Людмила - пленница любви. Глава Четырнадцатая

Глава четырнадцатая. Без родителей.


Каждое утро, едва предрассветный туман начинал рассеиваться, на сельском кладбище, около двух могильных холмиков, расположенных недалеко от ворот, можно было увидеть одинокую фигуру, закутанную во все черное. С первого взгляда могло показаться, что это какая-то старушка, доживающая в одиночестве свой век, пришла на могилки к кому-то из своих родственников, чтобы поведать о своем житье-бытье да пожаловаться на судьбу. Но при ближайшем рассмотрении стороннему наблюдателю открывалась совершенно иная картина. Возле двух могил, над которыми возвышались новенькие, еще пахнущие лаком, кресты, стояла молоденькая девушка, почти ребенок, и горько рыдала, о чем-то причитая сквозь слезы.
В ту ночь Лена так и не сомкнула глаз. Стрелки на часах давно перевалили за двенадцать, а Ольги все еще не было. Лена не ложилась; она сидела рядом с кроваткой, в которой безмятежно дремал Алёшка, и тихо молилась. Стоило только Лене бросить взгляд на часы, её сердце начинало колотиться все сильнее и сильнее, а душа полностью сдавалась в плен чувству тревоги. Лишь молитва могла на короткое время умиротворить истерзанную мучительным ожиданием душу бедной девушки. За всеми переживаниями Лена не заметила, как за окном забрезжил рассвет; как прокричали первые петухи, а где-то вдали послышалось мычанье коров, выгоняемых хозяевами на пастбище.
Услышав стук в дверь, Лена побежала на террасу. Сердце её колотилось в радостном предчувствии. Наконец-то мама вернулась! Когда Лена открыла дверь, чувство успокаивающей радости сменилось разочарованием, а душу вновь стала терзать мучительная тревога. На пороге, закутанный в свой, никогда не сменяемый, бежевый плащ, стоял Прохор.
— Привет, Ленка! – бодро сказал он. – А мать-то где? Спит еще?
— Дядя Прохор, а мамы нет, – неуверенным голосом ответила Лена.
— То есть, как нет? – глаза Прохора сами собой расширились от удивления. – Она же еще вчера должна была приехать!
— Ну, вот, до сих пор нет. Я уже сама не знаю, что и думать. Главное, я ей на мобильник звоню, а там отвечают: все входящие заблокированы.
Тут Лена не выдержала, и слезы ручьем покатились из её глаз.
— Дядя Прохор, ну, вот, что с мамой могло случиться? – говорила Лена. – Она же сказала, что к вечеру вернется, а уже утро на дворе. Неужели с ней что-то случилось!?!
— Так, Ленка, ты знаешь что… ты давай прекращай паниковать раньше времени, – попытался успокоить девочку Прохор. – Сейчас же уборка началась. Половину автобусов с линий сняли. Возможно, в дороге поломка произошла, а пока ремонтников дождешься, сама знаешь, сколько времени пройдет. Мы давай, вот, что сделаем: ты дома будь, за Алёшкой присматривай, а я к нашему участковому побегу. Может, он что-нибудь знает.
Местный «Пинкертон» Урбан пребывал в том состоянии, когда на службу идти надо, но сил на то, чтобы добросовестно исполнять свои обязанности, решительно нет. Последствия обильного вечернего излияния оказались самыми жестокими: в голове поселился табун лошадей; все внутреннее содержание так и просилось наружу; ноги вместо того, чтобы идти ровным, твердым шагом, старались выделывать невообразимые кренделя. Пребывая в том душевном расположении, когда весь белый свет ни мил, Урбан поплелся на службу, попутно заставляя удивляться всех встречных прохожих.
Завидев издалека идущего очень не ровной походкой участкового, Прохор понял, что толку от этого стража порядка, скорее всего, будет мало.
— О, Мосолов,  а ты чего заявился в такую рань? – спросил Урбан сидевшего на скамейке около дверей своей конторы Прохора.
— Слушай, я к тебе вот по какому делу, – неторопливо начал излагать суть своего визита Прохор. – Ты не знаешь, вчера никаких происшествий с автобусами не было?
— Слушай, Мосолов, ты что, издеваешься? Не видишь, человек только на службу пришел. Еще не успел порога переступить, а ты его уже своими проблемами грузишь.
— Во-первых, это твоя непосредственная обязанность – выслушивать людей. Во-вторых, проблема эта вовсе не моя. Вон, Ольга Ларина вчера в Краснодар поехала, а домой так и не вернулась. Там, у неё  дома, между прочим, двое детей одни сидят. Вот я и подумал, что может быть, ты по своим каналам пробьешь, не было ли вчера каких-нибудь происшествий на транспорте.
— Мосолов, а тебе что, больше всех надо что ли?  - ответил Урбан. – Ларина у нас кто? Вдова! А вдовам, как известно, ничто человеческое не чуждо. Вот и Ольга твоя, наверняка, сейчас под крылышком у кого-нибудь хахаля почивать изволит. Вот проснется, нарядится, к вечеру, глядишь, и нарисуется.
