Крошки

 Если бы человек мог чем-то обладать или что-то терять, то он бы сказал, что вот у него была она, и потом он ее потерял.
Он часто ходил теперь теми же путями, которые они проходили когда-то вместе – и со стороны могло бы показаться, что вот – пожилой человек совершает долгий моцион, ставит осторожно ноги в удобных ботинках, останавливается отдохнуть и отдышатся, несет пакет молока и хлеб.
Хлеб они покупали часто,  чтобы кормить птиц. Была у нее такая привычка – ей все казалось, что птицы голодные, что им не найти среди сора себе крошек. Но на самом деле, он знал, ей просто нравилось смотреть, как шустрые воробьи отбирают угощение у голубей.
- Смотри, смотри, этот у него из-под самого клюв выхватил! – смеялась она и поворачивала к нему свое ясное лицо и нетерпеливо тянулась рукой за буханкой, из которой выковыривала мякоть.
Корку они потом доедали на ходу, и иногда это был весь их обед. И стаканчик мороженого еще.
Иногда он думал, что , может, надо попробовать найти ее. Он представлял ее постаревшей - пятьдесят лет все-таки прошло, шутка ли! – сухощавой пожилой учительницей в  светлой блузке с брошью у горла, в мягких удобных туфлях…Наверное, взрослые высокие ученики, сами уже не молодые, приходят к ней в начале учебного года с охапками цветов, наклоняясь, смущенно целуют ее морщинистую щеку и говорят – Екатерина Михайловна, вы совсем не изменились.
А она говорит – Ну, Степанов, а ты вот изменился, такой стал солидный! – и глаза такие голубые-голубые…
Он сам усмехался своим шаблонным фантазиям – какие там ученики с охапками цветов, никто никогда не приезжает, это же не фильмы, которые они тогда смотрели с ней вместе, ( после титров он осторожно брал ее руку и держал в своих ладонях весь сеанс (какие поцелуи! Что вы!)
Возможно, она уже и не преподает, а вышла на пенсию, гуляет в панамке по Екатеринбургу (ее же тогда распределили в Свердловск), и , может, не одна гуляет, а с мужем, таким седым старичком в добротном, хоть и старом, пиджаке, и они также несут из магазина молоко и хлеб, и старичок останавливается отдышаться, а она терпеливо ждет, повернув к нему свое усталое, но ясное лицо…
Может, думал он, все же попытаться ее найти, объяснить ей, что он ни в чем перед ней не виноват, что он тогда с этой Тосей на танцах просто дурачился, что ему эта Тося, когда была она, Катя, на которой он собирался жениться…Ведь сколько лет прошло – а он ее никогда не забывал, никогда, даже когда женился таки , в день свадьбы, завязывая галстук, он смотрел на себя , в этом пижонском неудобном костюме и думал – вот появись сейчас его Катя, и он все бросит и пойдет за ней, чтобы всегда смотреть в ее лицо, в голубые глаза, а Людмиле уж как-нибудь объяснит, Людмила, она красивая, с кем-то еще будет счастлива, а он- только с Катей…
И когда родился старший сын и он, счастливый и немного пьяный, ждал у роддома, когда толстая нарядная санитарка вынесет туго спеленутого, как бревнышко, младенца, перевязанного голубой лентой, даже тогда мелькнула мысль, что вот если бы это был их с Катей сын…
Она не ответила ни на одно письмо, ни разу, и постепенно он смирился с тем, что потерял ее, из-за собственной мужской глупости, обидел, оттолкнул ее, такую правдивую, такую светлую, единственную, кого любил.
Он привык к жене, любил детей и внуков, но про нее вспоминал, придумывал, как она там живет, на Урале , или, может, вышла замуж за военного и уехала куда-нибудь Ташкент или на Камчатку, и кормит там голубей, что толкаются у ее ног, подбирая крошки, и кто-то другой смотрит в ее лицо, постаревшее, но милое. Он был уверен, что она не превратилась в противную обрюзгшую старуху, в ней было столько веселой молодости, не могла же она вся кончиться…
Он знал, что никогда он ее не найдет, и даже не будет искать, невозможно ничего объяснить через пятьдесят лет, через целую жизнь, да и зачем, все это стариковские одинокие мечты, глупая сентиментальность.
Он шагал вдоль Фонтанки, вспоминая ее и мысленно желая ей здоровья (что еще пожелаешь семидесятитрехлетней женщине, которая всю жизнь учила где-то в далеком Свердловске русскому языку и литературе?)
Что еще пожелать той, которую потерял?
Он же не знал, что еще тогда, пятьдесят лет назад, в этом поезде, что увозил ее из Ленинграда, она заболела менингитом, и где-то в маленькой больничке под Кировом умерла, так и не доехав до своего места работы, и директору той школы, в который ждали новую учительницу, свежую выпускницу педагогического института, пришлось спешно просить замену.
Разве мог он догадаться, что все эти годы ей, Катей, обладал во всем мире он один, думающий, что он ее потерял, если , конечно, человек может чем-то обладать или что-то потерять.