важные вещи часто забываются, оставляя после себя лишь смутные образы, а всё плохое и тяжёлое впечатывается в сознание вплоть до мельчайших подробностей и крутится там, как заевшая видеоплёнка, показывая нам всё то, что мы так хотели бы забыть. И никакое время не властно нажать на «стоп», вытащить кассету и, выдрав с мясом всю плёнку, раскидать её ошмётки по комнате.
- Наверное, если бы можно было так сделать, все были бы счастливы, - говорил он.
Сейчас, когда Артёму было тридцать четыре, он всё чаще вспоминал эти слова своего отца. Было много вещей в его жизни, которые он хотел бы забыть, оставив в тех местах зияющие пустоты и больше ничего. И было много вещей, которые он хотел бы помнить. Но уже не мог. Он хотел бы помнить, как выглядел его отец, когда пришёл к нему на выпускной в одиннадцатом классе. В тот день отец сменил свой излюбленный пиджак на новый тёмно-синий костюм и купил себе новый галстук. Артём всё пытался вызвать в памяти именно этот образ счастливого отца, который гордился своим сыном, но не за какие-то особые заслуги, а просто за то, что он его сын. Который закончил школу и волнуется сегодня, как маленький мальчик. Который ещё и есть маленький мальчик.
Но как бы Артём ни старался, от того образа почти ничего не осталось. И он уже не мог вспомнить отца в какой-то другой одежде, кроме серого пиджака и потёртых голубых джинсов. Каким был тот новый костюм? Простой или в полоску? А галстук какого цвета? Все эти детали исчезли, а вместе с ними растворился и счастливый отец, гордящийся своим сыном. Артём уже не помнил, как он улыбался тогда и как пожимал ему руку. Как будто всё это приснилось ему в далёком сне, когда ты даже не уверен, было ли всё это на самом деле. От того времени остались только фотографии. Но фотографии не говорили ничего. Всего лишь статичные образы, простые картинки, и никаких ощущений, запахов, тепла рук и весенних солнечных лучей на коже. Ничего этого он уже не помнил.
Но зато помнил другое. Видеоплёнка неумолимо вертелась и, дойдя до конца, начинала крутиться сначала. Вот они выходят с отцом из кафетерия на переполненную людьми и залитую слепящим солнцем улицу. Отец идёт, засунув большие ладони в карманы, и на нём полосатая рубашка салатового оттенка, а чуть отросшие волосы с едва заметными каплями седины аккуратно зачёсаны назад. Они обсуждают предстоящую поездку в горы на выходные, которую планировали ещё с прошлого года. Артём говорит, что сегодня заберёт палатку из ремонта и докупит кое-какой еды. Шумная улица в разгар душного летнего дня. Но время застывает и медленно замерзает, когда отец вдруг молча падает на горячий асфальт и с перекошенным лицом держится за живот. Время замедляется, как будто кто-то хочет рассмотреть все эти моменты получше на своей кассете.
Отец был в сознании всё то время, пока они ехали в больницу. Он бодрился и даже пытался смеяться и отшучиваться словами типа: «Похоже, сегодня я съел на завтрак какую-то отраву. Так и знал, что эти рыбные консервы стоило выбросить ещё полгода назад».
И вместе с тем он казался таким напуганным. Опущенные уголки губ и мечущийся взгляд. Отец всегда боялся больниц и докторов, но именно там ему было суждено провести свои последние дни.
Помнить всё. Нет. Артём не хотел помнить всё, как бы это ни было важно. Он хотел взять банку чёрной краски и залить ей белые палаты, где лежал отец, залить всю ту боль, что он испытывал в те дни, залить красную обивку гроба и тихие похороны с шумящим в кронах кладбищенских деревьев ветром. Он хотел, чтобы всё это исчезло, оставив только немые чёрные дыры и пустоту на месте воспоминаний, причиняющих боль.
Он хотел помнить отца живым.