— Я, вот, тебя слушаю и не пойму, что ты за человек такой? – тяжело вздохнув, с укоризной произнес Прохор. – О чем бы речь ни шла, ты все на тему ниже пояса переведешь. Тебе говорят: Ольга пропала. Там, у неё дома, Ленка места себе не находит, да Алёшка маленький до сих пор не кормлен, а ты тут только и делаешь, что всякие глупости говоришь.
— Ладно, ладно. – Урбан махнул рукой. – Сейчас приду в себя, да и запрошу в районе, не случилось ли вчера чего-нибудь. А ты, Мосолов шел бы отсюда. Не мельтешил бы здесь перед глазами.
Весть о том, что Ольга накануне не вернулась домой, моментально облетела все село. Тут и там стали слышны ахи и охи сердобольных старушек, неистово жалеющих двух бедных «сироток», так не ко времени оставшихся без отца, без матери, да ехидные усмешки местной тепленькой компании – Толика Васина и Нинки Живоглазовой. Уж они-то для себя выводы сделали сразу соответствующие.
— Только мужа похоронила. Еще и года не прошло, а она уже утешается, – тараторила Нинка. – И кто же на нашу вдовушку позарился?
— Да, мир не без добрых людей, – вторил ей Васин. – Наверное, нашла себе какого-нибудь мужичонку завалявшегося. Вот теперь и греется у него под бочком. 
Лене было не подобных умозаключений. Хлопот был полон рот, а справляться с ними, кроме неё, было некому. Прежде всего, надо было подоить корову, которая уже долгие годы признавала своей хозяйкой исключительно Ольгу. Затем было необходимо приготовить завтрак. Ну, эта задача была куда, как проще. Готовить Лена умела и, главное, любила этим заниматься. Наконец, надо было поднять и накормить Алёшу. Эта задача из всех вышеперечисленных была для Лены, пожалуй, самой приятной. Младший братишка стал самым важным в её жизни с момента своего рождения.
Возвращаясь со скотного двора, Лена увидела идущего ей навстречу Прохора. Вид у него был серьезный и озабоченный. По встревоженному и угрюмому выражению лица было понятно, что его поход к Урбану мало что дал.
— Ну, что, Лен, мама так и не появлялась? – спросил Мосолов.
— Пока нет, – ответила Лена. – А вам, дядя Прохор, что участковый наш участковый сказал?
— Ой, Лен, да, что он сказать может. – Прохор недовольно махнул рукой. – Что-то мямлил про какие-то запросы. Говорил, что ему надо связаться в райцентре. В общем, ничего путного не сказал.
— А я даже не знаю, что Алёшке говорить. Он весь день спрашивает, где мама, а я и ответить-то толком ничего не могу.
— Скажи, что в город по делам поехала, а за день управиться не успела. Вот и пришлось до утра остаться.
— Дядя Прохор, а вдруг с мамой что-нибудь случилось? – испуганно, едва сдерживая слезы, спросила Лена. – Что я тогда делать буду!?! – и слезы обильным потоком хлынули из глаз девочки.
— Что ты, Ленка! Что ты! – воскликнул Прохор. – Ты мне тут не вздумай сырость разводить. Что с твоей матерью случиться может? Она – молодая, здоровая баба. Да, она меня еще на сто лет переживет. Ты давай-ка иди домой, за Алёшкой там приглядывай, а я пока побегу к Урбану, и, пока он там чего-нибудь не раскопает, я с него не слезу. 
Так, в повседневных заботах и хлопотах, у Лены прошел весь день. На время все тревоги отступили на второй план, но едва вечер вступил в свои права, волнение и страх вновь овладели сердцем девочки. К тому же Прохор все еще не появлялся, а это привносило еще больше неопределенности.
Едва только Лена загнала корову, вернувшуюся с пастбища, в стойло, к воротам дома подъехал полицейская машина. Из автомобиля вышли двое – Урбан и высокий, стройный мужчина, одетый в строгий, черный костюм. По каменным лицам Урбана и мужчины Лена поняла, что новости, которые привезли ей эти гости, скорее всего, недобрые.
— Вы – Ларина Елена Алексеевна? – спросил мужчина в костюме.
— Да. – неуверенно ответила Лена.
— Вы должны проехать с нами.
— Проехать? Но куда? Зачем? – с каждым произнесенным словом в голосе Лены все сильнее слышались нотки тревоги.
— Сегодня было обнаружено тело мертвой женщины. Судя по описанию, оно принадлежит вашей матери, – дежурным, вполне безразличным тоном произнес мужчина в костюме.            
Ноги у Лены подкосились тут же (их как будто бы и не было), глаза заволокла густая, белая пелена, а язык сковало так, что она не в состоянии была произнести ни одного слова. Очнулась Лена на родительской кровати, и первое, что увидела – это склонившееся над ней, встревоженное лицо Прохора.      
— Дядя Прохор, мама что, умерла? – заплетающимся языком спросила Лена.
— Ленка, хватит тебе о таких глупостях думать, – произнес испуганный Прохор. – Как твоя мать может умереть, когда ты у неё да, вон, Лёшка маленький на руках. Не сиротами же вас оставлять.
