Политическое сегментирование электората

ПОЛИТИЧЕСКОЕ СЕГМЕНТИРОВАНИЕ ЭЛЕКТОРАТА  И
 ИДЕНТИФИКАЦИЯ УЧАСТНИКОВ ИЗБИРАТЕЛЬНОГО ПРОЦЕССА 


1. Политические установки в современной России
Для современной России, как и для большинства других стран мира, характерно наличие политического спектра. Это означает, что существуют политические силы, опирающиеся на свои “специфические” электоральные группы, которые отличаются друг от друга присущей им политической ориентацией. Достаточно полноценный политический спектр в России сформировался в весьма ограниченный исторический период, хотя уже и  в посттоталитарном позднекоммунистическом государстве 70—х — 80—х годов наблюдались, хотя и в слегка закамуфлированном виде, практически все ныне функционирующие на российское политической сцене силы. Так внутри уже потерявшей внутреннюю монолитность КПСС выделялись “западники” и “почвенники”, “голуби” и “ястребы” со своими референтными группами в среде интеллигенции, контролируемыми ими СМИ и т.д. Особого внимания заслуживает и политический спектр, существовавший в России в начале века, короткий период относительной свободы политического представительства.
Впрочем, генезис российской политической дифференциации, ее природа, мотивация, в соответствии с которой участники политического процесса идентифицируют себя с теми или иными политическими силами, соотношение электоральных ожиданий и представляющих их политиков — все это является предметом специального социально-политического анализа. Огромное множество фактически или номинально действующих политических организаций укладывается, тем не менее, в несколько достаточно простых конструкций. Учет российского политического ландшафта, “позиционирование” участников политического процесса в соответствии со сложившейся структурой политических ориентаций — необходимы для эффективного ведения любых избирательных кампаний. Тем более что, как показывает практика последних лет, большинство избирательных кампаний носит явно политизированный характер. Это в большей степени касается кампаний высшего, федерального уровня, и в меньшей — кампаний местного, условно говоря, “муниципального” уровня.
Различия политических установок и ориентаций в значительной степени связаны с отсутствием единой, “целостной” социально-политической и социально-культурной идентичности. Эти явления характерны и для многих государств с развитой политической системой, но для современного российского общества носят особенно ярко выраженный характер. Для развитого гражданского общества типично широкое представительство социальных сил в политике, лоббирующей объективные интересы этих сил. В сегодняшней России с ее размытой и переходной социальной структурой, социальные силы только начинают осознавать свои объективные интересы, а, следовательно, различия в политических ориентациях в не меньшей степени связаны с историко-культурными и социально-культурными факторами. Так отсутствие “целостной идентичности” в современном массовом сознании отражается в его групповой “анклавности”. Не имея устойчивых представлений о себе как о целом, общество идентифицирует себя с отдельными его группами. В результате — отсутствие общенациональных целей, глубокое отчуждение общества от власти, ощущение распада — все те “негативные” симптомы, которые отмечаются социологами в современной России.
Для массового социально-политического сознания сегодня характерны нарушения единой идентичности по следующим основаниям:
1. Идейно-политическое расслоение общества, за которым стоят не только рациональные интересы и политические симпатии, но, главным образом — субкультурное, цивилизационное расслоение.
2. Социальное расслоение. Оно особенно обострилось в последние годы. Еще советское общество носило достаточно стратифицированный характер, причем за советской элитой, в равной степени, как и за “средним классом”, включавшим большую часть научно-технической и культурной интеллигенции, стояли существенные различия в ценностях и нормах, в сравнении с другими социальными слоями. Уже тогда шло активное расслоение общества на “традиционные” и “посттрадиционные” группы.
По данным исследований, сегодняшнее общество по своему социальному устройству скорее напоминает пирамиду с широким низом (“дезадаптанты” — те, кто не сумел адаптироваться к новым “правилам” жизни) и узким верхом (“адаптанты” — те, кто сумел приспособиться). Сужение в направлении верха носит относительно плавный характер, что исключает на данном этапе формирование законченных “субкультур” “низа” и “верха”, характерных для сословного общества.
Такая «пирамида» объясняется отсутствием в нынешнем обществе аналога тому, что в устойчивых обществах называется средним классом. Хотя безусловно существуют группы со стандартами потребления, вполне соответствующими среднему классу. Дело в том, что для традиционного среднего класса характерна сниженная мобильность, определяемая весьма устойчивым социальным положением, передающимся из поколения в поколения. Для современного российского «среднего класса» типичной, наоборот, является гипертрофированная мобильность, своего рода «перекресток мобильностей». 
Нынешнее социальное расслоение, сопровождающееся невиданной имущественной дифференциацией, причем слабо коррелируемой с прежним (советского времени) социальным успехом. Оно пока слабо закреплено в социальной традиции и воспринимается как нечто временное, не вполне естественное и по сути несправедливое. Как отмечается многими аналитиками, сегодняшнее социальное расслоение не имеет достаточной легитимности в глазах большей части общества, включая и наиболее продвинутые его слои. Это находит отражение в том, что социальное расслоение оказывает на идентификационные процессы скорее вторичное, косвенное влияние.
В то же время люди среднего и высокого достатка, на которых “сработали” реформы, становятся социальным оплотом режима в широком смысле слова, поддерживая прогрессивные на их взгляд изменения и снисходительно оценивая провалы. Те же, чье материальное положение ниже среднего или вообще отбрасывает их за черту бедности, более критичны в оценках происходящего, а также перспектив демократических и рыночных реформ. Тенденции такого рода наблюдаются и будут описаны ниже. Так коррелирует с социальным расслоением и дополняет его разделение на тех, “кто выиграл от проводимых в России реформ”, и “тех, кто проиграл”. Вынужденная смена социального статуса влечет за собой в качестве ответной реакции соответствующую корректировку оценки человеком происходящих событий, в первую очередь, тех процессов, с которыми связаны изменения в их собственной жизни. Среди тех, кто оказался в числе проигравших в результате проводимых в России реформ, поддержку находит то, что связано с реанимацией дореформенных устоев общества, а неприятие — то, что способствует дальнейшему развитию идущих реформ. Обратная реакция характерна для сумевших приспособиться к новым условиям — сохранивших “статус кво”, либо же улучшивших свое положение.
Новая социальная структура общества находится в процессе активного формирования и трудно исключить вариант, при котором в дальнейшем социальное расслоение приобретет черты социокультурной анклавности. Так для различных групп современного общества характерны различные механизмы и условия социальной мобильности, различные возможности для реализации своих жизненных перспектив, что также определяет социальное, а следовательно, и политическое расслоение общества.
3. Поколенческие различия, отражающиеся внешне в идейно-политических и ценностных различиях. Когортный анализ показывает, что в определенной степени за старшим, средним и младшим поколениями, пожалуй, в большей степени, чем в другие исторические периоды, стоят фактически цивилизационные различия. Эти различия носят более глубокий характер, чем политические установки или политические симпатии, так как в России в нынешний период происходят активные процессы трансформации ценностей, связанных, в первую очередь, индивидуализацией общественного бытия.
4. Региональные различия, усиливающиеся в силу рыхлости нынешнего государственно-территориального устройства, разрыва экономических и культурных связей между регионами, роста влияния в ряде регионов иных национально-культурных ценностей, нетрадиционных для российской этничности. Некоторые исследователи в этой связи прогнозируют распространение ныне наблюдаемых элементов регионализации массового сознания на социально-культурную и этнокультурную сферу. Особый интерес в этой связи представляет вопрос о том, насколько различаются основные этнокультурные архетипы для различных региональных анклавов — то есть, зашел ли процесс регионализации до формирования региональной субэтничности.
Но, пожалуй, главным фактором нарушения целостной идентичности являлся и продолжает являться раскол общества по его идейно-политическим ориентациям. Дело при этом не только и не столько в системе взглядов и убеждений. За различными политическими симпатиями и ценностями стоит глубокий цивилизационный раскол общества на группы и регионы, сохраняющие ориентацию на традиционную систему ценностей и политических отношений, с одной стороны, и “западников”, с другой, ориентированных на ценности и мифологию “догоняющей модернизации”. То есть, как показывают многочисленные исследования, за идейно-политическими различиями, наблюдаемыми в современной России, стоит субкультурный (цивилизационный) раскол, и именно это характеризует политический процесс в России как глубоко своеобразный.
За политическим спектром, представляющим в самом общем виде набор социально-политических мифологем, живущих самостоятельной жизнью, стоит конкретная “карта” действующих в современном обществе  политических сил. Когда говорят об электорате, например, “НДР”, “ЯБЛока” или другой политической партии, определенного лидера — претендента на ту или иную должность, то данный электорат образуется достаточно сложным образом. Личные симпатии, личный имидж, дополняется ожиданиями, связанными с механизмами идентичности — “наш” этот человек или партия, или же “не наш”. При этом само понятие “наш” имеет глубокую социально-культурную природу. Естественно также, что значительная часть мотиваций, определяющих электоральный выбор, носит сугубо рациональный характер.
Политика, политическая деятельность не существует сама по себе. Она регулируется человеком, исходя из его интересов, интересов той социально-экономической группы, к которой он себя относит. Соотношение человека и политики предполагает появление, оформление мотивации этого процесса, объективирование факторов, заставляющих человека участвовать в политическом процессе. На выбор того или иного политического решения оказывает влияние множество факторов. В целом их можно рассматривать в двух аспектах:
— с одной стороны, это факторы внешнего характера; принадлежность избирателя к определенной социально-профессиональной группе, его пол, возраст, религиозность, национальность, место проживания; а также степень информированности, характер и интенсивность пропагандистского воздействия со стороны средств массвой информации, формы политической социализации, проводимой государством и политическими лидерами;
— с другой стороны, они могут носить внутренний характер. И в этом случае на выбор влияют индивидуальные особенности личности: ценностные ориентации и психологические особенности человека. Именно они определяют особенную индивидуальную обработку и усвоение любого оказываемого на человека внешнего воздействия.
Связь между фундаментальными социальными явлениями — дифференциацией качества жизни и социального статуса и формированием  механизмов социальной мобильности, этнополитическими и этнокультурными ориентациями, ценностными установками в широком смысле слова, с одной стороны, и политическим участием, включая демонстрацию конкретных политических симпатий, с другой, носит далеко не линейный характер. Согласно оценкам ряда политологов, анализировавших в ходе двух завершившихся избирательных кампаний механизм политического выбора, последний примерно лишь на 55—60% определяется набором доминантных факторов, связанных с глубинными установками, в остальном же влияние оказывают превходящие социальные факторы — в первую очередь, СМИ и другие информационные каналы. Частично, особенно в условиях возрастающего отчуждения массового сознания от политических процессов, на политический выбор оказывает воздействие так называемый пласт парадных ценностей, мотивация выбора которых зачастую существенно расходится с мотивацией принятия текущих жизненных решений.
Очень важным, на наш взгляд, представляется использование системного подхода для изучения мотивации политических предпочтений. Существенное преимущество данной методологии состоит в том, что с ее помощью можно выявить тенденции изменения многих функциональных зависимостей, обуславливающих характер процесса принятия человеком политического решения.
Массовые социологические опросы позволяют определить, прежде всего, принятие человеком осознанного политического решения, так как человек, отвечая на вопросы социолога о своих политических предпочтениях, в большинстве случаев осознает мотивы своего выбора и обосновывает симпатии к той или иной партии или лидеру. Типы политического выбора, в основе которых лежит принятие стереотипного для определенной статусной группы решения или же принятие человеком непредсказуемого и неожиданного для окружающих решения, не поддаются предварительной операционализации и в большинстве своем фиксируются после реализации респондентом выбора.
Таким образом, можно выделить как бы три пласта мотиваций, определяющих политические ожидания электората от участников избирательных кампаний:
— социокультурный или нормативный, связанный с механизмами социально-культурной идентификации, который в целом носит исторически и социально обусловленный характер;
— рациональный, связанный с осознанием того, что данный политик сможет выполнить программу, объективно “выгодную” данной группе общества;
— эмоциональный, связанный с неосознанными симпатиями и антипатиями. В настоящей статье будут проанализированы лишь первые два пласта, так как механизмы влияния политической рекламы на подсознание является предметом профессионального анализа социальных психологов, визажистов и креэйторов.
Каждый кандидат на ту или иную выборную должность — участник избирательного процесса — так или иначе занимает свое место в политическом спектре. Осознанно (через свою политическую программу) или неосознанно, стихийно. Даже те кандидаты, которые избегают прямо отождествить себя с конкретными политическими силами (“Лужков: я стою на хозяйственной платформе”), тем не менее, через характеристики своего электората, связывающего кандидата со своими ожиданиями, мифологемами, вынуждены встраиваться в действующий политический спектр. В этой связи задачей политических технологов, работающих с кандидатом, является либо закрепление за своим кандидатом определенного политического имиджа, либо, напротив, его “размывание”, расширение в целях “захвата” чужого или смежного электорального пространства.