* * *


Они провели много вечеров уходящего пыльного августа в больничной палате, разговаривая о разных вещах. Они всегда подолгу говорили друг с другом, и болезнь отца мало что изменила. По-прежнему оставалось ещё слишком много вещей, которые они хотели обсудить.
Один такой разговор запомнился Артёму особенно ясно. Отец сидел на потёртом стульчике у открытого окна и вертел в руке сломавшуюся зажигалку. Слабый ветер изредка шевелил его влажные от пота волосы.
- Тёма… Я хочу, чтобы ты пообещал мне кое-что, - сказал он.
Артём вздрогнул и напрягся всем телом, хотя и не подал виду. Прошло уже больше десяти лет с того времени, когда отец называл его Тёмой. Но в том августе прошлое словно вернулось и, легонько коснувшись, шепнуло на ухо обо всём забытом. Вернулось, чтобы потом уйти навсегда.
- Знаешь, наверное, почти все родители хотят, чтобы дети не повторяли их ошибок. Хотят уберечь от того, чтобы дети не наступили на те же грабли и не расшибли себе лоб, как и они сами когда-то, - отец положил зажигалку на подоконник и продолжал, уже отвернувшись к окну. – Так вот, я не исключение. Мне тоже хочется, чтобы ты не повторил моих ошибок.
- О каких таких ошибках ты говоришь? Ты всегда был для меня примером, которому хотелось подражать.
Отец покачал головой.
- Нет-нет. Не всегда. Есть вещи, которые я не хочу, чтобы ты повторил. Я наделал много ошибок в жизни, и за некоторые из них расплачиваться пришлось тебе. Знаешь, я ведь знал, что не должен жениться на твоей маме. Мы всегда были слишком разными, но тогда мне казалось, что ради меня она сможет измениться. Я не говорю, что твоя мама была плохой, а я – хорошим. Просто мы были разные. Такие люди очень редко уживаются вместе. И мы не исключение. Но я так любил её, что думал свернуть горы, то бишь быть вместе вопреки всем сложностям и несхожестям. Но запомни, большинство людей не способны измениться ради кого-то. Большинство людей вообще не меняется. И спустя те десять лет, что мы были вместе, твоя мать так и осталась собой, а я – собой. Просто нам не стоило быть вместе. И тогда тебе тоже не пришлось бы страдать. Поэтому я хочу, чтобы ты женился только тогда, когда будешь окончательно уверен, безо всяких сомнений. Когда будешь просто знать всем сердцем, что это твой человек, с которым ты хочешь создать семью, с которым хочешь провести всю жизнь. А если есть хоть малейшее сомнение, прислушайся к этому тихому звоночку внутри себя и подожди. Не делай этого. Не заставляй своих детей переживать то, что пережил ты сам. Пусть их детство будет счастливым, потому что это счастье заслуживает каждый ребёнок. Конечно, в жизни случиться может всякое. И может быть так, что ты разойдёшься даже с человеком, в котором когда-то был уверен, ведь ничего никогда нельзя знать наверняка. Но тогда, ты по крайней мере будешь знать, что сделал всё, что мог. Что ты ничего не хотел бы вернуть назад, как я сейчас. Потому что нет ничего хуже, чем жалеть перед смертью о том, что ты когда-то сделал.
На какой-то миг, когда отец сказал, что жалеет о свадьбе с его матерью, Артём снова испытал ту иссушающую, горячую боль в груди, как когда-то в детстве, когда понял, что его родители больше не семья и что никогда они уже не будут вместе. Это всегда очень больно – осознавать, что два родных человека, которых ты любишь больше всего не свете, жалеют о встрече друг с другом. Но потом боль вдруг закончилась. И Артём понял, что отец пытается ему сказать. И сразу стало легко, как будто он смог внутри себя что-то отпустить.
В ту ночь ему снилось, что они с отцом пошли в парк аттракционов и катались на лошадях и на горках. И что ему снова было восемь, а отец снова был здоров.
И если отец носил свой старый пиджак, потому что хотел вернуться в то время, когда был молод и когда они с мамой любили друг друга, то Артём всегда хотел вернуться в то время, когда ему было восемь, к тем огромным и сказочно-ярким лошадям, когда бываешь счастлив лишь от того, что папа купил тебе билет на карусель.


* * *


- Папа, а это правда, что ты приходил сюда, когда был маленьким вместе с дедушкой?
- Правда. Мы часто приходили в этот парк. Только тогда он был… немного другим, - Артём замедлил шаг и остановился напротив карусели с лошадьми. Капли дождя упали ему на лоб и скатились по лицу. Невысокий железный забор тоже покрылся дрожащими каплями, вот-вот готовыми упасть на желтеющую траву. Когда-то этот забор был выше его самого, а теперь кажется таким маленьким, покосившимся и жалким. Всего лишь забор. А когда-то он был огромной решёткой, разделявшей мальчика Тёму и таинственный мир каруселей по ту сторону.
- Когда я был таким, как ты сейчас, этот аттракцион был моим любимым во всём парке. Твой дедушка часто покупал мне билеты сюда, - сказал Артём.
Маленький мальчик прижался к забору и впился глазами в застывшие фигурки лошадей в разноцветных одеждах, таких ярких в солнечный день и таких блёклых сейчас.
Артём положил ладонь на хрупкое плечо своего сына, и прошлое снова пронеслось у него перед глазами с головокружительной скоростью. И ничего нельзя вернуть, можно только смотреть. И помнить.
Жалеет ли он о чём-нибудь? Сложно сказать. Какое-то время ему казалось, что он всё делает правильно, а потом у них с женой чуть не дошло до развода. Но тогда он смог всё исправить. Сможет ли ещё раз и теперь?
Взрослый мужчина, жизнь которого не то чтобы не сложилась… Просто он несчастлив. В машине его ждёт жена, которую он уже не любит и которая не любит его. А рядом стоит мальчик, его сын, такой же, как он сам когда-то. И этот ребёнок так счастлив, что у него есть мама и папа. Так счастлив, как никогда не был счастлив сам Артём. Ни тогда, ни теперь.
Да, он всё-таки ошибся. Проигнорировал тот звоночек, или колокольчик, или как там его назвал тогда отец… И сейчас он может поискать счастье в другом месте, с другим человеком. Но найдёт ли?
И вправе ли он отбирать счастье у собственного сына? Ведь неизвестно, как сложится его судьба в дальнейшем, и сколько горя выпадет на долю этого ребёнка в будущем. Так пусть же он будет счастлив хотя бы сейчас, в свои неполные восемь лет, рядом со своими папой и мамой. И каруселью с лошадками. Пусть будет счастлив.
- Пап, а почему у лошадей слёзы на глазах?
- Это не слёзы, сынок. Просто дождь идёт.
- А когда мы покатаемся?
- Когда погода наладится. Может быть, завтра.
- А мама тоже пойдёт с нами?
- Да, мы все вместе сюда придём. А сейчас иди в машину, к маме, а то промокнешь.
- А ты?
- Я тоже сейчас приду.
И он остаётся один и смотрит на лошадей, которые плачут.
В конце концов, всё просто вращается по кругу.