Непостоянство константы, или Не оставляй меня одну

                «Кубок жизни был бы сладок до приторности,
                если бы не попадало в него горьких слёз»
                Пифагор



     О бедной Лизе, чудаковатой и странноватой женщине, я вспомнила случайно в самый разгар бурного веселья – просто удачно к слову пришлось. Справляли очередной день моего рождения, который с упорным постоянством традиционно сваливался на мою давно уже седую голову в конце января. Дата была предъюбилейная, ещё не окончательно круглая, такая, когда я, по всей вероятности, ещё могла сказать о своем возрасте  - пусть даже с большой натяжкой - «бальзаковский».

    Признаться по правде, эту формулировку я успешно использовала последние двадцать пять лет. И вдруг неожиданно для себя оказалась на границе двух эпох, на вершине заключительного возрастного рубежа, когда употреблять этот спасительный эпитет стало просто не прилично.
    Это невесёлое событие решено было отметить с размахом: с оглушительными песнями, танцами до упаду и радостным, пусть даже иногда и нарочитым, смехом. Мои подружки и приятельницы: Нинулька, Татьяна, Ирусик и Ольга -  в основном, безмужние мамочки взрослых детей, наслаждаясь третьей бутылочкой шампанского «Брют», болтали о всяких разностях. Вспоминали, в том числе, незлым тихим словом бывших своих благоверных, желая им здоровья и счастья в новой личной жизни. Истории одиночества каждой из них были давно уже в прошлом – далёком и почти забытом, где-то за пределами пролитых слёз и пережитых страданий. Боль обид притупилась и ушла вглубь, поэтому разговор про «коварные измены», по сути своей,  не был трагичным – говорили без злобы и надрыва, поругивая экс-супружников уже по старой привычке, мол, «Все мужики - сво…». 
   Лишь у одной из присутствующих был муж, с которым она прожила более тридцати лет.
 - Ой, Танюха, присматривай за своим красавцем, что бы какая-нибудь шустрая молоденькая козочка не увела бы твоего седовласого козла из стойла, - поучала приятельницу Ирусик, считавшая себя большим знатоком в вопросах семейной жизни (как, впрочем, и во всех остальных областях).
   Татьяна засмеялась и с показной небрежностью произнесла:
 - Куда ж он от меня денется с подводной четырёхкомнатной лодки, и кому в свои шестьдесят пять  подагрических лет нужен?
   И вдруг после этой самонадеянной фразы подруги в моей памяти всплыло печальное лицо одной моей бывшей клиентки.


    Шёл к концу 1998 год. Двадцатый век готовился уйти со сцены. В те годы работала я администратором в антикварной лавке, которая находилась на территории одного из московских рынков. Москвичи знали наш магазинчик и любили бывать в нём. Необъяснимое веяние, сияние, исходившее от намоленных веками икон, аура прошлого, окружавшая старинные вещи, располагали к доверительным, задушевным беседам.

   Один такой исповедальный разговор случился в моём закутке пасмурным осенним днём. Я, как обычно, пыталась сделать одновременно несколько дел: отвечая на вопросы по телефону, заполняла журнал учёта, оформляла ценники и переговаривалась с продавцом, выясняя, продалась или нет швейная машинка «Зингер». Из торгового зала к моему столу почти незаметно проскользнула невысокая худенькая старушка. Пожилая женщина неопределённого преклонного возраста была миниатюрная и хрупкая. Про таких малышек обычно говорят: «Маленькая собачка до старости – щенок». В темноте она показалась мне девочкой-подростком и напомнила один из персонажей детской книжки «Сказка о потерянном времени».

