ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА 1
ДВЕРИ
Мне всегда говорили, что человек обладает правом выбора. Что выбор - это единственное, чего у нас не отнять. Из множества вариантов своего будущего человек выбирает то, что ему близко. И, следовательно, может сам построить свою жизнь и свою судьбу. Мне говорили: «Всё в твоих руках, Аня! Ты сама можешь сделать свою жизнь такой, какой захочешь». Они говорили это с улыбкой уверенности на лице, как будто вручали мне в распоряжение эдакий ключ ко всем замкам в этом мире. А я всегда улыбалась в ответ и говорила: «Да, конечно». Вот только этот ключ меня совсем не радовал. Потому что я никогда не знала, действительно ли я хочу открыть эту дверь? И хочу ли я именно эту дверь, а не соседнюю? А если я ошибусь?
Право выбора – это, конечно, здорово. Наверно. Но, по правде говоря, я всегда предпочитала, чтобы кто-нибудь открывал все двери за меня.
Я училась в девятом классе, когда мне пришлось сделать самый важный выбор в своей жизни. Родители не уставали напоминать, что этот год очень ответственный и трудный. Что настало время подумать о своём будущем. Мать хотела, чтобы я поступала в техникум, а отец настаивал на продолжении учёбы в школе и получении высшего образования. Они часто ссорились из-за этого. И каждая ссора заканчивалась вопросом: «А сама ты чего хочешь, дочь?». А дочь, то бишь я, никогда не отвечала. Не потому, что боялась окончательной размолвки родителей, если я приму чью-либо сторону, просто… Я не знала. Я действительно не знала. Нет, даже не так. Мне просто было всё равно.
С приближением зимы и пробных экзаменов страсти в моём доме накалялись. Родители неделями не разговаривали друг с другом, а я старалась не разговаривать с ними обоими. Мне было всего пятнадцать, но я была не дура и уже тогда понимала, что причина их ссор не во мне. Я училась на отлично, и никаких проблем с экзаменами не было. Нет, в самом деле, я училась на одни пятёрки. Я была уверена, что смогу окончить школу с золотой медалью, если родители захотят этого. Так шли дни, а я терпеливо ждала, когда взрослые придут к какому-нибудь соглашению, чтобы мне самой не пришлось ничего решать.
Это случилось, когда выпал первый снег, в начале ноября. Мы с моей одноклассницей Машей возвращались из школы. Неторопливо шли на остановку троллейбуса и молчали.
Снег падал под ноги и тут же таял, превращаясь в грязное хлюпкое месиво, чёрные острые ветви деревьев прорезали серое, затянутое низкими тучами небо, а мы всё молчали. Маша была не в настроении, она получила трояк по алгебре за самостоятельную, а я - очередную пятёрку. Небось, снова завидует мне, думала я, уставившись на тёмный мокрый асфальт и стараясь не забрызгать грязью новые сапоги.
Маша, как и я, была отличницей, но то и дело отставала от меня. Вся её школьная жизнь была похожа на соревнование. Со мной.
Я бросила косой взгляд на промокший меховой воротник её зелёного пуховика, который весь наш класс считал «отстойным». Маша тоже шла опустив голову, но я заметила капли растаявшего снега на стёклах её очков и хотела сказать ей об этом, но подумала, что Маша знает это и без меня. И я снова отвернулась.
Мы простояли на остановке минут десять, когда я вдруг заметила, что Маша дрожит. Первая мысль: «Плачет?». Но, посмотрев в её сухие холодные глаза, я поняла, что она просто замёрзла. Сгорбившаяся, с мокрой чёлкой и покрасневшим носом, она стояла, спрятав руки в карманы, то и дело легонько вздрагивала и тут же переступала с ноги на ногу, как будто стараясь подавить, прогнать эту дрожь, и шумно выдыхала белые облачка пара. Она была такая серьёзная и от этого ещё более смешная в своём нелепом зелёном пуховике, что внутри меня невольно образовалось чувство, похожее на жалость. Маша, отличница в очках, над которой открыто издевается весь класс. Маша, которая совершенно не умеет одеваться и ходит в церковь каждое воскресенье. Всегда серьёзная и скромная, и даже невольно заражающая окружающих своей принципиальностью. Просто Маша. Мы никогда не были хорошими подругами. Просто учились вместе.
Я уже почти смирилась с её молчанием, когда Маша вдруг произнесла моё имя, по-прежнему не поднимая головы.
- Ань… Я тут подумала… - она запнулась, но тут же откашлялась и продолжила своим обычным, чуть официальным тоном: - У меня день рождения в субботу. И я тебя приглашаю.
- Меня? – глупо переспросила я, прекрасно понимая, что стою перед ней с разинутым ртом, но не в силах ничего поделать с этим.
- Да, - она кивнула и снова поёжилась, никак не реагируя не моё удивление. – Просто я подумала, что это естественно - приглашать друзей на дни рождения. Я никогда этого не делала, но этот год особенный. Может, он последний, а потом наши пути разойдутся.
- А-а-а-а, - протянула я. – А кого ещё пригласишь?
- Ленку наверно.
Я точно знала, что больше друзей у Маши нет, но всё равно спросила:
- И всё?
- Да. И всё, - ответила она с тем же невозмутимым видом. – Родители переночуют у друзей, сестры тоже не будет. Так что, вы с Леной даже можете остаться на ночь. Это первый год, когда мне позволено такое, поэтому имейте в виду, что придётся оправдать доверие родителей. И ещё мы не должны засиживаться до поздна, потому что утром мне в церковь.
Помню, что в ответ на это я сказала нечто вроде нечленораздельного «угу», а потом пришёл Машин троллейбус и мы попрощались.
Конечно, тогда я не думала, что стою на пороге каких-то кардинальных перемен в своей жизни. Тогда я даже не сознавала, что передо мной было две двери: одна вела в Машин день рождения, другая - в обычный субботний день, который я могла выбрать, если бы отказалась. И от этих мыслей меня пробирает мелкая дрожь, совсем как Машу в тот холодный осенний день на остановке. От мысли, что я просто вернулась бы домой после школы, сделала бы вечером половину уроков на понедельник и послушала, как скандалят отец с матерью. Скандалят не потому, что волнуются о моём будущем. Просто уже не любят друг друга.
И всё шло бы своим чередом, как и раньше. И не было бы всего этого. От этих мыслей трясёт и становится холодно. И очень больно в груди.
2
В тот субботний день с утра повалил снег и так и шёл до вечера. Притом, что его не было аж с самого понедельника, когда мы с Машей стояли на остановке. Возможно, этот день так врезался в мою память ещё и потому, что после серой, грязной и слякотной недели улицы вдруг оделись в белоснежные, сверкающие в свете фонарей одежды, и я невольно улыбнулась, глянув в окно. Было очень красиво. И как-то легко на сердце.
Я вернулась из школы ещё около двенадцати, потому что по субботам было всего три урока, но до назначенного часа так и прошаталась без дела, поглядывая то в окно, то на лежащий на столе подарок. Мы выбирали его вместе с Леной, которая удивилась этому неожиданному приглашению не меньше моего, и в итоге купили подарочное издание «Братьев Карамазовых». Маша любила читать, а мы с Леной понятия не имели, чем можно угодить её специфическому вкусу, и решили, что с классикой уж точно не прогадаем.
В пять мы с Леной договорились встретиться у Публичной библиотеки, а потом вместе поехать к Маше. Не зная, чем себя занять и почему-то нервничая, я побросала в сумку кое-какие необходимые вещи, зубную щётку и деньги на проезд, и зачем-то приехала на полчаса раньше.
Уже начинало темнеть, а снегопад усиливался. Мягкие снежные хлопья превратились в мелкие, острые, жалящие кожу крупинки, и я довольно скоро начала замерзать. Прохожие всё спешили куда-то, опустив головы и подняв воротники, а я чувствовала себя оторванной от них, застывшей посреди этого холодного мира, прямо посреди зимы. Наверное, тогда я впервые испытала это чувство оторванности от чего-то всеобщего, и это ощущение мне до того не понравилось, что томившееся весь день волнение начало перерастать в нервозность.
Возможно, это было вызвано тем, что я редко ночевала вне дома, точнее даже не редко, а всего второй раз. А первый был у Лены, год назад. Вы, наверно, уже поняли, что я была не из «тех» девушек. Не из «тех», в смысле, не из популярных. За мной не увивались одноклассники, даже за косички не дёргали в детстве. Я никогда не была в ночных клубах и никогда не встречалась с мальчиками. Достаточно было посмотреть на мою подругу Машу, чтобы понять, что я немногим от неё отличаюсь. Ну, разве что, очки не ношу и не хожу с такой регулярностью в церковь. Ну, и к учёбе не отношусь с таким рвением. Просто у меня всё само получается. Во всяком случае, так всегда говорила Маша, когда завидовала моим успехам. Говорила, поджав губы и отвернувшись, словно я была не достойна даже взгляда. Сейчас я с трудом понимаю, почему пошла тогда на этот день рождения и почему вообще дружила с ней. Но сейчас я знаю, что порой бывает очень сложно определить границы того, насколько дорог тебе человек. И только когда что-то случается, ты осознаёшь, что да, дорог.
Лена пришла, когда я уже перестала чувствовать свои ноги. Её весёлое и звонкое «привет ещё раз» моментально избавило меня от этого ощущения оторванности и отчуждения.
- Что-то ты какая-то посиневшая вся, - заявила Лена, оценив меня беглым взглядом. – Давно ждёшь что ли?
- Нет, только пришла, - зачем-то соврала я.
Сейчас мне уже не сложно признаться, что я всегда боялась оказаться перед Леной в каком-нибудь идиотском положении. Боялась показаться попросту дурой. Лена была весёлой, симпатичной и уверенной в себе. Пожалуй, из нас троих она была самой нормальной. Училась она средне, с четверки на пятерку (причем, последнее случалось значительно реже), встречалась с каким-то парнем и своим присутствием разбавляла наш с Машей дуэт «ботаников».
- Я захватила с собой кое-какие диски с фильмами и музыкой, - с улыбкой шепнула Лена, когда мы вошли в переполненный автобус. – Просто боюсь, что мы помрём от скуки за эту ночь. У Маши наверняка даже выпивки не найдётся.
- Это точно, - усмехнулась я в ответ, и в тот же момент мне стало вдруг противно от самой себя и от этого смеха. Сама я не была большим любителем выпивки, но испугалась, что Лена сочтёт меня такой же, как Маша.
Когда мы приехали, уже совсем стемнело, а метель немного утихла. Лена без остановки трепалась про своего парня Антона, а я старательно делала вид, что слушаю. Ко мне снова вернулось тяжёлое и давящее, как будто вцепившееся в горло одиночество. Сейчас, с Леной оно было ещё сильнее, чем у библиотеки, когда я действительно была одна. Наверное, на меня тогда всё сразу подействовало: вечерняя сгущающаяся тьма, неожиданный снегопад, незнакомые улицы, яркий блестящий пакет с подарком в моей руке. Я так привыкла сидеть в это время дома, что сейчас мне казалось, будто это и не я вовсе иду по тускло-освещённым улицам и смеюсь над шутками Лены. Это точно не я. Это лишь часть меня. А сама я сижу за столом и решаю задачи по геометрии. Пожалуй, в тот день впервые произошло разделение меня на эти две такие странные, непохожие друг на друга части, прежде чем я окончательно утратила одну из них.
До сих пор я ясно помню, как мы вошли в Машину квартиру, осторожно, словно боясь нарушить сгустившуюся там тишину. Да, это было первое, что врезалось в мою память – дома у Маши очень тихо. И темно в прихожей. Где-то в дальней комнате горит тусклый свет, а во всей квартире темно и как-то пусто, как будто здесь никто и не живёт вовсе. Пахло свежесваренным кофе и ещё какими-то пряностями. На вешалке висел только одинокий зелёный Машин пуховик и розовый шарф, чёрные перчатки валялись на тумбочке рядом с ключами и телефоном. Больше ничего. Так чисто, что сразу бросается в глаза. И снова пусто.
Мы неловко потоптались на пороге, пока Лена не вооружилась своей обаятельной улыбкой и не поздравила Машу. Я тоже добавила что-то от себя и вручила ей пакет с книгой.
Что мы делали потом, о чём говорили, я вспоминаю с трудом. Помню только это ощущение какой-то натянутости, когда не знаешь, куда девать руки, куда смотреть и что бы ещё сказать. Но это довольно скоро прошло. Лене всё-таки удалось нас растормошить.
Мы сидели за накрытым столом и как раз допивали чай, хихикая над чем-то, когда это случилось. Напряжение совсем прошло, и нам было по-настоящему хорошо в тот момент.
Сейчас я думаю, что, пожалуй, мы всё-таки были хорошими подругами. Обычными девчонками, просто школьницами, пускай и слишком серьёзными иногда, но всё же беспечными. Нас ещё ничего не тяготило тогда. И было просто хорошо. Тепло, уютно, легко. Это был последний раз, когда мы сидели вот так втроём и, ни о чём не задумываясь, пили чай с бергамотом.
А потом мы услышали чьи-то шаги и смех в коридоре. Звон ключей. Мы с Леной решили, что это соседи, но Маша сразу напряглась, чашка дрогнула в её руке, и Маша со звоном поставила, почти уронила её на блюдце. Кто-то открывал дверь. Неужели вернулись родители? И что тогда? Уже слишком поздно, чтобы ехать домой.
Но, только лишь взглянув в Машины вдруг как-то сузившиеся и потемневшие глаза, я поняла, что это не родители. Что-то очень тяжёлое, суровое, злое появилось в её взгляде, отчего я сразу поняла – праздник испорчен.
Прихожая наполнилась двумя женскими голосами, шелестом снимаемой одежды, звоном железных вешалок. Маша всё молчала. И Лена уже открыла было рот, чтобы прояснить ситуацию, когда в дверном проёме показалась девушка. Не обратив внимания на меня и Лену, она сразу посмотрела на Машу. Обе молчали. Наверно сестра, подумала я.
Но они так не похожи.
Девушка была красивой. Высокой, худенькой и какой-то хрупкой. Её глаза были ярко подведены чёрным, отчего сразу выделялись и казались больше. Чуть вьющиеся волосы рассыпались по плечам, в ушах поблёскивали крупные серебристые кольца. На тонкой бледной шее висел такой же серебряный крестик, упирающийся в край глубокого выреза чёрной блузки. На щеках выступил легкий румянец с мороза.
- Ты обещала, что не придёшь, - сказала вдруг Маша, и я невольно вздрогнула от её голоса. Я не помнила, чтобы раньше Маша говорила таким ледяным тоном. Даже Лена вдруг как-то сразу поникла и потускнела.
- Планы изменились, - ответила девушка, вздохнула, тряхнула волосами. – С днем рождения, сестра.
Сестра всё-таки?! Я в изумлении пялилась то на Машу, то на девушку в дверном проёме, не веря, что сёстры, родные люди могут смотреть друг на друга с такой ненавистью.
В этот момент рядом с Машиной сестрой возникла другая девушка. Её длинные рыжие волосы были заплетены в косу, переброшенную через плечо, а лицо усыпано веснушками. В глазах испуг.
- Диана? – обратилась она к Машиной сестре. Та сразу повернулась к ней и шепнула с улыбкой: - Иди в комнату, я сейчас.
Рыжая бросила последний взволнованный взгляд на Машу и скрылась. Я уже вообще ничего не соображала, но воздух в комнате леденел с каждой секундой их молчания, и для этого не надо было ничего понимать. Всё ясно. Они просто ненавидят друг друга.
- Ты обещала, что не придёшь, - повторила Маша. Её излюбленный сдержанно-официальный тон начинал сдавать. В нём появились визгливые нотки.
- Это мой дом, и я могу прийти, когда захочу, - ответила Диана. Её голос, напротив, был спокойным и даже чуть отстранённым, тихим и мелодичным.
- Ты всегда делаешь только то, что хочешь и не считаешься с желаниями других, - ответила Маша.
- Не заводись, я не собираюсь мешать вашему веселью. Хотя, что-то у вас тут совсем не весело. Музыку бы включили, что ли…
- Не твоё дело! – закричала вдруг Маша, приподнимаясь. – Зачем ты притащила эту девчонку?
- Захотела и притащила. Повеселиться решила, пока родителей нет, довольна? – она усмехнулась. Холодно и вызывающе. – Можете присоединиться к нам, если хотите. Мы вас научим настоящим развлечениям.
- Заткнись! Не смей, - что-то дикое вспыхнуло в Машиных глазах, но тут же потухло. И сама она вдруг сразу успокоилась и повторила: – Не смей.
- Как хочешь. Я только предложила. Ни в коем случае не хотела посягать на твою святость, - Диана спрятала улыбку и развернулась, чтобы уйти.
Маша снова села на стул, взяла было чашку с недопитым и уже остывшим чаем, но чуть не выронила её из дрожащих рук, поставила обратно и, что-то пробормотав, вышла из-за стола и из комнаты.
Мы с Леной ошарашено переглянулись.
- Что это было? – спросила я.
- Не знаю, - ответила Лена. – Но точно знаю, что насчёт музыки её сестра была чертовски права. Хорошие песни на фоне всего этого безобразия нам не помешали бы.
- Но Маша…
- Да, помню. Маша не слушает рок.
Мои музыкальные вкусы полностью сходились со вкусами Лены. Но Маша любила только классику, а я сомневалась, что Бетховен или Моцарт добавили бы нам веселья.
- Я чуяла, что не надо нам сюда ходить, - вздохнула Лена, уткнувшись в свою чашку. Я ничего не ответила, хоть и была с ней полностью согласна.
Маша вернулась через пару минут, и, похоже, к ней снова возвратилось её обычное спокойствие.
- Извините, - тихо сказала она, усаживаясь на своё место. – За то, что так получилось.
Мы ничего не ответили, но ей как будто ничего и не требовалось. Она продолжила:
- Я была уверена, что она не придёт. Она собиралась остаться у кого-то. Я… Если бы я только знала, я…
- Подожди-ка, - прервала её Лена. – Что такого в том, что она пришла? Твоя сестра нисколько не мешает нам. Тихо сидит с подружкой в комнате, что в этом такого?
Я давно заметила, что Лена часто озвучивает то, что я сама всегда хотела спросить. Снова повисло напряжение. Мы обе ждали ответа.
- Она… Она, - Маша долго пыталась подобрать для сестры подходящее определение и, наконец, выдала, поморщившись. – Отвратительная. Ужасная. Я не хотела, чтобы вы её видели.
- А по-моему, она просто красотка, - улыбнулась Лена. – Не понимаю, чего ты так…
- Нет! – закричала Маша, и мы с Леной как по команде подпрыгнули на диване. – Вы её не знаете. Она распутная… она… она… постоянно водит этих девушек, - Маша уже начинала заикаться от злости. – Её парень даже не догадывается… Она обманывает… Всех обманывает. Только я знаю… Только я. Всем лжёт и развлекается, наплевав на чужие чувства. Всегда была эгоисткой. Отвратительная… Водит девушек, - снова повторила Маша.
- Водит девушек? – переспросила Лена испуганным шёпотом. Мы обе совершенно искренне не понимали, что Маша имеет в виду.
- Я много раз грозилась рассказать всё Максиму, её парню, - продолжала Маша, не обращая на нас внимания и как будто разговаривая сама с собой. – Но ей всё равно. Она всё равно будет их приводить, каждую неделю новых.
Я всё ещё ничего не соображала, а вот Лена, кажется, начала въезжать в ситуацию.
- Твоя сестра лесбиянка что ли? – спросила она шутливым тоном. Но когда Маша посмотрела на неё, Лена сразу перестала улыбаться и прикусила язык. А Маша совершенно неожиданно сказала:
- Да.
- Серьёзно?! – переспросила Лена, вытаращив глаза.
- А похоже, что я прикалываюсь, чёрт возьми?! – снова закричала Маша.
Мы опять подпрыгнули, шокированные и криком, и тем, что всё это всерьёз, и этим Машиным «чёрт возьми».
- Моя сестра лесбиянка, великая грешница, безбожница, пьянчуга, лгунья, и список её прегрешений можно перечислять до бесконечности. Если бы она хоть раз удосужилась сходить на исповедь, батюшка ужаснулся бы её порочности.
- Э-э-э, но… - мягко попыталась возразить Лена. – Но ведь она уже взрослый человек, имеет право жить, как хочет. Сколько ей?
- Двадцать. Но она всегда была такой. Родилась нечистой.
Мне показалось, что чай в моей чашке уже ледяной. Лена больше не знала, что сказать, а уж я тем более. В свои пятнадцать лет я имела весьма смутное представление о людях нетрадиционной ориентации. Я никогда не видела их живьём, а единственный фильм про геев, который я знала, был «Горбатая гора», и то я так и не смогла досмотреть его до конца, смутившись. Целующиеся мужчины не вызывали во мне ничего кроме отторжения, а про женщин я даже никогда не помышляла. Даже представить могла с трудом. Знала только, что это… Это просто неправильно. Неестественно. Так не должно быть. И, возможно, Маша в чём-то права, и это действительно противно. Вот и всё, что я думала. Больше ничего думать я не могла, потому что, чем больше пыталась вникнуть в эту тему, тем больше смущалась. В голове сразу всплывали какие-то пошлые анекдоты, случайно увиденные картинки и просто ругательства.
- Ну что, ещё чаю? – спросила вдруг Маша изменившимся тоном, как будто и не говорила всего этого минуту назад.
Мы активно закивали, надеясь как можно скорее сменить тему. И действительно, через какое-то время мы совершенно забыли о том, что произошло. Маша тоже вела себя как обычно и даже разрешила нам с Леной поставить свою любимую музыку. Маша смеялась, сняв очки и смешно щурясь. Маша была Машей, какой мы привыкли её видеть. Но, бросая на неё случайные взгляды, я замечала в её глазах ту суровую тяжесть, с какой она смотрела на сестру. Эта тяжесть, холодная, жестокая, была в самой глубине её тёмных глаз, в складке нервно сведённых бровей, которую она пыталась разгладить смехом, в неестественных развязных движениях. Она так и осталась в Маше, эта тяжесть. И так и не ушла на протяжении всего вечера.
3
Маша загнала нас в кровать около часу. Сама она ушла спать в свою комнату, а нам с Леной разложила родительский диван в зале, предупредив, что разбудит рано. Что ж, даже в воскресенье выспаться не удастся, думала я, с завистью глядя на пристроившуюся к стенке Лену и мирно посапывающую, как только голова её коснулась подушки. Лена всегда быстро засыпала, и была в этом очень похожа на ребёнка. Она даже спала по-детски - на спине, раскинув руки и ноги.
А я всегда трудно засыпала. Родители даже хотели отвести меня к врачу, неврологу, кажется. Мать говорила, что я слишком много думаю, и вообще, слишком умная (под умной подразумевалось «зануда») для своего возраста.
Я не помню, о чём думала в ту ночь, когда вертелась с боку на бок и в итоге оказалась на самом краю дивана, потому что Лена разлеглась по диагонали, сложив на меня ноги. Я только помню, что вот-вот могла упасть, а сон окончательно пропал. Мне было то жарко, то душно, то неудобно, то рука затекла. Короче, я встала, вконец разозлившись на Лену и думая, как отомстить ей с утра пораньше, поплелась на кухню, шаркая ногами и чувствуя себя самой несчастной дурой.
На кухне было совсем светло от выпавшего снега и полной луны. Я налила себе воды из графина в стакан и медленно выпила её, стоя у окна. На улице было так красиво, что возвращаться в комнату совсем расхотелось, и я решила прогуляться до ванной, а потом снова вернуться сюда.
После светлой кухни в коридоре была кромешная тьма, и у меня перед глазами запрыгали белые пятна. Я прошла мимо зала, убедившись, что Лена окончательно заняла весь диван, и остановилась перед открытой дверью другой комнаты. Это была не Машина, значит, сестры? В комнате царила полутьма, на полу были разбросаны подушки и какие-то вещи, где-то раздавались приглушённые голоса: мужской и женский.
Чёрт возьми, даже сейчас я понятия не имею, что заставило меня сделать этот робкий шаг через порог. Почему я выбрала именно эту дверь? Ну почему?!
Голоса стали слышны чуть более отчётливо, но это оказался всего лишь телевизор. На экране разговаривали мужчина и женщина с коротко подстриженными чёрными волосами. Фильм был старый, чёрно-белый, и я знала эту актрису, только не могла вспомнить имя.
- Заблудилась? – спросил вдруг кто-то прямо у меня над ухом.
Я так испугалась, что едва не вскрикнула, и, попятившись назад, в ужасе уставилась на Машину сестру. Она, кажется, тоже испугалась оттого, что я так подскочила, и тоже с любопытством смотрела на меня.
- А… я… нет, я просто шла мимо! – запротестовала я, глупо размахивая руками.
- Тссс, - она приложила палец к губам. – Говори шёпотом, а то разбудишь Машу, она придёт и разорётся.
- Ой, простите, - пролепетала я, желая куда-нибудь провалиться и как можно скорее. Но она вдруг улыбнулась:
- Не можешь уснуть?
- А… я… да. Не спится что-то, - теперь я уставилась в пол, на свои босые ноги, избегая взгляда её лукаво-прищуренных и сверкающих в полутьме глаз.
- Я проходила мимо и увидела, что твоя подружка заняла весь диван, - она усмехнулась. – Не удивительно, что ты не спишь. Неудобно наверно?
- Ага, неудобно, - ответила я и сама вдруг почему-то тихонько хихикнула.
- Бедняга, - улыбнулась Диана. – Я бы предложила тебе свою кровать, но боюсь, сестра рассвирепеет, если узнает.
- А? – я посмотрела сначала на неё, потом заглянула в комнату. – А разве… вы одна? – я сама не знала, почему обращаюсь к ней на «вы», но с зачесанными в хвост волосами она казалась ещё старше и красивее.
- Ты имеешь в виду Катьку? – спросила Диана. – Она уже давно ушла домой. За ней приехал её парень на машине.
- Парень? – удивилась я и слишком поздно опомнилась, чтобы скрыть это удивление.
- Ну да. Катя заходила, чтобы я распечатала ей кое-что для семинара, а потом уехала.
- Но Маша… - я тут же осеклась, понимая, что если сейчас же не заткнусь, наговорю лишнего.
Но было уже поздно, и Диана догадалась обо всём, что заставило меня замолчать.
- Значит, Маша проболталась? – спросила она, и когда я подумала, что умру от стыда на месте, добавила с улыбкой: - Видать, я совсем её допекла. Раньше она молчала об этом.
Чувствуя, что надо уже всё-таки как-то подать голос, я спросила:
- Но почему вы ей не сказали, что ваша подруга приходила просто по учёбе?
- Может, и сказала бы, если бы она с самого начала не разозлила меня. Я ей: «С днем рождения», а она мне: «Зачем пришла?». Но… - она тоже осеклась. – Что это я… Ты же Машина подруга. Ты, должно быть, на её стороне.
- Я… думаю, что Маша была резковата, и это действительно её вина, - честно сказала я.
- Спасибо, - прошептала она. – Тебя как зовут-то? Я Диана. И можно на «ты».
- Эм… а я… Я Аня.
- Аня, - тихо повторила она с улыбкой. – Приятно познакомиться с тобой, Аня.
И я тоже улыбнулась. И что-то случилось со мной в тот момент. Мне вдруг стало очень спокойно. Как будто я очень долго куда-то шла, очень устала в пути, и наконец-то добралась до места назначения, где могу остановиться и отдохнуть.
- Может, всё-таки зайдёшь? Не стоять же всю ночь на пороге. Всё равно у меня тоже бессонница, - сказала Диана, и голос её показался мне таким тёплым, что я не могла ответить иначе как:
- Да, конечно, - и сделала пару шагов в комнату.
Диана прикрыла дверь, а я огляделась. Иногда, уже сейчас, когда я закрываю глаза, я могу вспомнить эту комнату в мельчайших деталях. Именно такую, какой я увидела её в ту ночь. Первое, что бросалось в глаза – это чёрно-белые постеры с изображением той самой актрисы, которую я видела на экране. На столе в неровных стопках уложены какие-то книги, диски, фотографии и даже видеокассеты. На кровати свалена смятая одежда, на полу перед телевизором две подушки и полупустой бокал.
- Извини за беспорядок, я не такая чистюля, как моя сестра, - сказала Диана, сдвигая ногой подушки.
- Да ничего, - ответила я. – Мне здесь очень даже нравится.
- Правда?
- Ага.
Это действительно было правдой. После остальных, вылизанных начисто комнат, эта стала просто глотком свежего воздуха. И было очень уютно. – Когда я пришла сюда, мне даже показалось, что квартира нежилая, настолько было чисто.
- Это потому, что в других комнатах убирается Маша, а сюда я её не пускаю, - сказала Диана, прищурившись и заметив, что я смотрю в телевизор. – «Римские каникулы», - пояснила она. – Знаешь?
Я покачала головой, а она снова улыбнулась.
- Хочешь, можем посмотреть вместе?
- А мы никого не разбудим?
- А мы тихонько, - она подмигнула мне и уселась на пол, жестом позвав меня. – Давай сюда. Я тебе подушку дам.
Я села рядом, и было так странно. Действительно, я чувствовала себя очень странно. Мне казалось, что голос и движения Дианы как будто гипнотизируют меня. Она вела себя так просто и естественно. Как будто я вовсе и не была незнакомой девушкой, подругой её сестры, которую она ненавидела. Как будто нет ничего более естественного, чем просмотр старого фильма в её комнате в два часа ночи. И я сама не понимала, что на меня нашло, но мне это тоже казалось само собой разумеющимся.
Диана потянулась за пультом и спросила:
- Перемотать на начало?
- Ну… если ты не против смотреть сначала.
- Мне всё равно, с какого места смотреть этот фильм. Я знаю его почти наизусть, - она тихонько усмехнулась. – Просто я обожаю Одри и все фильмы с её участием смотрела не по разу. Но этот люблю особенно.
И я тут же вспомнила, что актрису зовут Одри Хепберн, и вроде она очень известная и нравится моим родителям.
Пока кассета перематывалась, Диана взяла с пола свой бокал, в котором, как я поняла, было белое вино, и, сделав глоток, сказала:
- Извини, что не предлагаю. Тебе ведь рано ещё.
- А… да… я не пью, - поспешно отозвалась я, чувствуя, что краснею.
- Ты молодец, - сказала она, как мне показалось, совершенно искренне. – А я люблю вот так смотреть чёрно-белые фильмы с Одри по ночам и пить белое вино. Говорят, что пить в одиночестве очень плохо, но я вообще плохая, так что терять наверно уже нечего. – Диана улыбнулась, но я почувствовала, что она совсем не хочет улыбаться. Потому что так улыбаются только когда больно.
- Я тебя не осуждаю, - сказала я вдруг, неожиданно для самой себя.
- Неужели? – она снова прищурилась и посмотрела на меня. А мне показалось, что таким взглядом можно запросто вынуть душу. – Даже после всего, что сказала моя сестра?
- Ну да, - ответила я, не зная, что сказать.
- Ну и отлично, - в её улыбке чуточку прибавилось радости. – Тогда давай смотреть фильм.
И мы просто стали смотреть фильм.
4
Тогда я сказала, что не осуждаю. И знаете, наверное, я соврала. Это был комплекс долбаной «хорошей девочки». Я ведь всегда была хорошей, и хоть и стеснялась этого в присутствии популярных див нашей школы, но всё же гордилась собой. Мне казалось, что в моём поведении есть что-то благородное, что возвышало меня над другими. Чёрт бы побрал это высокомерие отличницы. Сейчас я так злюсь на себя за него, что просто хочется стукнуть себя же, да побольнее. Своим высокомерием я столько раз причиняла ей боль. Причиняла боль Диане.
Но тогда мы просто смотрели фильм. Это действительно был очень хороший фильм, и мне тоже было очень хорошо. И ей, наверное, тоже. Она улыбалась и казалась такой спокойной и расслабленной, что и мне становилось легко. И всё равно. Всё равно, что наступит утро, всё равно, что мне негде сегодня спать, потому что Лена заняла весь диван, всё равно, что Маша может узнать об этом. В тот момент был только этот фильм. Тихий звук, и её приятный мелодичный голос, её увлечённый шёпот, плеск наливаемого вина и очень вкусный запах чего-то сладкого и фруктового, когда она встряхивала волосами и поворачивалась ко мне, чтобы сказать что-нибудь.
Диана много чего рассказала мне в ту ночь. Сначала мы говорили про «Римские каникулы», Одри Хепберн и плакаты на стенах комнаты. Тогда же я узнала, что Диана учится на фотографа, и что она уже на третьем курсе университета. Она очень много интересного рассказала из своей студенческой жизни и даже показала свои фотографии. Мы так и смотрели их в полутьме, сидя рядом с телевизором, и шептались. Почти все снимки были чёрно-белые и как будто старые, но мне очень понравились. И я так и сказала об этом.
- Правда нравится? – она просияла, поспешно встав и захватив со стола ещё один конверт, вернулась. – Вот. Это самые последние.
В основном Диана фотографировала людей. На её снимках были и мужчины и женщины. Но в основном женщины. Среди них я нашла и ту длинноволосую девушку с косой, что приходила сегодня. Она показалась мне очень грустной и намного красивее, чем в жизни. Наверное, Диане удалось, что называется, поймать момент.
- А ты? – спросила она, когда фотки закончились. – Чем увлекаешься?
Я тут же сконфузилась. Ага, как же иначе. Перед такой крутой и интересной девушкой мне похвастаться было нечем, разве что дневником с пятёрками. И тогда мне впервые стало от этого стыдно.
- Ничем я не увлекаюсь. У меня нет никаких талантов, просто учусь, - сказала я, отвернувшись и глядя на её наманекюренные ногти. Я не помню, каким лаком она пользовалась в тот день, тем более, в комнате было темно. Просто помню, что мне очень понравились её пальцы и ногти. Тонкие и изящные, как у пианистки. Мне хотелось бы посмотреть, как эти пальцы нажимают на кнопку фотоаппарата. Наверное, тоже очень изящно – раз – и готов снимок-шедевр.
- Ты отличница? – Диана заулыбалась, но в её голосе не было насмешки.
А я смутилась ещё больше и только кивнула.
- Мило, - она обняла руками колени и с интересом посмотрела на меня из под длинной чёлки. – Маша вон тоже отличница, а ты совсем на неё не похожа.
- Правда? – удивилась я. – А мне, наоборот, всегда казалось, что мы во многом похожи с Машей.
- Ну, тогда давай проверим. Я буду задавать вопросы, а ты просто отвечай. А потом я скажу, в чём вы похожи, идёт? – в её голосе появились игривые нотки, а в глазах что-то блеснуло.
Ну вот. Только этого ещё не хватало. Выложить о себе всю правду перед незнакомым человеком, да и к тому же, заклятым врагом моей лучшей подруги. Чем дальше в лес, тем больше дров. Но мне это нравилось. Не знаю почему, но мне это очень нравилось.
- Да, конечно, спрашивай, - сказала я после секундного колебания.
- Отлично! Тогда…. Какие фильмы ты любишь?
- Фильмы… Комедии наверно.
- А музыка?
- Рок. Иностранный.
- Книги?
- Что-нибудь из классики. Как и Маша. Мы даже подарили ей «Братьев Карамазовых».
- Ух ты! – воскликнула Диана. – Завидую я такому подарку. Обожаю Достоевского. Это ты придумала, что дарить?
- Нет, решала Лена.
- А ты? Не любишь принимать решения?
Я открыла было рот, чтобы что-нибудь сказать, но на ум так ничего и не пришло. Вопрос, что называется, не в бровь, а в глаз.
- Не люблю… наверно.
- Ясно. А что ты любишь?
Вопросов было много. И я отвечала так честно, как только могла. Я вообще не помню, чтобы раньше была настолько правдивой. Но мне почему-то казалось, что если я солгу, она сразу догадается. А потом мы незаметно забыли про этот допрос и просто разговаривали. Диана так и не сказала, в чём мы похожи с Машей, а я забыла спросить.
Наверное, в ту ночь она очень много узнала про меня и сделала какие-то выводы. Про себя она так почти ничего и не рассказала больше. Был даже момент, когда я усомнилась во всём, что Маша говорила про неё за столом. Неужели ей в самом деле нравятся девушки? Но ведь она сама такая женственная, грациозная, красивая. Её движения были плавными, изящными. Макияж безупречным, а волосы длинными и ухоженными. Рядом с ней я чувствовала себя неуклюжей угловатой девчонкой с прыщами нулевого размера вместо груди.
Мои сомнения росли, но Диана вдруг разрешила их быстро и беспощадно:
- Мне очень жаль, - скала она. – Что ты узнала обо мне всё это прежде, чем узнала меня саму. Не люблю, когда люди относятся ко мне с предубеждением.
- Нет! Что ты! – запротестовала я гораздо громче, чем следовало.
Она только улыбнулась и больше ничего не сказала.
Я вздохнула и вдруг почувствовала себя очень уставшей. В комнате стало неожиданно тихо. Телевизор по-прежнему работал, но уже без звука, так что, когда мы замолчали, тишина начала резать слух.
Диана потянулась за мобильником и, прищурившись от яркого света, сказала:
- Уже почти шесть. Ты устала. Поспи хотя бы пару часов.
Я хотела что-то возразить, но голос как будто пропал. У меня просто не было сил говорить, и я издала только какой-то невнятный звук. Глаза щипало, и я потёрла их вялым движением.
- Я сейчас, - сказала Диана, вставая и направляясь к двери. Я хотела спросить, куда она, но опять не смогла.
Через минуту она вернулась со словами:
- Твоя подружка, похоже, объявила тебе бойкот. Твоё место занято. Ложись-ка всё-таки на мою кровать.
Тут у меня сразу прорезался голос.
- А как же ты? А Маша?
- Я как-нибудь, - улыбнулась Диана. – Про Машу не волнуйся, я разбужу тебя раньше, чем она проснётся, и ты уйдёшь, не вызвав подозрений.
- Ммм, - только и смогла сказать я.
Тогда я даже не задумывалась, что Диана вдруг может и не разбудить меня. И тогда утром будет настоящий скандал. Но я не думала про утро. И я не хотела никуда идти. Я просто верила ей.
- Давай-давай, - она похлопала меня по плечу, и я полезла в кровать. Диана укрыла меня одеялом, и сразу стало тепло, мягко и просто хорошо. И так спокойно. Её подушка очень приятно пахла, и я вдохнула поглубже и улыбнулась. Глаза закрылись сами собой. Так хорошо. Пусть всегда будет так.
Когда я почти заснула, Диана ещё сидела рядом, и я помню, как она прошептала, склонившись надо мной:
- Доверчивая.
И тогда, уже тогда что-то безвозвратно изменилось во мне. Вместе с её шёпотом, вместе с теплом и этим сладким запахом свежести и нежности, что-то во мне просто закончилось. Моя жизнь разделилась на «до» и «после».
ГЛАВА 2
ТЕПЛО
1
По моим скромным подсчетам Одри Хепберн снялась в двадцати восьми фильмах, но, конечно, я могу и ошибаться. Из них я посмотрела только «Римские каникулы», «Завтрак у Тиффани», «Моя прекрасная леди» и «Как украсть миллион». По дороге домой в то воскресное утро после Машиного дня рождения я купила диск с двенадцатью её фильмами. Но почему-то посмотрела только эти. Диск до сих лежит где-то в моих вещах, но он уже давно мне не попадался. Также я посчитала, что смотрела «Римские каникулы» семь раз, а остальные фильмы всего по одному. Почему?
А ещё Одри была удивительно прекрасной фотомоделью. Об этом я узнала, когда залезла в интернет на уроке информатики. Своего у меня ещё не было. Помню тогда нам задали сделать презентацию про наш класс, а я, воспользовавшись тем, что мой компьютер стоит боком к учительскому столу, и Вера Сергеевна не видит, чем я там занимаюсь, залезла в поисковик. Больше всего мне нравились чёрно-белые фотографии с ней, и некоторые я даже узнала, потому что видела их на стенах комнаты Дианы. Как-то раз Диана сказала: «Жаль, что у меня не было возможности хоть раз увидеть и просто сфотографировать эту женщину».
Увлёкшись фотографиями, я начала читать и биографию Одри, напрочь забыв про Power Point и свою презентацию. Такое со мной было впервые, потому что к информатике я всегда относилась с особой ответственностью.
На перемене Маша как будто избегала смотреть на меня, всё время деланно отворачиваясь к окну. А потом вдруг сказала:
- Я видела, что ты делала на информатике.
Из её уст это прозвучало зловеще, как название фильма ужасов «Я знаю, что вы сделали прошлым летом». Я невольно улыбнулась, мне почему-то было очень весело, но Маша явно даже не думала шутить.
- Откуда такой интерес к Одри Хепберн? – спросила Маша. Её пустой холодный взгляд был устремлён на беспорядочно падающий за окном мелкий снег.
- Просто посмотрела на днях фильм с её участием, а что?
Тогда я не врала, а просто умалчивала, но мне почему-то казалось, что врала. Что я была в чём-то виновата перед Машей. Весь её вид говорил о том, что я совершила что-то ужасное.
- Ничего. Просто это любимая актриса моей сестры, - отозвалась Маша. – А меня жутко раздражает всё, что связано с сестрой.
Я усмехнулась, хотя смешно мне уже не было.
- Но это же глупо. Талантливая актриса, хорошие фильмы. Зачем смешивать это с твоей сестрой? – спросила я.
- Просто не нравится. Вот и всё.
Отлично. Коротко и ясно. Так умела выражаться только Маша. И оспорить невозможно. Повисло молчание, и я думала, что на этом разговор окончен, но Маша вдруг спросила, обратив свой бесцветный, засвеченный стёклами очков взгляд на меня:
- Она тебе понравилась?
- Кто? Одри?
- Нет. Моя сестра.
И мне стало страшно. По-настоящему. Как будто нечто холодное и липкое зашевелилось у меня в груди.
- Не знаю, - поспешно соврала я и тут же добавила честно: - Но она производит довольно приятное впечатление.
Маша хмыкнула с таким видом, как будто уже сделала для себя какой-то вывод и сказала:
- Она всем нравится. Своим обаянием, улыбчивостью и красотой моя сестра с лёгкостью располагает к себе людей. Она как паук заманивает их в свои сети. А потом, наигравшись, отталкивает. Просто и без объяснений. Она причиняет только боль.
Я заметила, что задержала дыхание, слушая её. И я ждала продолжения, но прозвенел звонок, и Маша не сказала больше ничего.
И я почему-то вспоминала эти слова весь день, а вечером они не давали мне уснуть. Я не понимала, почему это так интересует меня. Правда это или нет, какая мне-то разница? Почему я купила диск с фильмами Одри и искала информацию про неё вместо того, чтобы заниматься уроком? Я не понимала, но почему-то мне хотелось знать как можно больше об этой актрисе, которая так нравилась Машиной сестре. Нравилась Диане. И про неё мне тоже хотелось узнать… Как можно больше.
2
Доверчивая. Тогда она назвала меня доверчивой. Сама я никогда не считала себя такой. Дальше больше, с годами я становилась всё более подозрительной к людям, даже к тем, кого знала уже давно. Я не верила, когда мама говорила, что всё ещё любит отца. Не верила Лене, когда она пыталась убедить меня, что не зависит от общественного мнения. Не верила Маше, когда она называла свою сестру великой грешницей и эгоисткой, плюющей на чужие чувства. Но я поверила Диане, когда та сказала, что разбудит меня утром. Я всегда ей верила.
В то воскресенье она разбудила меня без пятнадцати восемь, коснувшись моего плеча и позвав по имени. Я с трудом открыла глаза, пытаясь при этом сообразить, где нахожусь.
- Привет, - она улыбалась. – У тебя есть пятнадцать минут. Маша встаёт ровно в восемь. Иногда раньше. Я хотела разбудить тебя в половину, но ты так сладко спала, что я решила дать тебе несколько лишних минуток.
Я подскочила на кровати, сбрасывая одеяло.
- Да не волнуйся. В её комнате ещё тихо, ты успеешь.
Диана сидела на самом краешке постели, подобрав под себя ноги в длинных полосатых гольфах. Полоски были чёрно-белыми. А волосы она заплела в две косички. Я так и не спросила, спала ли она вообще в ту ночь. Но вид у неё был отдохнувший. В отличие от моего…
Я встала, и она поднялась тоже. Я думала, что надо что-то сказать, но ничего не могла придумать. Идиотская привычка, и я до сих пор злюсь на себя за неё. Но тогда в голове всё перепуталось. Я с трудом узнавала эту комнату. Вечером в полутьме она была как будто совсем другой.
- Спасибо, - выдавила я, наконец. – Что уступила мне свою кровать.
- Пустяки. Это тебе спасибо, что скрасила мою бессонную ночь. Было очень интересно поговорить с тобой.
- Да… и мне тоже, - тихо ответила я, глядя себе под ноги. – И фильм был очень интересным.
- Рада, что он понравился тебе.
Я ждала, что она ещё что-нибудь скажет, но Диана молчала.
- Ну… пока? - я посмотрела на неё.
- Пока, - она улыбнулась.
И больше ничего. И я пошла в ванную умываться и чистить зубы, а она закрыла дверь своей комнаты, и оттуда не доносилось ни звука.
А потом проснулась Маша и разбудила Лену, удивившись, что я уже встала. Мы поспешно собрались, выпив свежесваренного кофе с горячими хрустящими тостами, и пошли домой. Моя жизнь снова вернулась в привычное русло.
3
С того дня в меня как будто вцепилось что-то и не отпускало. Я стала рассеянной, часто отвлекалась на уроках, а по ночам пересматривала фильмы с Одри. Если бы меня спросили раньше, из чего состояла моя жизнь, я бы сказала так: «Школа, дорога домой, уроки на следующий день или на пару дней вперёд, автобусная остановка и молчаливая Маша, смешливая Лена, родители, холодные друг к другу и ко мне, прохлада и полутьма моей комнаты, тупое смотрение в потолок, когда не можешь уснуть, чай с лимоном по утрам и ненавистные обеды в школьной столовой, вечно промокающие сапоги и какая-то спокойная вялая пустота внутри».
Я вела скучную жизнь, но не задумывалась об этом. Я свято верила, что так и надо, что так живут все. Нет, конечно, я знала о существовании других миров, вроде того, в котором вертелась Лена и большая часть нашего класса. Но их мир не представлял для меня особого интереса, ведь я знала, что не уживусь в нём. Я любила покой и тишину, книги и возможность просто подумать. И чтобы жизнь моя была ровной, гладкой и предусмотренной за меня людьми, которые были в состоянии позаботиться о том, чтобы я существовала, не зная проблем. Ключевое слово - «существовала».
А что ещё нужно? Кто не мечтает о жизни без проблем?
Раньше я почти не соприкасалась с тем миром и имела о нём весьма смутное представление. Но просидев ночь в полутьме комнаты Дианы при едва слышном звуке телевизора и говоря обо всём на свете, я как будто проникла в самую его глубь. В самую суть этого мира. Безо всякой внешней мишуры вроде вечеринок, пьянок-гулянок, шума танцпола и беззаботности забытья. Нет, я как будто коснулась самого его сердца. И оно было живое, оно билось и горело огнём. И случилось так, что я обожглась. Совершенно случайно коснулась этого огня, и ожог всё ещё не проходит. Я думаю, он никогда не пройдёт.
Второй раз это случилось со мной в конце декабря, то есть почти через месяц. Мне задали написать реферат по биологии про геном человека, а в биологии я всегда была ни бум-бум, хоть и старалась выполнять всё на пятёрки. А ещё у меня не было интернета, а библиотека – это конечно, хорошо, но когда Маша предлагает свою помощь, это ещё лучше. Она тоже вызвалась писать реферат, только про ДНК и РНК, и после урока неожиданно предложила поискать материал вместе. Вместе, в смысле, у неё дома.
- Приходи в субботу, к двум, - сказала она, даже не спросив моего согласия, а просто назначив дату и время. Иногда я думаю, что одной из причин, по которой я дружила с Машей, было то, что она постоянно принимала решения за меня. Редкий человек, она находила какое-то удовольствие в том, чтобы взять ответственность на себя.
Это был странный день. И снова суббота. На улице было очень холодно, и я ёжилась и прятала нос в пушистый шарф из ангоры. Я ни о чём не думала, когда стояла у Машиного подъезда, занося руку, чтобы позвонить в домофон. Тогда я заметила, что пальцы так замёрзли, что просто не сгибаются, и в тот же миг услышала в подъезде чьи-то голоса и смех. Я решила, что спасена, и звонить не придётся, потому что дверь сейчас откроют.
И действительно дверь открылась, и я оказалась нос к носу с Машиной сестрой. Почему-то я как будто забыла о ней, и идя к Маше, даже не думала, что мы можем встретиться. За этот месяц она немного отошла от меня, черты её лица стёрлись из памяти, и я почти забыла атмосферу её комнаты, стены которой были залеплены чёрно-белыми постерами.
Но стоило только увидеть её, как всё, что было забыто, нахлынуло на меня снова. Я снова коснулась чего-то жаркого, живого, величественного. И с того момента я уже не забывала.
- Привет, - сказала она, уставившись на меня в изумлении.
- Привет, - ответила я.
Диана была с двумя девчонками, лиц которых я уже не помню, помню только, что от них пахло табаком. А от Дианы не пахло. Девушки спустились со ступенек, а мы так и остались стоять на крыльце.
Мы смотрели друг на друга какое-то время, которое почему-то показалось мне очень долгим, а потом она вдруг сказала:
- А Маши нет.
- Нет? – переспросила я, и стало вдруг очень холодно.
Как нет? В каком смысле нет? Как же так? Ведь мы договорились. Я точно знала, что ничего не перепутала.
Наверное, на моём лице был написан по меньшей мере шок, потому что голос Дианы вдруг сразу как-то смягчился, и она сказала:
- Маша ушла ещё утром. Она не сказала, куда. И до сих пор не вернулась.
- Но… но мы договаривались, - сказала я и добавила совсем тихо: - Мы должны были делать реферат по биологии, - и почувствовала себя очень глупо и смутилась отчего-то.
- Это, наверное, очень важно, - отозвалась она, и я почувствовала себя ещё глупее и пробормотала что-то.
Она в ответ только улыбнулась и обратилась к ждущим подругам:
- Идите без меня!
- А? – я посмотрела на обалдевших девчонок и снова на Диану.
- А? – отозвались они хором. – Ты не идёшь?
- Не сегодня. Сегодня я с Аней.
Мне очень нравилось, как она произносила моё имя. С какой-то особой мягкостью и теплотой в голосе. Просто произносила имя, но мне казалось, она касалась меня.
- Пойдём, ты же совсем замёрзла уже, - позвала Диана.
- Пойдём? – переспросила я. – Но как же…
- Всё в порядке. Не могу же я оставить тебя прямо на крыльце. Ты же в сосульку превратишься. Подождём Машиного возвращения вместе. Я думаю, она уже скоро вернётся, раз вы договорились.
Диана всегда говорила очень убедительно. И мне всегда казалось, что дело было в её голосе. Знаете, есть такие голоса, тихие и мягкие, как будто напоминающие о чём-то. И сразу хочется шептать в ответ.
Я помню, как мы поднимались по лестнице, ехали в лифте. В подъезде было так тихо, что казалось, будто я слышала эхо каждого своего вздоха. И было тепло, так что я снова могла нормально дышать, но всё равно почему-то не хватало воздуха. Я помню, как Диана нажимала кнопку лифта, помню звенящие в её пальцах ключи. Мне так нравилось смотреть, а она молчала, прислонившись к стене лифта, глядя себе под ноги и играя со связкой ключей. Тихо. Темно. И пахнет духами, мылом и спиртом.
- Спасибо. Ты снова меня выручаешь, - сказала я.
- Пустяки, - ответила она.
И всё. Сегодня она не такая разговорчивая, как той ночью. Сегодня она как будто скрывает что-то. Какую-то боль.
И мне хотелось её отвлечь. О чём бы она ни думала сейчас, это было что-то плохое. Что-то, что мучило её, хоть она и старалась не подавать виду перед незнакомой девочкой. Но внутри у неё была тяжесть, я и не могла этого терпеть. И пусть я буду нести несусветную чушь, но я не буду молчать, и я разговорю и Диану.
- А я посмотрела «Завтрак у Тиффани», - сказала я вдруг, совершенно неожиданно для себя самой.
Она сразу подняла взгляд на меня.
- Правда? И как?
- Здорово. Я купила целый диск с фильмами Одри Хепберн и посмотрела ещё несколько. Но «Римские каникулы» мне всё-таки понравились больше.
Двери лифта открылись, и мы вышли.
- Надо же. Я даже не думала, что ты заинтересуешься, - сказала она с лёгкой улыбкой, вставляя ключ в замок.
- Но фильм действительно замечательный, - я знала, что говорю сплошными шаблонами, и что мне никогда не хватит мозгов и умения, чтобы сложить все свои мысли, эмоции и чувства в красивые оригинальные предложения. Ну не было во мне оригинальности! Но мне было наплевать. Мне просто хотелось, чтобы она снова говорила. Говорила с живым интересом, взахлёб, как тогда. Просто говорила со мной.
В голову закралась неприятная мысль. А что если она была так откровенна тогда, потому что думала, что больше никогда не встретится со мной? Случайному собеседнику всегда легче довериться. И нет никакой ответственности.
Но ведь я тоже так думала тогда. А потому наговорила много лишнего. И вспомнив об этом, я снова замолчала, как будто рот мой запечатали.
Извини. Наверное, я не та, кто может развеселить тебя, хотелось мне сказать тогда. Не та. И стало вдруг очень грустно и тяжело. Та тяжесть, что терзала её тогда, наверное, она была заразной.
4
Дома у Маши было тепло. Дома у Маши. Почему-то я никогда не говорила «дома у Дианы». Эта квартира до конца так и осталась для меня «домом Маши».
Тепло. Тихо. Мои неуверенные шаги. Холодная одежда с мороза, которую не хочется снимать.
- Давай помогу, - Диана взяла мою шапку с шарфом и положила их на полку над вешалками.
С пуховиком я ещё рассталась так сяк, а вот сапоги снимать совсем не хотелось. Ноги так замёрзли, что я думала, что могу так и жить в этих сапогах, не разуваясь. Но тогда я боялась показаться копушей и торопилась, как могла, а проклятые молнии всё время заедали, а я всё смущалась и как будто хотела что-то сказать в своё оправдание.
- Далеко отсюда живёшь? – спросила Диана.
- Час на двух автобусах, а маршрутки я не люблю, - я наконец-то сняла второй сапог и удовлетворённо выдохнула.
- Далековато, особенно в такой холод. У тебя даже пальцы посинели.
Я посмотрела на свои пальцы. Н-да. Особенно пугали ногти мервяцкого оттенка, как говорил мой папа.
- Ну, ничего, сейчас я тебя отогрею, - она улыбнулась, и моя неловкость сразу исчезла. – Предлагаю чай. Есть ещё кофе и какао, смотря что ты любишь.
Она улыбнулась, и всё как будто встало на свои места.
А потом было тепло и приятное шуршание подогреваемого чайника. Я выбрала чай, хотя очень любила какао, но не хотела, чтобы Диана долго возилась. А вот кофе я совсем не жаловала и очень удивилась, как Диана может пить его без сливок и сахара. Он же горький. Но так вкусно пахнет.
А мой чай пах земляникой, тоже очень вкусно. А ещё было печенье, и так здорово было хрустеть им. И Диана рассказывала что-то очень весёлое, и я смеялась и хрустела, и чувствовала, как холод уходит, а по пальцам растекается расслабляющее тепло.
И я снова почувствовала это. То, что было тогда. То, что я так хотела вернуть всё это время бесконечными просмотрами «Римских каникул» по ночам. Какая-то лёгкость, как будто радость без причины, и щемящее тепло в груди.
Просто есть такие чувства, они мимолётны, но запоминаются на всю жизнь. И нам даже может казаться, что мы забыли, но эти чувства не забыли о нас. Они всегда жили внутри, просто спали. И бывает, что они вдруг возрождаются, и на короткий миг снова заполняют собой весь наш мир. И кроме них больше ничего не существует.
И, конечно, я знала, что где-то существует Маша, и что она должна вот-вот вернуться. Но Маша была такой далёкой, она обитала за границей заполняющего меня мира, для неё просто не оставалось места. И мне так не хотелось, чтобы она вернулась. Ведь тогда всё закончилось бы. Вообще всё.
- Ну, так о чём твой реферат по биологии? – спросила Диана, когда я выпила чай и отказалась от добавки.
- Геном человека, - я поставила пустую чашку на стол.
- О, генетика – это интересно.
- Нисколько! Ненавижу биологию и всё, что с ней связано. Наша училка чокнутая. Я сижу на первой парте, а она постоянно ходит туда-сюда и размахивает своей указкой, того и гляди по башке заедет…
Она вдруг рассмеялась. И такой хороший был у неё смех. Такой лёгкий и чистый, как будто её ничто больше уже не тревожило.
- А ещё она постоянно путает плакаты на стенах. И своей указкой всё время тыкает в эти жуткие сперматозоиды с яйцеклетками и говорит: «А это головной мозг, дети»…
Диана ещё сильней засмеялась, и я смеялась тоже. И как же было хорошо. Просто так смеяться.
А потом мы как будто очнулись. Посмотрели на часы. Без пяти три.
- Всё-таки странно, что Маши так долго нет, - сказала Диана.
- Ты точно не знаешь, куда она могла пойти?
- Нет. Но я видела, что перед уходом она писала что-то на листочке в кухне, а потом убрала его в кошелёк. Скорее всего, это был список продуктов, которые надо купить. Маша всегда его составляет, если идёт в магазин.
- Очень похоже на Машу, - я неуверенно улыбнулась. – Может, ей позвонить?
- Да, пожалуй, - по её лицу пробежала тень беспокойства, и Диана встала из-за стола. – Я сейчас. Надеюсь, она взяла с собой сотовый.
А я снова почувствовала себя неловко. Как будто была на этой кухне сейчас ни к селу ни к городу. Что я тут делаю вообще? Почему пью чай и болтаю с незнакомым человеком? Почему я задержала Диану, сорвала её планы? Почему всё так странно получается…
Она вышла, и стало очень тихо. И в комнате, куда она ушла, тоже было тихо. А потом Диана вернулась с телефоном в руке и бросила на меня растерянный взгляд:
- Не отвечает.
- И что делать? – наверное, у меня был ещё более растерянный и даже испуганный вид, потому что Диана улыбнулась, как бы говоря, что всё в порядке. Теперь я знаю, что она хорошо умела изображать улыбку, но это нелегко давалось ей. Она просто улыбалась, чтобы успокоить меня. Она всегда делала всё возможное, чтобы мне было легче.
- А что тут поделаешь? Будем ждать. А чтобы не терять время, можем заняться рефератом. Мой ноутбук в твоём распоряжении.
Снова. Снова она помогает мне. Я была так поражена этим неожиданным участием, что просто не знала, как реагировать.
И я снова оказалась в её комнате. Диана торопливо включила настольную лампу, отчего сразу стало уютно и светло, и сгребла все фотографии, папки и конверты в одну стопку, освобождая место для ноутбука, который принесла со своей кровати.
Потом пододвинула к столу ещё один стул, и мы сели рядом. Диана быстро набрала в Гугле мою тему, а мне очень нравилось смотреть, как её пальцы бегают по клавиатуре. И я снова подумала, что было бы очень здорово увидеть, как она фотографирует, а взгляд мой то и дело отвлекался от мерцающего монитора на разбросанные чёрно-белые фото.
Время текло спокойно и легко, а короткий пасмурный день превращался в вечер. Но мы не замечали, мы не смотрели на часы, мы снова совсем забыли про Машу.
- А вы ещё не решаете задачки по биологии? – спросила Диана, копируя найденный материал по генетике.
- Задачки?
- Ну да. Помню, как в старших классах мы решали задачки типа: «Какое потомство может быть у рыжего кота с зелёными глазами и у белой кошки с голубыми?».
- Нет ещё, такого не решали. Интересно, наверное, узнать что-нибудь подобное.
Она усмехнулась.
- В нашем классе тогда все парочки стали выщитывать, какими родятся их будущие дети.
Я хотела спросить: «А ты тоже считала?», но вовремя опомнилась и сказала:
- А в нашем классе, наверное, не стали бы. У нас и парочек-то нет.
- Совсем нет? – удивилась Диана и посмотрела на меня. – Но ведь тебе наверняка нравится какой-нибудь мальчик?
- Раньше нравился один, - ответила я честно. – Но он оказался полным идиотом.
Диана снова засмеялась своим приятным заразительным смехом, и я прыснула вслед за ней. Раньше я никогда не смеялась по этому поводу, потому что в восьмом классе мне действительно очень нравился Коростылев Коля, и было очень грустно, так что я даже плакала, когда случайно встретила его гуляющим с Анькой Спичкиной из параллельного класса. У них обоих были такие глупые лица тогда, а в руках сахарная вата: у него белая, у Аньки – розовая. С тех пор я эту дурацкую вату терпеть не могу.
Но сейчас мы так смеялись, что даже слёзы выступили на глазах, и Диана взяла салфетку, чтобы вытереть тушь, и от этого мы ещё сильней засмеялись. И мне уже не было ни больно, ни обидно за тот испорченный солнечный день и сахарную вату. И это тепло. Тогда я ещё не знала, что это её тепло, и мне было просто хорошо. Но если бы Диану можно было охарактеризовать одним словом, я бы, не задумываясь, сказала: теплая.
5
Диана как раз скидывала всё, что нам удалось найти, на мою флешку, когда зазвонил телефон. И ещё до того, как Диана взяла трубку, мы уже знали, что что-то случилось. Да ладно, чего уж там, мы знали об этом ещё с того момента, как столкнулись нос к носу на крыльце. Потому что иногда привычные двери ведут совсем не туда, куда мы думаем.
Я ждала Диану в комнате и слышала её тихий, взволнованный голос из зала. Я не разбирала слов, но это и не нужно было – случилось что-то ужасное, и мне нужно встать и пойти к ней. Но я только смотрела на недвижный курсор мыши, который замер на экране рядом с папкой «Реферат по биологии». Холодно.
А потом звук её голоса затих, но Диана не возвращалась. И тогда я решила, что никогда не прощу себя, если сейчас же не встану и не пойду к ней. И я пошла.
Диана стояла посреди зала с большой чёрной телефонной трубкой в руке. Её пальцы почти разжались, и казалось, что трубка того и гляди упадёт на пол. Сердце колотилось, а в горле было обжигающе сухо, но я сделала над собой усилие и позвала тихонько:
- Диана?
В её глазах застыл страх. И если страх и мог как-то выглядеть, то именно так.
- Что такое? – я сделала робкий шаг ей навстречу.
- Маша… - отозвалась она, но не смогла продолжить.
- Маша звонила?
- Маша… Её сбила машина.
Я уже говорила, что мы никогда не поймём, как много значит для нас человек, пока не появится риск потерять его навсегда. Знаете, навсегда – это вообще самое страшное слово, которое только может быть. Я никогда не верила в вечную любовь и все эти клятвы, которые дают возлюбленные друг другу перед алтарём в кино, потому что единственное, что бывает в нашем мире навсегда – это смерть.
- Она… - я хотела спросить «жива», но не смогла, да это и не нужно было, потому что бывают моменты, когда люди могут читать мысли друг друга.
- Жива, - ответила Диана. – Она в больнице Скорой помощи в тяжёлом состоянии.
- Поедем? – мой голос совсем сел.
- Да, - прошептала она.
И мы поехали. Нет, сначала пошли, потом побежали. На улице стало ещё холоднее, чем пару часов назад, на город опускались тяжёлые туманные сумерки. А ещё стало очень скользко. И я в своих новых сапогах на каблуках, будь они неладны, еле успевала семенить за Дианой, всё боясь поскользнуться и растянуться на дороге. Почему-то никогда я ещё так не боялась упасть и никогда, наверное, не выглядела такой смешной, неловкой и замерзшей.
Но один раз, перебегая через дорогу, которую как будто нарочно кто-то залил водой, я всё-таки не удержала равновесие и инстинктивно уцепилась за рукав пальто Дианы. Если бы не этот рукав, я всё-таки грохнулась бы, и наверняка было бы больно плюхнуться прямо на голый лёд.
- Осторожнее, - выдохнула она, останавливаясь и помогая мне устоять на ногах. – Сапоги скользкие?
Я невнятно угукнула, тяжело дыша и радуясь этой короткой передышке.
- Держись за меня, - она слабо улыбнулась. – На моих вездеходах мы мигом добежим до остановки.