— Тогда почему этот человек сказал, что нашли её тело?
— Да, мало ли, какая баба могла там под поезд угодить. Может быть, одежда у неё такая же, как у твоей мамы. Может, цвет волос такой же. Да, что говорить! Сейчас поедем с тобой и убедимся, что это – не Ольга.
Сам Прохор искренне верил во все, что он говорил. По его мнению, те вести, которые привезли Урбан и этот мрачный мужчина из Краснодара, могли быть ошибкой, злой шуткой, издевательством, жестокой хохмой, но, единственное, не могли быть правдой. Гибель отца, а теперь и смерть матери – слишком тяжелое испытание, свалившееся на двух сирот. Надо было только убедиться, что тело, найденное на вокзале, - это не Ольга.   
Всю дорогу, сидя в салоне серенького УАЗика, Прохор угрюмо молчал, а Лена беспрерывно рыдала. Как только машина въехала в Краснодар, начался сильный ливень, вставший непроглядной стеной от неба до земли. У обочины одной из улиц автомобиль затормозил и встал, как вкопанный.
— Так! Я не понял! – закричал возмущенный человек в костюме, обращаясь к водителю. – Ты что, тут заночевать решил? Мы же не развлекаться едем, а труп опознавать. Нам итак Евстафьевна сейчас знаешь, что устроит?
— Начальник, делай со мной все, что хочешь, но пока этот дождь не прекратится, я с места не сдвинусь, – категорично заявил шофер. – Ты что, хочешь, чтоб я тут, ничего не видя, куда-нибудь влетел? Тогда ни один труп, а целых четыре опознавать придется.
Барабанившие по асфальту капли дождя только усиливали Ленино волнение. Что только она ни передумала, сидя в машине. Мысли в голову лезли самые разные, но не одна из них не была о том, что Ольги больше нет в живых. Возможно, Ольга уже вернулась домой, бегает по селу в поисках своих детей, а родная дочь в это время едет в морг смотреть на труп совершенно незнакомой женщины.
Наконец, автомобиль, разбрасывая в стороны дождевые капли, продолжил свой путь.
Старинное, массивное здание, расположенное на одной из центральных улиц, своим внешним видом  вселяло в  душу Лены труднообъяснимый, непреодолимый страх, и лишало всякой надежды на благополучный исход. Поднявшись по нескольким гранитным ступеням, путники оказались около большой деревянной двери. Человек в костюме нажал на кнопку висевшего над дверным косяком звонка. За дверью послышалось громкое шарканье чьих-то шагов, пара смачных ругательств и старческое кашлянье. Наконец, дверь открылась, и на пороге появилось нечто без определенной половой принадлежности. Худощавое тело, пахнущее гремучей смесью из табака и спирта, одетое в шерстяные тренировочные штаны, в шерстяном, невероятной толщины, свитере, с  наспех накинутом на плечи белом халате, с мальчишеской стрижкой на голове, недобрым взглядом окинуло всех пришедших людей, а потом тоном, больше презрительном, чем раздраженными, обратилось в человеку в костюме:
— Веников, у тебя совесть есть? – голосом, делавшим половую принадлежность еще более неопределенной, спросило тело. – Ты еще позже притащиться не мог? Еще, вон, целый кагал с собой припер.
— Евстафьевна, я по поводу той женщины, которую сегодня с вокзала привезли, – ответил моментально сникший Веников. – Вот, привез родственников тело опознавать.
— До утра, конечно, подождать нельзя было! Сам не спишь, так хоть других не дергай.
— Ну, Евстафьевна, ты же знаешь, как наше начальство «любит», когда у нас неопознанные трупы валяются. Потом же нам обоим весь мозг вынесут. Мне-то сегодня, представляешь, звонят из «Калинового ручья» и говорят, что у них женщина пропала, и, главное, судя по описанию, баба эта на нашу покойницу очень похожа. Ну, я, естественно, ноги в руки – и туда. Пока доехал, пока нашел этих родственников, пока сюда доехали, уже и ночь на дворе, – извинительным тоном бормотал Веников. – Да, мы сейчас по-быстрому дело сделаем, и отдыхай себе…
Еще раз окинув спутников ненавистного Веникова пронзительным, ехидным взглядом, Евстафьевна бросила:
— Ладно. Пошли.
Никогда не бывавшая в подобных учреждениях Лена чувствовала себя совершенно опустошенной. Мрачные стены, мертвая тишина, царившая внутри помещения, даже диваны, обитые черной материей, - все делало обстановку заранее обреченной. Сидя напротив двери, за которой обычно и проходило опознавание, Лена слышала каждый удар своего сердца. Волнение овладело всем её существом, а в голове какой-то неведомый голос то и дело повторял одну и ту же, словно выученную наизусть, фразу: «Только бы ни мама! Только бы ни мама!»
Наконец, из-за двери высунулась голова все еще ни пришедшей в себя от столь позднего визита Евстафьевны. Окинув присутствующих весьма недружелюбным взглядом, она бросила:
— Ну! Кто пойдет? 