   На посетительнице было надето кургузое пальтецо мышиного цвета. На голове нахлобучено (другое слово подобрать было трудно) нечто, отдалённо напоминавшее шапку, некий оригинальный гибрид - результат скрещивания  шляпы с кепи. Было заметно, что одежда нужна этой женщине только для одной цели - защититься от холода. Такие понятия, как «мода», «красота», «стиль», по всей видимости, не интересовали её.
    Она тихо и безропотно дожидалась окончания моих дел. Я пригласила её присесть, быстро завершила телефонный разговор и внимательнее пригляделась к новой клиентке. Свет лампы выхватил из темноты грустное, почти скорбное лицо. Я отметила потухший взгляд её глаз и какую-то просящую извинительную улыбку, блуждающую по бледным ненакрашенным губам.
 - Не возьмёте ли вы мои вещички? - тихо произнесла она и зашуршала газетой, вытаскивая из залатанной сумки-мешка какие-то предметы.
На столе оказались две вазы 70-х советских годов из прессованного хрусталя, три стеклянные разнокалиберные розетки времён НЭПа и целая куча фигурок котов заводского и артельного производства.
 - Умоляю, примите эти изделия, я не могу… я не хочу, чтобы они были в доме и причиняли боль одним только своим присутствием, - продолжила странная просительница.
 - Будьте милосердны, избавьте меня от памяти о прошлом, о счастливом прошлом…, - закончила она, делая ударение на слове «милосердны».
Это старинное обращение, её униженная интонация удивили меня. «Что это за «счастливое прошлое», которое причиняет такую боль своей памятью о нём?», - подумалось мне. Моя искренняя заинтересованность, полумрак, тихая музыка, доносившаяся из соседней комнаты, вся окружающая обстановка позволили моей визави успокоиться и приступить к откровенному повествованию.
 - Разрешите мне немного рассказать о себе и этих  вещицах. Может быть, тогда Вы заберёте их у меня, убрав с глаз долой вещественные символы прошлого благополучия, - подвигая вазы ближе ко мне, сказала пожилая дама.
   Я кивнула и … окунулась в чужую жизнь, забыв о работе и собственных бедах и неурядицах.


