Жизнь - это вопрос времени

 
Пусть слова сверкают золотинками,
И не год, не два, а целый век!
Человек не может жить инстинктами,
Человек - на то и человек!

И уж коль действительно хотите,
Чтоб звенела счастьем голова,
Ничего-то в сердце не таите,
Говорите, люди, говорите
Самые хорошие слова!



  Обоим  влюбленным  было за пятьдесят: Груне - пятьдесят один год
и  Стасу -  пятьдесят шесть. Когда началась у них эта странная,
смешная  и  печальная  любовь,  не  знал никто в их родной Хацапетавке, да и не старался
узнать:  там  люди  молчаливы,  и скрытность их естественна, как естественно
молчание  зеленых  мхов,  безгласность  снега  и  глубокая  тишина невысоких
небес.  Оба  они  вдовели, но каждый в браке своем жил
хорошо,  как  это  принято  у  молчаливых  людей,  которые  не  кричат  и не
жалуются;  и  у Груни был сын, высокий, худой  склонный к чахотке, работящий
Влад  а  у  вдовца  осталась  дочь,  уже немолодая и некрасивая девушка, с
широкоскулым  злым  лицом  и  водянистыми  глазами.  Ее  серо-желтые  волосы
напоминали  парик  у  дешевых  кукол,  а юбка непонятного цвета и вылинявшая
кофточка  имели  такой  вид,  как  будто больше всего на свете ненавидит она
свою одежду. Звали ее Маня.
     Но  далеко  позади, когда еще не
рожались  на  свет эти дети вспоминалось старикам нечто милое
сердцу,  что  и  было,  вероятно,  началом  их необыкновенной любви. Однажды
летом,  идя  каждый  по  своему  делу, они встретились в лесу и молча прошли
вместе  восемь  километров;  у большой дороги они простились, и каждый пошел
дальше  по  своему  делу:  Груня,  тогда  еще  девушка,  готовилась  к своей
свадьбе,  а Стас, тогда еще жених, готовился к своей. Только всего и было;
впрочем,  прощаясь,  Стас  долго  держал руку девушки, а она долго держала
свою  руку в его руке, так они долго молчали и оба смотрели в сторону.
Это  было  летом,  у  большой  дороги,  на опушке леса. Стас  увидел возле
трухлявого  пня кустик земляники, которой много уродилось в то лето, а Груня
слушала,  как звенят бубенцами невидимая в лесу корова и теленок; но сказать
они ничего не сказали и молчания своего не нарушили.
     Овдовев,  они стали чаще видеться друг с другом, но не так часто, чтобы
это   бросалось   в   глаза.  Дома  их,
проконопаченные  мхом,  почерневшие  от  снега  и осенних дождей, находились
рядом,  и  смежные  небольшие участки их земли разделялись гнилым старым забором из
наклонных  черных жердей; в одном месте верхние жерди проломились, и тут был
лаз,  которым  они  пользовались для соседских деловых отношений. И у Стаса
его  неширокая полоса земли была под травою, и не было на ней ни кустика, ни
дерева,  а  у Груни часть  земли запахивалась сыном под овес, и был, кроме
того,  кусок серого корявого леску, откуда брали сучья на зиму,а летом баловали себя ягодами. Вокруг, до
самого  черного  сплошного  леса  на холме, стояли одиноко такие же домики и
такие  же  заборы,  и  жили  в  них  всё такие же семьи. Вероятно, все они находились в
далеком  родстве,  как  в  родстве  состоят  и деревья в лесу, родившиеся от
общего семени.
     С  любовью  своею эти двое не торопились, и она росла медленно,
как  всякая  поросль:  весною и летом быстрее, зимою совсем останавливалась;
очень  возможно,  что  они  просто не замечали течения времени или не видели
ему  конца.  Поэтому, когда  решили  они  пожениться,  то  встало перед ними новое
препятствие:  по  строгому  закону их хутора,  старики  за пятьдесят лет могут
венчаться  только с разрешения своих детей. Они знали и раньше про этот закон, но,
может быть, им не хотелось про него думать,а тут пришлось.