Я взяла её под руку и сразу почувствовала себя немного увереннее. Но не успели мы сделать и пары шагов, как снова поскользнулись, на этот раз обе и одновременно. И приземлились в ближайший сугроб. Хоть в этом нам повезло.
Первое, что я ощутила, был обжигающе холодный снег, в котором утонули мои руки. Снег был везде: на разгорячённой от бега коже, на оголившихся запястьях и в промокших варежках, в волосах и воротнике, на губах.
И мы просто сидели вот так в снегу и не двигались. А потом Диана вдруг засмеялась.
- Вот и добежали! – воскликнула она.
И я тоже засмеялась. И клубы пара слетали с губ и таяли в воздухе. А снежинки застыли на ресницах, но нельзя было их смахнуть, чтобы не размазать тушь. Кожу щипало от мороза, а сердце колотилось. Как же оно колотилось. А мы хохотали так, что из глаз всё-таки потекли слёзы, и про тушь можно было забыть.
- У тебя потекло, - сквозь смех прошептала Диана и потянулась вытереть мою размазанную горе-косметику.
Её пальцы осторожно коснулись моей кожи, и я закрыла глаза.
- Ну вот. Ещё больше размазала, - хохотнула она.
Я открыла один глаз и сказала:
- У тебя тоже потекло, - и тоже попыталась стереть чёрный подтёк, но получилось только ещё хуже. И мы снова захохотали, теперь уже глядя друг на друга.
Мы смеялись и не могли остановиться. Несмотря на то, что было очень страшно, а нервы были подобны натянутым и звенящим струнам, мы смеялись совершенно искренне. Хотя и не должны были. Ведь была Маша, которая лежала в больнице, быть может при смерти. Но Маша опять стала для нас какой-то далёкой, а мы были здесь и мы смеялись. Запретный смех. Наверное, именно тогда это и случилось.
6
Я ведь уже говорила, что очень хорошо помню тот день? Если ещё не говорила, скажу теперь. Я помню всё. Даже косые взгляды пассажиров автобуса, на котором мы ехали в больницу. Ещё бы, видок у нас был тот ещё. Размазанная косметика, мокрая одежда, и взгляд, дикий, жаждущий, впивающийся друг в друга. Да, именно так. Я ещё никогда ни на кого так не смотрела. Обычно ведь в приличном обществе принято отводить глаза и не пялиться на человека, как сладкоежка на бисквитное пирожное. Но видимо в тот день я вошла в дверь, соседнюю от приличного общества и всех его глупых установок.
Мы были взволнованы, как говорится, на взводе. Мы всё ещё хотели смеяться, и приходилось постоянно одёргивать себя. Мы… может, мы были немного легкомысленны. И сейчас я иногда думаю, что возможно, за эту легкомысленность мы и были так наказаны. Бог, которого не признавала Диана, и которому так поклонялась Маша, всё-таки наказал нас. За наше счастье, за то что мы смеялись тогда. Но ведь мы были молоды. Мы были так молоды. Мы были ещё в том возрасте, когда бывает просто хорошо, безо всякой причины, когда груз ответственности ещё не сгибает плечи под своей непосильной тяжестью. Но это не значит, что мы были безответственны. Просто молоды.
В больнице нас не пустили к Маше. Высокая медсестра с неестественно красными, как будто обкусанными губами, попросила подождать.
- Как она? – спросила Диана.
- Она… - медсестра отвела взгляд и быстро оглядела длинный больничный коридор, словно ища подсказки. – По всем признакам она в коме. Черепно-мозговая травма была очень тяжёлой. К тому же у неё сломаны обе ноги.
- О Боже… - невольно выдохнула я.
Диана молчала.
- И… каковы шансы, что она придёт в сознание? – спросила она ровным, но каким-то безжизненным голосом.
- Боюсь, что пока ничего нельзя сказать наверняка. Я дам знать, когда что-нибудь решится. А пока подождите на кушетке.
Холодный голос, холодный коридор. Я вдруг почувствовала, что руки у меня ледяные и дрожат. Но была ещё Диана, которой должно быть в сто раз хуже чем мне, а потому я велела себе успокоиться.
- Давай сядем, - прошептала я, когда медсестра ушла.
- Да, - отозвалась Диана, бросив рассеянный взгляд на обитую тёмно-синей кожей кушетку у стены. Диана. Она была такой бледной и испуганной, что сердце защемило, и это вытеснило на миг мысли о Маше. И я подумала вдруг: «А что если бы всё случилось наоборот?». Если бы Диана лежала сейчас в больнице с проломленной головой, было бы на лице Маши то же отчаяние, что у её сестры сейчас? Переживала бы Маша за Диану так же сильно, как та переживает за неё? Плакала бы Маша, которая с такой злобой выплёвывала слова ненависти от одного только вида собственной сестры? Странные мысли приходят нам в голову в подобных ситуациях, однако.
- Скажи… - прошептала Диана, на секунду закрывая глаза и переводя дыхание. – Скажи, с ней ведь всё будет в порядке? Скажи, пожалуйста.
Ну, и что мне оставалось делать? Конечно, я сказала.
- С ней всё будет в порядке, вот увидишь. Она обязательно очнётся и снова будет ругаться на тебя.
Диана усмехнулась, а на глазах её выступили кристально-чистые капельки слёз. И тогда во мне снова что-то замкнуло.
- Я бы этого очень хотела, - сказала Диана с улыбкой, позволяя каплям стекать по щекам. – Я бы действительно дорого заплатила, чтобы только она снова обозвала меня беспутной грязной извращенкой.
Я тоже улыбнулась, хоть это и было больно.
- Так и будет, обязательно.
- Спасибо, - она посмотрела на меня. – Ты чудесная девочка.
А вот тут я уже не знала, что сказать. Но она и не ждала моего ответа, и снова отвернувшись, откинула голову назад и прикрыла глаза. Я могла бы возразить, потому что не видела в себе ничего чудесного, скорее только всё самое обычное, серое (ну или, если угодно, чёрно-белое), но когда Диана произнесла это, я впервые готова была поверить, что во мне действительно что-то есть. Может, я и правда была очень доверчивой.
- Ты веришь в Бога? – спросила вдруг Диана.
- Верю, - ответила я без запинки. – Но немного не так, как Маша.
- Тогда ты умеешь молиться. Это хорошо.
- Не очень уверена, что умею, - я снова смутилась. – А ты разве не веришь?
- Не знаю. Верю наверное. Но, можно сказать, что я на Него в обиде. Бог несправедлив, никогда не замечала?
- Ну…
- Ладно, не обращай внимания. Это я глупости несу. Просто, говорят, Бог не любит таких, как я. Вот и я не вижу смысла любить такого Бога, - в её голосе действительно была обида, причем долго копившаяся и не находящая выхода. Но мне почему-то казалось, что обида эта направлена была скорее на Машу, чем на Бога.
- Знаешь, как бывает во всех этих умных книжках и фильмах, - продолжала она. – Человек неверующий попадает в сложную ситуацию, когда что-то случается с близким ему человеком. Как например Левин из «Анны Карениной». Когда рожала его жена, он, не признающий Бога, сразу начал молиться. Вот незадача, никогда бы не подумала, что подобное может случиться со мной, - Диана снова усмехнулась, только на этот раз совсем невесело. – Но я не буду молиться. Поэтому, если ты умеешь выполнять этот мудрый ритуал, выполни его за меня. Пожалуйста.
- Я попробую.
- Вот и хорошо.
И мне показалось на секунду, что я вдруг опустила руку в холодную кромешную тьму. Коснулась этой самой тьмы, и по всему телу сразу побежали мурашки. Эта тьма была в сердце Дианы.
Я не испугалась, и мне не стало неприятно. Просто грустно от мысли, что, возможно, эту тьму уже никто не в силах рассеять. Потому что Диана сама этого не хочет. Потому что она никогда не подпустит к себе никого слишком близко.
В моём кармане зазвонил мобильник, и когда я достала его, то обнаружила восемь пропущенных звонков от мамы. Это плохо. Очень плохо.
Мама была в бешенстве, если не сказать больше, и мне пришлось сразу убавить громкость, чтобы Диана не услышала.
- В чем дело? Где ты шляешься так поздно?! Ты уже два часа, как должна была быть дома!
И тогда я сказала. Выложила всё как есть, и мама тут же смягчилась и заявила, что сейчас же приедет за мной в больницу.
- Что, потеряли тебя? – спросила Диана, когда я убрала телефон обратно в карман.
- Да… Мама сейчас приедет.
- Ясно. Мои родители тоже скоро должны появиться.
- Ты… останешься здесь на ночь?
- Скорее всего. Выгоню родителей, а сама останусь. Они у меня нервные, только лишние истерики будут разводить. А я привыкла быть с Машей. Всё-таки с детства с ней нянчилась.
- Наверное, ты рано повзрослела, - сказала я, думая совсем о другом. Я думала, если Диана хорошо ладила с Машей в детстве, то как же так получилось, что их отношения испортились? Должен был быть какой-то веский повод. Более веский, чем сексуальная ориентация одной из сестёр. Но, конечно, я ничего такого не спросила.
- Может и так, - отозвалась она. – Но сейчас я иногда сомневаюсь, что старше Маши на пять лет. Иногда мне кажется, что это она старше меня, лет на двадцать, а то и больше.
- Да, рядом с ней я тоже иногда ощущаю себя совсем ребёнком. Маша такая самостоятельная.
- И упрямая, - Диана грустно улыбнулась.
- Да, и упрямая, - сказала я.
И мы замолчали. Было очень хорошо молчать с ней.
А потом пришли её родители. Её и Машины. Увидев их, я сразу подумала, что Маша похожа на отца, а Диана на мать. У неё была очень красивая и молодая мать. Только навалившееся тяжёлое горе омрачало эту красоту. Я поздоровалась, но на меня не обратили внимания. Мать сразу кинулась к Диане с возгласом:
- Дочка, как это случилось? Как она? Что говорят врачи?
- Я сама мало что знаю, - уклончиво ответила Диана. Видимо, она не любила сообщать плохие новости.
Мать всхлипнула и забормотала что-то. Я не слушала. Я вдруг обнаружила, что отец Дианы пристально смотрит на меня. Он был тих и угрюм, почти суров. Мне стало не по себе под этим взглядом, и я поспешила отвернуться, заметив мельком седину на его висках. И сразу стало неловко, как будто я оказалась не в том месте, не в то время. Как будто я была лишней. Но когда Диана посмотрела на меня и слабо улыбнулась, я не могла не улыбнуться в ответ, и чувство ненужности и отчуждённости сразу исчезло.
- Твоя подруга? – спросила её мама. Похоже, она наконец-то меня заметила.
Диана, видимо, на какой-то миг растерялась от этого вопроса. Действительно. Какая я ей подруга?
- Это Аня, - сказала она наконец с той особой мягкой интонацией, с которой всегда произносила моё имя. – Подруга Маши. Они учатся в одном классе.
Подруга Маши. Вот кто я для неё. Сейчас я иногда думаю, что мы до конца так и остались друг для друга «Машиной подругой» и «Машиной сестрой».
А потом пришла и моя мама. И я даже немного обрадовалась. Нельзя сказать, что мне не понравились родители Маши и Дианы, но их присутствие почему-то вызывало неловкое гнетущее ощущение. Как будто они знали обо мне что-то ужасное, но молчали. И я знала, что они знают.
Родители вежливо поздоровались с моей мамой, немного поговорили о случившемся, как умеют говорить только взрослые, встретившиеся в первый раз. Диана всё молчала, и уже даже не смотрела на меня. Она казалась очень уставшей. Я бы сказала, смертельно уставшей. И я подумала тогда, что этой ночью попробую помолиться не только за Машу, но и за неё.
Только когда мама позвала меня домой, Диана подняла голову. Я встретилась с ней взглядом и сказала:
- Я ещё завтра приду. Обязательно приду.
- Буду рада, - ответила она. – Значит, встретимся здесь.
- Да… Ну, пока.
- Пока.
Она всегда говорила просто «пока». И больше ничего.
ГЛАВА 3
БОЛЬ
1
Моя мама всегда была очень болтливой женщиной, а вот я, похоже, пошла в отца. И слава Богу. В тот вечер после больницы мама говорила особенно много. Рассказывала как одна её подруга на пятом курсе попала в аварию со своим женихом. Жених погиб, а сама подруга пролежала в коме два месяца, а очнулась умственно отсталой.
Да, мама всегда любила драматизировать, но ещё никогда это так меня не раздражало. Возможно, если бы я не устала так сильно, я попросила бы её замолчать и не рассказывать все эти ужасные вещи, без которых я могла бы прекрасно обойтись.
- Я так сочувствую её родителям, бедняжки, - сказала она, когда мы переступили порог дома.
- Ты говоришь так, как будто Маша уже… - я не решилась произнести это слово, но мы обе поняли друг друга.
Мама открыла шкаф и повесила пальто на вешалку. Посмотрела на меня.
- Я понимаю, милая, она ведь была твоей лучшей подругой, да?
- Что значит «была»?!
- Есть, - поспешно поправила мама и растянула губы в нервной усмешке. Она никогда не думала, что говорит. – А что с тем типом, который её сбил? Он наверное был пьян? Его поймали?
- Нет. Он скрылся с места происшествия, - я забросила шапку на полку, вспомнив слова Дианы: «Бог несправедлив, никогда не замечала?». – Но очевидцы запомнили номер его машины, так что, возможно, скоро его найдут.
- Хорошо бы, - вздохнула мама, пройдя на кухню и включив чайник. – Таких подонков нужно сажать на всю жизнь. Наверняка, какой-нибудь наркоман.
Наркоманов моя мама всегда особенно ненавидела и склоняла при каждом удобном случае. Иногда из её слов выходило, что это они и только они виноваты во всех мировых бедах.
Я приложила ладонь к уже начавшему нагреваться чайнику и ощутила еле уловимое тепло.
- Мам?
- Да, милая? Садись за стол, я сейчас подогрею вчерашние макароны.
- Мама… А как ты относишься к лесбиянкам? – спросила я вдруг и сама испугалась своего вопроса.
- К лесбиянкам? – она «нырнула» в холодильник. – Я думаю, что это ужасно. И отвратительно. Мне всегда нравились мужчины, и думаю, я никогда не смогу понять, как можно… А почему ты об этом спрашиваешь? – она вернулась со сковородкой и посмотрела на меня, прежде чем поставить её на плиту.
- Так я и думала…
- Что, прости?
- Ничего… Я не голодная, поем попозже.
- Аня? Ты куда?
- В ванную.
- Аня, я хотела спросить про ту девушку… Она сестра Маши, да? Как её зовут?
Я замерла на пороге и порадовалась, что стою к матери спиной.
- Диана. Её зовут Диана.
- Просто удивительно.
- Что? – я всё-таки повернулась. Мама доставала с полки специи и уже не смотрела на меня.
- Удивительно, как они не похожи. Диана такая красивая, а Маша… Может, они вовсе и не родные сестры? Может, сводные?
- Вряд ли, - отозвалась я, снова ощутив лёгкое раздражение. Мама всегда любила лезть в чужую жизнь.
В ванной я наконец-то смогла согреться, и то не сразу. Еще пару долгих минут после того, как я оказалась в горячей воде, меня колотил озноб. Причем, не уверена, что виной был один только холод. Перед глазами всё плыли какие-то образы, чьи-то случайно брошенные фразы. А внутри чёрной пустотой расползалось отчаяние, и я хваталась за края ванны, словно боясь упасть и утонуть. Мне всё хотелось держаться за что-то, но руки не находили подходящей опоры. И было страшно. Почему так? Почему всё так случилось?
А что именно случилось, я и сама не знала. Мне просто хотелось спросить: «Почему?». И получить ответы сразу на все вопросы, даже на те, о существовании которых в собственном подсознании я и не догадывалась.
И я сжимала руками холодный бетон и слушала, как падает тяжёлыми каплями вода, и одно, по крайней мере одно, я знала точно. Я знала, что уже никогда не будет так, как раньше. И того покоя, безмятежного покоя моей размерено текущей жизни, мне уже никогда не вернуть.
2
Говорят, что школьные фотографии – это вечная память о светлых и чистых, беззаботных временах нашего детства. И что каждый раз, открывая альбом, мы будем предаваться этой самой светлой печали с улыбкой на лице. Чушь это всё. Для меня школьные фотографии – это то, что причиняет сильную боль, но выкинуть рука не поднимается. И когда я смотрю на своё лицо времён восьмого-девятого класса, мне так и хочется сказать: «Везёт тебе. Ты ещё не знаешь, какая чертовщина должна с тобой случиться!».
Быть может, я мазохистка, но иногда я жалею, что фотографий так мало. А то, что они вообще были – это, можно сказать, целиком заслуга Лены. Маша ненавидела фотографироваться, да и я не особо любила выставляться перед камерой, а вот для Лены это было любимое занятие. Сама она всегда неплохо получалась, хоть и чересчур выпендривалась, как мне теперь кажется. Куда больше мне нравилось, как выходила на снимках Маша. Да, именно Маша. Она всегда получалась очень естественной, как раз такой, какой и была в жизни, может, как раз из-за того, что не любила фотографироваться и позировать. И в то же время она никогда не зажималась, как это частенько случалось со мной.
Сейчас, спустя столько времени, я просто не могу плохо говорить о Маше. Да что там, я и тогда этого не могла. Но иногда я испытываю потребность что-нибудь про неё сказать, особенно когда вспоминаю ту холодную зиму моего девятого класса, когда всё это случилось. Вся эта чертовщина. И эта потребность, как зуд не отпускает меня, пока я не выскажусь. Даже если никто не слушает. Никто кроме призраков на старых пыльных фотографиях.
Маша. Какой она была тогда? Что скрывала она за маской безразличия ко всем и ко всему? Была ли она также холодна внутри, как хотела казаться? Боюсь, этого я уже никогда не узнаю. О чём молилась она каждое воскресенье, когда мы все ещё нежились в своих кроватях и не хотели вставать? О себе? О нас? А может о Диане? Испытывала ли она к своей сестре хоть малую толику тепла или мечтала только о том, чтобы Бог покарал её за все грехи? Я не знаю. И думаю, что никогда не смогу сказать наверняка, что творилось у неё в голове.
У меня сохранилась только одна фотография, на которой Маша улыбалась. Там мы с ней вдвоём на фоне школьных ворот, а Лена снимает нас и пытается рассмешить. Меня развеселить легко, а вот с Машей пришлось потрудиться. Это был солнечный день, солнце было повсюду, оно слепило глаза, отражалось в окнах и стёклах проезжающих машин. Поэтому я даже не уверена, улыбалась ли Маша или просто прищурилась от солнца. Но я думаю, что всё-таки улыбалась. Это был хороший день.
Иногда (не так уж часто, слава Богу) мне очень хочется туда вернуться. Очень хочется, просто до бессильных слёз. Если бы это случилось, я бы обняла Машу прямо у этих школьных ворот и попросила прощения. Я сказала бы, что на самом деле очень сильно люблю её, что она очень дорога мне. Даже если она ненавидит меня (ненавидит нас), просто пусть знает. Пусть знает, что те дни, что мы проводили вместе, когда сидели за одной партой, действительно были самыми чистыми и самыми светлыми, черт бы их побрал.
Сейчас все фотографии с Машей у меня в отдельном пакете, потому что для целого альбома их слишком мало. Иногда, протирая пыль, я достаю его и подолгу смотрю на этот снимок, где мы вдвоём, и где Маша улыбается. Или прищуривается, уже не важно. Иногда я даже разговариваю с этой фотографией. Призраки тех, кого мы любим, призраки нашего детства и всех тех солнечных дней, когда мы были просто счастливы, они никогда не умирают. И не исчезают.
Просто уходят куда-то.
3
На следующее утро в больнице было очень многолюдно. Я нашла Диану на том же месте, где мы вчера расстались, и сначала мне показалось, что она так и не вставала с него всю ночь. Но, приглядевшись, я заметила, что она переоделась из чёрной блузки в тёплый голубой свитер с белыми снежинками, который выглядел так мило, уютно и по-домашнему, что я сразу улыбнулась.
Диана спала, положив расслабленные руки на колени. Её длинные волосы ниспадали на плечи, а лицо было таким спокойным и прекрасным, что я остановилась в паре шагов от неё и боялась вздохнуть. Я никогда не видела её спящей, потому что той ночью сама уснула, едва опустившись на подушку, и сейчас это зрелище настолько потрясло меня, что казалось, я больше уже никогда не смогу сдвинуться с места. Никогда я ещё не видела Диану такой беззащитной и прекрасной в этой своей беззащитности. Даже после. Сейчас я думаю, что всё-таки тот момент был особенным.
Я решила не будить её, но стоять там вечно я тоже не могла, а потому просто тихо села рядом. Готова поклясться, что при этом не раздалось ни единого звука (потому что я действительно даже не дышала), но она всё равно сразу встрепенулась, как будто почувствовала чье-то присутствие рядом с собой. Заметила меня. Улыбнулась. Значит, пока всё хорошо.
- Привет.
- Привет, - я тоже улыбнулась.
- Кажется, я заснула, - её улыбка показалась мне чуть виноватой.
- Это ничего. Поспи ещё.
- Да нет. Я уже выспалась. Даже домой успела съездить.
- Я заметила, - я кивнула на её свитер со снежинками.
- О! – она как будто смутилась и махнула рукой. – Он ужасен, я знаю, можешь ничего не говорить.
- А по-моему он замечательный, - сказала я и тоже смутилась.
- Бабушка подарила. На прошлый Новый год. Спасибо, - и глаза её заблестели.
И разрази меня гром, если после того случая она не стала надевать этот свитер чаще. Я это заметила, но никогда ей не говорила.
А потом я всё-таки спросила:
- Ну как?
Её взгляд померк, и я возненавидела себя за это.
- По-прежнему. Спит беспробудным сном.
- Ты ходила к ней?
- А? – она снова стала рассеянной. – А… Да… Вчера нас пустили к ней в палату. Она… выглядит просто ужасно. Я бы ни за что не узнала её, если бы мне не сказали, что она моя сестра.
- Я бы тоже хотела…
- Нет! – вскрикнула Диана и добавила чуть тише, но не менее твёрдо. – Нет. Не стоит. Поверь, тебе лучше её не видеть. Моя мать вчера так расплакалась от одного её вида, что отец не мог увести её, пришлось вызывать санитаров.
- Господи… - вырвалось у меня вместе с тяжёлым вздохом. – А врачи что говорят?
- Да что они могут говорить… Знаешь, я слышала, что если человек лежит в коме, его душа блуждает где-то в потустороннем мире и никак не может вернуться. Или не хочет, я точно не уверена. Просто человек находится не здесь. Врачи ведь ничего не могут с этим поделать, верно?
- Тогда, может быть, мы можем?
- Мы? – удивилась Диана.
- Ну да. Мы могли бы попробовать позвать её. Вдруг Маша услышит нас и вернётся?
- Услышит… - эхом повторила Диана и тут же с усмешкой махнула рукой. – Нет уж, это опять нечто из разряда молитв. Попробуй сама, боюсь, из меня зазыватель никудышный получится.
Я вздохнула. Казалось, что Диана нарочно выстраивает непреодолимую стену между собой и другими людьми. Почему? Почему она сама же отмахивается от всего светлого, чистого, искреннего и настоящего, что ещё осталось в ней? Почему обращает это в шутку? Чего она боится?
Я не спрашивала. Никогда не спрашивала об этом, потому что боялась стать как моя мама. Сама всего боялась. Боялась оттолкнуть неверным словом, ещё больше замкнуть эту едва начавшую зарождаться связь, которая была такой хрупкой тогда, но даже когда она стала неразрывной, я всё равно не спрашивала. Даже если её сердце навсегда останется закрытым для меня, это будет всё же лучше, чем коснуться незаживающих ран неловким, грубым прикосновением. Так я всегда думала.
- Я вчера всё-таки помолилась за неё, - сказала я.
- Правда? – её взгляд снова просветлел. – Это здорово. Вот спасибо.
Однако в голосе её я не слышала благодарности. По правде говоря, я вообще ничего в нём не слышала. Диана закрыла свою дверь у меня перед носом.
- Знаешь, что я тут подумала? – она повернулась ко мне со своей фирменной заговорщической улыбкой, как будто мы и не упоминали о Маше и всех этих серьёзных вещах минуту назад. Глаза её снова блестели, так, как они всегда впоследствии блестели, когда у Дианы появлялась какая-нибудь идея. Чаще всего её идеи были дурацкими, но я всё равно их очень любила. И та идея не стала исключением. – Я уже порядком устала тут сидеть и ждать, когда появится прекрасный принц, чтобы своим поцелуем разбудить мою сестру. Я могла бы конечно взять роль принца на себя, но боюсь, что тогда очнувшись, Маша отвесила бы мне порядочную оплеуху.
Я рассмеялась, и Диана засмеялась следом. Быть может, кому-то её речи могли показаться кощунственными, но только не мне. Потому что я видела, какое лицо было у Дианы вчера, когда она узнала обо всём этом. Видела, как дрожали её руки, а рассеянный взгляд скользил по пустынным коридорам больницы, словно ища поддержки. В её глазах я видела и страх, и настоящую боль. И слёзы. Просто Диана из тех, кто отчаянно пытается улыбаться, даже если корабль тонет. Да, именно такой она была. Моя любимая обманщица. Сколько раз ей удалось надуть меня своей улыбкой?
Но видит бог, она действительно очень любила свою сестру. Даже если многолетняя обида и заставляла её порой говорить ужасные вещи, она всё равно любила. Я думаю, она могла бы сделать для Маши что угодно, даже стать принцем. Вот только помолиться она не могла.
- Я подумала… То есть я хотела попросить тебя кое о чём, - она наклонилась за стоящей на полу сумкой и достала свой фотоаппарат. – Я захватила его сегодня из дома. Ты не против, если я сделаю несколько твоих снимков?
Ну как, скажите на милость, я могла быть против?! Да я чуть от счастья не умерла и всё улыбалась, как последняя дура. Да я и была дурой, маленькой и глупой девочкой, и очень счастливой. К тому же я никогда не умела отказывать ей. Что бы она ни попросила, я всегда говорила «да». Иногда я даже думаю, что скажи она мне: «Проваливай! Убирайся ко всем чертям! И чтобы я больше никогда тебя не видела!», я так и сделала бы без лишних вопросов.
Но она не прогоняла меня. Она протягивала мне руку.
4
Чёрно-белые фото. Чёрно-белые фильмы. Чёрно-белые мысли и сны. Каково это, видеть всё в чёрно-белых красках через объектив фотоаппарата? Какой она видела меня тогда? Я не знаю, но после того, как она посмотрела на меня через объектив своего чёрного «Кэнона», что-то в её отношении ко мне определённо изменилось. Она стала смотреть на меня по-другому. Смотреть так, что сердце замирало, и на меня находило какое-то приятное оцепенение.
Начали мы в больничном дворе. В ту зиму было очень много снега, и пустой двор больницы с одинокими тропинками, елями, занесёнными снегом, и забытой беседкой, выглядели чарующе.
Большая часть снимков из той «фотосессии» были как раз в этой самой беседке. Там было своеобразное затишье от ветра, и я всё порывалась снять шапку, но Диана мне не разрешала, говоря, что так лучше.
- Что значит «лучше»? – ругалась я. – А без шапки плохо, что ли?
- О, нет, не в смысле лучше… Я не то хотела сказать, - и она улыбалась, и я уже не хотела возмущаться, думая, что готова сниматься и в шапке, и в валенках, и хоть в чём, только чтобы видеть, как её изящные пальцы щелкают по кнопке.
- Попробуй прислониться к колонне, - говорила она.
- Вот так? – чем дольше она смотрела на меня через объектив, тем более зажатой я себя чувствовала.
- Расслабь плечи. Ты очень напряжена, - сказала Диана, словно вторя моим мыслям и ощущениям.
Я попробовала расслабить плечи, но они как будто одеревенели, и я почувствовала себя ещё хуже.
- Нет, всё-таки модель из меня никудышная, - простонала я, опираясь о колонну и прикрывая глаза ладонью. В тот же миг раздался щелчок. – Эй, ты что без предупреждения?!
- Хорошо, вот тебе предупреждение: сейчас отсюда вылетит птичка! – и прежде, чем я успела испугаться, она щёлкнула снова. Диана всегда всё делала быстро, раньше, чем я успевала что-нибудь сообразить и предпринять. И это хорошо. И мне так было легче. И я всегда буду благодарна ей за это.
- И где же птичка? – улыбнулась я, и она тут же поймала мою улыбку.
- А она такая же пугливая, как ты. Я сказала ей вылететь, и она застеснялась.
Я засмеялась, не замечая уже, как плечи расслабляются сами собой. Она поймала мой смех и оторвалась от объектива, посмотрев на меня. И вот тут я впервые и заметила это изменение в её взгляде. На секунду мне показалось, что она как будто смотрит на меня в первый раз. И я не знала, что сказать. И мы просто смотрели друг на друга.
Шёл снег.
- У тебя здорово получается, - сказала Диана, и голос её тоже показался мне немного другим.
- Да куда там…
- Пройдись… Сделай несколько шагов в мою сторону. Да… Вот так. Отлично.
- Покажешь мне потом, что получилось?
- Конечно, обязательно…
- А можно сейчас посмотреть? Я уже устала. И замерзла, - я не любила ныть да и не хотела, но это было чистой правдой. Мне казалось, что этот фотоаппарат высасывает из меня душу, а пальцы и ноги уже окоченели.
- Ещё чуть-чуть. Потерпи ещё немного. Я буду должна тебе горячий чай с печеньем. Или ещё с чем захочешь… - зато Диана как будто ещё больше входила во вкус. Никогда ещё я не видела её такой увлечённой, даже когда она рассказывала той ночью про свою любимую Одри. И мне действительно очень нравилось наблюдать за ней. Она была красивой. С этим фотоаппаратом особенно. Но с каждой вспышкой я чувствовала себя всё более разбитой и нервной.
- А можно мне тогда какао? – спросила я, прекрасно отдавая себе отчёт, что наглею и напрашиваюсь в гости.
- Конечно. Для тебя сколько угодно какао.
- И ты сама сваришь?
- Угу. Сама.
- И вообще я хочу есть! – заявила я, уже не чувствуя никакой неловкости. Мне было хорошо и весело.
- Что тебе приготовить?
- А что ты умеешь?
- Всё, - она улыбалась.
- Врёшь!
- Конечно вру. Но для тебя я готова даже научиться готовить.
А вот тут мне стало уже не до смеха. Что мы делаем? Что же мы делаем…
- Да ладно, - я вздохнула. У меня вдруг закружилась голова, и я остановилась. – Я не хочу тебя утруждать. Давай лучше зайдём в магазин по дороге и купим чего-нибудь.
- Как скажешь, - она отняла фотоаппарат от лица. – С тобой всё нормально?
- Что-то не очень, - я снова вздохнула и попыталась улыбнуться. Вышло наверное жалко.
Диана тут же подбежала ко мне, на ходу убирая цифровик в сумку, и положила руку мне на плечо.
- Прости. Я совсем тебя замучила.
- Ничего. Будешь должна мне много пирожных, - на этот раз у меня получилось улыбнуться, причем искренне.
- Конечно. Как хочешь, - и она тоже улыбнулась. Её улыбка. Была теплой.
И она вдруг взяла меня за руку, и я помню, как подумала тогда, что грохнусь в обморок. Но мне было уже всё равно. Было уже поздно что-либо менять.
- У тебя руки как лёд, - сказала Диана взволнованным, чуть хрипловатым голосом. – Пойдём скорее на автобус.
- Да нормально всё, - ответила я. – Вот подожди, как наемся пирожных, так сразу захочу ещё тебе позировать.
- Правда? – её глаза вспыхнули. – Ты согласна ещё? У меня дома?
- Да почему бы и нет… Хоть без шапки можно будет. Но это только после пирожных.
Диана расхохоталась. Она по-прежнему не разжимала моей руки.
- Ты так любишь сладкое?
- Люблю. Особенно корзиночки с кремом. И с клубникой.
- А я, хоть и не люблю, но своими рассказами ты меня уже раздразнила. Пойдём же.
И мы пошли к ней домой. Не сговариваясь, безо всяких приглашений, мы как будто с самого начала знали, что всё так и будет. И да, мы шли, держась за руки. Но я не чувствовала за собой никакой вины. Я точно знала, что не делала ничего плохого.
5
В тот день, когда мы ехали к ней домой в холодном автобусе с замёрзшими стёклами, я вдруг задумалась: «А чувствовала бы я то же волнение от её близости, будь Диана мальчиком?». Просто мальчиком, из параллельного класса например, вроде Коростылёва? Я старательно убеждала себя, что никаких «странных» наклонностей у меня нет. Ведь я раньше не замечала их, правильно? Правильно. Значит, нет? Или ещё не значит?
Но я точно знала, что не хочу, чтобы на месте Дианы сейчас оказался Коростылёв. Да что там Коростылёв, я вообще не хотела видеть на её месте никакого мальчика.
Тогда я уже могла, хоть и смутно и так сяк, но могла представить себе секс с женщиной. Эти мысли мне хоть и не нравились и заставляли меня мучительно краснеть, но отвращения не вызывали. Я не видела в этом ничего плохого, но и хорошего тоже не видела. Не думаю, что тогда, в свои пятнадцать лет я вообще способна была до конца понять это дело. Я просто думала, что с Дианой это не было бы ни отвратительно, ни плохо. И я не могла представить на её месте любую другую женщину. Н-да, невесёлые мысли, что и говорить. В конце концов я окончательно запуталась в своих внутренних рассуждениях и притихла, спрятав раскрасневшиеся щёки в пушистый шарф.
- Что с тобой? – она наклонилась ко мне с улыбкой. – Никак не оттаешь?
- Ничего! – я подпрыгнула на сидении и снова по-идиотски замахала руками. – Всё нормально!
Она с любопытством смотрела на меня. А мне вдруг стало невыносимо стыдно от того, о чём я только что думала. Я смотрела на Диану, а в мозгу всё ещё плыли эти «нехорошие» картинки, и сердце моё застучало где-то в животе.
- Смотри, какие узоры на окнах, - сказала Диана, кивнув в сторону окна, у которого я сидела.
- О, узоры! Да! – я думала, что если сейчас же не успокоюсь, начну как всегда нести какую-нибудь чушь. Диана ведь спокойная, а я чего в самом деле?!
- Похожи на цветы, - сказала она тихо, откинувшись на спинку. – На много белых замёрзших цветов. Удивительно, правда?
- Да. Удивительно.
Это действительно было удивительно. То, что происходило с нами тогда. А может, мы просто сами наделяли всё это каким-то волшебством. Да это и не важно. Важно не это.
- Когда я вижу эти узоры, я сразу вспоминаю свою сестру.
- Машу? – удивилась я. И сразу почему-то стало ещё холоднее.
- Да, кого же ещё. Слава Богу, у меня нет больше сестёр.
Я усмехнулась.
- Когда Маша была маленькой, она спросила у меня: «Если всё создаёт Бог, то эти узоры тоже сделал Он?». Она всегда задавала много вопросов. И часто я даже не знала, что на них ответить.
Я тоже не знала, что ответить. Но я поняла тогда, что Диана и Маша всё-таки похожи. Они сёстры, они родные, и они обе удивительные. Неповторимые, как эти узоры на стекле, уникальные каждая по-своему, но обе способные лишать меня дара речи.
А потом мы приехали. Потом был магазин и витрина с самыми разными пирожными, и я никак не могла выбрать. Я так хотела есть, что мне казалось, я всё могу попробовать. И трубочки, и корзиночки, и бисквитные с кремовыми розочками.
- Так что тебе купить? – Диана склонилась ко мне.
От этого вопроса я только ещё больше растерялась.
- А можно два пирожных? – спросила я тихонько.
- Да хоть десять.
- Тогда можно трубочку и корзиночку с клубникой?
Уже стоя на кассе, мы неизвестно зачем набрали ещё каких-то сладостей в ярких блестящих упаковках, и Диана всё шутила, что если я съем это, то не смогу потом разлепить зубы. Она говорила со мной совсем как с маленькой, и мне это очень нравилось. Такой нежности и заботы в голосе я не слышала даже от родителей. Откуда в ней всё это? Откуда в её холодном, закрытом для всех сердце, нашлось столько участливой и искренней теплоты?
А когда мы стояли перед дверью подъезда, и Диана искала в сумке ключи, я вдруг подумала, что первый раз пришла сюда не к Маше. Я пришла к Диане. Страх и волнение смешивались во мне, рождая всё новые и новые грани этого переливающегося, искрящегося чувства.
Лестничные пролёты, тесная кабинка лифта, холод в пальцах и жар в сердце. Звон ключей в торопливых пальцах. Если и есть в этом мире счастье, то оно было прямо сейчас, здесь, в этих нервных движениях, случайных фразах, громком смехе, в этом тепле человека, случайно оказавшегося рядом. Никогда не знаешь, где найдёшь, не так ли?
Прошло уже действительно немало времени. Для меня это время тянулось долгими месяцами и годами боли, то горячими и вязкими, как кровь, то ледяными, как проточная вода. Но в конце концов всё забывается. В конце концов мы живём дальше. Но тот вечер мне до сих пор очень тяжело вспоминать. Как будто я погружаюсь в битое стекло.
Диана сварила какао. Без преувеличений, это было самое вкусное какао, что я когда-либо пробовала. Чёрт возьми, да с Дианой у меня было всё лучшее, что со мной когда-либо случалось.
- А по-моему, я всё-таки передержала его, - вздыхала она, пробуя какао из своей чашки.
- Нисколько. Оно восхитительное.
- Серьёзно?
- Ага. Особенно в сравнении с тем, что варит моя мама.
- Спасибо, - говорила она и смеялась. Она много смеялась в тот день.
Когда какао было выпито, и я сообщила, что наконец-то наелась, Диана молча, но довольно красноречиво посмотрела на меня.
- Ну ладно! Ладно. Тащи свой фотик.
- Ур-ра! – воскликнула она, сорвавшись с места. – Пойдём в мою комнату!
И, конечно, мне ничего не оставалось, кроме как с усталой улыбкой плестись за ней. И наверное, нужно сразу сказать, что дома было легче. Может, уже потому что тепло. Может, потому что на мне не было всей этой мешающейся верхней одежды, которую я всегда терпеть не могла. Но в какой-то степени было и труднее. Может, потому что дома мы были одни и на вопрос: «А что я здесь делаю?» у меня не находилось внятного ответа. А ответ очень скоро потребовался.
Она фотографировала меня в основном у окна. И получалось очень красиво. Даже я сама себе нравилась. Несколько снимков было на полу. Несколько - на её кровати, но совсем немного, потому что ей было неловко просить меня об этом. Если честно, я вообще не помню каких-либо пошлых намёков от Дианы. Вообще никаких намёков от неё не помню. Она всегда относилась ко мне очень осторожно. Иногда даже слишком.
Но те немногие фотографии, что были на кровати, оказались самыми лучшими. Самыми нежными. Волшебными.
- Знаешь, тогда на Машином дне рождения, - Диана вдруг опустила фотоаппарат и посмотрела на меня сверху вниз. – Тогда, когда ты уснула в этой самой кровати, я еле удержалась от того, чтобы сфотографировать тебя. Ты была такой милой. Но я подумала, что нехорошо делать это без твоего разрешения. Всё равно что украсть что-нибудь у человека, который тебе доверяет. И я решила, что если это Судьба, то случай ещё обязательно представится. Можно сказать, я просто заболела этой идеей. И вот. Случай представился, - она улыбнулась моей растерянности. – Можешь притвориться спящей?
- Попробую, - прошептала я и закрыла глаза. Я пыталась расслабиться, как если бы действительно спала, но не уверена, что у меня до конца это получилось. Диана была где-то совсем рядом, но я её не видела, только слышала, и было немного странно ощущать это. И мне казалось, что я сама куда-то плыву, как будто лежу на надувном матрасе, качающемся на волнах. Но страшно не было. Просто странно. Я не боялась очутиться в открытом море, я полностью доверяла человеку, которого видела третий раз в своей жизни. Даже после всего, что говорила о ней собственная сестра, я продолжала доверять Диане и просто лежала на спине с закрытыми глазами в чужой квартире, в чужой постели. Я доверяла, просто знала, что этот человек никогда не воспользуется моим доверием. Тогда я думала, что она просто не способна причинить мне боль. И в какой-то мере я оказалась права. Диана действительно никогда не причиняла мне боль. Сознательно.
А потом кто-то позвонил в дверь, и мой надувной матрас сильно покачнулся. Думаю, он попал в шторм. Я подскочила и в ту же секунду встала с кровати.
- Кто это может быть?
Но Диана растерялась не меньше меня. Она действительно не знала.
- Без понятия. У родителей ключи, они бы сами открыли, а друзья сначала позвонили бы в домофон, если только… - и тут она запнулась.
Я хотела спросить: «Если только что?», но не спросила. Диана уже что-то поняла, и я сразу увидела это в её глазах. И надо сказать, мне не понравилось то, что я увидела. Я помню, тогда мне захотелось закричать: «Не открывай! Не надо! Кто бы там ни был, пожалуйста, не открывай!». Но в большинстве случаев мы оставляем без внимания или просто подавляем те самые первые порывы, которые, так или иначе, оказываются самыми верными.
Диана положила цифровик на кровать и пошла открывать дверь, а я пошла за ней, хотя единственным моим желанием было спрятаться в шкаф. Но мы ведь храбрые девочки, мы не прячемся. Я просто сейчас пойду домой, подумала я.
Диана посмотрела в глазок, и её плечи вдруг как-то сразу опустились.
- Чего ты хотела, Вик? – спросила она, привалившись к стене, как будто ноги её подкашивались.
- Открой дверь, - ответил спокойный женский голос.
- А если я не хочу? – боль. Вот она та боль, что была в ней, когда мы столкнулись вчера в дверях.
- Не упрямься. Открывай.
Ещё какую-то долю секунды Диана колебалась, а потом повернула задвижку. И тогда я впервые увидела Вику. Но её голос, говорящий «открой дверь», запомнился мне почему-то лучше, чем она сама. Возможно потому, что этот голос, чуть шутливый, но неизменно спокойный, всегда заставлял Диану срываться с места и бежать на край света. От меня. От себя.
Вика была красивой молодой женщиной. Постарше Дианы. Она выглядела уверенной и взрослой. И конечно, я сразу разглядела сходство с Одри Хепберн. Причёска, макияж, тонкая изящная шея, открытая, несмотря на мороз, и расстёгнутое чёрное пальто, под которым были такая же чёрная трикотажная блузка и крупные бусы из жемчуга. На тонких пальцах крупные кольца. Создавалось впечатление, что эта женщина только что сошла с чёрно-белого плаката в комнате Дианы.
- Капризничаешь? – она улыбалась. – Только не говори, что не рада меня видеть, всё равно не поверю.
- Вот ещё. Я вообще-то занята, - буркнула Диана, не глядя а неё. А я вдруг подумала, что они даже чем-то похожи внешне. И знают друг друга уже давно. И очень хорошо знают.
- Занята? И чем же? Неужели уже наряжаешь ёлку? Не рановато ли? Я между прочим видела по дороге обалденные ёлочные шары чёрного цвета… - и тут она наконец-то заметила меня. В её спокойном взгляде при этом ничего не изменилось. – Что же ты не говоришь, что у тебя гости?
- Ты всё равно не слушаешь.
- Так познакомь же меня с этой девочкой.
Диана молчала и смотрела в пол. А мне вдруг стало дурно.
- Я… я уже ухожу! – заявила я, схватив с полки шарф и наматывая его на шею. – Я просто Машина подруга, забыла здесь кое-что и вот заскочила, чтобы забрать. А теперь мне пора бежать домой!
- Всё нормально, Аня, - отозвалась Диана совсем тихо. – Не обязательно тебе врать ради меня.
Я залилась краской.
- Да ладно, - Вика вдруг улыбнулась. – Мне всё равно, чем вы тут, ребята занимались. Не против, если я заскочу в ванную?
И не дождавшись разрешения Дианы, она сбросила сапоги и с хозяйским видом пошла по коридору. Диана одарила её спину колким взглядом. Мне показалось, слова Вики, что ей всё равно, задели Диану.
Я потянулась за пуховиком. Всё. Хватит с меня, думала я. Жила себе в своём скучном мирке и дальше жить буду.
- Прости, - сказала Диана. Она даже не пыталась меня задержать. И это так жутко злило меня, что я еле выдавила из себя:
- Да всё нормально. Это я не должна была приходить. Увидимся ещё в больнице. И не забудь про фотки, - я смогла улыбнуться. Тогда я уже научилась изображать улыбку. – Спасибо за какао и пирожные.
Она вздохнула. Так тяжело, даже не пытаясь скрывать свою боль, что я тут же показалась себе самой бесчувственной эгоисткой. Я ненавидела себя, но мне не за что было злиться на Диану. Так мне и надо, повторяла я про себя. Дура.
Я обулась, задержалась на секунду в дверях и сказала:
- Пока.
- Пока, - ответила она, избегая моего взгляда. И я вдруг подумала, что та Диана, с которой я познакомилась, которая была со мной всё это время, вдруг куда-то исчезла. Она совсем закрылась от меня. Стала другой. Чужой, холодной. Потерянной.
И я тоже была потерянной. Я прислонилось к стене лифта и хотела падать на нём вечно. Просто падать и чтобы двери никогда не открывались. И слёзы щипали глаза, а я всё никак не могла понять, почему плачу. Почему мне так плохо?
Я так и не сделала тот реферат по биологии про геном человека. И на следующий день получила свою первую законную двойку, но это не вызвало во мне никаких эмоций. Я еле смогла отсидеть шесть уроков и переполненная страхом, волнением и сожалением, а ещё какой-то болезненной радостью, поехала в больницу. Я так хотела увидеть её. Я думала мы сможем снова говорить и смеяться, как будто вчера ничего не было. Я готова была на всё. Но в тот день Диана не пришла в больницу.
Не пришла она и на следующий день. Моя жизнь превратилась в дорожку из битого стекла.
ГЛАВА 4
ХОЛОД
1
Моя комната всегда была очень холодной по утрам. Как будто всю ночь там не закрывались окна и ветер хлестал шторами. Иногда я даже просыпалась от этого звука, но шторы всегда висели неподвижно. Этот звук был таким же нереальным, как и ветер. Как и холод. Внутри меня.
Но в то утро было особенно холодно. Моя сестра говорила, что я морозоустойчивая, когда я предлагала ей свою одежду. Но это было не так. Просто я не хотела, чтобы она замерзла и всегда убеждала Машу, что мне тепло. Я часто лгала.
Но проснулась я тогда даже не от холода, а от запаха табака. Над моей головой собирался в кольца сигаретный дым и таял, расплываясь в какие-то бесформенные жуткие очертания. Я ненавидела этот запах. Ненавидела сигареты, и особенно дамские «Virginia Slims», которые курила Вика. Ненавидела, потому что после своего ухода она всегда оставляла пустую пачку, которую я не могла выбросить.
- Сколько раз говорить, чтобы ты не курила в моей комнате? – простонала я, поднимаясь.
Вика сидела на краю кровати, уже почти одетая, и улыбалась, видя, что я проснулась.
- Ты не дала покурить мне ночью, вот и расплачивайся теперь, - она улыбнулась ещё шире, как будто издевалась надо мной. Этот тон я тоже ненавидела.
- Тебе вообще бросать пора. Скоро станешь молодой мамочкой, а им курить противопоказано. Ты, кстати, ещё не беременна? – я помню, что мне всё хотелось уколоть её, но она никак не реагировала и продолжала улыбаться. Не потому, что хотела разозлить меня, просто она как всегда старалась быть доброй и мягкой со мной.
- Нет, слава Богу. Я не беременна. Мы с Сашей предохраняемся.
- Не рассказывай мне эти мерзости, - я встала с кровати и поплелась в ванную. Я думала, что если как следует разозлюсь на неё, не заплачу.
- Подожди, - она поймала мою руку.
- Чего ещё?!
- Злишься? – она уже не улыбалась.
- Да с чего бы мне злиться? Всё ведь отлично.
- Не иронизируй. Ответь честно.
Я молча смотрела на неё. Как я могла злиться на неё, такую милую по утрам, без косметики: теней и стрелок, загнутых пушистых ресниц и кроваво-красной помады? Такую расслабленную и тёплую, пахнущую моей постелью, моими духами. Такую беззащитную, с этой опущенной бретелькой. Как я могла злиться? Я ведь безумно любила её.
- Оденься. Холодно, - только и смогла сказать я.
- Заботишься обо мне? – снова игривая улыбка.
- Да ну тебя! – я вырвала руку и нашла в себе силы, чтобы уйти.
В ванной я простояла довольно долго, слушая шум воды и просто глядя на себя в зеркало. После встреч с Викой, таких редких и таких болезненных, я всегда казалась себе немного другой. Как будто часть меня, причем лучшая часть, живая и способная жить, осталась с ней. А из зеркала на меня смотрит только пустая оболочка.
Когда я вернулась, она была уже полностью одета и пыталась застегнуть бусы.
- Не поможешь? – обратилась она ко мне.
Мои пальцы коснулась холодного металла застёжки, но я всё медлила, глядя на её плечи. Она не торопила меня. Она знала, что я любуюсь ей.
- Это он тебе подарил? – я знала, что не должна спрашивать, что я только себе сделаю хуже, но ничего не могла поделать со своей ревностью, которая разливалась во мне серной кислотой и разжигала всё внутри до невыносимой боли.
- Он же мой жених. Ему положено делать подарки, - спокойно ответила Вика.
- Ты могла бы хоть ко мне приходить без напоминаний о нём по всему телу. Кольца тоже его? И серьги с жемчугом?
- Тебе незачем ревновать, - она повернулась ко мне, пытаясь улыбнуться, но на этот раз даже ей с трудом удавалось справиться с собой. – Ты всё равно лучше, чем он. Ты вытворяешь со мной такое, на что мужчины просто не способны.
- Обойдёмся без пошлостей, - я отвернулась.
- А что плохого в пошлостях? Это же весело!
- Всё тебе весело.
И как же мне хотелось, чтобы она ушла. И как же хотелось, чтобы осталась.
- Ну, перестань. Милая, не надо, - Вика порывисто обняла меня за шею, и я чувствовала как её бусы впиваются мне в грудь. Было больно. И я хотела, чтобы стало ещё больнее, и прижимала её к себе, сминая ткань трикотажной блузы. Мне хотелось оставить отметины на её спине. Но я просто не могла причинить ей боль. – Давай не будем драматизировать. Давай просто тихо… разойдёмся.
- А я и не собиралась ничего драматизировать. Просто кто-то тут решил выскочить замуж.
- Диана, успокойся. Не надо. Ты же знала, что вечно так продолжаться не может. Ты с самого начала знала.
- Знала, - эхом отозвалась я, крепче сжимая пальцы. Я думала тогда, что если отпущу её, то это уже навсегда. И тогда я просто умру.
- Мне двадцать четыре, у меня хорошая работа, у меня всё есть. Самое время выйти замуж.
- И хороший начальник, - уточнила я. – Я бы ещё поняла, если бы ты выходила за него по любви. Но этого, Вика, я понять не могу.
- Но я… - её руки опустились. Нет, не отпускай. – Но я люблю его.
- Любишь… - снова повторила я. – Тогда, тогда… зачем ты… - я совсем потерялась и забыла, что хотела сказать. – Зачем ты пришла ко мне вчера… после того, как я немного оправилась, ты снова пришла и набросилась на меня… зачем говорила всё это?
Зачем заставила хоть на секунду поверить, что всё ещё можно вернуть?
- Я просто… пришла попрощаться, Ди, - ответила она.
«Не называй меня «Ди», если больше не любишь!», - хотела закричать я, но подступившие к горлу слёзы мешали говорить. Попрощаться. Но ведь для этого совсем не обязательно было спать со мной. Зачем?
И тогда я поняла. Её глаза всегда говорили мне больше, чем её спокойный насмешливый голос. Она сделала это из жалости. Она просто жалела меня, не понимая, что этим делает только больнее.
- Ди, милая, послушай… Ты должна отпустить меня. Пожалуйста. Мне тоже очень тяжело, но отпусти. Я просто хочу устроить свою жизнь. Чтобы жить как все нормальные люди.
И это слово «нормальные» нанесло мне последний, можно сказать смертельный удар. А жалость в её взгляде лишила меня воздуха. И было так больно, что я не могла больше стоять и начала медленно оседать на пол, цепляясь за её одежду. Я сидела у её ног как собака, из последних сил сминая мягкую ткань её чёрных брюк, и шептала:
- Не уходи. Не уходи…
Вот видишь, до чего ты меня довела. Ты меня совсем сломала. Просто сломала. Так, что я готова была теперь ползать у твоих ног и умолять, унижаться.
- Я люблю тебя. Пожалуйста. Не бросай.
Она долго молчала, а потом сказала чужим, надтреснутым голосом:
- На Новый год мы уезжаем в Швейцарию. Оттуда сразу в Питер, где и будет свадьба. Где мы и будем жить. Мы будем очень счастливы. И ты тоже живи, Ди. И будь счастлива. Живи без меня, - Вика сделала неловкий резкий шаг назад, и мои пальцы разжались, и руки упали на пол.
Она поспешно схватила со стула свою сумочку, накинула на плечо и выбежала из комнаты. Она очень торопилась. Я слышала, как она обувается, как звенят вешалки и открывается дверь. Уходит. Вот уходит моя жизнь.
- Ты не закроешь за мной дверь? – услышала я её осторожный голос.
Я не сдвинулась с места и даже головы не подняла. Она, кажется, ждала несколько секунд, а потом я услышала стук её каблуков по лестнице. Даже лифт не стала вызывать.
А потом стало тихо.
Ушла.
Я коротко вздохнула и окончательно легла на пол, поджав под себя ноги. Меня тошнило, а перед глазами всё плыло куда-то – чёрное, белое – белое, чёрное. И слёзы всё текли. И я думала тогда, что от этой боли можно умереть.
Я думала, что уже никогда не смогу подняться.
2
Из холодного вязкого забытья меня вырвала заигравшая вдруг мелодия «My favorite game» The Cardigans. Я долго пыталась разлепить опухшие веки и сообразить, где нахожусь. Мелодия становилась громче и отдавалась в моей больной голове грохотом наковальни. Потом я вспомнила, что недавно поставила эту песню на звонок мобильника и поползла на коленях к столу, чтобы взять телефон.
Я даже не надеялась, что это Вика, но почему-то всё равно очень расстроилась, услышав Максима.
- Ты где?! – кричал он дурным голосом. – На зачёт прийти не собираешься?!
- Зачёт? – переспросила я, и, наверное, по моему голосу он всё понял.
- Эй, что случилось? – испугался он.
- Я… - я хотела объяснить, что случилось, но не сразу вспомнила. А когда вспомнила, уже не могла говорить.
- Что-то с сестрой?
- Нет… Она по-прежнему в коме.
- С Викой?
Я молчала. Я очень хотела бы всё объяснить ему и сказать, что не приду, чтобы меня уже наконец оставили в покое, но не могла, потому что от звука этого имени, её имени, я снова начала плакать.
- Значит, с Викой… - он вздохнул. – Ты дома? Я сейчас приеду.
Я тут же успокоилась.
- Эй, не надо приезжать! У тебя же зачёт! Ты же староста!
- Да чёрт с ним. Скажу, что у меня был понос, и я сидел на горшке весь день.
- Ужас. Может что-нибудь другое придумаешь?
- Вместе придумаем, когда пойдём на пересдачу. Жди, я скоро буду, - он отключился.
Я в отупении посмотрела на телефон. Руки мои дрожали, и сама я вся дрожала, как от сильного озноба. В квартире было очень холодно, и только тогда я вспомнила, что так и не закрыла дверь. Если бы мимо проходили грабители, они могли бы вынести все ценности, а я бы даже пальцем не шевельнула.
Я посидела ещё пару минут и встала. В конце концов, мы всегда встаём. Некоторое время мне пришлось постоять, держась за угол стола, чтобы вернуть утраченное равновесие. Потом я прошла в коридор, закрыла дверь, ни о чём не думая, не глядя по сторонам, и села на стул в кухне, чтобы ждать. За следующие полчаса я, кажется, даже не шевельнулась и смотрела в одну точку, которой оказалась блестящая ручка кухонного шкафчика, уже потёртая с одной стороны.
А потом пришёл Максим.
- Господи! – воскликнул он, едва увидев меня. Уронил сумку на пол и начал поспешно раздеваться. Я ему не помогала, просто стояла, прислонившись к стене. Он сам казался мне очень забавным тогда, взъерошенный, с раскрасневшимися от мороза щеками, взволнованный и с чернеющей щетиной на лице. Во время зачётной недели он частенько забывал побриться.
- Выглядишь ужасно, - сказал он.
- Спасибо, - буркнула я в ответ. – А что это за жуткая рубашка с оленями на тебе?
- О, спасибо. Я рад, что ты ещё в состоянии подкалывать меня.
- Не за что.
Он сделал шаг ко мне, взял мои руки в свои, слегка сдавил и констатировал:
- Ледяные. Почему у тебя так холодно? Чаю хочешь? Я печенья купил. Пойдём, тебе надо присесть, - он хотел снова усадить меня на стул на кухне, но я в ужасе шарахнулась от него.
- Не хочу на нём сидеть! Пойдём в зал…
- Конечно. Зал так зал.
В зале он усадил меня на диван, сам присел на краешек и пригладил мои растрёпанные волосы, убирая пряди с лица.
- Вот так намного лучше. Тебе какой чай: Эрл Грей или белый китайский?
- Эрл Грей.
Через пять минут Максим уже вернулся с дымящейся чашкой. Он неплохо управлялся на моей кухне, потому что ему было уже не впервой откачивать меня. И он ничего не спрашивал. Ждал, когда я сама заговорю.
- Где твои родители? – спросил он, когда я допила чай и поставила чашку на пол. Я уже не дрожала, но и тепло не стало.
- Ещё не вернулись. Они ночевали сегодня в больнице с Машей.
- Значит, ты была одна?
Я молчала.
- С Викой, да?
- Да. Она вдруг зашла вчера вечером.
- Всё-таки осмелилась? Поверить не могу!
- Она… сказала, что хотела попрощаться. На Новый год они… они с мужем улетают в Швейцарию… а потом… потом в Питер. Они… она будет жить там, - и тут меня как будто прорвало. Я говорила и говорила, настолько невнятно, что до сих пор удивляюсь, как Максим смог понять тогда весь этот бред. Я говорила и плакала, а он молчал и слушал. А когда я закончила, мне казалось, что он сам вот-вот заплачет. И мне хотелось сказать ему тогда, какой же он хороший и добрый, и как сильно дорог мне. В тот момент, в один из самых тяжёлых моментов моей жизни, он был особенно дорог мне. Можно сказать, незаменим.
- Надо же… У неё хватило наглости прийти к тебе ещё раз и оставить тебя в таком состоянии, - говорил он, не менее сбивчиво и взволнованно, чем я сама минуту назад. – Она ещё хуже, чем я думал!
- Не надо так. Не надо о ней плохо.
- И ты ещё защищаешь её?! Да ты должна её ненавидеть! Ужасная женщина!
- Я не могу её ненавидеть, - всхлипнула я. – Я люблю её.
- Но она тебя не любит! Она нехорошо обошлась с тобой, понимаешь? И даже по отношению к своему Саше она поступила отвратительно!
- Тебе не понять, что она чувствовала. Она была вчера такой… отчаянной, исступлённой.
- Если бы она хоть каплю любила тебя, а не думала только о себе, она бы не пришла.
- Ну и пусть. Ну и пусть, что она меня не любила. Я просто… просто не смогу держать на неё зла. Она ведь только хочет быть счастлива. Я не вправе ей мешать. Да ведь, не вправе?
Он вздохнул. Смахнул мои собравшиеся упасть слёзы и прошептал:
- Говоришь как святая. Боже, ты действительно очень любишь её.
- Люблю. Очень, - повторила я и заплакала.
Он обнял меня и долго не отпускал. Начинало темнеть.
3
С Максимом Селиверстовым мы сдружились как-то сразу, очень естественно, с первого сентября первого курса. Мне было семнадцать, и тогда я ходила с двумя косичками и галстуком, и помнится, была очень милой. Это было время, когда у меня с Викой всё только начиналось, когда у меня вообще всё начиналось. Я была ещё немного замкнутой, а если открывала рот, то говорила нарочито громко и заносчиво. Максим сказал, что я «гаркала как охрипшая ворона». Понятия не имею, что это значило, но, наверное, в этом была доля истины.
На собрании нашей группы и знакомстве с куратором мы сидели за одной партой, я у окна, он – с краю. Не думаю, что он вообще сел бы со мной, если бы не это единственное свободное место на первой парте и не его слабое зрение. Я даже немного обрадовалась тогда, потому что с мальчиками мне всегда было легче общаться в школе, хоть я и была задирой.
Первое, на что я обратила внимание – это его неумение усидеть на месте. Он ёрзал на стуле так, как будто тот стоял на открытом огне. Как же он будет высиживать лекции, если получасовое собрание выдержать не может, подумала я.
- С тобой всё нормально? – спросила я, когда он в очередной раз дёрнулся так, что закачалась парта, и я сама вздрогнула от неожиданности.
- Да! Да! Всё нормально! – заорал он на всю аудиторию и тут же покраснел и краем глаза посмотрел на меня.
Я улыбнулась. Он был очень стеснительным и робким. Наверное, моё присутствие его смущало. А потом, когда мы разговорились на следующий день, я узнала, что он учился в школе для мальчиков, и это его смущение сразу получило оправдание.
- Ого, ничего себе! Не думала, что такие заведения ещё остались, - сказала я.
Он снова смутился и начал теребить стальную пуговицу на своей бирюзовой рубашке.
- Это очень элитная школа, - сказал он, краснея.
- О, не сомневаюсь! – я заулыбалась его стремлению похвалиться. – Но это наверное ужасно – проводить всё время в окружении одних парней. Или может, ты гей?
- Что?! Конечно, нет! – он стал совсем красным. Как настоящий переспелый помидор.
- Да расслабься. Шучу, - и я похлопала его по плечу. Наверное, со стороны мы выглядели очень странной парочкой. Тощий скрюченный юноша с вечно всклокоченными волосами и нервными пальцами и прямо-таки излучающая уверенность и спокойствие угловатая девчонка, маленькая, но с большим галстуком. Он говорил тихо и сбивчиво, я - «гаркала как охрипшая ворона», он смущался, я – смущала, он любил девушек и я тоже. Но не это нас объединяло. Пожалуй, объединяла нас любовь к красоте, абсолютной красоте, которую так сложно поймать на плёнку. Поймать не тот момент, когда красота только зарождается или уже угасает, а именно тот миг, когда она находится на пике, на вершине, возвышается над всем прекрасным, что только есть вокруг.
На этом наши разговоры о гомосексуалистах закончились. Я не стала сразу говорить ему, что мне нравятся девушки. И даже больше, чем нравятся. А зря. Быть может, если бы я сказала это сразу, он не успел бы влюбиться в меня.
- Посиди со мной ещё, - попросила я в тот день. Когда Вика ушла от меня.
За окнами было уже совсем темно, и синий сумрак пробирался в комнату. Родители давно вернулись из больницы, но оставаться дома с ними – это всё равно что одной.
- Сказку рассказать? – спросил Максим, поудобнее устраиваясь на полу.
- Расскажи. Только чтобы обязательно конец хороший. Чтобы все были счастливы.
- Даже злая колдунья? – он улыбнулся.
- Да, даже колдунья. Пусть найдёт себе злого колдуна, и они полюбят друг друга. Главное, чтобы счастливы.
И мы вместе сочиняли добрую сказку. В этой сказке девочки любили мальчиков, а не других девочек. И никто никого не бросал и не разлюблял. Хорошая вышла сказка. А ещё мы пили чай, а мама даже соорудила нечто вкусное и накормила нас. Она была рада, что ко мне в гости пришёл парень. И я наконец-то согрелась и даже смогла смеяться. Как всё-таки хорошо, что он был со мной в тот день.
Ушёл Максим довольно поздно. И может, он засиделся бы и подольше, если бы мне вдруг не стало плохо.
- Что-то меня тошнит, - сказала я, поморщившись. – И живот болит. Похоже, у меня начались месячные.
- Это всё от стресса. Месячные раньше времени, - заявил Максим, помогая мне встать с пола.
- Много ты понимаешь, - буркнула я.