Прохор поспешно встал и пошел к двери. Приподнявшаяся с дивана Лена рухнула тут же на этот самый диван, не сделав ни одного шага. Ноги были, как деревянные и совершенно отказывались подчиняться своей хозяйке.
— Ленка, да, что с тобой!?! – испуганно произнес подбежавший к ней Прохор.
— Ничего, ничего, дядя Прохор, – сказала попытавшаяся снова встать Лена. – Я сейчас… одну минуточку… 
Комната, где проходило опознание, была похожа на хирургическую операционную. Стены, обложенные керамической плиткой, выбеленный потолок, кафельный пол – все предавало этому помещению какой-то официально-медецинский вид. Посреди комнаты стоял железный стол, на котором лежало что-то, накрытое белой простыней. Ведомая Прохором под руку, Лена подошла к столу. Евстафьевна быстрым движением руки убрала простыню с лица покойницы. То, что последовало за этим, даже трудно описать словами. Раздался даже не крик или плачь, а настоящий вой, похожий на тот, каким обычно волки воют на луну в минуты своего звериного одиночества.
— Мама, мамочка… - причитала Лена, дотрагиваясь пальцами рук до холодного лба тела своей матери. – Как же так? Почему? – срывались с уст девочки вопросы, на которые ей никто не мог дать ответа.
— Дядя Прохор, мы теперь что, одни остаемся? – спросила Лена у стоявшего рядом Прохора. – Как же Алёшенька? Он же совсем маленький. Как я ему скажу, что мамы больше нет.
От вех этих страшных вопрос  у Прохора сердце обливалось кровью. Для него самого все, что произошло, все, что он тут увидел, стало настоящим шоком, кошмарным сном, ничего общего не имеющее с реальностью, который закончится тут же, как только из-за горизонта появится первый луч восходящего солнца.
Всю обратную дорогу Лена была не в состоянии воспринимать окружавшую её действительность. Ей казалось, что все, что она увидела там, в той мрачной, холодной комнате, не могло быть правдой. То бледное, безжизненное лицо могло принадлежать какой угодно женщине, но только ни её маме, всегда бесконечно красивой и цветущей жизнью. У Лены даже не было сил на то, чтобы выплакаться, выплеснуть со слезами из себя всю боль, дать своей, в один миг, исстрадавшейся душе хоть какое-то время на передышку.
Утром в «Калиновом ручье» только разговоров было, что про нелепую смерть Ольги. Сидя на завалинках, старушки жалобно причитали, жалея несчастных сирот, оставшихся без отца, без матери. Мужики, собравшиеся около сельского магазина, считали своим долгом пропустить одну-другую кружки пива в помин души новопреставленной Ольги. Женщины, встречаясь друг с другом на улице и обсуждая последние новости, задавались вопросом – как такое могло случиться? – и не могли найти на него ответа. Лишь двое – Толик Васин да Нинка Живоглазова – сразу сделал определенные выводы, которыми не стеснялись делиться с каждым встречным.
— Да, ясное дело, как она под поездом оказалась, – говорила Нинка во время одной и посиделок.  – Баба – она одинокая. Мужа недавно схоронила. Дома – забот полон рот, а помощи ждать неоткуда. Вот и решила себе в Краснодаре мужичка подыскать. Вчера, наверное, у него и засиделась. Хватили, видать, там лишнего, а когда на вокзал приехала, на ногах уже совсем не стояла. Вот и шагнула с перрона раньше времени.
— Нинка, Нинка, тебе не стыдно такое говорить? – попыталась урезонить Живоглазову местная почтальонша Марья Савельевна. – Сама знаешь, не той бабой Ольга была, чтоб вот так запросто детей забросить, а самой поехать в город развлекаться.
— Ох, Савельевна, плохо ты людей знаешь, – своим писклявым голосом промолвил  сидевший на бревне Васин. – Это мы, деревенские – люди порядочные. А Ларины живут только для себя. Что Сам всю жизнь куркулем был, что жена у него только о себе думает.
Тут мощный удар в переносицу повалил Толика на землю. Опомнившись, Васин увидел склонившееся над ним разъяренное лицо Прохора и занесенный над ним для очередного удара кулак. 
— Ты что, совсем с ума сошел? – записклявил ошеломленный Васин. – Так ведь и убить можно.
— Вот и надо бы это сделать, – сказал, отдышавшись, Прохор. – Только за такую мразь, как ты, отвечать неохота.
— Прохор, да, что ты на него внимание обращаешь? – сказал подошедший к Мосолову упитанный мужчина в белой футболке. – Обращать внимание на все, что этот  балабол болтает, - это, знаешь, никаких нервов не хватит. 
— А я это дело так не оставлю! – каким-то не своим, вычурно-писклявым голосом заорал Васин. – Люди добрые, посмотрите, что же это делается!?! Среди бела дня, у всех на виду человека чуть не покалечили.
Ответом на эти стенания Толику были лишь негромкие усмешки односельчан да смачный плевок в его сторону, сделанный Прохором. 
