Из сборника рассказов Глаза зелёные

 КРОЛИКИ.


«Мир возвратился в бабочку. И бабочка улетела с миром! Случилось! Склевала бабочку случайная птица. Я верю птице. Не стало ей места в мире. Она ведь склевала место, в котором должна находиться. И сам я во всём виновен! И сам я всё это затеял! Как шарик ватный, меж пальцами мёртвая птица».
Это, своё детское стихотворение, прочитала Анна Савишна моей маме и Буне (по польски «буня» озночает «бабушка») за картёжной игрой в «дурочка».
Прочитала, задумалась, грустно улыбнулась и предложила всем пойти в дом, пить чай. Был август, поэтому к чаю подовали чёрную смородину перетёртую с сахором.
Анна Савишна соседка папиного брата,  дяди Коли, у которого мы живём всё лето, как на даче. Жить в городе летом вредно, считает мама, и вывозит семью в Ирпень; где есть лес, река и много солнца.
Анне Савишне за семдесят. У неё уютный дворик заросший спарышом и высокими деревьями. Акаций в дворике посажены так, что образуют круг, внутри которого распологается стол, скамейки и блюдце с водой для кошки.
Буня к акациям относится с опасением; считая, что рано или поздно, одна из них надломится, и кого нибудь пришибёт.
Буня с Анной Савишной симпотезируют друг другу. Обе они до революции закончили гимназию. Во всяком случае, они не дерутся, и понимают с полу слова каждого, кто моложе их.

В ту субботу было жарко. Парило к дождю. Мухи садились на моё лицо; делали короткие пробежки; топтались на месте и только потом, улетали.
- Давай руку. Пошли!!!! – сказала мне мама толкая пальцем в спину.
- Больно! – я капризничал и упирался.
- Не придумывай. Дождь собирается, за час нужно успеть дойти.
Взяв меня за руку, мама заперла двери на ключ и, запихнув потемневшую  от времени железку под коврик, двинула к «задней» калитке в нашем саду, очень энергично!
Пройдя мимо выгребной ямы в малиннике; нарвав соседских вишен на дорожку; мы вышли в сосновую посадку перегрёбанную курами. Хвоя хрустела под нашими ногами. Было душно. Куры с открытыми ртами лежали на боках, хекая, как набегавшиеся в поле собаки. Август заканчивался. Электричка – «зелёная цаца», уносилась с Ирпенской платформы в Киев. Мы углубились в лес.
- Всё Женчик, кто опоздал, тот не успел. Последняя электричка в десять вечера, и приветик! До утра, только поезда дальнего следования. Гляди под ноги, здесь много битого стекла.
Мама шла, широко шагая по тропинке, волоча меня за руку. Я отрывал свою руку от маминой руки, смотрел на пауков, хмурился. «Господи, как же ей сказать об этом?»  - думал я посвистывая от ужаса. В сандалиях, на босую ногу, я выглядел младше, своих десяти лет.
Пройдя метров триста вдоль заборов, мы замедлили шаг, потому что, увидели человека. Застряв палкой в заборе наш сосед - Адольф Иванович Мечик, в военном френче стоял на четвереньках. Мама от неожиданной встречи крякнула, и резко тормознула.
- Солнце стой, мы чуть-чуть поспешили с тобой. Где-то у меня стакан тут был? Вишни из кармана в стакан переложим. Скажем, что наши. А то знаю я его, подумает, что это мы, все его вишни сожрали.
Адольф Иванович жил в домике, что примыкал к забору дяди Коли со стороны гаража и леса; а с севера, к хозяйству мясника Йоси, у которого рос глухонемой и дефективный сын.
Адольф, не вставая на ноги, поклонился нам, точнее мотнул головой, как конь напившейся из ведра. Мамочка улыбнулась, и пальцем поправила босоножку. Она прошептала, не двигая губами.
- Черт, но где же это он, стакан. Женька, подожди меня! Должен быть, стакан.
Я с любопытством стал рассматривать дяденьку в парусиновых туфлях. Мамочка не найдя, что искала, улыбнулась Адольфу, ещё приветливее.