 - Мы поженились с моим мужем очень давно, почти пятьдесят лет назад, когда я оканчивала институт. На дворе стоял морозный январь 1951 года, - начала свою исповедь бабулька-подросток.
 – Оба радовались и шутили, что такая удача, как нам, выпадает людям всего один раз в тысячу лет. Ведь поженились мы в одном тысячелетии, а «золотую свадьбу» будем справлять уже в следующем - третьем тысячелетии. Через три года в 2001 году мы отметили  бы это грандиозное событие. Все эти годы супружества промчались так стремительно, потому что нам было интересно вместе: в молодости с друзьями ходили в походы, позже, когда купили машину, ездили на ней по всей стране. Где только не побывали, каких красот не насмотрелись! Годы пролетали, а мы и не замечали, как старели. Мне казалось, что мой Котище, ой, извините,  Константин Борисович, ничуть не меняется - седеет только – и всё. Какие изменения происходили со мной, я не чувствовала и не обращала на это никакого внимания. В зеркало почти не смотрелась: краситься с юности не любила, кудри глупые накручивать не имела привычки. Работа у меня была строгая и суровая - сорок с лишним лет «оттрубила» судмедэкспертом.  Белый халат и шапочка - когда я при исполнении, халат или тренировочный костюм – дома. Стриглась всегда «под мальчика», обувь на высоком каблуке не носила, так как ноги очень уставали: весь день крутишься, как белка в колесе, ни разу и не присядешь. На службе пропадала сутками - очень любила свою профессию.  Даже на пенсию лет десять не выходила (всё боялась подвести коллектив, оставив его без классного специалиста). А вот муженёк свою работу недолюбливал. Отсидит положенные часы и домой спешит, чтобы к моему приходу ужин приготовить и побаловать меня вкусненьким. В нашем супружестве за быт, хозяйство, уют отвечал Костик. Я была - основной добытчицей денег. В нашем «департаменте» платили хорошо, плюс переработки, дополнительные сверхсрочные экспертизы, премии - «на круг» получалось вполне прилично. У мужа в конторе – небольшой оклад без прогрессивки. Изредка случались премии, но моего Константина Борисовича всегда обходили стороной, потому что видели его наплевательское отношение к своим обязанностям. Держали только за деликатный, несклочный, неподлый характер и за то, что безотказно выходил на всевозможные общественные работы: на овощную базу, в колхоз и добровольную народную дружину. Борборисыч, как называли его сослуживцы, был постоянным агитатором, членом избирательных комиссий и даже народным заседателем в суде, одним словом, для сотрудников своего отдела являлся удобной «палочкой-выручалочкой». Конечно, за эти выходы и нагрузки ему полагались отгулы. Свободные дни мой «хозяин» посвящал устройству и украшению нашей квартиры: что-то подкрашивал, привинчивал, подклеивал и прибивал. Руки – просто «золотые». Многое в доме было сделано этими руками. Очень хозяйственный был мужчина, впрочем, почему это был? Он и сейчас есть.
   Всю жизнь прожила я как за каменной стеной. Понятия не имела, как щи сварить или кашу, не знала, где за квартиру платить и каковы цены на продукты. Все эти вопросы решал мой благоверный. Он бегал по магазинам, доставал дефицит, не доверял мне покупать даже трусы с лифчиками. Всё сам, всё сам! Тётки из его отдела сначала подсмеивались и подшучивали над ним, а потом притихли и стали даже завидовать мне.
 - Какой заботливый муж, нам бы такого!
   Но таких, как он – один на миллион или даже больше. Бегать и искать замучаешься, а я, вот, нашла, жаль только - не ценила этот подарок Судьбы. Думала, что до скончания века будет длиться моя безбедная и беззаботная жизнь.
   В конце шестидесятых годов выделили мне на работе дачный участок в 6 соток. Место было очень красивое, правда, от Москвы – далековато. Костюша поставил на участке небольшой домик, соорудил сарайчик, парники, фруктовые деревья с кустами посадил. В общем, зимой у нас банки с соленьями-вареньями  в шкафу стояли рядами, хватало до следующего сезона. Мы делились запасами с друзьями и сослуживцами, в гости никогда без гостинцев не приходили. Хорошо, дружно жили, как мне казалось. Детей, правда, в нашей семье не было. Не случилось это чудо с нами. Верно говорят люди:
 - Счастья в одних руках много не бывает, обязательно избыток веселья и радости компенсируется какой-нибудь крупной бедой или чередой мелких неприятностей.
   Так и в нашей счастливой семейной жизни, где царили достаток, понимание и благоденствие, был один существенный изъян – отсутствие детского смеха. Мне, с моей загруженностью и постоянными неурочными вызовами на службу, думать о детях было просто некогда. Я была уверена, что декретный отпуск и частые больничные листы, связанные с хворями детей, повредят моей карьере и дальнейшему совершенствованию в профессии. Сначала мы откладывали вопрос рождения детей до получения квартиры, потом ждали, когда купим машину, дачный участок, а потом было уже поздно: все сроки вышли - и мой поезд деторождения ушёл. Костя мечтал о продолжении  своего рода. Бывая в гостях у друзей, с радостью возился с их ребятнёй. Во дворе нашего дома для местной детворы мастерил горки и ставил турники.
   Шло время. Постепенно разговоры о будущих наследниках затихли, и тема эта, по общему молчаливому согласию, была закрыта навсегда.
   С годами, достигнув кое-каких административных высот и став руководителем коллектива, я приобрела командный голос и повадки с повелительным уклоном. Начала отдавать приказы не только на службе, но и дома. Мой спутник жизни – неприметный сотрудник заурядной конторы, тишком и безропотно тащил воз нашего общего хозяйства. Бывало, на мой недовольный выговор вставал по стойке «смирно», щёлкал по-гусарски тапочками, шутливо выкрикивал: «Бу сделано!» – и уходил в свою комнату. Он никогда не обижался на мои придирки (или делал вид, что не обижается) - просто отшучивался. Любил делать мне подарки. Уж, не знаю, как образовывались у него, так называемые «подкожные» свободные деньги, но к праздникам и торжественным датам я всегда получала необычные сюрпризы и открытки со стихами. К пятнадцатилетию со дня регистрации брака, когда отмечали «стеклянную свадьбу», Костюша торжественно преподнёс мне несколько розеток для варенья из старого, может быть, дореволюционного стекла. Это была семейная реликвия – память о его маме. Розеток было штук шесть или восемь, за долгие годы многие побились, вот только три штучки и остались. В дополнение к этому основному подарку была приложена современная хрустальная ваза для цветов. Вторую вазу нам подарили  на «фарфоровую свадьбу» - в день двадцатилетия нашего супружества. А коты эти  смешные – все из коллекции супруга.
   У моего тихони никаких дурных привычек и странностей не было – не пил, не курил, даже футболом не увлекался. Будучи человеком довольно-таки скрытным и молчаливым, временами любил посмеяться и пошутить. Была в нём какая-то внутренняя тайна. Только сейчас я поняла, что загадочность прошлого его поведения происходила из-за нежелания открыть мне и окружающим свою маленькую слабость – он коллекционировал необычных, странных и нелепых котов, поэтому тайно посещал … антикварные магазины, «блошиные» рынки и даже помойки. С детства сидело в нём это увлечение. Конечно же, я знала про эту коллекцию - ведь  вся «стая» хранилась у нас дома. Подсмеиваясь над муженьком, иногда поругивала за его страсть. Костюха говорил:
 - Если ты мне не позволяешь завести живого кошару, придётся любоваться глиняными и фарфоровыми статуэтками.
   Я оставила мужа в покое («чем бы дитя ни тешилось…») и перестала обращать внимание на это художественно-кустарное безобразие. Свои эмоции я всегда подчиняла разуму. Мои природные данные - способность к глубокому анализу, дотошная наблюдательность - помогли стать высоким профессионалом в своём деле. Иной раз приходилось полагаться на интуицию, и она меня не подводила. Только в личной жизни я жила без оглядки, не раздумывала, не сопоставляла факты, не анализировала причины. Здесь мне интуиция не помогла – в конце жизни оказалась я жестоко обманута.
   Простите, я немного отвлеклась от котов и супруга.