 Трудно сказать, как бы Лена справилась со свалившимися на нее хлопотами, если бы не Прохор, Марина и Отец Николай. Собственно, Лена прибывала в том состоянии, когда человек вообще не способен что-либо воспринимать, а поэтому все дни, предшествующие похоронам, Марина буквально не выходила из дома Лариных. Она еле успевала выпроваживать непрошенных гостей в лице праздных, любопытных соседок, валом поваливших в дом Ольги полюбоваться на житье-бытье двух несчастных сироток.
— И как только людям не совестно? – возмущалась Марина. – Видят же, что ни до них сейчас. Нет, все равно лезут. Что ж им дома не сидится-то!
Ночью Лену разбудил стук в окно. Проснувшись, накинув на плечи байковый халат, девочка пошла открывать дверь. Еще не совсем вернувшись из мира снов и не вполне оценивая реальность, Лене на минуту показалось, что это Ольга, по каким-то причинам задержавшаяся в пути, наконец-то вернулась домой. Реальная жизнь вернулась в то момент, когда Лена распахнула дверь. На пороге стояла Ксения. При свете луны Лена смогла только разглядеть её заплаканное, изможденное лицо, и тут сознание, уснувшее на несколько мгновений, снова вступило в свои права. Глухой, беспощадный голос отстукивал барабанной дробью жестокие слова: мамы больше нет!
— Девочка моя! – только смогла промолвить Ксения, обняв Лену и прижав её к себе.
— Тетя Ксюша, я теперь совсем не знаю, что делать, – стараясь не расплакаться, осиплым голосом сказала Лена. – Мы ведь с Алёшей совсем одни остались.
— Ничего, ничего, моя девочка. Погоди. Со всеми делами управимся, и я вас с братом к себе в Ростов заберу. Там и ты учебу закончишь, и Алёшу хорошим врачам покажем.
Лена и Ксения прошли на кухню, где тетка принялась выкладывать на стол содержимое своих сумок. Ко всем гостинцам и разносолам, привезенным теткой, Лена была абсолютно равнодушна. Её не радовали ни конфеты в нарядных обертках, ни пастила в красочной упаковке, ни, когда-то так любимое ею, сгущенное молоко. Единственное, что ей хотелось, - это снова оказаться в том мире снов, где не было той ужасной, жестокой реальности, которая теперь будет присутствовать в её жизни постоянно.
— Тетя Ксения, а почему дядя Жора с вами не приехал? – вдруг спросила Лена, видимо для того, чтобы хоть как-то отвлечься от дурных мыслей.
—Ой, Ленка… - Ксения тяжело вздохнула и махнула рукой. – Понимаешь, дядя Жора оказался у нас товарищем ненадежным, а поэтому пришлось ему отставку дать, попросту выгнать.
Про истинные причины своего расставания с Георгием Ксения рассказывать Лене не хотела. Дело было даже не в той измене, когда Ксения  застукала своего благоверного в постели Нинкой Живоглазовой, а в разговоре, состоявшимся сразу после получения телеграммы о смерти Ольги. Рыдавшая Ксения, рассчитавшая на хоть какое-то сочувствие со стороны Жорика, наткнулась  на равнодушный взгляд и беззаботное посвистывание.
— Чего ты ревешь, я не понимаю? – говорил Георгий, лежа на диване и тупо нажимая на кнопки на телевизионном пульте. – Можно подумать, вы с этой Ольгой такими подругами были – не разлей вода. Раз в год по обещанию виделись же, а голосишь так, будто мать хоронишь.
— Да, причем тут это, Жора! – сказала Ксения. – Ты хоть понимаешь, что там двое детей вообще остались без отца, без матери? Как они теперь одни жить будут
— Это кто… это Ленка, что ли, ребенок? Ксюха, да, на ней пахать надо! Вымахала – коломенская верста! Как перед мужиками задом крутить, так она – первая. А как самостоятельность проявить, так она у нас быстро ребенком стала.
Увесистая пощечина остудила пыл Жорика. Немного опешивший, он несколько секунд смотрел в глаза Ксении, в которых читались и какая-то вдруг появившаяся брезгливость, и презрение, и не мог понять, за что такая немилость.
— Ксюха, ты что, с ума сошла? – произнес ошарашенный Жорик. – Больно же!
— Это чтобы ты за своим языком следил, – невозмутимо ответила Ксения. – И чтобы я от тебя про своих племянников ничего подобного больше не слышала.
В комнате повисла молчаливая пауза, во время которой Жорик, видимо, обдумывал то, что он собирается ответить жене.  К своему статусу неизменного атрибута, постоянно находящегося при Ксении, он давно привык, сытое и мало к чему обязывающее существование с женщиной скорее претеревшейся, чем любимой, его вполне устраивало, и менять что-то в этом, давно сложившимся, жизненном цикле ему, конечно, ничего не хотелось. Ксения тоже  привыкла воспринимать Георгия таким, каков он есть, а менять что-то в нем она не то, чтобы не хотела, а просто не было у неё для этого никаких сил.