     Происходило  это  весною, в мае, когда всякая любовь шагает быстро; но,
хотя  день  был  ясный  и теплый, сидели они в избе у Груни, на чистой лавке, перед
закрытым   окном,  за  которым  неясно  желтел  луг  в  золотых  скромных
цветочках. И оба думали....
     - Влад не позволит, - сказала Груня.
     -  Нет, позволит. И моя Манюша позволит. Как ей не позволить? - сказал
Стас.  У  него  были  рыжие  бачки  кустиками и красное сморщенное лицо; с
годами он стал легкомыслен и самонадеян.
     - Нет, не позволит, - сказала Груня.
     И  Влад  действительно  не  позволил.  Через неделю вечером, у того же
окна,  он  выслушал  просьбу  матери и долго молчал, сжав тонкие серые губы.
Вероятно,  он был удивлен, но не показал этого, и в его голубых, как кусочки
стекла,  маленьких  глазах нельзя было прочесть ни удивления, ни сочувствия,
ни гнева. И, помолчав еще, решительно и коротко сказал:
     - Нельзя.
     - Почему нельзя? А если можно? Ты подумай,сынок, я подожду.
     Но и еще подумав, он так же коротко и решительно ответил:
     - Нельзя.
     Потом  они  еще  час  сидели рядом на лавке и молчали. И в тот же вечер
такой  же  ответ  получил Стас от своей дочери. Ну и злой же ответ был и
быстрый, но Стас не сразу поддался, даже кричал и обругал свою дочь:
     - Сатана!
     А  у  той  побелел  нос  и  покраснели  скулы,  и  видно  было, что она
ненавидит не только платье свое, но и глиняные волосы, и отца, и весь свет.
     Через  час их родители сошлись у забора. Они не назначали свидания,
но так случайно вышло, что каждый пошёл к забору; и Груня сказала:
     - Мой сын не позволял. А твоя дочь тоже?
     - Тоже. Сатана!
     А  в  окна,  пока  они думали, смотрели на них дети, каждый в
свое;  и  за  мутным  стеклом  их лица были как серые неподвижные пятна. Уже
наступила  ночь,  но свет еще не погас, и не было надежды, что когда-нибудь
и  погаснет:  так  был  он  неподвижен и тускл. Над головою беззвездное небо
мутнело  голубым,  а  на  западе, вздыхал  оранжевою  полоскою  заката,  синими
тяжелыми  свитками  перекинулись неподвижные тучи, на одном краю завязавшись
в  большие  мягкие узлы. Но если бы и двинулись они и закрыли небосвод, свет
все  ж  бы  не  погас,  и  только  не  так  красна стала бы крыша на далеком
председательском  доме. Было тепло, под обрывом дымилась река ночным туманом, а за
рекой,  в  березовом  пахучем  лесу,  куковала кукушка. Это была весна, май,
когда широко шагает всякая любовь....
     И Стас решительно сказал:
     - Завтра я поеду в центр. Мы еще посмотрим!
     - Поезжай, - согласилась Груня.
     Через  неделю он поехал. Это было первый раз, когда он так
далеко  уезжал, хотя ехать по железной дороге приходилось всего
три  часа;  и в первый раз он видел город. Как и деревья в их лесу. Оттуда вообще  никуда  не  ездили, а если кто сходил с ума, то он прямо
уезжал  в  Америку и пропадал навсегда, как срубленная сосна. Но и в Центре
ничего  хорошего  не сказали Стасу. Вот тут-то он и спирту  напился, и деньги пропил и
потерял,  и  назад  вернулся  только  через  пять  дней пешком. Потом, через
некоторое  время  еще раз уже вдвоем ездили к Главе,
за  двадцать  километров,  и  все  уже  знали, глядя на них, зачем они едут;
знали  и  то,  глядя на них в обратном пути, с чем они возвращаются. Но ни в
одних  из  наблюдавших  глаз, ни в голубых, ни в серых, нельзя было прочесть
ни  удивления,  ни  сочувствия,  ни  насмешки.Вот такой народ! Что делать?  Ездили  они на чужой лошади,
которую  выпросил Стас  у  соседа,  и  на  возврате он  гнал  ее без
милосердия и кричал на нее: сатана!