- Здравствуйте Адольф Иванович! Вам помочь? Зачем вы это? Что случилось то, о господи? Ужик там!? Или другое что?
Мечик не меняя позу, ещё дальше запихнул палку в щель. Мама вложила мне вишенку в рот.
- Ешь сына. Косточку сплюнь.
Адольф выгнул спину.
- Бутылочку достою, – Адольф встал на колени, - Здравствуйте Валюша, какой-то болван забросил бутылочку. Копейка, какая ни какая.
Он вновь нагнулся, и палкой стал тащить на себя, кучу листьев. Тёмная бутылка появилась у него в руках.
- Вот чёрт – надбитая! Я так и знал. Так я и знал!
Мечик встал с четверенек и уставился на нас сквозь очки. Мы с мамочкой молчали. Выпрямившись, сосед повесил клюку на руку, отёрся платком, посмотрел на часы.
- Скоро в город съезжать будете? Вы ведь учительница?
Мама улыбнулась.
- Есть ещё пару недель. Как здоровье ваше?
Мама знала, о чём нужно спрашивать этого чудака. Адольф был знаменит тем, что боялся смертельных человеческих болезней, все симптомы которых находил в своём организме, но не признавал врачей; отчего лечился самостоятельно, читая медицинскую энциклопедию, и какие то «Тёмные аллеи».
Мама поправив волосы на голове, спрятала руку перепачканные вишнями за спину.
- Плохо дорогая моя. К моему большому сожалению, очень плохо здоровье моё.
Адольф отшатнулся от ограды, пнув ногой сыроежку.
- Очень плохо. Болит грудь, словно из головы в туловище, сквозь горло, корень хрена пророс.
Мама сделала грустное лицо.
- Мне очень жаль Адольф Иванович. Я думаю всё наладиться.
Адольф протёр палку носовым платком.
- Прощайте, мне пора. 
Мамочка пожала ему руку.
- До свидание.
Мечик пошёл к себе, а мы  в сторону Дуба.
В воздухе летала паутина. Над землёй жужали пчёлы. Я убегал от мамы, петлять между сосен, играя в дикую лошадь.
- Ма, зачем Адольфу бутылки? На вот, маслёнок.
Мама приняла от меня грибок, и наколола на сучёк, для белочки.
- Он бутылки сдает в магазине. Ему деньги нужны. Не спрашивай банальности.
Мама запихнула мне в рот ещё вишенку.
- Иди ради бога, прямо.
Я опять «ускакал».
- Куда идём? – спросил я маму с большого растояния.
- К Минихам. У Минихов яблок много.
Запахло дождём, затем дятел застучал по соснам, и этот стук, эхом покатился по лесу, где-то в вышине.
- Чёрт, сумку я забыла. Стой конь ржаной.
Я остановился, наткнувшись на мамину спину.
- Что, обратно?
- Возвращаться, плохая примета, - мамочка задумалась, словно деревья «в уме» посчитала: - Ладно, побежали, кто первый Дуба коснётся, тот выиграл!
- Что выиграл?
- Да побежали уже! 
Я первым прижался к дубу животом.
- Ма, ты знаешь?
- Что?
Ма поцеловала меня.
- Ма, ты знаешь?
Я взял маму за руку.
- Ма, ты знаешь; я за гарожем играл в индейцев, и метнули копьём в Адольфову курицу.
Мама больно сжала мне руку.
- Попал?
Я спрятал руки за спину.
 - Курица лежит в смородине на спине. Глаза  открытые. Дышит, но не ходит. Мне её жалко, я её боюсь.
Мама присела на корточки.
-  Нет, ты все-таки гад. Вернёмся, ночью  закопаем. Адольф если узнает, Колю со свету сживёт.
Мне стало легче от того, что я признался в сделаной гадости,  я повеселел.
- А может, съедим её, а? Целиком, на палочке зажарим, в костре…
- Ты  голодный?
- Нет.
- Хорошо, тогда закопаем.