Высказывания Жорика относительно любимой племянницы Ксении стали последней каплей, переполнившей её чашу терпения. Оскорбления, вообще какого-либо уничижительного высказыванья  в отношении своих родственников Ксения потерпеть не могла, и реакция не непродуманные реплики Жорика была жесткой и молниеносной.   
—  Ах, значит так! – обиженно и сердито произнес  Жорик. – Значит, чужие дети тебе дороже родного мужа.
— Ну, во-первых, ты мне не муж. Во-вторых, это дети моей двоюродной сестры, а, следовательно, мне они никак чужими быть не могут. Это, кстати, тебя тоже касается.
— Меня-то каким боком?
— Самым непосредственным. Сейчас мы поедем на похороны, а потом заберем  детей и привезем их сюда.
Такой поворот событий не мог присниться Жорику даже в самом страшном сне. Вторжение в его размеренную, вполне благополучную жизнь посторонних людей, да еще таких, о которых надо заботиться, в его планы никак не входило, и потакать всем причудам своей гражданской жены он не собирался.
— Ксюшенька, а вот на это я не подписывался, – заявил Георгий. – Я не для того вкалываю, как ломовая лошадь, чтобы приходить домой выжитый, как лимон, и еще чужие сопли подтирать.
— Ой, посмотрите на него! Заработался он! – Ксения начинала закипать от возмущения. – Да, ты сидишь в своем занюханном ларьке и только и делаешь, что в потолок плюешь.
— Ах, вот, значит, как! Значит, чьи-то дети, совершенно непонятно каких родственников, тебе дороже родного мужа. Ну, не ожидал от тебя такого, Ксюха. Только, знаешь, со мной такие номера не пройдут. Вот, сейчас выбирай: или я, или Ольгины сопляки.
— А тут и выбирать нечего, – к полному изумлению Жорика сказала Ксения. -  Ленку с Лешкой я там одних оставлять не собираюсь, а ты как хочешь. Хочешь – поехали со мной. Не хочешь – вот тебе Бог, а вон – порог.
Реакция Жорика не заставила себя долго ждать. Человек, непривыкший чем-либо поступаться, Георгий решил, что женщин, желающих видеть рядом с собой такого эффектного мужчину, как он, хватает с избытком, а Ксюха, если  ей так нравится возиться с чужими детьми, может это делать, хоть до скончания века, но только без его участия. Сделав обиженный вид, Жорик ушел в соседнюю комнату, откуда послышалось хлопанье дверей платинного шкафа и несколько смачных ругательств, отпущенных в адрес Ксениной родни.
Когда Ксения вошла в комнату, она увидела раскрытый шкаф, разбросанные по полу  и дивану вещи Жорика и его, поспешно бросавшего эти вещи в чемодан.
— Я так понимаю, ты уходишь? – совершенно спокойным голосом спросила Ксения.
—  Правильно понимаешь, милая, -  ернически ответил Жорик. – Участвовать в твоих затеях, в которые ты меня даже не соблаговолила посвятить, я не намерен.
— Ну, что ж. Скатертью дорога, – вздохнув, сказала Ксения. – Только вот еще что: и меня, и дорогу сюда, ко мне, ты, дорогой мой, забудь.
Так бесславно и со скандалом закончилась семейная жизнь Ксении. Об ушедшем сожителе она не минуты не жалела, считая, что его возвращение – это вопрос времени, поскольку подобный низкокачественный «товар» сто лет никому не нужен будет, а тянуть эту лямку, не рассчитывая  на благодарность, все равно придется е
Утром, едва солнце показалось из-за горизонта, к дому Лариных стали подходить люди. Старушки в черных платках, мужики с напряженно-печальными лицами, бабы с жалостью смотревшие на стоявших у гроба Лену и Алёшу – все, даже те, кто с Ольгой был совсем незнаком, сочли своим долгом отдать ей последние почести.
— Горе-то какое! – слышалось в толпе. – Как теперь дети-то одни будут?
— А на хозяйстве кто теперь останется? – прошамкала старушка в сером платке. – Хозяйство-то какое было – будь здоров. Теперь что, все прахом пойдет.
— Да, не беспокойся ты так, Кондратьевна, – не примянул съязвить Васин. – Мир не без добрых людей. Всегда найдется тот, кому чужое добро руки греет…
Толик смолк, поймав на себе недобрый взгляд Прохора. Глаза Мосолова ясно говорили, что, если Васин сейчас же не зароет рот, ему несдобровать.
Длинная вереница людей потянулась от дома Лариных к берегу Кубани, где два берега связывал дощатый мост. Процессия двигалась медленно. Останавливаясь около каждого дома, люди задерживались на несколько мгновений, как бы давая Ольге проститься с каждым из односельчан. На берегу реки, возле моста, стоял автобус, называемый в народе грубо и одновременно страшно – труповозка.  Гроб поставили на кем-то принесенную лавку, и началось прощание. Стоя у изголовья матери, Лена поглаживала её волосы, а сама неистово рыдала, теребя своими тонкими пальцами волосы Ольги.
— Ну, что. Пора, – тихо сказал мужчина в сером костюме, стоявший возле автобуса рядом с Прохором.