   Мой муж был деликатным, мягким человеком. Ему очень подходило имя, которому он вполне соответствовал. Ведь «Константин» происходит от латинского корня - «постоянный, неизменный». Порой ворчала:
 - Котище, дружок, до чего же ты предсказуем, одинаков во все времена. Я безошибочно угадываю, что ты скажешь или сделаешь в следующую минуту…
Не знала я, не понимала, не хотела докапываться до сути его характера. Видела только внешнее неизменное спокойствие, а то, что внутри души его запрятана взрывная смесь постоянства с непостоянством, -  не прочувствовала.
    Последние годы моя «вторая половина» почти всё время проводил на даче. В Москве появлялся, чтобы купить мне продукты. Сама я в еде не привередлива: бутерброд, чай да варёные яйца – вот вершины моего кулинарного искусства. Выйдя на пенсию,  целыми днями валялась на диване с газетами, книжками и своей любимой собачкой Джулькой в ожидании появления своего супруга, чтобы пересказать ему очередной прочитанный любовный роман. Он в свои краткие приезды с дачи обычно бывал молчалив, сосредоточен на каких-то своих мыслях. Быстро выгружал продукты, говорил, что торопится на электричку (если приезжал без машины), и пулей выскакивал `из дому. Меня это устраивало. Я брала с полки очередной том и устремлялась в своём воображении в чужой, богатый событиями и приключениями иллюзорный, придуманный мир.
    Нет бы, заняться анализом нашей совместной жизни, приглядеться повнимательнее к себе и Косте, в конце концов, статейки почитать о влиянии имени на Судьбу человека. Из этих, казалось бы, глупых изданий я смогла бы почерпнуть, что носитель имени «Константин», обладающий врождённым чувством порядочности, даже в преклонном возрасте не откажется от похождений и авантюр. Вы можете возразить мне, что все эти книжонки, статейки – ересь, глупость и ерунда. Конечно же, да! Для умного просвещённого человека эти материалы хороши лишь в качестве растопки для печки или костра. Но в моём случае многие утверждения этих предсказателей и псевдоастрологов оказались пророческими. Жаль только, что прозрение пришло ко мне слишком поздно. Некоторые тайны приоткрылись бы мне гораздо раньше, кое-какие секреты смогла бы я разгадать, если бы попыталась нашу семейную жизнь препарировать и произвести экспертизу скрытых причин поведения своего муженька.
    Всё закончилось, вернее, обрушилось год назад. Летом, когда стояли тёплые солнечные денёчки, я пропадала во дворе, выгуливая себя и Джулечку до самой темноты. Вечером вошла в квартиру и в коридоре споткнулась о старый чемодан, который по обыкновению валялся на антресолях. Услышав знакомое шарканье тапочек, я крикнула:
 - Котович, это ты?
   В дверях комнаты появился муж с перекинутой через плечо спортивной сумкой. В руках он держал папку с документами. Лицо исказилось какой-то жалкой, испуганной улыбкой.
 - Лиза, - прошептал он, - я ухожу.
 - Пока, пока, - со смехом ответила я, ещё ни о чём не догадываясь, и с Джулей на руках направилась в ванную комнату мыть собаке лапы.
 - Ты не поняла меня, Елизавета, я ухожу … навсегда…
   Это официальное обращение ко мне: «Елизавета», - ударило, как плетью по моему сознанию. Не страшные слова: «Я ухожу навсегда», - вывели меня из состояния беспечной весёлости и загнали в ступор. Не эта фраза привела к осознанию наступившего финала, но тихо произнесённое: «Елизавета», - прокричало о начале конца. Никогда за все сорок с большим хвостиком лет супруг не называл меня полным строгим именем. Только ласково - «Лизонька», «Лизок» или шутливо - «Лизетта». Сухое, документально-паспортное обращение: «ЕЛИЗАВЕТА», - объявило о чрезвычайности происходящего.
   «Где начало того конца, которым оканчивается начало?», - эта избитая фраза стала метаться подстреленной птицей по черепной коробке, начала биться внутри моего взорванного мозга, сознания, подсознания и всего того, что было вздыблено и разворочено в голове словами мужа. Тут же внутренний голос заспорил сам с собой: «Не которым оканчивается начало, а которым оканчивается жизнь, вся жизнь!». Мне показалось, что душа и животворящая энергия моего тела медленно исходят, испаряются, как газ гелий из продырявленного воздушного шарика, и пустая сморщенная физиологическая оболочка сползает на пол. С собакой на безжизненных руках я опустилась на коврик. Джулька, почувствовав свободу, со звонким лаем радостно выскочила в коридор.
   Костя молча подошёл ко мне и, брызнув в лицо холодной водой из крана, привёл меня в чувство. Помог подняться и дойти до кухни. Усадив на стул, он произнёс:
 - Не спрашивай ни о чём. Я написал тебе, потому что высказать всё это в глаза, у меня нет сил. Прочтёшь и, возможно, поймёшь. Письмо у тебя на кровати. Прощай.
   Я не видела, как супруг вышел из квартиры. Почти беззвучно затворилась дверь, и наступила мёртвая тишина. Ходики на стене тоже на мгновение замерли и … начали отсчёт новой жизни, вернее, существования моей телесной плоти в мире холодного одиночества и пустоты.