2. Социокультурные (идентификационные) механизмы формирования политических установок
Современные российские политологи считают, что нынешнее российское общество характеризуется значительной социокультурной неоднородностью, что и определяет во многом электоральное поведение. Население ориентируется не только и не столько на личные особенности тех или иных кандидатов, сколько на стоящие за ними политические и социокультурные мифы и архетипы.
“Понятие архетипа — это понятие не субъективного начала, а объективного, существующего внутри человека, а не вне его. ...Это — самая общая модель, которая определяет строй человеческой мысли. Она объективна, потому что она задается традицией, которую ребенок воспринимает из социума как данность, и самой логикой жизни. Есть определенные параметры архетипа, которые не могут быть произвольно изменены” . По мнению В.Полосина, “миф создать нельзя. Человечество занято в основном тем, что, пытаясь как-то устроиться в этой жизни, пробует доказать соответствие конкретного живого реального человека его мифическому прототипу для того, чтобы он мог войти в этот миф и восприниматься общественным сознанием уже в качестве мифического персонажа. Для политиков это чрезвычайно важно”.
Роль политической мифологии склонны переоценивать “чистые политологи”, привыкшие к раскладке разного рода политических “пасьянсов”, и, напротив, недооценивать социальные психологи. Например, известный политический психолог Е.Шестопал утверждает, что в современном обществе не  существует политического раскола. Выбор между Ельциным и, допустим, Жириновским связан практически исключительно с их личными особенностями .
Однако на наш взгляд, это мнение не слишком убедительно. Пример избирательной кампании 1996 года в этом отношении особенно характерен.
Уже к 1994 году в обществе сложился достаточно прочный негативный консенсус в отношении личных качеств того же Б.Ельцина, что и проявилось в его низком стартовом рейтинге накануне избирательной кампании (январь 1996 года). Фокус-группы, проводившиеся уже в ходе кампании, показали, что эта оценка носила устойчивый характер и не менялась кардинально, что не помешало, как известно, переизбранию Б.Ельцина на второй срок, причем с внушительным отрывом от своего основного конкурента. Голосовали за него, “чтобы не допустить к власти коммунистов”, т.е. из чисто политических соображений.
Политические соображения, которые носят не рациональный, а мифологический характер, также восходят к разного рода архетипам. Так те же коммунисты воспринимаются как своим, так и чужим электоратом в качестве некоего коллективного архетипа. Уже цитировавшийся В.Полосин отмечает, какую роль сыграли архетипы в изначальном формировании образа Б.Ельцина в конце 80-х годов. “Политическая казнь... носила характер всенародной мистерии... Дальше народное мнение его мифологизирует, он становится героем и должен воскреснуть. Сбрасывание в реку — это эпизод мифической смерти, восходящий к мифу об Озирисе и его брате Сете”. При этом в социокультурно разорванном обществе, каким и является Россия, субъектом мифотворчества выступает не столько нация в целом, сколько отдельные исторически сложившиеся группы.
Если чисто “личностные” компоненты имиджа оцениваются различными группами населения примерно одинаково (с небольшими вариациями в зависимости, как правило, от пола, возраста и образования референтной группы), то зашкаливающий разброс в оценках того или иного политика — верный признак политизированности кампании. Только в зеркале шкалы “наш” — “не наш” возможны расхождения “в разы” показателей доверия и симпатии. Согласно данным последних массовых опросов, например, такие политики как А.Чубайс, Г.Зюганов, В.Черномырдин оцениваются в различных группах, выделенных по их политическим ориентациям, диаметрально противоположно. Это характерно и для некоторых других “знаковых” фигур современного политического ландшафта. Напротив, сохранявший до последнего времени имидж “нейтрального хозяйственника” московский мэр Ю.Лужков на редкость ровно оценивался в самых разных группах — как среди сторонников “коммунистов”, так и сторонников “партии власти” — и там, и там рейтинг доверия к нему был существенно положительным. Но стоило мэру заявить о себе как о перспективном федеральном политике, фактически принять старт в предстоящей президентской гонке, как показатели доверия к нему тут же “потекли”. Ведь как политик он уже не может находиться вне сложившегося круга мифологем.
А это означает, что восприятие того или иного политика связано, в первую очередь, с тем, как “ложится” его имидж на политическую мифологию.
В наиболее политизированных группах общества — “космополитические” мегалополисы, малые города в регионах “красного пояса” — очень важным мотивом выбора является оценка по шкале “наш” — “не-наш”, целиком, относящаяся к механизмам социально-политической и социально-культурной идентификации. И когда в Москве и Петербурге на выборах регулярно избирались (по крайней мере, это было до декабря 1997 года, когда на выборах в Мосгордуму “пролетел” список Н.Гончара) такие радикальные и по-своему одиозные политические деятели как С.Юшенков, С.Ковалев, К.Боровой, А.Макаров, В.Новодворская, Г.Старовойтова - то ясно, что не за счет личных качеств. В данном случае выбор носит характер идентификации. “Политизированный” выбор особенно характерен для выборов федерального уровня, в крайнем случае — областных или краевых. Чем ниже уровень выборов, тем рациональнее их мотивация. Политические пристрастия мэра или директора завода воспринимаются как второстепенный фактор. Так на тех же выборах в Мосгордуму победили преимущественно относительно “нейтральные” “кандидаты московского мэра”, а некоторые сверхполитизированные списки и отдельные кандидаты (Н.Гончар, “Демвыбор”) не привлекли симпатий избирателей.
Принято считать, что для современной России характерно наличие трех основных политических сил и соответствующих им электоральных типов: либералы-западники (их иногда называют “демократы”), “левые” (“коммунисты”, “социалисты”), национал-патриоты (“национал-государственники”, “правые”, “почвенники”, “национал-протестный тип электората”). В целом, такое деление весьма напоминает традиционный политический спектр в большинстве государств с развитой политической системой, особенно европейских, где давно существуют свои “левые” и “правые”, а также “новые левые”, “новые правые” и т.д. Однако для России, как для переходного общества, данное деление носит существенно иной мотивационный характер, когда за внешне рациональным выбором стоят значительные социокультурные различия, достигающие по некоторым оценкам, состояния глубокого социально-политического раскола.
Конечно, реальное деление общества по его политическим установкам значительно сложнее примитивной “трехчленки”. О том, какое сознание реально стоит за “националистами” или “коммунистами” мы подробно покажем ниже. Однако опыт политико-социологического анализа показал, что сегментация электорального поля по  “трехчленке” позволяет в самых общих чертах понять структуру массовых предпочтений. Мы полагаем, что за этими самыми общими типами массового сознания стоит более или менее устойчивая политическая мифология, позволяющая респонденту самоидентифицировать себя с этой “трехчленкой”.
Самоидентификация. Предлагается определить себя как сторонника одной из трех ведущих политических сил — либералов, коммунистов или националистов. Мы считаем, что достаточно устойчивая мифология позволяет лишь назвать эти силы, чтобы вызвать “эффект узнавания”. Именно поэтому формулировка ответов рассчитана именно на данный эффект.
Какое из следующих политических направлений Вы скорее готовы поддержать (выбрать только один ответ)?
; сторонников радикальных рыночных реформ и быстрейшего сближения со странами Запада
; сторонников коммунистических и социалистических идей
; сторонников русского национального возрождения
; кого-либо еще
; затрудняюсь ответить
В некоторых случаях рекомендуется использовать “четырехчленку” — в целях разделения “коммунистического” электората на сторонников собственно коммунистических, с одной стороны, и социалистических и социал-демократических идей, с другой стороны. Иногда принято выделять “центристов”.
; сторонников коммунистических идей
; сторонников социалистических и социал-демократических идей
; “центристов”, сторонников сочетания всех перечисленных выше идей, но стремящихся избегать крайностей
Насколько данная типология является имманентной по отношению к использованной для ее вычленения методики и какова ее “онтология”, т.е. можно ли говорить о реальном расколе общества на соответствующие типы со своими нормами, ценностями, политическими ориентациями или же мы в очередной раз сталкиваемся с “артефактом”, существующем на бумаге, но не в реальности? Существуют ли другие подходы к выделению основных политических установок?
Так, например, несколько иную типологию приводят в “НГ-сценариях” от 16 января 1997 г. Т.Кутковец и И.Клямкин. По их данным, “в сегодняшней России преобладают постсоветские индивидуалисты (52%); демократы-западники (41%); и интернационалисты (35%). Довольно заметны представлены также державники (21%), объединители (19%) и русские националисты (16%). Среди аутсайдеров — православные христиане  (13%), социалисты-реставраторы (12%), и империалисты (7%)”. Очевидно, что классификация И.Клямкина противоречива: державник может одновременно выступать в качестве как империалиста, так и православного христианина, индивидуалист также вполне может быть интернационалистом, как, впрочем, и националистом. Нет четких единых оснований для последовательной типологизации массового сознания.
Важнейшими параметрами, по которым так или иначе осуществляются типологии, являются не ответы на отдельные вопросы социологической анкеты, так или иначе дифференцирующие общество, а апелляция к некоему историко-культурному архетипу, в комплексе определяющему особенности массового сознания. Массовое сознание, даже опирающееся на элементы рационального выбора, в основе своей достаточно мифологично. Число мифов, влияющих на политический выбор, ограничено. За каждым мифом и стоящим за ним архетипом сознания просматривается целостная картина мира, объясняющая индивиду его место в нем. Эмпирический анализ показывает, что важнейшими факторами, выполняющими роль доминантов типологии, являются:
; ось, которую можно условно назвать “реформисты-традиционалисты”; она включает в себя и некоторые особенности системы ценностных ориентаций, из которых наиболее существенными являются ориентации на ценности индивидуализма (индивидуальной свободы) в альтернативе с ценностями порядка (коллективной ответственности);
; отношение к власти – независимое от ее политической или идеологической окраски («я поддерживаю власть не потому, что она демократическая (антидемократическая), а потому; что я вообще поддерживаю власть»);
; отношение к Западу как, соответственно, союзнику или противнику.
Приведенная типология носит в целом исторически обусловленный характер и является результатом сложных процессов трансформации массового сознания за последние десять лет. Так, одно из первых исследований, в котором была сделана попытка типологизации посткоммунистического массового сознания, было проведено в 1988 году . В данном исследовании было зафиксировано преобладание на тот момент “западнической” идеологии - “главное — это стать в ряд цивилизованных стран мира”, этот тип сознания составил 38% опрошенных. Тогда же было показано, насколько сильно аритикулированные политические установки дифференцируют буквально всю систему ценностей и предпочтений от экономических до историко-культурных.
На “волне” либеральных реформ начала 90-х годов число сторонников радикально-либерального развития России, по некоторым данным, доходило до 40—45%. Разумеется, сознание большинства из них было насквозь мифологично. Так костяк сторонников “демократической революции” и наиболее “радикальную” их часть составили многочисленные ИТР, в том числе из закрытых или полузакрытых городков, работавших на ВПК, население крупнейших индустриальных центров типа тогдашнего Свердловска, в основном состоявшее из тех же ИТР и квалифицированных рабочих — наиболее активная, “энергетическая” группа позднесоветского общества, чья массовая поддержка “переменам” и обеспечила их успех на тот период. То есть именно те социальные группы, которые уже начиная с января 1992 г. стали стремительно нищать и маргинализироваться. Основой идеологии тогдашних либералов была даже не столько рыночная экономика (точнее — и она, но тоже в мифологизированном виде), а именно идея абсолютной ценности западного цивилизационного типа развития и, соответственно, отрицание самоценности “российской почвы”, которая, якобы, и способна была только воспроизводить отсталость и вековое рабство, милитаризм и имперское сознание.
Этому типу сознания и соответствующим ему политическим организациям противостояло сознание “контрреформаторов”, как их называли демократические СМИ, а позднее возник термин “красно-коричневые”. Главным стержнем их позиции было отстаивание “исторической идентичности”, причем как советской, так и досоветской, наиболее ярким политическим субъектом, представляющим этот тип сознания стал Фронт национального спасения, наиболее активно действовавший в период, непосредственно предшествующий октябрьским событиям 1993 г. (аналог в тогдашнем Верховном Совете — группа “Российское единство”). Интересно отметить, что многочисленные исследования, посвященные типологии политического выбора в тот период — как в обществе, так и в тогдашнем парламенте (Г.Сатаров, В.Сергеев, покойный А.Собянин) подтверждали факт крайне резкой поляризации сознания. Все “объекты” исследования при многомерном факторном анализе “ложились” строго вдоль плоскости “первой главной компоненты”, которую интерпретировали (особенно прямолинейно — А.Собянин и его группа, на основании данных которой даже принимались определенные политические решения — например, о формировании переходного Верховного Совета СССР после августовских событий, в который были делегированы наиболее “прореформистские” российские депутаты) как ось  “контрреформаторы-реформаторы”. Выделить осмысленную “вторую главную компоненту” никому из исследователей так и не удалось. Политический спектр четко делился, соответственно главной оси, строго на четыре сектора:
; радикальные реформаторы;
; умеренные реформаторы;
; умеренные консерваторы;
; радикальные консерваторы.
Отдельные идеологические разногласия, например, среди “консерваторов” между “левой” Сажи Умалатовой и “правым” Михаилом Астафьевым были практически несущественны. И те, и другие — отстаивали общероссийскую идентичность против угрозы ее утраты, которая связывалась, в первую очередь, с деятельностью “прозападных” реформаторов типа Е.Гайдара и Г.Бурбулиса. И, соответственно, наоборот, откалывавшиеся от тогда почти доминировавшей на “демократическом” фланге “Демроссии” лидеры и партии (тот же М.Астафьев, В.Аксючиц, О.Румянцев, В.Исаков, не говоря уже о Р.Хасбулатове и А.Руцком) очень быстро оказывались логикой политической борьбы в активе непримиримой оппозиции, что подтверждает тезис об отсутствии в тот период какой-либо социальной базы для “третьей силы”.
События осени 1993 года стали своего рода высшей точкой именно социокультурного противостояния “Запада” и “почвы”, в историческом плане наиболее близкая в российской истории аналогия — это “стрелецкий бунт” конца XVII века, направленный против попыток раннепетровской модернизации, угрожавшей “старомосковской” идентичности. Но “почвенники”, политически наспех слепленные в союзы типа Фронта национального спасения, представляли в социальном плане в тот период определенную “социальную резервацию”, по своим ориентациям противостоящую не только радикальному флангу, но и центру, что и предопределило в тот период их историческое поражение.
За неполные четыре года политический ландшафт в России существенно изменился, причем в сторону усложнения. Сегодня ни в обществе, ни в парламенте нет недостатка ни во “вторых”, ни в “третьих” главных компонентах. И, как показывают результаты исследований, это усложнение достигнуто в первую очередь, за счет трансформации именно старого “демократического”, “реформистского” электората, резко поляризовавшегося на “либерально-космополитический” сегмент и “национал-реформистский”.
В наименьшей степени перемены коснулись традиционалистской части электората, в основном голосующего за коммунистов и их ближайших союзников. Значительная часть населения не отождествляет себя ни с одним из сегментов “триады”, называя себя “центристами” или “прагматиками”.
Исследования показывают, что по основным своим характеристикам “центристы” весьма близки “националистам”, то есть в любом случае готовы поддержать скорее некую “третью силу”, а не крайности, по традиции представленные ортодоксальными либералами и традиционалистами.
Фактически можно утверждать, что общественное мнение в постреформенной России оказалось расколото именно по отношению к реформам по типу догоняющей модернизации. Коммунисты или как их правильно было бы называть, “социал-традиционалисты”, готовы пожертвовать реформами во имя сохранения традиционной идентичности, “либералы” готовы пожертвовать традиционной идентичностью во имя скорейшего проведения реформ, а “национал-протестанты” протестуют именно против разрушения идентичности при общей поддержке модернизационных процессов. Именно эта группа наиболее активно пополняется в последние годы именно за счет разложения “старого” (периода начала 90—х годов) либерального электората. По мнению некоторых аналитиков (к примеру, М.Малютина, автора теории “пяти электоратов”), электоральный выбор очень устойчив (особенно в последние 4—5 лет). Так, если в первые годы “демократической революции” сторонники перемен на пути либеральных реформ и сближения с Западом составляли значительное численное превосходство и опирались на наиболее активную часть общества, то за последнее время “ядра” как либерального, так и “коммунистического” электората стали стремительно размываться, а наиболее представительной оказалась достаточно пока аморфная группа политического сознания, соответствующая “новому запросу” той части общества, которая отрицательно относится к проводимым в России реформам (таких большинство), и, с другой стороны, не принадлежит к “традиционалистским” группам. Ее можно охарактеризовать как “русских националистов”, “национал-реформистов”, “национал-центристов”, “национал-протестантов” и так далее. Но ее внутренне содержание далеко не полностью соответствует привычному пониманию этих терминов. Она достаточно внутренне противоречива по кругу идей, распространенных внутри нее, но в ней наблюдается процесс постепенной консолидации. Достаточно радикальные “вожди”, стремящиеся к завоеванию позиций на поле “националистического” и “национал-патриотического” электората, в значительной степени не являются для него достаточно референтными, часто отпугивая своим радикализмом и сектантством. Например, согласно данным всероссийского опроса Н.Бетанели (декабрь 1997 г.), лишь 4%  опрошенных хотели бы победы политических сил “национал-патриотической” ориентации. Современное формирующееся национал-центристское большинство скорее ориентировано не на национал-патриотическую идеологию, а на национал-корпоративную модель общества, в которой государство обеспечивает защиту этих корпоративных интересов.
Приведем данные исследования, проведенного по всероссийской выборке (4 тыс. человек опрошенных) Российским независимым институтом социальных и национальных проблем в апреле 1999 года. Для определения идеологической идентичности россиян были использованы пять основных идейно-политических течений, доминирующих в России в последние 5—6 лет. Это идеология “радикального рынка”, “коммунистическая”, “социал-демократическая” (хотя высказываются обоснованные сомнения в наличии ее в массовом сознании как некоего целостного идентификационного параметра), “русский национализм” (при всей размытости этой характеристики), “центризм”. Сторонники всех перечисленных идейно-политических течений в совокупности составляют в российском обществе 54.6%. Еще 0.8% населения привержены иным идеологическим течениям или крайностям названных, а 44.6% высказались в том смысле, что они не привержены никакой идеологии.
Эти и другие данные показывают, что в сегодняшнем российском обществе единой доминирующей идеологии не существует. Сторонники сбалансированного центризма (сочетания всех идей) составляют 16.6%, русского национализма (самостоятельного русского пути развития) — 15.6%, коммунистической идеологии — 10%, радикальных рыночных реформ — 7.2%, социал-демократической идеологии — 5.2%. Кроме того, названные течения продолжают дробиться, внутри каждого из них наблюдаются многочисленные и противоречивые идейно-политические течения. Идеологические пристрастия россиян имеют некоторую тенденцию изменения по поколениям, но только в одном плане: происходит процесс деидеологизации молодого поколения. Именно об этой тенденции свидетельствует, в том числе, резкое сокращение в составе молодого поколения сторонников коммунистической идеологии.
Именно это поколение выступает носителем национал-центристской идеологии, приверженцами которой выявили себя более 62% молодежи от 16 до 24 лет, из числа тех, кто так или иначе определил свой выбор (48%). “Деидеологизированная” часть россиян, безусловно, имеет некоторое, отличное от политизированных форм, мировоззрение. Речь идет, скорее всего, о том, что это мировоззрение не вписывается в доктринерскую форму “традиционных” идеологий, и носит более рациональный характер. Имеет место, очевидно, и определенный протест против сверхидеологизированного социального бытия эпохи последнего десятилетия. Как показывают результаты анализа, по своим общим мировоззренческим характеристикам эта группа общества мало отличается от назвавших себя центристами, социал-демократами или даже русскими националистами. Все эти самонаименования следует рассматривать не столько в рамках своего идеологического содержания (ниже будет показано, что, например, “русские националисты” вовсе не так националистичны как этого можно было ожидать), сколько в том смысле, что все большая часть общества не желает себя соотносить с доминировавшим в начале 90—х годов делением на “коммунистов” и “демократов”.
Социал-традиционалисты или “коммунисты” представляют из себя достаточно “анклавную” группу, среди которой преобладают представители старших поколений. Так если в группе респондентов от 16 до 24 лет доля сторонников этой идеологии составляет всего 3.7%, то в старшей — 56—65 лет — она уже является преобладающей и достигает 35.4%. Коммунистической идеологии более привержены беднейшие слои общества. Так в низшей доходной группе со среднемесячным доходом до 50 долларов число приверженцев коммунистической идеологии составляет 36.0%, а с ростом доходов она постепенно сокращается и доходит до 9.5% в группе с доходами свыше 200 долларов. Одновременно в этой “богатой” группе наибольшее число “либералов-рыночников” — 26.6%. Таким образом, идеологическая приверженность населения в значительной степени определяется их материальным положением. Приведенные данные говорят о том, что общая составляющая этого вполне “рационалистического” фактора “объясняет” в среднем от 30 до 40% идеологического размежевания. Остальное определяется скорее социокультурными факторами.
“Социалисты” или “социал-демократы” являются неоформившейся идейно-политически группой, в то же время они скорее примыкают к структурам  “коммунистического” толка. Так выделение их в анкете в отдельную группу сразу позволило существенно расколоть традиционалистски-коммунистический электорат, выделив из него около трети “социалистов”. По многим параметрам они существенно различаются от “коммунистического ядра”, скорее приближаясь к центристам и даже националистам.
Значительно расширилась электоральная база “русских националистов” — как показывает анализ, впрочем, достаточно умеренного толка, идентифицирующих себя как “сторонников возрождения русской нации и поиска самостоятельного русского пути” — с 10.5% в 1996 году до 15.6%. По данным некоторых других исследований, она еще выше. Анализ показывает, что по своим социально-экономическим и политическим предпочтениям “националисты” занимают промежуточную позицию между либералами и коммунистами, выступая таким образом как представители политического центра. По большинству позиций они при этом ближе либералам — то есть ориентированы на ценности свободного рынка, регулируемого государством и правового государства. Имея тенденцию к расширению своего электорального поля, националисты способны генерировать консолидирующие общество ценности, которые в той или иной степени в состоянии восприниматься и смежными идеологическими группами.
Но и разделение общества по этим основным группам приобретает все более условный характер. Происходит дальнейшая фрагментация политического спектра. В основном, это касается той части населения, которая в свое время активно поддержала либеральные преобразования. Значительная ее часть сегодня склоняется к поддержке ценностей, связанных с “национальным возрождением” — достаточно, впрочем, до сих пор аморфных и неопределенных. Примерно 70% их сторонников тяготеет к государственнической идеологии “державного возрождения” и лишь около трети — к идеологии “национал-изоляционизма” (так 10.7% высказались за то, чтобы “Россия была государством русских людей”; еще 19.9% — за то, чтобы “русские имели больше прав”), связанной с приоритетным возрождением собственно русских ценностей. По своим социально-экономическим воззрениям и те, и другие, скорее тяготеют к модернизационно-рыночной модели общества, то есть выступают в качестве “национал-либералов” условно говоря, сторонников национально ориентированного варианта модернизации. Отсутствие стержневой идеи размывает и этот тип политического сознания.
Сохранившие верность прозападно-космополитическим воззрениям либералы, напротив, противостоят друг другу по совершенно иным основаниям — среди них выделяются социально ориентированные либералы, тяготеющие скорее к западной социал-демократии и радикальные либералы, ориентированные на идеологию свободного рынка с минимальным вмешательством государства. Последние, в свою очередь, значительно расходятся между собой в оценке текущих политических событий, отношением к действиям властей и ценностям демократии. Их можно охарактеризовать следующим образом: — либерал-прагматики — те, кто сознательно поддерживает нынешний режим и не желает радикальных перемен, ориентируясь на свои осознанные прагматические интересы; — демократические оппозиционеры — считающие, что нынешняя власть подверглась бюрократическому перерождению и “предала идеалы демократии”; — либерал-романтики — радикальные сторонники рыночных реформ, даже ценой значительных жертв в отношении демократических ценностей. По данным наших исследований, и среди традиционных сторонников КПРФ и ее лидеров лишь около трети составляют приверженцы собственно “левой” коммунистической идеологии — равенства и социальной справедливости. Большая же их часть — это скорее “правые” коммунисты, видящие в КПРФ прежде всего партию, представляющую ментальность и интересы остатков патриархального общества, сторонников порядка и авторитаризма. Именно поэтому коммунистический электорат может при известных обстоятельствах пойти и за иным, некоммунистическим выразителем авторитарного запроса, тем более, что чисто “левый” радикализм все больше уходит на периферию и прокоммунистического электората, который начинает тяготеть к экономической модели капитализма под патронажем государства (госкапитализм).
Так сторонники планового социалистического хозяйства ограничиваются только одной группой — социал-традиционалистами. Даже среди либералов — за свободный рынок всего 13%. Остальные группы склоняются скорее все-таки к варианту госкапитализма с отдельными элементами свободного рынка.
Вот некоторые данные, характеризующие мнение основных групп политического сознания по вопросу о том, какие отрасли должны управляться государством, а какие — нет. Таблица 1
Соотношение сторонников государственного и частного
управления (в %)
Отрасли либералы Коммунисты социалисты националисты центристы
Телевидение 23,3:17,7 74,6:1,7 39,7:10,9 43,2:8,1 31,5:14,3
Газеты 22,3:12,6 66,9:2,0 34,6:10,9 35,3:10,7 26,2:9,4
Сельские земли 26,5:25,6 69,6:4,0 51,3:12,8 41,0:16,0 27,6:17,7
Банки 25,6:10,7 78,3:1,7 51,9:10,3       47,9:3,6 31.0:7.2
Производство продуктов питания 10,2:27,4 46,2:6,4 19,9:22,4 23,9:15,8 13,1:20,9


