4 глава Мишка Серега и я

У Клайва Льюиса, в одном из его произведений, я встретил удивительную по глубине простую мысль. Если вы сейчас в раю, если у вас в душе рай, то и ваше прошлое кажется вам раем. А если вы сейчас чувствуете себя как в аду, то таковым вам кажется и ваше прошлое. Ваш взгляд в прошлое, ваша оценка прошлого зависят от вашего сегодняшнего самочувствия. В раю нет места для печали и грусти ни по поводу маленьких трагедий, ни по поводу больших, ни по поводу маленьких потерь, ни по поводу больших. Почему?  Те, в ком есть любовь, воскресли и смеются, те в ком не было любви, те и не существовали вовсе. Что грустить о миражах?

Почему я об этом вспомнил? Мне казалось, что Армен слишком часто погружается в свое детство, в какое-то странно-бесконечное и полное детство, которое начиналось не в 1969 году, в году его рождения, а от начала времен.  Мне было очень интересно узнать про детство Армена в стране, отгороженной от свободного мира, за железным занавесом. Было странно найти так много общего с человеком, который вырос в другой социальной и языковой, культурной среде. Я разгуливал по Капану и понимал, что декорации его детства не сильно изменились – за последние двадцать лет было построено только пару новых зданий. Как мне говорили, изменились только первые этажи, многие квартиры превратились в магазинчики и офисы и оделись в пластик. И еще, старый советский автопарк разбавился западными машинами не первой свежести. Я смотрел на эти декорации и удивлялся, как в них вмещался такой красивый, пестрый, бурлящий, веселый и красивый и бесконечный мир, о котором Армен рассказывал. Огромное невидимое вмещалось в маленьком видимом.

Однажды я спросил у Армена, какую книгу он запомнил с детства больше всего. Я хотел найти какой-то ключ к его душевному миру и воспоминаниям. Нельзя сказать, что я ожидал услышать что-то знакомое, хотя уже понимал, что хорошая детская литература Запада не встречала никакого железного занавеса на своем пути в Советский Восток. Ответ Армена был странным – удивительным было не название незнакомой книги – «Мишка, Серега и я», а то, что Армен назвал книгу, сюжет которого он практически не мог пересказать. Он только помнил то, что это книга о дружбе трех совсем не похожих друг на друга восьмиклассников из Москвы. Еще, кажется, там была история первой любви кого-то из трех друзей, или сразу двух из них, но Армен точно не помнил. Немало трудов мне пришлось приложить, чтобы понять своеобразие его памяти.

Книга просто была кодом доступа к памяти о реальных событиях его школьной жизни, о его тройственной дружбе, о первой любви одного из них. Реальные, созвучные книге события, тоже были в восьмом классе. Один из них, Самвел, влюбился в одноклассницу, случайно (или закономерно) откапал эту книгу в школьной библиотеке и заставил прочесть двух других. Трое друзей приобрели таким образом тайные знания о дружбе и любви, о которых другим одноклассникам было неведомо. Почти три года они жили тайной жизнью, в центре которой были безответные любовные переживания Самвела. Почему безответные? – потому что приличной армянской девушке старшего школьного возраста нельзя влюбляться, отвечать на попытки пылких ухаживаний, показывать свои истинные чувства.

Страсть и переживания влюбленного друга были так сильны, что двое других были полностью поглощены этим, не оставляя времени и сил, чтобы самим в кого-то влюбляться. «Я так и уехал в Москву нецелованный» – часто шутил Армен. Не верю, что Самвел и ее возлюбленная были причиной тому, что он уехал из Капана нецелованный, к слову сказать, они в итоге поженились и по сей день живут в Капане. Армен был нецелованный, как и сотни его сверстников и сверстниц середины 80ых, хотя и многие хвастались  небывалыми любовными приключениях. Таковы были нравы того времени, разрушенные ныне. Строгие ограничения того времени заставляли чувства проявляться как то иначе, более романтично, платонически. Как бы там ни было, за отсутствием собственной любви, Армен переживал чувства Самвела к Ануш как свои. Был неутешен от отверженности Самвела и был счастлив от его же надежд.