 - Наталья, ты собираешься сегодня домой? Рабочий день уже закончился, иди сними кассу, - вернул меня к реальности голос продавца.
   Я быстро приняла выручку, спрятала ценности в сейф и вернулась к ожидавшей меня клиентке. Она сидела усталая, поникшая, как будто опустошённая. Было видно, что эти воспоминания дались ей с большим трудом.
 - Отдохните немного, Елизавета Андреевна, пока буду оформлять ваши вещи на комиссию, - обратилась я к старушке.
   Прекрасно понимая, что все эти хрустальные вазы и керамические коты не представляют собой никакой антикварной ценности, и место им – в обыкновенном комиссионном магазине, я начала заполнять квитанцию.
   После подобной сверхурочной работы мне предстояло пережить ещё один выговор с предупреждением и строгое внушение от хозяина магазина: было категорически запрещено брать на комиссию современные вещи, не имеющие художественной или какой другой ценности. Но каждый раз, когда приходила бедная старушка или старичок с советским ширпотребом или банальными малоценными штамповками, я принимала товар, ставила его в продажу и получала очередную словесную выволочку. Самое интересное и необъяснимое – почти всё это «барахло» в нашей лавке продавалось: не сразу, не быстро, но – продавалось. На каждый дурацкий товар рано или поздно находился свой заинтересованный покупатель.
  Я оформляла бумаги, а бывшая судмедэксперт сбивчиво и торопливо заканчивала свой рассказ.