Я проводила его, пообещав завтра прийти на пары, сходила в ванную и за таблеткой на кухню. Мама мыла посуду, а отец возился со сломанным радиоприёмником. Классическая картина, от которой сразу становится теплее.
- Сегодня в больнице мы встретили ту девочку, - сказала мама. – Аня, кажется.
- Аня? – я повернулась к матери. И вид у меня, наверное, был такой, словно меня только что окатили водой из ведра.
Я ведь совсем забыла о ней. Даже не вспомнила Аню с того момента, как закрыла за ней дверь.
- Она спрашивала про тебя, а я даже не знала, что ответить, - продолжала мама. – Спросила, всё ли с тобой в порядке, и я сказала, что да. В порядке ведь?
- О… конечно.
- Она будет приходить в больницу каждый день. Я так тронута. Может, ей что-нибудь передать от тебя?
- Передать… Скажи, что я помню про фотки и скоро принесу.
- Хорошо.
Из кухни я вышла, уже забыв про ноющую боль внизу живота. Аня. Будет приходить каждый день. Спрашивала обо мне.
Я улыбнулась, доползла до своей кровати и рухнула на мягкое одеяло. Приятно, когда о тебе беспокоятся. Когда хоть кто-то думает о тебе. Наверное, если бы Ани не было со мной той ночью, месяц назад, я бы сошла с ума. В тот день Вика сказала мне, что выходит замуж. Я должна была остаться у неё, но от этой новости у меня внутри всё вспыхнуло и заставило бежать куда-то, без причины смеяться, впадать в отчаяние и совершать необдуманные поступки. Вот я и заявилась домой, испортив Маше праздник. Мне правда было очень жаль, что всё так вышло. Очень жаль.
Но, если бы я не пришла, я не встретила бы Аню. Быть может, вообще никогда не встретила бы. От этих мыслей мне сейчас становится не по себе. А иногда я думаю, что это даже было бы к лучшему.
Я лежала на кровати, разглядывая плывущие по стенам и потолку тени. Боль утихала, и меня начало клонить в сон. Я была не уверена, что хочу видеть Аню сейчас. Что я буду в состоянии говорить с ней, как ни в чём не бывало. Мне казалось, что я должна что-то объяснить ей, что-то должна ей, но я не понимала что. Я знала, что увижу в её большущих глазах ожидание и вопрос. Но что я могла ответить этой девочке?
Аня. Такая милая и смешная. Думаешь о ней – и становится теплее.
Нашим раненым сердцам нужно что-то, что поможет им вылечиться. Что-то, что будет заглушать боль и внушать уверенность в хорошем, добром, светлом. Но я никогда не думала использовать Аню, чтобы забыться. Я относилась к ней с трепетом и осторожностью с самого начала, потому что с ней я сама становилась другой. И мне нравилась та «я», которая воскресала в её присутствии.
Как будто я снова становилась семнадцатилетней девчонкой, вступающей в новую жизнь, с двумя косичками, смешным галстуком и жаром зарождающейся любви в сердце. Как будто снова всё лучшее и светлое было впереди. Не было только прежней уверенности. На её месте поселился холодный, отдающий зимним, ворвавшимся в комнату ветром, страх. Я боялась верить в лучшее. Я боялась обмануться снова.
И я хотела уснуть. Как Маша. А проснуться весной, когда все будут весело улыбаться и шуметь. Когда все вокруг будут счастливы.
Я до сих пор иногда хочу проснуться в этом мире.
4
Странно, но когда кто-то исчезает из нашей жизни, как бы много ни значил для нас этот человек, очень часто его отсутствие внешне никак не проявляется. Мы ведём себя по-прежнему, даже если хочется бегать, размахивать руками и кричать: «Я несчастлив!», «Я одинок!», «Мне больно, черт возьми!». Нормы приличия так много значат в нашей жизни: этикет, статус в обществе, хорошие манеры. Если бы я наплевала тогда на все эти нормы, я наверное, залезла бы на самую высокую башню и всем сообщила, что мне больше не хочется жить. Но прыгать, конечно, не стала бы. Просто иногда так хочется с кем-то поделиться. Проблема здесь даже не в нормах, а в том, что слушать никто не хочет. О чем бы ни говорили люди, они всегда говорят о себе, ведь так?
Прошёл месяц с того момента, как я услышала от Вики: «Мне нужно кое-что сказать тебе. Знаешь, я собираюсь выйти замуж». За это время я немного оправилась и жила, как раньше. Не было только переписки, телефонных звонков и встреч по выходным. Но я находила, чем залатать эти дыры. Поэтому, когда Вика ушла совсем, дав понять, что я нужна ей как собаке пятая нога, в моей повседневной жизни как будто ничего и не изменилось. Ведь за месяц я почти привыкла быть без неё. Если, конечно, вообще можно привыкнуть обходиться без человека, который всегда был для тебя смыслом жизни, чем-то святым, священным.
Мне казалось, что ничего не изменилось во мне. Я думала, что боль скоро утихнет. Я всегда была оптимисткой. Или просто реалисткой, потому что говорить о каком-то оптимизме в моей ситуации было сложно. Но иногда человек даже сам не в состоянии измерить глубину своей потери. Чаще всего это проявляется в мелочах. Случайно попавшаяся фотография, осколок воспоминания, говорящая тишина, какой-то знакомый запах, забытая пачка «Virginia Slims». Всё это похоже на ежедневные удары, мелкие, но способные в итоге выбить из сил до такой степени, что вдруг падаешь на пол и начинаешь просто выть. Это и есть та самая глубина. Как бы я хотела вообще никогда туда не заглядывать.
В ту пятницу, когда до Нового года оставалось два дня, а с учёбой было на какое-то время покончено, я смогла вздохнуть спокойно и наконец решиться на это. На поездку в больницу.
Я распечатала фотографии, что заняло немало времени, потому что я не могла отказать себе в удовольствии порассматривать каждую. Я не видела Аню неделю и теперь после всех этих застывших чёрно-белых образов мне захотелось услышать её живой голос и смех.
Я помню, как торопилась тогда, потому что боялась не застать её. Не сидеть же ей в больнице весь день. Меня уже не волновала Маша. Я часто забывала о ней. Наверное, это грешно, но моё внутреннее состояние было настолько неадекватным, а психика столь расшатанной, что говорить о какой-либо морали тоже не приходилось.
На улице было тепло и шёл снег. Последние дни уходящего года. Мне они так и запомнились нервными, полными вечной спешки, страха не успеть, не увидеться.
И пусть я бежала навстречу новой боли и ошибкам, но мне было куда спешить. Кто-то ждал меня. Кто-то спрашивал обо мне. Кто-то хотел увидеть меня. Хотела ли она? Я не знала, я боялась думать об этом. Всё время чего-то боялась. Я всегда была трусихой, хоть и стремилась казаться храброй и сильной. Особенно для тех, кто был дорог мне.
Я бежала, а нервный взгляд машинально отмечал удачные ракурсы, интересные виды. Иногда я жалела, что голова моя не фотоаппарат – моргнул и готов снимок. Тогда я могла бы всю увиденную по дороге красоту показать Ане.
Когда я ворвалась в холл больницы, пришлось остановиться и отдышаться, прежде чем идти дальше. Сердце выпрыгивало, а я продолжала обзывать себя то трусихой, то просто дурой. «Неужели ты думаешь, что она всё ещё сидит здесь и дожидается тебя после того, как ты не пришла ни разу за всю неделю?!», - думала я. Сейчас мне тепло вспоминать об этом. Это действительно было очень мило. И мне просто хотелось увидеть её. Просто так.
И, конечно, она была там. На нашем месте. Она читала какую-то толстую книгу, готовую вот-вот выпасть из её расслабленных тонких пальцев. Вялый взгляд скользил по странице, не выдавая ни капли интереса. Она похудела и как будто очень устала. Сердце защемило. Прости.
А потом она увидела меня. Глаза округлились, руки вздрогнули, и сама она вся дрогнула и выронила всё-таки книгу, которая оказалась первым томом «Анны Карениной». Неделю назад я бы, наверное, засмеялась, но сейчас было слишком грустно. Я смогла лишь просто улыбнуться и сказать:
- Привет.
- Привет! – от волнения у неё перехватило дыхание. Неужели она действительно так рада меня видеть?
Я наклонилась, подняла книгу и вручила ей.
- О, тяжеленная! – сказала я. – Кирпич, а не книга. Я бы её держать устала, не то что читать.
Её лицо просветлело. Я села рядом.
- Но ты ведь читала? – спросила она.
- Да. Давно. Наверное, тогда она ещё была тоньше.
Она рассмеялась, и сердце снова защемило. Я сама не понимала, как не хватало мне её смеха.
- Сколько же тебе тогда лет?
- Много. Очень много. Парочка веков точно уже стукнула, - в тот момент мне казалось, что я нисколько не преувеличиваю.
- Ты как вампир, что ли? – она продолжала тихонько хихикать.
- Не совсем так. Вампиры же мёртвые, а я живая и не пью кровь, - заявила я с гордым видом.
- Тогда ты как горец Дункан Маклауд! – Аня снова прыснула со смеху, представив меня в этой роли.
Мне уже и самой стало смешно.
- Угадала. Хожу отрубаю головы на досуге, - я потянулась к карману. – Где тут мой складной топор?
- Могу свой одолжить.
- О, вы так любезны. Мне уже давно приглянулась ваша голова.
Вот и встретились, называется. Сидим хохочем на весь коридор из-за какой-то ерунды и никак не можем остановиться. Как маленькие. Но почему мне так легко с ней?
- Так вот зачем ты так на меня смотришь! Хочешь заполучить мою голову?
- А как я смотрю?
- Ну… - она запнулась, растерянная улыбка застыла на губах. А я, если и впивалась в неё взглядом, то не отдавала себе в этом отчёта.
- Просто я давно тебя не видела, - сказала я честно.
Она покраснела. Она не спрашивала, почему меня не было. Она ничего не спрашивала про Вику. Вообще никогда о ней не спрашивала. Как будто знала, что мне будет больно, что я не хочу даже вспоминать об этом. Но от того, что она ничего не спрашивала, я начинала чувствовать себя виноватой. Мне всё казалось, что я должна ей что-то объяснить, но я не знала, как начать.
- Ты приходила сюда каждый день? – спросила я.
- Да, - она притихла и отвела взгляд.
- Не стоило. Ты ведь очень устала. И плохо питалась, наверное.
- Нет. Я обедала в школьной столовой.
- Но там же невозможно обедать! Детей пичкают всякой отравой!
- Да, и поэтому я не ела, - призналась Аня.
- Глупенькая. Нельзя же ходить голодной весь день. Мозги работать не будут, - я легонько постучала по её макушке. – А то ведь я раздумаю отрубать глупую голову. Я согласна только на умную и красивую.
Её лицо снова осветилось улыбкой.
- Ты должна беречь себя, - я вздохнула. – Тем более, что в Машином состоянии всё равно нет никаких изменений. Если бы что-нибудь случилось, я позвонила бы тебе.
- Но ведь я не только из-за Маши…- она замолчала, сама испугавшись того, что успела сказать.
Если честно, я тоже немного испугалась. Значит, она приходила ещё и чтобы увидеться со мной. Тепло.
- Я… - я понимала, что после такого признания мне всё же придётся кое-что объяснить, но слова ускользали от меня, разбегались, таяли, и мне просто хотелось произносить её имя. – У меня были кое-какие проблемы. И зачётная неделя навалилась как всегда неожиданно… Прости. Я должна была позвонить тебе.
- Но ведь… - похоже Аня тоже разучилась говорить. – Но ведь ты не знаешь мой номер.
- Знаю. Он есть в Машиной записной книжке. В следующий раз я позвоню обязательно. Ты волновалась?
- Да… я…
- Прости, - повторила я. – Теперь я со всем разобралась. Так что такого больше не повторится.
Я говорила это совершенно искренне, ведь тогда я действительно была уверена, что с Викой всё кончено. Тогда я ещё не думала, что стоит ей только поманить меня своим наманикюренным пальцем, как я снова сорвусь. Получается, я врала Ане, сама того не желая. Прости.
- Я принесла кое-что, чтобы загладить свою вину, - я открыла сумку и достала пакет с фотографиями. По толщине он едва ли уступал «Карениной».
- Это всё мне?!
- Конечно. Я могу ещё в цифровом варианте отдать. Выложишь на свою страничку в интернете, чтобы все знали, какая ты красавица.
Мне нравилось смотреть, как она смущается. Готова поспорить, что раньше никто не называл её красавицей. И было очень приятно осознавать, что я первая.
И вот тут что-то со мной и случилось. Нет, конечно, оно случилось намного раньше, но в этот раз я совсем рехнулась. Здравым умом я никогда похвастаться не могла и частенько говорила или делала что-то раньше, чем успевала подумать. И потом часто жалела об этом. Но только не в этот раз.
- Аня. Я хочу попросить тебя кое о чём.
- Да? – я смотрела в её глаза и думала, что она готова к любой просьбе. И любую выполнит. От этой мысли мурашки бежали по коже.
- Приходи ко мне на Новый год. Пожалуйста. Если тебя со мной не будет, я сойду с ума.
- Но… я… только если мама отпустит.
- Отпустит. Я умею договариваться с женщинами.
- О, не сомневаюсь! – она улыбнулась. - Я пришла бы с удовольствием.
- Хорошо, - и я улыбнулась в ответ.
Да, в конце концов нам кажется, что мы привыкаем. Больно, холодно, страшно, всё равно сколько раз, мы по-прежнему остаёмся живы. Бежим, срываемся, смеёмся, когда надо бы плакать, рискуем и всё хотим поймать что-то недосягаемое, ускользающее. Всё равно что пытаться угнаться за летящими птицами. Мы тоже летаем и падаем, разбиваемся, но поднимаемся. Ради чего? Ради одного. Только ради одного.
Мы просто хотим быть счастливы.
ГЛАВА 5
ЖЕЛАНИЕ
1
Сколько я себя помню, Новый год мы всегда встречали у бабушки. Её дом на другом конце города, так что туда не наездишься так часто, как хотелось бы. И бабушка живёт одна. И очень любит, когда мы приходим. Я или Маша. Вместе мы не приходим никогда, и Новый год – это единственная возможность собраться всей семьей.
Так всегда было. Только бабушка умела примирить всех нас, хоть на один вечер помочь нам ощутить себя частью одного целого, большого и тёплого, называемого домом и семьей. Я очень любила её.
Но в тот год я хотела быть с Аней. Маша лежала в больнице в коме, и я не видела смысла в том, чтобы встречать Новый год без неё. В такой ситуации я вообще не видела смысла в празднике. У меня в груди разрасталась и поглощала всё чернильная пустота, и мне казалось, что мир мой рушится. Вики нет, а значит ничего нет, Маша в таком состоянии, из которого редко возвращаются. Всё, к чему я привыкла, всё, что я любила, пусть и неосознанно, но оттого не менее сильно, превращалось в щепки, в мелкие бесполезные обломки чего-то значимого и светлого когда-то и тусклого и безжизненного сейчас. И что-то неотвратимо менялось в моей жизни, но я не хотела этих перемен и гнала их от себя. И я боялась. Просто боялась.
И только моя бабушка была настоящей, неизменной. Она была частью того мира, к которому я привыкла. Она была чем-то нерушимым, как аксиома.
Когда мне было плохо, я всегда приходила к ней. Может, это эгоистично. Но мне просто некуда было идти, а дома было пусто и холодно. Поэтому утром тридцать первого декабря я встала пораньше, села в полупустой салон замерзшего сонного автобуса и поехала к бабушке. Аня должна была прийти ко мне около трех часов дня, так что времени было предостаточно. Я надеялась, что бабушка поможет мне привести мысли в порядок перед встречей с Аней. Потому что меньше всего мне хотелось просидеть перед ней всю ночь с кислым лицом. Мне хотелось смешить её и слушать её лёгкий мягкий смех, оседающий в моём сердце живительными каплями какого-то чудодейственного лекарства, имени которого я не знала.
В тот день я надела свой голубой свитер со снежинками. Я всегда надевала его к бабушке и вообще всегда, когда хотела почувствовать себя защищённой. А ещё, одеваясь, я вспомнила, что он понравился Ане и улыбнулась. Всегда есть какие-то приятные воспоминания, которые даже ледяное неприветливое утро способны сделать теплее. Аня делала мой замкнувшийся на внутренней боли и пустоте мир теплее.
К моему приходу бабушка приготовила мои любимые блинчики, и уже с порога я почувствовала их запах, а ещё сгущёнки и мандаринов. Бабушка была очень рада меня видеть, и я сразу ощутила себя виноватой за нарушенную традицию, за то что вечером меня не будет, за то что я вечно какая-то не такая, неловкая, неправильная, несчастная.
Она обняла меня, холодную, дышащую морозом и зимой, и руки её были большими и привычно тёплыми. И я подумала тогда, что расплачусь, снова расплачусь как при Максиме, потому что я слабая, жалкая. Несчастливая.
- Что-то случилось у моей девочки? – спросила она, взволнованная от моих судорожных объятий и прерывистого дыхания.
- Ничего. Ничего, - повторила я, приходя в себя. – Просто соскучилась по тебе, бабуля. Очень.
- А я блинчики испекла, - она улыбнулась и отстранилась. – Дай я посмотрю на тебя. Ты, кажется, ещё выросла.
- Да куда уж, - я тоже заулыбалась, а в глазах застыли слёзы, и я боялась, что они упадут.
- Выросла, - сказала она с уверенностью. – Красавица моя. Такая взрослая девочка. Уже выше своей бабули.
- Это просто ты уменьшилась. Разогнись и снова станешь выше.
И она выпрямила спину, кряхтя, и кокетливо поправив волосы.
- Ну, как я тебе?
Я рассмеялась.
- Ты чудо!
- А то! У тебя ещё совсем молодая бабушка.
Она знала, что со мной что-то не так. Сразу почувствовала это и знала, что я вру. Но как я могла сказать правду? Разве имела я право так огорчить свою милую бабулю? Я просто хотела, чтобы она спокойно доживала свою жизнь и не догадывалась, что я такая. Я не могла нанести ей подобный удар. Я хотела, чтобы она жила дольше.
- Прости меня, - сказала я вдруг.
- За что, милая?
- За то что… сегодня не смогу прийти.
- Ничего. Это ничего. Тебе нужно немного развеяться. Полезно встретить Новый год с друзьями.
- Но я… Я даже не знаю, правильно ли отмечать что-либо в такой ситуации.
Мы прошли на кухню. Я со вздохом опустилась на табурет.
- Я думаю, в этом нет ничего плохого, - тихо ответила бабушка. – Тебе со сгущёнкой или с вареньем?
- Со сгущёнкой.
- К тому же, один раз можно и нарушить традицию. А в следующем году мы снова будем все вместе. Когда Маша поправится.
- Да, конечно. Обязательно.
А потом мы пили чай и было очень вкусно. И я вдруг захотела, чтобы Аня тоже попробовала блинчики моей бабушки. Я подумала, что они очень понравились бы ей. Она ведь такая сластёна. И я улыбнулась.
Мы говорили о моей учебе, о родителях, о морозах и бабушкиных больных ногах. В те дни она уже ходила совсем плохо. Но она не жаловалась. Мы не говорили только о Маше, потому что я всеми силами избегала этой темы. Я хотела, чтобы наш разговор вышел беззаботным и светлым, как всегда бывало в детстве, когда я забиралась с ногами на бабушкину кушетку, прижимая к груди большую кружку горячего чая или морса из свежих ягод, если было лето. Тогда я могла часами слушать её истории о тех временах, когда Одри была ещё молодой. А бабушка только и успевала подливать мне чай и шутить, что ночью я описаюсь. А я жутко обижалась на неё за это, потому что считала себя уже совсем большой девочкой, а большие девочки не писаются в кровать.
Я знала, что так уже никогда не будет. Какими бы судорожными и отчаянными ни были мои попытки ухватиться за уцелевшие обломки детства, далеко я на них всё равно не уплыву. Детство уходит, и приходит время, когда бабушки начинают спрашивать что-нибудь вроде:
- А как там у тебя с женихами? Замуж-то ещё не собираешься?
Я не выдержала и скривилась. Понятное дело, об этом мне тоже говорить не хотелось.
- Что за недовольное лицо? – она весело засмеялась. – В твоём возрасте я уже родила твоего дядю Митю.
- Я не тороплюсь, - я попыталась улыбнуться, но улыбка вышла нервной.
- Да, ваше поколение совсем другое…
Опасаясь дальнейших рассуждений на тему «отцов и детей», я решила спросить то, зачем собственно говоря и пришла, не отдавая себе же в этом отчёта.
- Я давно хотела спросить… - прошептала я, опустив глаза на пустое чайное блюдце. Капля чая застыла на самом краю и никак не хотела стекать вниз. Какое-то время я смотрела на неё, не зная, как продолжить.
- Да, милая? Что ты хотела?
- Ты… То есть, вы с дедушкой так любили друг друга с самой юности. Вы всегда были вместе. Ты говорила, что хотела бы состариться вместе с ним и заставить его отрастить длинную бороду, за которую бы его дёргали внуки и правнуки.
- Да, - она улыбнулась, и тусклые глаза её увлажнились. В них снова загорелась жизнь. – Мы любили мечтать о нашей старости.
- Но он… Дедушка умер так рано. Я даже почти не помню его. Как ты смогла пережить это? Просто… я не понимаю, как… - я запнулась, потому что слёзы уже подступили к горлу, и единственное, чего я хотела - это перенестись в тёплый летний день, на двенадцать лет назад и пить там морс, и выплевывать дурацкие малиновые семечки, которые всё время застревали в зубах. Тогда я ещё не знала, что можно потерять кого-то навсегда, тогда я думала, что все, кого я люблю, всегда будут рядом. Что только лишь одной моей любви уже достаточно для этого.
Я думала, что расстрою бабушку этим вопросом. Но её глаза снова стали сухими, и в них не было ничего кроме беспокойства за меня.
- Никак, - ответила она. – Я просто жила и всё. С этим ведь ничего не поделаешь, даже если очень захочешь.
- Но… как же смириться? Я не понимаю, как… - и тут я уже не могла говорить. Перед глазами стояли только бусы из жемчуга, проклятые бусы появлялись всякий раз, когда я закрывала глаза. И я видела, как она уходила, бросая меня. А потом её образ сливался с Машиным, и мне казалось, что Маша тоже собирается бросить меня. Уйти навсегда.
- Так что же у тебя всё-таки случилось? – спросила бабушка тихо и осторожно.
- Ничего, - ответила я и заплакала.
И я ненавидела себя за эту очередную слабость, потому что так хотела всегда быть взрослой и сильной. Потому что знала, что Вика не стала бы плакать. Но как же всё-таки это больно. Я просто не могла остановиться.
2
Я многое рассказала ей в то утро, пока на большой тарелке остывали блинчики, а за окном валил снег. Сказала, что меня бросил самый дорогой и близкий человек, умолчав лишь о том, что человек этот – женщина. Сказала, что не знаю, как принять это и снова начать жить. Тогда я была уверена, что уже никого не смогу полюбить снова и об этом тоже сказала. Я думала, что она усмехнётся и начнет разубеждать меня в этом, уверяя, что всё у меня ещё впереди. Но она не стала.
- Ты всё ещё сильно любишь его, да? – спросила она.
- Да, - выдохнула я, не веря, что говорю об этом с бабушкой.
- Тогда ты можешь утешаться только тем, что он жив. С ним всё хорошо. Разве не это для тебя главное?
- Да, но…
- Мы всегда хотим, чтобы те кого мы любим, были счастливы. Это главное для нас. Если он не может быть счастлив с тобой, ты не вправе его держать. Потому что он всё равно уйдёт рано или поздно. Лучше рано. А ты подумай о себе. Смени обстановку, выбрось всё, что напоминает о нём. Встреться с друзьями. И проводи с ними как можно больше времени. Тебе нужны люди сейчас. Люди всегда спасают нас. Когда умер дедушка, со мной были вы с Машенькой. Со мной были мои дети, мои подруги-бабули. И как видишь, я до сих пор жива и держусь очень даже бодро, - и бабушка улыбнулась.
И я вдруг улыбнулась тоже. Слёзы уже не текли, я только тихонько всхлипывала и улыбалась, глядя на свою любимую бабушку. И боль понемногу отпускала.
- Всё проходит в конце концов, - сказала она. – И пусть не сразу, но ты обязательно полюбишь снова.
- Правда? – спросила я, и собственный голос показался мне совсем детским.
- Конечно. Ты только не замыкайся. Одержимость одним человеком ни к чему хорошему не приводит.
- Угу, - я снова всхлипнула, но уже не так судорожно. В груди разливался какой-то неведомый ранее покой. Не апатия, которая иногда наваливалась на меня во время последней недели, когда хотелось закрыть глаза и не просыпаться, а именно покой. Что-то во мне успокоилось. Мне просто стало легче дышать. Просто легче.
- Спасибо, бабуль, - сказала я уже почти твердым, почти своим голосом.
- На здоровье, милая. Налить тебе ещё чаю?
И мы ещё какое-то время посидели за столом. И больше уже не говорили об этом. Я уже не помню, о чём шла речь, помню только, что мы смеялись. Как будто и не было всех этих слёз, дрожащих рук, отчаянных вопросов и чего-то шевелящегося, острого, разрывающегося в самом сердце.
А когда я уходила, бабушка подарила мне новый свитер. На этот раз светло-сиреневый с большим белым цветком на груди и цветами на рукавах.
- Пусть самые красивые цветы распустятся у тебя в сердце, милая, - говорила она, обнимая меня. – Пусть Новый год станет счастливым для тебя. И передавай привет Маше. Я уверена, скоро вы все вместе придете ко мне.
- Да, обязательно. А ты береги себя.
И было легко. И было спокойно. И я не знала, как выразить благодарность, что переполняла меня.
- Я ещё завернула тебе блинчиков, - сказала она, закрывая за мной дверь. – Когда придёшь, разогрей. Попьете чай с друзьями.
- Хорошо. Спасибо, - я улыбнулась и помахала ей рукой, совсем как в детстве.
И снова я почувствовала себя маленькой. И мне казалось тогда, что бабушка будет всегда. Всегда будет кормить меня блинчиками и вытирать мои слёзы, наливать мне чай и смеяться над моими детскими заботами. Бабушка всегда была и будет, думала я в тот день, когда она закрывала за мной дверь в своём старом зелёном халате в горошек и пушистых клетчатых тапочках, с волосами, завязанными в пучок.
С того дня она прожила всего четыре года, и сейчас я уже с трудом могу вспомнить её лицо.
3
Я не любила свою пустую квартиру. Я так привыкла возвращаться по вечерам и видеть прочерчивающую коридор тусклую полоску света из Машиной комнаты. Моя сестра всегда была дома, учила уроки с таким милым упорством и никогда не просила моей помощи. Она всегда была. Её присутствие ощущалось, даже если мы вообще не пересекались за день. Я просто знала, что она в своей комнате. Я слышала её шаги и скрип половиц, слышала, как она раздвигает шторки по утрам. Она всегда сама раздвигала шторки. Когда мы были маленькими и спали в одной комнате, моя сестра всегда вставала первой. Она просыпалась, чтобы помолиться, а я делала вид, что сплю и слушала её робкий сбивчивый шёпот.
Сегодня дома было тихо. И я тоже старалась не шуметь, медленно разуваясь, медленно вешая пальто, и на цыпочках пройдя по коридору, остановилась перед дверью её комнаты. С тех пор, как Маша попала в больницу, я не заходила туда ни разу.
Я приоткрыла дверь, и мне казалось, что я сейчас увижу её сидящей на кровати или стоящей у окна с книгой. Я вдруг подумала, что очень давно не слышала её голоса, не видела, как она протирает запотевшие с мороза стёкла очков и щурится. У неё всегда было плохое зрение.
Остановилась я перед письменным столом. Тетради были сложены в аккуратную стопку, на каждой - прозрачная обложка. Ручки одна к одной стояли в пластмассовом оранжевом стаканчике. Моя рука невольно потянулась к ним, но замерла и снова опустилась. Маша запретила мне прикасаться к её вещам. Сказала, что пальцы у меня в грязи.
И впервые это воспоминание вызвало во мне не приступ жгучей обиды, когда слёзы ненависти колют глаза, а сожаление. Я чувствовала сожаление за себя. За то, что я была такой. Мне впервые захотелось попросить за это прощения у Маши. Как будто я в самом деле была виновата, как будто это из-за меня она лежит сейчас в больнице. Мне казалось, что я действительно смогу сказать «прости», только если она очнётся. Я смогу извиниться, только, пожалуйста, пусть она будет жить.
Я в самом деле верила в это, когда выходила из её комнаты, плотно закрывая за собой дверь. Так плотно, как будто хотела запечатать там какой-то секрет. Но ведь секретов не было. Только не у нас с Машей. Она всегда знала обо мне всё то, о чём я молчала.
Когда раздался звонок домофона, для меня это стало полной неожиданностью. На часах десять минут четвертого. Ну конечно. Аня. Я кинулась к двери, споткнулась, ухватилась за стену и, сорвав трубку едва ли не с проводами, выдохнула:
- Да!
- Это я, - услышала я её тоненький неуверенный голос. – Аня.
- Заходи, - я нажала кнопку, повесила трубку и беглым взглядом окинула сумрачную квартиру. Вроде бы нигде ничего не валялось. Вроде всё как обычно, только тихо.
И я посмотрела на себя в зеркало прихожей. Улыбнулась своему взволнованному отражению. Сейчас уже не будет тихо. Сейчас мой дом наполнится её голосом, её смехом и тихими шагами. Она пришла. Просто пришла, потому что я её попросила.
И я открыла дверь и ждала, когда Аня выйдет из лифта, прислонившись к бетонной стене. Я подумала, что она наверное замёрзла и нужно напоить её чаем с домашними бабушкиными блинчиками, и улыбнулась снова. В те дни Аня была единственным человеком, который мог вызвать мою искреннюю улыбку.
- Привет, - Аня тоже заулыбалась, увидев меня. Она была в голубом полосатом шарфике, который доставал ей чуть ли не до носа и покрылся легким инеем от её тёплого дыхания.
- Привет, - отозвалась я и больше почему-то ничего не могла сказать. Мне очень нравились выбившиеся из под шапки с помпоном пряди её волос, намокшие от снега. Нравился румянец на её щеках и блеск в глазах, затенённых сенью длинных ресниц. Нравились её руки в пушистых перчатках, и мне хотелось смотреть, как она дует на замёрзшие пальцы. А ещё очень хотелось обнять её. Но я только сделала шаг назад, пропуская её в прихожую.
- Нормально доехала? – спросила я, немного не своим голосом, и потому что надо было что-то спросить, а не смотреть на неё этим странным взглядом, который пугал её. А я знала, что пугал.
- Да, только народу много было…
- Замёрзла?
- Чуть-чуть.
- Я очень рада, что ты приехала, - прошептала я, и мне ещё много чего хотелось прошептать. Я подумала вдруг, как это здорово было бы – шептать ей на ухо что-нибудь милое. Но я не могла себе этого позволить. Я и так слишком часто смущала её. Чаще, чем следовало.
Вот как сейчас например. Смотрит в пол, теребит свои пушистые перчатки, дышит часто и прерывисто, не зная, что ответить мне. А я смотрю на её покрасневшие пальчики и схожу с ума от совершенно дикого желания обхватить их своими ладонями и согреть тёплым дыханием.
- Раздевайся пока. Я включу чайник, - сказала я и прошла на кухню.
Со мной всё нормально, говорила я себе. Просто нервы немного расшатались. Сначала у бабушки, потом мне стало плохо в Машиной пустой комнате. Я просто соскучилась по человеческому теплу. Мне просто нужен кто-то рядом в тяжёлый для меня период, убеждала я себя. Мне нужна она рядом. Только Аню я могу сейчас видеть. Почему?
- Любишь домашние блинчики? – спросила я, когда её тоненькая фигурка показалась в кухонном проёме.
- Люблю. Но мама чаще покупает, чем сама готовит.
- Тогда садись. Сейчас я буду тебя кормить. Моя бабушка печёт изумительные блинчики.
- Твоя бабушка? – удивилась Аня, усаживаясь за стол.
- Ага. Я вообще-то только что от неё. И не с пустыми руками, - я поставила тарелку с блинчиками в микроволновку.
- А мы… Мы сегодня будем совсем одни? – её голос дрогнул, и у меня внутри тоже что-то дрогнуло и покачнулось. Я стояла к ней спиной и думала, что лучше мне не поворачиваться.
- Да, - я запустила руку в волосы, как всегда делала, когда нервничала. – Родители сразу с работы уйдут к бабушке. Они всегда встречают Новый год вместе.
На какой-то миг мне показалось, что она боится меня. Боится, что если мы останемся совсем одни на ночь, я могу сделать ей что-то плохое. От одной мысли об этом у меня в груди похолодело, но потом я поняла, что Аню волнует другое.
- И точно больше никто не придёт? – спросила она.
- Нет, а кто ещё может… - я запнулась. Так вот оно. Мне всё-таки не удалось избежать этих оправданий.
И тогда я повернулась к Ане, потому что есть вещи, которые лучше говорить в глаза. Она ждёт, в глазах застыл вопрос. Она ведь имеет на это право. Она должна доверять мне, потому что если этого не будет… Если доверие между нами иссякнет, то… Я так и не смогла закончить эту мысль и сказала настолько твердо, насколько могла:
- Она не придёт. Вика не придёт.
И она тут же покраснела, испугавшись моей прямоты. Опустила взгляд и снова подняла, как будто хотела спросить что-то ещё, но не решалась.
- А это ничего… Ничего, что мы, - она выдохнула и продолжила. – Ничего, что мы вместе будем встречать? Она не рассердится?
Неприятно. Как же неприятно получилось. Меньше всего мне хотелось впутывать Аню в наши с Викой разборки.
- Не рассердится. У нас с ней всё кончено, Ань. Так что пусть тебя это не беспокоит.
И она успокоилась от этого. Я видела, что успокоилась. Даже повеселела, и мы обе смеялись за чаем, и Аня хвалила блинчики и уплетала сгущенку ложкой, облизывая сладкие перепачканные губы.
И в тот вечер имя Вики больше ни разу не прозвучало. Но я не могла забыть его. Оно висело надо мной, как грозовая туча, и изредка я слышала раскаты грома. Я гнала от себя любые мысли о ней, но всё равно ловила себя на том, что вспоминаю её хрипловатый смех, её колени и ключицы, её спокойный бархатный голос и пальцы, чиркающие колёсиком зажигалки.
Она была далеко. В далёкой Швейцарии, и сотни километров разделяли нас. Но мне казалось, что она здесь. Где-то между мной и Аней, где-то в глубине, где темно и тихо. Мне казалось, что я сплю наяву и вижу её во сне.
4
Мы вместе собирали и наряжали маленькую искусственную ёлку. Если бы не Аня, я ни за что не стала бы доставать эту пыльную картонную коробку из под кровати. Но мне хотелось создать ощущение праздника хотя бы для неё. И Аня с таким детским восторгом возилась с игрушками и гирляндой, что понемногу это ощущение начало приходить и ко мне.
- Что это? – спросила вдруг Аня.
Я повернулась к ней и чуть не выронила ёлочный шарик, спасло только то, что нитка зацепилась за палец. Всё-таки с нервами у меня совсем плохо стало.
Аня держала в руке и с любопытством разглядывала диск с фильмом «Детский час» с Одри Хепберн, который я когда-то закинула под кровать. Аня смахнула с него пыль и сказала:
- Такой фильм я не видела. На моём диске его вообще нет.
- Вот и хорошо, что не видела. Дай-ка его мне, - я протянула руку, но Аня как будто и не слышала. Она перевернула коробку, собираясь прочитать аннотацию.
- Хороший фильм? – спросила она.
- Тебе не понравится. Давай сюда, - я подумала, что, пожалуй, слишком резковата с ней, но в голосе непроизвольно появились истерические нотки, и мне хотелось вырвать диск у неё из рук.
- Почему не понравится?
- Потому что… Потому что… - я пыталась вспомнить, что написано в аннотации, но в голове всплывала только фраза «классика лесбийского кино».
Аня читала, а у меня так и не хватило наглости вырвать у неё диск. Да и было уже поздно, потому что на её щеках расплылись капли румянца, а губы приоткрылись. Кто вообще изобрел эти дурацкие аннотации на дисках?!
- Я же говорю, это плохой фильм. Тебе не стоит его смотреть, - я нервно усмехнулась.
- Он… про двух девушек? – она подняла на меня взгляд, от которого у меня сразу перехватило дыхание.
- Э-э-э… ну, не совсем так, - я замялась и вдруг сказала: - Да, про двух девушек. Но это старый фильм, черно-белый, так что ничего такого.
- Тогда, может быть, посмотрим его вместе? Я никогда не смотрела таких фильмов.
А вот тут я совсем растерялась. Мне становилось, мягко говоря, не по себе от мысли, что мы будем смотреть с Аней одни дома фильм «про девушек». Мне вообще не хотелось, чтобы она смотрела такие фильмы, да ещё и с такой, как я. Двусмысленная ситуация какая-то. По крайней мере, так говорила разумная часть меня.
- Это грустный фильм, - моя разумная часть заговорила в голос. – Драма. С плохим концом. Не очень здорово смотреть такое в праздник, как думаешь? Только настроение себе испортишь.
Я закусила губу. Потому что была во мне ещё одна часть, которая уже готова была сунуть диск в плеер и нажать на «play». Была во мне часть, которая почему-то очень хотела, чтобы Аня посмотрела этот фильм, и ещё много фильмов на подобную тему, коих у меня было достаточно. Причём, не все из них можно было смотреть детям до восемнадцати и даже до шестнадцати. Но мне хотелось, чтобы она смотрела. Это было похоже на невыносимый зуд.
- А мы потом комедию посмотрим, - она обезоруживающе улыбнулась. – Мне обычно помогает. Тем более что мне начинают нравиться драмы.
Я вздохнула. Разумная часть уже не знала, что возразить, а неразумная ликовала и манила меня к лежащему на диване пульту. Конечно, я как и всегда, послушалась свою неразумную часть. Я была слабой. Но в тот момент мне показалось, что во всем этом действительно нет ничего плохого.
- Хорошо. Давай посмотрим, - сказала я с невольным облегчением, что удалось прекратить наконец эту внутреннюю борьбу.
- Ура! – воскликнула Аня, открывая коробку.
Я улыбнулась. Ради этого восторженного «ура» определенно стоило согласиться.
Мы устроились на диване среди мягких маленьких подушек, и я подумала вдруг, что наблюдать за реакцией Ани будет куда интереснее, чем пересматривать кино. Я смотрела «Детский час» всего один раз. Вместе с Викой. Три года назад. Она подарила его мне на какой-то праздник (уж не на Новый год ли?!). И с этого кино началось мое сознательное увлечение Одри Хепберн и фильмами тех лет. Почему-то с тех пор я больше не пересматривала этот фильм ни разу. Не только потому, что он был очень тяжёлым, но и потому, что подобных трагедий хватает и в реальной жизни. В какой-то степени я жила в одной из них.
Сначала Аня сидела, расслабленно привалившись к спинке дивана, потом завертелась, и поза её стала напряжённой, а взгляд не отрывался от экрана. Точно так же, как мой взгляд не отрывался от неё. Она этого не замечала, всё более погружаясь в сложную, противоречивую и мучительную, как непроходящая боль, атмосферу фильма.
Я невольно вспоминала поведение Вики в те или иные моменты. Внешне она как всегда была спокойной и никак не показывала своих эмоций, но выкуренная полностью пачка сигарет красноречиво говорила всё за неё.
Когда дошло до признания одной из героинь в своих чувствах к другой, слёзы уже стояли в глазах Ани. И я была поражена до глубины души и смотрела на эту девочку, обхватившую подушку обеими руками, во все глаза. Потом, когда Карен ворвалась в комнату Марты и обнаружила, что та повесилась, Аня уже плакала. Плечи её вздрагивали, и она не могла остановиться.
Я молчала. И сердце моё неумолимо наполнялось безудержной нежностью.
Я даже представить не могла, что фильм так заденет Аню. Что она сможет так прочувствовать его и понять. Я помнила, как Вика на финальных титрах сделала ровным голосом какое-то очередное критическое замечание, повернулась ко мне с улыбкой и через секунду уже повисла у меня на шее. Она никогда не плакала. Она не любила долго ходить под впечатлением, предпочитая побыстрее выбросить из головы всё, что способно было выбить её из равновесия. В этом мы всегда были с ней непохожи.
- Ты как? – спросила я, нажимая на «стоп». Экран телевизора погас, стало совсем тихо. Аня всхлипнула.
- Почему всё так? – прошептала она.
- Что? – я наклонилась к ней с каким-то благоговейным трепетом. – Что «так»?
- Почему Карен в ответ на признание в любви сказала: «Ты ошибаешься! Ты запуталась!»? Разве так можно говорить? – она снова всхлипнула.
- Потому что она не могла понять таких чувств. У неё самой их никогда не было, - ответила я с осторожностью.
- Но почему Марта решила умереть?! Ведь Карен предложила ей новую жизнь. Ведь они могли бы…
- Не могли бы, - мягко оборвала ее я. – Они не могли бы. Марта просто хотела освободить свою любимую.
В ответ Аня только судорожно вздохнула.
- Принести тебе попить? – спросила я, снова сражаясь с невыносимым желанием обнять её.
Аня то ли кивнула, то ли опять всхлипнула.
- Я же говорила, что тебе не стоит его смотреть, - вздохнула я, поднимаясь.
После стакана воды ей, кажется, стало получше. И мне хотелось рассказывать ей что-нибудь смешное, чтобы отвлечь. И хотелось держать её за руку. Но я не стала. По возможности я старалась избегать всех этих прикосновений.
- Это всё я виновата. В следующий раз будешь меня слушаться! – заявила я.
Она улыбнулась.
- Всё нормально. Правда. Фильм потрясающий. Я не жалею, что посмотрела его.
- Точно?
- Точно. Извини, что сижу тут и распускаю сопли.
- Да ладно. Я не против твоих соплей.
Она засмеялась, смутившись.
- Пойду умоюсь. А ты не смотри на меня, когда я заплаканная и страшная.
- Страшная?! – я не удержала равновесие и уселась на пол. – Это ты-то?!
- Да. И не спорь со мной. Когда я наревусь, лицо опухает и выглядит просто ужасно. Как будто меня покусали пчелы.
Я рассмеялась над её ворчливым тоном.
- Чего? – буркнула она обиженно.
- Ничего, - я улыбнулась. – Ничего. Иди умывайся. И приходи на кухню. Я собираюсь сварганить нам какой-нибудь праздничный ужин. Поможешь?
- Конечно! - и её личико тут же осветилось улыбкой. – Я быстро!
И мне хотелось сказать, какая она милая. Но я не стала. Я боялась испортить. Неловким словом, неосторожным прикосновением или случайным взглядом. Боялась спугнуть. Это лёгкое, неуловимое, неосязаемое нечто между нами. Я просто хотела относиться к нему бережно.
Я просто сидела на полу и не переставала улыбаться. Мне вдруг показалось кое-что. Кое-то очень странное.
Мне показалось, что я счастлива.
5
Почему-то мне особенно запомнилось, что в тот вечер Аня была одета в лёгкую кофточку алого цвета с серебристыми пуговицами и прозрачными воланами на груди и рукавах. Ей очень шла эта кофта. А когда мы готовили, она забрала волосы в два хвостика блестящими красными резинками. Она была очень красивой. И мне снова захотелось сфотографировать её, поймать её смущённую улыбку, когда она слушала меня, или её аккуратные, но взволнованные движения, когда она ставила чашки и блюдца на стол, раскладывала салфетки.
Но я не стала. Я то и дело ловила на себе её вопросительный взгляд, но не знала, что должна ответить. Она как будто всё время чего-то ждала от меня. А я делала вид, что не замечаю. Недомолвки, намёки и какая-то выжидающая незавершенность. Я была слишком измучена, чтобы понять, что у неё на уме. И на сердце.
Ей хотелось чего-то яркого, неожиданного, необычного, от чего замирает сердце и дыхание перехватывает. А мне хотелось покоя, мягкого света ночника и тихого бормотания телевизора. Просто покоя. Больше ничего. Мне было спокойно с ней. А ей нет. Никогда нет. Моя близость, моё простое присутствие в комнате всегда заставляли её нервничать и сжимать пальцы, сминать ткань блузы или юбки, опускать взгляд и смеяться, даже если не смешно.
За всё это время я так и не придумала способа успокаивать её. Она была спокойна только когда спала и не знала, что я рядом.
В тот вечер, уже около двенадцати, Аня нашла у меня в холодильнике бутылку шампанского.
- А ты разве не будешь открывать? – спросила она.
- Даже не знаю, - я пожала плечами. – Это родители купили ещё до… аварии. А теперь… Не одной же мне всё это пить.
- Я тоже могу попробовать, - Аня улыбнулась и тут же опять смутилась. А я снова растерялась, как когда она предложила мне посмотреть «Детский час».
И снова какая-то часть меня хотела убрать бутылку и захлопнуть холодильник, а другая уже рвалась за бокалами.
- Ты уверена? – спросила я. – Ты же не пьешь.
- Ну, немножко-то можно наверное. Новый год всё-таки.
- Ну, хорошо, - я улыбнулась, забирая у неё бутылку. – Сейчас открою.
На этот раз меня не пришлось долго уговаривать. Мы вернулись в зал к маленькому накрытому столику, и я уселась на диван, поставив бутылку под ноги.
- Лучше отойди подальше. А то за действия пробки после того, как она вылетит из бутылки, я не отвечаю! – сказала я хихикающей надо мной Ане.
Аня спряталась за дверью и наблюдала за мной одним глазом.
- Спрячься совсем! А то в глаз выстрелит! – предупредила я, сдерживая смех, нарочито серьёзным тоном.
- Тогда я буду похожа на пиратку.
- А если в нос, на кого будешь похожа?
- На Деда Мороза.
- Ладно, тогда потом не говори, что ты страшная!
- Не буду, - улыбнулась она, но всё-таки спряталась, услышав хлопок. Я тихонько усмехнулась. Пробка угодила в буфет и чуть не разбила стекло. Из-за двери высунулся хвостик Ани с красной резинкой.
- Уже всё? – спросил хвостик.
- Всё, - я облизнула с пальцев потёкшую пену. – Прошу к столу, пиратка.
Часовая стрелка неумолимо отсчитывала последние мгновения уходящего года.
- Желание! – воскликнула вдруг Аня, поднимая свой бокал.
- Чего? – не поняла я.
- Пока будут бить куранты, нужно обязательно загадать желание!
- Ты в это веришь? – я старалась изгнать из своего тона любые проявления снисходительности и «взрослости» по отношению к ней, но на этот раз не вышло.
- Конечно! – обиделась она. – В Новогоднюю ночь может случиться любое чудо. Если очень поверить и загадать желание, оно обязательно сбудется.
- Хорошо, - смягчилась я. С Аней я научилась верить во многие вещи. За это я всегда буду ей благодарна. – Что будем загадывать?
- Только нужно обязательно поверить! Ты веришь? Если не веришь, ничего не получится!
- Верю, - спокойно отозвалась я. И я действительно готова была поверить. Я думала, почему бы и нет? Ведь случаются же чудеса с другими, так пусть и с нами случатся. Я смотрела в её глаза и верила. Что бы она ни говорила сейчас, я всему буду верить. В её глазах ослепительный свет. И я готова следовать за ним.
- Хорошо. Тогда давай вместе загадаем кое-что. Если мы обе поверим, желание обретёт ещё большую силу.
- Давай, - я беззаботно улыбалась. В моём взгляде было восхищение, и я знала, она замечает его.
- Давай загадаем, чтобы Маша пришла в себя, - прошептала она.
Я коротко вздохнула. Еле слышно, и она, кажется, тоже.
- Хорошо, - снова сказала я.
И когда били куранты, мы загадывали одно и то же желание. И почему-то мне очень приятно было осознавать, что думаем мы об одном и том же. Может, даже участвуем в творении какого-то чуда.
А потом был звон бокалов и смех, и разговоры о каких-то милых пустяках. Потому что люди редко говорят о серьёзных вещах. Наверное, для них есть определённые серьёзные моменты, и когда эти моменты уходят, мы снова ведём себя как обычно.
И было легко. Ко мне пришёл наконец покой, которого я так жаждала. И в ту ночь мне казалось, что Аня способна даровать мне всё то, чего мне всегда не доставало, что я так безуспешно и отчаянно искала. И была эта невыразимая нежность, когда хочется заботиться, шептать милые глупости, отдавать всё лучшее, что только есть, ничего не прося взамен. Только нежность. Не думаю, что тогда я была способна на какие-то иные чувства к Ане. Потому что было слишком много внутренних барьеров, которые я не смела, боялась переступить. Не могла себе позволить. Да и просто не способна была, потому что слишком горячо, слишком свежо и больно было ещё.
Только нежность. Безумная, безудержная, всепоглощающая. Я просто хотела вдыхать сладкий запах её волос, любоваться её приоткрытыми губами и закрывающимися после шампанского веками с длинными пушистыми ресничками. Ей хотелось спать после выпитого, совсем как ребёнку. Ребёнку. И я снова укладывала её в свою постель. Маленькое доверчивое чудо. А сама лежала рядом с ней, и было тепло и так хорошо, что я никак не могла прекратить улыбаться. И я ни о чём не думала, слушая её спокойное ровное дыхание под ухом.
И в тот момент я готова была поверить, что всё будет хорошо. И у неё, и у меня. Я не мыслила о нас по отдельности, но и вместе тоже никогда не представляла. Думала, что будет просто хорошо. Просто так. И может, даже случится какое-нибудь чудо. В ту ночь, когда она была рядом, я могла поверить во что угодно. Мне казалось, что я вообще всё могла. Снова.
И чудо случилось. Не знаю, что мы там наколдовали, но утром нас разбудил звонок из больницы. Маша очнулась.
ГЛАВА 6
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Я, кажется, уже говорила, что обычно очень плохо засыпаю. И что родители даже хотели отвести меня к психологу. Интересно, как психолог объяснил бы тот факт, что если Диана была рядом, я засыпала быстро и спокойно? Конечно, можно всё свалить на выпитое тогда шампанское, но я упёртая девушка и верю, что дело здесь в другом. Дело в ней.
Сейчас я очень люблю вспоминать тот Новый год. Память необычайно коварная штука, поэтому от тех дорогих воспоминаний, что я так берегла все эти годы, осталась только пустая шелуха. А что-то важное я навсегда утратила. Но я помню ощущения. Почему-то ярче помню их, чем образы. Образы расплываются, теряют свои очертания, и я почти не помню, какой Диана была тогда, помню только чувства, которые вызывало во мне её присутствие.
И мне нравится их вспоминать. Очень нравится. Потому что те чувства были самыми важными. А тот Новый год стал для нас самым первым. Но он оказался самым значимым не поэтому. А потому, что тогда между нами ещё ничего не было. И все эти чувства чего-то зарождающегося, огромного, радостного, сияющего, чистого и безыскусного уже не вернуть.
И не то чтобы я жалею о том, что случилось. Хотя, иногда, конечно жалею. Просто мы теперь другие. А когда я пытаюсь вспомнить, какими мы были тогда, в наши первые дни и месяцы, мне начинает казаться, что я всё приукрашиваю, что всё было другим, и мы были другими, что я просто становлюсь слишком сентиментальной.
Но я совершенно точно помню свет и тепло, моё нетерпение и её осторожность, и это ощущение чуда. Тогда нам казалось, что чудо существует где-то вне. А оно просто было в нас, оно было нашим общим, и кроме нас его не замечал больше никто. И оно совершенно точно было. В это я верю.
Мне хотелось спать с ней в обнимку. Её кровать была тесной и мягкой, так что мы обе слегка проваливались в неё и оказывались очень близко. Ни у меня, ни у неё не было ни возможности, ни сил отодвинуться. Я лежала у стенки, она – с краю, стараясь оставить мне как можно больше места. Она отдала мне своё одеяло и хотела принести ещё одно из родительской спальни, но я совершенно неожиданно для себя самой запротестовала:
- Не надо! Не ходи никуда! Нам и одного хватит.
- Как хочешь, - улыбалась Диана, расчесывая перед сном свои роскошные локоны.
Для меня до сих пор так и осталось загадкой, почему мы легли спать в постель Дианы. Ведь кроме неё в доме были ещё две пустые кровати. Но тогда мы это даже не обсуждали, не задумывались об этом. Может, нам просто хотелось быть рядом.
На улице всё ещё грохотали залпы салютов, но для меня они становились всё глуше, потому что глаза закрывались, а сознание давно уплывало куда-то. И так хотелось спать с ней в обнимку. Но я боялась.
Я помню, что сначала мы лежали даже не касаясь друг друга, но под одним одеялом. Поговорили немного о каких-то пустяках и тихонько посмеялись. А потом я согрелась, и было так уютно.
Диана спала в футболке без рукавов, и в какой-то момент я просто поняла, что едва не касаюсь губами её обнаженного плеча. Запах её кожи. А ещё какой-то ненавязчивой туалетной воды и увлажняющего мыла. Я никогда не могла надышаться ею.
Так я и уснула. Так и не прикоснувшись.
А утром обнаружила, что обнимаю её, а её рука лежит на моём плече. Но я так и не успела как следует подумать об этом, потому что телефон уже надрывался, и Диана со вздохом и ворчаниями выползла из постели, оставив после себя смятые простыни, хранящие её тепло и запах. И я сдвинулась на то место, где она только что лежала, обняв рукой её подушку и снова начала проваливаться в сон.
И, кажется, даже уснула, потому что очнулась только услышав над собой её обрывающийся голос.
- Аня…
Она сидела на краю постели, как в то, самое первое утро после Машиного дня рождения. Бледная, испуганная. Красивая.
- Что? – я приподнялась на локте.
- Из больницы звонили, - сказала она.
Сердце рухнуло. Первая мысль – всё кончено.
- Что сказали? – прохрипела я, окончательно проснувшись и садясь на кровати.
- Маша очнулась, - отозвалась Диана всё тем же испуганным тоном.
Какое-то время мы молча смотрели друг друга. Мы всё никак не могли поверить. Мы боялись верить.
- Очнулась, - повторила я, наконец. И вдруг усмехнулась. И Диана заулыбалась. И сначала мы просто улыбались, а потом начали смеяться в голос. И нам не сиделось на месте, и мы стали прыгать на кровати, раскидывая подушки, сминая одеяло, и визжать. Это была просто абсолютная радость.
А потом были спешные сборы, чтобы как можно скорее попасть в больницу. И нужно было ещё всех обзвонить. Я писала смс-ки Лене, хотя знала, что она всё равно ещё спит и, может, даже не захочет приехать. За всё время, что Маша лежала в больнице, Лена навестила её всего раз, ссылаясь на нехватку времени. Диана звонила родителям на квартиру бабушки, и я слышала в трубке их радостные возгласы и снова смеялась и плакала. И в глазах Дианы тоже блестели слёзы.
Потом были пустынные скользкие улицы сонного города и пар, клубами вырывающийся изо рта. Мы так спешили.
Удивительно, но мы даже ни на секунду не задумались о том, что теперь будет с нами. А действительно, что будет? Раньше всё было так просто. А теперь, какие роли нам придётся играть? Кто мы друг другу и что нас связывает?
Мы не думали об этом. Никогда ничего подобного даже не приходило нам в голову, пока мы были вместе. Всегда, когда мы были вместе, нам и так было всё понятно. И кто мы друг другу, и вообще всё. Нам не нужно было объяснений.
А другим они почему-то понадобились.
Но тогда мы просто бежали по тонкому льду, вдыхая мороз и свежесть, и не думали об этом. Просто вместе.
2
Так получилось, что родители Маши приехали раньше нас. Мы услышали громкий голос Машиной мамы, кричащей на медсестру. Машин отец молча стоял рядом и заметил нас первым. И снова его тяжёлый взгляд словно бы оставил на моей коже отпечатки, ожоги.
Мы столпились у дверей палаты, и я совсем растерялась. Мне казалось, что Диана забыла о моём существовании, она говорила с матерью и успокаивала её, пока та наконец не замолчала. В голове у меня уже гудело, мне казалось, что я оказалась здесь случайно. Просто проходила мимо.
И я думала, что в палату меня тоже не пустят, ведь я даже не родственница, а сейчас не приёмные часы. Но меня почему-то пустили. Машина мама закатила такую истерику, что персонал больницы уже не стал вникать в подробности того, кем мы все друг другу приходимся.
В первые минуты я даже не могла разглядеть саму Машу, потому что родители и медсестры обступили койку, а я всё вертела головой, но натыкалась взглядом на чьи-то спины. Потом в палате стало просторнее и тише. Кто-то строгим голосом велел соблюдать тишину.
Маша была в сознании. Её на какое-то время отключили от аппарата искусственного дыхания, и она дышала сама. И смотрела на нас, но ничего не говорила. Её взгляд встретился с моим, и в какую-то страшную долю секунды мне показалось, что она не узнает меня. Мне показалось, что она смотрела на меня очень долго.
Мать говорила с ней и плакала, плакала и плакала. Отец молчал, мы с Дианой тоже. А потом Маша вдруг посмотрела на нас. Не на меня или Диану, и не на каждую по очереди, она смотрела сразу на нас обеих. И этот взгляд я до сих иногда вижу во сне.
- Скажи что-нибудь, доченька, милая, - шептала мать. – Скажи, где болит? Скажи маме! Ты меня слышишь, Маша?!
- Да, - отозвалась Маша, и тут же в палате наступила самая настоящая гробовая тишина. Затихли даже всхлипывания.
- Ты меня узнаешь? – прошептала её мама, склонившись над ней и вцепившись в край матраса.
- Да, - ответила Маша. Это был её голос, и я вдруг поняла, как соскучилась по нему.
- Что у тебя болит?
- Голова…
- Вы утомляете её! – проворчала полная пожилая медсестра. – Девочке нужен отдых. Выйдите из палаты!
И мы вышли, а Маша проводила нас пустым безжизненным взглядом. И я не понимала, почему так тяжело на сердце, ведь нужно радоваться. Но я даже радоваться больше не могла. Передо мной стоял только Машин взгляд, всепроникающий, всезнающий. Мне казалось, что она знает что-то обо мне, чего я сама не знаю. И я вдруг поняла, как сильно вымотана. Мне просто хотелось отдохнуть.
Сквозь мутное больничное стекло на меня смотрело тусклое и мертвое зимнее солнце. Равнодушное и холодное.
- Поезжай-ка ты домой, - сказала Диана, наклонившись ко мне. – Если будут ещё какие-нибудь новости, я тебе позвоню.
Я вздохнула. Её взгляд был усталым. Мне не хотелось спорить.
- А ты останешься с родителями?
- Да. Я нужна им. Один папа не справится с мамой. Ты же видишь, какая она у меня, - прошептала Диана с легкой улыбкой.
- И ты правда позвонишь? – спросила я, невольно подаваясь ей навстречу, пытаясь поймать её взгляд. Но она почему-то избегала смотреть мне в глаза.
- Конечно.
- И мне можно будет прийти завтра?
- Да… Да.
- Тогда…
- До завтра, Аня.
- До завтра. Пока.
- Пока.
И я поехала домой, и мне казалось, что я не была там уже несколько лет. И весь вечер я смотрела на свой сотовый, и мне так хотелось, чтобы он зазвонил. Но кроме нескольких сообщений от Лены, я не получила ничего.
А потом, около одиннадцати, когда стало ясно, что никто мне уже не позвонит, я вдруг почувствовала себя ужасно глупой и очень разозлилась из-за этого. Я швырнула телефон на кровать, где он подпрыгнул и перевернулся, откатившись к стенке.
И было и стыдно, и обидно, и вообще как-то непонятно. И я чувствовала себя никому не нужной и злилась, но не могла прекратить.
Я вдруг подумала, что наверное уже надоела ей. Что я только навязываюсь всё время. Я не нужна.
И почему-то я заплакала.
3
Мой мир никогда не был моим миром. Он состоял из многих совершенно разных вещей, которые я считала своими. Но то были только вещи, в какой-то степени связанные со мной, но ещё не части меня. А люди, которые меня окружали и составляли мой мир, не принадлежали мне. Никогда.
И я задумалась тогда. А что является частью меня? Ведь должно же быть хоть что-то, что принадлежит только мне. Какая-то неотрывная часть меня самой, без которой я это уже не я. Что-то, что и есть я.
И в голове была жуткая каша от всех этих сумбурных мыслей. Раньше я никогда не задавалась вопросами вроде, кто я есть. И вообще, всей этой философией мало увлекалась. У меня на неё просто не хватало времени, потому что надо было учить алгебру и геометрию, писать сочинения и читать параграфы по биологии.
Вот я и стала тем, кем стала. Совершенно глупая, неопытная школьница, имеющая лишь весьма смутное представление о многих столь важных вещах. Потому что важные вещи – это обычно дело ума родителей. А моя непосредственная обязанность – это учеба.
Где же я ошиблась? Что же я упустила? Почему я, всегда решающая примеры быстрее всех в классе, сейчас не могу ответить для себя на самые простые вопросы?
В холодный и ветреный день второго января я впервые увидела Диану в простой белой рубашке навыпуск, которая потом стала моей любимой (после свитеров её бабушки, разумеется). Ей очень шел белый цвет. Особенно в сочетании с тёмными локонами, плавно спускающимися на плечи. Особенно в сочетании с тоненькой серебряной цепочкой с крестиком на шее. Почему Диана носила крестик, я так и не смогла спросить. У неё всегда были довольно своеобразные отношения с Богом, и мне не хотелось в них вмешиваться – слишком интимными мне казались подобные вопросы.
Она пришла всего на несколько минут раньше меня, и на щеках её играл румянец, а с обветренных губ срывалось частое, как будто взволнованное дыхание. Она как раз доставала из сумки гигиеническую помаду, когда появилась я. Волосы её были в небольшом беспорядке, который нравился мне ещё больше, чем идеальная прическа. Я хотела просто стоять в сторонке и смотреть, как она приводит себя в порядок, но Диана улыбнулась мне и помахала рукой.
- Ужасная погода, да? – Диана сняла с помады яркий колпачок.
- Да.
Я уже и думать забыла о том, как занималась вчера метанием телефона на собственную постель. Как рыдала крокодильими слезами, обхватив руками подушку, которая пахла ненавистным стиральным порошком с хвоей, а не туалетной водой Дианы. Как чувствовала себя всеми брошенной и забытой. Как замазывала утром синяки под глазами и пила отвратительно горький крепкий кофе. Я смотрела на неё, и в мыслях уже не было ни одного упрёка. Никогда, никогда я не винила её.
- Ненавижу ветер, - говорила она. – От него у меня всегда слезятся глаза. И почему-то болят зубы. Ломят так, будто их вырывают с корнем. Но стоит оказаться в тепле, и всё проходит. Странно, правда?
- Да.
Мне хотелось слушать её. Её спокойный голос перебивали только стоны яростного ветра, изламывающего чёрные ветви сгибающихся, как в приступе страшной боли, деревьев.
- У тебя тоже губы обветрены, - сказала Диана и протянула мне помаду. – Будешь?
Я смотрела на помаду в крайнем недоумении, как будто вообще не догадывалась, что с ней можно делать.
- Если не намажешь, потом ещё сильней потрескаются и будут кровоточить.
Я молча взяла помаду кричащего розового цвета, со вкусом то ли клубники, то ли малины. Сама помада была бесцветной и пахла очень приятно.
- Зеркало дать? – спросила Диана. – Я сама-то без него обхожусь, но если тебе надо…
- М-м-м, - только и смогла ответить я. – Я тоже… без него.
Сейчас, когда я вспоминаю мысли, что со скоростью электропоезда проносились у меня в голове в тот момент, мне становится то нестерпимо смешно, так что я не могу остановиться, то грустно и больно так, как будто я заледеневшее дерево, от которого безжалостный ветер отрывает ветки и швыряет их, мёртвые, к моим ногам.
Я смущалась и думала о том, что эта помада только что касалась губ Дианы, и… это можно считать непрямым поцелуем? Но почему тогда, если мне случалось одолжить помаду у Лены, такие мысли не зарождались в голове? Почему только с Дианой я думаю обо всех этих странных вещах?
А Диана, конечно, не думала ни о чём таком, когда предлагала мне свою помаду. Мне казалось, она посмеялась бы надо мной, если бы узнала, о чём я только что посмела подумать. И дрогнули руки, и стало ещё больше стыдно, и в очередной раз я чувствовала себя последней идиоткой.