Армен показал скамейку в парке перед музыкальной школой, где он, Самвел и Рудик (третий из друзей) часами сидели и смотрели на балкон Ануш на седьмом этаже. Ждали, когда Ануш покажется на балконе, как будто не хватало ежедневного шестичасового обозрения ее в школе. Но на балконе появлялись родители Ануш и юные партизаны залегали за кусты, чтобы стать невидимыми. В итоге все равно на Самвела пожаловались в школу за слишком ранее проявление пылких чувств, и его горю не было конца… На той же скамейке все трое решили создать рок группу, но этой идее не было суждено осуществиться, и не только потому, что никто из них не умел прилично играть на музыкальных инструментах. Во-первых, не так легко было достать инструменты, что нам на Западе может показаться странным. Но еще важнее, что у всех отличались вкусы – Армен любил тяжелый рок, Самвел русскую пополярую музыку, а Рудик - стиль армянской музыки, называемый «рабиз». За память Армена не ручаюсь, прошло 25 лет с тех пор.

До Ануш у Армена и Самвела была другая любовь и другая кодовая книга. Любовь была к футболу, а книга – «Пеле, Гаринча, футбол» русского журналиста Игоря Фисуненко. Рудик в этой кодировке не участвовал, никто и ничто не смог бы в нем пробудить любовь к спорту. Пеле был кумиром Армена, Гаринча Самвела. В Гаринче было больше артистизма и нестандартности и Самвела это бесконечно пленило. Самвел даже стал хромать на одну ногу, подражая Гаринче, или у него были проблемы с ногой на самом деле, сейчас трудно вспомнить. Через несколько лет и Ануш упала на школьной лестнице и сломала ногу, не знаю, случайно это или какая-то связь все-таки есть.

На днях мы ждали Ануш недалеко от мэрии, где она сейчас работает. Армен показал мне на огромные кучи желто-красных платановых листьев и сказал
- в таких же кучах и мы валялись - я с одноклассниками Самвелом, Арутом, Ваче. Все детство провалялись.

Пятипалые листья платана казались мне первым мостом, соединяющим мое детство с детством Армена. Наверное, вне зависимости от социального строя и языка, дети валяются в огромных кучах опавших осенних листьев одинаково.

- смотри, как ловко они преодолевают полосу препятствий, - я показал на молодую пару на тротуаре вдоль реки Вохчи. В полосу препятствий тротуар был превращен мощными платановыми корнями. Когда-то, кто-то с кем-то не посоветовался, потому что такая картина была по сему городу. По тому, как капанцы ловко и безразлично преодолевали такие отрезки тротуаров, можно было с уверенностью судить о том, что они этому учились с самого детства...

После мэрии прошлись к дворцу культуры мимо дома, где жила учительница географии Армена. Он тепло вспоминал о ней, тепло вспоминал всех учителей.

- я хорошо знал географию, очень хорошо, все детство на четвереньках ползал по огромным географическим картам, которые я стелил на полу. Глазами провожал все кривые пути пароходов, изображенные пунктирами. Из Нью-Йорка в Лондон, из Сан Паоло в Лиссабон. Одно колено на Аргентине, другое колено на Конго, локоть на Италии. Чувствовал себя хозяином мира.
Я с интересом слушал Армена, втянутый в его историю познания мира.

- опиши свое детство в десяти словах, или фразах, ассоциациях, - осмелился я на провокационный вопрос.

- попробую… белое здание школы, футбол, дружба, чудак в очках, не от мира сего, пионер, книги… библиотеки, природа, мечты, фантазии, много тайн, тайных влюбленностей, энтузиазм, надежды… сколько получилось? Больше?
- Больше, - засмеялся я, - зря остановился.
- Мое детство во всем, о чем ты напишешь, - Армен наверное догадывался, что я когда-нибудь запишу все, о чем мы говорили…