     Видя,  что  закон  сильнее  их  любви,они решили подкупить
детей:  у Груни от покойного мужа оставалось спрятанными несколько десяток, да и
у Стаса  за проданный когда-то участок сохранилось кое-что, итого
набралась приличная сумма.  Но  и на деньги не пошла непреклонная дети и с тем
же безучастным видом и так же коротко ответили:
     - Нельзя.
     Груня  ничего  не  сказала,  узнав о намерении детей жениться, а Стас
ругался и ходил по соседям, у
     которых  рассчитывал найти сочувствие; но сочувствия не встретил.Вот так и  кончалось лето, с которым проходит и любовь, - и скоро Стас
успокоился.  Теперь  по ранним вечерам, в холодке наступающей долгой ночи, у
забора  молча  стояли  и  смотрели друг на друга влюбленные дети, а за
мутными  стеклами  окна  серело неподвижное пятно лица печальной Груни. А уже к  зиме  все  стало  так,  словно никогда Стас  и Груня и не думали
жениться,и это их дети всегда были женихом и невестой. Они уже вместе
ездили    на  ярмарку  покупать  наряды и лошадь, так как получили все деньги от своих родителей.
 
     А под  самое  рождество Груня вдруг пропала. Два дня молчал и ждал ее сын
и  всю  вторую  долгую  ночь не спал: выходил раздетый за дверь и слушал. Но
все  молчало,  и  снег был бел даже в темноте, а избы и заборы черны, чернее
же  всего  было небо за белой прямой крышей дома его невесты. На третий день,
когда  рассвело,  Влад  позвал с собой рыбака соседа с багром, и они вдвоем
пошли  разыскивать  пропавшую Груню. Ясные на неглубоком снегу, прямые следы
шагов  привели  их  к  забору,  к  тому лазу, через который общались соседи;
потом  следы пересекали вспаханное с осени, замерзшее под снегом поле, и тут
были  неровны,  ног заплетались. Дальше следы по крутому спуску, по
снежной целине привели их на реку, - и тут дело стало ясно....
     На  льду  снегу  было  совсем  мало,  и Груня шла прямо и ровно, как по
ниточке,  ни  разу  не  остановилась  и  не  повернула,  шла...., и  по  бокам  ее  узкого следа молча и неторопливо шагали ее сын и
рыбак  с  багром.  У проруби, где снег уже оледенел от пролитой воды, они
остановились  и  закурили, всматриваясь в черное отверстие, уже затянувшееся
тонким  ледком;  но  зоркий рыбак  увидел  следы  за прорубью, и они пошли
дальше.  За  лесистым  поворотом открылась черная полоса, пересекавшая реку,
там  находилася водоворот,  не  замерзающий  в самые сильные морозы, а впереди
  было  глубокое  место;  и  туда шли прямые, как по ниточке, узкие
следы.  К открытой воде лед становился тоньше и снегу на нем меньше, и перед
самой  чернотою  глубокой  воды следы обрывались вместе с обломанным ледком;
некоторые  льдинки  унесло  течением,  другие  уже  смерзлись и припаялись к
краю.
     Груню  опытный рыюак нащупал багром  на мелком месте, куда
сволокло  ее  течением. Потом на новой лошади ее привезли домой, и все шесть
дней,  до  похорон, в ее доме целую ночь светился за мерзлым стеклом неяркий
огонек.  Но  он  был  один на весь хутор, где с восьми часов вечера во всех
черных  избах  гасили  свет,  и  это  придавало  огню неестественно бодрый и
многозначительный характер: словно ему одному дали слово и он говорил,говорил,говорил....
     Но  всего удивительнее было то, что Груня утопилась зимою,а по всем законам природы именно зимою гаснет всякая любовь.Каждый человек имеет право жить столько сколько сможет...