Непрямые поцелуи… Бред какой-то.
Но почему-то после мне не хотелось возвращать помаду. У меня появилось совершенно дикое желание её стащить, выпросить на память, как сувенир.
Но, конечно, я вернула и с тоской смотрела, как Диана убирает её в сумку. Тогда я впервые подумала, что Диана далека от меня. У неё в голове совершенно иной мир, и думает и чувствует она тоже по-другому. Она не понимает и не знает того, что у меня сейчас в голове. Потому что у неё там совсем другое. Она не чувствует того же. Мои эмоции, мои странные порывы не могут вызвать у неё ничего, кроме недоумения.
Это больно.
- Врачи говорят, что она очень быстро идёт на поправку, - сказала Диана. – Что это похоже на какое-то чудо. Но мы-то с тобой знаем, в чём тут дело? - она подмигнула мне.
Стало полегче, и я слабо улыбнулась.
- Ты вчера говорила с ней?
- В основном с ней говорила мама. Мне она уделила не больше внимания, чем обычно, то есть, предпочла сделать вид, что меня не существует.
- Я рада, что она осталась прежней, - мне хотелось подбодрить Диану, потому что улыбка её стала печальной.
- Я тоже. Она даже ныла, как плохо ей без очков, и маме пришлось ехать забирать их из ремонта.
Я тихонько засмеялась.
- Узнаю Машу!
Какое-то время мы молчали, а потом я решилась спросить первой:
- Ну что, зайдём к ней?
Диана вздохнула. Её пальцы теребили манжет рубашки.
- Вместе?
- Ну да. А почему бы и нет?
- Не знаю. Ну ладно.
Я подумала, что она что-то знает, но как будто стесняется сказать. Сейчас я понимаю, что она просто хотела уберечь меня. В конце концов, Диана знала свою сестру куда лучше меня, даже несмотря на то, что мы много лет просидели за одной партой.
- Я принесла ей апельсины, - сказала я.
- Я тоже.
И мы снова засмеялись. У Дианы тогда был последний шанс предупредить меня о чём-то, но она не стала. Потому что в глубине души она всегда верила. Верила во всё хорошее, в то, что всё обойдётся.
Она всегда старалась уберечь меня. От дурных слов и косых взглядов, от боли и обид. Люди ведь очень любят высказывать своё мнение, даже если их об этом не просят. Люди считают, что они вправе уколоть, клюнуть или даже просто шептаться за спиной. Почему-то это доставляет им какое-то извращённое удовольствие. И Диана знала обо всем этом, она не хотела этого для меня и старалась уберечь всеми силами.
Но у неё не всегда получалось.
4
Маша полусидела на постели и поправляла сползающие из-за бинтов очки. Какую-то часть бинтов уже сняли с её лица и головы, но оставшееся повязки всё равно мешали очкам нормально держаться. А я вдруг заметила, что у неё больше нет волос. И, если честно, немного испугалась.
- Привет, - сказала я, подходя ближе.
Она ничего не ответила, и в лице её ничего не изменилось.
- А я апельсины принесла…
Что ещё сказать, я не знала, поэтому поставила пакет с апельсинами на прикроватную тумбочку рядом с вазой, в которой стояли белые розы в блестящей обёрточной бумаге. Помню, я ещё подумала, что без всего этого украшательства розы смотрелись бы куда лучше.
- Как ты себя чувствуешь? – спросила я, отчаявшись дождаться хоть слова от Дианы. В горле пересохло.
Маша не отвечала, и я совсем потерялась, испугалась. Стала говорить какую-то ерунду, беспорядочно и быстро.
- На днях обещала зайти Лена, она сейчас у бабушки, но сказала, что скоро вырвется… Каникулы ведь длинные. Ты как раз успеешь поправиться…
Я замолчала, и в палате повисла тяжёлая тишина. Что-то происходило, но я не хотела этого замечать.
- Бабушка связала тебе зелёный свитер, - сказала вдруг Диана, остановившись за моей спиной. – Он пока у меня, но я не трогала его. Просто знаю, что он зелёный. Ты сможешь забрать его, когда тебя выпишут.
Маша долго смотрела на сестру, а потом слегка опустила голову, отчего её очки сползли на нос. Её стекла всегда были слишком толстыми и тяжёлыми. И она пыталась снова вернуть их на место, но руки были слишком слабыми и не слушались. И Маша была такой хрупкой и жалкой с этим сползшими на кончик носа очками, что мне было и больно и страшно смотреть на неё.
- Давай я помогу! – я протянула руку, совершенно инстинктивно. Я просто хотела помочь. Только помочь…
Но Маша вдруг с неожиданной силой ударила меня по руке, и на её мертвенно-белые щеки наполз болезненный румянец гнева и обиды.
- Не смей! Не прикасайся ко мне!
Я отступила назад и упёрлась в Диану. Рука горела огнём, я и прижала её к груди.
- Маша…
- Ты ведь спуталась с ней, да? – шипела Маша, и в её глазах не было жалости.
А я сначала даже не поняла, о чём она говорит.
- Прекрати. Ты бредишь, - услышала я над собой ледяной голос Дианы.
- Да я-то как раз в здравом уме. Не думай, что если я ударилась головой, то вышибла себе последние мозги. И я не слепая.
- Да откуда ты только берешь всю эту чушь? – голос Дианы дрогнул. От еле сдерживаемой злости.
И я смотрела на них и боялась. Потому что это была не Маша. И это была не Диана. Этих людей я не знала.
- Мать проболталась, что на Новый год вы были вместе, - сказала Маша, и губы её искривила змеевидная улыбка. На белом лице, при обескровленных губах, она выглядела по-настоящему жутко. – Одни, в пустой квартире. А я смотрю, вы хорошо спелись, пока я валялась здесь. Вам было хорошо и свободно там, пока меня не было, да?
- Маша… - у меня в горле уже стоял комок слёз, а рука снова инстинктивно поднялась, будто хотела коснуться её, убедиться, что эта та самая девочка, которую я знала с первого класса, к которой я приходила каждый день в больницу. Что это действительно моя Маша.
- Не смей! – снова закричала она. – Ты такая же грязная, как и моя сестра. Она ведь трогала тебе везде, да?
Я снова попятилась. На этот раз в ужасе.
- Да ты просто больная! – закричала Диана. – Ты чокнутая!
Диана побледнела, и губы её дрожали, когда она выплевывала эти слова. Мне показалось, что она тоже напугана. И я снова начала узнавать хоть одного человека в этой комнате. Это снова была Диана. Моя Диана.
- Грязные, вы обе грязные! – повторила Маша, и в тот момент она действительно казалась безумной. Но она говорила всё это сознательно. – Я вас ненавижу!
- С меня хватит, - Диана схватила меня за рукав и потянула за собой. – Уйдем отсюда. Ноги моей больше здесь не будет!
Я шла за ней, и ноги мои заплетались, а губы всё дрожали, и сама я вся дрожала, как будто меня колотил сильнейший и безжалостный озноб. Мне не хватало воздуха, и в коридоре я начала громко всхлипывать и остановилось, потому что мне казалось, что сейчас, вот сейчас я просто упаду.
Эти слова, её слова грохотали в моей голове снова и снова, как непрекращающееся эхо, которое сводит с ума. В глазах всё плыло от застилающих их слёз, и всё для меня стало белым. Белый снег, белая рубашка Дианы и белые бинты на белом Машином лице, белые и как будто искусственные розы.
- Она… она, - шептала я, но рыдания сдавливали грудь и не давали вырваться словам. – Она ведь не со зла? Она…
- Аня… Аня, послушай, - Диана что-то шептала мне, но я ничего не понимала и продолжала плакать.
Наверное, до этого, за всю мою недолгую жизнь, ещё никто не говорил мне столь обидных слов, никто так не унижал меня. И я не понимала всех этих «за что» и «почему», но эти вопросы в пустоту прожигали чёрные дыры в моём больном сознании.
- Я только хотела помочь! – выдохнула я в отчаянии.
- Аня… Аня! – она вдруг схватила меня за запястья и крепко сжала их. – Послушай. Ты ни в чем не виновата! Понимаешь? Здесь нет твоей вины!
И всхлипы прекратились, и я как будто застыла и смотрела в её глаза. Её спокойный и решительный взгляд меня гипнотизировал.
- Ты не сделала ничего плохого! Понимаешь меня? – её голос срывался, и мне казалось, что она сейчас тоже заплачет.
- Да… - прошептала я. – Да.
Она судорожно вздохнула и немного ослабила хватку на запястьях. Но не отпускала. Мы молча смотрели друг на друга.
Меня в первый раз так несправедливо обвинили. Обвинили. Но в чём? Я не понимала, в чём, потому что те чувства, которые я испытывала к Диане… То, что я чувствовала к ней. Самое ужасное, что мне показалось, будто Маша в чём-то права.
- Я…
Выдох. Вдох. Я смотрела на неё и думала, что если сейчас не обниму её, умру. Глупо, но я была в этом абсолютно уверена. Мне просто хотелось её обнять. И я точно знала, что в этом ничего плохого нет.
И она как будто что-то поняла по моему взгляду, потому что отпустила мои запястья, и я обняла её, обхватывая дрожащими руками её тоненькую талию, сминая её прекрасную белую рубашку, прижимая её к себе так крепко, как только была способна.
От неожиданности она покачнулась и коротко выдохнула. Но мне было всё равно. Всё равно, что она будет думать, всё равно на её недоумение, всё равно, что я, быть может, пугала её.
Я стояла так и зажмурившись ждала, что будет, вдыхая её запах, от тоски по которому проплакала всю ночь.
А потом её пальцы легонько коснулись моих волос, от чего по коже побежали мурашки, и опустились на плечи, и она сначала неуверенно, а потом всё крепче обняла меня в ответ.
- Аня, - прошептала она. – Аня…
И мы стояли вот так, молча, обнявшись посреди пустого больничного коридора. И я подумала тогда, что вот он, мой мир, то, что принадлежит только мне, та самая часть меня, без которой меня нет, без которой я это уже не я. Неотрывная часть меня самой. Она прямо здесь, и я обнимаю её.
За окнами неистовствовал ветер, обрывая, ломая, ударяясь порывами в стёкла.
Мы стояли так очень долго.
ГЛАВА 7
ДОВЕРИЕ
1
У каждого человека в голове целая Вселенная. Раньше мне не приходилось об этом задумываться, быть может потому, что мои орбиты никогда ни с кем не пересекались. Лишь только соприкасались слегка. Родители, немногочисленные подруги, внутренний мир которых был подобен тонкой ледяной поверхности замёрзшего озера – можно ходить по ней, но самой воды коснуться нельзя, нельзя погрузиться в неё с головой - лёд не пустит.
И впервые мне захотелось провалиться под этот лед, быть может даже утонуть в мире Дианы. Я не боялась холодной воды, не боялась задохнуться и потерять способность двигаться. Ибо я устала ходить по одной поверхности. Мне хотелось превратиться в крошечную песчинку в огромной, необъятной Вселенной её мыслей. Просто быть там.
Но врываться вот так в чужой мир, нагло разбивать лёд, влезать туда, куда тебя никто не хочет впускать – всё это эгоистично. Я могла сколько угодно мечтать проникнуть в её внутренний мир, но она не хотела, она прятала его за всеми возможными замками, и больше того, от меня она его прятала особенно. Словно боялась вдруг стать слишком близкой.
Тогда она сказала, что ноги её больше не будет в больнице. Диана всегда держала слово, старалась во всяком случае. Из упрямства ли, из принципа, или ещё как, но она действительно больше не пришла. Да и я за следующую неделю зашла туда всего два раза, надеясь всё-таки встретить её, но натыкалась только на родителей. Мама Дианы сказала, что та сидит дома и готовится к экзаменам.
Дни каникул текли однообразной чередой одинаково серых вечеров под бубнящий где-то телевизор и наполненного горечью кофе и каким-то мрачным отупением утра. После того случая в больнице мы попрощались как обычно, и за «пока» больше ничего не последовало. Она не звонила мне и никак не напоминала о своем существовании. И я как-то жила с этим.
А потом мне подключили Интернет, где я стала просиживать долгие холодные ночи, накинув на плечи пуховую шаль, щёлкая кнопкой мыши и щурясь перед мерцающим в темноте монитором, потирая пальцами уставшие глаза.
Тогда я и решила начать изучение мира Дианы, хотя бы издалека. Я вспоминала всё, что интересовало её, и о чём я не имела ни малейшего представления, искала об этом какую-нибудь информацию и читала её с такой маниакальной жадностью, что перед глазами начинали прыгать чёрные точки.
До того, как я нашла в её комнате пыльную коробочку с фильмом «Детский час», я вообще не задумывалась, что, быть может, Диана интересуется подобным кино и любит его. Все, что ассоциировалось у меня с лесбийской темой – это какие-то извращённые гадкие фильмы, которые нормальный родитель ни за что не позволит смотреть своему чаду. Почему-то я была уверена, что кроме порнографии в них нет ничего, и уж тем более нет никакой возвышенной идеи и художественного вкуса.
И я стала искать эти фильмы на тематических сайтах и тогда же узнала, что и фильмы эти называются тематическими. А всё это дело называется коротко и ёмко – «тема». Про девушек нетрадиционной ориентации говорили, что они «в теме». Но мне это почему-то жутко не нравилось. «Свои и чужие», «темные и нетемные девушки» - мне хотелось только скривиться, когда я читала всё это. Я была явно не в теме.
Но Диана была такой. И пусть у меня язык не поворачивался сказать что-нибудь вроде «Диана в теме», но ведь она наверняка интересовалась всем этим и хорошо в нём разбиралась. Быть может, даже посещала какие-то клубы, встречалась с друзьями, похожими на неё, читала тематическую литературу. А всё, что интересовало Диану, автоматически становилось интересным и для меня.
И я смотрела все эти фильмы по ночам, когда в комнате родителей гас свет, при слабом звуке и прилепившись носом к экрану. Фильмы были разные, какие-то нравились, какие-то не очень, а некоторые потрясали до глубины души и заставляли меня плакать. Я плакала, когда смотрела «Если бы стены могли говорить 2» и «Потерянные и безумные». И даже над веселым «Представь нас вместе» точила слёзы в платочек. А потом я долго не могла уснуть, мне всё хотелось поделиться с кем-нибудь впечатлениями, но увы, никого темного под боком не оказывалось. Я знала, что всегда могу обсудить эти фильмы с Дианой, но не представляла, как начался бы этот разговор, если бы начался. «Знаешь, я тут посмотрела много фильмов про лесбиянок», так что ли?!
Всё это казалось мне каким-то неправильным и глупым. Ведь это просто Диана. Просто Диана, которая кормила меня корзиночками с клубникой, поправляла мой шарф и вытирала потёкшую тушь с лица. Которая принесла мне стакан воды, когда я никак не могла проплакаться, которая накрыла меня своим одеялом, которая всегда улыбалась мне, даже если было больно. Которую мне так хотелось обнять. И какая ещё тема?! Причём здесь всё это…
К концу второй недели каникул мне стало совсем тоскливо, а телефон мой, казалось, онемел, и только изредка я бросала на него злые взгляды. А потом и вообще забыла, и просто путешествовала по сети, открывая случайные ссылки, ни о чём уже не думая.
Тогда же я зарегистрировалась на пресловутом «В контакте», и нетрудно догадаться, кого я стала искать там первым.
Мне очень понравилась фотография Дианы, которую она поставила себе на аватарку. Чёрно-белая, разумеется. Не знаю, кто её снимал, но явно не меньший профессионал и талант в этом деле, чем она сама. Сердце привычно заныло, когда я смотрела на неё, такую узнаваемую, но другую, не такую, какой я привыкла видеть её в жизни. Я перерыла все её альбомы, но натыкалась только на бесконечные фото чужих людей. Тогда я бережно сохранила эту единственную маленькую фотографию в отдельную папку на компьютере, которую так и назвала «Диана». И даже улыбнулась от мысли, что теперь всегда смогу на неё посмотреть. А потом снова стало больно.
В Контакте у Дианы было много друзей, уже перевалило за сто пятьдесят, но это меня нисколько не удивляло. Она же крутая. Для них для всех она была крутой. А для меня - просто Дианой. Машиной старшей сестрой.
Последней записью на её «стене» была открытка с розами от некой Виктории Симоновой. Сердце бабахнуло в груди, когда я перешла на её страницу, но она оказалась закрытой, а добавляться в друзья к этой особе меня не тянуло.
Она была красивой. Эта Вика. Я долго смотрела на её фотографию, сделанную в таком узнаваемом стиле. Это Диана снимала её.
И сразу стало как-то пусто, Диана была «оффлайн», и я с тоской, облегчением и лёгкой досадой выключила компьютер. А потом долго смотрела на чёрный монитор, в котором отражалось моё усталое осунувшееся лицо. Я очень похудела в те дни.
Вика. Вика. Я начинала ненавидеть это имя. Я пыталась понять, сколь значительное место занимала эта молодая женщина в жизни Дианы. Когда Диана говорила в тот вечер на кухне, что у них всё кончено, её голос не выражал ничего. Казалось, что ей было абсолютно всё равно, что случится с этой Викой завтра.
Но я-то знала, что ей не всё равно. Потому что я видела, как изменилось её лицо, когда Вика пришла к ней домой, видела, как она побледнела и лепетала что-то невнятное, как прислонялась к бетонному проёму входной двери и тщетно пыталась унять мелкую дрожь в руках.
Эта женщина сильно обидела её. Настолько сильно, что Диана, быть может, даже от самой себя скрывала свою боль под маской равнодушия и пустых бессмысленных улыбок. Обидела Диану. Уже только за это я ненавидела её.
И я легла в свою холодную, пахнущую стиральным порошком постель, но выпитый недавно крепкий кофе не давал забыться. Я сминала в пальцах грубоватый материал простыней, слушала их шелест, кусала губы и позволяла слезам свободно стекать по щекам на подушку.
Я не понимала, почему плакала.
2
Тусклые каникулы уже подходили к концу, когда она позвонила. Тогда я уже была похожа на еле ползающую по квартире собственную тень. Моё утро всегда начиналось с того, что я выходила «В контакт», убеждалась, что Дианы там нет, и отправлялась пить кофе. Изредка в течение дня я подбиралась к монитору, проверяла, а потом забывалась в постели с какой-нибудь невыносимо скучной книжкой из школьной программы.
В то утро я поздно встала, потому что почти всю ночь смотрела какие-то фильмы сомнительного содержания и теперь заваривала себе кофе, вялой рукой зачерпывая гранулированный дурман из большой пластиковой банки, когда мой телефон зазвонил.
И мне показалось, будто что-то тяжёлое ударило меня в спину и столкнуло с места, и я выронила чайную ложечку и опрокинула банку, но уже не слышала, как кофе высыпается на стол и на пол. Я сильно ударилась локтем об угол шкафа, но не почувствовала ничего кроме покалывающих кожу иголочек. Только через пару дней я обнаружила на этом месте жуткий жёлто-бардовый синяк, на который даже подуть было больно. Но тогда я не заметила.
Телефон лежал где-то на столе, среди книг, ручек и тетрадей, половину которых я смахнула, пока искала его. Я так боялась опоздать, что даже перестала дышать, а когда нашла, громко выдохнула в трубку:
- Да! Я слушаю!
Секундное молчание, а потом её тихий сбивчивый голос:
- Привет.
- Привет, - ответила я.
И снова молчание, во время которого я слушала её взволнованное дыхание. И тогда я поняла, чего стоило ей решиться на этот звонок.
- Ты как? – спросила она.
- Нормально. А ты?
- Тоже. Я…
- Я…
И мы хотели сказать что-то одновременно и засмеялись. После этого сразу стало легче.
- Ты первая говори, - сказала Диана, и я слышала, как она улыбается.
- Нет, ты первая!
- Хорошо, - она тихонько усмехнулась в трубку, и мне показалось, что её дыхание щекочет мне ухо. На глазах вдруг выступили слезы. – Я хотела спросить… У тебя есть немного свободного времени?
- Да! Да! У меня очень много времени! – воскликнула я и тут же смутилась.
Короткий вздох, секундное молчание.
- Тогда… Может быть… Мы могли бы…
- Да!
- Да? – она засмеялась. – Я ведь ещё даже ничего не сказала.
- Всё равно «да», - отозвалась я громким решительным шепотом.
- Хорошо, - она снова улыбалась, и на этот раз я уловила в её голосе лёгкое смущение. Быть может, сейчас она даже опустила глаза и теребила воротничок или манжет. – Тогда когда и где встретимся?
- Всё равно. Где угодно. Когда захочешь.
- Тогда я за тобой зайду, а там вместе решим, идёт?
- Да! Было бы здорово!
Мы поговорили ещё немного, ни словом не упомянув Машу и то, что случилось в больнице почти две недели назад. Мы просто говорили и смеялись.
А когда я положила трубку, моя серая, наполненная бледным светом зимнего утра комната вдруг расцвела всеми красками радуги, а когда я увидела рассыпанный на кухне кофе, я засмеялась и никак не могла остановиться.
Дина хочет встретиться со мной! Встретиться просто так, а не потому что так сложились обстоятельства, не потому что мы вдруг случайно оказались вместе, как было раньше.
И я продолжала хохотать, до боли в животе, пугая бедную старенькую соседку. А потом я, кажется, запела.
Сейчас у меня нет ничего дороже тех воспоминаний. Я буду беречь их, как берегут коллекционеры свои экспонаты, смахивая с них пыль, регулярно перебирая и пересматривая каждый предмет коллекции. И я буду улыбаться, как в те дни, потому что это тепло живёт в моём сердце, и мне кажется, оно не умрёт никогда. Но я не буду произносить этих страшных слов. «Всегда» и «никогда» в нашем быстротечном мире теряют свой смысл и свою подлинную красоту. Я не буду клясться и обещать.
Я просто буду помнить.
3
Она была нервной, и, наверное, если бы она курила, то в тот день не выпускала бы пачку из рук, то и дело чиркая зажигалкой и выпуская в холодный искрящийся воздух белые облачка то ли пара, то ли дыма. Но Диана не курила, и я всегда радовалась этому.
Её движения были какими-то неровными, угловатыми, надломленными в тот день. Если раньше она двигалась плавно и легко, и каждый жест её был словно тщательно спланированная и изящная часть какого-нибудь танца, то теперь она словно потеряла равновесие и балансировала на тонком канате над пропастью.
Я тогда сразу подумала, что она и пришла ко мне только за тем, чтобы восстановить это утраченное равновесие, почувствовать под ногами твёрдый пол. Я сразу поняла это по её улыбке, беспечной, холодной, фальшивой и тоже какой-то надломленной, как и она сама.
Она пришла ко мне не потому что захотела вдруг увидеть или заскучала, как я позволила себе думать. Вполне возможно, что ей просто некуда было пойти, ей нужны были чья-то поддержка и помощь, чтобы снова обрести уверенность. Вот и всё.
Это было непростое время, когда её присутствие приносило мне больше боли, чем удовольствия и покоя, но я так соскучилась за эти две недели (да что там, едва не спятила), что мне некогда было думать о собственных неприятностях. Неважно, почему она пришла. Важно только, что ей не хватает тепла и участия, и если я могу помочь, сделать её хоть немного счастливее, этого для меня будет достаточно.
- Вот уже который раз думаю, что мне безумно нравится твой шарф, - сказала она, когда увидела меня.
Я смотрела, как ветер развевает её выбившиеся из под шапки волосы, и улыбалась.
- Обычный шарф. Полосатый.
- Мне лучше знать. Это совершенно особенный, исключительный полосатый шарф.
И я смеялась, потому что она так забавно всё это говорила, что я неизбежно начинала ей верить. И уж не знаю, как там всё было во всех этих фильмах, но к Диане я точно чувствовала что-то особенное. Это было похоже на первую любовь, чистую и не требующую ничего взамен. Да, наверное, так и было.
А потом мы очень долго гуляли, смеялись, и под ногами хрустел снег. Мне нравилось выбирать самые глубокие сугробы и заходить туда по колено, а потом наблюдать, как теплеет её улыбка. Как к ней возвращается всё утраченное. Мне было приятно, что я могу ей что-то дать.
- Вылезай, а то промокнут сапоги! – говорила она со смехом.
- Иди сюда! – упиралась я. – Это здорово!
Мы стояли посреди заснеженного парка, и всё казалось мне таким чудесным и замечательным, а над нашими головами возвышались вековые ели, укрывая нас своими большими пушистыми лапами.
Я набрала в руки горсть снега и смяла его в ладонях. Перчатки промокли, и кожу начал покалывать приятный холодок. И я с хихиканьем кинула получившийся мягкий шарик в Диану и попала ей в плечо, оставив на чёрном пальто неровный, рассыпающийся белый след.
- Ах так! – закричала она. – Сама напросилась! – и побежала за мной в снег.
Я с визгом бросилась от неё, но снег был такой глубокий и тяжёлый, что передвигать ноги стоило большого труда, но это только распаляло ещё больше. В спину мне сыпались снежки, и я визжала ещё громче, слыша догоняющий меня смех.
Наша возня продолжалась довольно долго, пока мы обе окончательно не выбились из сил и тяжело дыша грохнулись в снег. Над нами плыло чистое небо с проседью редких облаков, и мне казалось, что мы тоже плывём по этому небу, а Диана лежала рядом со мной, и я видела, как поднимается в воздух и растворяется пар её дыхания. А потом я повернула голову и увидела, что она смотрит на меня. На губах её всё ещё блуждает довольная и спокойная улыбка, но в глазах уже зародилось что-то серьёзное и глубокое.
- Ты не представляешь, как давно я так не веселилась, - сказала она. – Уже даже не помню, когда последний раз играла в снежки.
- Ещё бы. Если учесть, сколько ты уже живешь на этом свете, промышляя отрубанием головы…
Она расхохоталась, вспомнив наш тогдашний нелепый разговор в больнице. А я вдруг подумала, как это здорово, что у нас есть общие воспоминания.
- Конечно, я понимаю, что отрубание голов – это очень тяжёлая работа, - продолжала я с серьёзным видом. – Но всё-таки иногда тебе нужно отдыхать, откладывать топор… или что ты там используешь, и играть в снежки, например, в перерывах.
Диана ещё пуще залилась смехом, своим замечательным звонким смехом, таким заразительным и милым. У неё был очень мягкий смех.
А когда мы устали смеяться, то просто лежали и смотрели друг на друга. Она ничего не говорила, но глаза её светились счастьем. Я знала, что ей хорошо со мной, и читала в её взгляде благодарность, которую совсем не обязательно было выражать словами. Мы и так неплохо друг друга понимали. Нам было хорошо молчать вдвоём.
А где-то высоко над нами плыло чистое хрустальное небо.
4
Пожалуй, я никогда не была очаровывающимся человеком. Несмотря на всю симпатию к человеку, я всегда подмечала своим цепким взглядом и его недостатки. Мама говорила, что у меня математический склад ума. Может, так оно и было.
Так и с Дианой. Быть может, она и показалась мне сначала идеальной: красивой, умной, талантливой, доброй и тому подобное. И она действительно воплощала в себе все эти качества. Но чем ближе я узнавала её, тем яснее проступали и неровности в её характере, а иногда и комплексы. К примеру, при всей своей показной храбрости, она на самом деле была очень нерешительной и часто боялась сама делать какие-либо первые шаги. Она часто пыталась показать себя лучше, чем на самом деле, потому что в глубине души страдала от того, что она не такая, как все, и боялась, что её бросят. Таким образом она как бы старалась возместить один свой «недостаток» множеством достоинств, иногда и мнимых.
Конечно, всё это я замечала далеко не сразу, ибо Диана маскировалась так хорошо и умело, что тут не помогал даже мой цепкий глаз и аналитический ум. Но, чем больше подобных неровностей мне удавалось найти, тем более интересной и привлекательной она становилась для меня. Тем глубже мне удавалось проникнуть в её мир, разглядеть, что плавает в воде, скрытой слоем льда, на котором я пока что обречена была топтаться.
Тогда, когда мы валялись в снегу и были так просто, мило и наивно счастливы, Диана случайно коснулась моей руки. Я помню это тёплое, почти невесомое прикосновение, когда я подумала, что вот сейчас она отдёрнет руку, как было всегда, когда она случайно прикасалась ко мне. Но она этого не сделала. Она взяла мою руку в свою и чуть сжала со словами:
- Холодная. Ты замерзла, а перчатки промокли. Вот незадача.
- Да всё нормально, - сказала я бодрым тоном, какой всегда придавала своему голосу, если сердце вдруг начинало биться слишком часто. – Не беспокойся обо мне.
- Но я не могу не беспокоиться, - сказала она, чуть крепче сжимая мою руку. – Ты теперь для меня не чужой человек.
Я шумно вдохнула холодный воздух. Я думала, что вот прямо сейчас так и умру от этих слов. Я не чужая. Не чужая для неё.
- За эти две недели мне многие вещи пришлось обдумать, - продолжала она. – Это вещи, от которых нельзя отмахнуться, как я обычно делаю, если не хочу что-то решать. Я хочу, чтобы ты знала, что мне стоило большого труда просто позвонить тебе. Это правда. Я думала о том, как общение со мной может на тебе сказаться. Потому что будет ещё много людей, которые, как Маша, будут тебя подозревать и показывать пальцем, если ты продолжишь общаться со мной. Поэтому лучше тебе сейчас решить, готова ли ты ко всему этому. Мое общество всегда будет бросать тень на тебя.
Вот он. Выбор. Один из самых важных в моей жизни, если не самый важный. В тот день я могла просто высвободить свою руку, сказать, что замерзла, что мне не нравится весь этот разговор, и лучше нам разойтись по домам. И тогда всё бы закончилось, а Диана больше никогда бы не позвонила мне. Я бы стала просто очередным человеком, который отказался от неё, бросил, причинил боль.
Вместо этого я сжала её руку в ответ, и наши пальцы впервые переплелись.
- Глупости, - сказала я. – И ты мучила себя этим две недели?
- Нет… это очень важно, пойми, - прошептала она, немного растерявшись от того, что я делала с её пальцами.
- Я понимаю.
- Правда?
- Конечно. Я всё понимаю. В тот раз в больнице я повела себя как ребёнок и рыдала от обиды. Сейчас мне стыдно за это. Я напугала тебя, и тебе пришлось меня утешать. Но такого больше не повторится. Впредь я буду готова к любым нападкам. И потом… я очень даже неплохо себя чувствую в твоей тени.
Она тихонько, неуверенно и с облечением засмеялось, а моё сердце наполнилось нежностью и трепетом.
- Так что… Не переживай об этом больше, хорошо?
- Хорошо, - отозвалась она.
Так я сделала свой выбор. И до сих пор не жалею об этом.
- А теперь мой долг согреть и высушить тебя, - сказала Диана немного погодя, когда наше взвешенное молчание раз и навсегда поставило точку на этом разговоре. – Зайдёшь? Я повешу тебя на верёвку в ванной, закреплю прищепками и буду сушить.
Я засмеялась, живо представив эту картину.
- Конечно, предложение очень заманчивое… - ответила я. – Всегда мечтала о чём-нибудь таком. Но… может быть, сегодня ты зайдёшь ко мне? Просто я всё время хожу к тебе в гости и даже Новый год справляла у тебя, а сама не звала тебя ни разу.
- Правда? – она в изумлении посмотрела на меня. – Ты правда хочешь, чтобы я пришла?
- Правда. Хочу, - я смутилась и тут же добавила поспешно. – К тому же верёвка есть и у нас в ванной. Так что, ты всегда сможешь меня… повесить.
- Отлично! – просияла она. – Тогда пойдём скорее!
И хотя до моего дома было всего ничего, мы сели на первый же автобус, чтобы хоть немного согреться и добраться поскорее. Мы без конца о чём-то шептались, и Диана грела мои руки. И мы чуть не проехали свою остановку, а потом долго смеялись.
А самым главным было то, что теперь Диана улыбалась просто потому, что хотела этого. Из её улыбки исчезли те фальшь и надломленность, что так встревожили меня вначале. Теперь она вся как будто светилась, а мне было немного неловко и боязно признавать, что все эти приятные перемены – моя заслуга. Я боялась переоценить себя.
Диана была просто в восторге от моей квартиры.
- У тебя так уютно! – пропела она, заглядывая сначала в зал, потом в мою комнату.
– Да неужели? – удивилась я, закинув шарф на вешалку и проходя за ней следом.- А по-моему обычно. Мне у тебя куда больше нравится.
- У меня слишком чисто, - она поморщилась. – Единственное место в доме, где можно жить, это моя берлога… пардон, комната.
- Берлога? – я прыснула. – Неужели ты так не любишь порядок?
- Ну почему же… - она вздохнула.
А я подумала вдруг, что идеальную чистоту Диана не терпит потому и только потому, что она связано для неё с сестрой. Точно так же, как Маша не любит Одри Хепберн из-за того, что та нравится Диане.
- Просто я люблю, чтобы квартира была похожа на жилое помещение, - сказала Диана. – Люблю, чтобы передавала какие-то черты характера и увлечения хозяина. Например, здорово, когда на диване лежат мягкие игрушки, а на столе стоят какие-нибудь фотографии в весёлых рамочках или ещё какие-то памятные вещички, понимаешь?
- Понимаю, - я улыбнулась.
- Правда?
- Ага. Пойдём пить чай и сушиться.
- Пойдём, - она тоже заулыбалась, немного смутившись.
- Я положила твои шапку, шарф и перчатки на батарею, - сказала я.
- Спасибо.
- Что будешь? Чай?
- Чай, если можно.
- Конечно. Садись давай, - я напустила на себя деловитый вид, хотя на самом деле жутко разнервничалась из-за того, что сегодня мне самой нужно ухаживать за ней и угощать её. Я боялась своей неловкости, боялась чего-нибудь рассыпать или разбить.
Она сидела за столиком, склонив голову набок и подпирая щёку рукой, и наблюдала за мной, улыбаясь. Её спокойный умиротворенный взгляд неторопливо исследовал меня, следил за каждым движением. А у меня от этого почему-то перехватывало дыхание, и дрожали руки в ещё большом страхе что-нибудь расколотить. В какой-то момент этого пристального молчания я не выдержала:
- Чего ты так смотришь? – пробормотала я, поворачиваясь к ней и краснея.
- Ничего, - отозвалась она, не переставая улыбаться.
Ну, ничего так ничего. Всё равно правду она никогда не говорит, думала я, переводя дыхание. А потом вдруг улыбнулась. Мне нравилось видеть её такой спокойной и расслабленной. Очень нравилось.
- Вкусно, - сказала Диана, попробовав чай.
- Вот и хорошо, - с облегчением выдохнула я.
Её волосы были ещё чуть влажные от снега и немного завивались, и Диана постоянно убирала навязчивые пряди с лица. И так легко, изящно и красиво у неё это получалось, что я забывала про чай и хотела просто смотреть на неё.
- У тебя красивые волосы, - сказала я вдруг.
- Правда? – она заулыбалась смущённо. И мне так нравилось её смущать, потому что она сразу становилась до безумия милой. Мне нравилась сама мысль, что я могу её смутить и заставить вот так улыбаться.
- Правда. Мне очень нравятся.
- Спасибо, Ань. Вообще-то я стала носить их распущенными не так давно. А раньше заплетала в косы или убирала в хвостик.
- А коротко когда-нибудь стриглась?
- Было дело. Классе, кажется, в седьмом что-то ударило мне в голову, и я вдруг подстриглась под мальчика.
Я попыталась представить Диану с короткими волосами, похожей на мальчишку, и почему-то увиденное мне очень даже понравилось. Мне казалось, что ей пойдёт любая прическа.
- А фотографии остались? – продолжала допытываться я. – Хотелось бы увидеть тебя школьницей.
- Остались. Как-нибудь обязательно покажу тебе.
И мне очень понравилось это обещание. Почему-то оно показалось мне куда более значимым, чем любые клятвы в вечной дружбе или любви. Она покажет мне свои детские фотографии, а это уже не просто так. Это значит, что мы не случайные люди друг для друга. И это лучше любых слов о вечности.
- Ты только не смейся. А то я там сама на себя не похожа, - сказала Диана.
- Конечно, я не буду смеяться, - заверила я.
- Правда?
- Правда-правда. Допивай чай, я тебе ещё налью.
А потом мы вдруг как-то заговорили о Маше. Не помню, вроде это получилось само собой, очень естественно, и впервые за сегодняшний день. Я спросила, как она себя чувствует, а Диана ответила, что она быстро идёт на поправку. А потом, немного помолчав, спросила:
- Ты сильно злишься на неё?
Я покачала головой.
- Я не могу сильно на неё злиться. Она дорога мне, даже если ненавидит меня теперь. И всё же…
- Всё же больно.
- Да. Больно. Она непростой человек, но она всегда была моей лучшей подругой. А теперь, кажется, я потеряла её уже навсегда.
- А я потеряла сестру. Но, знаешь, чем больше я думаю об этом… Ведь это Маша отказалась от нас, а не мы от неё. Мы же в свою очередь ничего ей не сделали. Просто она так решила. Я всегда думала, что если кого-то любишь, прощаешь ему многое… - она запнулась, вздохнула.
- Послушай, я не думаю, что Маша тебя не любит, - осторожно сказала я. – Просто она очень упрямая. Я уверена, ты очень дорога ей, просто она даже себе в этом не может пока признаться.
Диана печально улыбнулась.
- Спасибо, Ань. Ты говоришь такие слова, от которых мне становится легче дышать.
Я всегда поражалась, как от всяких пустяков и шуточек мы могли так просто переходить к серьёзным вещам и говорить о них с такой легкостью, как будто знали друг друга очень давно. Может, это называется родственные души, но я не уверена, что верю во всё это. Я верю во многое, но есть всё-таки вещи, которые я не решаюсь признать из страха обмануться и разочароваться.
На улице стемнело, и Диана засобиралась домой. Моя мама должна была вернуться с работы с минуты на минуту, и мне не очень хотелось, чтобы они встретились. Однако чему быть, того не миновать.
Мама тут же накинулась на Диану с расспросами о Маше, на которые та отвечала со своей спокойной улыбкой. Слушая её, даже представить было нельзя, что они могут быть в ссоре – с такой любовью и нежностью говорила Диана о сестре.
- Ты напоила гостью чаем? – суетилась мама.
Я ворчала в ответ что-то нечленораздельное.
- Да, Аня меня напоила и накормила, - улыбалась Диана маме и подмигивала сердитой мне. – Всё было очень вкусно.
И мама тоже улыбалась и расцветала, сражённая наповал её обаянием.
- Заходи к нам ещё, - ворковала она. – Если бы Аня предупредила заранее, я бы сама приготовила вам что-нибудь вкусненькое!
- Хорошо. Я обязательно приду ещё как-нибудь.
- Я провожу, - сказала я, схватив шарф с полки и поспешно обматываясь. Не хотелось прощаться с Дианой под пристальным и любопытным маминым взглядом. Я схватила её за руку и потащила в коридор.
А потом мы долго стояли на крыльце под чернильным небом и далёкими огнями соседних высоток. В воздухе кружились редкие снежинки.
- Ну, я пойду, - говорила она.
- Да, - отвечала я, но Диана не двигалась с места и всё смотрела на меня.
- Пока, - прошептала она.
- Пока, - выдохнула я, с горечью подумав, что начинаю ненавидеть это слово.
- Я тебе позвоню, - сказала она вдруг, нарушив привычный сценарий. – Сходим ещё куда-нибудь.
- Было бы здорово, - ответила я, затаив дыхание от этого неожиданного, волнительного и такого тёплого обещания.
- У меня ещё два экзамена на неделе, так что получится только на следующих выходных, - сказала она.
- Хорошо. Тогда удачи на экзаменах. И… до выходных.
- Да. Спасибо. До выходных, - она улыбнулась, медленно спустилась с крыльца и помахала мне рукой.
Я помахала ей в ответ. В глазах стояли горячие счастливые слёзы.
С того дня мы стали часто видеться.
И, если я доверяла Диане с самого начала, то её доверие ко мне начало зарождаться именно тогда.
5
Моя мама всегда задавала много вопросов, и в тот момент я жалела, что отца нет дома. Он всегда отвлекал её, когда чувствовал, что она пытается давить на меня. У меня был хороший отец, но это не значит, что мать я не любила, просто…
- Почему она вдруг пришла к тебе? – спросила мама, когда я вернулась, ещё не успев закрыть за собой дверь, ещё не успев перевести дыхание, вытереть слёзы и спрятать такую глупую и счастливую улыбку.
- Потому что я пригласила её, - ответила я, пряча лицо. – Я была у неё дома на Новый год, вот и решила, что было бы справедливо теперь позвать её к себе в гости. А что? Что-то не так?
- Нет. Просто немного неожиданно, - ответила мама растерянно.
Конечно, что-то было не так. И она это чувствовала, хоть и сама не осознавала. У моей мамы всегда была хорошая интуиция. Может быть, она уже тогда почувствовала, что от Дианы исходит какая-то опасность для меня. Каким-то образом матери всегда это чувствуют. И тут Диану не спасло даже её необыкновенное обаяние.
- Просто я не совсем понимаю кое-что, - сказала мама, жестом приглашая меня посидеть с ней.
- Что именно?
- Что у вас общего с этой девушкой? Она старше тебя, учится в университете, наверняка встречается с мальчиками и ходит по всяким вечеринкам. Ты же у меня не такая, ты домашняя девочка, Аня. Как же так получилось, что вы, такие разные, подружились?
- Не такие уж мы и разные, - сказала я чуть обиженно. – Да и Диана не такая, какой ты её представляешь.
- Вот как? И всё равно у неё, должно быть, совсем другие интересы. – О чём вы с ней вообще разговариваете?
- Мы…
А действительно, о чём мы с Дианой разговариваем? Почему-то мне всегда с ней интересно, и разница в возрасте не ощущается. О чём бы мы ни говорили, о глупостях вроде отрубания голов складными топорами и вешания на прищепки в ванной, или о серьёзных вещах, о Маше и непростых отношениях двух сестер, о Боге, мы всегда находим какие-то общие точки соприкосновения и в итоге соглашаемся друг с другом. Можно сказать, что мы друг друга просто понимаем.
И я не знала, как объяснить всё это маме, я просто так чувствовала.
Однако при всём этом таинственном взаимопонимании я до сих пор имею лишь весьма смутное представление о том, что на самом деле творится у Дианы в голове.
- Аня? Ты меня слышишь?
Я вздрогнула. Мама обеспокоенно смотрела на меня.
- Слышу.
- Ладно, - она вздохнула. – Не буду донимать тебя с вопросами. В конце концов, Диана производит впечатление хорошей девушки, хоть и немного взрослой для тебя. Просто я в твоём возрасте больше любила общаться со сверстниками. У нас было больше общих тем для разговора.
- Но ведь папа старше тебя на шесть лет?
- Но ведь это же папа. А мы говорим о твоих подругах.
- И всё равно, ведь с ним тебе было интересно общаться?
- Не знаю. Я никогда не думала об этом. Мы с твоим папой просто о чем-то говорили и постоянно смеялись. Не знаю, насчет интересно, но думаю, нам было просто хорошо вместе.
«Вот и у меня с Дианой также», - подумала я, но, разумеется, вслух не сказала.
- И ещё кое-что. Почему ты вдруг перестала навещать Машу в больнице? Раньше ходила каждый день, а теперь ни разу за неделю.
- Завтра как раз собиралась, - солгала я. – Просто Маша упрекнула меня в том, что я слишком уж пекусь о её здоровье, и что навещать её раз в неделю будет вполне достаточно.
- Надо же, какая всё-таки Маша хорошая и добрая девочка!
- Да уж. Добрая.
Раньше мне не приходилось слишком уж часто врать родителям. Разве что по мелочи, чтобы лишний раз не волновать. Но после встречи с Дианой мне пришлось узнать, что такое настоящая ложь. Грубая и часто необдуманная, наглая ложь людям, которых любишь. Конечно, я никогда не хотела всего этого. И Диана не хотела. Наоборот, она всё старалась оградить меня от этой лжи и грязи, и было время, когда она даже врала за меня, врала всем подряд, в том числе и моим же родителям, чтобы мне не пришлось этого делать.
И чем ближе мы становились друг другу, чем больше доверяли, чем крепче становилась нить, связывающая меня с ней, тем больше удалялась я от родителей, тем больше становилось лжи и недоговорённости, и вот-то могла порваться хрупкая наша с ними связь.
Я думаю, что это было неизбежно. Мне хочется так думать. Мы неизбежно взрослеем и делаем свой выбор, и каким бы он ни был, родителям приходится принимать его. А если они не могут этого сделать, нам приходится уходить. И как бы дороги нам ни были эти люди, рано или поздно появляются другие, кто тоже очень дорог. И тогда приходится выбирать.
Иногда я очень завидую тем, кого эта необходимость выбора обошла стороной. Потому что кроме горечи и пустоты она не приносит ничего.
Наверное, так и становятся взрослыми.
ГЛАВА 8
ПАДЕНИЕ
1
Мне всегда нравилось наблюдать за людьми. Ещё до того, как у меня появился первый фотоаппарат, я уже умела рисовать в голове чёткую композицию. Случайные люди, случайные, но естественные движения, как будто нечаянно получившиеся снимки – всё это я любила куда больше запланированных фотосессий с моделями. Модели – это модели, а люди – это люди.
Мне нравилось смотреть, как двигаются люди, если не знают, что за ними следят. Нет, конечно, я никогда ни за кем не подглядываю, не такая уж я извращенка. Но я люблю наблюдать за людьми в группах или в толпе, когда они, о чём-то переговариваясь или прижимая к уху сотовые телефоны, идут по университетскому коридору. Я просто смотрю на них, запоминаю какие-то движения, что-то там для себя отмечаю, и мне кажется, что в такие моменты я впадаю в транс. Люди – неиссякаемый источник красоты.
- Что это у тебя такое кислое лицо? – спрашивает сидящий рядом Максим. – Не выучила что ли?
- Выучила, - отвечаю я, не глядя в его сторону, всё ещё погруженная в образы только что прошедшего мимо потока студентов.
Мы сидели напротив аудитории и дожидались преподавателя перед экзаменом.
- А что тогда? – Максим сверлил взглядом мою шею, я это чувствовала.
- Думаю, - ответила я.
- Думаешь? Ты? Это что-то новенькое!
- Заткнись! – я пихнула его локтем, и Максим ойкнул.
- Да что с тобой?! Ты сама не своя! О чём таком ты думаешь вообще?!
- Я думаю о… - я запнулась и понизила голос почти до шёпота. – Послушай, Максим…
- Да? – он тоже вдруг затих и замер от того, что я назвала по имени.
- Как думаешь, это было бы нормально, если бы у меня появилась хорошая подруга? Она ещё совсем девочка, ей всего пятнадцать, милая, наивная, смешная и такая удивительно неиспорченная. Как думаешь, я смогла бы дружить с ней?
Максим вытаращил глаза.
- Ты завела себе пятнадцатилетнюю подружку?! Когда успела?!
- Да нет же, дубина! – я снова пихнула его, так что чуть не столкнула со скамейки.- Не в этом смысле! Просто подруга, понимаешь?!
- Ну… - он выдохнул. – Насколько я знаю, с подругами у тебя всегда были напряжённые отношения. Ты не могла ни с одной девушкой дружить долго, рано или поздно они выводили тебя из себя своими разговорами о бойфрендах, шмотках, магазинах и сексе.
- Сейчас всё по-другому, - я вдруг заулыбалась. Образ Ани, прячущей нос в пушистый шарф так и стоял перед глазами. – Мне кажется, сейчас бы у меня получилось. Она совсем не похожа на других девочек. Мне кажется, что ей я могла бы доверять. Она в самом деле удивительная.
- Смотри не влюбись в неё. Не нравится мне, как ты улыбаешься.
- Не говори ерунды. Я же ещё не совсем спятила.
- А она… знает о тебе?
Я опустила глаза и принялась изучать свои ногти. Мысли разбегались, сердце почему-то колотилось слишком быстро и как-то настойчиво.
- Знает. Она с самого начала знала.
- А сама она не… - тон Максима становился всё более осторожным, как будто он говорил с психически больной или шёл по минному полю.
- Брось, конечно нет. Она абсолютно натуральная девочка.
- В пятнадцать лет об этом ещё трудно судить. Из неё пока можно вылепить что угодно.
- Не уверена. Во всяком случае, я ничего лепить из неё не собираюсь. Мне просто хорошо и спокойно с ней, понимаешь?
- Отчего же не понимать. Конечно.
- И что ты думаешь об этом? Мы могли бы стать нормальными хорошими подругами?
- А знаешь, почему ты у меня об этом спрашиваешь?
- Почему? – мой голос потускнел, стал по-детски напуганным.
- Потому что сама в это не веришь. Ты хочешь, чтобы я убедил тебя, что это возможно.
- А ты? Ты веришь?
- Ты правда хочешь знать?
- Ну разумеется! Иначе не спрашивала бы!
- Тогда… - он вздохнул, отвернулся. – Вот что я думаю. Мне кажется, у таких отношений нет будущего. Ей пятнадцать, не забывай, что в таком возрасте подростки быстро меняются. Сегодня она такая, а через год ты её уже не узнаешь. Сегодня она милая и неиспорченная, а завтра начнет интересоваться каким-нибудь мальчиком. Начнет встречаться с кем-нибудь и забудет про тебя. И что тогда? Ты снова почувствуешь себя брошенной. Снова будет как с Викой, только на этот раз ты потеряешь подругу, к которой успела привязаться, а это ещё хуже, чем потерять любовницу. Я могу понять твою тягу к этой девочке. После всей той грязи, в которую тебе пришлось окунуться из-за Вики, тебе хочется теперь чего-то наивного и чистого. Но она не всегда будет такой. Она скоро вырастет. А тебе снова будет больно. Ты же знаешь, я не хочу этого.
Я молчала. Всё, что он говорил, было правдой. Правдой, которую я ненавидела, от которой бежала. Как и всегда. Я чаще пряталась, чем стремилась признать очевидные вещи.
И я вдруг улыбнулась. Почему-то я часто улыбалась, когда было больно.
- Да. Да, но ведь сейчас у нас есть немного времени, не так ли? – я посмотрела в его обеспокоенные глаза. – До того, как Аня станет такой, какой ты говоришь, мы ведь можем немного побыть вместе, правда?
Максим тоже улыбнулся. Печально, но тепло.
- Значит, её зовут Аня, да?
- Да. Аня, - сказала я и повторила ещё раз. – Аня.
- Ну, тогда береги свою Аню. И себя береги, в особенности свои нервы. Будь осторожна. Я волнуюсь за тебя.
- Я знаю. Спасибо. Я буду осторожной, обещаю.
- Это хорошо, - он похлопал меня по плечу.
- И ещё кое-что, - сказала я.
- Ну что опять?! Ты меня пугаешь!
На этот раз я не улыбнулась. Открыла и закрыла зачётку, несколько раз хлопнув корочками, и только потом сказала:
- Вика приезжает в конце месяца.
- Надолго? Она тебе звонила?
- Понятия не имею. Она не звонила мне, я случайно узнала.
- А если вдруг позвонит или придёт, что будешь делать? – вот тут Максим, похоже, по-настоящему разволновался.
- Да ничего наверное. По возможности я постараюсь нигде с ней не столкнуться, пока она не переедет в свой Питер.
- Но ведь это будет значить, что ты, возможно, больше никогда не увидишь её?
- И что с того? – я хотела произнести это с нарочитым безразличием, но получилось с ужасом.
Больше никогда не увижу. Никогда. Никогда.
- А-а-а-а! Ты меня с ума сведёшь со своими женщинами! – взвыл Максим и вцепился в свои волосы.
Вот тут я не выдержала и рассмеялась. Похоже, он переживал ещё больше меня. Это было так трогательно. Милый ты мой.
- Уж кто точно меня никогда не бросит, так это ты, - проворковала я примирительным тоном и осторожно положила голову ему на плечо.
Максим замер. Даже дышать, кажется, перестал. Я улыбнулась.
- Не брошу, - сказал он серьёзно, расслабляясь и прислоняясь ко мне. – Не брошу. Хорошо, что ты это понимаешь.
На глаза вдруг навернулись слёзы, и я быстро смахнула их, чтобы избежать любопытных взглядов.
Мне часто хотелось спросить за эти два с половиной года, почему он дружит со мной? У меня были подруги, присутствие которых в моей жизни было похоже на приливы и отливы. Они то вертелись вокруг меня и щебетали как маленькие птички, что меня очень забавляло, то исчезали из поля зрения, и общение наше ограничивалось «приветами» и поздравлениями на праздники. Может, я сама всегда отталкивала людей. Никого не подпуская слишком близко.
И если мои подруги были приливами и отливами, то Максим был подобен монолитной скале, одинокому утёсу, о который разбиваются на сотни осколков прибрежные волны. Всегда рядом, всегда стоит твёрдо и уверенно. Даже не знаю, до чего докатилась бы такая ветреная особа как я, не поддерживай он меня неизменно.
Тогда я даже не думала, что придёт время, когда Максим женится и заведёт собственную семью. Для меня всё это было в необозримо далёком будущем. Никогда не перестану удивляться, как быстро и незаметно наступает это далёкое будущее.
2
Последние дни моего двадцатого января растворялись в каком-то пьяняще-приятном забытьи. Мы виделись с Аней каждый день, гуляли по паркам, валялись в снегу, а потом отогревались в тёплых уютных кафешках, ходили друг к другу в гости, в кино на какие-то дурацкие современные фильмы, шуршали обёртками от шоколадок в темноте кинозалов и тихонько смеялись и шептались, забывая о происходящем на экране. А иногда, когда мы не могли придумать, куда идти, мы просто мотались по городу, заходили в какие-то магазины, где продавали всякие странные штуковины, сувениры или ещё какие-нибудь интересные фигурки и безделушки. Я спрашивала, какая Ане больше всего нравилась и, несмотря на все протесты, покупала что-нибудь для неё. Я тогда спускала на неё всю стипендию и вообще все свои деньги, и мне это безумно нравилось. Это было похоже на свидания.
И в то же время мной овладевала какая-то безумная неуёмная жадность. Жадность до Ани. Маниакальное желание тратить на неё деньги, дарить ей что-нибудь, чтобы видеть её смущённую улыбку. Этой улыбки мне всегда было мало. А с тех пор, как Максим сказал о недолговечности наших отношений, о том, что у нас мало времени, моя жадность уже не знала границ.
Я как будто всё сразу хотела успеть. Если времени мало, значит нужно каждый день с ней проживать как последний. Сегодня она улыбается мне, но завтра уже может не ответить на мой звонок. А поэтому всё нужно успеть сегодня – и в кино, и в парк, и на каток, где можно держаться за руки, чтобы не упасть. Всё успеть. Всё сделать для неё.
И чем больше было таких дней, тем страшнее было это маячащее на горизонте завтра, когда всё может измениться, тем сильнее я привязывалась к ней. И боялась этой неожиданной привязанности.
Она заведёт себе мальчика и забудет про тебя.
Нет. Нет. Я не хотела отпускать. Я хотела, чтобы её привязанность ко мне была не менее сильной, чтобы по всему её дому были разбросаны напоминания обо мне, чтобы она никогда не забыла. Мне хотелось занять всё её свободное время, чтобы она дышала только мной и ни о ком больше не думала. Хотелось удержать её. Как можно дольше.
И этот неудержимый эгоизм подобно яду растекался в крови и отравлял меня. Мне казалось, что скоро он доберётся до сердца, и тогда я умру. И чем страшнее мне становилось от этих мыслей, тем крепче я сжимала её руки, тем сильнее обнимала вдруг ни с того ни с сего, без всякого повода. Мне казалось, что я и сама уже скоро дышать не смогу.
Я слишком боялась потерять. Снова.
И всякий раз, когда я вдруг прижимала её к себе, безумно, крепко, не в силах себя контролировать, а она спрашивала испуганным шёпотом, щекоча мне ухо: «Что-то случилось?», я отвечала:
- Ничего. Ничего не случилось. Всё хорошо.
И она никогда не продолжала допрос. Она не верила моему «ничего», но боялась показаться слишком назойливой. И я была благодарна ей за это. Мне казалось, что наступит день, когда я смогу ей всё рассказать. Я ждала этого дня со страхом и надеждой.
И этот день наступил.
Мы шли и обсуждали какую-то книжку из её школьной программы. Аня не могла понять поступок главного героя, а я пыталась объяснить ей, почему он сделал так, а не иначе.
- И всё равно не понимаю, - вздохнула она. – Странная штука эта любовь, непонятная.
Я засмеялась.
- Это точно. Не поймёшь, пока сам не полюбишь.
- Так нечестно. Мне ведь сочинение ещё писать! Что же делать теперь?
- Что делать? Любить, - эти слова, как частенько со мной бывало, вырвались раньше, чем я успела подумать.
- Любить? – она сначала удивилась, потом вдруг покраснела и опустила лицо. Я тоже отвернулась.
- Ну да, - я вздохнула и была уже не рада, что завела об этом разговор. – Тебе нравится кто-нибудь?
- Мне?! – испугалась она. – Нет конечно! – и сразу как-то померкла и притихла.
- А что в этом особенного? В твоём возрасте я была влюблена в кого-то по уши, причём, весьма безответно, и жутко страдала, потому что у моего объекта обожания уже кто-то был. Так что, если бы ты завела себе какого-нибудь мальчика, это было бы здорово, - я и сама не знала, зачем всё это говорю. Это говорила даже не я, а мой здравый смысл, в то время как сердце сжималось и стенало.
- Не хочу! – воскликнула она вдруг, довольно резко, и, словно испугавшись, повторила тише: - Не хочу.
- Ну, не хочешь, как хочешь. Никто же тебя не заставляет, - я примирительно улыбнулась.
Я всё никак не могла понять, с чего она вдруг так расстроилась. Вот уж точно необычная девочка. Раньше мне казалось, что в таком возрасте только мальчики да любовь на уме. Но мне это было только приятно. Я вдруг сразу успокоилась.
Мы шли и молчали. Аня как будто погрузилась в себя. Мне казалось, что моё присутствие теперь тяготит её, и никак не могла придумать, что сделать и что сказать, чтобы всё исправить.
А потом в кармане моего пальто настойчиво завибрировал мобильник. Не без удивления я вытащила трубку. Кроме Максима мне никто не мог звонить, а он уехал на все каникулы из города. И это действительно был не Максим. Это была Вика.
Я остановилась, и всё кругом, казалось, тоже замерло. Как будто время вдруг замедлилось. Время стало вязким и липким, текущим вялой искрящейся медовой струйкой. В этом времени отсутствовал воздух, и на меня навалилось тяжёлое влажное удушье. В ушах как будто шумела вода.
Аня что-то спрашивала у меня, а я видела только, как шевелятся её губы, и, кажется, даже что-то ответила ей. Весь этот промежуток времени казался мне неимоверно длинным, и вроде бы телефон уже давно должен был замолчать, но он всё надрывался и надрывался, пока я не я выдохнула в трубку:
- Да?
И шум воды сразу стих, зато вспотели ладони, несмотря на щиплющий кожу мороз.
- Ди? – ответил мне Викин шепот, и руки мои дрогнули, и ноги стали слабыми, неустойчивыми в коленях и как будто пластилиновыми. И как будто что-то ударило мне в сердце, сорвало его с места, так что оно теперь раскачивалось из стороны в сторону, с глухим стуком ударяясь в грудь. Стоило ей только позвать меня «Ди», и на меня обрушился томящийся в неволе груз тоски по ней, неосознанной ранее и обнаруженной лишь сейчас. Ди. Пожалуйста, скажи это ещё раз. Я так соскучилась.
- Ди… Мне нужно поговорить с тобой.
Её голос сразу напугал меня. С лёгкой хрипотцой, как будто она только что проснулась или немного простудилась. Или напилась. Или очень долго плакала. Что-то в её голосе за прошедший месяц безвозвратно изменилось.
- О чём поговорить и зачем? – спросила я, прикрывая глаза. Голова кружилась.
- Не надо так, Ди. Не злись.
- А кто злится? – закричала я вдруг. – Я спокойна!
- Пожалуйста, Ди, - она вдруг всхлипнула, и у меня внутри всё опустилось. Плачет всё-таки. А ведь она никогда не плакала. Никогда ни о чём не просила. Слово «пожалуйста» и Вика – вещи диаметрально противоположные и несовместимые.
- Ну что такое? – я сдалась. В тот момент я снова сдалась.
- Ты мне нужна.
Незнакомое слово. Нужна. Я? Ей? Ложь. Тех, кто нужен, не бросают, не заставляют унижаться и просить. Тем, кто нужен, не причиняют боль.
Нужна. А если правда? А вдруг нужна? Слёзы непрошенной надежды, зажигающей сердце, дрожат на ресницах. Так хочется верить. Так хочется быть нужной тебе. Даже если это ложь, я всё равно буду верить.
- Пожалуйста, Ди. Мне так нужно увидеть тебя… и столько всего сказать. Я ведь ничего запредельного не требую? Я просто соскучилась.
Её голос, проникает ядом под кожу, парализует. Что это? Есть ли имя этому гнетущему, всепоглощающему чувству, которое не приносит ничего, кроме разочарования и тлеющих в пепельнице окурков?
- Ты приедешь? Я сегодня одна, пакую вещи к переезду. Через три дня меня здесь уже не будет. И тогда… Неизвестно, когда я ещё смогу увидеть тебя.
Никогда, думаю я. Мы будем друг от друга далеко. Нет, мы уже друг от друга неимоверно далеко. Это расстояние мне никогда не преодолеть.
- Милая, ну не молчи! Ди, пожалуйста, скажи, что приедешь! Хватит мучить меня! Скажи «да»! – её голос срывается на хрип.
До чего мы довели друг друга?
- Да, - повторяю я без всякого выражения. – Я сейчас приеду.
Всхлип. Вздох облегчения.
- Спасибо.
Вика всегда врывалась в мою жизнь подобно сильному ветру. И играла со мной, как ветер играет с волнами, разбивая их о скалы на мириады мелких брызг, в каждой из которых нет ничего, кроме отражения другой. Разбивала меня снова и снова. Иногда я удивляюсь, как от меня вообще что-то осталось.
А потом я снова оказалась на расчищенной от снега парковой дорожке под тусклым зимним небом, и напротив меня стояла Аня и внимательно изучала моё лицо. Я знала, что она уже всё поняла, и ждала вопросов. Но их не было.
- Ань? – мой голос сел. И снова тошнило. Я уже сомневалась, что смогу добраться до Викиной квартиры. В животе как будто скручивался огненный жгут.
Аня была бледной и какой-то худенькой. Я вдруг подумала, что куртка на ней болтается. Когда она успела так сильно похудеть?
- Тогда… Я пойду, - сказала она.
- Да всё нормально. Я провожу тебя до дома, а потом поеду.
- Нет. Не надо провожать.
Я не стала настаивать. Я могла сказать только:
- Прости.
- Ничего, - она улыбнулась. – Я понимаю.
- Правда?
- Конечно. Иди и не волнуйся обо мне.
- Ты ведь не обидишься?
- Ну что ты! Я же вижу, как это важно для тебя. Беги скорей!
- Хорошо. Спасибо. Увидимся!
- Да.
И когда я уходила, она улыбалась. Я знала, что что-то не так, но слишком была занята собой. Я не знала, что когда мои шаги стихли, Аня добрела до присыпанной снегом одинокой лавочки, упала на неё и заплакала. Моя девочка плакала из-за меня. И даже не могла удержать слёз до дома, где не было бы непрошенных свидетелей её боли и обиды. Она просто не могла их сдержать. И, как бы там ни было, но этих её слез я никогда себе не прощу.
3
Почему-то в её квартире всегда был устойчивый запах воска. К этому запаху примешивался чуть заметный запах горящей серы. Дома Вика всегда прикуривала спичками. Ей очень нравился звук чиркающей о коробок спичечной головки, и нравился запах дыма от затухающей спички. А я его терпеть не могла. У меня слезились глаза, а в груди вспыхивал горячий тяжёлый кашель. Она прекрасно знала об этом, но никогда даже не затрудняла себя тем, чтобы чуть отойти в сторонку. Почему-то эти мелочи и придирки запомнились мне больше всего. Почему-то.
Однако в тот день запах воска был вполне оправдан, потому что меня встретили полутьма, плотно задвинутые шторы и расставленные по всей квартире подсвечники. Горячий расплавленный воск стекал и капал, застывая и остывая, а я всё не могла оторвать взгляд от этого зрелища. Мне кажется, в тот день я была подобна этому воску – плавящаяся, нетвёрдая, горячая, способная принять любую форму, какую только пожелают её пальцы.