Мосолов подошел к Лене и, обняв её за плечи, тихо сказал:
— Леночка, надо ехать.
Лена повернулась и попыталась сделать шаг, ноги, словно налитые свинцом, отказывались подчиняться ей.
— Дядя Прохор, а я не могу идти, – с отчаянием в голосе произнесла Лена.
— Так, погоди. Что значит, не можешь? – испуганно спросил Прохор. – Давай-ка опирайся  на меня, и потихоньку пойдем к автобусу.
Под руку с Прохором Лена нашла в себе силы, чтобы сделать несколько шагов. В автобусе сидели Прохор, Марина, Ксения и еще две женщины, дружившие с Ольгой с тех пор, как она  перебралась из Белой Калитвы. Лена не замечала ни  людей, сидевших в автобусе, ни мелькавших за окном домов родного села, ни  стоявших около калиток своих домов односельчан, печальным взглядом провожавших Ольгу в последний путь. Она находилась в вакууме, где все, что её окружало, все, чем она жила, словно исчезло, растворилось в какой-то всепоглощающей, абсолютной пустоте.
Кладбищенские липы, склоняемые к земле порывами беспощадного ветра, шумели листвой, как бы приветствуя еще одного жителя этого скорбного приюта, чей вечный покой  они призваны охранять. Рядом со свежим холмиком, под которым  покоился Алексей, новая могила смотрелась и жестоко, и несправедливо. Погребение прошло без лишних церемоний. Лена поцеловала Ольгу в лоб, и  белое покрывало навсегда закрыло её лицо. То, как могильщики стали заколачивать гроб, Лена уже не видела. Слезы плотной пеленой застили ей глаза,  а кладбищенская тишина была прервана душераздирающим, похожим на возглас иволги, рыданием.
Что было потом, как с кладбища добирались домой, как садились за стол, уставленный разносолами, Лена не помнила. Собственно, жизнь для неё кончилась в тот момент, когда последний ком земли скрыл под собой кусочек алой ткани, которой был обит гроб. Дальше могло быть только существование, бесцельное и бессмысленное, когда день и ночь  ничем не отличаются друг от друга, а каждый час протекает медленно и рутинно.
Дома все пошло по отработанному годами сценарию. Собравшиеся за столом гости пропустили три первые рюмки за упокой души Ольги, попутно вспоминая о ней все самое хорошее. Особенно усердствовал Прохор. Не сдерживая слез, он говорил, что не было в его жизни людей ближе, чем  Алексей и Ольга; что нет в мире  хозяйки и матери лучше, чем была  Ольга. Говорил он совершенно искреннее, ни кривя душой ни на йоту. Ему вторили старушки, доживавшие свой век и пришедшие на поминки скорее из любопытства, чем из чувства долга.
— Ох, правда твоя, твоя, Прохор, – говорила одна из старушек. – Хорошая баба была. И приветливая, и исправная, и хозяйка отменная.
— Особенно с мужиками приветливая, – раздался с другого конца стола  голос Васина.
Тут же поймавший на себе сердитый взгляд Прохора, Толик моментально смолк, почувствовав, что запахло жареным.
— Повтори-ка, что ты сейчас тявкнул!?! – сказал рассерженный Мосолов.
На возглас Прохора Васин отреагировал весьма оригинально. Сказанное было воспринято им как вызов, не ответить на который он не мог ни  в силу своей бестактности, ни в силу своего уязвленного самолюбия.
— Что слышал! – не моргнув глазом, ответил Толик. – Все знают, что Ольга была слаба на передок. Да, ты и сам к ней захаживал частенько. Я уж не знаю, какие вы там с ней беседы беседовали.
Таких грязных намеков в свой адрес и в адрес усопшей Прохор потерпеть не  мог. Уже через несколько секунд изрядно захмелевший Васин валялся на полу, побиваемый кирзовыми сапогами Прохора. Лене приходилось быть свидетельницей довольно неприятных сцен на таких мероприятиях, как поминки, но она никогда не предполагала, что нечто подобное будет происходить в её доме. Валявшийся на полу Васин буквально не кричал, а визжал от сыпавшихся на него ударов. 
— Мерзавец! Выродок! Скотина! – кричал не в меру распалившийся Прохор. – Сам  всю жизнь Лёшке гадил, так хоть теперь его в покое оставь.
— Не надо, дядя Прохор! – кричала подбежавшая к Мосолову Лена. – Пьяный он! Совсем ничего не соображает.
— Отстань, Ленка! – не унимался Прохор. – Ты что, как он твоих родителей  поносит? Да, за такое убивать надо.
Неизвестно, чем бы кончилась эта потасовка, если бы не несколько мужиков, принявшихся разнимать вцепившихся друг в друга драчунов. В общем, поминки были испорчены на корню. То, что происходило потом, Лена не помнила. Она снова погрузилась в вакуум, где все горе, вся боль оставались  как бы вовне, за пределами того, что происходило вокруг.   
Утром, едва рассвело, Ксения стала собираться обратно в Ростов. Проснувшаяся Лена, когда вышла в гостиную, увидела, как Ксения складывает в рюкзак свои вещи. 