Дом Минихов за высоким забором, располагался на улице, ведущей к торфяным полям и речке. Минихи «старики» знакомые Буни, ещё по Немирову; а Минихи «дети» - с мамочкой ходили в одну школу. Живут Минихи в большой усадьбе. Старики, в красном домике из кирпича в глубине сада; а Левик и Севик, в домище, с отдельными выходами и «греческими» колонами у дверей. Братья, толстые дядьки в сатиновых трусах, похожи друг на друга, как «сахарные петушки» на палочке, что продают на базаре цыгане. Я их не люблю, дядьки плохо пахнут. К тому же, оба они очень важные, потому что работают, в каком то министерстве. Мама глянула на небо.
- Вон видишь калитку с нарисованной розой, это Минихов калитка. Побежали.
Гром громыхнул уже совсем рядом; там, в пространстве, где железнодорожный мост через речку Ирпень, напоминал гусеницу, сверкнула крупная молния. Стало так тихо, что я услышал, как стукнулись вагоны товарника на станции; отсюда вокзала не было видно, доносились лишь диспетчерские переговоры по радио и паровозные свистки. Ещё псиной запахло; перед дождём, всегда собаками пахнет; и ещё курица, снёсшая яйцо, громко закудахтала за миниховым забором.
- Чего это? – я дёрнул маму за руку.
- Темнеет быстро! Гроза приближается!
Низкие, тёмные тучи, набежали неизвестно от куда, и стали раскачиваться над нами, как привязанные к причалу лодочки.
На скамейке у калитки Минихов сидела старуха. Она шаталась туловищем и шевелила губами. На старуху был надет мужской пиджак и валенки. Белый платок завязаный на затылке узлом прятал в себе бабину голову.
- Здравствуйте бабушка. Минихи у себя, не знаете? – мамочка улыбнулась.
Старуха подняла лицо:
- Шла за керосином, зевнула .... тут вот, прямо вот тут вот, золотой зуб из пасти и выпал. Не нашла я его в пыли. Разорена я теперь дочка. Беда.
- Что? Бабушка, что? Гром, не слышно вас!
От ветра, задрав хвосты выше голов, вороны зашатались на ветках липы.  Проехал дядька на велосипеде, дрынча блестящим звонком на руле. Я сел на скамейку и сказал:
- У меня песок в сандалиях.
Мама толкнула меня.
- Потерпи. Отворяй калитку!
Я подчиенился. Мы вошли во двор.
 - Минихи вы где? Эй, есть кто нибуть дома?
Жёлтая собака умно посмотрела на нас из будки.
- Минихи!
Блеснула молния. Одновременно бабахнул гром. От страха я присел на корточки.
- Минихи вы где?
- В Караганде.
Из под навеса у дома вылез Лёдик с полотенцем на плече.
- Чего не отвечаешь сразу?
- Пришли? – Лёдик причёсывался.
- Пришли. Чего уставился? Дед где?
- Толик где? Старики спят. Уморило перед грозой…
- Толик в городе. Я одна. Яблок хочу. Дед обещал. Жлоб ты Лёдя, одел бы штаны всё-таки…
С улицы что-то глухо толкнулось о забор,  и Костька с трудом вкатил во двор, чёрный велосипед со здоровенным мешком на багажнике. В мешке была наломаная Костькой полынь. Полынью Минихи кормили кроликов.
- Здравствуйте тётя Валя. – Костька вытер рукавом лоб.
- Здравствуй Костя, - мама улыбнулась.
В отличие от меня, Костька был серьёзным мальчиком. Поздоровавшись с мамой, Костька пожал мне руку, и ушёл в дом. Лёдик приняв у сына велосипед, и сосредоточено глядя то на меня, то на маму, задумался. Мамочка ещё раз спросила его:
- Ну, так что нам делать? Домой возвращаться? Что стоишь? – она начинала злиться.
- Не нервничай! Пошли Валька в сад, покажу чего. Женька, останься с Костькой, мы быстро. Валька пошли…
Я надул щёки.
- Нехочу оставаться, я с вами хочу. Ма?
Миних подтянул трусы:
- Валька, скажи ему.
Мама ничего не сказала. Я пошёл с ними.