Она встретила меня улыбкой и хихиканьем, уже совсем не похожая на ту себя, что говорила со мной по телефону. Теперь же она снова обрела привычный мне облик игривой и кокетливой девочки, не желающей даже задумываться о серьёзных вещах. Такой она впервые предстала передо мной три года назад, такой же она была и сейчас, и на какой-то момент это лишило меня способности двигаться. После месячной разлуки и пережитых слёз я как будто снова окунулась в тот тёплый весенний день моего одиннадцатого класса, когда ветер играл с её волосами и лёгкой кофточкой, и когда она впервые улыбнулась мне. Её улыбка нисколько не изменилась. Это было почему-то больно.
- Ты чего так долго? – спросила она, накрывая меня своими тёплыми объятиями. Но мне всё равно было холодно. – Я так устала ждать.
Я стояла как столб и никак не реагировала на то, что Вика повисла на мне. Можно сказать, что у меня было какое-то полушоковое состояние.
- Холодная, - она усмехнулась. – Ничего, я быстро тебя отогрею. Давай помогу раздеться.
Я молча смотрела, как её ловкие пальцы расправляются с пуговицами моего пальто, развязывают шарф. А потом я увидела на её безымянном пальце золотистую окружность блеснувшего в темноте кольца и уже больше ничего не видела.
- Эй, ты онемела, что ли? Скажи хоть что-нибудь! – шутливо упрекала она.
- А ты всё смеёшься, - сказала я.
Её улыбка чуть померкла, словно она испугалась той безжизненной пустоты, наполняющей мой голос.
- А ты всё такая же серьёзная! – она снова хихикнула, чем уже начинала меня раздражать. Я не хотела её смеха, не хотела её прикосновений, мне всё это стало вдруг до дрожи и тошноты неприятно, и я уже не понимала, что здесь делаю. Хотелось оттолкнуть её от себя, ударить, чтобы она перестала уже наконец смеяться.
- Ты только посмотри! – говорила она и тащила меня за собой в комнату. – Я расставила везде свечи. Ты ведь любишь всякую романтику, вот я и решила сделать тебе сюрприз. Нравится? М-м-м? Ладно. Раз ты всё равно молчишь, хотя бы поцелуй меня, - она потянулась к моему лицу, но я отвернулась. Её чуть приоткрытые губы навеяли явный запах крепкого алкоголя. – Дуешься на меня? – Вика снова хихикнула, только на этот раз уже не весело. Напуганная и уязвлённая моей холодностью, она только повисла на мне, обжигая жаром дыхания мочку моего уха.
- Да ты пьяна, - вздохнула я.
- Нисколько! Просто я немного простудилась в дороге, вот и решила выпить коньяка. Совсем чуть-чуть!
- Да ты на ногах не стоишь.
Она снова пьяно засмеялась, довольная, что я наконец-то заговорила с ней.
- А ты не отпускай меня. Держи меня крепче, чтобы я не упала.
- Так ты поэтому позвонила мне? В трезвом уме ты бы этого ни за что не сделала.
- Ди, не надо, - она уже не шутила. Видя, что я не играю сегодня по её правилам, она снова заговорила тем тоном, каким сказала: «Ты нужна мне».
- Чего не надо?! Чего? Я просто не понимаю тебя, Вика! Не понимаю, как бы ни старалась! Чего же ты хочешь от меня?!
- Ничего. Ничего. Просто побудь так со мной. Вот так, как ты сейчас стоишь. Не двигайся. Мне так хорошо сейчас, что я хотела бы умереть.
Моя оборона дала трещину. Плечи дрогнули, как будто на них упало что-то неимоверно тяжёлое. Обнять её. Я снова могу обнять её.
- Я не понимаю, - повторила я. – Ты… сказала, что хочешь быть счастлива и не оставила мне выбора. Мне просто пришлось отпустить тебя. Ты сказала, что любишь его и хочешь жить «нормальной» жизнью, - каждое слово давалось мне с большим трудом. В горле стояли слёзы, слёзы моей слабости, за которые я себя ненавидела. – Ты ясно дала понять, что я больше не нужна тебе. Что я только мешаю. И я отступила. Так почему же теперь ты говоришь всё это? Не понимаю…
- Глупенькая, - шепнула она, и я вдруг с ужасом ощутила её горячие слёзы на своей коже. Она плакала беззвучно. – Глупенькая ты моя девочка. Ты знаешь, какой же ты ещё ребёнок, Ди? Я сказала, что больше не люблю тебя, чтобы ты смогла спокойно отпустить меня. Я хотела обидеть тебя, чтобы ты начала ненавидеть меня и поскорей забыла. Я просто хотела, чтобы тебе было легче, Ди.
И это было шоком. Это было настоящим ударом. Земля в буквальном смысле уплывала у меня из под ног. Огни свечей расплывались перед глазами, казалось, затем, чтобы поглотить собой всю комнату.
- Ну, тогда я совсем не понимаю… - я уже сама плакала и не стеснялась этого. – Если ты его не любила, тогда почему? Почему разрушила всё?
Её ногти больно впились в мою спину. Она плакала навзрыд.
- Прости. Прости, если сможешь, прости, любимая, прости. Прости за то, что я сделала. Мне по-другому нельзя было, может быть, ты поймёшь когда-нибудь. Только прости… Если ты не простишь, я не смогу дальше жить. Простишь ведь? – умоляла она, разрывая мне беспощадно сердце.
- Да. Да. Конечно, я прощаю.
- Я люблю тебя, - сказала она. – Я вдруг подумала, как редко говорила, что люблю тебя. Только в особенные моменты. Ты знаешь, какие, - она усмехнулась сквозь удушливые слёзы, и я усмехнулась в ответ, крепче прижимая её к себе. – Поэтому я хочу сегодня наверстать упущенное. Сказать тебе миллионы миллионов раз, как я люблю тебя, как любила всегда. Чтобы ты запомнила и никогда больше не забыла.
Ноги меня больше не держали, и я стала медленно оседать на пол. Вика вместе со мной. Она положила руку мне на грудь, туда, где колотилось сердце, и я чувствовала, как его стук отдаётся в её ладонь, и мне казалось, будто она держит моё сердце в своей руке, и стоит ей только отпустить – оно сразу перестанет биться. И мы сидели так и плакали.
- И что с нами теперь будет? – спросила я через какое-то время.
Если бы мне не было так больно, я, быть может, начала бы смеяться и иронизировать, как всегда делала раньше. Во всех тех драматических фильмах, что мы смотрели вместе с Викой, одна из героинь чаще всего выходила замуж, чтобы не идти против устоев общества. И я всегда радовалась, что те времена уже прошли, что сейчас-то всё по-другому, и любовь всего важнее. И уж тем более, я никогда не думала, что сама окажусь в такой же ситуации. Даже представить не могла. Какая ирония, однако. И я бы смеялась, но это было не кино, это была моя жизнь, которая летела сейчас ко всем чертям.
- Что теперь будет… - эхом повторила Вика. – Да ничего. Мы просто будем жить.
- Но как?! Я не знаю, как мне жить! – и я заплакала ещё сильнее.
Видя, что у меня начинается истерика, Вика быстро поцеловала меня, не дав ничего сообразить. Её губы были солёными от слёз, или это были мои собственные слёзы – я уже ничего не понимала.
Голова кружилась, на меня накатила вдруг невозможная слабость, и я легла на спину под её настойчивыми поцелуями. Она что-то шептала мне на ухо, что-то, отчего я успокаивалась, и целовала. Она никогда не любила, чтобы я много болтала и задавала лишние вопросы. Она всегда знала, как заставить меня замолчать.
- Люблю тебя, - повторяли её губы на выдохе и на вдохе. – Люблю…
И мне больше ничего и не нужно было. Большего я уже не смела просить. Она и так дала мне слишком много.
А на потолке надо мной танцевали причудливые тени пламени свечей. Когда лежишь на полу, привычные предметы вдруг обретают совершенно новые формы, и всё кажется волшебным, ненастоящим, сюрреалистичным.
Господи, в тот момент я действительно готова была поверить в Его существование, потому что это было чудом. Господи, как же это было красиво.
И я забываю. Забываю её лицо, прикосновения её пальцев под одеждой, её губ, целующих ключицы. Какими они были? Эти ускользающие ощущения. Я не знаю. И в конечном итоге я не помню ничего кроме пляшущих на стенах и потолке теней, её тихого надрывного «люблю» и огромного, накрывающего меня чувства потери.
В свои двадцать лет я впервые осознала, что значит утрата. Что всё когда-нибудь заканчивается, и это жизнь.
Только имя осталось у меня. Вика.
Мы были вместе три года. Целых три года. Всего три года.
4
Я проснулась от того, что на меня легло мягкое тёплое одеяло. Шторы были по-прежнему плотно задвинуты, но я видела пробивающуюся в комнату неровную полоску тусклого утреннего света. Я так и лежала на полу и совсем замёрзла.
- Прости, что разбудила, - сказала Вика. Она снова сидела надо мной. Глаза её были чуть красные и припухшие от вчерашних слёз, но это было единственным, что осталось от той Вики, что была со мной вчера.
- Сколько времени? – я попыталась привстать, и в тот момент мне показалось, что у меня переломаны все кости. С болезненным вздохом я снова опустилась на пол. Голова загудела.
- Ещё совсем рано. Можешь поспать ещё, если хочешь. Но ты замёрзла, так что лучше перебраться в кровать.
Я вдруг подумала, что она не курит. И даже запаха дыма в комнате нет. Почему? Спать больше не хотелось.
Я сделала ещё одну попытку встать, на этот раз успешную. Но всё тело по-прежнему болело, как будто меня пропустили через какую-то адскую машинку. В растерянности я посмотрела на валяющиеся рядом собственные брюки. Стало вдруг стыдно.
- Кофе хочешь? – спросила Вика и, не дождавшись моего ответа, сказала: - Одевайся пока, я пойду приготовлю.
И она быстро ушла, словно не желая видеть меня без одежды. Я прижала к груди одеяло и какое-то время сидела так, слушая, как Вика на кухне гремит посудой. Меня колотил озноб.
Отовсюду на меня смотрели чёрные скорченные фитили догоревших свечей, и они казались мне безжизненными трупиками в массивных гротескных подсвечниках.
Я оделась, дрожа в холодной комнате, и пошла в ванную. Меня тошнило, голова была тяжёлой и как будто не моей, и кофе мне совсем не хотелось. Хотелось поскорее уйти. Чтобы не видеть лжи на её лице.
Когда я вернулась, она сидела на диване, а на столике рядом стояли две дымящиеся чашки и какие-то лакомства в вазочке. Кофе пах очень вкусно, и я почувствовала себя чуть лучше.
- Садись, - сказала Вика и потянулась к своей чашке, помешала кофе, вытащила маленькую ложечку и со звоном положила её на блюдце.
Я села.
- Когда он вернётся? – спросила я, хотя совсем не хотела этого спрашивать.
- Время ещё есть, не дёргайся, - ответила она.
Сегодня она снова была трезвой, спокойной, рассудительной и брала все заботы на себя. Такой я её и запомнила. Наверное, вчерашняя Вика мне приснилась. И нет ничего, кроме пустоты.
- Выпей же кофе. И съешь что-нибудь, а то до дома не доедешь, - сказала она.
Наверное, я действительно ещё совсем ребёнок. Слабый и беспомощный. Потерянный.
Так мы и позавтракали. Даже поговорили о чём-то, а потом она спросила у меня разрешение закурить. Я опешила. Раньше она никогда не спрашивала. А потом я поняла, что этим Вика раз и навсегда давала понять, что теперь мы чужие. Что нет больше ничего, что могло бы связывать нас.
А потом я ушла. И не было больше никаких истерик, которых я опасалась. Я всё надеялась, что она хотя бы обнимет меня на прощание, но она не стала. А сама я не решалась. Теперь я думаю, что, наверное, она тоже боялась. Боялась, что я снова заплачу. А поэтому мы простились подчёркнуто холодно и совсем не так, как хотели бы. Теперь я думаю, что надо было всё-таки обнять её тогда и ничего не бояться. Это единственное, о чём я жалею.
Я почти не помню, как шла и куда. Перед глазами словно было мутное запылённое стекло. И мне было по-настоящему плохо. Плохо – это когда болит всё, а к горлу подкатывает навязчивая тошнота, и заплетаются ноги, и не хватает воздуха, и в груди, на том месте, где было сердце, открывается одна сплошная рана. Это был всего лишь невроз от сильного нервного перенапряжения, но в тот момент мне казалось, что мне вогнали кол в сердце, и я истекаю кровью. Может, в какой-то степени так оно и было.
Домой мне идти совсем не хотелось. Дома было пусто и никто не ждал. Никто в целом мире больше не ждал меня. И наверное, тогда сам Бог привёл меня к подъезду Ани. И там я вдруг решила остановиться, потому что идти больше не могла. Сейчас мне кажется, что меня точно вёл кто-то Высший, потому что, если бы я не остановилась там, неизвестно, что случилось бы со мной. Скорее всего я попала бы под машину, и у моих родителей стало бы на одну дочь меньше.
Да. Кто-то вёл меня. Может, сердце. Сердце, которое помнило, что с Аней связано всё самое чистое и светлое. Сердце всё помнило и знало, в то время как сама я окончательно запуталась. Лабиринт жизни загнал меня в тупик, и везде я натыкалась только на голые стены.
Выход был совсем рядом, но мне казалось, что я навечно заперта в этой тюрьме. Я устала, я была разбита и раздавлена, и все мои лучшие чувства оказались втоптаны в грязь.
Грязь. Окружала меня повсюду, и мне казалось, что здесь мне самое место. И что никогда мне не проснуться в том мире, где все будут счастливы. Ну и пусть. У меня больше не было сил, чтобы что-либо желать, и я проваливалась в забытьё, подобное безумию.
Я больше ничего не слышала. Больно не было.
ГЛАВА 9
НИКОГДА
1
Существуют в нашей жизни такие моменты, которые принято называть переломными или критическими. Раньше мне доводилось только что-то слышать о них краем уха, а переживать нечто подобное не приходилось ни разу.
Но теперь я думаю, что в ту ночь, после того как Диана ушла к Вике, со мной случился этот самый переломный момент. Ибо что-то во мне вдруг изменилось, но так, что сама я заметила не сразу. И только теперь, оглядываясь назад, я ясно вижу, что за эту бессонную ночь я стала чуть взрослее.
Возможно, мне удалось немного разобраться в своих чувствах, а это было уже большим плюсом к моему тогдашнему состоянию. Когда Диана была рядом каждый день, мне казалось, что она никогда не исчезнет. Так и будет всё время водить меня куда-нибудь, рассказывать что-то смешное и покупать мне милые безделушки. Что я вот-вот смогу коснуться того желанного мира, который она с такой тщательностью оберегала от чужих вмешательств. Но, как выяснилось, мне по-прежнему не удавалось понять её. Я воспринимала всё это всерьёз, все наши встречи. А как она их воспринимала? Играла со мной, просто хорошо проводила время, чтобы сразу уйти, когда надоест?
Нет. Конечно, нет. Диана не была такой, хоть это я знала точно.
Но она действительно не воспринимала меня серьёзно. Иначе не спрашивала бы про мальчиков. Да кто же я для неё в конце-то концов?! Машина подруга? Знакомая? Просто подруга? Я не знала этого, точно так же, как и не знала, кто она для меня. Я по-прежнему не знала, пока чужой голос в телефоне не отобрал её у меня. И тогда у меня не было больше сомнений.
И я осталась одна, а всю ночь на меня из разных углов смотрели подаренные ей игрушки-сувениры. Одной из них был большой мягкий смайлик с улыбкой до ушей и на тоненьких смешных ножках. А ещё была фигурка белого котёнка с одним опущенным ухом и умильным выражением недоумения на усатой мордочке. Была заколка для волос с простеньким красным цветочком и стразами. Диана сказала, что она очень подошла бы к моей красной блузке, в которой я была на Новый год.
Я расставила все подаренные ей вещи на письменном столе, и получилось нечто наподобие алтаря, которому я теперь поклонялась. И я так и плакала над этим алтарём, перебирала игрушки и с тяжёлой пронзительной ясностью осознавала, как она далека от меня. Мои чувства, крепнущие с каждым днём, не находили в ней отклика.
И хотелось обвинить. Хотелось кричать в пустоту тёмной комнаты: «Ведь ты сказала, что у вас всё кончено!». Но я же сама видела, что не кончено. Что бы там она ни говорила. Эта усталость и боль сквозили в каждом её движении, даже когда она, казалось бы, полностью расслаблялась.
Да и к тому же, я никогда не могла её обвинить. Потому что знала, что ничего плохого она никогда мне не хотела. И поэтому, если я и плачу сейчас, то это только моя вина.
А когда наступило утро, я собралась и отправилась в школу. Честно вытерпела три урока, а потом мне стало совсем плохо, и, отпросившись, я ушла домой. И, наверное, так хотела Судьба, если она была.
Что-то точно хотело, чтобы обстоятельства сложились именно так, а не иначе. Чтобы мы непременно встретились в тот день.
Она сидела на лестнице под моей дверью, прислонившись к перилам. Сначала я даже не сразу узнала её – так сильно она изменилась за прошедшую ночь. Так сильно, что я испугалась.
Её веки были прикрыты, но она не спала, а словно была без сознания. Под глазами её расплывались болезненные тени. Губы утратили свой естественный цвет и теперь почти не отличались от бледной кожи лица. Мокрые непричёсанные волосы беспорядочными патлами падали на голую грудь. Все верхние пуговицы пальто были расстёгнуты, и обнажённая шея казалась фарфоровой.
В какой-то страшный момент мне показалось, что она не дышит. Я упала на лестницу рядом с ней, но Диана даже не шелохнулась и не подала никаких признаков жизни. Дрожащими пальцами я коснулась её лица – ледяная кожа. Я стала звать её, взяла её холодные руки в свои, и она с видимым трудом открыла глаза. Обратила на меня свой пустой взгляд и ещё долго, очень долго как будто не узнавала меня.
- Диана? – позвала я, отпуская её руки. Я была не уверена, что мне позволено прикасаться к ней.
- Аня, - сказала она, и я готова была разрыдаться от облегчения. – Аня.
- Что случилось? Почему ты здесь?!
- Я не знаю.
Её голос бесцветный, безжизненный. Что же она сделала с тобой?
- Тебе плохо? Что-то болит? – спросила я.
- Не знаю.
А потом я вдруг заметила свернувшуюся тёмную кровь на её ладонях.
- Что с твоими руками?
- М-м-м? – она в растерянности посмотрела на кровь и содранную кожу, попыталась сжать руки в кулаки и поморщилась, приходя в себя от боли. – Наверное, упала. Я не помню.
- Пойдём в дом, скорее! Ты простудишься, если будешь сидеть на камнях, - я хотела помочь ей встать и потянула к ней руки, но она вдруг сжалась и отпрянула, как будто я хотела ударить её.
- Не надо! Не трогай!
Сердце упало. Как же так? Почему…
- Ты испачкаешься, Аня. Я грязная. Не трогай.
- Да что с тобой?! Никакая ты не грязная!
- Нет. Я вся в грязи. Тебе лучше держаться от меня подальше.
- Ты с ума сошла?! Мы ведь уже говорили об этом! Давай же, иди сюда, я помогу тебе.
Она не двигалась с места. Взгляд горел болью и недоверием. А ещё – безумием.
- Да что же мне с тобой делать?! – воскликнула я, пододвигаясь к ней. – Иди сюда.
- Лучше не надо, - прошептала она слабым, неуверенным голосом. – Я не достойна быть с тобой рядом.
- Нет, ты точно заболела. Придётся мне принять суровые меры.
- Суровые меры? – переспросила она чуть испуганно.
- Ага, очень суровые меры, чтобы вылечить тебя, - и я порывисто обняла её, крепко прижимая к себе, не давая возможности сопротивляться. – Что бы там у тебя с ней ни случилось, теперь это закончилось. Слышишь? Всё закончилось. И я больше никуда тебя не отпущу.
И тогда она заплакала. Тяжёло и навзрыд, цепляясь за меня. А я всё повторяла какие-то утешительные глупости спокойным голосом, в то время как сердце моё разрывалось.
- Теперь всё будет хорошо, - пообещала я.
- Правда?
- Правда. Всё у нас будет хорошо.
И сказав это, и я сама вдруг поверила. Не отпущу. Больше никому не позволю обидеть тебя.
Так я решила в тот день. И ещё ни разу мне не пришлось изменить своему решению.
2
Проплакавшись, Диана почувствовала себя лучше и сразу смутилась от своей слабости. Раньше она никогда не плакала при мне. Можно сказать, что она вообще старалась не плакать, а при мне особенно. Хотела быть сильной.
И эти слёзы стали ещё одним звеном в цепи нашей связи. Она как будто стала ко мне ближе. А может, я просто хотела в это верить.
- У тебя родители дома? – спросила она, неуверенно размыкая объятия.
- Сегодня же понедельник. На работе они.
- Да, конечно. У меня все дни перепутались. Тогда… можно мне в ванную сходить?
- Ну наконец-то! – воскликнула я. – Я тебя уже давно пытаюсь отодрать от этой лестницы!
Она усмехнулась, виновато шмыгнула носом.
- Извини, - и поднялась самостоятельно, проигнорировав мою попытку помочь.
- Промой свои ссадины на руках, - сказала я, впуская её в квартиру. – Потом забинтуем.
- Да ладно… Это просто ссадины…
- Делай, что говорю!
- Хорошо, - она вдруг с благодарностью улыбнулась, повесила пальто и, чуть прихрамывая, ушла в ванную.
Я в это время судорожно помчалась греть чай, искать аптечку и, мельком заметив своё бледное осунувшееся лицо в зеркале прихожей, невольно ужаснулась. Пожалуй, выглядела я ничуть не лучше Дианы.
Диана вернулась чистой, с убранными в хвостик волосами, и какой-то успокоенной.
- Времени ещё мало, - сказала она, усаживаясь на диван рядом с открытой аптечкой и засучивая рукава. – Почему ты не в школе?
- Э-э-э… Учитель заболела, - соврала я. Не хотелось говорить про своё недомогание. И, если уж на то пошло, мне тоже всегда хотелось быть сильной для неё.
- Вот как… - она вздохнула и протянула мне раскрытые ладони. – Я в ваших руках, доктор.
Сердце у меня подпрыгнуло, хоть это и была всего лишь шутка. Я осторожно взяла её руку в свою, боясь хоть одним неверным движением причинить ей боль. В другой руке у меня была ватка, смоченная йодом, но я никак не могла решиться коснуться её израненной кожи.
- Сильно ты упала, - выдохнула я, пытаясь успокоиться.
- Весьма омерзительное зрелище, - поморщилась она, глядя на свою руку.
- Ну что ты…
- Отвратительно, - повторила она.
- Я…
- Не бойся. Чего ты ждёшь?
- Угу, - я вздохнула поглубже и начала осторожно прижигать ссадины.
- Ну вот, теперь ещё противнее, - усмехнулась она, едва заметно морщась от боли.
– Я забинтую, и ничего не будет видно, так что не волнуйся. А ты, когда будешь падать в следующий раз, не забудь надеть перчатки.
- Мудрый совет. Но, похоже, я их потеряла.
- Не страшно. Купим новые.
Она низко опустила голову. Чёлка падала на глаза, которые, кажется, были закрыты.
- Аня… Послушай. Я невыразимо благодарна тебе за всё, но я не заслужила твоей заботы.
- Это ещё что за глупости?
Какое-то время пока я возилась с бинтами, она молчала. Руки её по-прежнему оставались холодными, и я никак не могла их согреть.
- Ты плохо меня знаешь, - сказала она, наконец. – Если бы ты знала всё то, что знает моя сестра, ты тоже возненавидела бы меня.
Я замерла. Нет. Лучше не продолжай. Я не хочу знать, я буду любить тебя такой.
- Чепуха! – я хохотнула.
- Нет.
- Не думай сейчас об этом. Тебе нужно отдохнуть и согреться уже наконец. Я почти закончила, сейчас принесу чай.
- Извини. Мне что-то совсем не хочется, - она так и не поднимала головы.
Я испугалась. Как же она далеко от меня сейчас. Сколько ещё преград мне предстоит сломать, чтобы стать ближе? Хватит ли у меня сил?
- Я, наверное, лучше домой пойду, - вздохнула Диана.
- Нет! – я вдруг сжала её руку, забыв про раны. Я просто чувствовала, что если она сейчас вот так уйдёт, то может уже никогда не вернуться. Вобьет себе в голову какую-нибудь чушь, и переубеди потом попробуй.
- Не отпущу, - сказала я уверенно.
Она подняла глаза.
- Ты в этом уверена, Аня? Уверена, что я не мешаю тебе? Что не злоупотребляю твоей добротой и гостеприимством? Уверена, что не будешь потом жалеть?
Я была поражена, откуда только в её голове берутся подобные мысли. Что должно было с ней случиться, чтобы она начала мыслить подобным образом? Пожалуй, я предпочитала не знать. Слишком тёмной и глубокой была бездна в смотрящих на меня глазах.
- Ну конечно, я уверена!
- Хорошо, - она расслабилась, и плечи её опустились. – Тогда неси свой чай.
- Правда? – я встрепенулась, заулыбалась. – Я мигом!
В тот день мне особенно нравилось наблюдать за тем, как она оживает. Как согревается. Чай был горячим, и она тихонько дула на него, держа чашку в забинтованной руке, так изящно, как будто у неё ничего и не болело. От чашки поднимался невесомый пар, и в воздухе веяло лёгким ароматом бергамота и макового печенья. И вскоре на её мертвенных щеках проступил румянец, а обескровленные губы вновь обрели свой естественный цвет.
Но она по-прежнему оставалась молчаливой, а я не знала, о чём с ней сейчас можно говорить, и тоже молчала.
А потом она вызвалась помочь мне убраться. Мы сложили медикаменты в аптечку, чашки и блюдца я понесла на кухню, а Диану попросила отнести ножницы в мою комнату и положить на стол.
Я сполоснула чашки, убрала их в шкаф, а Диана всё не возвращалась. Забеспокоившись, я пошла проверить, в чём дело.
Диана стояла у моего письменного стола, на котором я расставила вчера вечером свой «алтарь», посвящённый ей. Фигурки, безделушки, любые вещички, связанные с ней, лежали здесь, и выглядело это всё, мягко говоря, немного странно.
В испуге и смущении, заливаясь краской, я замерла на пороге. Она оглянулась на меня, и взгляд её был взволнованным и… понимающим. Она всё поняла. Абсолютно всё.
- Это… это… - залепетала я, пытаясь оправдаться, но ничего не лезло в голову.
Она сделала шаг мне навстречу. Остановилась.
- Прости, - сказала она и повторила с самым искренним сожалением: - Прости.
Я могла сделать вид, что не понимаю, за что она извиняется. Но я понимала. Мы обе теперь понимали.
- Ничего, - отозвалась я тихо.
- Нам, кажется, нужно поговорить, - сказала она.
Я кивнула, потому что издать какой-либо звук была уже неспособна. Я онемела.
- Я попробую многое тебе объяснить, - она вздохнула, положила злополучные ножницы на стол рядом с белым котёнком. – Ты выслушаешь меня?
Я сделала над собой усилие и снова кивнула.
Так Диана начала свой самый длинный с момента нашего знакомства рассказ. А, может, вообще самый длинный. Этим она подпускала меня к себе, в свой мир, которого я так жаждала. Ей было тяжело говорить, но мне было ещё сложнее. Мне предстояло научиться принимать её. Такой, какой она была на самом деле.
3
Мы лежали на моей кровати и смотрели в потолок. Диана сказала, что её повествование будет долгим, пожаловалась на усталость и попросилась прилечь. Мне ничего не оставалось, как лечь рядом с ней.
Она теребила прядь своих волос, то скручивая её в жгут, то раскручивая, и не отрываясь разглядывала потолок. Уж не знаю, что она там видела, но явно не витые узоры потолочной плитки. Быть может, она видела своё прошлое. Её голос был ровным и спокойным, текущим непрерывным плавным потоком.
- Я хочу быть честной с тобой, Аня, - говорила она. – С тобой больше, чем с кем бы то ни было. Потому что ты заслуживаешь полной искренности и доверия с моей стороны. Но раньше у меня никогда не было подруг, поэтому, что это такое, я представляю лишь в теории. Знаешь, ты первый человек, который так быстро проникся симпатией ко мне, который начал мне доверять так просто и без оглядки. Я очень ценю это. И мне хочется ответить тебе тем же, поверь. Поэтому я постараюсь.
На моих глазах вдруг выступили слёзы и не упали только потому, что я побоялась, как бы они не попали в уши. Нет. Ты не можешь ответить мне тем же, думала я. Потому что ты даже понятия не имеешь. В горле стояла безысходность, и дышать вдруг стало трудно.
- Я знаю, ты уже давно хочешь узнать всё это, - продолжала она. – Потому что, что бы там ни говорила Маша, есть вещи, которые тебе лучше услышать от меня. Кстати, что она тебе говорила?
- Когда говорила? – спросила я осипшим голосом.
- Ну, вообще. Что она говорила обо мне? Только честно.
Я вздохнула. Честно, так честно.
- Она сказала, что ты постоянно водишь к себе девушек, постоянно разных, и обманываешь своего парня, который даже не догадывается ни о чём.
- Ух ты! Ничего себе! – искренне поразилась Диана. – Продолжай, очень интересно.
- Говорила, что ты легко располагаешь к себе людей, а потом отталкиваешь их, когда они надоедают тебе.
Диана молчала. Мне показалось, что это замечание сильно задело её, намного сильнее, чем про девушек и обманутого парня.
- Ладно, - сказала она. – Достаточно пока. Скажу вот что: это ложь. Можешь верить мне или Маше, это твоё дело. Но это действительно не так.
- Я верю тебе.
- Во-первых, у меня нет никакого парня. И никогда не было, потому что мужчины мне абсолютно безразличны. Но это ты уже знаешь. Единственный мужчина, с которым я поддерживаю хорошие отношения – это Максим, мой одногруппник. Мы с ним просто друзья, но он часто приходит ко мне в гости, мы гуляем вместе, делаем всякие фотки и другие штуки, которые интересны только фотографам. В общем, проводим много времени вместе. Но, конечно, Маша могла сделать свои выводы.
Во-вторых, я действительно часто привожу к себе домой девушек. Опять же по учебным делам. Делаю фотки, болтаю с ними и пою их чаем, как платой за то, что похищаю их образы и бесконечно слеплю вспышками. Знаешь, позировать на камеру не всем нравится. В общем, с этими девушками у меня отношения исключительно деловые.
В-третьих, девушка у меня была всего одна. И ты её видела. Её зовут Вика.
И тут она замолчала и молчала какое-то время, словно собираясь с силами. Я не торопила её. Имя «Вика» так и повисло в комнате. Оно как будто висело между нами.
А потом Диана продолжила, и голос её показался мне каким-то странным. И я поняла, что молчала она так долго, потому что сдерживала слёзы.
- Её зовут Вика, - снова повторила она. – В июне ей исполнится двадцать пять. Она любит чёрно-белые фильмы и Одри Хепберн. И бельгийский шоколад. И сигареты с чёрным кофе без сахара.
Мы познакомились, когда я заканчивала школу. В то время я была влюблена в свою одноклассницу, без всякой надежды на взаимность, и очень переживала по этому поводу, потому что мы собирались поступать в разные вузы. Я бегала за ней, она – от меня. Я чувствовала себя отвергнутой лесбиянкой, ненавидящей весь этот гетеросексуальный мир, слушала тяжёлую музыку и со всеми дралась, вела себя как мальчишка, выражая таким образом свой протест. Короче говоря, глупо и бездарно проводила время, пока мои сверстники в поте лица готовились к вступительным экзаменам.
Был замечательный весенний день, и я прогуливала уроки, потому что была не готова к контрольной по алгебре. Настроение у меня было прескверное, ибо накануне меня в очередной раз отвергли, и я шла теперь по улице, со свирепым видом пиная камешки и всякий мусор.
А потом кто-то вдруг спросил над самым моим ухом:
- Неудачный день?
Я оглянулась и увидела её. Потом я узнала, что Вика уже давно шла за мной и с улыбкой наблюдала, как я злюсь. Ей казалось, что когда я начинаю злиться, я становлюсь очень забавной.
Она смотрела на меня и улыбалась. А мне казалось, что я перенеслась в прошлое лет на пятьдесят. Вика выглядела так, словно сошла с чёрно-белой фотографии шестидесятых годов. Первое, на что я обратила внимание – это её стрелки на глазах и длиннющие пушистые ресницы. У неё был гипнотизирующий взгляд. Одета она была в лёгкую белую блузку из какой-то летящей ткани и чёрные брюки с широким блестящим поясом с огромной пряжкой, подчёркивающим тонкую талию, хрупкость и худобу. Она вся была такой тоненькой и изящной, как веточка.
И я пялилась на неё во все глаза, в открытую разглядывала, как ещё никого не разглядывала.
Она подняла голову, щурясь от солнца и убирая пряди с лица, и сказала:
- Посмотри на небо.
С трудом я оторвала от неё взгляд и тоже подняла голову. Небо было чистым-чистым, голубым, ясным. И по небу летели птицы. Большая стая птиц, шумная, крикливая, такая далёкая и какая-то по-настоящему весенняя.
- Красиво, правда? – спросила она.
И я думала, что да, очень красиво, но, посмотрев в её глаза, снова не смогла ничего сказать. Такого со мной никогда не было.
Вика засмеялась.
- Ты вообще разговариваешь? – спросила она.
- Редко, - ответила я. – Вообще-то, я не очень разговорчивая.
- А со мной не хочешь поговорить? – она смотрела прямо на меня, как обычно не смотрят на незнакомых людей. Она смотрела зазывающе. – Или ты куда-то торопишься?
- Нет. Не тороплюсь. По правде говоря, я прогуливаю школу…
Так мы познакомились. Очень легко, как будто двое старых друзей, встретившихся в шумной толпе, решили поговорить.
Вика стала вторым человеком, которому я могла доверять. А первой всегда была Маша. Знаешь, ведь до того, как я встретилась с Викой, у нас были идеальные отношения двух любящих сестёр. Маша знала, что я не такая, как другие девочки, но никогда не осуждала меня. Может, была ещё слишком мала, может, думала, что со временем у меня это пройдёт, а может, просто не совсем понимала, что это вообще такое. Иногда я даже думаю, что, если бы не Вика, всё так и продолжалось бы без лишних вопросов и обвинений. Я сама всё испортила. Только я виновата в том, что Маша сейчас ненавидит меня. Это ты тоже должна знать, Аня.
И в то время, пока моя сестра росла, всё больше впитывая в себя своим детским воображением крупицы религии и церковные догматы, мы с Викой предавались настоящему разврату.
Мы с ума сходили друг от друга. На самом деле, я просто голову теряла, когда видела её.
Вика многому меня научила, приучила к тому, чем интересовалась сама. Она действительно умела менять людей под себя, и меня также изменила до неузнаваемости за эти три года. Как скульптор она вылепила из бесформенного куска глины, которым я являлась в свои семнадцать лет, ту, какая я есть сейчас. Между мной прежней и мной теперешней лежит огромная пропасть, в которую мне даже страшно заглянуть.
Вика считала, что девушке не следует вести себя как парню. Что при любых обстоятельствах она должна сохранять женственность и грацию. Она наряжала меня в юбки и платья, и сначала я чувствовала себя в них ужасно глупо, а потом, сама не заметила, как привыкла. Она заплетала мои волосы в косы, укладывала в какие-то сложные причёски, и мне очень нравилось, когда она колдовала надо мной с расчёской. А потом я вдруг сама научилась красиво укладывать свои волосы.
Она работала над моими привычками, манерами и вкусами, пока в итоге не добилась того результата, которого желала. А я так любила её, что из кожи вон лезла, только бы угодить, стать такой, какой она хочет меня видеть.
Со временем я стала похожей на неё. И сейчас ты видишь перед собой результат её безупречной работы. Я уже с трудом помню, какая я на самом деле, я теперь только её тень, ничего больше.
Вика никогда не была такой, как я. В том плане, что ей нравились мужчины. Женщины тоже, но мужчины больше. До встречи со мной она была весьма неразборчивой в связях, так что, три года, проведённые со мной, стали для неё своеобразным рекордом верности.
Но я всегда знала, что это не навсегда. Вика сама частенько говорила:
- Мне хорошо с тобой, но ты должна понимать, что я не смогу так всю жизнь.
Возможно, её первоначальным намерением было всего лишь развлечься со мной, но развлечение затянулось и причинило нам обеим много боли. Бесконечно много.
Она хотела стабильности, материально обеспеченного и зрелого человека. Разумеется, всего этого я пока не могла ей дать. Но когда она заводила разговоры о нашем будущем и как бы невзначай упоминала, что вряд ли мы пойдём по одной дороге, я предпочитала отмахиваться от этих мыслей.
Мне казалось, что если мы и расстанемся, то это будет ещё очень нескоро, когда мы состаримся. И уж никак я не думала, что она захочет выйти замуж, да ещё и так рано. Но она почему-то захотела.
Знаешь, так очень часто в жизни случается. Ты знаешь, что такое может быть, и тебе кажется, что ты готов к этому, потому что предупреждён. Но когда это на самом деле происходит, мир твой рушится. Потому что вещи, которые представлялись тебе отдалённым будущим, вдруг становятся твоим сегодняшним днём.
Вика вышла замуж. Я навсегда её потеряла. Поэтому, когда я сказала, что у нас всё кончено, я не лгала. Быть может, ты скажешь, что замужество ещё никому не мешало заводить любовников, или в данном случае, любовниц. А Вика была бы на это способна. Но они переезжают с мужем в Петербург.
Сегодня я видела её в последний раз. Действительно в последний.
Но тебе, наверное, не это интересно. Ты ведь хочешь знать, что случилось между мной и Машей, в чём я так провинилась. Сейчас. Сейчас я расскажу тебе.
4
Диана снова замолчала. Как будто опять набирала сил для следующего рассказа, и мне хотелось, чтобы она молчала подольше. Потому что слишком много было всего, слишком много для меня. Слишком много боли, её боли, которую я не вмещала в себе.
Всё верно. Когда я видела Диану счастливой и беспечной, мне самой хотелось петь от радости, кружиться в бесконечном танце света и любви. Мне всё было радостно. Но если ей было плохо, я принимала в себя её боль, не потому что пыталась разделить её с ней, а потому, что иначе просто не могла. Если ей больно, больно будет и мне. Всё верно. По-другому и не может быть.
- Это неприятная история, - сказала она наконец, потирая веки большим и указательным пальцами. – Грязная история. Если честно, мне не очень хотелось бы рассказывать её именно тебе.
- Ты можешь не рассказывать! – воскликнула я почти с надеждой. Одного глубокого погружения в её мир мне было больше чем достаточно, и начало казаться, что я в самом деле могу захлебнуться этой горечью, тьмой, неизбывной тоской человека, которого предал тот, кому он больше всего верил.
- Нет уж. Я всегда довожу начатое до конца, - сказала она с суровой решимостью. – Но, если ты не хочешь слушать, если тебе этого уже достаточно, чтобы всё обо мне понять, то…
- Не надо так. Продолжай, я слушаю, - вздохнула я.
- Хорошо. Спасибо. Тогда я расскажу, как всё было. Это случилось в январе, два года назад. Мне было восемнадцать, Маше – тринадцать. Был канун Рождества, а это ведь её любимый праздник, как ты знаешь. Чистый, светлый день, которым моя маленькая сестра больше всего дорожила. Мне действительно жаль, что я всё испортила.
В тот день Маша отправилась на вечернюю службу, но, конечно, всю ночь стоять в церкви ей не разрешили родители. Они тогда были очень заняты на работе и попросили меня встретить её вечером. Я была с Викой, она приехала ко мне на новой машине своего брата и мечтала, чтобы мы с ней прокатились по ночному городу. Я сказала, что момент она выбрала не самый удачный, потому что мне надо возиться с сестрой, а у самой глаза так и горели, когда я смотрела на тот автомобиль, так и хотелось остаться в его салоне с ней вдвоём. Вика сказала, что брат одолжил машину только на один день, и если завтра утром она не вернёт её в целости и сохранности, то лучше ей сразу застрелиться и не ждать расправы.
Мы решили встретить Машу у церкви, отвезти домой, а потом умотать куда-нибудь на всю ночь. И нам так нетерпелось, что руки дрожали, и Вика всё время роняла свои сигареты – они выпадали у неё прямо изо рта, а я хохотала над ней как безумная. Мы обе слегка сдвинулись в тот вечер.
На ней были чёрные чулки в сеточку, которые, как я тогда говорила, выносили мне мозг. Стоило ей надеть эти свои чулки - и всё. Я пожирала её голодными глазами, и мы неслись на огромной скорости, а где-то на заднем фоне мелькали огни высоток. А Вика всё роняла свои сигареты и тоже хохотала как пьяная. Я говорила, что мы разобьёмся, а она без конца повторяла, что это же круто – умереть в один день. А я называла её дурой.
Мы припарковались у маленькой церквушки, которую так любила Маша, и стали ждать, а Маша всё не выходила, а нам так нетерпелось. А потом Вика вдруг уронила уже раскуренную сигарету себе на ноги, и я в ужасе потянулась, чтобы её поймать. Тогда я больше боялась не того, что она может обжечься, а что испортятся чулки, на которые я молилась. Наверное, я и впрямь жуткая извращенка. Маша молилась Богу, а я - женским чулкам.
Сигарета упала куда-то на пол, где и потухла, а мы уже не помнили о ней. Мои руки лежали чуть повыше её коленок, и через чулки я ощущала её тёплую кожу.
- Хочу секс в машине, - сказала Вика и притянула меня к себе, поймав за галстук, который я тогда почти не снимала.
- Дура, о чём ты думаешь? – возмутилась я, но руки почему-то не убрала.
- О чём? О, это очень неприличные вещи. Наклонись поближе, и я расскажу тебе на ушко, - прошептала она.
И понеслось. Я уже ничего не соображала, да и она тоже. Мы вообще забыли про Машу, которую нужно встретить. Обо всём на свете забыли. Мы были так влюблены и безрассудны, так хотели друг друга, что всё плыло перед глазами. А когда мы вдруг отвлеклись, то обнаружили, что Маша стоит перед машиной и смотрит на нас в окно круглыми, полными ужаса глазами. Я даже не знаю, как долго она там стояла. На ней была голубенькая косыночка в белый цветочек, которую она всегда повязывала, когда ходила в церковь, и она что-то сжимала в своих маленьких пальчиках. А мне казалось, что на меня вылили ведро холодной воды, внутри сразу что-то оборвалось.
Иногда мне кажется, что если бы Маша застукала нас с Викой в постели, но в любой другой день и в другом месте, она бы только смутилась и забыла. Но нет же, надо было этому случиться в канун Рождества и прямо у церкви, когда сердце тринадцатилетнего ребёнка было наполнено самыми радостными и светлыми чувствами! Этого она мне никогда не простит. Я точно знаю.
С тех пор мы больше ни разу нормально не поговорили. Она больше не опускалась до разговоров со мной, и пожалуй, правильно делала. Да мне и нечего было объяснять, свои грехи я и сама прекрасно знала. Наверное, поэтому я никогда и не пыталась оправдаться, а только ещё больше злила её.
Ну, вот и всё. Пожалуй, к этой истории мне добавить больше нечего. Надеюсь, я ответила на все твои вопросы и прояснила твоё представление обо мне как о человеке. Конечно, полной картины у тебя всё равно не будет, потому что я сама уже не уверена, какой я на самом деле человек.
Всё, что ты видишь сейчас перед собой, не принадлежит мне. Это принадлежит Вике, весь мой образ, внутри и снаружи – её безупречная работа. И теперь, когда она ушла, я не знаю… просто не знаю, что от меня осталось.
5
Диана поднялась и села на кровати. Какое-то время она молчала, а я поднялась вслед за ней и молчала тоже.
- Ну, я пойду всё-таки, - сказала она. – Мне что-то совсем нехорошо, и я устала. Тем более, что теперь тебе вряд ли хочется меня видеть.
В какой-то степени она была права. Мне хотелось обдумать её историю, а сделать это лучше было в одиночестве, но я, как Скарлетт, решила, что подумаю об этом завтра. А сейчас есть дела поважнее.
Диана попыталась встать, не поднимая глаза и избегая смотреть на меня. И я знала, что сейчас, после всего, что она только что наговорила, мне ни за что не удастся поймать её взгляд.
И тогда я сделала единственное, что могла, на что решилась, что подсказывало мне сердце. Я просто обняла её. Крепко-крепко и сказала:
- Я никогда тебя не брошу.
Она вздрогнула. Я чувствовала её напряжение, как будто мои объятия причиняли её боль, но всё равно не разжимала рук.
Я думала, что сейчас она начнёт разубеждать меня и отговаривать. Скажет, что мы не можем ничего обещать, что я ещё слишком юная, чтобы такое утверждать, что завтра всё может измениться. Но она не стала. Она всё молчала. А я уже ничего не боялась, потому что была уверена в своих словах. Да, я никогда не брошу её, думала я, не предам как Вика, не откажусь как Маша, не оставлю её одну и не посмею причинить ей всю ту боль, что они причинили. Я была в этом абсолютно уверена. Я просто знала это своим сердцем.
- Никогда не бросишь? – переспросила она вдруг чуть хрипловатым шёпотом.
- Никогда.
- Никогда-никогда?
- Никогда-никогда.
- Тогда скажи это ещё раз, - она всхлипнула, и сердце моё затрепетало, но я только крепче прижала её к себе со словами:
- Я никогда тебя не брошу. Никогда и ни за что. Я всегда буду с тобой.
И так получилось, что в тот миг я вдруг поверила в эти два слова, которые раньше были для меня пустым звуком. «Всегда» и «Никогда». Я верила.
- Ещё, - она плакала.
- Никогда не брошу, никогда-никогда, - повторяла я, глотая слёзы, потому что плакать мне нельзя было. Сейчас мне нужно быть сильной.
Так я повторяла, пока она не успокоилась и не расслабилась в моих руках. А потом мы молчали, и мне казалось, что в тот момент мы были друг другу ближе, чем кто бы то ни было во всем мире.
Диана действительно очень устала, а этот рассказ совсем выбил её из сил. Да и моя бессонная ночь давала о себе знать, мысли путались, но мне так не хотелось отпускать её.
Я попросила её не уходить, и мы так и лежали, обнявшись, и молчали. С ней было так тепло, уютно и спокойно, а боль постепенно уходила. Я думаю, у неё тоже уходила, потому что дыхание её было ровным и тоже спокойным. Меня переполняла нежность, которую я никогда за собой не знала, и так хотелось гладить её волосы, касаться кончиками пальцев её лица, но я так вымоталась, что не могла даже руку поднять.
Я лежала и думала о том, как бы здорово было вот так засыпать и просыпаться вместе. И это были самые невинные и чистые мысли. Просто просыпаться и чувствовать её сонное тепло. Мне казалось, что прекраснее этого невозможно ничего придумать.
Но вряд ли кто-нибудь понял бы это моё странное желание. В таких случаях у людей в голове сразу зарождаются какие-то нехорошие мыслишки и ассоциации.
Моё же чувство было святым. И пусть я никогда не была такой религиозной как Маша, но это чувство, что переполняло меня, действительно было свято.
Свято, как сама любовь.
ГЛАВА 10
ВЕСНА
1
Весна наступила неожиданно и как-то сразу. Просто однажды я собралась ехать днём на пары, опаздывая, выбежала из подъезда и вдруг замерла на крыльце. Потому что вот она – весна. Календарь отсчитал последние дни февраля, и я стояла, слушая щебечущих пташек, вдыхая тёплый запах сырой пробуждающейся земли и весеннего ветра, и думала, как же так получилось, что я всё это пропустила.
А сейчас почему-то вдруг заметила.
Мимо пронеслась с радостными криками толпа сбежавших с уроков школьников с огромными цветными ранцами за плечами, с восторгом топающих по лужам, и я улыбалась, глядя им вслед.
На пары я в тот день всё-таки опоздала. А вечером мы встретились с Аней, чтобы кормить котят. Мы встречались почти каждый день, а если вдруг случались неотложные дела и увидеться не получалось, я чувствовала себя разбитой и очень уставшей.
Той весной мы подкармливали бездомную кошку и её потомство, появившееся в подвале моего дома. Почуяв весну, подросшие котята стали выбираться на прогулку и смешно ковылять по чёрной земле на своих неустойчивых коротеньких лапках. Когда я увидела их в первый раз, я тут же позвонила Ане, и мне никогда не забыть её восторга при виде малышей.
С тех пор мы каждый день встречались у моего дома после учёбы и выманивали мамашу из укрытия едой, а вслед за ней вылезали и детишки. А потом они привыкли, что мы приходим в одно и то же время, и стали выходить сами и ждать нас.
В тот день я опоздала не только на пары, но и на встречу с Аней и котятами, потому что нас задержали из-за какого-то мероприятия, с которого никак не удавалось улизнуть.
- Ну напиши ей, что задержишься, - шепнул Максим, флегматично наблюдавший, как я дёргаюсь.
- Ты гений! – воскликнула я, потому что эта простая мысль почему-то не приходила мне в голову.
- Нет, это просто ты совсем свихнулась, - в том же тоне отозвался он, зевая.
- Убью.
- Знаешь, мне уже даже интересно посмотреть на эту девочку. Из-за неё ты весь месяц ведёшь себя как сбрендившая: то вдруг захохочешь ни с того ни с сего как дурочка, то без всяких объяснений сбежишь с пар, а то вдруг с философским видом сказанёшь такое, что хоть стой хоть падай.
- Да иди ты! – отмахнулась я, нервными пальцами набирая сообщение и то и дело попадая не на ту кнопку.
- А если без шуток, то я даже рад, что ты так ведёшь себя.
- Да неужели?
- Да. Прошедший год выдался для тебя тяжёлым, а теперь ты как будто снова возвращаешься к жизни. Я рад.
Сердце застучало быстрее, и я даже не знала, что ответить. Но всё-таки я готова была согласиться, что если бы не Аня, я была бы совсем другой сейчас. Она как будто появилась в моей жизни как раз тогда, когда была больше всего нужна мне, и сейчас я уже не представляла, что могла бы жить без неё, как раньше.
Мысли о Вике, её образ, становились всё дальше от меня. Я научилась не думать о том, что причиняло мне боль и отвлекаться на множество интересных вещей, самой интересной из которых была улыбка человека, сказавшего: «Я никогда тебя не брошу». Но была всё-таки одна мысль, не дававшая мне покоя. В тот день, когда я окончательно распрощалась с Викой и пришла к Ане, я не чувствовала ничего, кроме облегчения.
Да, какая-то часть меня была рада, что всё наконец закончилось. Как будто ослабели сковывающие меня цепи, и я почувствовала себя чуть свободнее.
А может, просто пришла весна.
2
Когда я наконец смогла вырваться и приехать, Аня уже ждала меня. И котята тоже ждали.
- Привет! – улыбнулась она.
- Привет, - ответила я тяжело дыша. – Извини, что задержалась…
- Смотри, беленький стал такой толстый! – она смеялась, поднимая белого пушистого котёнка на руки, и я тоже невольно рассмеялась, глядя на его круглое пузико. – Он только что один выпил столько молока, я думала он лопнет!
- Ну, тогда лучше не трогай его, - улыбалась я, опускаясь рядом с ней. – Он наелся и теперь захочет спать. Лучше верни его мамочке, а то вон как она на нас подозрительно смотрит.
Аня залилась звонким смехом. Кошка-мамаша лежала между блюдцами с едой и, хмуро прищурившись, оценивала нас недовольным взглядом.
- Что, не доверяешь нам своих чад? – спросила я, поглаживая её жёсткую короткую шерсть. Мамаша немного смягчилась и позволила приласкать себя всё с тем же недовольным видом.
- А серенький сегодня совсем плохо ест, - сказала Аня. – Может, он всё-таки заболел?
Я посмотрела на прижавшегося к матери серого котёнка, изредка дёргающего крошечным торчащим хвостиком. Может и заболел, думала я, но расстраивать Аню не хотела, а потому ответила:
- Просто он самый слабенький и скромный. Вот подрастёт, окрепнет и загоняет ещё всех.
- Хорошо бы… - Аня всё так же беспечно и умиротворённо улыбалась, позволяя белому покусывать себя за палец. А я смотрела на неё в окружении котят и снова ощущала себя просто счастливой. И было так хорошо, что захотелось остановить мгновение, а я знала только один способ сделать это.
- Можно сфотографировать тебя? – спросила я.
- М-м-м? – Аня встрепенулась, и взгляд её загорелся. – Меня?
- Ага. С котятами. Можно?
- Можно наверно, - ответила она, чуть смущаясь.
Я знала, Аня любила, когда я фотографировала её. Любила, когда я смотрела на неё пристально, хоть и смущалась оттого, что всё внимание было теперь обращено на неё. Но ей это нравилось, как и мне. Что-то особенное происходило между нами в такие моменты.
Я достала из сумки фотоаппарат и попросила Аню продолжать играть с котятами, не обращая на меня внимания. И уже начав снимать, я заметила вдруг, что котята были чёрно-белыми. Два серых, белый и чёрненький с белой грудкой.
А в какой-то миг я заметила, что уже не фотографирую, а просто любуюсь ей. От этого стало немного не по себе, немного неловко, но с тех пор, как я увидела расставленные на Анином столе мои подарки, в моей голове частенько стали появляться странные мысли. Но я постоянно отмахивалась от них. Так же, как и сейчас. Я просто хотела наслаждаться моментом.
Больше всего из той фотосессии мне понравился снимок, где Аня усадила белого котёнка себе на плечо и улыбалась, потому что он щекотал ей шею. Как же хорошо она там улыбалась.
Эту фотографию я распечатала, вставила в рамочку и повесила на стену. Она стала самой моей любимой. Ей много пришлось пережить. Уезжая из дома, я так торопилась, что долбанула нечаянно рамку об угол стола, когда срывала со стены. Но само фото не пострадало. Оно цело и невредимо и сейчас.
А ещё было фото, где Аня с улыбкой склонила голову и протянула котятам раскрытые ладони, а они поставили свои маленькие лапки ей на пальцы, словно здоровались, и с любопытством заглядывали в глаза. Тоже отличная фотография, которая впоследствии висела на выставке моих работ, но мне она нравилась меньше, чем первая, потому что Аня улыбалась котятам, а не мне.
- Ты ещё не придумала, что с ними делать? – спросила Аня, когда я убрала фотоаппарат. Руки её покраснели от холода, и я решила, что на сегодня хватит.
- Я спрашивала у себя в группе, но никому не надо, - ответила я. – Но я ещё у знакомых поспрашиваю…
- У меня в классе тоже никто не хочет, - вздохнула Аня. Она очень переживала о судьбе малышей, а мне так хотелось её обнадёжить, что я готова была придумать любую небылицу.
- Не волнуйся. Пристроим куда-нибудь. Обязательно, - я легонько похлопала её по плечу. – А теперь, как насчёт пойти попить чай и посмотреть фотки?
Аня сначала было по привычке согласилась, а потом вспомнила про Машу. Пару дней назад её выписали из больницы, и теперь она не выходила из дома, и в школу тоже пока не возвращалась.
Странно, но когда я боялась потерять её, когда она лежала в своей глубокой коме, не подавая признаков жизни, мне казалось, что я готова сделать что угодно, лишь бы Бог не забирал её у меня. Мне хотелось просить у неё прощения, и я не раз обещала себе, что непременно сделаю это, если она очнётся. Я плакала, приходя в пустую квартиру, и мечтала, чтобы она снова сидела у себя в комнате над учебниками, никогда не выходя, чтобы встретить меня. А теперь… Когда опасность миновала, и жизнь снова вернулась в привычное русло, забылись и все благородные порывы. Я так и не попросила у неё прощения.
- А это ничего? – спросила Аня тоненьким голоском. – Она не рассердится, если я приду?
- Пусть только попробует! – возмутилась я. Обида всё ещё мешала мне спокойно думать об этом. – Я знаю! Мы запрёмся в моей комнате и никого к себе не пустим! – я подмигнула ей.
Идея Ане понравилась, глаза её загорелись, и мы со смехом побежали в подъезд, оставив котят на попечение их мамаши.
В тот день мы устроили друг для друга настоящий праздник. Я всегда любила неожиданные праздники без повода. Эту любовь ко всему спонтанному, к заговорам для двоих, к побегам и авантюрам я переняла у Вики. Однако Вика почему-то вдруг разлюбила приключения и чулки в сеточку и нарядилась в свадебное платье порядочной девушки. А я… Наверное, я навсегда останусь такой непутёвой.
Но я никогда не была ветреной. Измены представлялись мне крайней низостью, а счастье любимого человека – высшим благом. По этому принципу я и жила, правильно или нет, не мне судить.
Мы много шумели тогда и смеялись, оставив на кухне настоящий погром и побоище. Аня сначала смущалась и всё шептала мне что-то, а потом, убедившись, что Маша закрыла дверь своей комнаты и не выходит, заразилась моим весельем.
Слишком весёлая, беззаботная, немного безответственная, слегка сдвинувшаяся и опьянённая непонятно чем – такой я была в тот день. Во мне вдруг ожили все те качества, что так раздражали меня всегда в Вике, и я, как и она, начала забывать про тормоза. Не понимаю. До сих пор не понимаю, почему я вела себя так, как считала глупым и неуместным, и занималась той же ерундой, за которую когда-то упрекала Вику. Почему я стала так похожа на неё? Где проходит граница, отделяющая меня от неё вместе со всем нашим прошлым? Неужели она настолько размыта, что я даже не могу решить для себя, а какая я на самом деле?
На что похожа истинная я?
3
Я открыла холодильник и позвала Аню со словами:
- Забирай всё, что понравится и тащи в комнату.
Аня облизнулась и робко спросила:
- А можно ещё фрукты из вазочки взять?
- Не можно, а нужно! Сделаем фруктовый салат, хочешь? У нас даже йогурт есть.
- Здорово! – обрадовалась Аня, забирая у меня из рук клубничный йогурт.
Я потянулась за начатой бутылкой белого вина.
- Не возражаешь, если я напьюсь? – спросила я с улыбкой. – Раз пошла такая пьянка…
- А мне можно?
- Тебе? – я хмыкнула с важным видом. – Нельзя. Если ты опять отключишься, что я с тобой делать буду?
Аня пихнула меня локтем.
- И вовсе я тогда не отключилась!
И мы устроили шуточную потасовку, и хохотали и визжали так, словно в квартире кроме нас больше никого не было. Какая-то часть меня понимала, что веду я себя не очень хорошо. Это была та часть, которая не хотела показывать Ане «Детский час» и поить шампанским на Новый год. Та часть, которая, быть может, уберегла бы меня от множества ошибок, если бы я прислушивалась к ней почаще. Но, Господи Всемогущий, как же мне нравился её смех, как мне хотелось без конца смешить её, так, чтобы она долго не могла отдышаться и вытирала слёзы. Как же мне нравились её тяжелеющие веки после выпитого лёгкого вина и приоткрывающиеся губы. Её такие милые неловкие движения, когда она не знала, как себя вести, если я вдруг оказывалась слишком близко.
Если всё это и было ошибками, то я хотела бы ошибаться снова и снова. Снова и снова.
Когда все вкусности были похищены и переправлены на мой стол, я заперла дверь комнаты, включила музыку и ноутбук, задёрнула шторы и торжественно объявила:
- Добро пожаловать на нашу вечеринку! Кроме нас мы больше никого сюда не пустим! И сами всё съедим…
Аня засмеялась.
- Если честно, я не очень представляю, что такое «вечеринка», - сказала она. – Да и веселиться толком никогда не умела, так что…
- Тогда я покажу тебе, что это такое, - и я улыбнулась улыбкой маньяка. – А не будешь веселиться, защекочу тебя до смерти!
И так я какое-то время гонялась за ней по комнате, раскидав подушки, а она всё визжала и смеялась. Аня действительно очень боялась щекотки, и это было таким милым открытием и ещё одной возможностью услышать её замечательный смех. И мне дико, до безумия нравилось ловить её и щекотать до такой степени, что она начинала умолять прекратить и стонала, что сейчас умрёт. И только тогда я готова была сжалиться и слушала её прерывистое дыхание, любовалась на выступивший на щеках румянец.
Вот такой я была маньячкой. По уши счастливой.
А набесившись вдоволь, мы уселись за ноутбук и стали смотреть новые фотографии и уплетать разложенные кругом вкусности. Мы забыли взять вилочки для салата и решили есть руками, перепачкавшись в сладком фруктовом соке и йогурте. И что-то ударило мне в голову (как и всегда вообще-то), и я стала кормить Аню, отправляя ей в рот кусочки яблок и дольки мандаринов в йогурте. Она смущалась, но позволяла. А у меня были мысли самые невинные. С ней всегда. Что бы я ни делала: кормила ли её из рук, щекотала, поправляла размазавшуюся косметику или вдруг крепко-крепко прижимала к её себе – мои мысли были чисты и прекрасны. Она пробуждала лучшие чувства во мне, самые светлые, и я даже помыслить не могла о том, чтобы вдруг осквернить Аню любым намёком, пусть и случайным.
Мне хотелось, чтобы так было. Чтобы наши отношения были такими всегда.
- А вот интересно… - сказала Аня, облизывая сладкие губы и откидываясь на спинку стула.
- М-м-м?
- Интересно, а через десять лет мы так же будем дурачиться? Какими мы будем вообще?
- Ну… Мне будет тридцать, а тебе двадцать пять. Мы изменимся, наверное. Но это ведь не помешает нам дурачиться, правда?
- Десять лет… - протянула Аня. – Это ведь так много. Даже страшно.
Тогда нам действительно казалось, что десять лет – это страсть как долго. Я не могла представить, что когда-нибудь мне будет тридцать, а школьнице Ане, играющей с котятами – двадцать пять. Не могла и всё тут.
Всё-таки хорошо, что у меня было так много её фотографий. Она осталась на них такой, какой была в тот вечер в моей комнате. И я никогда не забуду.
- Это нам только кажется, что много, - сказала я. – Вот увидишь, не успеешь ты оглянуться, как станешь старой бабулькой, развлекающей внуков разноцветными погремушками.
Она улыбнулась и в то же время как-то погрустнела. Я смотрела в полутьме на её вдруг повзрослевшее, красивое лицо. Она действительно словно повзрослела за эти четыре месяца с того дня, как мы встретились. И по моей коже вдруг пробежали мурашки.
- Мне так не хочется, чтобы что-то менялось, - прошептала она и вдруг взяла меня за руку. Сердце моё подпрыгнуло и задрожало. – Я хочу, чтобы даже через пятьдесят лет, когда мы станем бабульками, мы оставались такими же, как сейчас. И чтобы ты так же щекотала меня, а я смеялась.
Я улыбалась и сжимала её руку. В глазах почему-то защипали слёзы.
- Так и будет, - шепнула я. – Даже через пятьдесят лет.
И осознала вдруг с пронзительной ясностью, что хочу провести с ней всю жизнь. И даже состариться. Вот так как сейчас держать её за руку, только всю жизнь. И никогда не отпускать.
Такое было со мной впервые. Как будто кто-то шепнул мне на ухо: «Вот оно, то, что тебе нужно». То самое. То, чего я всегда искала.
И эта мысль настолько потрясла меня, что я смотрела на Аню во все глаза, и сердце моё бешено колотилось, а в горле пересохло.
- Что с тобой? – спросила Аня. – Ты смотришь на меня как на привидение.
- Правда? – я нервно усмехнулась, отпустила её руку, запихнула в рот мандариновую дольку и начала быстро жевать.
- Что-то не так? – она испугалась.
И я тоже боялась. Боялась собственных чувств, которые вдруг вспыхнули с такой неожиданной силой, что в какой-то момент мне показалось, они убьют меня. И я действительно была напугана и растеряна, и смущена.
- Нет, всё отлично, - ответила я и добавила холодно: - Мы так и не досмотрели фотографии.
4
В первых числах марта снова ударили морозы, и я замерзала даже дома, напяливала на себя несколько тёплых кофт и пила горький крепкий дымящийся кофе, сидя напротив Аниной фотографии с котёнком. Я ни о чём не думала, только смотрела, вздрагивая от холода. А в окна бился яростный ветер.
На улице было серо, дома – как-то слишком просторно, тихо, уныло.
Какая-то непонятная тяжесть навалилась на меня. На самое сердце, так что я то и дело вздыхала, словно что-то сдавливало грудную клетку. Может, я пила слишком много кофе.