Одновременно с процессом фрагментации идейно-политических установок и во многом благодаря ему происходит сближение позиций, стирание граней между различными типами сознания. Те же либерал-прагматики уже практически ничем не отличаются от тех, кто называет себя сторонниками самостоятельного русского пути развития. И те, и другие нацелены на формирование национал-корпоративной модели общества, в котором государство обеспечивало бы защиту этих корпоративных интересов. Таких примеров можно привести множество, что означает в перспективе возможность достижения консенсуса по ряду ключевых общезначимых проблем.
В дополнение к проанализированному вопросу, предполагающему самоидентификацию по “четырехчленке” (или “трехчленке”), как показала практика, успешно работает вопрос, связанный с выбором “приоритетных” целей перемен, которые необходимы обществу. Он позволяет существенно дополнить основные типы политического сознания, выделив определенные нюансы и “обнаруживая” внутреннюю противоречивость ответов.

В чем, на Ваш взгляд, в первую очередь, должны состоять перемены? (выбрать только один вариант ответа!)
; восстановить социальную справедливость, равенство возможностей для всех людей труда (“левые”)
; укрепить позиции России как великой державы, которую уважают и опасаются (“державники”)
; обеспечить приоритетное развитие русского народа, его культуры и экономики (“русские националисты”)
; как можно быстрее завершить создание современной рыночной экономики (“радикальные рыночники”)
; создать подлинно демократическое общество, способное защитить граждан от государственного произвола (“демократы”)
; навести порядок с помощью “сильной руки” (авторитаристы”)
; по возможности укреплять достигнутую стабильность (“стабилизаторы»)
; иное
; затрудняюсь ответить
Данные мониторингового исследования демонстрируют внутреннюю неоднородность групп, выделенных в рамках основной типологии политического сознания.