— Тетя Ксения, вы что, уезжаете? – удивленно спросила Лена.
— Да, Леночка. Пора мне, – вздохнув, ответил Ксения. – Я ведь на работе всего на три дня отпросилась. Если завтра не появлюсь, начальник мой рвать и метать будет.
— А когда вы еще приедете? 
— Скоро, Ленусь, скоро. Вот с делами разделаюсь, и  сразу за вами примчусь.
Слова Ксении о том, что она скоро вернется, были для Лены слабым утешением. Она оставалась одна с маленьким братом, совершенно не зная, как жить дальше. Нет, человеком, не приспособленным к жизни, Лену  никак нельзя  было назвать, но, если раньше она все делала под чутким руководством матери, то теперь вся ответственность целиком ложилась на неё. Особенно Лену пугало то, что  у маленького Алёшки в любой момент мог произойти очередной болевой приступ. Такие приступы наступали внезапно, и спрогнозировать их было совершенно невозможно. У ребенка просто начинало сводить ножки, а в области бедер возникала невыносимая боль, остановить которую можно было, только дав мальчику дюжину таблеток.
Полуразвалившаяся  автобусная остановка находилась на окраине села, прямо напротив дома, где когда-то жила Степанида Скучиха – старуха, считавшаяся в округе заправской колдуньей. Место мистическое и овеянное рассказами о происках нечистой силы, всегда обходилось стороной местными жителями за исключением тех случаев, когда кому-то из местных обитателей надо был куда-то поехать. Тогда стороннему наблюдателю, не знакомому с особенностями местного колорита, можно было наблюдать весьма необычную картину: один или несколько человек, груженные рюкзаками и сумками, чуть ли ни не на цыпочках,  озираясь назад, крались на деревянной будке, расположенной у обочины дороги. Вот и сейчас, стоя на остановке, Лена и Ксения испытывали не то, чтобы страх, а некоторый мондраж.
— Я не знаю, как буду со всем этим хозяйством справляться, – говорила Лена, чтобы хоть как-то отвлечься от дурных мыслей. – Я ведь на виноградниках-то была всего пару раз. Отец в свои дела никогда меня не посвящал.
— Да, не думай ты об этом. Я вообще считаю, что все это хозяйство продавать надо, – сказала Ксения и, видя недоуменный взгляд Лены, добавила: - Ну, смотри. Когда мы все в Ростов переедем, этими виноградниками, коровниками заниматься будет некому, а деньги за них  можно получить приличные. Хватит и Алёшке на лечение, и тебе на учебу. Ты об этом подумай.
Вдалеке, поднимая за собой клубы пыли, показался автобус. В эти секунды сердце Лены забилось так сильно, что, казалось, вот-вот, и оно выскочит из груди. Она оставалась совсем одна, с маленьким, больным ребенком на руках, и сознание этого вселяло в её душу непреодолимый страх.  Когда двери автобуса отворились, Лена и Ксения еще, наверное, минуту просто стояли и молча смотрели в глаза друг другу. Видя испуганный, полный одновременно надежды и отчаяния, взгляд племянницы, сердце у Ксении обливалось кровью. Эта девочка, которой в одночасье суждено было распрощаться с прекрасной порой детства и каким-то жестоким, бесчеловечным образом стать взрослым человеком, была похожа на бездомного щенка, выброшенного хозяевами в непогоду на улицу. Глаза были влажными от слез и словно молили о жалости.
— Ну, ладно, Ленка. Пора мне, – проговорила Ксения, с трудом сдерживая слезы. – Ты  тут не кисни. За Алёшкой присматривай.
Ксения вошла в салон автобуса, и двери за ней тут же закрылись. Из запыленного окна Ксения видела готовую разрыдаться племянницу, и от этого сама не в силах была сдерживать слезы. Теперь все её мысли были только о том, как бы поскорее уладить все формальности в Ростове и вернуться в «Калинов ручей», чтобы забрать детей.
Лена стояла на остановке, провожая взглядом поднимающий за собой клубы пыли автобус, и, казалось, была не в состоянии сдвинуться с места.               
      По проселочной дороге шла девочка, с пустым, отрешенным взглядом,  совершенно не замечая ничего вокруг. С каждым шагом сил становилось все меньше, и Лене приходилось сдерживать себя, чтобы не рухнуть прямо посреди дороги. Проходившие мимо односельчане бросали на девочку сочувственные взгляды, качая головой и что-то шепча про себя. Все люди, дома проплывали перед Леной, как в тумане. Реальный мир как бы перестал для  неё существовать, а себя она чувствовала в каком-то вакууме, где все окружающее оказалось словно за плотной пеленой, а люди, встречающиеся по пути, превратились в плохо различимые тени. Наконец, за березами, растущим у обочины дороги, показался родной, но теперь ставший пустым, почти мертвым, дом. Лена отворила калитку и вошла во двор. Добравшись до крыльца, Лена рухнула на деревянные ступени, а царившая вокруг тишина была нарушена раздирающим душу рыданием.