А потом я вдруг позвонила Ане и отменила нашу встречу на завтрашний день, сказав, что не успеваю сделать кое-какую работу в университете.
Её расстроенный вздох лёг на сердце ещё большим камнем, и теперь я вдобавок чувствовала себя последней сволочью. Стало противно.
- Ну ничего, - сказала она, изображая, что ничего страшного не случилось. – Посмотрю фильм, который ты мне дала.
- Извини.
- Угу. Всё нормально.
Мы попрощались, и я долго сидела с телефоном в руке, тупо уставившись на погасший дисплей. Я не хотела врать ей. Это тяжело, это неприятно, но почему? Почему я не хочу видеть её? Почему боюсь? Почему всегда убегаю?
Когда я возвращалась в свою комнату, дверь Машиной была приоткрыта. Я остановилась и какое-то время не решалась заглянуть, а потом, обозвав себя подлой трусихой, вздохнула и подошла ближе.
Маша сидела на кровати и смотрела в окно. На голове её была повязана та самая голубая косыночка с белыми цветочками и листочками, которую она в тот злополучный день надевала в церковь.
- Можно к тебе? – спросила я.
Она не повернулась в мою сторону.
- Можешь зайти, только не садись.
Я вошла, остановилась у кровати и, помолчав немного, сказала:
- Я вчера говорила с бабушкой, она просит тебя позвонить ей. Спрашивает, понравился ли свитер. Я сказала, что понравился.
- М-м-м, - ответила Маша и продолжила наблюдать происходящее за окном.
Я попыталась подавить раздражение, и сначала мне это даже удавалось.
- Не хочешь поговорить?
- О чём?
- Об Ане. Она твоя подруга, и ты несправедливо обходишься с ней.
- Неужели? А я думала, её подруга – ты.
Вдох. Спокойно, говорила я себе, подавляя желание оправдаться. Никаких оправданий я никому не должна. И отчитываться тоже не обязана.
- Ты скоро выйдешь в школу, - сказала я. – Вы снова будете видеться каждый день. Аня очень переживает. Не будь с ней такой суровой, она же ничего плохого тебе не сделала.
- Она заодно с тобой. Этого мне уже достаточно.
- Ты не права! Мы просто… - я осеклась. Мы «просто» кто? – Аня приходила к тебе каждый день, пока ты была без сознания. Волновалась за тебя. Нельзя так раскидываться друзьями, она очень любит тебя.
- Правда? А по мне, так она приходила в больницу, чтобы встретиться с тобой.
Я так опешила, что даже не нашлась, что ответить. Сердце заколотилось, и я почувствовала, что краснею. Да что же это?
- Но мне даже жаль её, - сказала Маша. – Аня сама не понимает, с кем связалась. Ей тяжело придётся, и я хочу избежать зрелища её слёз и стенаний, когда ты бросишь её.
- С чего ты…
- Я знаю, что бросишь. Я ведь знаю, какая ты. Можешь считать меня чокнутой фанатичкой и кем угодно, мне всё равно. Но я всё-таки не дура и всё вижу. А вот ты совсем ослепла. Ты говоришь, что у вас ничего нет, что тебе даже в голову не придёт её соблазнять. Пусть так, я даже готова в это поверить. Но проблема в том, что ты делаешь это неосознанно. Ты соблазняешь так же естественно, как дышишь. Бог наградил тебя редким обаянием, но в данном случае, это скорее твоё наказание. А Аня – только жертва. Ты сейчас думаешь, что я несу полную околесицу и делаешь вид, что не понимаешь, о чём я говорю. Хватит обманывать себя. Аня от тебя без ума, она влюблена и страдает, а ты продолжаешь прикидываться, что ничего не замечаешь. Отмахиваться от того, что тебя пугает – в этом вся ты.
Я молчала. Как это всегда и бывало, Маша умела в нескольких метких, колких и обидных фразах расставить по местам всё, что творилось в моей больной голове. Она с холодным цинизмом и нерушимым спокойствием говорила о том, о чём я даже думать боялась.
Она права. Конечно, она права. Спорить здесь – значит показать себя последней дурой.
- Ладно, - я вздохнула, пытаясь взять себя в руки. – Но почему ты сказала ей, что я постоянно вожу в дом новых девиц и обманываю своего парня? Откуда ты взяла всё это? Зачем лгала? Ты ведь знаешь, что кроме Вики у меня никого не было.
- Знаешь… - моя сестра вдруг горько усмехнулась. – Да я готова была насочинять про тебя какую угодно ложь, самую грязную и мерзкую, только чтобы уберечь её. Когда я видела, как вспыхивают её глаза при упоминании о тебе, я начинала ненавидеть тебя. Я только хотела спасти её от этого губительного чувства, но было уже поздно. А теперь уже ничего нельзя будет сделать. А я лгала во благо, Бог простит меня.
Мне стало нехорошо. По-настоящему. Не зря говорят, что словом можно убить. В тот момент я в полной мере прочувствовала это на себе.
И я сказала только одно, что могла сказать в этой ситуации, то, во что сама так старалась поверить.
- Я никогда не причиню Ане боль.
- Уже причиняешь, - безапелляционно возразила Маша. – Всё так же неосознанно. Если бы тебя действительно волновала её судьба, если бы ты боялась причинить ей боль, ты бы уже давно прекратила с ней всяческие отношения и свела любые контакты до нуля.
От мысли, что Аня вдруг может исчезнуть из моей жизни, меня обуял самый настоящий ужас. Если не будет Ани, что же тогда останется?
- С этим я, пожалуй, сама разберусь, - сказала я. – Спасибо за ценный совет.
- Да не за что. Услышала всё, что хотела? Может, достаточно с тебя на сегодня?
- Достаточно, - и я вышла из комнаты, поборов желание хлопнуть как следует дверью. Меня остановила только мысль, что так делают лишь всякие дуры и истерички в кино.
Однако особо умной я себя тоже не чувствовала. Скорее я ощущала себя оплёванной. Да уж, вот и поговорили.
И без того взвинченная, я налила себе ещё кофе и, попивая его на ходу, вернулась в зал, где на диване так и валялся брошенный телефон.
Нет, говорила я себе. Всё не так! Совсем не так! Я не брошу Аню! Я не сделаю ей больно! А у неё нет ко мне никаких чувств, кроме дружеских! Да, всё именно так. Мы станем хорошими подругами. Всё так и будет. Так и будет… Господи, пожалуйста, пусть всё будет так!
Мои пальцы дрожали, когда я набирала номер. Нет, я докажу, думала я. Докажу, что всё совсем не так.
- Да? – раздался вдруг её удивлённый голос в трубке, и я вздрогнула, потому что пока ждала ответа, уже успела забыть, кому звоню.
- Ой, Аня, привет! – я вдруг неестественно и глупо рассмеялась.
- Привет ещё раз… - я услышала, как она неуверенно улыбается, не зная, хорошее или плохое от меня ждать.
- Я тут подумала… Знаешь, пожалуй, у нас завтра всё-таки получится встретиться.
- Правда?! – её голос ожил.
- Да. Я разберусь со всем и время на тебя тоже найду.
- Ты уверена? – спросила она, и столько надежды и нескрываемой радости было в ней, что сердце моё словно замерло, а время в комнате вдруг остановилось, и даже часы как будто перестали тикать.
- Уверена, - сказала я. И я была в самом деле уверена, что всё делаю правильно. – Завтра будет холодно, так что погулять вряд ли получится. Но можно посидеть у меня, ну… или хотя бы в кино сходить.
- Ну… В кино всё равно ничего интересного нет. Если хочешь, можно и у меня посидеть…
И так мы долго фантазировали о том, что будем делать завтра. Мы любили строить планы. И пока мы говорили, я верила. Что всё совсем не так, как сказала моя сестра. Не так.
А потом мы наговорились вдоволь, и я положила трубку.
Но легче не стало.
5
Когда пришла Аня, я как раз разбирала старые альбомы с фотографиями. Я обещала показать ей те снимки, где я в седьмом классе с короткой стрижкой, и где в девятом, как она.
И как это всегда бывает, когда начинаешь разбирать фотографии, я невольно начала рассматривать их, вспоминать. Я словно смахивала пыль со своего прошлого и снова могла яснее увидеть его.
Сейчас я тоже иногда просматриваю старые фотографии, но всё реже. Если в двадцать лет они вызывали у меня лёгкую светлую грусть и умиление, то теперь только горечь, отчаянную боль, когда хочется сминать, рвать снимки, давясь слезами, и отворачиваться от равнодушных бумажных картинок, на которых вся семья счастливо улыбается в ожидании птички. Все улыбаются.
Больше всего мне нравилась фотография, которую сделал мой отец. А мы с мамой и бабушкой сидели рядышком на длинных качелях во дворе. У бабушки на руках была маленькая смеющаяся Маша. Ей здесь было годика два. А папа тогда тоже смеялся и приговаривал: «Девочки мои любимые!».
А ещё был снимок на тех же качелях, только я сидела одна и держала Машу на коленках. Здесь она тоже улыбалась, хотя за несколько минут до этого ревела на весь двор из-за сломавшегося ведёрка, у которого отломилась пластмассовая ручка.
Как же это было давно. Я помню только обрывки – яркие образы, а себя семилетней уже не помню. Так странно. По этому поводу нет никакого сожаления, ведь, как можно сожалеть о том, чего не помнишь? И вместе с тем внутри зарождалось неприятное и пугающее чувство, что какая-то очень важная часть моей жизни исчезла бесследно, что от неё не осталось ничего, кроме выцветшей черно-белой карточки с помятым уголком.
А потом пришла Аня, румяная с мороза, весёлая, чуть смущённая и сразу с порога протянула мне какой-то пакет.
- Вот, держи! Это мне мама всучила.
- М-м-м… - я заглянула внутрь, откуда на меня смотрели маленькие поджаристые булочки с какими-то причудливыми завитками на верхушке. – Да… Если твоя мама продолжит подсовывать мне всякую вкуснятину, я скоро в дверь пролазить не буду.
- Да брось! – она махнула на меня рукой в пушистой перчатке, которую тут же и сняла. – Вон какая ты худенькая.
- Да? – спросила я с недоверием. – А, по-моему, кто из нас на самом деле худенький, так это ты. Не кормят тебя что ли? Судя по каждодневным булочкам, вряд ли. Выходит, ты сама ничего не ешь? – я положила пакет и помогла Ане повесить куртку.
- Ну почему же, ем, - она вдруг сразу как-то поникла.
- Плохо ешь! Ты не заболела?
- Нет… Конечно нет. Просто аппетита нет.
Я смотрела на болтающийся на ней свитерок, который ещё недавно был в обтяжку, на тонкие запястья, осунувшееся лицо. И, несмотря на эту сквозящую в каждом движении усталость, она была прекрасна. Как-то по-взрослому красива.
«Аня от тебя без ума, она влюблена и страдает, а ты продолжаешь прикидываться, что ничего не замечаешь», - услышала я вдруг в голове Машин голос так явственно, словно он прозвучал у меня за спиной.
Нет. Это не так.
И я продолжала всматриваться в её лицо, но её ускользающий взгляд не давал мне никаких ответов. Тех мыслей, что мучили её и лишали аппетита и сна, я прочесть не могла.
- Ух ты! – воскликнула Аня, проходя в зал, где были разложены на полу и на диване раскрытые альбомы и отдельные фотографии. – С ума сойти, неужели это в самом деле ты?
Она присела рядом со снимком, где мне было лет семь, и осторожно взяла его в руки, как будто боялась, что он рассыплется в прах от её прикосновения.
- Узнала? – я усмехнулась. – А может, это и не я вовсе, а Маша например?
- Нет, это ты. Я бы ни за что не перепутала.
Я со вздохом опустилась на пол рядышком. Желание узнать, о чём она думает сейчас, было столь непреодолимым, что я едва удержалась, чтобы прямо не спросить об этом. Аня смотрела на меня семилетнюю со спокойной умиляющейся улыбкой. Смотрела очень долго, как будто старалась запомнить моё детское лицо.
И мне было и приятно, и немного страшно от этого, и так волнительно.
- Эм… Вот. Та фотка, которую ты хотела увидеть, - я протянула ей групповую фотографию, где у доски выстроился весь наш класс, а в центре сидела учительница математики с огромным букетом жёлтых цветов. Здесь мне было тринадцать. – Найдешь меня? – улыбнулась я, невольно смущаясь. Найти меня на этой фотографии было непросто даже тем, кто знал меня уже давно, уж больно я там походила на мальчишку.
Но Аня сразу указала пальцем на моё обиженное и отчего-то недовольное лицо.
- Вот, - сказала она с поразившей меня уверенностью. А потом улыбнулась. – Ты так похожа здесь на мальчика! Мило!
Я совсем засмущалась и усмехнулась нервно, запуская руку в волосы.
- Да не так уж мило! Ты приглядись получше, вон какая у меня свирепая физиономия!
Она засмеялась, прикрывая рот ладошкой.
- Ты, наверное, была задирой и гоняла мальчишек!
- Так и было. Они боялись меня как огня, - ухмыльнулась я с гордостью.
- А девочки? С девочками дружила?
- Да тоже как-то не очень… Они казались мне дурами и плаксами.
- Хех. Значит, ты была трудным ребёнком?
- А то! Бедных родителей вызывали в школу чуть ли не каждую неделю. Однажды я разбила камнем окно самого директора, и вот тогда мне устроили великую взбучку! Зато все мальчишки зауважали меня и перестали задираться.
Аня улыбалась, не отрывая глаз от фотографии, осторожно провела пальцем по моей хрупкой детской фигурке.
- А училась плохо? – спросила она.
- Нет. С этим как раз проблем не было. Если бы я была ещё и двоечницей, мои родители давно убили бы меня или загремели в психушку. Им всегда было тяжело со мной.
- Зато Маша твоя полная противоположность. Твои родители, наверное, гордятся ей.
Я вздохнула.
- Конечно. Но у них никогда не было таких тёплых отношений с Машей, как со мной. Знаешь, это всегда чувствуется, кого из детей родители любят больше. Так вот, меня они всегда любили больше, хоть и больше ругали. Маша была замкнутым и холодным ребёнком, и они также отвечали ей холодной сдержанностью.
- А твои родители… - Аня запнулась. – Они… знают, что ты…
- Нет. Конечно, нет. В детстве я и так доставила им слишком много проблем, так что решила, пусть поживут спокойно. Ни к чему им это знать.
Я нашла среди фотографий себя в девятом классе, в пиджаке, с двумя короткими косичками и букетом ярко-розовых и белых пионов, и протянула Ане. На этом снимке я была одна на фоне школьного окна.
- Вот. Здесь мне пятнадцать, - пробубнила я себе под нос, снова отчего-то смущаясь.
- Красивая, - сказала Аня с восхищённой улыбкой. – Даже тогда ты была очень красивой.
Она говорила это таким серьёзным тоном, что я впервые не знала, куда себя деть от стыда и растерянности.
- Иногда я думаю… - продолжала она, проведя пальцем по моей шее и воротничку блузки на фото. – Если бы мы были одного возраста и учились в одном классе, подружились бы мы? Почему-то, мне кажется, что нет.
Мне казалось точно так же, но я сказала:
- Кто знает… Может, и подружились бы. Но это только в том случае, если бы ты не дружила с моей сестрой!
Она улыбнулась, с такой грустью и тяжёлой тоской, что мне самой вдруг стало больно. Даже не знаю, почему. Просто очень больно в груди. Я вдруг начала жалеть, что мы не встретились раньше, что я её старше, что мы не учились в одном классе. Быть может, тогда моя жизнь повернулась бы по-другому. Быть может, она была бы лучше и чище, светлее и радостнее. Только если бы мы встретились чуть раньше.
- Аня?
- Да?
Я пододвинулась ближе и осторожно обняла её, положив голову ей на плечо. Неважно, что она будет думать. Только бы не оттолкнула. Только бы позволила посидеть так немного. Совсем чуть-чуть.
Её пальцы разжались, и она уронила фотографию на пол. Опустила голову, а по телу её пробежала дрожь, а потом она успокоилась.
Мы молчали.
Я закрыла глаза, вдыхала её знакомый запах, нежный, лёгкий, принадлежащий только ей одной. И я думала, что даже если это правда, даже если то, что говорила Маша, правда, если Аня действительно что-то чувствует ко мне, я сделаю всё возможное, чтобы не причинить ей боли. Я сделаю всё, что она захочет, всё, чтобы она улыбалась. Я смогу.
Но что я сама чувствую? Сейчас мне так хорошо, тепло и спокойно, словно я вдруг нашла в жизни то, что давно искала. Нашла самое главное, а больше мне ничего и не нужно. Почему так? То ли это истинная дружба, то ли настоящая, сильная любовь.
Я не знала. Я запуталась. У меня никогда не было подруг, настоящих верных подруг, таких, которым всё доверяешь. Я не знала, какие чувства испытываешь к ним. Да и не особо мне хотелось задумываться об этом. Мне хотелось просто чувствовать её рядом. Здесь и сейчас.
- Я нечаянно помяла твою фотографию, - сказала Аня тихо, и голос её дрогнул.
- Ничего страшного, - я крепче обняла её. – Давай просто посидим так немного.
- М-м-м. Давай.
И как бы там ни было, и что бы там ни говорили другие, я почему-то была уверена, что всё у нас будет хорошо. Мы так молоды, и всё у нас впереди, и пока мы можем вот так быть рядом, просто обнимая друг друга, всё у нас будет хорошо. Есть только то, что мы чувствуем сейчас, это самое главное.
Так начиналась наша жизнь.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА 11
ЛЮБЛЮ
1
Человеку свойственно оглядываться на свою жизнь. Это можно назвать самокопанием или копанием в своём прошлом и своих ошибках. Мы очень любим представлять, а что было бы, поступи мы так, а не иначе? Лучше нам было бы или хуже, если бы мы пошли по другой дороге, выбрали другую дверь? И порой это извечное «а если?» доставляет нам много неприятных минут наедине с собой и мыслями о прошлом, когда всё было чище, радостнее, светлее.
И, конечно, я не исключение. И бессонными ночами, когда в комнате стихают все звуки, я лежу на спине, изучаю проплывающие по потолку тени и представляю себя такой, какой я могла бы стать, повернись моя жизнь по-другому. К примеру, если бы той весной я поступила бы в техникум, а не пошла в десятый класс. Если бы я решила бросить школу, то, быть может, сейчас это была бы уже не я, а немного другая Аня? Если бы я не встретила Диану, я, быть может, была бы уже замужем и даже не подозревала ни о какой гомосексуальной части себя. У меня были бы дети, и быть может, я даже была счастлива с мужчиной, не зная, что бывает иначе. Не зная, что мне нужно на самом деле. Я думала бы, что счастлива, а это всё-таки разные вещи.
Иногда я даже задаюсь вопросом, а что было бы, если бы я познакомилась с Дианой, не зная, что она лесбиянка? Вполне возможно, что тогда наши отношения сложились бы совсем иначе. И мне даже в голову не пришло бы думать о ней как о…
А то, получилось так, что эта новость сразу сбила меня с ног, пробудила любопытство, смутила меня и, в конце концов, круто изменила мою жизнь. Я начала задумываться о таких вещах, которые раньше не вызывали во мне ничего кроме лёгкого опасения и отторжения. Я начала вдруг чувствовать иначе.
И порой меня так ужасает та, другая «Я», та, какой я могла бы стать. Та, что живёт за соседней дверью. Ужасает меня так сильно, что тёмная комната начинает куда-то падать, а потолок словно опускается на меня, и я зажмуриваю глаза, но страшные видения не проходят, и становится нечем дышать. И тогда я бужу лежащую рядом Диану, прижимаюсь к ней так крепко, что она начинает что-то недовольно бормотать сквозь сон, а я улыбаюсь, и глаза мне застилают счастливые слёзы.
И только тогда страх уходит, и другая «Я» исчезает, потому что я уже сделала свой выбор. Раз и навсегда. Мне больше не придётся ничего решать. Потому что Диана рядом. И я шепчу:
- Спасибо, спасибо, спасибо…
Спасибо за неё.
- Ну что там у тебя? – ворчит Диана.
- Ничего, ничего… Спи, - всхлипываю я, не переставая улыбаться.
- Сначала разбудит, а потом «спи»… Спать я буду утром, когда из-за тебя опоздаю на работу.
Я целую её в шею, такую тёплую, что глаза сами собой закрываются, и вот мне уже самой хочется спать, а Диана вздыхает и успокаивается.
- Извини, - шепчу ей на ухо. – Я больше не буду.
- Ты каждый раз это говоришь, - отвечает она, но уже не так сердито. – И каждый раз я слышу это «ничего да ничего»! Ты никогда не рассказываешь, что там с тобой происходит посреди ночи…
- Я просто испугалась.
- М-м-м? Чего?
- Того, что могла бы открыть другую дверь.
- А это ещё что? Ты о чём? – она зевает.
- Да так. Спи, - я снова целую её.
Она ловит мою руку, и наши пальцы переплетаются.
- Утром расскажешь, - говорит она. – А будешь опять вертеться – выброшу из кровати.
- Угу, - улыбаюсь я.
Я знаю, что утром она опять забудет спросить, что же так напугало меня. Она будет торопиться на работу и снова начнёт ругаться из-за того, что я якобы брала её расчёску и не положила на место. На самом деле она сама постоянно раскидывает свои вещи, а по вечерам, когда причёсывается перед сном, часто забывает положить расчёску на зеркало и оставляет её то на кухонном столе, то на полке в ванной. А пока она ругается и ищет расчёску, я никогда не спорю – это бесполезно. Но стоит только Диане обнаружить расчёску и вспомнить, что она сама же её там и оставила, как она сразу бросает на меня смущённый виноватый взгляд, но вслух не извиняется. Иногда это жутко бесит меня, а иногда я умиляюсь её забывчивости.
Да. Таким будет наше утро. И как бы там ни было, но я не хочу ничего менять в своей жизни. Единственное, о чём я буду молиться бессонными ночами, так это о том, чтобы всё оставалось как есть. Потому что это счастье. Выстраданное, но принадлежащее мне по праву. Это моя дверь.
И так мы засыпаем.
2
Это случилось в апреле. Очередной переломный момент в наших отношениях. Если раньше мы ещё могли пойти по разным дорогам, то после того тёплого апрельского вечера наши жизненные пути сплелись в одну линию, так что уже не различить было, где чья, ибо она стала единой.
Была пятница, и мы договаривались встретиться вечером после занятий, но Диана вдруг позвонила и сказала, что снова не сможет. Снова – потому что она ссылалась на неотложные дела с самого понедельника, и голос у неё при этом был такой, словно она исполняла тяжкий долг перед кем-то. Скорее всего, перед своей совестью, которая в роли Маши твердила, что Диана испортит мне жизнь.
Это началось с того времени, как Машу выписали из больницы. Поначалу Диана вела себя как обычно, а потом что-то в ней вдруг переменилось, словно надломилось. Она стала намеренно холодна со мной, не подпускала ближе, выстраивая между нами непреодолимый барьер, и каждый божий день намекала, что пора бы мне заинтересоваться каким-нибудь мальчиком, а не проводить всё свободное время с ней, чем доводила меня до белого каления.
Хотела бы я узнать, какими способами Маша прочищает сестре мозги, а ещё больше хотела узнать, зачем вообще она это делает. Почему бы ей просто не оставить нас в покое?
Я устала от вранья и думала, что Диана тоже устала. После того, как мы затратили столько времени и душевных сил, чтобы начать доверять друг другу, ложь была противна нам обеим.
Но я, как и всегда, сделала вид, что поверила в басню о подготовке к какому-то концерту и положила трубку. В тот момент я металась между двумя желаниями – задушить Диану и разрыдаться. Но я не сделала ни того, ни другого, я просто собралась и поехала к её университету. Решила, что буду ждать её столько, сколько потребуется. Но не дам ей уйти.
Никогда раньше я не знала себя такой решительной. В ноябре, когда я встретила Диану, я сторонилась принятия решений и вообще всякой инициативности. В активной жизни школы я почти никогда не участвовала, а если меня и случалось затащить на какое-нибудь мероприятие или собрание, я сбегала под первым же предлогом. А выражение «Всё в твоих руках!» вообще доводило меня до нервной дрожи.
И это незнакомое желание самой распоряжаться своей жизнью стало для меня полной неожиданностью той весной. Да что там говорить, оно пугало меня. Помню, перед тем как поехать за Дианой в университет, я долго стояла перед зеркалом и, сдвинув брови, изображала суровую решимость. Однако в глазах моих по-прежнему стоял детский страх. Я злилась чуть ли не до слёз и ударила по зеркалу кулаком, так что оно дрогнуло и чуть не слетело со стены, но не разбилось. Громкий звук и собственная неуравновешенность ещё больше напугали меня, и мне пришлось сделать ещё несколько глубоких вдохов и выпить стакан воды, прежде чем выйти из дома и сесть на автобус.
Мелькали остановки, куда-то спешили люди, охваченные весенней суматохой, а небо было высоким и чистым, несмотря на то, что день уже клонился к вечеру. В воздухе витало что-то невыразимо лёгкое и тёплое, по-весеннему прекрасное, но в тот день на меня не действовало опьяняющее своим очарованием пробуждение природы. Я съёжилась и сжимала руки в карманах в бессильные кулаки. Я была маленькой и слабой. Впервые в жизни мне так яростно и до горечи захотелось скорее повзрослеть.
Я вспоминала, как за несколько дней до того, как Диана вдруг начала усиленно избегать меня, она случайно узнала, что я в курсе понятия «тема». Я упомянула его совершенно случайно и не догадывалась, что это так подействует на неё.
- Откуда ты знаешь? – допытывалась она. – Кто рассказал тебе?
- Да так… В Интернете наткнулась нечаянно, - ответила я, словно уменьшаясь и оседая под её тяжёлым испытующим взглядом.
- Тогда сделай одолжение, постарайся больше не натыкаться на это «нечаянно», - она была раздражена, а я совершенно не понимала причин её недовольства, и от этого мне стало ещё обиднее.
- А что в этом такого? – спросила я беспомощно.
- Ничего. Просто в последнее время ты пугаешь меня своими познаниями. Знаешь даже лесбийскую символику, и я теряюсь в догадках, зачем тебе это?
Я покраснела, но на лице Дианы не было ни капли смущения. Она говорила о привычных для неё вещах и почему-то злилась всё больше и больше, если я вдруг проявляла свою осведомлённость.
- Мне просто… просто… - промямлила я. – Хотелось говорить с тобой на одном языке. Быть в курсе твоих интересов… Это плохо?
- Плохо? Нет, быть в курсе моих интересов это совсем не плохо! Ради бога! У меня, знаешь ли, много интересов, кроме лесбиянства и темы! Но тебя интересует почему-то только это! Я ведь состою не только из одной своей ориентации! – в её голосе сквозили боль и обида. На меня.
Я испугалась. Диана никогда раньше не говорила со мной так грубо, никогда не повышала голос.
- Прости, - прошептала я, низко опуская голову. Больше всего я боялась поругаться с ней.
Но она как будто и не расслышала моего извинения и продолжала:
- Почему тебя так интересует эта сторона меня? Это же ненормально! Может, тебе пора уже задуматься о своей жизни?!
- А что ты подразумеваешь под «задуматься о своей жизни»?! – вдруг вспылила я.
- Это значит, обзавестись нормальными интересами, по меньшей мере! В твоём возрасте проводить всё своё свободное время в обществе одинокой лесбиянки – это НЕНОРМАЛЬНО! Попробуй пообщаться с мальчиками уже наконец!
Теперь уже мне стало и обидно и больно, особенно больно слышать эти слова от неё. Больно знать, что она нечестна сама с собой, когда говорит это. Я едва удерживала слёзы.
- Но мне не нужен мальчик! Мне хорошо с тобой! – воскликнула я.
- Не надо! – остановила она меня вдруг с неприкрытым отчаянием и отступила на шаг назад.
- Может, мне вообще не нравятся мальчики! – продолжала я, смелея.
- Прекрати! – закричала она. – Ты не должна так говорить.
- Но это правда!
- Нет, не правда! Не правда. Ты ещё не можешь с уверенностью заявлять такие вещи.
- Но я уверена! Я тебя…
- Замолчи! Хватит! Хватит. Ни слова больше.
И я замолчала. Казалось, что я причиняю ей боль каждым словом, самим фактом своего существования. Слёзы всё-таки вырвались и потекли по щекам. Я даже не вытирала их.
Мы сидели молча очень долго, а потом я ушла домой. Мы попрощались достаточно сухо, стараясь сделать вид, что вовсе не поругались.
А на следующий день Диана позвонила и сообщила, что не сможет встретиться со мной.
3
Я присела на лавочку у университетского крыльца и смотрела на часы каждые пять минут. Я точно знала, что у Дианы сегодня четыре пары, а значит, в том случае, если она соврала мне, она должна появиться с минуты на минуту. Ну, а если не соврала… То мне сидеть здесь ещё очень и очень долго, впиваясь взглядом в шумную и курящую студенческую толпу.
Но она скоро появилась. Я так соскучилась по ней за те дни, что мы не встречались, что теперь при одном её виде, всё куда-то поплыло и стало холодно и жарко. Её длинные волосы так красиво развевались на ветру, что только от одного этого у меня едва не подогнулись колени от накатившей внезапно слабости и радости. Но я не дала себе воли, встала и твёрдым шагом направилась к ней. Сейчас или никогда.
Диана была не одна. Рядом с ней плёлся вразвалочку и что-то с увлечением рассказывал худосочный паренёк. Диана, по всей видимости, слушала его лишь краем уха и поправляла лёгкий шарфик.
Так я впервые увидела Максима, друга Дианы. Они странно смотрелись вместе, но довольно мило, и напомнили мне парочку супругов, разменявших не первый десяток совместной жизни и постоянно подкалывающих друг друга.
Наконец, Диана заметила меня и замерла. Взгляды наши встретились. Не уверена, что она была рада меня видеть, потому что в глазах её стояли лишь недоумение, испуг и растерянность. Даже потерянность.
- Аня… - выдохнула она вместе с облачком пара. – Ты пришла ко мне?
- Да. К тебе, - ответила я, ничуть не смутившись, хотя раньше провалилась бы сквозь землю.
- Но я ведь… - она покраснела, догадавшись, что я распознала её враньё.
- Может, познакомишь меня со своей подругой? – услышала я где-то голос Максима и вспомнила о его существовании.
Диана представила нас друг другу, не отрывая от меня глаз.
- Диана много рассказывала про тебя, - улыбнулся Максим, неловко переминаясь с ноги на ногу. Мне показалось, что он смущён моим обществом, и я подумала вдруг, что он очень хороший человек.
- Надеюсь, только хорошее? – улыбнулась я в ответ.
- Конечно! Она рассказала про тебя столько всего замечательного, что я даже засомневался, что такие люди вообще бывают! Даже захотелось на тебя вживую посмотреть, чтобы убедиться! Вот сегодня, например, она только про тебя и болтает весь день…
Диана пихнула его локтем. Похоже, она заметила, что Максиму я понравилась, и это разозлило её.
- Не пора ли тебе линять отсюда? – прошипела она сквозь зубы. - А то на автобус опоздаешь!
- О, конечно! Спасибо, что заботишься обо мне! Ты просто чудо, - не удержался от подколки Максим и, помахав мне рукой, быстрым шагом засеменил в сторону остановки.
Я улыбалась, приятно удивлённая её неожиданной ревностью. А кто-то ещё недавно советовал мне завести мальчика! Про себя я только посмеялась от этого воспоминания, но вслух ничего говорить не стала, ибо мы с Дианой и так ходили по минному полю.
- Извини, что без предупреждения, - сказала я, когда мы остались одни.
- Нет… Это я должна извиниться, - она вздохнула, прикрыла на секунду глаза и показалась мне в тот момент очень уставшей. – Пройдёмся?
Я кивнула. Диана была спокойна и холодна, чем сильно обижала меня. В то время как мне больше всего хотелось обнять её, она даже не смотрела в мою сторону, изучая мокрый асфальт под ногами.
Подул ледяной ветер умирающего дня, и я сжалась и втянула голову в плечи. Мне хотелось, чтобы Диана позвала меня к себе в гости, но она не звала. Мы шли по кишащей народом вечерней улице и были далеки друг от друга как никогда.
И внезапно мне стало так страшно, что я сразу позабыла всё, что собиралась сказать. А ведь я целую речь придумала. Но рядом со мной шёл чужой человек, с которым мне вдруг стало совершенно не о чём говорить. И этот страх, страх, что моя Диана снова погрузилась в тёмную водную пучину, оставив меня одну на поверхности чёрного льда, был настолько силён и непреодолим, что я снова чуть не заплакала. Снова я была маленькой и слабой, наивной пятнадцатилетней девочкой.
Мы свернули по утоптанной и устланной грязной прошлогодней листвой тропинке в парк, оставив уличный шум позади. Когда-то мы валялись здесь в снегу. И мне казалось, что было это очень давно.
- Небо сегодня такое чистое, - сказала Диана вдруг. – Посмотри.
От звука её голоса у меня защипало в глазах, и я закусила губу, поднимая голову к небу. Над нами с криками пролетела птичья стая, высокая, свободная.
- Красота, правда? – она умиротворённо вздохнула и тоже вдруг стала далека и свободна, как эти птицы. А взгляд её был чист и прозрачен, он отражал синее небо и чёрные взмахи крыльев, и ничто земное, казалось, не волновало и не трогало его.
- У… - ответила я, потому что сил даже на «угу» не хватило. Руки мои дрожали в карманах, и губы тоже дрожали, и я с горечью вспоминала ту решительную «себя», что крутилась перед зеркалом, сводила брови и декламировала заученную речь о наболевшем.
Всё кончено, думала я теперь с ужасом, и этот ужас застилал собой все прочие мысли, важные и неважные. Я всхлипнула, хотя слёз ещё не было. А Диана наконец-то обратила на меня внимание.
- Давай руку в мой карман, - сказала она со вздохом.
Наши пальцы сплелись, и её рука была тёплой, а глаза по-прежнему холодными, смотрящими сквозь меня. В её кармане тоже было тепло, уютно и мягко, не то что в моём, и с дико и сладко бьющимся сердцем я подумала вдруг, что люблю и этот карман тоже. Очень люблю.
- Дрожишь, - сказала она, когда мы свернули на безлюдную дорожку и оказались в окружении высоких сосен и голых лиственниц. – А сегодня вроде не холодно…
- Холодно, - сказала я упрямо.
В ответ она сжала мою руку и снова вздохнула.
- Если хочешь, можем в кафешке посидеть…
Я помотала головой, и Диана больше ничего не предложила. Какое-то время мы шли молча, а потом она спросила:
- Ты… ты ведь понимаешь, почему я солгала?
- Да. Потому что не хотела видеть меня.
- Не в этом дело, - в её голосе была беспомощность, и снова я ощутила себя всего лишь ребёнком, неспособным понять. – Аня, я хочу тебя видеть, но…
- Что «но»? – не выдержала я и вырвала руку из её кармана. – Ты что, совсем дурой меня считаешь?!
Она опустила глаза, остановилась и выглядела теперь совсем потерянной в своей беспомощности.
- Ты ведь знаешь, о чём я думаю! Но вместо того чтобы поговорить, ты убегаешь, вбив себе в голову, что делаешь этим лучше для меня! – кричала я. – Кого ты обманываешь?!
- Ты права, Аня, - она болезненно улыбнулась. – Я обманщица. Я плохой человек, я постоянно лгу и убегаю от проблем, от людей, которые мне дороги. Если ты сейчас уйдёшь, я всё пойму. И так действительно будет лучше.
- Чёрт возьми, но я тоже не святая невинность! – горячие слёзы потекли по щекам, но я уже не чувствовала их. – Ты слишком хорошо думаешь обо мне! А люди, знаешь ли, должны принимать друг друга со всеми недостатками!
- И ты готова принимать меня? – спросила она всё с той же горькой, недоверчивой улыбкой, не поднимая глаз.
- Ну разумеется! Я ведь уже тысячу раз это говорила! Я хочу быть с тобой, я никогда не брошу тебя!
Из груди её вырвался судорожный вздох.
- Не надо так говорить. Ты сама не знаешь, о чём говоришь.
- Я знаю!
- Не знаешь. Ты уже не сможешь вернуть всё назад, даже если очень захочешь. И виновата в этом буду только я.
- Да кто тебе сказал всё это?! – я задыхалась. В груди вдруг стало очень больно и нечем дышать. Ледяной воздух обжигал лёгкие. – Хватит винить себя во всём! В том, что тебя бросали, не было твоей вины!
- Нет, была, - её голос дрогнул. – Я виновата. Я не умею любить. Я не могу подарить счастье, а внутри у меня пусто и холодно. А ты слишком дорога мне, чтобы я позволила себе сделать тебя несчастной.
- Ты не можешь сделать меня несчастной! Я сама отвечаю за свои поступки! Только сам человек несёт ответственность за свой выбор. И этот выбор я сделала уже давно. Ты очень нужна мне, и несчастной я буду без тебя.
Её плечи дрогнули, она снова тяжело и судорожно вздохнула. Но я понимала, что ей сейчас намного тяжелее, чем мне, а потому решила быть терпеливой.
- Послушай… - я понизила голос. – Если ты ещё не забыла… Если ты всё ещё любишь её, любишь Вику, я…
- Нет, - оборвала она меня. – У меня в голове только ты. Это правда.
И я знала, что она говорит правду, и слышать это было так приятно, что на секунду ноги мои стали совсем ватными.
- Тогда… тогда… - я опять забыла, что хотела сказать. – Тогда ты не должна избегать меня. Ты делаешь мне очень больно… Я… я ведь люблю…
- Т-с-с! – она улыбнулась и приложила вдруг палец к моим губам, снова не дав закончить признание. – Тише, милая.
Сердце подпрыгнуло. Сначала мне показалось, что она опять сердится за мою горячность и поспешность, но она не сердилась. Она молча улыбалась и смотрела на меня, на мои губы и снова в глаза. И мне казалось в тот момент, что в её взгляде я вижу отражение самой себя, своих мыслей и чувств. Это был взгляд в самое сердце. И больше нам не нужно было ничего говорить. В глазах друг друга мы нашли все ответы. Мы всё решили. И это было так просто.
Она потянулась ко мне и, прежде чем я успела что-либо подумать, поцеловала меня, сначала совсем робко, почти невесомо, давая мне время. А потом я сама потянулась к ней, к её тёплым губам, осторожным прикосновениям на моей коже кончиков пальцев.
Люблю. Как же я люблю тебя. Вдох, выдох, и воздуха совсем не хватает, но остановиться тоже невозможно. Люблю. Люблю. Люблю. В каждом стуке сердца, твоём и моём. Люблю. И слёзы, счастливые слёзы, дрожащие на ресницах, на губах, твоих и моих. Люблю. И сплетаются пальцы, и совсем горячо, страшно.
Ох, нет… Я же умру, если это продолжится. Но прежде чем я успеваю умереть, Диана останавливается, а эта мысль так и застывает где-то на грани сознания. А я, тяжело дыша, вздрагивая и всхлипывая, обнимаю Диану, уткнувшись носом ей в шею. Она сама дышит неровно и осторожно поглаживает меня по волосам. Люблю.
- Да ты еле на ногах держишься, - она улыбается, прижимает меня к себе.
- Ещё бы… - всхлипываю я. – Это, между прочим… между прочим, мой первый поцелуй! Предупреждать надо! Я же испугалась до смерти!
- Я знаю, - лёгкий смешок и шёпот в самое ухо. – Но если бы я предупредила, ты испугалась бы ещё больше.
На это мне, пожалуй, нечего было возразить, и я лишь сжала в пальцах складки её пальто. В её объятиях я постепенно согревалась и успокаивалась, и если и было на свете абсолютное счастье, то оно было прямо здесь и сейчас, в этот самый момент. Люблю.
- А если бы нас кто-нибудь увидел? - пробормотала я. – Представляешь, что было бы?
- Неприятности. Извини, я об этом как всегда не подумала. Слишком увлеклась тобой.
- Да ладно, что уж там… - смутилась я. Лицо моё всё ещё горело.
Но вечерний ветер был всё же холодней. Мы простояли обнявшись очень долго, и почувствовав в очередной раз мою неуёмную дрожь, Диана сказала:
- Прости, я настоящая свинья. Даже в гости не позвала. А ты совсем замёрзла. Зайдёшь на чай? Я не прощу себе, если ты простудишься.
- Угу, - я нехотя отстранилась, и сразу стало ещё холоднее.
Она взяла меня за руку, и что-то заговорщически прекрасное появилось в её улыбке.
- Побежали?
- А?! – удивилась я.
- Бежим ко мне! Хоть согреешься немного! Ну, давай! – она потянула меня за собой.
И мы побежали, нарушив мрачную и суровую тишину пустынной аллеи своим звонким безудержным смехом.
Нам снова было легко. Мы снова могли быть просто вместе, мы снова хотели смеяться. А над нами всё так же пролетали птичьи стаи, но теперь нам казалось, что мы обгоняем их, и, как будто поднимаемся над землёй со всей её извечной суетой, ибо у нас было чувство, и оно было огромно, величественно, и всё иное таяло и растворялось в сравнении с ним.
Мы были свободны.
4
У нас сохранилось очень много фотографий того времени. Вокруг Дианы всегда крутились талантливые фотографы, и когда мне было девятнадцать, а ей – двадцать четыре, один безумно талантливый парень даже сделал нашу совместную фотосессию. Я очень люблю те фотографии и храню их в отдельном альбомчике, который частенько пересматриваю. А вот Диана не очень любит. Она, как и все творческие люди, довольно ревностно относится к талантам своих конкурентов, и пусть она никогда не признается в этом, но свои снимки она всегда ценила больше.
Но далеко не всегда фотографии с нами были профессиональными. Иногда Диана просто снимала наши улыбающиеся лица, держа цифровик на расстоянии вытянутой руки, а иногда ставила автотаймер, перебегала через всю комнату и вставала рядом со мной. В таких случаях она говорила, что хочет просто «обычную, нормальную фотку на память».
На одном из таких снимков мы стоим с ней напротив окна, на стекле которого дрожат капли дождя, и держимся за руки. И что-то особенное есть в этой фотографии, что-то печальное и прекрасное, неуловимое, мимолётное и сильное чувство. Здесь мне снова всего пятнадцать.
Пару дней назад, в воскресенье, я проснулась и обнаружила эту самую фотографию рядом со своей подушкой. В полутьме утра я долго её разглядывала. Было всего восемь часов, и я не понимала, что подняло Диану в такую рань и заставило вспомнить прошлое. Может, я забыла какую-то важную дату? Я ужаснулась. День рождения? Годовщина? Нет, всё не то.
Босиком по ледяному полу я прошла на кухню, и в нос сразу ударил резкий запах кофе. Диана сидела на полу с огромной и явно не кофейной кружкой в руках (как всегда взяла первую попавшуюся, не глядя) и рассматривала разложенные вокруг снимки. Часть фоток лежала на столике, и там же стояла открытая банка кофе с просыпанными на скатерть тёмными гранулами. Всегда удивлялась: она что, глаза закрывает, когда насыпает кофе себе в чашку?! Тут же стоял и чайник с аккуратной круглой лужицей пролитой воды. Просто чудо, что фотографии не пострадали.
- Ты чего здесь делаешь?! – простонала я. – Опять рассыпала кофе!
Не обратив на меня внимания, Диана сделала короткий глоток из своей чашки. В руке у неё был ещё один экземпляр той фотографии, что лежала на моей подушке.
- Я сегодня видела это во сне, - сказала она.
- Что видела? – я начала убирать со стола, вытирать пролитую воду и складывать фотографии в ровную стопку.
- Тот день. Мне снилось, что мы снова встали у того окна, в моей старой квартире и всё ждали и ждали, когда же будет вспышка. Но её не было, и мой цифровик сломался. А ты была такая бледная и маленькая, и сказала холодным страшным голосом: «Он сломался, а значит, и ты скоро умрёшь». Я проснулась и сразу нашла эту фотографию, и ты здесь как раз такая, какой была в моём сне. Странно, наяву я с трудом могу вспомнить, какой ты была тогда, а во сне увидела всё так ясно…
- Вот и хватит вспоминать. Лучше посмотри на меня сейчас! - сказала я как можно бодрее, хотя от рассказа мне стало немного не по себе, неприятно, холодно, как всегда бывает, если близкий человек пересказывает содержание увиденного кошмара.
Диана посмотрела, улыбнулась, снова отхлебнула кофе и бросила фотографию на пол.
- Вот так-то лучше! – я тоже улыбнулась. – А если у тебя сломается фотик, мы просто купим новый, только и всего.
Она кивнула, но призрачная улыбка ненадолго задержалась на её губах, и Диана снова помрачнела.
- Ну что ещё? – спросила я.
Она вздохнула, подобрала под себя ноги, ёжась от утреннего холода.
- Не знаю… просто мне кажется... что ты сказала это во сне голосом Маши.
- Да брось, - отмахнулась я, почувствовав вдруг самый настоящий ужас. – Ты ведь уже наверняка и не помнишь её голос.
- Не помню. Но во сне помнила.
- Но ты же никогда не верила снам. Неужели испугалась?
- Немного, - смущаясь, она опустила глаза.
Однако, судя по столь нервному утру, перепугалась она не немного, а порядочно.
- По-моему, ты давно не пила таблетки, - сказала я мягко.
Она покачала головой.
- Нет. Я ни за что больше не буду их пить.
- Но ведь кошмары возвращаются…
- Нет! – возразила она с отчаянием, от которого у меня сжалось сердце. – Я уже целый год не видела Машу во сне! И без всяких таблеток…
- Хорошо. Но если увидишь её снова, если она снова начнёт пугать тебя, сходи к врачу и попроси рецепт. Обещаешь?
- Да, - её плечи поникли. – Ань… Посиди со мной.
- Да ну, на полу холодно! Лучше давай-ка поднимайся и одевайся, а я завтрак приготовлю…
- Пожалуйста, - прошептала она, и вид у неё был такой подавленный, что во мне не нашлось сил спорить.
- Эх, горе ты моё! – вздохнула я, садясь рядом и сдвигая в сторону фотографии того прошлого, что ещё иногда приходит к нам во снах.
Одной рукой я обняла её хрупкую талию в тонкой ночной рубашке, и Диана уткнулась лицом мне в плечо. Я забрала из её опустившейся слабой руки чашку с кофе, сделала глоток и поморщилась. Горький и холодный.
- Я не хочу снова, - прошептала она горячо.
- Пока бояться рано, - сказала я, не зная, чем утешить её. Я и сама боялась. – Это всего лишь один сон, и то ты даже не уверена, что это был Машин голос.
- Нет, я уверена. Такое сказать могла только она… и таким тоном… И этот ужас, эта атмосфера боли и страха, тяжёлая, давящая атмосфера… Она снова была как в тех снах. Я не хочу! – Диана до боли сжала моё запястье, впиваясь в него ногтями. – Зачем она снова вернулась?! Она никогда не оставит меня в покое! Нас не оставит… Никогда не простит.
- Нет, не надо так, Ди. Она уже простила. Ведь мне она больше не снится, и уже очень давно, - солгала я. - А значит, и тебе скоро перестанет. Это пройдёт, вот увидишь.
- Правда? – она вздрогнула всем телом, прижимаясь ко мне.
- Конечно правда.
- Но я… Я так хочу, чтобы это скорее прошло! Что же делать?
Я грустно улыбнулась. Милая, ты стала такой нетерпеливой.
- Отпустить, - сказала я с уверенностью. – Когда мы наконец отпустим её, всё прекратится. Мы просто должны отпустить. А до тех пор, пока в тебе будет жить эта вина, ничего не закончится.
- Хорошо, - отозвалась она уже успокоившимся тоном. – Я постараюсь.
- Вот и правильно. Ты у меня умница.
- Спасибо, - пробормотала она и поцеловала меня в шею. – Я что-то расклеилась с утра пораньше… Извини.
- Извиняю, - я улыбнулась. – Но только при условии, что ты не будешь больше доставать те фотографии… Хотя бы какое-то время. Я сейчас соберу их, а ты не трогай. Хорошо?
- Да. Конечно.
- И ещё кое-что…
- Что?
- Пожалуйста, постарайся больше не рассыпать кофе!
Она рассмеялась, звонко, весело. И это был такой лёгкий, такой замечательный смех, что поселившаяся на сердце тяжесть сразу отпустила. Моя милая снова стала собой.
- Знаю, знаю! – смеялась она. – Ты уже сто раз мне говорила! Прости… Хочешь, я приготовлю завтрак?
- Ну, готовь, так уж и быть, - смилостивилась я. – Тогда я пока в ванную схожу. Но имей в виду, пересолишь – убью!
Она снова засмеялась.
- Да ладно тебе! Я пересолила всего пару последних раз…
- Пару?! Да ты постоянно это делаешь!
- Ну-ну, не ругайся… Знаешь, есть такая примета, если девушка пересолила еду, значит она влюблена…
- Влюблена?! Это ещё в кого?
- В тебя, в кого же ещё! – усмехнулась Диана и быстро чмокнула меня в щёку.
- Не подлизывайся!
- Но это правда.
Я больше не могла изображать строгость и улыбнулась ей.
Иногда я была так счастлива, будто мне снова было пятнадцать. Иногда я снова была так же горячо и безумно влюблена. Так, словно с того весеннего дня, когда мы впервые поцеловались в пустынном парке, ничего не изменилось.
Я, наверное, совсем не романтичный человек, потому что всегда думала, что вся эта вечная любовь – сказки для дураков и маленьких девочек. И бывают иногда моменты, когда мне до безумия хочется стукнуть Диану чем-нибудь потяжелее, и иногда она раздражает меня до такой степени, что хочется куда-нибудь исчезнуть и не видеть её, не слышать.
Но иногда, в такие моменты, как этот, я люблю её так сильно, что на глаза наворачиваются слёзы. Так сильно, что радостно сжимается сердце, и я ощущаю лёгкость неимоверной, неизбывной чистоты своего чувства. Именно сейчас, в этот самый момент, я люблю.
Люблю.
ГЛАВА 12
КРЕСТ
1
Диана всегда говорила, что человек – это неиссякаемый источник красоты. Может быть и так, ей виднее. Но я бы сравнила человека с кристаллом. Кристалл с бессчётным количеством граней. Когда держишь его в руке – видишь только одну сторону, а если перевернёшь – обнаружишь совсем другую, о существовании которой даже не подозревал, с таким же бесконечным числом граней.
С человеком то же самое. Когда тебе кажется, что ты уже немного узнал его, он вдруг поворачивается другой стороной. И можно бесконечно вертеть кристалл в руке, всех граней всё равно не пересмотришь. И, тем не менее, я всегда думала, что процесс познания другого – это самое увлекательное (пусть и не всегда приятное) занятие.
Той весной Диана вдруг повернулась ко мне другой стороной. Она как будто вдруг раскрылась. Насколько замкнутой, вечно держащейся в сторонке на безопасном расстоянии, она была раньше, настолько открытой стала сейчас. Такое ощущение, что она вдруг решила жить по принципу: «А, будь, что будет! Терять мне нечего!». Она не жила, а горела. И я горела вместе с ней.
Теперь она уже могла не сдерживать себя. Наконец она дала себе волю и окружила меня безумной, неудержимой нежностью, любовью, заботой. Конечно, я смутно догадывалась об этой её стороне, но всей её полноты и представить себе не могла, даже надеяться не смела, что когда-нибудь всё это будет направлено на меня.
Были и цветы, и просто подарки без повода, шоколад в красивых обёртках и разные причудливые сладости в форме фигурок, сердечек, бабочек. Диана проявляла просто чудеса изобретательности, её творческая фантазия нашла себе применение и в любви. И даже если она дарила мне простую плитку моего любимого молочного шоколада, это становилось настоящим сюрпризом и шедевром оформительского искусства. Коробочки с атласными ленточками, блестящие мешочки, золотая и серебряная бумага – пока доберёшься до шоколадного лакомства, умрёшь от любопытства. А потом – сладкие губы, поцелуи и снова поцелуи среди разбросанной сверкающей мишуры.
- Я откусила ему ухо, - смеялась я, глядя на шоколадного медвежонка.
- Я тоже сейчас тебе откушу, - шептала Диана мне в ухо, прихватив мочку губами. И было так щекотно, и приятно, и весело. И Диана тянулась ко мне целоваться, но я не могла целоваться, я всё смеялась и не могла остановиться.
Когда мы валялись на полу, в моих волосах запуталась розовая ленточка от шоколада, и Диана с улыбкой вытащила её. А я откусила медведю второе ухо и снова засмеялась.
Я всё ещё очень смущалась, и Диана мягко улыбалась моей неловкости. Никогда она не позволяла мне почувствовать себя в чём-то неумелой, неопытной, и это тоже стало приятным открытием одной из граней её характера. В пятнадцать лет я смутно догадывалась, как люди целуются, но на деле это оказалось чуть сложнее, чем я думала. И я дико стеснялась того, что не умею, но Диана только улыбалась, а я всё не могла понять, чему она так улыбается, в то время как я еле живая от стыда?!
Но Диана умела. И, конечно, я не совсем уверена, но, по-моему, у меня тоже вскоре начало получаться.
Кстати сказать, она так и не дала тогда мне доесть спокойно своего медведя, постоянно отвлекала прикосновениями, горячим шёпотом, и, в конце концов, шоколад совсем растаял в моих пальцах, и я вся перепачкалась. Но Диана нашла, как решить и эту проблему, к моему великому стыду.
Она постоянно писала мне сообщения на телефон, которые были столь красивыми, оригинальными, нежными и тёплыми, что у меня тут же бежали мурашки по коже, и я начинала краснеть. Хорошо, если родителей в этот момент не было рядом…
А однажды она прислала мне настоящее письмо. Велела сходить проверить почтовый ящик уже поздно вечером, где я и обнаружила красивый большой белый конверт с настоящей печатью сургуча и перевязанный алой лентой. Дрожа от нетерпения, я аккуратно распечатала его в своей комнате, и на постель вместе с письмом выпали такие же алые, как и лента, лепестки роз.
Это письмо вместе с конвертом до сих пор лежит где-то в моих бумагах. Иногда я достаю его, и Диана смущается, ворча, что была ещё слишком зелёной для красивых признаний в любви, и что сейчас бы написала намного лучше. Но я всё равно очень люблю то письмо. Это были безыскусные слова о самом важном, столь невинные и романтичные, что сейчас у меня слёзы наворачиваются, когда я перечитываю их.
Господи, какими же мы были юными. Наивными.
А потом наступило лето, жаркое, наполненное солнечным светом и улыбками. И всё было таким ярким, зелёным и голубым, светлым и близким. Сладкое мороженое, прохладная трава в тени деревьев, и можно пройтись босиком, можно лечь и смотреть, как плывут облака и держаться за руки.
И казалось, что Диана делает для меня всё. Живёт и дышит только для меня. Это было пьянящее чувство, омрачённое лишь тем, что я никак не могла придумать, что бы такого сделать для неё. Я была уверена, что такую искушённую особу уже ничем не удивишь. А она всё говорила, что ей достаточно лишь того, что я рядом. Оставалось только проклинать свою бедную нетворческую фантазию, а точнее её полное отсутствие.
Как-то раз мы стояли с мамой в отделе нижнего белья и выбирали себе капроновые колготки. А потом мой взгляд случайно упал на чулки в сеточку, и прошлое нахлынуло, и я совершила очередную глупость, купив их. Я хотела, чтобы Диане понравилось, только и всего, и вместе с тем страсть как боялась вызвать у неё неприятные воспоминания.
Я шла к ней и тряслась, чувствуя себя глупо, как никогда. Нет, не идёт мне всё это. Сексуальные вещички смотрятся на мне, как на корове седло. А потому я предусмотрительно захватила с собой обычные колготки, на случай, если Диана вдруг разозлится или расстроится, чтобы сразу переодеться.
Никогда мне не забыть выражения её лица, когда она увидела меня. Сейчас мне так смешно вспоминать об этом, а вот тогда было не очень.
Какое-то время она просто смотрела на меня, широко раскрыв глаза, и не могла ничего сказать. Она даже рот открыла, и я смотрела с гулко бьющимся сердцем, как беззвучно шевелятся её губы.
- З-зачем ты… - Диана начала было заикаться, но быстро взяла себя в руки. – Зачем ты это надела?
- Я… я… п-просто… - я уже и сама начала заикаться и краснеть. – Просто хотела тебе понравится…
- Э-э-э… Но милая, ты и так мне нравишься, без всяких этих…
- Ладно, я поняла, - прошептала я, чуть не плача от стыда.
Я снова чувствовала себя последней дурой и мечтала провалиться сквозь землю.
- Пойду сниму их… Извини, я не подумала, - я сбросила босоножки, опустила голову, и хотела проскочить мимо неё в ванную, но Диана поймала меня за руку и крепко сжала запястье.
- Постой. Я сама сниму, - сказала она.
- А?! – выдохнула я, сразу поворачивая к ней испуганное раскрасневшееся лицо. Сердце подпрыгнуло.
Диана невозмутимо смотрела на меня.
- Пойдём.
Она провела меня в свою комнату, усадила на кровать и заперла дверь. Наверное, в тот момент я выглядела как загнанный зверёк, потому что Диана вдруг грустно улыбнулась, а глаза её остались серьёзными, и какая-то невыразимая печаль была в них.
Она села на пол у моих ног, и первым моим инстинктивным желанием было плотно сдвинуть колени. Я дышала громко и тяжёло, но Диана сделала вид, что не замечает этого и поцеловала мою вздрагивающую коленку, и тут же я сама вздрогнула всем телом. Никогда, никогда до этого мне ещё не было так страшно. Ладони тут же вспотели, и я судорожно сжала покрывало.
Осторожные, почти невесомые и ненавязчивые, её руки оказались у меня под юбкой, нащупали резинку чулок и запустили под неё пальцы. Диана без сомнения чувствовала мой ужас и, как всегда, с улыбкой разрядила обстановку:
- А знаешь, чем я сейчас занимаюсь, между прочим?
- Чем? – всхлипнула я.
- Совращением несовершеннолетней, - она улыбалась и стягивала с меня чулок, освобождая кожу. – Если бы твои родители узнали об этом, они затаскали бы меня по судам.
Я неуверенно улыбнулась, дышать стало легче.
- А они не узнают. Я уже решила, что не расскажу о тебе, пока мне не исполнится восемнадцать.
- Мудрое решение, - теперь Диана улыбалась так, как всегда улыбалась, если мы начинали строить долгосрочные планы. Как будто она не верила, что наши отношения продлятся так долго. Как будто ни во что больше не верила.
Я не винила её в этом. Никогда. Я просто думала, что со временем научу её верить. И, кажется, у меня всё-таки получилось.
А потом, когда с чулками было покончено, она обняла обеими руками мои колени и положила на них голову, тихонько вздохнув. Сейчас я могу сказать, что это был один из самых прекрасных и волнительных моментов моей жизни. Её губы снова коснулись моей кожи, и снова я вздрогнула. Комната плыла, а я чувствовала себя такой слабой.
Конечно, я знала, что однажды у нас это случится. Но в тот момент, когда мы были от этого в одном шаге, я испытывала лишь панический ужас. Когда она была так близко, я осознавала, что не готова, и вообще неизвестно, когда буду готова.
Нет, слишком много всего… Слишком горячие губы, слишком умелые прикосновения, слишком много…
И я начала сбивчиво болтать какую-то чушь. Когда мне было очень страшно, я всегда много болтала. И в конце концов, Диана отпустила меня, и я тут же сорвалась с места, хватая ртом воздух. Страшно.
- Мне нужно в ванную! – воскликнула я, спотыкаясь на нетвёрдых ногах.
- Конечно. Иди, - она спокойно смотрела мне вслед и снова с непонятной мне грустью улыбалась. О чём она думала тогда? Быть может, вспоминала себя?
Вернулась я ещё более смущённой, чем убежала. Диана по-прежнему сидела на полу и невидящим взглядом уставилась в противоположную стену. Я застыла на пороге в нерешительности. Наверное, я сделала что-то ужасное, думала я. Наверное, мне не надо было убегать. Наверное, она обиделась теперь.
- Иди сюда, - вздохнула она, не глядя на меня.
Я подошла.
- Ну, давай садись, - она постучала по мягкой поверхности паласа.
Я села, подобрав под себя ноги. Мы сидели какое-то время молча, а потом я прошептала, почувствовав в глазах непослушные слёзы:
- Извини.
Она осторожно обняла меня, привлекая к себе.
- Это ты извини. Я слишком спешу, не надо было мне этого всего делать, - она поцеловала меня в висок.
- Нет, что ты… Это ведь я нацепила эти дурацкие чулки! Знала ведь, что они вызовут у тебя неприятные воспоминания, и всё равно напялила! Знала ведь, что выглядят они на мне ужасно и…
Она чмокнула меня в щёку.
- Нет, не было никаких неприятных воспоминаний, не волнуйся. Ты очень красивая в них. Правда. Вот у меня и снесло крышу.
- Правда?
- Правда. Как-нибудь надень их ещё раз. Для меня.
- Угу, - я шмыгнула носом. – Хорошо.
И мы долго сидели в обнимку и шептались о всяких милых романтичных вещах, о которых шепчутся только безумно влюблённые люди. Так мы и проводили свои лучшие дни.
Да, как же мы были влюблены тогда. Как же молоды.
Как же мы были счастливы.
2
Наше первое лето пронеслось мимо как скорый поезд, и можно сказать, мы почти не заметили его. Слишком были увлечены друг другом.
В конце августа город заливали проливные дожди, и мы не вылезали из дома, занимаясь всякой ерундой. То смотрели фильмы, то готовили какую-нибудь вкуснятину, то просто валялись на диване, болтали и целовались под шум дождя.
В те дни я впервые заметила, что Диана как будто снова немного отдалилась от меня. Но я придерживалась уже выработанной однажды тактики и ни о чём не спрашивала. Ждала и ждала, а Диана всё молчала и молчала.
Я была уверена, что причина во мне, и начинала нервничать всё больше и больше, раздражаться и срываться.
Но истинная причина выяснилась совершенно случайно, уже на второй неделе такого же дождливого сентября. Был уже вечер, тусклый и серый, и дождь колотил по стёклам без остановки, а я думала только о том, как мне добираться домой по такой погоде. Мы сидели в комнате Дианы. Мысли мои текли как-то вяло и обрывками, а потом я вдруг вспомнила, что хотела спросить:
- Почему Маша сегодня не пришла в школу? Заболела что ли?
Диана немигающим взглядом смотрела в окно. Сегодня она была особенно молчаливой и какой-то тихой.
- Маша в больнице, - сказала Диана спокойным тоном.
- Что?! – обомлела я. – Что она там делает?!
- Её положили на обследование, - Диана опустила глаза, вздохнула, потёрла переносицу большим и указательным пальцами.
- Но почему?!
- Головные боли. Я не говорила тебе, но последнее время моя сестра сильно мучается ими. Она принимала обезболивающее, вставала среди ночи, и мы все сидели с ней и ждали, когда боль пройдёт. Но она не проходила. Ей не помогают таблетки, и… В общем, родители забили тревогу, поговорили с врачом и решили положить её в больницу.
Я была в шоке.
- Но почему ты не сказала мне?!
- Не знаю. Правда не знаю. Извини.
Но у меня и в мыслях не было ругать её. Слишком подавленной она казалась. Я только сейчас заметила, что под глазами её пролегли тёмные болезненные тени. Н-да, хороша я влюблённая, даже не обратила внимания, что Диана не высыпается уже которую ночь подряд. Можно представить себе, как она устала, если уже даже не в состоянии скрывать свою слабость, как она обычно это делала.
- А что врачи говорят? – спросила я, подсаживаясь поближе.
- Что, возможно, это последствия полученной травмы. После полного обследования всё станет ясно. А пока… - она вздохнула.
- Ты пойдёшь к ней?
- Не знаю. Не уверена, что она хочет меня видеть. Вчера ночью она даже не приняла стакан воды из моих рук, - плечи Дианы бессильно опустились.
Я осторожно обняла её.
- Тебе нужно отдохнуть. Не спала всю ночь?
- Ну, почти. Может, час или два поспала.
- Тогда, я пойду домой, пожалуй, а ты отдыхай.
- Нет, - она накрыла мою руку своей. – Не уходи, пожалуйста. Я не хочу оставаться одна.
Тогда я впервые услышала это от неё. Но страх уже поселился в ней. Он подобрался незаметно, и также незаметно овладевал её сознанием. Безотчётный, холодный, липкий страх. Это было время, когда ей начали сниться эти её сны. Её кошмары.