Таблица 2. Ключевая идея выхода страны из кризиса среди сторонников различных идейно-политических ориентаций

Ключевая идея «Либералы» «Националисты» «Коммунисты» «Центристы»
Достижение социальной справедливости («левая идея») 16,0 12,8 30,4 9,0
Укрепление силы и могущества державы («державники») 16,0 35,9 25,0 20,2
Приоритет русских («русские националисты») 3,2 10,2 3,6 5,5
Ускорение рыночных реформ («радикальные либералы») 26,4 4,9 0,0 10,4
Демократическое обновление общества («демократы») 25,6 20,4 11,1 36,6
Установление порядка, сильной руки («авторитаристы») 9,6 11,5 22,5 8,2
Укрепление достигнутой стабильности («стабилизаторы») 1,6 1,0 0,7 2,5
Всего 100,0 100,0 100,0 100,0


Из этой таблицы хорошо видно, что лишь чуть более 30% коммунистов являются собственно «левыми» – сторонниками приоритета социальной справедливости. Значительно больше среди них (почти 50%) – авторитаристов и державников, то есть сторонников, напротив, консервативно-государственнических ценностей. Собственно «приоритет русских ценностей» – достаточно малопопулярная идеология среди всех групп, в том числе и тех, которые относят себя к сторонникам «русского возрождения». Среди «либерального» электората – 16% - это те, кто склоняется к идеологии «социал-либерализма» – носители собственно социал-демократической идеологии.
Таким образом, мы предполагаем, что в современном российском обществе представлены следующие основные типы политических ориентаций:
— “социал-традиционалисты” или “коммунисты” — 18—20%;
— “либеральные реформисты” — 15—18%;
в том числе:
— “радикальные западники” или “либерал-большевики” — 4—5%;
— “демократическая оппозиция” — 7—8%;
—”сторонники партии власти” — 10—15% (эта группа частично пересекается с “центристами” и неполитизированной частью общества);
— “национал-протестанты” — 25—32%
в том числе:
— “национал-центристы” — 25—28%;
— радикальные “национал-патриоты” — 5—6%;
— собственно “центристы” — 25—35%;
— неполитизированная часть общества — 25—30%.

Предлагая данную типологию, мы исходим из предположения об онтологическом существовании перечисленных типов. Задача исследователя, в этой связи, состоит в том, чтобы сформировать операциональные критерии соотнесения объекта (респондента, группы) с одним из данных типов, а также качественному описанию последних. Для решения этих задач нами разработан инструментарий, включающий в себя некий набор социометрических шкал. В некотором случае задаются крайние значения этой шкалы в виде эмоционально окрашенного высказывания, соответствующего действующей в обществе политической мифологии, а также шкал, в которых зафиксированы в виде содержательных высказываний промежуточные значения. В первом случае респонденту предлагается выразить свое отношение к высказыванию по шкале 
— согласен;  скорее согласен; отношусь безразлично; скорее не согласен;  полностью не согласен; во втором — лишь найти высказывание, наиболее соответствующее его мнению и представлению.

Шкала “Отношение к нынешнему режиму и его перспективам”. Состоит из двух подшкал, ответы на которые суммируются
— путь, по которому идет современная Россия, в целом верный, он даст положительные результаты    —1
— путь, по которому идет современная Россия в целом неверный, он приведет страну к катастрофе   —2

— и все-таки нынешняя власть заслуживает, чтобы ее поддержать   —1
— нынешняя власть должна быть заменена, даже если для этого потребуется сила    —2

Шкала “Участие государства в управлении экономикой”
— государству по возможности вообще не следует вмешиваться в экономику — пусть все решает свободный рынок
— необходимо восстановить государственный контроль над добычей ресурсов и ведущими отраслями промышленности

Шкала “Патернализм в социальной сфере”
— государство должно оказывать помощь и социальную поддержку только старикам, больным, сиротам, а остальные пусть позаботятся о себе сами
— государство должно поддерживать всех граждан, которые в этом нуждаются, даже если для этого придется поднять налоги

Шкала “Ценность индивидуальной свободы”
— свобода жить так, как я хочу — это очень важно, я бы не хотел, чтобы кто-либо вмешивался в мою частную жизнь
— государство должно контролировать жизнь своих граждан, даже если для этого потребуется ограничить некоторые свободы

Шкала “Консерватизм”
— мне нравятся перемены, нравится жить в постоянно обновляющемся мире
— все перемены обычно происходят к худшему, и поэтому пусть лучше все остается таким же, как и прежде

Шкала “Западничество — Почвенничество”
— Россия должна жить по тем же правилам, что и современные западные страны, к которым она тяготеет и духовно, и экономически
— Россия — особая цивилизация, в ней никогда не привьется западный образ жизни

Шкала “Отношение к молодежи”
— нынешняя молодежь развращена и духовно опустошена, ей не под силу великие дела
— мне нравится современная молодежь, она в целом лучше образована и более трудолюбива

Шкала “Территориальная идентичность”
— Вы хотели бы, чтобы Россия в будущем включала в себя:
; все территории, ранее входившие в состав СССР
; нынешнюю Россию совместно только с Украиной и Белоруссией (без прибалтийских, закавказских и среднеазиатских республик)
; всю нынешнюю территорию Российской Федерации
; только исконно русские земли — без Чечни, Татарстана и других нерусских республик

Шкала “Русский национализм”
— в России должно быть государство, которое выражало бы, в первую очередь, интересы русских
— в России должно быть государство, в котором все народы, проживающие на его территории, имели бы равные права и возможности

Шкала “Авторитаризм — Демократия”
— стране необходима “твердая рука”, которая наведет порядок, даже если для этого придется ограничить некоторые свободы
— свобода слова и политического выбора — это то, от чего нельзя отказываться ни при каких обстоятельствах

Шкала «Социальный реваншизм – социальная терпимость» 
- следует изъять неправедно нажитые состояния, а их владельцев жестоко наказать
- не следует допускать передела собственности ради сохранения социального мира

Шкала “Унитаризм — Федерализм”
— Россия должна быть единым, неделимым государством, в котором бы все жили по одним законам, а национальное деление следует со временем упразднить
— Россия должна оставаться государством, в котором республики и большие области могут проводить собственную политику и принимать собственные законы

Шкала “Державная мощь”
— Россия должна стремиться к тому, чтобы снова стать ведущей державой, даже если это приведет к ухудшению отношений с некоторыми другими странами
— ни в коем случае нельзя допустить воссоздания имперской мощи России

Шкала “Отношение к рынку”
— плохо, что и у нас деньги стали решать все
— мне нравится, что у нас за деньги стало возможным приобрести все, что хочешь

Шкала “Отношение к богатству”
— недопустимо, когда кто—то богатеет, а кто-то едва сводит концы с концами
— даже хорошо, что у нас появились очень богатые люди

Шкала “Мобилизационная готовность”
— если к власти придут лидеры, которые призовут во имя будущего страны меня к каким-либо жертвам — я готов их поддержать
— я бы не хотел чем-то жертвовать ради спасения страны

Шкала “Отношение к армии и оборонному комплексу”
— следовало бы срочно укрепить армию и оборонный комплекс — основу мощи России
— важно освободить страну от военного психоза, сократить армию и перевести промышленность на мирные рельсы

Шкала “Коллективизм — индивидуализм”
— для меня, в основном, важно мое собственное благополучие и благополучие моей семьи, а все остальное — второстепенно
— жить стоит только ради какой-то большой общей цели, которая бы всех нас объединила

Шкала “Отношение к православным ценностям”
— следует строить общество на основе православной веры и христианской морали
— в современном обществе религия не должна занимать значительного места

Шкала “Моральная толерантность”
— пропаганда насилия и секса, в том числе по телевидению, развращает общество, этому следует поставить заслон
— мне нравится, что многие ранее запретные темы, касающиеся сексуальной жизни, стали открыто обсуждаться

Шкала “Самоидентификация по общности”
Кем Вы себя ощущаете в первую очередь (расставить по порядку предпочтения)
            — представителем всего человечества
— представителем западного (европейского) мира
— представителем восточного (азиатского) мира
— гражданином России
— представителем русской нации (или другой своей)
— жителем своей области (края, республики, города)
— членом своего трудового коллектива
— представителем группы своих политических единомышленников
— членом своей семьи