  Оказалось, что Константин Борисович ушёл к соседке по даче – весёлой и говорливой Ильиничне. Была она всего на год моложе Елизаветы Андреевны. Муж её умер после войны. Она одна подняла троих детей и сейчас возилась с целой футбольной командой внуков. Любила печь пироги, варить варенье. С Борисычем подружилась давно на почве обмена всевозможными «маленькими хитростями», секретами по выращиванию овощей, варке компотов  или засолке огурцов и капусты. Многие годы помогали друг другу, выручали то солью, то деньгами. В результате оказались за одним большим семейным столом, за которым вечерами собирались три поколения жизнерадостных и добрых людей, а четвёртое – сопело рядом в коляске.
  В этом соседнем доме Константин Борисович почувствовал себя главой традиционной, патриархальной семьи, а не рядовым членом совместнопроживающего коллектива единомышленников. В новом семействе прадед Костя жил полноценной жизнью, а не выполнял отдельную, пусть даже и очень важную функцию, возложенную на него руководством семейной ячейки общества. Здесь его ласково называли: «Деда Котя», «Пра Ко» или «Котичка», а не пренебрежительно-грубовато: «Костюха», «Котяра» и даже «Котовская морда» (всё-таки жёсткость и безжалостность профессии наложили свой шершавый отпечаток на манеру поведения и чувства Лизы). О нём заботились, переживали, интересовались его самочувствием и дорожили мнением. Всего этого он был лишён в прежней семье, где крутились два винтика: Костик и Лизок – каждый сам по себе. Внешне - вроде бы и вместе, а по существу - врозь и в разные стороны.
   Вот такие сумбурные объяснения прочла Елизавета в последнем послании своего бывшего законного супруга. Какие-то причины ухода она поняла и приняла, но основной вопрос так и остался без ответа, мучая до сих пор своей неразрешимостью: «Чем же та, другая лучше?». Этот вопрос, падая, как камень в воду, рождал новые вопросы, расходящиеся от основного волнами-кругами: «Чем приворожила? Какими формами и движениями завлекла? Какими словами и травами заколдовала, одурманила?». Нет ответов на эти риторические вопросы, не приходит успокоение и примирение с теперешним неопределённым положением и одиноким житьём-бытьём. Приходится самостоятельно бороться Елизавете Андреевне с бытовыми проблемами, слоняться по магазинам, готовить еду себе и собаке. Вернее, сначала – собаке, а потом, если силы останутся, и аппетит не пропадёт, то и себе что-нибудь из полуфабрикатов быстренько «сварганить».
   Бывший спутник жизни, уходя в новую семью, предложил такой полюбовный раздел имущества:
   себе – дачный участок с садовым домиком за 170 км. от Москвы и старенькую «Копейку» (автомобиль «Жигули» первой модели);
   Елизавете – большую двухкомнатную квартиру на Преображенке со всем скарбом и бесценной коллекцией «уникальных» котов.
   Гордая Лизетта не стала вредничать и выторговывать себе кусочек побольше. Она осталась жить с Джулькой в своей квартире. Константин Борисович «перелетел» в новое гнездо, которое после объединения и перепланировки участков, превратилось в «загородное поместье» размером, аж, в 15 соток (у «молодайки» Ильиничны крайний участок был законно увеличен на 3 лишние сотки).


   Так, Елизавета Андреевна в свои семьдесят три года начала одинокую самостоятельную жизнь.
   После первого своего посещения старушка стала частенько заглядывать в нашу антикварную лавку, поддерживая своё более чем скромное выживание небольшими денежными «инъекциями» от продажи всевозможных статуэток, жестяных расписных коробочек, старых кружевных воротников и полушалков. Особым спросом пользовались котики, которые распродавались на «Ура!» поодиночке и оптом (весьма кстати в 1999 году по восточному календарю наступил год «Кота»).


  Я выплеснула эти воспоминания на своих подруг и стала разливать шампанское из заключительной бутылки. Как будто специально для иллюстрации моей истории из радиоприёмника зазвучал проникновенный и бередящий душу романс: «Не оставляй меня одну… иначе просто пропаду…». Это ещё больше усугубило наше «весёлое» настроение. Нинулька, всхлипнув, произнесла:
 - Значит, уйти никогда не поздно? Так получается?
 - Так, так, - проворчала премудрая Ирусик, - у этих блудливых котяр и котищ всегда так. Ведь, мужчина до самой смерти остаётся желанным женихом.
   Танюшка, задумавшись, молчала. Серьёзная Ольга подвела всему философский итог:
 - Постоянство мужчин – быть непостоянными.

  А вчера неожиданно мне позвонила Татьяна и сказала, что…
  Но её рассказ я приберегу до следующего - юбилейного дня рождения. Приходите - повеселимся…