- Но уже поздно, - слабым голосом возразила я. – А ты устала…
- Можешь говорить что угодно, но я никуда не отпущу тебя в такую погоду. Там даже под зонтом промокнешь. Простудишься ещё.
- Но… но как же…
- Останешься у меня.
- Нет, так не пойдёт. Твои родители и без того расстроены, я буду мешать.
- Не будешь, - она снова вздохнула, тяжело, судорожно. – Ты просто очень нужна мне сейчас. Не уходи. Пожалуйста.
Ну, на это мне, конечно, нечего было возразить. Я позвонила маме и сообщила, что ночую у Дианы. Она немного поворчала, но возражать не стала. Диана нравилась ей. Всем нравилась.
И всё-таки я, пожалуй, осталась не только потому, что Диана попросила. Что-то было ещё. Я как будто чувствовала, что должно случиться что-то плохое. Очень плохое. И мне тоже стало страшно. И мы молчали.
В тот вечер меня уложили спать в Машиной комнате, но уснуть там я не смогла бы даже после пачки снотворного. Я просто не могла лежать в её кровати после того, как услышала это: «Не прикасайся ко мне! Ты грязная». У меня, в самом деле, появился какой-то параноидальный страх испачкать Машину постель. И я лежала в таком ужасе и оцепенении, слушая тиканье настольных часов, что когда дверь приоткрылась и ко мне заглянула Диана, я подскочила на кровати, швырнув одеяло на пол.
Диана тихонько хихикнула.
- О, как ты рада меня видеть! Я польщена.
Краснея, я опустила задравшуюся длинную футболку, которой Диана со мной любезно поделилась.
- Пойдём, - шепнула Диана. – Они спят.
Я поспешно выбралась из постели, подняла одеяло и положила на место. Неистовый ночной ветер дул в окна, и пол был ледяным. На цыпочках, словно воры, мы прокрались в комнату Дианы, закрыли дверь и нырнули под одеяло, стуча зубами.
- У тебя ноги как у лягушки, - прошептала Диана и снова захихикала.
Я смутилась и с ворчанием уткнулась носом в её голое плечо.
- Лягушонок ты мой, - сказала Диана тихо, и столько нежности было в её голосе, что на глаза мои навернулись слёзы. В последнее время я стала почему-то очень впечатлительной и часто плакала.
Диана нашла под одеялом мои холодные руки и сжала их.
- Не хочу быть лягушонком, - прошептала я.
- А кем ты хочешь быть? – она улыбалась.
- Ну, не знаю… Я не мастер на всякие романтические прозвища.
- М-м-м? Романтические, значит?
Я ещё больше засмущалась и вздохнула.
- Да всё равно уже…
Но Диана только вошла во вкус этой глупой и такой безумно милой игры.
- Тогда, может, котёнок? Зайчонок? Собачонок?
- Собачонка не хочу.
- А вот и зря. Они же такие милые, сплошная романтика. Маленькие пушистенькие, беззащитные щеночки. Что может быть лучше?
- Не подходит мне, - упёрлась я.
- Не хочешь быть беззащитной? Ну, тогда зайчонок тебе подойдёт. Ты такая же пугливая.
- А вот и нет!
- Ладно, ладно! – Диана засмеялась. – Так и быть. Будешь ты котёнком.
- Что значит «так и быть»?! Я так не хочу!
- Капризная, - она поцеловала меня в ухо, и стало щекотно. – Капризный и своевольный котёнок. Так хочешь?
- Хочу.
А потом она нашла мои губы, и был долгий неторопливый поцелуй. И снова шёпот. И хихиканье. И разговоры о всяких глупостях. Как же мы любили их тогда.
Мы были такими несерьёзными. Мы снова забыли, что где-то в больнице лежит Маша, и возможно, это её последние дни. Эта мысль билась где-то на грани сознания, но мы были глухи и мы были слепы. Мы были влюблены.
А над нами шёл дождь.
3
На следующий день я втайне от Дианы решила съездить навестить Машу. Конечно, можно было поехать вдвоём, но я не хотела наступать снова на те же грабли. Я всё надеялась, что мы с Машей снова сможем поговорить как раньше. А потому решила, что если всё получится, я расскажу Диане. А если нет… А если нет, то не буду лишний раз расстраивать её.
День был ветреный и по-осеннему промозглый. По дороге я купила пакет яблочного сока и во что бы то ни стало решила отдать его Маше до того, как она выставит меня за дверь.
Я сама не понимала, почему меня так тянет к человеку, который оскорбляет, унижает, отталкивает меня. Но я всё время как будто что-то хотела доказать ей. Всё хотела оправдаться за что-то.
Я искала в ней того человека, которого знала с детства. И пусть наши отношения никогда не были по-настоящему близкими, мне казалось, что мы неплохо ладили. Мы сидели вместе, вместе шли домой и ждали автобус на остановке, вместе разглядывали яркие обложки журналов за пыльной витриной киоска. И сменялись времена года, а мы были вместе. И я наивно верила, что так всегда и будет.
Мы говорили о разных вещах. Если Маша была в настроении, разговоры эти выходили очень интересными. Маша была девочкой начитанной, много всего знала и многое запоминала и рассказывала мне. Бывало, что я слушала её развесив уши и забывала обо всём на свете.
Маша была умной и соображала быстро, но всё-таки к математике у неё не было таланта. Она была сильна в исторических предметах, где нужно было запоминать даты, факты и события, а вот примеры и задачи решала с трудом, хоть и на пятёрки. Одноклассники считали её вундеркиндом, но только одна я знала, каким трудом ей это давалось.
На контрольных она никогда не принимала мою помощь. Я всегда быстро расправлялась со своим вариантом и успевала помочь ещё доброй половине класса. Всем, кроме Маши, которая сидела рядом.
Зато, какие она писала сочинения! Учительница литературы зачитывала нам вслух почти каждую её работу. И я всегда по-доброму восхищалась ей. Никогда не завидовала, просто понимала, что мне так ни в жизнь не написать. Признаюсь, что в десятом классе мои сочинения улучшились, потому что Диана мне помогала. Нет, не писала за меня, конечно, просто наводила на нужные мысли.
Но после того, как Диана начала принимать в моей жизни активное участие, Маша решительно перечеркнула все те годы, что связывали нас. Весной девятого и осенью десятого класса она уже ни разу не села со мной. Выбирала самую последнюю парту и садилась туда. Я знала, что оттуда она почти ничего не видит даже в очках, но, видимо, Маша готова была пожертвовать даже своей успеваемостью лишь бы только не сидеть со мной.
Говорят, что школьные друзья никогда не забываются. Я думаю, это правда. Точно так же, как никогда не забываются и школьные обиды.
В тот день в её палате пахло мятой, апельсинами и спиртом. Маша полусидела на постели и держала в руке что-то блестящее. Позднее я разглядела, что это серебряный крестик на цепочке. Я видела её в школе всего пару дней назад, но мне показалось, что за эти пару дней она очень похудела, побледнела и как-то вытянулась. Больше всего мне запомнились её глаза, огромные, сверкающие каким-то пугающим потусторонним огнём, единственно живые в этом таком юном, но таком больном теле. И я посмотрела в эти её глаза и сразу всё поняла. И она знала, что я понимаю.
- Привет, - сказала я и подошла ближе.
- Садись, - вздохнула Маша, отодвигая ноги в сторону. – Если не боишься меня.
Я очень удивилась этому предложению, но виду не подала и присела на краешек кровати. Потом вспомнила, что принесла сок и достала пакет.
- Вот… Если хочешь, я принесла тебе…
- Поставь на столик, - сказала она и неопределённо махнула рукой в сторону прикроватной тумбочки.
Я поставила и поймала себя на том, что избегаю смотреть ей в лицо. Наверное, я действительно немного боялась этого вида абсолютной болезни, этого серовато-жёлтого цвета кожи, коричневых водянистых теней под глазами, приоткрытых сухих губ, с которых срывалось отрывистое тяжёлое дыхание. Я боялась, как боится любой здоровый человек, как человек, который хочет жить и делает вид, что никогда не умрёт.
- Как ты себя чувствуешь? – спросила я.
- А ты не видишь? – Маша усмехнулась. – Отвратительно. Чувствую, что доживаю свои последние дни. А жаль. Мне хотелось бы дотянуть хотя бы до весны.
- Да ладно тебе, - пробормотала я с нервной усмешкой, не зная, что ещё здесь можно сказать. – Тебе всего пятнадцать. В этом возрасте не умирают от болезней.
- Если того хочет Бог, он забирает человека независимо от возраста. Значит, такова Его воля относительно меня.
- Да брось! Это просто последствия травмы головы! Со временем всё пройдёт!
- А знаешь… Я сегодня видела во сне чёрных голубей. Никогда раньше не видела таких. Но это точно были не вороны и не какие-то другие птицы. Это были голуби. Они прилетели ко мне в палату, сели на карниз и смотрели на меня своими красными, ничего не выражающими глазами. И во сне я знала, что они ждут меня. Они прилетели за мной.
Мне стало так страшно, что в горле пересохло.
- Это же просто сон… - сказала я, но уверенности в моём голосе не было. Это не просто сон, и я знала это.
- Только не пытайся меня утешать, - сказала Маша. – Ты же знаешь, я этого не терплю. Я гордый человек, и времени исправляться у меня уже нет. Но ты не переживай из-за этого, Аня. Я же знаю, какая ты жалостливая. Просто так получилось. Тем более, что после моей смерти вам с Дианой будет легче.
Несмотря на возмущение от этих слов, я всё равно успела заметить, что Маша назвала Диану по имени, а не просто «сестра», как она всегда говорила.
- И не спорь, - сказала Маша твёрдо. – Я для вас двоих всегда была обузой, всегда мешалась.
- Это не правда! Ты моя подруга и ты сестра Дианы! Мы же любим тебя!
- А вот этого не надо. Без вашей любви я как-нибудь обойдусь.
- Да откуда в тебе всё это?! – воскликнула я в отчаянии. – Почему ты никак не можешь простить её?! Какое право ты имеешь осуждать её?!
Маша усмехнулась.
- Как вы любите друг друга защищать. Просить друг за друга. Оправдывать друг друга. Ещё немного, и я поверю, что кроме похоти вас связывает что-то ещё.
Слова застряли в горле. Обида. Очередная обида, солёная, колкая, тяжёлая.
За все те годы, что мы с Дианой вместе, на нас вылили немало грязи. Больше, чем достаточно. Но ничьи оскорбления не задели меня так, как Машины.
- Почему ты так цинична? – спросила я едва ли не со слезами.
- Я не циник, Аня, я – реалист. Посмотри на вещи трезво. Тебе пятнадцать, это возраст, когда подросткам хочется любви. Когда они склонны видеть любовь везде, и быть влюблёнными в любовь. И как только подворачивается подходящий объект, все томящиеся эмоции достаются ему. Но никакой романтики и любви здесь даже близко нет. Это зовётся намного проще – половое созревание. Гормоны и созревшее тело требуют своё. Диана привлекает тебя своей сексуальностью, своим обаянием, атмосферой искушённости и некоторой испорченности. Ты привлекаешь её своей невинностью и наивностью. Сама она уже успела искупаться в грязи и хочет теперь чего-то незапятнанного. Классический случай. Вами обеими руководят лишь сексуальные побуждения, которые вы в силу своего юного возраста склонны возвышать и романтизировать. Только и всего. Причём, надо заметить, что раньше ты бы со мной согласилась. Раньше мы были в одной лодке, пока ты не придумала себе любовь. Но я более чем уверена, что ты понятия не имеешь, что это такое на самом деле. Ты не знаешь, что такое любовь.
И я готова была кричать, что всё это не правда. Что не дано ей понять, что творится в наших душах, но Маша говорила так убедительно, что в какой-то момент страшная мысль пронзила моё сознание: «А что если она права?». И хуже всего то, что мне даже нечего было возразить.
- Ты не веришь мне сейчас, но со временем ты поймёшь, что я была права, - сказала Маша. – Вижу, я расстроила тебя. Но ты же знаешь, я всегда прямо говорю то, что думаю. Я устала… Тебе лучше уйти.
Я молча встала, одёрнула юбку и пошла к выходу.
- И ещё, сделай одолжение, не приходи больше, - сказала Маша мне вслед. – Мне тяжело видеть тебя.
Я чувствовала её пронизывающий взгляд у себя между лопаток, и на какой-то миг мне вдруг очень захотелось оглянуться и снова посмотреть ей в глаза. Но я этого не сделала. Я просто ушла, не сказав больше ни слова.
Это был последний раз, когда я видела Машу в сознании.
4
Я так и не рассказала Диане о том визите в больницу. Как не рассказала и о том, что выйдя из палаты, я очень долго плакала в коридоре этажом ниже. А потом сидела в туалете и приводила себя в порядок, потому что мне сразу нужно было ехать к Диане домой. Мы договаривались сходить в уютное кафе у её дома, чтобы немного развеяться и сменить обстановку, но тогда я сильно сомневалась, что мне вообще хоть что-то способно помочь развеяться.
Однако, встретившись с Дианой, я вела себя как ни в чём не бывало, смеялась и даже болтала больше, чем обычно. Я просто дала себе слово, что она не узнает. Мне хотелось тогда подарить ей спокойный вечер.
Но мыслями я была далеко. Мыслями я была в пропитанной спиртом и болезнью палате, и в ушах у меня звучал Машин ровный спокойный голос: «Ты не знаешь, что такое любовь». Я смотрела на Диану, на её плавные движения, когда она перемешивала маленькой ложечкой кофе в чашке с цветочным узором, на её усталые плечи, на движения её губ и слабые улыбки, и всё спрашивала себя: «А люблю ли я?».
Я ведь и сама прекрасно знала, что желание любви и любовь – не одно и то же. Так что же это такое – любовь? Что это?
Я не знала этого тогда, не знаю и сейчас. Ответ на этот вселенский вопрос временами всплывает у меня в голове, когда мне бывает очень хорошо, и я нахожусь в расслабленном состоянии. Этот ответ бродит на границе моего сознания, вот-вот готовый оформиться в слова, но меня постоянно что-то отвлекает, и я снова забываю.
Вот недавно например, мы лежали с Дианой в постели при мягком рассеянном свете включенного ночника. Время уже перевалило за полночь, и я почти уснула в этом блаженном тепле и уюте, а Диана дочитывала книгу «Жизнь в розовом цвете. Однополая семья: о себе и не только». Я положила голову на её тёплое плечо и думала, что, наверное, вот сейчас, я очень люблю её. Люблю, как она читает, как держит книгу, как убирает чёлку со лба. Всё в ней люблю. И что ответ, который я искала всю свою жизнь, где-то совсем близко, где-то в её спокойном ровном дыхании, в этом безумно приятном запахе её всё ещё влажных после купания волос, где-то прямо в сердце, где тепло.
Но Диана вдруг воскликнула так громко, что у меня пропал не только ответ на вопрос, но и вообще желание спать:
- Да что ж столько проблем с этой искусственной инсеминацией?!
Я вздрогнула от испуга. Ну вот. Всегда она так!
Прищурив один глаз, я сказала с досадой:
- Слушай, закрывай уже свою книжку. Завтра дочитаешь.
В последнее время Диана как-то чересчур озаботилась проблемами воспитания детей, а в магазинах стала обращать внимание на всякие детские игрушки и не могла пройти мимо пинеток без возгласа: «В-а-а-а-а! Ты только посмотри, какие они миленькие!». Не то чтобы меня это как-то нервировало, просто немного настораживало.
Наверное, затикали её биологические часики. И ничего с этим не поделаешь.
- Нет, я ещё чуть-чуть почитаю… - сказала Диана.
- Нет, не почитаешь! – разозлилась я вдруг. – Или ты тушишь свет, или валишь в зал и там читаешь сколько влезет!
- Вредина, - заключила Диана, захлопнула книгу, потушила свет и отвернулась к стенке.
Я тоже повернулась к ней спиной. И куда, спрашивается, вся любовь подевалась?
Тогда Маша говорила, что со временем я всё пойму. Но, по-моему, я так ничего и не поняла. Мы с Дианой вместе слишком долго, чтобы нас связывал только секс, как Маша думала. Не знаю, может это какое-то родство душ, я не очень разбираюсь в этих вещах. Может, это что-то, даже большее, чем только одна любовь.
Маша говорила, что я не знаю, что такое любовь. Ладно, пусть так. Быть может, она и права. Быть может, я так никогда и не смогу дать внятного ответа на этот вопрос. Меня волнует другое. А сама Маша знала? А если она знала, то почему мы, проведя вместе девять лет, до сих пор не знаем? Почему я продолжаю задавать себе один и тот же вопрос, который так и остался без ответа, что девять лет назад, когда мы сидели в кафе и ели круассаны с карамелью, что сейчас? Я до сих пор не знаю.
Утром, провожая Диану на работу, я спросила вдруг, сама не зная, как у меня вылетели эти слова:
- Что такое любовь?
Диана посмотрела на меня как на психа и даже отложила в сторону помаду с вопросом:
- Ты здорова?
Я обиделась и провела весь день в расстроенных чувствах, снова ощутив себя пятнадцатилетней, ничего в этой жизни не понимающей. Мы с Дианой редко говорили о любви. Ей не нравилась эта тема, а я начинала смущаться. И теперь я иногда думаю: «Неужели всё это зря? Неужели она была права?».
Вечером, когда Диана вернулась с работы, я сидела на табуретке за кухонным столом и листала телефонный справочник. Я слышала, как она раздевается, но не хотела идти встречать её, а когда Диана бросила пиджак на спинку стула, я с раздражением подумала, что снова мне придётся вешать его в шкаф.
Но она вдруг подошла ко мне сзади и обняла за плечи. Так неожиданно, так порывисто, так крепко, что мне вдруг стало нечем дышать.
- Вот, - прошептала она. – Ответ на твой вопрос. Вот, что это такое.
И я шмыгнула носом, потому что на глаза вдруг навернулись слёзы, а Диана поцеловала меня в щеку. И я счастливо улыбалась сквозь эти слёзы. Теперь я точно знала. Да, вот она, любовь. Я знаю, что это такое.
И я накрыла её руку своей ладонью и крепко сжала её холодные с улицы пальцы.
Пожалуй, любовь, как и человек, тоже подобна кристаллу. Даже спустя девять лет я продолжаю открывать всё новые и новые её грани.
ГЛАВА 13
ПТИЦЫ
1
Как-то раз отец сказал, что я выбрала тернистый путь. Тогда я придала его словам ровно столько значения, сколько придают значения подростки напутствиям родителей. Тернистый мой путь или какой, мне было, в общем-то, всё равно, потому что я наконец-то, быть может, впервые в жизни сделала свой собственный выбор. А потому, даже если он тернистый, он всё равно мой.
Конечно, отец был прав. Я и тогда своим ещё детским умом понимала это, но осознавать, пожалуй, не осознавала. Я могла бы прожить свою жизнь значительно легче. Могла бы избежать многих неприятных моментов. Но я никогда не думала об этом, не пыталась избежать и найти лёгкий путь. Я просто принимала всё как есть и справлялась с этим. Мы справлялись. Вместе с Дианой.
Тем более что в сравнении с тем, что мы пережили той осенью, все последующие проблемы казались незначительными шалостями заскучавшей Судьбы. Я всегда говорила, что раз мы выстояли тогда, то справимся и теперь.
Пожалуй, единственным светлым пятном того времени было моё шестнадцатилетие. Простой и тёплый день, когда Диана смогла развеяться и по-настоящему отвлечься. Я позвала на праздник только её, потому что с Леной мои более чем прохладные отношения окончательно развалились после того, как Маша перестала связывать нас. Лена рассталась со своим парнем и связалась с дурной компанией якобы, чтобы отомстить ему. Во все эти подробности я не вникала, они казались мне грязными и пошлыми, как кричащие заголовки жёлтых газет. И так получилось, что Лена незаметно и мягко растворилась где-то в прошлом, совершенно безболезненно исчезла из моей жизни, не оставив после себя ничего.
Я помню, как долго Диана смущалась этому моему приглашению на семейный праздник. Наверное, она всё-таки чувствовала за собой какую-то вину перед моими родителями. Она не любила лгать, но делать это ей приходилось частенько.
В конце концов, Диана «уломалась», но «только на часик-два». В итоге часик-два растянулся на целый день, а ближе к вечеру мы пошли гулять. Мама испекла нам шоколадный торт и даже немного поболтала с Дианой о рецепте его приготовления, давая ценные советы. Мне нравилось смотреть, как Диана общается с моими родителями, мне нравилось, что они друг другу нравятся. Конечно, где-то билось неприятное и горькое предчувствие скандала, который неминуемо разразится, когда родители узнают подоплёку наших «дружеских отношений». Но это предчувствие растворялось в атмосфере абсолютного домашнего уюта и звона бокалов. Да, в тот день родители официально разрешили мне выпить белого вина, сказав, что я стала совсем большой девочкой. При этих словах Диана многозначительно подмигнула мне, отчего мне сразу стало жарко, а краска прилила к лицу.
Диана подарила мне тогда французские духи. И хоть убейте, названия я не вспомню. Но запах был убийственно приятный. Один из таких, от которых сносит крышу, как мы любили тогда говорить. Таким образом, будучи страшной фанаткой всяких запахов, Диана сделала подарок ещё и себе.
Но это был не весь подарок. Были ещё серебряные серёжки и колечко. Диана сказала, что уже давно хотела подарить мне колечко, но решила, что в комплекте с серёжками это будет выглядеть менее подозрительно. Я тогда была и смущена, и счастлива, любуясь на тоненькое изящное кольцо, и всё проверяла, как оно сверкает при различном освещении. Диана только улыбалась. В тот день она улыбалась так по-настоящему.
А вечером мы гуляли, держась за руки. На протяжении всего дня нам хотелось прикоснуться друг другу, но мы неестественно избегали даже случайных прикосновений. А на улице снова ощутили свободу.
Но большего, чем держание за руки, мы не могли себе позволить. Я помню, как с чёрной завистью смотрела на воркующие парочки обнимающихся и целующихся парней и девушек, и задавалась одними и теми же весомыми вопросами: «Да чем же, черт возьми, мы отличаемся от них? Почему им дозволено, а нам нет? Чем отличаются наши чувства?».
Дул пронзительный осенний ветер, принося с собой опавшую листву, которая с тихим шелестом замирала у нас под ногами и продолжала свой бег, а мы лишь крепче сжимали свои руки, чтобы не замёрзнуть.
Диана вздохнула, коротко усмехнулась:
- И всё-таки, это непринуждённое общение с твоими родителями для меня большое испытание.
- Почему же? Мне показалось, вы очень хорошо ладите.
- Да, но чего мне это стоит! Как представлю, что однажды мне придётся предстать в роли «этой-нехорошей-девицы-которая-совратила-нашу-дочку», меня аж в дрожь бросает.
Я тоже усмехнулась.
- Не волнуйся так. Они это переживут.
- Ты уверена? – спросила Диана слабым голосом.
- Уверена. Я же знаю своих родителей. Пошумят немного да успокоятся.
- Хорошо бы…
- Просто верь мне. Так и будет.
- Верю, - она улыбнулась.
А потом, нагулявшись и замёрзнув как следует, мы вернулись в подъезд и долго целовались там в темноте, потому что лампочку снова кто-то разбил. Мы вздрагивали от каждого шороха, готовые бежать в любую секунду, и приглушенно смеялись, когда тревога оказывалась ложной.
Мы совсем забылись. Мы были просто рядом. И это были хорошие моменты, очень дорогие нам. Это было маленькое затишье для нас двоих.
Иногда я думаю, что Бог специально даёт людям некую передышку перед какими-то тяжёлыми испытаниями, подобно тому, как мама будит своего ребёнка чуть позже обычного, чтобы дать ему поспать лишние пять минут.
Это был наш последний светлый день и, возможно, последняя ночь для Дианы, когда ей не снились кошмары. Тогда, обнимая её в подъезде, я как будто хотела подарить ей в ответ хоть зыбкую, но уверенность в завтрашнем дне и в том, что всё будет хорошо. Тогда я окончательно убедилась, что Диана всё-таки слабее меня. Обычная девушка, обычные страхи и сомнения, с которыми она сама не в состоянии справиться, раз и навсегда расшатанные нервы, нетвёрдые ноги и приглушенные стоны, которые до сих пор стоят у меня в ушах. Слабая и такая милая в своей слабости. Любимая.
И запуская пальцы ей в волосы и слушая её отрывистое дыхание, я просто решила для себя, что пора мне стать сильной.
Я должна стать сильной для неё.
2
Всё случилось 13 сентября в понедельник. Утром я проснулась с давящим ощущением в голове, а посмотрев в окно, убедилась, что виной всему отвратительная погода. Казалось, что дождь не шёл, а висел в воздухе, застыв, превратив всё в сплошную холодную, мутную влагу.
В голове всё ещё всплывали какие-то образы из беспокойных ночных снов, но они были нечёткими, оставляющими после себя лишь смутное ощущение чего-то неприятного, тяжёлого, болезненного. Во сне я как будто видела Диану, но она была не такой, как обычно, а какой-то холодной, безжизненной, а где-то кричали птицы – вот единственный запомнившийся образ. Всё остальное тонуло в безликой серости.
У меня было всего четыре урока в тот день, но высидела я их с трудом. Даже не потому, что чувствовала себя неважно, а просто потому, что кто-то словно говорил мне: «Ты сейчас должна быть дома».
А дождь в это время из нудно моросящего перешёл в ливень, и даже старый широкий папин зонтик, который я взяла сегодня вместо маленького своего, не спасал. На небе не было ни единого просвета. Неба не было.
Уже подходя к дому, я почувствовала в кармане телефонную вибрацию, и пока ехала в лифте, читала сообщение Дианы. С моего зонтика капала вода, растекаясь на полу.
Диана спрашивала, дома ли я уже, и можно ли ей зайти. Недоумевая, зачем ей тащиться ко мне в такую погоду, я всё же разрешила и не стала ничего спрашивать. А Диана больше ничего не написала, даже «итогового» смайлика, как она всегда делала.
Невнятное предчувствие всё усиливалось, когда я вошла в пустую квартиру, привычным движением повесила куртку, прошла на кухню, включила чайник. Всё было по-старому, но что-то изменилось.
Я привела себя в порядок, даже смочила шею и запястья новыми подаренными духами, посмотрела на своё колечко, но сегодня оно показалось мне каким-то тусклым. Я думала, что сегодня мы можем побыть наедине до самого вечера. А потом до меня дошло. Ясная мысль мгновенной вспышкой осветила моё сонное сознание: «А почему Диана не на парах?». И в самом деле, почему? Она же сегодня до четырёх учится.
Дождь бился в стёкла, а я стояла посреди комнаты и смотрела в окно, слушая стук собственного сердца. В груди вдруг стало тесно.
А потом пришла Диана. Я открыла дверь и с трудом узнала её в этой бледной, сгорбившейся, мокрой фигурке.
- Ты без зонтика! – ахнула я.
Диана ничего не ответила и не шелохнулась. Мне пришлось взять её за руку и втянуть за собой в коридор. Казалось, она промокла насквозь, а волосы прилипли к щекам, губам, и первым делом я убрала навязчивые пряди, с которых на мои руки тут же побежали капельки ледяной воды.
- Да что случилось? – прошептала я. – В чём дело?! Прошу, не пугай меня!
Она посмотрела на меня так, словно вспомнила о моём существовании и оглядела коридор, как будто не соображала, как она оказалась здесь. Понимая, что в таком состоянии от неё ничего не добиться, я расстегнула и сняла с неё мокрую куртку, наклонилась и развязала шнуровку на её сапогах, помогая ей разуться. Её руки, её кожа были ледяными.
В панике, не зная, что ещё делать, я побежала в ванную и на всю катушку открыла кран с горячей водой. Меня уже и саму трясло.
- Скорее в душ! – шептала я, толкая её в сторону ванной. – Если не прогреешься, схватишь воспаление лёгких!
Но в ванной Диана продолжала молча стоять, и руки её безжизненно висели. Я начала расстёгивать пуговицы на её прилипшей к телу и пропитавшейся влагой рубашке, но пальцы мои так дрожали, что я здорово намучалась, пока дошла до последней.
- Она умирает, - сказала вдруг Диана.
- Что?
Время для меня остановилось. И пауза между звуком моего слабого голоса и ответом Дианы была полна бесконечно страшным звуком хлещущей в ванну воды, была тяжёлой, была живой.
- Моя сестра умирает, - сказала Диана и заплакала в голос. Это был истерический, рвущий грудь плач. И ни до, ни после Диана никогда не плакала так сильно.
В первую секунду я не поверила, как это всегда бывает.
- Маша… - выдохнула я. – Но как же…
И голос мой дрогнул, и я поняла, что сейчас заплачу тоже.
- Он-ни ск-к-азали, она не выживет, - скороговоркой пробормотала Диана, пытаясь вытирать слёзы тыльной стороной ладони, но их было слишком много, они всё текли и текли.
Неверие, неприятие, отчаянное отторжение и нестерпимая горечь застывших в горле слёз. Я всхлипнула, хватая ртом воздух, я даже не знала, что мне сейчас тяжелее: весть о неизлечимости Машиной болезни или боль Дианы, абсолютная, чистая боль, которая заставляет её так плакать.
Я обняла её, а она обняла меня. Я чувствовала её холодную кожу, её мокрую одежду и волосы, её слёзы, её ногти, впивающиеся мне в спину. Больно. Так больно, что я не могла даже дышать. Не плакать, не плакать, не плакать, не смей, повторяла я себе. Плакать нельзя. И я закусила нижнюю губу до крови и гладила Диану по обнажённой спине, запустив руку под влажную рубашку, которую мы так до конца и не сняли.
Мне казалось в тот момент, что я готова отдать свою жизнь, своё счастье, всю себя, только чтобы уменьшить её боль, только чтобы ей стало легче.
- Всё пройдёт, всё пройдёт, - шептала я, подавляя всхлипы, стараясь, чтобы голос мой звучал ровно. – Всё пройдёт…
- Я не понимаю… - сбивчиво шептала Диана в ответ. – Не понимаю, как же так… Она же поправилась. С ней всё было хорошо… Так почему же снова? Почему сейчас? Почему именно сейчас…
- Тише, тише…
- Ну почему?! Почему…
Я заполнялась её болью, задыхалась её слабостью. Мне было всего шестнадцать, а в этом возрасте я полагала, что все мы будем жить вечно. Мне было всего шестнадцать, и я сама была простой девочкой, слабой, выросшей в своеобразном инкубаторе, где любящие родители всячески огораживали меня от возможных проблем. А потом мне вдруг пришлось столкнуться с жизнью и гладить Диану по спине, говоря ей пустые слова утешения.
Когда слёзы закончились, Диана чуть отстранилась и заговорила спокойнее, изредка всхлипывая:
- Я не знаю, как быть с мамой. Она сойдёт с ума, мне кажется. А я сама никакая и понятия не имею, что ей надо говорить.
Я вдруг почувствовала, что дрожу от холода и потянулась за висящим рядом полотенцем.
- Лучше ничего не говори, - осмелилась посоветовать я. – Что бы ты ни говорила, ей будет только хуже. Может… хотя бы вытрем твои волосы?
Диана промолчала и отстранилась, словно говоря: «Делай, что хочешь», и снова стала далека, как будто провалилась куда-то. У меня же словно заработал некий инстинкт самозащиты, который просто отключил мысли о Маше. А может, я просто никак не могла поверить. Может, мне казалось, что завтра утром, когда я проснусь, ничего этого не будет, и я снова увижу худую Машину фигурку в бесформенной юбке на последней парте.
Я вытерла кончики её волос, шею, грудь, талию. А потом вдруг ощутила, что она смотрит на меня. Диана остановила на мне немигающий, больной и измученный взгляд. Я испугалась, руки с полотенцем так и застыли на уровне её талии.
- Ты такая красивая, - сказала она вдруг. – Ты просто не представляешь, какая ты красивая сейчас…
И я снова заметила блеснувшие на её ресницах слёзы. Она коснулась моего лица и провела по щеке самыми кончиками пальцев, отчего стало немного щекотно, и мурашки побежали по спине. Вторую руку она запустила мне в волосы и стала осторожно перебирать пряди.
Полотенце мягко упало на пол.
- Красивая… - шептала она.
Что-то не так. Сердце моё заколотилось. Её руки опустились на шею, на плечи. Я выдохнула. Сегодня её прикосновения были не такими как обычно. Они пугали меня. Сильные, жадные, словно Диана хотела убедиться, что я в самом деле стою перед ней.
Она склонилась ко мне и горячо зашептала на ухо, в то время как пальцы её уже скользили у меня под рубашкой:
- Ты так вкусно пахнешь…
- Это твои духи, - выдала я в какой-то тупой растерянности.
- Нет… Нет. Это не духи. Так пахнет твоя кожа. Твой особенный, неповторимый, живой запах… Живой, - со странным усилием повторила она. – Я так устала…
Да. Она устала. От болезни, от боли. Она только что вернулась из больницы, где всё было пропитано атмосферой безысходности и смерти. Быть может, тогда ей просто хотелось убедиться, что она жива. Что я жива. А я была такой здоровой, тёплой. Наверное, ей хотелось всё-таки именно этого.
Да. В таких ситуациях люди порой ведут себя совершенно непредсказуемо. И я не думаю, что у меня есть право винить её за то, что случилось. И всё же… Всё же мне хотелось бы, чтобы это случилось не так. Неважно как, но только не так. Не в этой ситуации, не в этот день. Просто по-другому.
Она поцеловала меня так, что сразу стало горячо, и захотелось ухватиться за что-нибудь. Я нащупала край раковины и вцепилась в него, но рука соскальзывала. И я была уверена, что сейчас упаду. Но почему-то не упала. Диана очень крепко держала меня.
А вода всё шумела, и я думала, что нужно закрыть кран. А потом я перестала думать, и остались только поцелуи, поцелуи повсюду, мои отрывистые стоны, быстрые пальцы по животу, по груди, по бёдрам. Горячие влажные пальцы и высокий шатающийся потолок. И я думала, что если закрою глаза, ничего не останется.
- Не бойся, - шепнула она, целуя мои ключицы.
Но я боялась. И на глазах вдруг выступили слёзы. Я боялась. Я не могла расслабиться, я дрожала, я стыдилась своей беспомощности и не знала, что мне делать.
- Не бойся, милая, - повторила она, и я чувствовала, как её прерывистое дыхание щекочет мне кожу. – Люблю тебя.
И это был первый раз, когда она сказала это. Я заплакала, закусила губу, чувствуя во рту солоноватый привкус крови. А Диана всё повторяла, какая я красивая.
Долго, мучительно, слишком сильно, слишком много для меня. Слишком люблю.
Вода текла, шумела, падала, разбивалась. Умирала.
3
В моей комнате было тихо. Секундная стрелка будильника застыла на цифре восемь – села батарея. А дождь закончился.
Я лежала на спине в собственной кровати, на смятых влажных простынях, а Диана лежала рядом, положив голову мне на живот. Ленивыми пальцами я играла с кончиками её ещё не просохших до конца волос.
Мы молчали. Веки мои тяжелели и опускались, а холод выстуженной комнаты подбирался к разгорячённому телу, и мельком я подумала, что неплохо было бы поднять с пола одеяло и укрыться нам обеим.
И вдруг Диана спросила слабым, испуганным голосом:
- Ты ведь не злишься?
- За что? – удивилась я, разглядывая её обнажённое плечо.
- Ну… за то, что всё так, - она вздохнула. – Может, ты думаешь, что мы не должны были…
- Всё нормально. Я ничего не думаю. И ты не думай.
- Угу.
И мы снова замолчали. Но я знала, что она думает. Её вечное чувство вины, её страх перед Богом, которого она отрицала, чтобы хоть как-то унять этот страх. Её грех. Очередной грех, вгоняющий её в отчаяние, грех перед Машей, которая умирала, грех перед Машей, которая была её собственным маленьким Богом.
И я знала, что со всем этим ничего поделать не могу. И в тот момент мне казалось, что как бы близки мы ни были, мне никогда не коснуться самой её сути, со всем её расцветающим маревом кошмаров. Никогда.
Больно, но пережить можно.
- Аня…
- Да?
- Я боюсь. Я так боюсь того, что будет. Я не знаю даже, могу ли я что-то сделать, - зашептала Диана, и я почувствовала, как её ресницы касаются моей кожи.
- Хочешь, я завтра схожу к ней с тобой? – спросила я, забыв про Машину просьбу не приходить. – Просто побуду с тобой. Хочешь?
- Не знаю. Я уже не знаю, чего хочу. Мне просто страшно и хочется, чтобы ничего этого не было. Я не хочу к ней идти, боюсь видеть её. Но… пожалуй, я не против, если ты будешь со мной.
- Хорошо. Я приду. Как она вообще?
- Плохо. Очень плохо. Сегодня я просто не узнала её.
- И… - я сглотнула. – Неужели ничего нельзя сделать?
- Если делать операцию, то это либо сразу убьёт её, либо оставит овощем на всю жизнь. Врач сказала, что так, на лекарствах она поживёт ещё немного.
- А… она сама знает?
- Нет. Мы ещё не говорили с ней. Боль такая сильная, что если становится легче, Маша сразу засыпает. Она почти не встаёт с кровати. Мне кажется, что заговорить с ней об этом в таком состоянии – это всё равно, что убить её. Я… так запуталась. Не знаю, что делать.
- Т-с-с… Тише, - я вытянула руку, коснулась её затылка и погладила Диану по волосам.
Она шумно вздохнула.
- Ты ведь будешь со мной? – спросила она с такой надеждой, что у меня защемило сердце. – Что бы ни случилось?
- Конечно. Куда ж я денусь, - я слабо улыбнулась.
Позднее Диана ещё много раз задавала мне этот вопрос. Как будто всё никак не могла поверить, что я действительно никогда не брошу её. Иногда мне кажется, что она до сих пор не верит.
- Это хорошо, что никуда не денешься. Хорошо, - Диана приподнялась на локтях и тоже улыбнулась слабой, но такой тёплой улыбкой. – Знаешь… у тебя такой замечательный пупок! – заявила она.
И после общего напряжённого разговора это прозвучало так нелепо, что я засмеялась. И Диана прыснула вслед за мной, и мы смеялись так долго, что заболел живот. Мы никак не могли остановиться. Мы словно освобождались от чего-то.
А потом ещё долго смотрели с улыбкой друг другу в глаза. Это было время, когда мы только учились разговаривать взглядом.
- Иди сюда, - вздохнула я тихонько.
И Диана пододвинулась ко мне и легонько поцеловала одним лишь касанием губ. И такой близкой она была сейчас. Я провела пальцами по её щеке, и Диана закрыла глаза, вздохнув. А я думала о том, какие же длинные и красивые у неё ресницы, и как же я люблю их.
Что же мне сделать для тебя? Что сделать, чтобы тебе было легче?
Я не знала. Я просто обнимала её.
- Дождь закончился, - сказала Диана.
- Да, - ответила я.
- Мне пора собираться.
- Но у тебя одежда мокрая. Хочешь, дам что-нибудь из своей?
- Ну… только если на меня что-нибудь налезет.
- Конечно налезет!
- А вообще, мне немного неловко…
- Да всё нормально. Оставь свои вещи у меня, я их постираю и высушу.
- А что твоя мама скажет, когда увидит их?!
- Да ничего. Скажу, что ты под дождь попала. Поверь, моя мама слишком наивна, чтобы до чего-то подобного додуматься.
- Не уверена…
- Вот увидишь.
- Ну, хорошо. Спасибо, Аня. Большое спасибо.
На том и порешили. Я быстро оделась и выгребла из шкафа наиболее подходящую для Дианы одежду. В итоге мы остановились на бежевом свитере из ангоры и чёрных брюках. Диана сходила в ванную, переоделась, а я вдруг обнаружила, что жутко хочу есть. Я ничего не ела с самого утра и подозревала, что Диана тоже. Когда она вышла из ванной, такая милая и родная в моей одежде, я улыбнулась и спросила робко:
- Хочешь есть?
Она немного смутилась, неуверенно улыбнулась, одёргивая свитер, и ответила:
- Ну… может, немного…
- Тогда иди сюда, что-нибудь сейчас придумаем, - я довольно хихикнула.
И Диана тоже захихикала, словно расслабившись, что никто не гонит её и ни в чём не винит. Я знала, что раньше ей часто приходилось убегать, и не хотела, чтобы это повторилось и теперь. Мне хотелось, чтобы со мной у неё всё было иначе.
В итоге мы придумали себе хрустящие вафельные хлебцы, плавленый сыр, свежие помидоры с солью и яблоки. А ещё песочное печенье и ароматный земляничный чай. В тот момент мне казалось, что ничего вкуснее я в жизни не ела.
А потом я проводила Диану, договорившись о времени завтрашней поездки в больницу. В дверях Диана снова легонько поцеловала меня в губы и шепнула:
- Ты у меня чудо. Спасибо за всё.
И как же мне не хотелось её отпускать. Но я только улыбнулась и чуть сжала её руку, думая, что завтра увижу её снова. И каким же далёким казалось это завтра.
Я закрыла за Дианой дверь и отправилась стирать её рубашку и джинсы. Я слышала, как вернулась с работы мама, но не стала выходить ей навстречу и заперлась в ванной. Потом вернулся и отец, а я всё не выходила, набрав себе полную ванну тёплой воды, и сидела в ней до тех пор, пока вода не остыла и меня не начал колотить озноб.
Я думала, что нужно выйти и сказать маме про Машу. Но я почему-то не могла. Я сидела в ванне, снова слушая, как бежит вода и почему-то плакала.
4
Следующие два месяца своей жизни меня преследовала одна и та же неуёмная и неистощимая мысль: «Когда же я проснусь?». Когда же это закончится?
Мы все ждали, когда это закончится. И в то же время отчаянно боялись этого дня. Мне казалось уже, что болеет не только Маша, но и Диана, и их родители. Все они превратились в измученных и напуганных, оглушённых и ослеплённых горем людей.
Диана перестала улыбаться. Почти перестала говорить. И наше общение состояло из моих монологов и полного безразличия и безучастия Дианы, когда она лишь смотрела в одну точку, а изредка просто кивала. Нет, конечно, она не всегда была такой. Не все два месяца. Бывали дни, когда Диана словно просыпалась и начинала рассказывать что-нибудь, расспрашивать меня о школе, вызывалась помочь с очередным сочинением и приглашала к себе в гости.
А пару раз мы даже сходили в кафе, и один раз Диана осталась у меня на ночь. Но всё-таки она слишком уставала, физически и морально. А я не знала, что делать, как помочь ей в то время как у меня самой сердце разрывалось.
Но, наверное, я всё-таки что-то делала, потому что позднее Диана сказала, что если бы меня не было с ней тогда, она точно сошла бы с ума.
Это случилось в конце октября, перед осенними каникулами. Мне задали написать сочинение о роли воспитания в романе Гончарова «Обломов» на примере Обломова и Штольца, и я пришла к Диане посоветоваться.
Мы сидели в её комнате за столом, при свете настольной лампы и с двумя дымящимися чашками. Я пила чай, а Диана свой кофе без сахара и сливок. В те дни она пила много кофе, так много и так часто, словно боялась заснуть при мне.
Диана сделала короткий глоток, едва заметно поморщилась, поставила чашку на стол и зачитала мне цитату из открытой книги:
- «Ты философ, Илья! Все хлопочут, только тебе ничего не нужно!». Вот, смотри. Это реплика Штольца. Как думаешь, что это говорит о его характере?
Я замялась, с тоской заглянула в свою чашку и подумала, как же я всё-таки ненавижу эту литературу с её размышлениями да рассуждениями.
- Ну… Штольц… практичный.
- Правильно. А почему он такой? И почему Обломов философ? Ну-ка рассказывай мне, как их воспитывали.
Нехотя я начала рассказывать всё, что помнила из прочитанного, и очень обрадовалась, когда зазвонил телефон. Но Диана вдруг побледнела, и я подумала, что, возможно, она ждёт плохих вестей. Я представила, каково это – всё время вздрагивать от каждого телефонного звонка в страхе, что голос из трубки вдруг сообщит, что всё закончилось.
И снова я сидела, не дыша, и слушала едва различимый голос Дианы из зала, как когда-то давно. И снова я боялась встать и пойти к ней, когда стало тихо, но Диана не возвращалась. За эти короткие секунды я чего только не успела передумать, и поэтому, когда я на дрожащих ногах шла в зал, я была уверена, что Маша уже умерла.
Диана сидела на диване, обхватив голову руками и запустив пальцы в волосы, которые ниспадая до колен, почти закрывали её лицо. Рядом валялась небрежно брошенная телефонная трубка и издавала ритмичные короткие гудки. Не зная, что делать, я села на пол у ног Дианы и спросила:
- Кто звонил?
- Отец, - её голос был спокоен и холоден. Я думала, Диана заплачет, но она не плакала.
- Что сказал?
- Снова…
- Что «снова»? – я не хотела пытать её, но в тот момент струны моих нервов вот-вот готовы были лопнуть.
- Снова кома.
- Кома… - эхом повторила я.
И мы замолчали. Мы просто молчали. Мы обе знали, что на этот раз Маша не вернётся. Никакие молитвы и новогодние желания уже не вернут её. Потому что за Машей прилетели птицы и потому что они ждут её.
Чёрные голуби. Иногда я вспоминаю этот Машин сон. Представляю этих голубей во всех подробностях. Как они сидят на карнизе и тычутся острыми клювами в стекло, уставив на меня то один, то другой безразличный красный глаз. Они затаились, и они спокойно ждут, никак не выказывая своего нетерпения. И они дождутся.
Иногда я думаю, что когда-нибудь они, возможно, приснятся и мне. И тогда я спрашиваю себя: «А что же остаётся после смерти человека? Что оставляет он после себя?». И что оставим мы с Дианой, когда умрём?
После Машиной смерти у нас остались фотографии. Много фотографий, где мы все вместе, и где Маша одна, и где она то ли улыбается, то ли щурится от солнца. У нас остались её книги, её вещи, которые Машина мама сама сложила в коробки со страшным криком, что никого к ним не подпустит. У нас осталась наша память и наши сны. И наша боль, огромная неизбывная боль, и все наши так и не высказанные слова, которые приходят по ночам и червем точат наше сердце, когда мы вдруг случайно вспоминаем забытое, оказавшись в больнице или увидев проезжающую мимо машину скорой помощи.
Вот и всё. Это всё. Больше у нас ничего нет.
ГЛАВА 14
ПАМЯТЬ
1
Иногда я думаю, что, наверное, у всех нас было своё дерево. Под кроной которого мы сидели когда-то и говорили о важных вещах или о не менее важных глупостях.
И на днях, сидя в аудитории и дожидаясь, когда вернутся с перерыва мои студенты, я смотрела в окно на желтеющие листья тополей, чьи ветви почти касались оконных стёкол. И я вспоминала то, своё дерево. Оно осталось где-то в прошлом вместе с душной весной моего восьмого класса.
Дерево росло в школьном дворе, и когда уроки проходили в восточном крыле, мы точно также могли видеть его из своих окон. И на большой перемене или после занятий мы часто отдыхали в тени этого дерева вместе с Машей и Леной. Нас было трое, и у нас не было никаких забот, кроме домашних заданий или мальчиков из параллельного класса. Ну, по крайней мере, у нас с Леной точно. А что заботило Машу, мы не знали или, скорее всего, не хотели знать. Просто люди не всегда готовы проникнуть во внутренний мир другого человека.
Тогда мы лишь обсуждали прошедший день, учительницу алгебры, которая несправедливо отнеслась к Маше, новые туфли Лены и планы на летние каникулы. Иногда мы смеялись, иногда делались серьёзными и просто молча смотрели на плывущие по ясному небу облака. И, конечно, тогда мы даже не задумывались о том, кто из нас уйдёт первым.
Но проходит лето, и наступает осень, и опадают листья, и люди, которые были вчера так близко и сидели с тобой плечом к плечу, сегодня уходят. Кто-то раньше, кто-то позже. А под тем деревом сидят сейчас другие дети, другие судьбы, и, быть может, они тоже думают о своём будущем, как и мы когда-то.
Кто-то ушёл навсегда, как Маша, кто-то остался, но просто исчез из моей жизни, как Лена, и, возможно, единственное, что объединяло нас – это тёплый весенний день в тени огромного дерева. Просто разные дороги.
Недавно мы с Дианой забрели в тот район, где была моя школа. И я снова увидела это дерево. Но сначала я даже не узнала его. Почему-то оно уже не казалось мне таким огромным, как раньше.
Когда перемена закончилась, и вернулись студенты, я очень обрадовалась, отвернулась от окна и снова начала говорить о своей любимой физике и писать на доске формулы, радуясь даже скучающим физиономиям студентов. Всё это помогало мне забывать. И часто я радовалась, что преподаю в университете, а не в школах, как многие мои однокурсники. Здесь просто было меньше напоминаний о том времени.
А когда до конца пары оставалось около десяти минут, в аудиторию постучали три раза, и в двери показалось улыбающееся лицо Дианы. Я смутилась и пошла к ней, а мои скучающие слушатели оживились и зашептались.
- Привет! – Диана уже стояла на пороге и с любопытством поглядывала на студентов.
- Ты чего? – спросила я шёпотом.
- Чего-чего, встретить тебя пришла! Раз уж такое несчастье, и ты работаешь в субботу, я решила не сидеть дома, задрав ноги, а прийти за тобой, - она улыбалась вызывающей и заманивающей улыбкой. И я подумала, как же это здорово, что она пришла. Именно сегодня, именно сейчас. Как здорово.
- Ещё десять минут! – шикнула я.
- Всего лишь десять минут. Отпускай их и пошли, - Диана помахала студентам. – Привет, дети! Вы не против, если я украду вашу учительницу?
По аудитории прокатился довольный хохот. «Дети», которые в большинстве своём были здоровенными бугаями, очень любили Диану, которая частенько наведывалась за мной, если только у неё появлялось свободное время. Её знали и пропускали даже самые вредные охранники, не устояв перед её обаянием. И, чёрт возьми, иногда это жутко злило меня.
- Не против! – заорали студенты с улыбками до ушей.
- Ну, тогда я вас отпускаю! – торжественно объявила Диана, и студенты снова засмеялись, начав собирать вещи.
Мне оставалось только вздохнуть.
- Подожди меня внизу, - сказала я. – Я буду через минутку.
- Хорошо, - Диана подмигнула мне и исчезла.
Спускаясь в холл, я улыбалась. Диана о чём-то болтала со старенькой вахтёршей Галиной Евгеньевной. А я вдруг подумала: «А что было бы, если бы все они знали, что мы живём вместе не как подруги?». Шептались бы? Смеялись? Осуждали за спиной или просто отвернулись от нас?
Иногда я боюсь. И часто раздражаюсь, если Диана за мной приходит. И часто ненавижу себя за это.
Мы вышли на улицу, и я с наслаждением вдохнула вечерний холодный воздух. В голове вдруг стало совсем пусто, и я подумала, что устала.
- Если ты будешь всё время отпускать моих студентов, они перестанут уважать меня, - сказала я, когда мы спустились с крыльца и свернули к воротам.
Ветер подул в лицо, и на секунду я закрыла глаза.
- Да брось. Они тебя любят. Ты молодая и красивая, - отозвалась Диана беззаботным тоном. Я давно не слышала её такой.
- Неправда. Я зануда, - сказала я.
- Что есть, то есть!
Диана ухмыльнулась, и я пихнула её локтем.
- Прогуляемся? – предложила одна вдруг. – Мы давно не гуляли.
И не знаю, почему, но это нехитрое предложение очень обрадовало меня.
- Давай, - согласилась я. – Только не долго, а то у меня ноги устали от каблуков.
Диана покосилась на мои ноги и вздохнула.
- Если честно, я не очень люблю, когда ты на каблуках.
- Почему же? – удивилась я.
- Потому что ты меня выше, - ответила она, смутившись.
- А ты надень старые сапоги на каблуках и тоже будешь выше.
- Нет. Не хочу.
Я подумала, что за то время, пока мы с Дианой были вместе, она прошла заметную трансформацию. Разумеется, не сколько внешне, сколько внутренне. Первый год она по инерции жила по программе, заложенной Викой, но после Машиной смерти что-то в этой программе дало трещину.
Всякий человек ищет себя на протяжении жизни. И Диана тоже начала искать. Не знаю, насколько у неё это получилось, но, по крайней мере, она задумалась над тем, чего хочет на самом деле.
Мы выясняли всё это вместе. И я тоже была первооткрывателем. И мы много чего открыли, включая и то, например, что Диана не любит носить сапоги и туфли на каблуках.
- Фотку? – спросила Диана, когда мы дошли до набережной и остановились на мосту.
Я смотрела вниз на чёрную воду, по поверхности которой изредка пробегала мелкая рябь.
- Вместе? – спросила я.
- Давай сначала я тебя, а потом вместе.
И мне было холодно, ветер трепал волосы, а подошвы противно ныли, но я всё равно улыбалась, когда Диана присела на корточки, чтобы сфотографировать меня. И Диана тоже улыбалась, прищурив один глаз. И мне вдруг стало спокойно и светло.
А потом мы попросили проходящую мимо пару снять нас вместе. И получилась очень хорошая фотография, которую мы решили повесить дома в рамочке.
Да. Это наше настоящее. Но ведь однажды и эти фотографии, которые мы сейчас делаем на прогулке, на мосту, под деревом в парке, тоже станут памятью. Просто памятью. И возможно, когда-нибудь я буду вспоминать и это время тоже. И буду говорить, что была тогда счастлива.
Разные судьбы, одна дорога.
И когда мы уже подходили к дому, я вдруг схватила Диану за руку и остановила. Она удивлённо вскинула брови.
- Ди… Скажи, ты счастлива? – спросила я.
- Счастлива ли я? Вот прямо сейчас?
- И сейчас, и вообще… Счастлива ли ты? – спрашивала я почти с ужасом.
- Ну… Смотри сама, - она улыбалась. – Сейчас мы зайдём в дом, и там будет тепло. И мы засунем руки под горячую воду и будем смеяться. А потом приготовим что-нибудь вкусненькое на ужин. А ещё у нас есть вино, и завтра воскресенье. Поэтому да, сейчас я счастлива. И так каждый день. Случается что-нибудь приятное, например простое sms от тебя, чтобы по дороге домой я забежала в ларёк и купила пару апельсинов. И я счастлива. Каждый день.
- Ди! – воскликнула я и кинулась ей на шею, крепко обнимая и вдыхая такой родной запах её волос.
- Да что с тобой? – смеялась она, обнимая меня одной рукой.
- Ты так здорово это сказала! И я тоже так счастлива теперь!
- Вот и отлично. Мы счастливые. А ещё голодные…
- Да… - смеялась я сквозь слёзы. – Сейчас пойдём. Что приготовить?
- Что угодно, только не рыбу в духовке. А то в прошлый раз от неё остались одни угольки…
- Хорошо. Тогда, может, лазанью и блинчики? Хочешь?
- Хочу. Даже очень. Ты меня уже раздразнила.
- Ну, тогда пойдём, - улыбнулась я.
- Пойдём, - она быстро поцеловала меня в щёку.
И мы пошли домой.
2
Маша так и не дожила до весны, как она хотела. Не дожила даже до своего шестнадцатилетия. Она умерла 4 ноября.
Мне до сих пор тяжело вспоминать то время, и до сих пор мы с Дианой никогда не говорим об этом. Однако Маша всё равно появляется в наших разговорах, в наших снах и мыслях.
Она умерла, так и не приходя в сознание, и когда врач сообщила об этом, Машина мама упала в обморок, а отец тихо заплакал. Не плакала только Диана, и это пугало меня. После той истерики в ванной она не плакала больше ни разу, словно утратила вдруг эту способность, словно окаменела.
Я была с ней всё время, почти не отходила. Я потеряла подругу, но вся моя боль, неверие, шок были несравнимы с тем, что испытывали Диана и её родители. Я помогала им как только могла, и с похоронами, и с поминками, загоняя свою боль как можно дальше, не позволяя ей пускать корни и мучить меня ночами. Потому что ночами со мной рядом мучилась Диана, и мне нужно было найти силы и найти слова для неё.
Мне было всего шестнадцать, когда я осознала вдруг, что близкие люди умирают, и что это случается навсегда. А Диане был всего двадцать один. И тогда я поняла, что в этой жизни нет ничего страшнее, чем погребальный венок, на чёрной ленте которого написано: «Любимой дочке от мамы, папы и сестры».
И я смотрела на этот венок у изголовья гроба, и мне казалось, что я смотрю в глаза самой смерти. Холодной и безразличной к страданиям живых.
А рядом был венок поменьше от одноклассников. На похороны пришёл не весь наш класс, и не все учителя, и не все те, кто пришёл, плакали. Была и Лена. Я стояла рядом с Дианой и держала её за руку, когда она подошла. И мы немного «поговорили» впервые за долгое время.
- Я не могу поверить, - шептала Лена.
- Да, - ответила я.
- Мне так жаль. Так жаль…
- Да, - снова сказала я.
И на этом наш разговор закончился. Мне хотелось тогда кричать ей в лицо: «Да ни хрена тебе не жаль! Ты даже в больницу к ней не приходила! Даже не могла позвонить и спросить, жива ли она! И не надо изображать, что тебе жаль! Тебе же плевать, и всегда было плевать на всех, кроме себя!».
Конечно, я ничего такого не сказала. Просто с того дня Лена окончательно перестала существовать для меня.
А после похорон началась бесконечная полоса серых однообразных дней, наполненных ночными кошмарами Дианы и подготовкой к поминкам, уборкой и очередной готовкой. Это было время, когда Диана начала бояться спать одна. И не только. Она боялась всего. Темноты, оставаться дома в одиночестве, шорохов, громких и резких звуков, зеркал и всех отражающих поверхностей.
Мои родители разрешали ей ночевать у меня, и мы спали в моей комнате в одной кровати, хоть и было немного тесно. Мама предлагала разложить для Дианы кресло, но, видя её перепуганный, отчаянный взгляд, я говорила, что нам и так неплохо. Мама только пожимала плечами. Она жалела Диану, хоть и не могла понять всю глубину её боли, потому что за всю жизнь моя мама никогда не теряла близких людей.
Мы спали при свете настольной лампы, которую я поворачивала к стене, чтобы не светила слишком ярко. Диана сворачивалась клубочком и обнимала мою руку, а я рассказывала ей что-нибудь до тех пор, пока она не засыпала. Диана боялась тишины и просила меня всё время говорить. И я несла совершенную околесицу, которая только приходила на ум, про своё детство, поездку на море, про то, как меня ужалила медуза, про запах солёной воды и тёплый песок под ногами, про рассветы и закаты, про весну и зиму, про книги и музыку.
Однажды мне показалось, что она уже уснула, и я замолчала. Тогда я жутко не высыпалась, потому что бывали дни, когда мы не спали до самого рассвета. Я очень уставала. А Диана наоборот. Казалось, она могла не спать вообще.
Я уже проваливалась в спасительное забытьё, когда приоткрыла вдруг глаза и заметила нависшую над собой тёмную фигуру. Вздрогнув, я сразу проснулась и обнаружила, что Диана сидит на кровати, подобрав под себя ноги, и дрожит так, словно в комнате минусовая температура.
- Что такое? – я поднялась и положила руку ей на плечо.
Диана молчала и продолжала дрожать. Я испугалась.
- Тебе плохо? – я крепко обняла её за плечи, в надежде унять эту ужасную дрожь.
- Я всё время вижу её лицо, - сказала Диана, сглотнув. – Я закрываю глаза и вижу, какой она лежала в гробу.
Мурашки ледяного страха пробежали у меня по спине.
- Я… подумала, может, если я не буду закрывать глаза, я не буду видеть её, - шептала Диана сбивчиво.
- Так нельзя! Ты же свалишься от усталости! – воскликнула я, чуть не плача от своей беспомощности. – Ну, давай, ложись!
- Нет! Нет… - она стала отмахиваться от меня и забилась к стене. И так просидела до самого утра.
Сама я окончательно выбилась из сил и была уже на грани истерики.
Утром после той ночи Диана пожаловалась на боль в сердце. Я запретила ей пить кофе, но понимала, что мои запреты ничего не значат для неё. Диана всегда думала, что сама лучше знает, что ей нужно, и никого не слушала.
Тогда же у неё начали дрожать руки, как у паралитика. Я всё пыталась уложить её отдохнуть, но она кричала, что боится спать, кричала, чтобы я оставила её в покое.
Мы начали ругаться. И однажды Диана просто схватила свои вещи, покидала их в сумку и ушла. Я не стала останавливать её, не пыталась позвонить, чтобы помириться, и вообще уже ничего не хотела делать. Ну, разве что спать. Я устала с ней бороться.
Три дня от Дианы не было никаких вестей, и на четвёртый день я начала волноваться, плюнула на свою гордость, которая в данной ситуации была совершенно неуместна, и позвонила, решив сама сделать первый шаг к примирению.
Диана не отвечала, и вечером я собралась с силами и приехала к ней домой. Я злилась, я не понимала, что Диана о себе возомнила, в конце концов! Тогда же я начала понимать, что Диана тоже эгоистка, как и многие. Я считала раньше, что она из тех, кто больше думает о других, ведь она так заботилась обо мне. И я уже готова была поверить, что заботилась она в каких-то своих, корыстных целях.
Я запуталась.
Дверь мне открыл отец Дианы. Я так и замерла с поднятой рукой и сразу забыла, зачем пришла. Под его тяжёлым, испытующим взглядом я не могла даже дышать.
- Проходи, - сказал Виктор Николаевич, уступая мне дорогу.
Я переступила через порог, остановилась. Было очень тихо. И холодно.
Отец Дианы закрыл за мной дверь.
- Я ждал тебя, - сказал он.
- Меня? – я опешила.
- Да. Перед уходом Лариса сказала, что ты можешь прийти и велела мне сидеть дома. Она была права.
Я ничего не понимала. Откуда мама Дианы знала, что я приду? Что происходит?
Тугой комок страха свернулся в животе. Я слышала, как на кухне равномерно тикают часы.
- Где Диана? – задала я, наконец, главный вопрос.
Виктор Николаевич вздохнул.
- Может, выпьешь чаю? – спросил он.
Но я не хотела чаю.
- Где Диана?! – повторила я громче.
- Она в больнице, Аня.
- Что… В больнице? – я прислонилась к стене, потому что поняла вдруг, что не могу стоять.
- Не бойся. Ничего серьёзного, - сказал он и стал сразу каким-то уставшим. – Но она здорово напугала нас.
- Но что случилось?!
- Может, всё-таки присядешь? – он указал на кухонную табуретку. – Можешь не разуваться, если не хочешь…
Теперь я уже была не против посидеть, сняла сапожки и со вздохом прошла на кухню. Мне показалось тогда, что я постарела лет на пятьдесят.
Виктор Николаевич сел напротив меня, на всякий случай ещё раз предложил чай, а когда я отказалась, проговорил:
- Вчера она упала в обморок. Мы вызвали скорую, и врачи забрали её. Они сказали, что это нервное истощение. У Дианы сильное нервное перенапряжение, и сейчас ей нужно как можно больше отдыхать. Она будет принимать лекарства, и скоро всё пройдёт.
Я слушала его, широко раскрыв глаза. Конечно, я понимала, что Диана на грани нервного срыва, но даже не думала, что всё настолько серьёзно.
- Я поеду к ней, - заявила я. – Прямо сейчас…
- Подожди, - оборвал он меня спокойно, и я подумала, что сейчас он скажет самое главное. - Диана просила передать, что никого не хочет видеть и просила никого к себе не пускать.
И я поняла, что под этим «никого» Диана подразумевала в первую очередь меня. И я не заплакала в тот момент только потому, что рядом сидел взрослый и суровый мужчина, который как будто что-то знал обо мне, и которому я не хотела показывать свои слёзы.
- Но, если хочешь, я всё равно отвезу тебя к ней, - продолжал он. – Несмотря на её слова, я думаю, с тобой ей будет лучше, чем одной. Она очень дорожит тобой, Аня. Постарайся понять её и потерпи.
И эти слова настолько потрясли меня, что я смогла только кивнуть с открытым ртом. Если раньше я только боялась этого человека, то теперь прониклась к нему неожиданным уважением.
И мы поехали. Виктор Николаевич не только подбросил меня до больницы, но и остановился по дороге у цветочного ларька, предложив мне деньги на розы. Я поблагодарила его, удивившись про себя этому предложению, и сказала, что деньги у меня есть.