Завершая обсуждение политического спектра современной России, коснемся еще одной проблемы — традиционного для политологов деления политических ориентаций на “правые” и “левые”. Согласно нашим представлениям, для сегодняшней России эти понятия существенно отличаются от принятых на Западе — и для этого имеются также свои весомые историко-социальные предпосылки.
В период конца 80—х годов самоназвание “правые” прочно было закреплено за национал-патриотическим лагерем вкупе со “сталинистским” и “неосталинистским” крылом коммунистов (в основном в понятие “правые” вкладывалась склонность к этатизму — независимо от его форм — “сталинистской” или “клерикально-монархической”), а “левыми” называли сначала коммунистических “обновленцев” — сторонников возвращения к “истинному-ленинскому” социализму, а потом и радикал-либералов. Интересно здесь отметить, что по своему личностному составу “обновленцы” и радикал-либералы в значительной степени совпадают.
Лидеры идеологии “обновленчества” — популярные журналы конца 80—х годов в дальнейшем стали проповедовать радикал-либеральную идеологию, и лидеры радикалов 1990—1991 гг. также в основном вышли из “обновленческой” среды. Главной идеологической доминантой их был разрыв со сталинистским и вообще этатистским прошлым, разрушение “империи”, разоблачение “имперского сознания”, воссоединение с “цивилизованным Западом”. Даже внедрение частной собственности подавалось в качестве идеологемы: сделать необратимым процесс разрушения сталинского социалистического государства.
Примерно с середины 1992 г. эти силы сами стали называть себя “правыми”, на что имелись следующие соображения: во-первых, они выступали за всемерное расширение частнособственнических отношений, во-вторых, находились у власти, что само по себе подразумевает развитие консервативно-охранительных тенденций. Неудивительно, что вскоре изначально “левая” партия власти породила “новых правых”, отражающих естественную тенденцию перерождения режима в направлении националистическом и авторитарно-охранительном.
Собственно же “старые” правые, сжившись с ролью оппозиции стали приобретать все больше “левых” черт. Так защищая на словах “государственность”, “державу” в качестве “парадных” ценностей, они на деле, борясь с “антинародным” режимом, в традициях российского диссидентства, и еще более ранних — народников и эсеров — стали профессиональными борцами с властью.
Дело, на наш взгляд, состоит в том, что в отличие от западной цивилизации, где социалистические тенденции носят однозначно антиконсервативный и антинационалистический характер, в России они составляют национальную традицию. Массовое консервативное (традиционалистское) сознание, опорой которого выступает российская глубинка, является национал-социалистическим. Основная черта его состоит в отношении к государству как высшей ценности, гаранту воспроизводства некоторых жизненных устоев, включающих своеобразное понятие о социальной справедливости, национального самосохранения, прогресса, этнополитических ориентаций. (“Мы — русские — представляем собой одну семью... У нас нет своей индивидуальной нравственности... В семье за нравственностью следит отец семейства, у нас — власти. Если власть безнравственна, мы и все становимся безнравственными” — редактор лево-националистической газеты “Дуэль” Ю.Мухин, сентябрь 1996 года). Соответственно, ориентация на власть как таковую составляет важную характеристику консервативного электората.
В то же время для “современного” электората характерен, напротив, крен в сторону глубокой индивидуализации системы ценностей. Так по мнению ряда исследователей массового сознания (например, И.Клямкин), для современного российского общества характерно заметное преобладание как раз установки на индивидуализм, что еще более должно подчеркивать изоляцию социал-традиционалистов. “Данные клямкинского института... подтверждают, что синдром ориентации на отца, на распределительную экономику, на культуру и политику, исходящую из безальтернативных позиций, в целом в России изжиты. Можно сказать, что Россия переходит сейчас от инфантильного типа личности к современной западной форме взрослого типа индивидуального сознания” . Однако именно в этом отношении можно утверждать, что если на уровне парадных ценностей это именно так (84.0% опрошенных признают, что “главное в жизни — это интересы мои и моей семьи” против всего 14.5% согласных с тем, что “главное — это интересы моей страны и моего коллектива, ради их процветания я готов пожертвовать личным благополучием”), то все же большинство (59.0% против 35.1%) полагает, напротив, что “жить как все лучше, чем выделяться среди других”, а 58.6% также полагают, что “ради наведения порядка можно на время пожертвовать и индивидуальными свободами”. Фактически как раз по этим позициям выделяются из общего ряда как раз либералы-западники. Но разброс между типами сознания чрезвычайно высок.
И еще один весьма интересный момент, связанный с мифологизированным восприятием процесса распада СССР и перспективами его гипотетического восстановления. Именно социал-традиционалисты как носители старой советской идентичности в гораздо большей степени, нежели националисты выступают адептами воссоздания СССР в полном его объеме. И это, в частности, подтверждает то, что типа идентичности, ведущего свои истоки от “старой российской империи” минуя или не замечая советского периода, то есть “белой идеи”, практически не существует сегодня. Старая российская империя целиком поглощена советской идентичностью, а новые националисты, формирующиеся на руинах реформистско-либерального сознания, вовсе не считают себя однозначными преемниками Российской империи. Именно в этой связи наши оценки существенно расходятся с представлениями некоторых политологов и политиков, тяготеющих к православно-государственной идеологии, о противостоянии ценностей традиционных и социалистических .

3. Рациональные мотивации формирования политических установок и политического выбора

Рассмотренные социокультурные факторы оказывали решающее воздействие на формирование политического спектра в начале 90—х годов. Однако с течением времени начала происходить заметная рационализация идентификационных механизмов, на сегодняшний день проявляется высокая корреляция между политическими ориентациями и субъективным восприятием своего социального и материального статуса. Фактически, те, кто выиграл в результате “реформ” не только удовлетворен своим положением, действиями правительства, но и склонен смотреть на “мир” сквозь призму определенной идеологии. В еще большей степени это касается тех, кто проиграл в ходе тех же “реформ”. Так среди “коммунистов” 85.6% полагают, что “проиграли”.
Таблица 3.
Соотношение тех,  кто проиграл и тех, кто выиграл в   результате
реформ (по основным группам политического сознания) (апрель 1998)

Политическая идентификация Скорее выиграли Ни то, и ни другое Скорее проиграли
Либералы-рыночники 31,2 27,4 30,2
Коммунисты 1,3 7,7 85,6
Социал-демократы 3,8 23,7 60,3
Националисты 4,9 25,6 59,0
Центристы 10,5 30,4 48,9
Неопределившиеся 4,0 12,0 64,0
Наиболее “работающим” для выявления рациональных мотиваций является разделение электората на “адаптантов” и “дезадаптантов”. “Адаптанты” — это те, кто смог приспособиться к социально-экономической обстановке в стране; “дезадаптанты” — те, кто этого не смог. Шкала складывается из двух показателей — оценки обстановки в стране и субъективной оценки меры собственной приспособленности к “нынешней жизни”.

Какой Вам представляется обстановка в стране?
— нормальная
— тревожная
— кризисная
— катастрофическая
— затрудняюсь ответить

Удалось ли Вам и Вашей семье приспособиться к нынешней жизни?
— да
— скорее да
— скорее нет
— нет
— затрудняюсь ответить

Опишите свое материальное положение?
— у меня есть возможности удовлетворить практически все свои материальные потребности
— материальных трудностей в основном не испытываю, хотя иногда и приходится экономить
— вынужден экономить даже на самом необходимом
— живу фактически в нищете

Выиграли Вы  или проиграли в результате проводившихся в стране за последние восемь лет реформ?
— да
— скорее да
— скорее нет
— нет
— затрудняюсь ответить

Следует подчеркнуть, что оценка реального социально-экономического положения сегодняшних россиян во многом носит достаточно противоречивый характер. Так, полученные по различным методикам, сильно различаются данные о реальном уровне жизни, социально-экономической дифференциации по социальным и региональным группам. И это неудивительно: структура источников доходов крайне сложна (согласно некоторым оценкам, доля зарплаты, начисляемой по основному месту работы составляет в среднем не более 20—30% всех доходов), объем реального оборота финансовых ресурсов в “теневой”, т.е. недоступной для налогообложения части экономики недостаточно хорошо известен, что же касается самооценок, то они как правило носят субъективный характер. И, тем не менее, субъективная оценка своего материального положения (и это при всем при том, что обычно респонденты склонны переносить свой личный опыт на все общество — так богатые считают, что все нормальные люди могут много заработать, а остальные — “пьяницы и бездельники”, малообеспеченные, напротив, уверены, что все, кто “гребет миллионы — жулики и коррупционеры”) представляется нам в целом более достоверным показателем, чем даваемая респондентами информация о фактическом денежном доходе в расчете на члена семьи — по естественным причинам она обычно занижается в среднем в 1.5—1.7 раза.
Данные опросов говорят о том, в первую очередь, что уровень социального напряжения в обществе остается на достаточно высоком уровне и продолжает медленно увеличиваться. Так  в  декабре 1996 года оценка уровня материальной обеспеченности достигла минимальной отметки за период с начала реформ 1992 г. Ныне доля населения, живущего в условиях относительного материального благополучия (“сводят концы с концами”) составляет чуть более 50%, соответственно, немногим менее 50% общества живет за гранью бедности — даже по нашим, очевидно, заниженным ее критериям. Образовалась достаточно устойчивая группа, в среднем составляющая около 18%, живущая в целом обеспеченно (“денег в целом хватает”, “испытываем полное материальное благополучие”), и чуть менее 50% — по данным апрельского опроса 1998 года— 47.5% — испытывающих существенные материальные трудности и не сумевших приспособиться (“дезадаптанты”). В соответствии с применявшейся методикой, это те, кто относил себя к категории “вынужденных занимать деньги и продавать личные вещи, чтобы выжить” (18.5%) и “живущих от зарплаты до зарплаты и не имеющих возможности тратить деньги на что-либо, кроме питания” (29.0%).
Таблица 4. Субъективная оценка материального положения в различных типах поселения
1 — приходится занимать деньги
2 — хватает только от зарплаты до зарплаты
3 — хватает только на питание и коммунальные услуги
4 — в целом денег хватает
5 — полное благополучие
6 — расчетный показатель соотношения адаптантов и деазадаптантов

1 2 3 4 5 6
Мегаполис 8,4 12,9 33,3 25,1 7,0 32,8:32,1
Областной город 16,8 27,6 33,4 18,2 1,1 44,4:19,3
Районный город 18,6 36,0 29,1 15,7 0,0 54,6:15,7
Село 24,5 32,9 30,1 9,0 0,5 57,4:9,5

Из этой таблицы видно, что в крупных городах число относительно благополучных и неблагополучных семей примерно одинаково, в других же типах поселения, особенно начиная с уровня районного центра и тем более в сельской местности, доминируют семьи с крайне низким уровнем жизни. Наиболее низкий уровень жизни прослеживается в таких регионах как Кузбасс (наиболее характерная зона сплошного социального бедствия), Центрально-Черноземный регион, Северный Кавказ — где на грани нищеты находится более 50%  населения, в то время как в Москве — только 30—32%. Эти данные во многом соответствуют известным результатам политического выбора, когда в Москве и других крупных городах почти всегда побеждают “реформаторы”, а на селе, в малых городах, том же “красном поясе” — национал-коммунистическая оппозиция. Как показывает анализ, конкретная величина соотношения дезадаптантов и адаптантов весьма сильно коррелирует с политическим выбором.
Таблица 5
Субъективная оценка благосостояния в различных группах политического сознания
Оценка благосостояния Либералы Националисты Коммунисты Центристы
Приходится занимать деньги 8,8 17,6 28,0 11,8
Хватает от зарплаты до зарплаты 21,9 28,4 33,2 25,2
Хватает только на питание 30,0 35,4 31,6 34,4
В целом денег хватает 31,9 14,6 5,8 23,6
Полное благополучие 6,3 0,8 0,0 1,6
 
соотношение дезадаптантов и адаптантов
— либералы                30,7:38,2
— националисты                46,0:15,4
— коммунисты                61,2: 5,8

