Западня

   Марк подошел к их кафе в восемнадцать десять, заказал кофе, попросив принести вторую чашку, когда появится та, кого он ждет. Девушки за стойкой понимающе улыбнулись и пообещали, такую просьбу от него они слышали не раз.  Он расположился за одним из выставленных по теплому времени на улицу столиков, лицом к бизнес-центру через дорогу наискосок, из сверкающих стеклом и металлом дверей которого вышел несколько минут назад. Катя работала там же, правда, на другом этаже, и они лишь изредка могли позволить себе пошептаться минут пять на площадке спиральной лестницы, пронизывающей здание от стеклянного фонаря на крыше до мраморного холла внизу. Сотрудники разнообразных, «продвинутых» и богатых контор были замурованы электронными замками в отдельных коридорах, больше пересечься негде. Время обеденных перерывов у них не совпадало.
   Он кинул взгляд на часы. Катя может опоздать, она почти никогда не приходит вовремя. Если задержится на полчаса, у них не останется времени, сегодня в половине восьмого он должен забрать сына из бассейна. 
   Так больше продолжаться не может, подумал он. Надо, в конце концов, решиться. На что? Порвать с Катей? Отказаться от их ежедневных коротких встреч в этом кафе и редких – ох до чего же редких! – одним мигом пролетающих трех-четырех часов в номере недорогого отеля? Но Катя? Его Катя, Катенька, Каток, Котенок? Представив, что она, такая нежная, покорная, ни в чем не виноватая, станет чувствовать себя отвергнутой, покинутой, брошенной, он безнадежно вздохнул. И жена – тоже нежная, преданная, заботливая, да еще с больным сердцем, которое нет-нет, да и дает о себе знать – ни в чем не виновата. И одиннадцатилетний – самый трудный возраст – сын, глядящий на него как на бога. Нет, он не решится их бросить…  И Катю тоже не может. Не сможет отказаться от любви, которая сладкой занозой ноет в сердце уже третий год.
      Катя появилась через сорок минут. С  трудом сдерживая раздражение, Марк проговорил:
   - Не понимаю, почему ты всегда задерживаешься на работе?
   - Я не могу отказывать шефу, если он просит, - виновато улыбнулась она.
   «Не могу отказывать». Услышав это от нее, такой податливой, такой готовой ко всему, Марк мог представить лишь одно. Ее шеф, мерзкий лысоватый одышливый толстяк, говорит в конце рабочего дня: «Катюша, ты сегодня не торопишься? Это не займет много времени». И она с послушной улыбкой расстегивает блузку, привычно присаживается на стол, а этот боров тянет свои толстые губы к розовато-коричневым бутонам ее грудей,  лезет жирными руками под юбку, раздвигает ей ноги…
   Глаза Марка потемнели от ревности, на некоторое время он оглох, дорисовывая в воображении, каким именно способом она ублажала своего шефа.
   - … пришлось еще купить ей мороженое. Люська такая забавная, и знаешь, по-моему, очень умненькая для своих лет. Александра была так благодарна, что я ее выручила! Вот, коробку конфет всучила.  Бедняжка! Эти астматические приступы ее доконают – осенью она не может выйти из дома.
   - Так ты отвозила домой дочку шефа? – сообразил, наконец, Марк.
   - Да, мой милый, я уже пять минут тебе о ней рассказываю.
   Он взял ее руку и сжал, а Катя по одному взгляду поняла, что он опять приревновал.
   - У нас есть время? – спросила  она, заглядывая в любимые глаза.
   Марк покачал головой.
   - Занятия  у сына заканчиваются через полчаса. Я еле успеваю.
   Он поднялся из-за стола, наклонился, поцеловал подставленную щеку и пошел в сторону стоянки. Катя  безнадежным взглядом провожала понурую спину, которая вскоре исчезла в толпе.