Вообще-то, денег у меня было не так уж и много, а потому я купила всего одну красную розу, завернутую в прозрачную фольгу с серебристой каймой. И подумала вдруг с какой-то пронзительной пустотой в голове, что так и не решила, что буду говорить.
Холодный ветер подул в лицо, а лепестки розы затрепетали.
3
Отец Дианы проводил меня до самых дверей палаты, а потом ушёл, сказав, что вечером всё равно ещё приедет с женой. Я стояла и сжимала розу дрожащими руками, сминая фольгу и слушая стихающие тяжёлые шаги Виктора Николаевича по коридору.
А потом я решилась.
Диана сидела на кровати в своём голубом свитере со снежинками и без всякого интереса листала толстую книгу с обтрёпанными жёлтыми страницами. В палате было холодно.
Увидев меня, она уронила книгу на колени. Страницы замялись.
Сама Диана была бледной, испуганной, больной. Далёкой и чужой.
«Да что же ты с собой делаешь? Что ты с нами делаешь?», - хотела спросить я, но сдержалась.
- Это тебе, - сказала я, положив розу на постель рядом с ней.
Диана смотрела на цветок какое-то время, а потом просто опустила голову, словно желая спрятаться от моего взгляда. Она продолжала мучительное молчание.
- Почему ты не отвечала на мои звонки? – спросила я, чувствуя лишь подступавшее раздражение.
- Просто хотела побыть одна, - ответила Диана тихим хриплым голосом.
- Хорошенькое же ты выбрала для этого местечко!
- Тебе отец сказал?
Я растерялась, не зная, можно ли выдавать Виктора Николаевича. Но Диана, казалось, и не ждала моего ответа.
- Аня… - она вздохнула. – Тебе не стоило приходить.
- Но почему?! – спросила я с нескрываемым отчаянием и показалась вдруг сама себе невероятно жалкой. До смерти напуганной. Напуганной её холодностью и безразличием.
В тот момент мне казалось, что всё у нас прямо здесь и закончится.
- Пожалуйста, уходи, - сказала Диана.
Я смотрела на её дрожащие руки и изредка вздрагивающие плечи.
- Ты не хочешь даже просто поговорить? – я ненавидела свой вдруг севший голос, но не могла заставить себя говорить твёрдо и с достоинством, как хотела.
- Лучше уйди, - сказала Диана, повысив тон.
Да что же это?
Губы мои дрожали. Совсем как у маленького ребёнка, думала я, продолжая люто ненавидеть свою слабость.
Но я была уверена, что если продолжу, Диана сорвётся на крик. А я сразу начинала плакать, когда она кричала на меня.
Какая же я глупая, жалкая. Просто дура.
Нет. Наши миры так и не стали друг другу ближе, как я посмела когда-то надеяться. И сейчас, она возможно ещё дальше от меня, чем была в начале. Я смотрю на неё и не понимаю, просто не понимаю, что творится в её голове.
Неужели мы ошиблись? Неужели я ошиблась?
Я вышла из палаты, спустилась на негнущихся ногах на нижний этаж, села на кушетку и заплакала. Я плакала долго, горько, сильно. Хорошо, что в больницах никто не обращает на это внимание, потому что там положено плакать.
Впервые я плакала не только от обиды и боли, но и от злости, от раздражения, от глухой отвратительной ненависти к себе, неспособной понять. Почему она так со мной? Ну что я сделала? Я старалась как могла, из последних сил поддерживая её, оберегая, любя. А в ответ получаю холодное «уйди».
Так неужели всё это зря? Все наши прогулки, объятия, шёпот, признания, её лукавые игривые улыбки, её подарки, и все наши мечты и даже секс. Для неё это ничего не значило?
И в который раз я вспоминала страшные Машины слова, убивающие во мне последние, крохотные ростки хрупкой надежды. В который раз я вспоминала Машу, рисующую передо мной образ легкомысленной и эгоистичной Дианы, которая бросала так же легко, как и привязывала к себе.
И прокрутив всё это в голове, я вдруг перестала плакать. Я встала и поехала домой, умылась, выпила крепкого чая, закрылась в своей комнате и села за стол. Я сидела так очень долго, и то решение, к которому я пришла, стоило мне нечеловеческих усилий.
Передо мной снова был выбор, чёткий и ясно разграниченный. Легче всего было поверить Маше, и мне хотелось этого. Я могла бы принять это, принять её слова, смириться, что она была права, а я оказалась наивной девочкой, не понимающей, в какое болото сунулась. Я могла бы бросить всё, отпустить Диану, со всеми её страхами, со всеми её комплексами и бзиками, которые мне не под силу было не то что излечить, но и просто понять. Я знала, что переживу это. И какая-то часть меня отчаянно хотела этого, хотела дышать свободно и не хотела больше этих глупых слёз.
Но была и другая часть, другая дверь. Просто была Диана, которую я любила. Была Диана, которой я верила, которая прижимала меня к себе и в исступлении всё просила повторять, что я никогда не брошу её. Была Диана, которая лишь один раз, но всё же сказала обжигающим кожу шёпотом, что любит меня. Была Диана, которая укрывала засыпающую меня одеялом и смотрела на меня с дрожащими на ресницах слезами. Диана, мятущаяся между своим чувством ко мне и страхом испортить мне жизнь. Странная, так и не понятая мной Диана, такая сильная и такая слабая, далёкая и близкая, моя любимая. Любимая.
- Я обещала, что никогда не брошу тебя, - сказала я в гулкую пустоту комнаты.
А на следующее утро я отправила Диане в больницу букет кроваво-красных роз.
Я решила.
4
Прошла неделя. Я больше не плакала, не звонила. Я просто посылала ей цветы. А когда закончились деньги (увы, мои карманные средства были не безграничны), я взяла себя в руки и снова поехала к ней.
Мне казалось, что я всё сделала правильно. Во всяком случае, сделала всё от меня зависящее. А потому мне было как-то ненормально спокойно. Ничто не тяготило меня, когда я шла по пустынной аллее, решив пешком прогуляться до больницы. Ничто не дёргало, не тянуло сердце, не ныло в груди. И даже нескончаемая боль после Машиной смерти как будто немного отпустила.
Я подняла голову к небу и подумала вдруг, что есть где-то Бог, который предоставляет человеку право выбора. И я подумала, что это хорошо и это правильно. Что так всё и должно быть.
Я просто почувствовала себя взрослее.
В её палате пахло моими розами. Нежный и лёгкий, едва уловимый аромат.
Два букета стояли на прикроватной тумбочке, а один, уже начавший вянуть, – на полу.
Диана снова сидела со своей толстой книгой (и, похоже, так нисколько и не продвинулась в прочтении), и мне показалось, что сегодня она выглядит лучше. Как будто она тоже отчего-то успокоилась.
Она увидела меня, и на щеках её проступил розоватый румянец какого-то виноватого смущения.
- Привет, - сказала я, подходя ближе и останавливаясь перед её кроватью.
- Привет, - сказала Диана и закрыла книгу, загнув уголок страницы. Позднее я ещё много раз буду ругать её за эту дурацкую привычку.
- Как ты тут?
- Лучше. Немного, - она быстро подняла на меня взгляд, тут же опустила и добавила: - Спасибо. Розы очень красивые.
Я присела на край кровати, и кажется, Диана не была против.
- Рада, что понравились, - сказала я, не сводя с неё глаз.
- Извини, - Диана вздохнула. – За то, что накричала тогда на тебя, за то, что не отвечала на звонки. Сейчас меня регулярно кормят таблетками, и я уже не такая буйная, - она усмехнулась, и столько скрытой боли было в этой усмешке, что я вдруг сразу всё поняла.
Просто, как вспышка. Я поняла её.
- Здесь нет твоей вины, - сказала я.
- Что? – Диана снова подняла на меня свой испуганный взгляд.
- Здесь нет твоей вины, - повторила я твёрдо, точно так же, как когда-то мне говорила Диана. – Ты ни в чём не виновата. Ты не виновата в Машиной смерти.
- Что ты… - Диана хотела перебить меня, но голос её ослабел и дрогнул. Она смотрела на меня, широко раскрыв глаза, и в глазах этих была адова бездна вины и греха, на который Диана себя сознательно обрекала.
- Ты не сделала ничего плохого, - продолжала я. – Мы не сделали ничего плохого. Мы ни в чём не согрешили.
- Но мы же… - Диана снова сделала слабую попытку возразить, но я не позволила ей.
Я коснулась её руки, сжала её.
- Я люблю тебя, разве это грех? – прошептала я.
- Но мы же… Пока моя сестра умирала, мы…
- Это нормально. Ничего плохого в этом нет. Мы ведь просто любили, - говорила я. Никогда бы не могла подумать, что однажды мне придётся убеждать Диану в этом. Как же глубоко вросло это в неё. Как тяжело.
- Нет… это было неправильно, - Диана вдруг всхлипнула, вздрогнула всем телом. – Маша говорила, что это страшный грех… Говорила, что Бог никогда не простит меня. Она никогда не простит меня…
И она заплакала. Снова рвала мне сердце.
- Иди сюда… Иди сюда, милая, - я привлекла её к себе, крепко обнимая.
Диана вцепилась в меня и плакала навзрыд, а я думала, что прямо сейчас и здесь уж точно умру. Что больше не выдержать мне этого.
Но я выдержала.
- Ты ни в чём не виновата, милая, - шептала я. – Бог не наказывает тебя. Бог вообще не наказывает. Он любит. И Маша тебя любила… Она очень любила тебя, просто никогда не показывала этого. Она никому не показывала себя настоящую, но она любила тебя больше всех на свете, я это точно знаю…
- Правда? – она судорожно вдохнула, подавляя тяжёлое рыдание.
- Конечно правда.
- И я правда ни в чём не виновата?
- Правда. Ты ни в чём не виновата. Да ты и сама это знаешь. Сердцем ты знаешь.
- Аня… Я правда люблю тебя…
- Я знаю. Знаю. И я люблю. И ничего плохого в этом нет.
- Да… Да, я знаю… Всегда знала, что нет. Но… Но как же хорошо, что ты мне сказала это.
- И ты веришь мне?
- Верю. И всегда верила.
- И ты веришь даже, что я никогда не брошу тебя? Никогда не предам?
- Теперь верю… Теперь точно, - она всхлипнула, успокаиваясь.
- Всё ясно. Значит, тебе просто надо дарить больше цветов.
Она усмехнулась, и я тоже заулыбалась, впервые за долгое время.
- Они замечательные. Спасибо, милая. Твои розы меня спасали всё это время.
- Я рада, - прошептала я, и тоненькая слезинка вдруг скатилась по моей щеке и исчезла где-то в волосах Дианы. – Но теперь пришла я, и буду сама тебя спасать. И если потребуется, я залезу даже в твои сны и разгоню всех монстров, что пугают тебя.
И Диана смеялась, продолжая плакать. И я смеялась и тоже плакала. И, наверное, мы были немного похожи на сумасшедших в тот момент.
Но в тот момент наши миры, наконец, пересеклись и сплелись воедино.
Я просто чувствовала её.
А через пару дней Диану выписали из больницы.
ГЛАВА 15
ЧЁРНОЕ
1
Я по-прежнему люблю наблюдать. Это то, что осталось со мной. Это то, что было со мной с самого начала. Я люблю людей, люблю их совершенную красоту, люблю их такими, какими они были созданы. Люблю и мужчин, и женщин. Но в силу кое-каких причин, женщин всё-таки больше.
И думаю, что это хорошо. Любовь к людям не угасла, не увяла во мне. Её невозможно отнять и подарить. Она просто всегда была со мной.
Иногда Аня подтрунивает надо мной, что вроде я могу обольстить любого в своих корыстных целях, а именно – сфотографировать. И, конечно, я говорю, что это не правда и притворяюсь обиженной, но в каком-то смысле она права. Я люблю людей, но не пытаюсь заполучить какую-то их часть на плёнку. Я просто хочу оставить память.
И все стены нашего зала завешаны моими работами. Какие-то из них часто меняются, какие-то – висят уже много лет. Фотографии приходят и уходят точно так же, как и люди. Здесь есть фотографии моих друзей, больше новых, чем старых. Из «старичков» остался только Максим, и это не удивительно, ведь он у меня монолитная скала. Все институтские подружки схлынули, а он остался и висит теперь над диваном вместе со своей хорошенькой женой Катюшей.
Максим познакомился с ней на четвёртом курсе, а в конце пятого они уже поженились. Признаюсь, сначала я даже немного ревновала, ведь раньше всё его внимание было обращено только на меня. Я боялась, что он тоже исчезнет, а потому вела себя немного эгоистично, и сейчас мне очень стыдно за это.
Но и Максим тоже хорош. Он долго отказывался знакомить меня со своей невестой, объясняя это примерно так: «Вот ещё! Я познакомлю, а ты у меня её уведёшь!». Сейчас я смеюсь, вспоминая то время и наши бесконечные шуточные перепалки, и мы часто видимся с Максимом и Катей. Я люблю смотреть на эту их совместную фотографию, где они вечно будут улыбаться и вечно будут счастливы. Они оба такие хорошие и так любят друг друга, а заодно и нас с Аней, что у меня на душе становится теплее лишь при одном воспоминании о них. А потому они на моей стене надолго. И я счастлива.
А не так давно на противоположной стене появилась фотография Оли и Наташи. Наверное, невозможно быть лесбиянками и не общаться с себе подобными. И эти молодые девочки очень быстро стали нашими подругами. Им обеим всего по двадцать, они влюблены, веселы и заразительны в этом безудержном веселье. Жить вместе они только начали, но в будущее смотрят с оптимизмом, и это хорошо. Оптимизм им понадобится.
Мы с Аней любим их и надеемся, что эта фотография повисит у нас подольше. Мне не хочется, чтобы они исчезли из нашей жизни. Мне хочется задержать, в который раз попытаться остановить мгновение. Потому что, по каким-то причинам, из нашей жизни уходит куда больше людей, чем остаётся.
Аня говорит, что так и должно быть, что это нормально. Но меня это всё равно пугает.
А несколько дней назад, когда я за чашкой кофе пересчитывала всех ушедших и оставшихся, мои ленивые мысли прервала Аня, вернувшаяся из магазина.
- Иди сюда скорей! – крикнула она ещё с порога.
Я отложила стопку фотографий, накрыв сверху конвертом, чтобы не заляпать, и поставила чашку рядом.
- Да где ж ты провалилась?! Быстрее! – кричала Аня.
- Ну что стряслось? – пробурчала я, выходя в коридор.
А стряслось вот что: у Ани на руках сидел пушистый белый котёнок с огромными синими глазищами, и, прижав уши, трясся всем телом. Увидев меня, котёнок пискнул и дёрнул хвостом.
- Что это?! – я обомлела, глядя на крохотное чудо.
- Котёнок, не видишь что ли! Давай помоги мне, что стоишь столбом?!
Я заметила, что на руке у Ани висит тяжёлый пакет и поспешила его забрать. Котёнок пищал. Именно пищал, даже не мяукал.
- Ты где его взяла? – спросила я, хлопая глазами и ставя пакет и Анину сумочку на пол.
- В подъезде, - Аня вздохнула. – Какие-то выродки подбросили. Обалдеть! Когда я шла в магазин, его ещё не было!
- Ух ты батюшки… - я заулыбалась и взяла малыша на руки, пока Аня раздевалась. – До чего же ты славный!
Так мы и провозились с ним весь вечер, сюсюкая, грея молоко и завязывая бантики. А когда котёнок наелся, наигрался, успокоился и заснул, я обняла Аню одной рукой, и она с усталым вздохом положила голову мне на плечо.
- И что делать будем? – спросила я.
- Понятия не имею, - она начала играть с манжетой моей рубашки. – Можно объявление в газету дать. Или на работе спросить у кого-нибудь…
- А помнишь, как раньше? – я улыбнулась. – Как мы пристраивали тех котят, которые родились в подвале моего старого дома?
Аня тихонько усмехнулась.
- Помню. Мы носились с ними, как с собственными детишками! Помнишь, как мы обзванивали всех соседей и предлагали котят? И как нам открыла злая старушенция, и как она ругалась?
Я тоже рассмеялась.
- Помню! Она жутко перепугала нас. Я даже думала, она запустит в нас сковородкой, которую держала в руках!
И мы посмеялись ещё немного, вспоминая, а потом Аня спросила:
- А может… оставим себе?
Я знала, что она спросит, и ждала этого.
- Может быть, - я обняла её крепче. – Почему бы и нет, в конце концов? Давай ещё завтра об этом подумаем, хорошо?
- Угу. Давай.
- Я тебя с ним сфотографирую завтра. Ты не против?
- А у меня есть выбор?
- Нет.
- Садистка.
- Ещё какая, - я улыбнулась, зная, что Аня довольна, что она ждала и хотела, чтобы я сфотографировала её.
И мы легли спать, и я уже не думала о тех, кто ушёл и тех, кто остался. В ту ночь мне казалось, что жизнь моя полна. И я была счастлива лишь тем, что у нас есть это завтра.
2
Мне снятся разные сны. Красивые и безобразные, светлые и мрачные, серые. Мне снится настоящее и прошлое. Но прошлое почему-то чаще.
Мне снятся пустые комнаты и пустые улицы, пустые лестницы и безлюдные площади под высоким небом. В моих самых страшных кошмарах никогда нет людей.
Я помню, как примерно через год после Машиной смерти, она приснилась мне лежащей на кровати в моей комнате, сложив руки, как когда лежала в гробу. Я вхожу в комнату и вижу, что она лежит, но как это часто бывает во сне, не могу даже шевельнуться от сковывающего страха. А Маша вдруг резко встаёт подобно игрушечному Ванька-встаньке и молча смотрит на меня, и глаза у неё совсем чёрные, а надето на ней старое жёлтое платье с рукавами-фонариками, которое она носила ещё в семь лет.
После этого я прибежала к Ане, умоляя пустить меня переночевать, и ещё долго я не могла спать в своей кровати и даже заходить в собственную комнату боялась. Если честно, я просто не представляю, как Аня сама не спятила в моей компании.
Первый год после смерти было особенно тяжело, а потом стало отпускать. Я думаю, лечит нас не время, а повседневность. Она затягивает, отвлекает, создаёт впечатление беспрерывного течения жизни. У меня был пятый курс и выпускная квалификационная, а у Ани – одиннадцатый класс и подготовка к поступлению в вуз. Нам не хватало времени даже на встречи друг с другом, не то что на всякие мысли о смерти.
Я заметила, что родителям тоже стало легче. У матери это проявлялось в том, что она снова начала следить за собой, как раньше и придумывать себе новые стрижки каждые три месяца. А у отца просто как будто немного потеплел взгляд, и он стал больше возиться со своей любимой техникой и меньше смотреть телевизор.
И я снова чувствовала жизнь, снова любила её. Иногда я со слезами прижимала Аню к себе, благодаря всех Святых за то, что она со мной.
Я жила и любила, а от Маши остались только сны. Со временем их остаётся всё меньше, и до недавнего момента мне казалось, они пропали и вовсе. Быть может, поэтому меня так и перепугал этот последний сон, где у меня сломался фотоаппарат.
И всякий раз, когда я просыпаюсь, мне хочется кричать: «Ну что?! Что тебе нужно?! Оставь меня в покое!». Но иногда мне хочется увидеть её и просто поговорить. Увидеть её живой и попросить наконец прощение, высказать всё то, что долгие годы лежит на сердце камнем и не даёт вздохнуть. Или хочется сказать что-нибудь вроде: «Вот видишь, ты была не права! Мы любим друг друга и до сих пор вместе! Я не бросила её, и Аня не бросила меня!».
Вот только сказать уже некому.
А иногда очень хочется вообще ничего не говорить и просто прижать её к себе, почувствовать, что она живая и тёплая, здоровая, невредимая, и хоть на минуту поверить, что ничего этого не было.
Мне просто хочется, чтобы она знала. Что я очень люблю её. Что все те злые слова были просто от обиды, оттого что я любила.
Знает ли она?
Когда мне уже начало казаться, что я окончательно смогла пережить всё это, очередная потеря надолго выбила почву из под ног. Умерла моя бабушка. Машина смерть сильно подкосила её здоровье, и всё же мы надеялись, что она поживёт подольше, ведь до конца своих дней моя бабушка оставалась оптимисткой.
И снова Аня была со мной. За три года она успела познакомиться с бабушкой и тоже полюбить её. Мы приходили к бабушке вдвоём, и она поила нас чаем с блинчиками с клубникой и сгущёнкой и рассказывала весёлые случаи из своей молодости. А в последнее время она вдруг начала сильно скучать по дедушке и часто вспоминать его.
Конечно, когда умирает старенькая и больная женщина, это не так шокирует, как скоропостижная гибель пятнадцатилетней девочки. Но мне было больно. Мне казалось, что сердце моё не выдержит очередных страданий, но Аня обнимала меня, гладила по голове и шептала, что всё пройдёт, что скоро будет легче. И действительно, становилось легче. Боль стихала, и Аня всегда была рядом, и её руки внушали уверенность. И я могла жить дальше.
Бабушка завещала свою квартиру мне одной. Не то чтобы я обрадовалась этому (в те дни радоваться у меня получалось с трудом), но эта мысль почему-то грела меня. Как будто у меня появился вдруг какой-то тыл, место, где я всегда смогу укрыться.
А через пару месяцев я решила, что время пришло. Я долго тянула и порядком устала за все эти годы, а потому я выбрала вечер, когда оба родителя были в относительно спокойном настроении, усадила их перед собой и сообщила, что я лесбиянка.
Мамина реакция нисколько меня не удивила. На меня обрушилось море визгов-писков, ругани и обвинений в том, что я решила и её тоже в гроб загнать. А вот отец меня поразил. Он вынес всё стоически, со словами:
- Я всегда знал, - и сказал он это так, словно и сам был доволен, что угадал.
- Правда? И как же ты догадался? – заинтересовалась я.
Он вздохнул, а мать, обидевшись, что он не вторит её истерике, вышла из комнаты и хлопнула дверью.
- В юности у меня была подруга, очень похожая на тебя, - сказал отец, откинувшись на спинку дивана. – Она мне нравилась, но я никак не мог добиться её расположения. И она дружила с другой девочкой и проводила с ней всё своё свободное время, отказывая влюблённым в неё мальчикам. А когда выяснилось, что у них за дружба такая, на мою подругу посыпались насмешки всех озлобленных и решивших отомстить ухажёров, вплоть до того, что ей пришлось перевестись в другой институт. И я тоже перестал общаться с ней, так что не знаю, как сложилась её судьба, и жива ли она вообще. Но её манеры, привычки, характер, её образ мыслей запомнились мне, и уже много лет я вижу всё это в тебе.
- Вот как… - я тоже вздохнула, удивлённая этой историей. Стало вдруг грустно и тяжело. – Ты, наверное, и про Аню догадывался?
- Да… - он с усталым видом прикрыл на секунду глаза. – Вы вдруг так неожиданно, быстро и близко сдружились. И если раньше ты всё время проводила с той женщиной, с Викой, то теперь только с Аней. И даже твой Максим на роль потенциального парня для тебя тоже как-то не тянул.
- Что есть, то есть, - я вдруг смутилась. – И… что ты теперь думаешь обо мне?
- Что я думаю? Не знаю… Но всё-таки, когда я только догадывался об этом, мне было легче. Потому что всегда была надежда, что я могу ошибаться.
И снова я почувствовала себя виноватой. Виноватой за то, какая я есть. Я поняла вдруг, что причинила ему сильную боль, и на сердце тёмной склизкой массой расползалось чувство отвращения к себе самой. Как будто вернулась Маша и снова унизила меня до слёз и глухой ненависти к себе.
- Извини, - сказала я.
- Нет, - он покачал головой. – Ты правильно сделала, что рассказала.
И я смотрела на него и думала, как сильно он постарел.
Бабушка часто говорила, что нельзя прожить жизнь так, чтобы всем угодить. В те дни я часто вспоминала её слова, но легче почему-то не становилось. Для близких людей нам всегда хочется быть лучше, чем мы есть на самом деле.
В тот же вечер мама выгнала меня из дома. Она всегда быстро вспыхивала и быстро остывала, а потом не раз жалела, что я ушла. Отец просил подождать хотя бы до утра, но я и сама не хотела там больше оставаться. Как будто подошёл к концу очередной этап моей жизни.
Второпях я бросила в сумку самые необходимые вещи, в число которых входила и фотография Ани с белым котёнком на плече. Именно тогда я и разбила рамочку. За всем остальным я решила приехать утром, когда родители будут на работе. Отец вызывался даже подвезти меня, но я сказала, что не стоит. Его участие причиняло мне куда большую боль, чем мамины крики и обидные слова. Тогда мне было просто стыдно смотреть ему в глаза.
Я помню, как страшно мне было ночевать первую ночь в пустой бабушкиной квартире, но я не стала звать Аню.
Мне казалось, что я вполне заслуживаю того, чтобы остаться наедине со всеми своими страхами, призраками умерших и просто ушедших навсегда.
В ту ночь мне снова снилась Маша.
3
Мы с Аней долго шли к тому, что сейчас имеем. Мы часто мечтали о будущем, о том, какими будем через десять лет или в старости. Но на самом деле мы понятия не имели, как будем жить. Для нас совместная жизнь всегда была чем-то из разряда «когда-нибудь это случится, а сейчас просто надо потерпеть». И те три года тайной любви, которые я называла «хочу тебя всегда и везде», дались нам нелегко.
Но настал момент, когда «когда-нибудь» превратилось в «сейчас». А случилось это примерно через пару недель после того, как я окончательно переселилась в бабушкину квартиру, перевезла все свои вещи и обустроила всё так, что комнаты стали более-менее похожи на жилое помещение. Квартире не помешал бы ремонт, и я думала, что обязательно займусь и им, как только дойдут руки, и как только обзаведусь постоянной работой, а не заработками от случая к случаю.
Тот вечер мы с Аней провели очень весело, устроив себе настоящее свидание. Мы сходили в кино на добрый комедийный фильм, а потом в кафе, где помимо кофе выпили по коктейлю. Мы беспрерывно обсуждали что-то весёлое и смеялись. Мы просто очень соскучились друг по другу после напряжённой недели. И нас пьянила одна только мысль, что завтра долгожданное воскресенье, что Аня остаётся у меня, и вся ночь в нашем распоряжении.
А когда мы уже подходили к моему подъезду, к нам привязались явно подвыпившие парни с пошлыми и откровенно жалкими попытками завлечь нас с собой. Пока я лениво размышляла, куда и как их послать, Аня заявила:
- Мы лесбиянки! Так что идите лесом!
Парни явно не ожидали такого услышать, и после мы долго хохотали над их вытянувшимися физиономиями. А пока они не успели придумать достойный ответ, Аня схватила меня за руку и утянула в подъезд.
Если честно, и я сама немного удивилась Аниной реакции и тому, как быстро мы оказались в тёмном подъезде, потому что перед глазами у меня всё ещё плыло после коктейля, словно в замедленной съёмке.
Я слышала Анино прерывистое дыхание в темноте, а потом она вдруг засмеялась. Так заразительно и звонко, как умела только она.
И я засмеялась тоже, и мы хохотали до боли в животе, цепляясь друг за друга, чтобы не свалиться, и никак не могли остановиться, потому что как только затихала Аня, меня пробирал новый приступ смеха и наоборот.
- Ох… ты видела их лица? – хохотала я.
- О да!
- Мы лесбиянки! Ну надо же…
- Лесбиянки… Вот неожиданность…
И так продолжалось ещё долго. У меня из глаз полились слёзы, а Аня говорила, что сейчас описается, и я хохотала ещё сильней. В конце концов, испугавшись, что кто-нибудь из соседей выглянет проверить, что за идиоты ржут на весь подъезд, мы поспешили подняться на свой седьмой этаж, успокоившись немного по дороге.
А потом я долго не могла попасть ключом в замочную скважину – у меня почему-то ослабли руки, а голова приятно кружилась.
- Быстрее! – шептала Аня. – Я хочу в туалет!
Я хихикала и начинала нарочно медлить.
- Садистка! – она пихала меня локтем в бок.
- О, да! Я такая! – я изображала маньячный смех.
И как же было хорошо.
А после того, как Аня наконец-то дорвалась до туалета, мы продолжили свою безрассудную пьянку с бутылкой мартини и сока. Сейчас мы уже почти не пьём, и мне даже немного стыдно вспоминать, что мы вытворяли друг с другом под действием алкоголя, на что Аня со смехом отвечает: «Стареешь!».
Я помню, что тогда мы обсуждали свой «первый раз». Раньше мы никогда не говорили об этом, потому что то время было тяжело вспоминать, и потому что мы ещё сильно смущались (да-да, и я тоже). Но в тот вечер мы как будто вдруг решили обсудить всё самое неприличное, окончательно смирившись с тем, что всё-таки мы извращенки.
Аня заглянула в свой стремительно пустеющий бокал, а я любовалась её красивым лицом и тонкой шеей, кожа которой казалась фарфоровой в полутьме комнаты.
- Я вдруг подумала… - сказала она. – Как всё-таки хорошо, что наш первый раз случился в трезвом состоянии.
- Ты думаешь? Если бы ты хоть немного выпила, могла бы чуть-чуть расслабиться. А то тяжело мне пришлось…
- Сама виновата! Ты мне даже времени подготовиться не дала!
- Да… - что-то холодное кольнуло меня в области сердца. – Извини. Я правда виновата.
- Эй, ты чего? – Аня подсела ближе. – Я же не всерьёз. Я ведь… хочу сказать, что наоборот рада, что у нас всё так было.
- Правда? – по привычке переспросила я. И не то чтобы я не верила ей, просто меня постоянно мучили мысли вроде: «Всё могло бы быть лучше, если бы я сделала то-то и не сделала это».
- Правда, - она нашла мою руку и сжала её. – И хоть я чуть от страха не умерла, но мне этого никогда не забыть. И это здорово.
Я улыбнулась, поставила свой бокал в сторону и наклонилась к Ане.
- Тогда хочешь, я устрою тебе ещё один незабываемый раз?
Её щеки вспыхнули, а глаза заблестели, и мне захотелось её всю, сейчас, здесь, навсегда. Моя.
А после долгих часов любви, когда мы обе окончательно выбились из сил, мы лежали на тесном старом диване и смотрели друг на друга. Слабой рукой я коснулась её горячей кожи, провела кончиками пальцев по щеке, спустилась на шею. И Аня сделала то же самое, убирая попутно пряди волос с моего лица. Она всегда говорила, что очень любит мои волосы, и только из-за этого я до сих пор не подстриглась коротко, как всегда хотела.
- Аня…
- Да?
Я запустила пальцы в её волосы, задержала их там, набираясь смелости, и сказала:
- Переезжай ко мне.
Её глаза широко раскрылись, а пальцы замерли на моём плече. Я ждала её ответа, как ждут пощёчину, а она всё молчала и молчала.
А мне хотелось зажмуриться и умереть. Да, пусть Аня никогда и не обещала мне вечной любви, но она хотя бы сказала, что не бросит. И я верила.
- Ты уверена? – спросила она взволнованным шёпотом.
- Должно быть уверена, раз предлагаю, - я вымученно улыбнулась.
- Но… ты действительно хочешь? Ведь это всё-таки серьёзный шаг. Уверена, что не выгонишь меня через неделю?
- Уверена, - сердце вдруг забилось чаще. – Ты только соглашайся, и я стану для тебя кем угодно. Я на всё готова.
- А вот этого не надо, - она улыбнулась. – Будь собой, мне этого достаточно. И если я вдруг начну забывать закрыть тюбик с зубной пастой или не помою посуду, можешь смело выбрасывать мои вещи с балкона.
Я засмеялась и почувствовала неожиданные слёзы, застилающие глаза и готовые вот-вот упасть на подушку.
- Значит, ты согласна? – спросила я.
- Шутишь? Как я могу отказаться? – Аня улыбнулась и смахнула мои слёзы кончиками пальцев, а я поймала её руку и начала быстро целовать её тонкие пальцы, ладонь, запястье – всё, что находили губы.
Аня вздохнула, коротко и судорожно, и на ресницах её тоже заблестели крошечные слезинки.
- И можно будет больше не прятаться, не убегать, - шептала она.
- И не бояться, что родители вдруг вернутся, - добавила я с улыбкой.
- Да… И засыпать вместе…
- И просыпаться.
- И даже завтракать…
- И обедать, и ужинать.
- И держать зубные щетки в одном стаканчике…
-И даже вместе сидеть в ванной.
Аня рассмеялась, вытирая слёзы:
- Боже, да мы через месяц видеть друг друга не сможем!
- Ну… ты сама сказала, что я могу выгнать тебя в любой момент…
Аня влепила мне шуточный подзатыльник, а я её поцеловала. И мне не верилось, что всё это происходит с нами на самом деле, я всё боялась проснуться в своей холодной по утрам комнате с мыслью, что никого у меня больше нет, что все, кого я любила, умерли, ушли, просто исчезли.
Но вместо этого я день ото дня просыпалась в счастливом мире, где была весна и была Аня, которая улыбалась. Где был вкусный кофе по утрам, и Анины кофточки, которые она вешала сушить на прищепках в ванной. Такое простое выстраданное счастье.
- Только наше с тобой, - шепчу я ей на ухо, когда она засыпает.
И Аня улыбается во сне и тянет ко мне руки, находит и обнимает. Такая близкая, тёплая.
И я глухо плачу, беззвучно хватая воздух, чтобы не разбудить её.
4
Иногда бывает так, что люди, которых мы считали навсегда исчезнувшими из нашей жизни, вдруг снова появляются. И тогда нам кажется, что время повернулось вспять. И это страшно.
Примерно через год после того, как мы с Аней начали жить вместе, я снова встретила Вику. Был холодный пасмурный день, наполненный тоской и безысходностью поздней осени, и я выбралась прогуляться до ближайшего магазина и аптеки – Аня приболела, и нужно было купить ей капли для носа и апельсинов, которые она уже третий день у меня выпрашивала.
Я как раз выходила из аптеки, с пакетом апельсинов в одной руке и коробочкой с «Назолом» - в другой, когда увидела её. Я не сразу узнала её. Просто как будто что-то отдалённо знакомое, как дежа-вю, на чём я невольно задержала взгляд.
Наши взгляды встретились, и мне показалось в тот момент, что я смотрю в глаза себе самой, как если бы я встретила вдруг себя двадцатилетнюю. В её глазах – бесконечное отражение преломляющихся образов меня прошлой.
- Ди… - выдохнула она, и сердце моё вздрогнуло, словно сухой лист на ветру, и упало.
Вика нисколько не изменилась, и все эти милые и когда-то любимые черты создавали иллюзию встречи с призраком. А потом я опустила взгляд и увидела, что Вика держит за руку девочку лет трёх в смешной розовой шапочке с ушками. Девочка с любопытством смотрела на меня, а я в каком-то ужасе и смятении находила в её маленьком и гладком детском личике Викины черты.
Всё это пронеслось в голове за какую-нибудь долю секунды.
- Твоя дочка? – зачем-то спросила я, хотя и так это знала.
- Да. Маришка, - ответила Вика как-то рассеянно.
Я смотрела, как маленькая девочка сжимает своей крохотной ручонкой в пушистой полосатой перчатке Викины пальцы, и не могла поверить.
«Вот этого ребёнка родила Вика», - думала я как-то отстранённо и не верила. Это ребёнок Вики. Она родила. И я подумала, что боюсь этой девочки и любопытного взгляда её светлых глаз. Мне не хотелось, чтобы она смотрела на меня.
- Как ты? – спросила Вика, и голос её показался мне взволнованным, а её рука в чёрной кожаной перчатке быстрым нервным движением смахнула пряди волос, запавших на лицо. – Как вообще живёшь?
- Живу, - сказала я.
- Я слышала про твою сестру. Мне очень жаль.
- Да. А ещё бабушка умерла.
- Как?! Не может быть! – Вика вздохнула, и, кажется, искренне огорчилась. – И давно?
- Полтора года назад. Инсульт.
- Соболезную.
- Угу. Спасибо, - я вдруг улыбнулась. – Да что это мы о грустном? Всё-таки четыре года не виделись! Расскажи, как живёшь.
- Тоже живу, - она улыбнулась, и улыбка вышла усталой.
И только теперь я заметила, что всё-таки она изменилась. Нет, её прекрасная внешность осталась прежней, но что-то в ней самой как будто угасло. Какой-то огонёк, маленький, вёселый и смешливый, живой огонёк, за который я когда-то её полюбила.
- Отец болен, - сказала она. – Поэтому я приехала.
- Серьёзно?
- Да. У него рак. Мы поживём здесь, пока… Ну, пока…
- А сама-то ты как? – перебила я, не желая продолжать расстраивающую её тему болезни.
- Потихоньку.
«Потихоньку», - эхом отозвалось у меня в голове, и я подумала: «И это говорит Вика?». Вика говорит «потихоньку» и опускает глаза? Наверное, мир слетел со своей оси, а я не заметила.
- Как с мужем? Нормально? – спросила я.
- Да… - сказала она совсем тихо.
- Не обижает тебя? – прошептала я.
Она улыбнулась горькой холодной улыбкой, похожей на полу-усмешку.
- Ты же знаешь, я не позволю себя обидеть.
И что-то сразу промелькнуло в её бледном лице, в поджатых ярких губах, в бархатном голосе от прежней Вики, но оно исчезло так же быстро, и, кажется, бесследно.
- Да, - я вздохнула. – Ты не позволишь.
- А как у тебя? – спросила она, обратив на меня пристальный взгляд, и тут же снова отвернулась почему-то. – Есть кто-нибудь?
- Есть, - ответила я.
- Любишь?
- Люблю.
- И… она тоже любит тебя?
- Да. Она любит.
- Значит… ты счастлива?
- Счастлива.
- Это хорошо. Я рада.
- Угу, - снова сказала я.
И я не стала спрашивать у неё, счастлива ли она. Потому что не нужно было это. Потому что я и так видела, что несчастлива. Видела, что она жалеет. И стало вдруг очень больно.
- А ты изменилась, - сказала Вика.
- Правда? Неужели так заметно? – я в шутку потрогала своё лицо.
Она улыбнулась
- Ты… - она вдруг запнулась и с явным усилием продолжила. – Ты снова стала такой, как когда мы только встретились. Стала свободной.
В горле вдруг образовался колючий комок. Я молчала.
- И я правда очень рада, - надрывно улыбалась она. – Что наконец-то нашёлся человек, который не делает тебе больно. Она ведь хорошая?
- Очень. Она замечательная девушка.
- Хорошо. Хорошо… - повторила Вика.
А я думала, что совсем не это она хочет сказать.
- Ну… ладно. Мы пойдём, наверное, - вздохнула Вика, сжимая ручонку своей дочери.
- Да. Мне тоже пора, - сказала я.
- Может, ещё встретимся как-нибудь.
- Да. Может быть.
- Ну, пока.
- Пока.
И я смотрела, как её тонкая фигурка скрылась за дверью аптеки, и я хотела закричать: «Постой! Мне так много нужно тебе рассказать! Подожди…».
Подул холодный ветер, и я поняла вдруг, как сильно замёрзла, а пальцы, держащие пакет с апельсинами, окоченели и не разгибались.
И я пошла домой. И дома было тихо. Аня спала на диване, подобрав под себя ноги и положив руку под голову. Я накрыла её одеялом, которое валялось рядом, сбившись в кучу, и тихонько вышла из комнаты. Зашла на кухню и положила пакет с апельсинами на стол. Один апельсин выпал и покатился по полу. Я смотрела на него какое-то время невидящим взглядом, а потом ушла в ванную, заперла дверь, опустилась на холодный кафельный пол и заплакала.
Я плакала долго и никак не могла остановиться, словно раз и навсегда оплакивая те чувства, что я так и не смогла до конца отпустить. Оплакивая всё то, что я утратила, все те надежды, мечты и какие-то цели, что я постоянно ставила себе в юности. Свою наивность. Свою чистоту и чистоту первых чувств, которые бывают лишь однажды.
И я так и не рассказала ничего Ане.
А Вику я больше не видела.
Сейчас я уже почти не вспоминаю ту встречу. Вспоминаю только маленькую дочку Вики. И думаю: «А на что вообще похожа моя жизнь? Ради чего я живу? Ради кого? И что я оставлю после себя, кроме бессчётного количества фотографий? Что я оставлю?». Вика живёт ради своей дочери. А я?
Я люблю Аню. Моя любовь к ней со временем обрела странные формы и стала похожа на болезненную зависимость. И я точно знаю, что если вдруг Аня уйдёт от меня, моя жизнь закончится. Потому что без неё я уже никто. Нет. Даже ничто.
Но сейчас я почему-то начала вдруг замечать, что чего-то в моей жизни не хватает. Чего-то очень важного. Какого-то света. Потому-то внутри у меня по-прежнему темно.
Есть только чёрное и серое.
ГЛАВА 16
БЕЛОЕ
1
Могут ли люди стать по-настоящему близкими друг для друга? Я часто слышу всяческие волшебные истории о людях, которые, только встретившись, понимают друг друга без слов и заканчивают фразы друг за друга. Про таких говорят «родственные души».
Я готова поверить, что подобное на самом деле возможно. Но мы с Дианой никогда не были такими. Мы были разными, и совершенно разные мысли вертелись у нас в голове. Мы тяжело шли к пониманию друг друга, спотыкались, недоговаривали и ругались.
Но и чужими мы тоже не были. Да, за девять лет мы научились и понимать без слов, и заканчивать фразы, и читать взгляды друг друга, отслеживать мельчайшие изменения в оттенках настроения. И мы привыкли друг к другу. Но мы по-прежнему разные. И есть вещи, которые я так и не смогла понять в ней до конца.
Моя любовь лёгкая, прозрачная, свободная и ничем не сдерживаемая. Любовь Дианы тяжёлая, иступленная, как мучительно сдерживаемое рыдание, как беспросветное чёрное небо, как неистовый ливень, бьющий в стёкла.
Иногда её любовь пугает меня. И я начинаю задыхаться, как будто что-то неподъёмное опускается мне на грудь и давит, давит. Её такие крепкие объятия, её беспричинная ревность и страстное, всепоглощающее желание обладать мной безраздельно.
И когда она вдруг падает передо мной на колени, цепляясь за мою одежду и обнимая мои ноги с такой силой, что кажется, я вот-вот потеряю равновесие, мне становится страшно и хочется убежать.
- Ну чего ты? – шепчу я в испуге.
- А давай ты сегодня не пойдёшь на свою работу, а? – шепчет она в ответ, пряча лицо.
- Как это не пойду? А есть мы что будем?
- Просто позвони и скажи, что заболела…
И мне хочется, чтобы она скорее отпустила, чтобы скорее дала мне уйти.
- Ну, перестань. Я же опоздаю. Пусти…
- Не пущу, не пущу, - и она с жадностью сминает мои только что отглаженные брюки.
Иногда мне кажется, что будь на то её воля, Диана заперла бы меня в комнате, или того лучше – накрыла стеклянным колпаком. Чтобы только она могла смотреть на меня, касаться меня, говорить со мной. И фотографировать.
И при всём при этом я знаю, что если я вдруг скажу, что хочу уйти, она отпустит. Тяжело, но отпустит.
И в тот же вечер умрёт. Мы обе это знаем.
- Займись делом, - говорю я потеплевшим голосом, стараясь скрыть свой страх. – У тебя выставка на носу, работы много. Взрослая тётка, а ведёшь себя как девочка.
- Просто я всё время боюсь, что ты вдруг не вернёшься…
- А это ещё что за глупости? Конечно я вернусь. И сегодня даже раньше обычного. Заскочу в магазин. Тебе купить чего-нибудь?
- Нет… нет. Ничего не надо, - и она с усилием отпускает меня, опускает руки и так и остаётся на полу, глядя в сторону.
А мне сразу становится легче. И тогда мне кажется, что я начинаю понимать, почему Вика ушла от неё. Возможно, она тоже начинала задыхаться.
Близкие люди. Что же всё-таки значит это понятие? Живём вместе, давно друг друга знаем, но близкие ли? В такие моменты, как этот, мне кажется, что мы неимоверно далеки друг от друга, и что всегда так было.
Сейчас я называю её «Ди» и знаю, что кроме меня это больше никому не позволено. И даже мне было позволено не сразу. Я помню, что когда первый раз назвала её так, она скользнула по мне своим холодным взглядом и переспросила:
- Как ты сказала?
- Ди… Ну, так короче и удобнее. Тебе не нравится? – растерялась я.
- Да нет… Почему же… Мне всё равно, в общем-то.
И поначалу она дёргалась, а потом машинально начала отзываться на мои оклики «Ди, сюда иди!» или «Ди, мороженого купить?».
Я знаю, некоторые вещи она до сих пор скрывает от меня, и я могу только догадываться, какие именно.
И когда я ухожу на работу, оставляя её наедине с неизменной чашкой остывающего кофе и испорченным настроением, мне вдруг безумно хочется что-то изменить. Потому что так нельзя. Потому что не этого мы обе всегда хотели.
Возможно, наши отношения просто зашли в тупик. Так бывает. И если не выбраться, если не найти выход – то всё.
Да, я по-прежнему люблю её. Но все мы когда-нибудь понимаем, что одной любви часто бывает недостаточно.
2
Мои родители очень тяжело переживали мою гомосексуальность. И, по-моему, они до сих пор надеются, что я встречу хорошего парня, брошу Диану и выйду замуж. Но сейчас они надеются уже не так сильно и отчаянно, как раньше. Может, они немного смирились.
Когда Диана со слезами предложила мне жить вместе, мне, конечно, пришлось раскрыться. Я знаю, что могла бы сказать, что просто хочу пожить у неё как подруга, тем более что до института от квартиры Дианы намного ближе. Но надоело мне врать, вот в чём дело. И ей тоже надоело.
Прошло уже немало времени, но мне всё равно никак не удаётся забыть все те обидные, жестокие, злые слова, брошенные матерью и отцом в мой адрес, и что ещё хуже – в адрес Дианы. Тогда мне казалось, они никогда не простят ни её, ни меня.
Но, наверное, они всё-таки простили.
Первым в нашу с Дианой квартиру пришёл отец. Может, потому что был умнее матери, а может, потому что я любила его больше, чем маму, и он всегда знал об этом. Когда в детстве мне задавали традиционный вопрос: «Кого ты больше любишь, маму или папу?», я как честный ребёнок отвечала, что папу. Думаю, он помнил об этом.
В тот день папа пришёл без предупреждения, и мы с Дианой были немного в шоке. Был выходной, я валялась в кровати с книжкой, а Диана возилась на кухне с обедом. Пахло чем-то очень вкусным, и я улыбалась и ждала, когда она позовёт меня, рассеянно просматривая который раз одну и ту же страницу.
Кто-то позвонил в дверь, и я слышала, как Диана пошла открывать. Я лежала и прислушивалась, но никаких голосов из прихожей не было слышно. А потом Диана вошла в комнату, и на лице у неё была написана крайняя степень растерянности и волнения, а в руке она держала десертную ложечку, а другую руку вытирала о фартук.
- Там твой отец пришёл, - сказала она.
- Чего? Мой отец?! – я вскочила, роняя книгу на пол.
- Шорты надень, - сказала Диана, и я сообразила, что нельзя встречать отца в одной футболке.
Быстро схватив и натянув на себя валявшиеся в кресле шорты, я пригладила волосы, отряхнула футболку.
- Ну?
- Нормально. Пойдём, - и Диана подтолкнула меня к двери.
Мне стало страшно, и ладони вспотели.
Отец стоял в коридоре, неловко переминаясь с ноги на ногу, и, увидев нас, явно смутился. Я смотрела на его пальто и неумело завязанный шарф, и думала, что соскучилась по нему за эти два месяца.
- Привет, пап, - сказала я.
- Здравствуй, дочь, - он оглядел прихожую, бросил быстрый взгляд на Диану и тут же отвернулся. – Я тут… пришёл проверить, как вы, девочки, живёте.
- Всё хорошо, - и я вдруг совершенно естественно улыбнулась. – Да ты не стой, раздевайся.
- Пообедаете с нами? – спросила Диана. – Я как раз рыбку пожарила.
Папа немного помялся, но в итоге мы стащили с него пальто и провели на кухню. И поначалу мы втроём смущались, но через час от неловкости не осталось и следа, и отец улыбался, шутил и хвалил стряпню Дианы.
Мы говорили об очередной намечающейся выставке Дианы, о моей сессии, и мне казалось, что отец совершенно искренне интересуется нашей жизнью. Он был рад, что я поступила в институт, как он и хотел, а потому и закрывал глаза на многое. Так было всегда, потому что я любила его больше. И он знал об этом.
Уходил он заметно подобревшим и довольным, и обещал, что в следующий раз приведёт с собой маму. И когда я закрыла за ним дверь, Диана сползла по стенке на пол и выдохнула:
- Слава Богу! Я думала, он пришёл меня убить!
Я рассмеялась
- Похоже, он решил перевалить это дело на маму.
И с того дня Диана начала вздрагивать от каждого шороха в коридоре, и ей всё время казалось, что кто-то стучит в дверь.
- Зачем стучать, у нас же звонок есть! – недоумевала я.
Но Диана продолжала вести себя так, словно к нам на квартиру в любой момент мог явиться сам президент с женой. Не знаю уж почему, но ей было очень важно мнение моих родителей о ней.
Но мама так и не пришла. И нам пришлось первыми идти к ним в гости. Нас позвал отец, но по его голосу я чувствовала, как он нервничает, и что с мамой будет не всё гладко.
Помню, что я еле дотащила Диану до квартиры родителей. Она всё норовила сбежать, говоря, что у неё то живот заболел, то голова закружилась. Но я была непреклонна, и в итоге Диана, бледная и перепуганная предстала перед моей мамой.
Мама была холодна и обижена, а на Диану смотрела как на предательницу, но она всё-таки была не железной. И видя, как мы обе мучаемся, в итоге немного смягчилась. А потом стало ещё легче, потому что обаяние Дианы в очередной раз взяло над ней верх.
Сейчас родители частенько навещают нас, и не только мои. Приходят и родители Дианы, и мы собираемся все вместе, как одна большая семья. Как-то так вышло, что наши родители неплохо сошлись и оказались даже чем-то похожими. К тому же, их теперь объединяло ещё и общее «горе».
Да, время порой творит удивительные вещи. И люди прощают своим близким то, что им поначалу кажется, они никогда не смогут простить. Так было всегда. Все смиряются.
И часто я думаю вот что. А если бы Маша была сейчас жива, она простила бы? Смирилась бы? Иногда мне хочется верить, что время и здесь бы всё расставило по местам. Что Маша помирилась бы с Дианой, и они снова стали бы не просто сёстрами, но ещё и близкими подругами. Что Маша тоже приходила бы к нам в гости, быть может, даже вместе со своим парнем, и мы все вместе пили бы чай с поджаристыми булочками с кунжутом и свежим сливочным маслом.
Я представляю эту картинку так ярко, что кажется, будто всё это на самом деле. Будто это возможно. Я представляю нас вчетвером за нашим маленьким кухонным столиком, и даже этого Машиного парня представляю. Почему-то мне кажется, что это был бы опрятный темноволосый молодой человек в чистой наглаженной рубашке и с аккуратными ногтями. Я представляю, как мы с Машей вспоминали бы школьные годы и свои прошлые обиды со смехом, а парень чувствовал бы себя немного скованно в обществе трёх молодых девушек.
А потом я открываю глаза, и что-то холодное и безнадёжное сжимается в груди. Наше воображение порой бывает очень жестоко.
Я открываю глаза и понимаю, что даже если бы Маша была жива, всего этого никогда бы не было.
3
Много приятных моментов связано у меня с тем временем, когда шесть лет назад мы только начали жить вместе. Это было замечательное время, когда всё нам казалось в новинку.
Я помню, как проснулась однажды рано утром в выходной день и пошла в туалет, а когда возвращалась, взгляд мой случайно упал на трельяж и расставленную на нём косметику Дианы. Обычно она убирала её в шкафчики, но вчера мы опаздывали в театр, и Диана так и бросила всё, уходя. Здесь была её тушь, её помада, пудреница и резинка для волос. А ещё была гигиеническая помада с ароматом клубники.
И тут меня как будто что-то накрыло. Я взяла эту помаду в руку и заплакала. Я вспомнила, как когда-то очень давно, Диана предложила мне почти такую же помаду в больнице. И как тогда мне хотелось украсть её на память. А сейчас я могу держать её сколько угодно, могу видеть её каждый день и даже сама могу пользоваться. И я стояла, сгорбившись и сжимая несчастную помаду в руке, и размазывала слёзы-сопли по лицу. Я никак не могла поверить.
Плакала я негромко, но Диана спала очень чутко, и, проснувшись, испугалась.
- Что такое, Ань? Ты плачешь? – спросила она сонным голосом и приподнялась на кровати.
- Нет, - сказала я, продолжая рыдать и всхлипывать, только теперь уже громче. И я даже не могла понять, от счастья или от горя плачу. Мне было и больно и как-то судорожно сладко, как будто я впервые после долгой зимы съела мороженое в тёплый весенний день. И я улыбнулась. – Я не плачу, я просто…
Диана уже хотела встать и подойти ко мне, но я бросила помаду обратно на столик, и с виноватой улыбкой пошла обратно в постель.
- Извини, я разбудила тебя в такую рань.
- Нет, не извиню! Пока ты не расскажешь мне, в чём дело! – и в её голосе была такая милая беспомощная растерянность, такая искренняя забота обо мне.
- Ничего. Ничего не случилось, - и я обняла её, такую по-утреннему тёплую, и повалила на кровать.
- Ну, как это ничего? – прошептала она. – Ты так плакала, словно у тебя случилось какое-то горе непоправимое.
- Скорее, счастье непоправимое, - улыбалась я, уткнувшись в её плечо. – Просто я очень счастлива. Вот и всё.
- Странная ты, - Диана улыбнулась, и больше ничего не стала расспрашивать.
Мне кажется, она поняла.
А потом был капитальный ремонт квартиры, и мы вместе выбирали обои, занавесочки, коврики и всё тому подобное. И только одна мысль, что мы покупаем всё это для нашей квартиры, заставляла нас вдруг смеяться без причины и просто молча улыбаться друг другу.
И были месяцы, которые я про себя окрестила «месяцами спокойствия», когда ничто не нарушало наше безоблачное счастье, и когда мы даже не ругались из-за бытовых мелочей. Но на смену им всегда приходило другое. Другое – это кошмары Дианы. Другое – это пустые упаковки от лекарств, незакрытые пузырьки снотворного, стеклянные стаканы с вечно недопитой водой. Это множество чёрно-белых фотографий, которые умные дяди-критики называли «концептуальными», а я - просто «жуткими». Другое – это непонятные, надуманные обиды, затянувшееся молчание, необоснованная ревность, пугающие слова.
Иногда мне кажется, что Диана стоит на краю пропасти и вот-вот шагнёт туда. Мне кажется, она всегда была такой. Как будто что-то в ней есть чёрное, как дно колодца и такое же холодное и сырое, такое место в душе, куда никогда не проникает солнечный свет. И тут я бессильна.
А может, такое место есть у каждого из нас.
4
Сегодня, когда я вернулась домой, Диана сидела в кресле в зале и тихонько подпевала песне Милен Фармер, звучащей из колонок. Год назад Диана закончила курсы французского, и я сходила с ума от её мягкого произношения, от её тихого голоса, шепчущего непонятные, но такие красивые слова.
И сейчас я просто остановилась на пороге и залюбовалась ей, заслушалась. Её губы едва заметно шевелились, глаза были прикрыты, и длинные ресницы изредка вздрагивали. Слабый свет из окна падал на её лицо и шею, высвечивая гладкую кожу, а локоны волос, спускающиеся на лоб, образовали тень у глаз. Одну руку она положила под голову, а другая расслабленно и свободно лежала на ручке кресла. Тонкие пальцы застыли в неподвижности, и мне вдруг очень захотелось коснуться её руки. Я подумала, какая же она красивая. Не рука, а вся Диана. Именно сейчас, в этот самый момент.
За девять лет в её внешности и манерах не произошло сколько-нибудь значительных перемен. Просто она стала использовать меньше косметики, и уже не подводила так ярко глаза, и весь её макияж состоял из одних намёков, а часто и отсутствовал вовсе, отчего она казалась совсем юной девочкой. Её голос стал немного тише, а интонации – спокойнее и мягче. И сама она стала как будто мягче.
В любом случае, мне, как человеку, который видит её каждый божий день, трудно подмечать все эти изменения. Их замечают люди, которые не видят Диану неделями и месяцами, как Максим, например. Он говорит, что со студенческих времен Диана сильно изменилась, как будто, наконец, успокоилась, найдя то, что всегда искала.
Иногда я тоже думаю, что да, сильно изменилась. А иногда мне кажется, что нет, и что она осталась всё такой же легкомысленной.
Но мне нравится та Диана, которую я вижу сейчас перед собой.
У её ног разбросаны фотографии – результат небольшого отпуска, связанного со сменой места работы. Все снимки цветные. И они тоже очень нравятся мне. Её стиль угадывается и здесь, и в то же время, работы стали как будто светлее, ярче и многограннее. Мне хочется, чтобы она продолжала.
Песня закончилась. Диана открыла глаза и вздрогнула, заметив меня.
- Эй! Нехорошо так пугать! – пробормотала она в смущении.
- Извини, - я улыбнулась. – Не хотелось тебе мешать.
- И давно ты там стоишь?
- Минуты две. А ты хорошо поёшь.
- Да ладно тебе, - Диана махнула на меня рукой и наклонилась собрать фотографии.
Я тоже присела на пол, чтобы помочь ей.
- Спасибо, - Диана взяла стопку из моих рук и убрала в конверт.
А потом встала, чтобы отнести конверт в комнату, но я поймала её за рукав.
- Подожди. Я хочу поговорить.
- Сейчас?
- Да. Сядь рядом, пожалуйста.
Она села на пол и положила конверт, а я подумала вдруг, что многие наши важнейшие разговоры происходили на полу. И то, что началось когда-то давно с мягкого пола в комнате Дианы и «Римских каникул» на фоне, привело нас сюда, в эту комнату, в этот день.
Диана смотрела на меня с прежним спокойствием, терпеливым ожиданием и как-то отстранённо. Я могла бы подумать, что она всё ещё обижается за тот случай, когда я ушла на работу, несмотря на её уговоры и страхи, но она не обижалась. Что-то здесь было другое. Холодное, безразличное и тёмное, как отражение серого неба на поверхности воды в дождливый день.
- С тобой что-то не так, - сказала я и произнесла это как утверждение, а не как вопрос. Устраивать допросы я никогда не любила и лезть к ней в душу тоже не хотела. Но я знала, что мы обе стоим у глухой высокой стены, за которой ничего нет. И перебраться через неё нельзя, да и незачем. Нужно просто искать другой путь.
Диана не стала оспаривать это утверждение и просто молча смотрела на меня.
- Я прокручивала в голове все события последних дней, - вздохнула я, собираясь с силами. – И не нашла никаких существенных причин, по которым ты могла бы дуться на меня. Но, если дело всё-таки во мне, то лучше мне сейчас об этом узнать, потому что я просто уже не знаю, что и думать.
- Я не дуюсь, - Диана вздохнула, опустила взгляд и стала теребить пальцами ворсинки ковра.
- Тогда что? – не выдержала я. – Я что-то сделала не так?
- Нет.
- Или может, я просто надоела тебе? Хочешь, поживу у родителей недельку-другую?
- Ну что ты… Что ты. Не в тебе дело. Извини, что заставила тебя так думать.
- Но что тогда? – я уже отчаялась и ждала самого страшного.
А Диана всё молчала.
- Милая… - прошептала я. – Я помогу всем, чем смогу, ты только скажи, что тебя тревожит. Я не могу видеть, как ты мучаешься…
Она подняла на меня быстрый взгляд, и он уже не был пустым и равнодушным. Он был напуганным, отчаянным, и в то же время какая-то крошечная надежда как будто загорелась в нём. Как будто Диана хотела что-то сказать мне, но не верила, что я смогу помочь ей и боялась моей реакции.
- Аня… я… - и снова замолчала, и лишь через долгую секунду закончила: - Хочу родить ребёнка.
- Ребёнка? – я удивленно заморгала.
- Да, - она снова в смущении опустила взгляд. – Если честно, я никогда не думала, что захочу этого и всё такое, но…
Я слушала её сбивчивое неловкое бормотание и думала: «Чёрт! Ну, какая же я дубина! Могла бы и сама догадаться!». Всё это её увлечение проблемами зачатия в однополых семьях, пинетками и многозначительные взгляды на прогуливающихся по улице молодых мамаш… Мне двадцать четыре года, и, наверное, материнский инстинкт ещё не проснулся во мне, поэтому я не всегда понимала и замечала чувства Дианы.
- Тебе двадцать девять. Время ещё есть, - сказала я как можно мягче. – Мы можем пока обдумать это дело.
- Правда? – теперь настал её черед удивленно хлопать ресницами.
- Ну да. До тридцати пяти точно родишь.
- То есть… ты не против?
- А с чего бы мне быть против? Ребёнок – это же здорово!
- И ты… ты смогла бы относиться к нему как к своему собственному?
- Ну, разумеется. Ведь мы бы воспитывали его вместе.
Но Диана всё ещё смотрела на меня с недоверием, как будто хотела сказать: «Ты серьёзно что ли? Подумай хорошенько! Я ведь не в теннис тебе предлагаю сыграть!».
- То есть… - она запнулась, подбирая слова. – Ты не думаешь, что у этого ребёнка была бы ущербная семья? Не думаешь, что детей можно заводить только в нормальных семьях?
- В нормальных? А у нас ненормальная? Разве у нас уже не семья?
- Ну, не знаю… - она растерялась, избегая моего внимательного взгляда.
- Ты знаешь, - я горько улыбнулась. – Просто боишься верить.
Да, она боялась. И мне не в чем было её упрекнуть. Потому что когда-то любимый человек бросил её под предлогом «нормальной семьи», и от этого какой-то мутный чёрный осадок остался на её сердце. И я думала, что помочь здесь может только время. И я тоже смогу. Пусть и не сразу.
- Ди… Я хочу, чтобы у нас был ребёнок. И может, даже не один, это уже как Бог даст. И когда мне захочется родить, я не уйду от тебя к мужчине, обещаю. У нас нормальная семья, пусть и не совсем стандартная, да… Но никакой другой семьи мне не надо. И хочу только эту, только нашу с тобой. Да, конечно, поначалу с ребёнком будет тяжеловато… Меня не так давно взяли на работу, и у тебя тоже нет постоянных заработков сейчас, так что…
Но Диана уже не слушала меня. Она плакала.
И мне стало вдруг очень больно за неё. Мне нестерпимо хотелось повернуть время вспять и стереть все обиды, всю причинённую ей боль. Даже забрать её себе, если потребуется. Но я ничего не могла сделать. Эта боль принадлежала только ей, и это были только её раны.
Я подсела к ней ближе и осторожно обняла, поглаживая её волосы.
- Глупенькая… - шептала я. – Ну что ты расплакалась? Всё у нас будет хорошо. Всё у нас ещё будет.
- Спасибо. Спасибо за это, - шептала она в ответ, крепко прижимая меня к себе. – Мне теперь легче. Мне теперь так легко, словно я снова могу дышать. Я теперь знаю. Всё знаю и понимаю. И кто я, и чего мне всегда хотелось. Я знаю. Спасибо тебе, Аня.
И мне показалось, что эти слова были лучшими из всего, что когда-либо произносила Диана.
- Да… - сказала я, и губы мои дрогнули. – Это хорошо. Я рада, что ты поняла.
- Да. Всё благодаря тебе, Аня. И… возможно, для тебя… Возможно, ради тебя я снова смогу увидеть мир во всех цветах.
И сейчас уже поздний вечер, и Диана спит рядом со мной. Её лицо во сне спокойное, а дыхание ровное, и одной рукой она обнимает меня, так что я теперь боюсь шевельнуться. Мне кажется, нет, я уверена, что сейчас она видит прекрасные сны, и я улыбаюсь.
Это наше настоящее. А что будет дальше, я не знаю.
27 ноября 2009 – 19 марта 2010
Чёрно-белое кино
© Copyright: Елизавета Рузанова, 2011
Свидетельство о публикации №211091600612
Свидетельство о публикации №211091600612
Рецензии
Очень грамотно и интересно:) Мне понравилось)
Дарья Богданова 16.09.2011 12:58 • Заявить о нарушении
Дарья Богданова 16.09.2011 12:58 • Заявить о нарушении