Уровень жизни сторонников либерализма, в основном поддерживающих нынешний режим и коммунистической оппозиции различается более, чем в два раза. Зато остается открытым вопрос о причинно-следственных связях этого соотношения — дело ли в том, что изначальная ориентация на традиционалистские ценности препятствовала исповедовавшим их гражданам адаптироваться к нынешним социально-экономическим условиям, или же, наоборот, мы имеем дело с высокой степенью рациональности сегодняшнего политического выбора — кто адаптировался, тот и поддерживает режим?
Между тем, сегодня соотношение адаптантов и дезадаптантов в большей степени соотносится с показателями доверия к ведущим политикам и институтам власти (Б.Ельцин, А.Чубайс, В.Черномырдин) их уровень поддержки как раз и составляет величину от 10 до 20%, нежели отношение к режиму в целом. Опыт последних лет показывает, что поддержка режиму в целом имеет значительные резервы, которые проявляются либо в период президентских избирательных кампаний, либо в случае появления новых политических лидеров режима, на которых распространяется “кредит доверия” (как в 1997 году — Б.Немцов, в другой период  — А.Лебедь да и одно время В.Черномырдин как альтернатива только что снятому тогда Е.Гайдару).
В результате мы наблюдаем внешне парадоксальную картину, когда доверие к большинству конкретных институтов власти и политическим лидерам в обществе в течение всего последнего пятилетия продолжало снижаться, причем практически во всех социальных группах, то в отношении политического режима в целом общество оказалось резко поляризовано, что и продолжают демонстрировать все общефедеральные избирательные кампании. Как мы уже отмечали выше, основные водоразделы при этом проходят: а) между населением крупных агломераций и сырьедобывающих районов, с одной стороны, и регионами с сохранившимися традиционалистскими отношениями, в первую очередь, в рамках аграрного сектора, с другой; б) между поколенческими группами — так, по данным исследований, в возрастных группах после 35—40 лет в два—три раза в среднем ниже уровень адаптации к происходящим в стране переменам, и, соответственно, проявляется значительное более негативное отношение к установившемуся в стране политическому и экономическому режиму. Одновременно усилилась (особенно уже после президентских выборов 1996 года) тенденция раскола “старого” электората, ранее составлявшего основу поддержки режима, и выделения из него группы “новых недовольных” — в основном инженерно-технических работников и квалифицированных рабочих, проживающих в депрессивных регионах. Значительно радикализовавшись, они, тем не менее, не оказывают однозначной поддержки традиционной оппозиции (КПРФ, НПСР) и составляли одно время костяк сторонников то ли А.Лебедя, то ли Ю.Лужкова — то есть тех лидеров, которые прямо не ассоциировались ни с либеральной, ни с коммунистической идеологией.

4. Политические ценности и эволюция социального статуса
Рассмотрим некоторые социальные закономерности, связанные с изменением базовых ценностей общества за последние годы. Так за последние десять лет социальный статус значительной части общества существенно изменился. 46% опрошенных представителей среднего класса за это время изменили свой социальный статус более чем на два пункта (по 10-балльной шкале). В исследовании, выполненном в марте 1999 года, респондентов просили оценить свой социальный статус по 10-балльной шкале до начала реформ, до августовского кризиса 1998 года и в настоящее время.
Таблица 6
Социальные перемещения за период реформ
Исходный социальный статус Сильно понизили Немного понизили В целом сохранили Немного повысили Сильно повысили
1 - - 38,5 23,1 38,5
2 - 5,7 20,0 48,6 25,7
3 - 9,3 30,2 39,6 21,1
4 2,2 31,6 30,8 29,8 5,7
5 8,4 37,7 31,9 20,2 1,8
6 22,8 37,1 26,7 12,1 1,2
7 32,5 40,0 21,4 6,1 -
8 40,9 34,2 20,2 4,7 -
9 50,1 26,9 19,2 3,8 -
10 74,0 13,0 13,0 - -

Особенно сильные изменения коснулись высокостатусных групп, среди представителей которых лишь менее 20% удалось сохранить свой высокий статус. Более 50% среди них статус понизили существенно. Напротив, наибольшего социального успеха достигли ранее малостатусные группы, соответствующие статусам с порядковыми цифрами "2" и "3". Эти перемены в определенной степени носят возрастной, естественный характер (так обладатели высоких статусов стали пенсионерами), однако новая социальная элита достигла своих высоких статусов в возрасте, значительно более молодом, чем поколение их родителей (средний возраст 39 лет). Это означает, что в социальном плане изменения носят революционный характер, значительно более быстрый, чем естественный цикл смены поколений. К власти в обществе пришла дореформенная контрэлита, соответствующая исходным статусным позициям "2" - "4", тогда как старая элита в массе своей статус (и соответствующие статусу материальные возможности) потеряла. Именно эти группы (точнее их наиболее активные представители) и осуществили характерную для революционных периодов вертикальную мобильность. Причем, как показывает анализ, прошлогодний финансовый кризис лишь укрепил позиции этих групп (при параллельном социальном падении других групп). Сниженная вертикальная мобильность дореформенного общества привела к накоплению социальной энергетики в значительной части низкостатусных групп (преимущественно, средние и низшие слои инженерно-технической интеллигенции), которая, реализовав "стратегию успеха", послужила основой нового среднего класса и, в том числе, его элитной части.
Основой поддержки нынешнего режима стали слои неудачников прошлого режима, что скорее соответствует представлениям о произошедшей социальной революции, нежели некоторым взглядам о сохранении позиций прежней «номенклатуры», лишь в слегка закамуфлированном виде.
О том, что основой для нынешнего среднего класса и, особенно его элитной части, стали дореформенные низкостатусные "разночинцы", говорят и следующие данные.

Таблица 7.
Итоги реформ в восприятии групп с различным статусом на момент начала реформ
Порядковые номера статусов Скорее выиграли от реформ Не выиграли, и не проиграли Скорее проиграли Индекс "ущерба" от реформ
1 38,5 7,7 46,2 -7,7
2 28,6 17,1 31,4 -2,8
3 34,1 17,8 35,7 -1,6
4 22,2 22,6 36,9 -14,7
5 17,6 23,3 38,9 -21,3
6 13,4 27,7 44,7 -31,3
7 11,6 24,7 49,3 -37,7
8 14,7 31,0 45,7 -31,0
9 11,5 23,1 50,0 -38,5
10 8,7 47,8 43,3 -34,6

Одновременно происходили и качественные изменения внутри как «низов», так и «верхов» среднего класса. Ценности, традиционно свойственные «низам», "контркультуре" политическому андерграунду, становились парадными ценностями новой элиты и наоборот. Особенно быстрые изменения в социальной структуре происходили в первой половине 90-х годов, когда идеология нового социального успеха, в значительной степени послужившая основой для формирования идеологии нового среднего класса, развивалась на «отрицании» ценностей предшествующей эпохи. В середине 90-х годов возникли «неоконсервативные» тенденции, а идеология и политические установки среднего класса стали впитывать в себя ценности разных эпох, образуя своеобразный синтез. Самые последние изменения, связанные с последствиями кризиса, не существенно изменили структуру ценностей на различных социальных этажах.
Так группы, имевшие относительно высокий социальный статус (средний балл «6» и выше) до начала реформ, демонстрируют умеренно почвеннические ценности. В группе с социальным статусом, на то время характеризовавшимся цифрой «7», ныне 40,9% согласны с тем, что «западные ценности нам не подходят». В то же время наиболее западнические взгляды демонстрируют прежние социальные «низы» – группы с баллом статуса 2-4 (20-29% согласных с этим тезисом). Действительно, «западничество» было за прошедшее десятилетие формой «идеологии успеха», являясь в определенной степени парадной идеологией наиболее социально и материально продвинутых слоев общества. Для современной ситуации характерной оказывается тенденция, когда наибольшее западничество демонстрируется в группах с порядковой величиной «6» и «7» (соответственно, лишь 26,2% и 23,2% согласных с тезисом о русской самобытности). Эти группы соответствуют лишь «средней», наиболее массовой прослойке среднего класса. Зато с дальнейшим увеличением социального статуса (группы «8», и, особенно, «9» и «10», соответствующие элите среднего класса), почвеннические ориентации снова увеличиваются (31,8%; 43,5%: 45,5%). Таким образом, «верхи» среднего класса (и, вероятно, это касается всех элитных групп) в определенной степени смыкаются с самыми «низами» общества в антизападничестве, совместно противостоя космополитичной «середке». Одновременно с ростом статуса растет и число приверженцев либеральной экономики. Это означает, что идеологическую культуру нынешней элиты среднего класса можно охарактеризовать как «либерально-антизападническую».
О масштабе «революционных» изменений статуса и характера власти свидетельствуют данные, согласно которым отношение к нынешней власти полярно у «старых» и «новых» верхов общества (это касается в равной степени и «низов»). Так старые «низы» сегодня в наибольшей степени готовы оказать поддержку нынешней власти (69,2% в группе со статусом «1»; с ростом «старого» статуса эта цифра последовательно падает до 26,1% в группе «10» – наиболее статусной до начала реформ). Та же картина (с точностью до наоборот) наблюдается и сегодня. В наименее статусной группе  число сторонников нынешней власти составляет 23,1%, а в наиболее статусных – 73,9% и 71,4%. Это естественно – «группам успеха» поддерживать власть, которая символизирует этот успех. Что же касается ситуации, имевшей место до финансового кризиса прошлого года, то при общей тождественности распределений того периода и нынешнего (несколько более размытая картина за счет того, что статусы «потекли»), отличия касаются наиболее статусных еще год назад групп, которые стали значительно сдержаннее относиться к нынешней власти (в среднем 52,4% поддерживающих).
Еще отчетливее проявляется динамика при ответе на вопрос о желательности перемен. Так в современных условиях перемен в обществе хотят, в первую очередь, наименее статусные «низы» (69,2% в группе с наиболее низким статусом). Напротив, «верхи» дорожат достигнутой стабильностью и перемен опасаются (71,4% за стабильность в группах «9» и «10»). Что же касается остальных групп, включающих в себя практически весь средний класс, то желание перемен в них слабо варьирует с изменением социального статуса. Но еще год назад социальный статус нынешних сторонников стабильности был существенно ниже в статусном интервале от «6» до «9». А до начала реформ нынешние «стабилы» были социальными аутсайдерами (статусы «2» – «4»). То есть те, кто сейчас не хочет перемен в силу высокого социального статуса, неуклонно повышали этот статус – и в результате «реформ» начала 90-х, и в результате прошлогоднего кризиса.
Такая политическая ценность как авторитаризм (в мягком варианте) и, соответственно, демократические установки являются практически консенсусной для общества ценностью. Причем, во все исторические периоды (включая расцвет «демократических» реформ начала 90-х годов, когда общество активно поддержало Б.Ельцина именно в надежде на его авторитаризм). На сегодняшний день авторитаризм поддерживается социальными низами вкупе с социальной серединой (от 66,0% до 68,4% сторонников в трех низших статусных группах и от 49,8% до 58,2% в трех средних). Три наиболее статусные группы выступают в качестве сторонников демократии – за демократические ценности выступают около 75% респондентов. Это и есть те самые «группы успеха», которые существенно повышали свой социальный статус с дореформенных времен (статусные позиции на тот момент в интервале «2»-«4»). Таким образом, социальной базой «демократических прав и свобод» являются лишь весьма ограниченные по своему составу группы, сделавшие стремительную социальную карьеру в последние 10 лет (и выигравшие, в том числе, и по результатам прошлогоднего кризиса).