У Минихов в саду стояли клетки для кроликов. Мы остановились перед первой из них. Под клеткой лежала солома покрытая кроличьими «горошками».  Воняло. Лёдик почесал живот.
- Ты такого Валька ещё не видела. Щяс. Я тебя удивлю.
Миних приблизился к клетке с серьёзным лицом.
- Щяс. Жаль, Толяна нет. Он бы оценил. Подожди, я приготовлю артистов, он точно бы оценил…
Открыв дверцу клетки, Лёдик за уши, вытащил большого, белого кроля.
- Во! Красавец, а?
Кроль дрыгал жёлтыми от навоза лапами и смотрел на нас красным глазом, как-то сбоку, с испугом.
- Самец.
Сказал Миних и покашлял.
- Смотри.
Мама оглянулась, проверяя глазами, где я. Я стоял рядом, внимательно наблюдая за взрослыми. Левик открыл соседнюю клетку, и бросил белого кроля вовнутрь.
- Зачем ты это? – мама покраснела, и опять посмотрела на меня.
- Подожди, щяс увидишь!
Захлопнув дверцу, Миних прижал её спиной. В этой, другой клетке, держали серую крольчиху породы «великан». Своими длинными ушами прижатыми к спине, крольчиха напоминала троллейбус с отведёнными от проводов штангами. Морда у неё была противная.
- Видишь, знакомятся – Миних отошел от клетки вытирая руки о трусы.
Мама ничего не ответила, и как мне показалось, с наигранным равнодушием, стала молча ждать, что же будет дальше.
Кролики обнюхали друг дружку сзади и спереди; попрыгали по кругу, и белый самец, выставив два уха вперед, влез на крольчиху, и быстро быстро, задёргался мешковатым туловищем, ритмично и громко барабаня лапами об пол. «Дурак Миних. Если бы Колька это увидел, он бы решил, что отец у него больной…» подумал я, отходя от клетки.
- Дурак, ты Лёдик – мама стала подталкивать Миниха в спину: - Как дитя, ей богу. Веди к старикам. Солнце пошли, не смотри туда, дядя шутит.
Мама рассердилась. Лёдик был доволен.
- Да ладно вам. Старики у себя, иди сама к ним. Курносый, ну что, понравилось? Говорил  я тебе, не ходи, а ты попёрся. Я не виноват.
Я показал ему язык. Хлынул ливень. Намокшая жесть на крышах клеток изменила цвет, с карнизов дома потекла вода в бочки. Мокрые куры, опустив хвосты, спрятались под навесами.
В тот день, мы остались ночевать у Минихов. Неохота было возвращаться домой по мокрому лесу. Спали у стариков, на железной кровати, «валетом». Луна светила в окошко. Дождь прошёл, небо расчистилось, были видны звёзды. Отовсюду капала вода. Дед Миних приготовив нам два ведра с «падалкой», определив их стоять до утра в коридорчике.
- Валька, ведра вернёшь, - сказал Миних, вставая с табурета: - Приходи через неделю - ещё дам. Пропадает добро.
Дед закрыл за собой дверь, и включил у себя в комнате телевизор. Я посидел за столом у окна. Над столом висела картина, с дикими кабанами, поедающими картошку высыпаную на снег перед домом лесничего. Стол шатался. Мама сказала мне, что запомнила этот стол, когда была ещё маленькой.
- Ма?
- Чего?
- Мама, я заметил, там, где у всех дядь яйца, у Адольфа жёлтые пятна на брюках были. Почему?
Мама заскрипела пружинами кровати.
 - Не говори ерунды. Ну, Адольф, дядя такой. Мы все будем такими, если доживём, не дай бог, конечно. Спокойной ночи.
Я надкусил яблоко. Яблоко оказалось кислым, и я его выплюнул.
- Что там? – спросила мама, уже засыпая.
-  Яблоко кислое.
Она отвернулась к стенке.
- Кошка сдохла, хвост облез! Кто промолвит, тот и съест. Спи.
- Сейчас, не считалось!
Я быстро укрылся с головой, и сразу же заснул.
Снился мне папочка, в зимней шапке.