Таблица 8
Доля сторонников авторитаризма в динамике социального статуса (красным цветом выделены "демократы")

Порядковые номера статусов До начала реформ В настоящее время
1 69,2 68,4
2 44,1 67,3
3 48,1 66,0
4 48,1 58,2
5 52,5 54,8
6 56,7 49,8
7 54,3 42,5
8 60,3 25,8
9 55,8 26,1
10 65,4 19,3

Что касается такой установки, как стремление к переделу «неправедно нажитых состояний», то она весьма четко сопряжена с нынешним социальным статусом. Верхние шесть групп (с разной степенью монолитности) выступают против такового передела (от 57,1% до 82,6% с ростом статуса). Нижние четыре группы – за передел (от 79,5% до 54,5%), что мало отличается от «докризисного» периода годовой давности.
Сказанное позволяет сделать вывод, что одной из основных причин социальной и духовной неустойчивости как общества в целом, так и "нового среднего класса" является слишком стремительная социальная трансформация последнего десятилетия. "Новый средний класс" во многом осознает себя не политической и социальной элитой, а сохранил мировоззрение и привычки старой советской контрэлиты, сформировавшейся на отрицании как государственнических ценностей, исторической преемственности и социальной ответственности. При этом "старая" элиты практически сошла с социальной сцены (лишь единичные ее представители сохранили статусные позиции) и, соответственно, перестала влиять на духовное и политическое мировоззрение общества.

5. Политическая идентичность кандидата и текущий политический процесс
Особенности текущего политического процесса в России, носящего весьма неустойчивый и переходный характер, оказывают влияние и на электоральные тенденции. При всем постоянстве “общей” мифологии, определяющей политический ландшафт, конкретные электоральные характеристики, влияющие на имидж политиков, все время “плывут”. Так уже отмечалось, сколь глубоки оказались за последние 5—6 лет трансформации имиджа Б.Ельцина. Сегодня раздраженное и даже озлобленное население как бы “забыло” о той грандиозной поддержке, которую оказало первому президенту России на рубеже 80—х и 90—х годов. Можно отметить и другие примеры. За неполный год (март 1997 — январь 1998 г.) существенно изменился имидж, и, соответственно, структура и базовые характеристики электората Б.Немцова, который в начале этого периода пользовался на редкость “ровной” поддержкой практически во всех слоях общества, а в течение года оказался “заперт” в сугубо либеральной части политического спектра, став как бы “тенью” А.Чубайса. Имидж ведущего политика, крупной партии — живут как бы собственной жизнью, и в этом качестве могут служить барометром или точкой отсчета для раскрутки политического имиджа политиков второго и третьего эшелона.
Приведем в этой связи данные, полученные в ходе трех фокусированных групповых интервью во время социально-психологического тестирования 50 москвичей в декабре 1997 года. Им было предложено ответить на два вопроса: “Связываете ли Вы с данным политиком надежды на стабильность?”. “Связываете ли Вы с данным политиком надежды на перемены к лучшему?”
Таблица 9
Структура ожиданий от ведущих российских политиков (1997 г.)
Политики Ожидание стабильности (в %) Ожидания перемен (в %)
Б.Ельцин 32,7 3,5
Г.Зюганов 21,6 16,4
А.Лебедь 7,2 49,0
Ю.Лужков 56,9 62,5
Б.Немцов 29,1 35,1
В.Черномырдин 68,0 12,5
Г.Явлинский 19,8 58,8

Поэтому в дополнение к собственно ценностным и идентификационным в отношении политического спектра вопросам социологической анкеты, важно “привязать” кандидата — участника избирательной кампании — к электоратам наиболее ведущих, раскрученных, “знаковых” политических лидеров и партий. Поскольку электоральное насыщение существенно меняется за считанные месяцы, тем более годы, бывает полезным задать вопрос о голосовании на наиболее крупных последних выборах.
 В ходе недавнего исследования городского населения (январь 1999 года) замерялись шесть ценностей, которые можно интерпретировать как «правые» (модернизационные)  и «левые» (традиционалистские).  Полученные условные коэффициенты характеризуют суммарный рейтинг «правых» ценностей в электоратах партий и движений. При этом 100 – крайне правый фланг, а 0 – крайне левый.

Таблица 10. Некоторые обобщающие характеристики электоратов отдельных партий

Аграрная партия     27.8 (левый центр)
Гипотетический блок под руководством Е. Примакова 38,2 (центр)
Женщины России  40,7 (центр)
КПРФ   16,0 (радикально левые)
ЛДПР 39,8 (центр)
НРПР А. Лебедя 29,3 (левый центр)
НДР 44,4 (правый центр)
Отечество 43,2 (правый центр)
Правое дело 58,5 (радикально правые)
ЯБЛоко 44,0 (правый центр)

Таким образом, видно, что за последнее время политический спектр в России сместился существенно влево, в сторону центризма – левоцентризма.  В электоратах таких традиционно «правых» и «правоцентристких» движений как «НДР», «ЯБЛоко», «Отечество» собственно «правые» ценности представлены меньше, чем на 50%.  А  политический центр в лице недавнего правительства Е.Примакова в союзе с умеренной частью Госдумы занимал еще более левые позиции. В то же время левые радикалы, к которым по устоявшейся терминологии можно отнести КПРФ и ее электорат, по-прежнему занимают положение сильно «с краю». Все эти перемены явились следствием сложных политических процессов, которые кризис лета-осени 1998 года только актуализировал. Изменения в ценностных установках общества, медленно накапливавшиеся в последние пять лет, породили институциональные изменения, которые, судя по всему, уже носят необратимый характер. В ходе исследования РНИСиНП в апреле 1999 года, респондентам было предложено выразить свое отношение к ряду базовых политических ценностей. Они были впоследствии упорядочены по двум основным компонентам (факторам).  Первый фактор интерпретируется также как и в вышеприведенной таблице 10 – шкала «право – лево». А вот второй основной фактор заслуживает особых комментариев. Его можно проинтерпретировать как «неидеологизированное отношение к власти». Действительно, одни поддерживают власть («нынешнюю власть») исходя из конъюнктурных соображений – это «моя» власть; «она проводит реформы», «она борется с коммунистами». Для других же поддержка власти не обусловлена идеологией – «я поддерживаю власть, потому что стране необходим порядок и власть». Вторая группа и составляет костяк истинных сторонников «партии власти».
Таблица 11.
Значения в «пространстве ценностей» по второй главной компоненте («неидеологизированные государственники» – «идеологизированные сторонники или противники власти»)

Электоральные группы Значения по второй главной компоненте
“радикалы-западники” -13,8
“коммунисты” -7,4
“социалисты” и “социал-демократы” -11,8
“националисты” -0,1
“центристы” +8,8
“неопределившиеся” +4,5
Сторонники Г. Зюганова -1,9
Сторонники Ю. Лужкова +5,3
Сторонники А.Лебедя -8,7
Сторонники Е. Примакова +24,7
Сторонники Г. Явлинского -14,8


Так произошел распад  прежней «партии власти» (Президент Б.Ельцин в его окружение, близкое к радикальным реформаторам, одновременно с участием некоторых олигархических структур). Правительство Е.Примакова воспринималось в течение всего срока своей деятельности обществом в качестве одновременно и власти, и оппозиции по отношению к предшествующему курсу, и в глазах большинства населения не несло ответственности ни за кризис 1998 года, ни за его последствия. У “протестной” части общества на время существования правительства Примакова исчез или размылся привычный “образ врага”, что привело к фрагментированию и усложнению политического спектра. Лидерство стало переходить  к политикам и политическим партиям, находящимся вне старых парадигм “коммунисты” или “демократы”.
 Во многом поэтому ни резкого "полевения" общества,  ни роста праворадикальных настроений сегодня не просматривается.  Общество жаждет стабильности, но не любой ценой. Среди тех завоеваний,  которые ценятся, несмотря на в целом отрицательное отношение к нынешней власти, - это право на частную жизнь, включая свободу передвижения, свободу предпринимательства, свободу получения информации, выборность органов власти и т.д. Даже сейчас около 47%  населения продолжают оценивать переход к рыночной  экономике  как скорее положительное явление,  хотя и содержащее очевидные отрицательные моменты (при 39%  полагающих,  что переход к рынку - это грубейшая ошибка  или даже преступление).  В результате все большую популярность приобретает модель социально-ориентированного капитализма с  государственным регулированием определяющих сфер жизни и широкой экономической свободой на его "нижних" этажах - в мелком и среднем бизнесе, торговле и сфере  обслуживания.  Наибольшее  распространение  среди сторонников различных идейно-политических течений получает идея  социальной  справедливости и национального возрождения, укрепления государственной мощи. Идеализированные представления о "цивилизованном Западе" и необходимости односторонней ориентации на него становятся все менее популярными, в том числе и среди еще недавних ярых сторонников "реформ".
В то же время ряд проблем  и социальных ценностей продолжают раскалывать общество. Так сохраняется противоречие между "традиционалистскими" представлениями об обществе как системе,  требующей регулирования - доходов,  общественной морали, других социальных отношений; первичности  государства и его интересов над частными интересами - и "индивидуалистическими" представлениями, более свойственными современному горожанину. Весьма болезненной для общества остается и идея "реванша", раскалывающего население примерно пополам. Так почти 65% (в том числе, 54% в крупных городах) требуют нового передела собственности и наказания владельцев "неправедно нажитых состояний";  52%  (и 47%  в крупных городах), считает, что нынешнее бедственное положение страны стало результатом сознательных действий ее "врагов"(олигархов, банкиров, финансовых структур Запада и т.д.),  которые также должны понести наказание.  Очевидно,  что "партия власти" в ее новой конфигурации, которая неизбежно сформируется в ближайшие год-два будет вынуждена считаться с этими настроениями и активно искать "виноватых", периодически устраивая показательные процессы ради  сохранения  социального мира в обществе.