Не-выбор

Он ничего такого не планировал – так вышло просто – долгая командировка в этом городе, пустые вечера в гостинице, заснеженные незнакомые улицы, утомительные дни за наладкой нового оборудования.
Елена Сергеевна, молчаливая и строгая, на время его командировки выполняла обязанности его помощницы – скрупулезно проверяла данные, помогала составлять отчеты.
Как-то в пятницу они засиделись допоздна (уже и уборщицы отгремели своими ведрами, выключил почти везде свет, только в коридорах горели вполнакала лампы).
Он устало откинулся в кресле, потер глаза.
- Вот черт, уже десятый час, в этой вашей гостинице ресторан закрывается в девять, а я сегодня и не пообедал даже. Елена Сергеевна, где тут у вас можно поесть? Или хоть купить чего-нибудь перекусить – если честно, голодный. Как волк.
Она подняла на него серые серьезные глаза и сказала спокойно:
- Я могу вас покормить.
- Неудобно, - сказал он, - семья против не будет?
- Не будет, - ответила она спокойно.- И что тут неудобного – вы же работали, а мы вроде как принимающая сторона…Собирайтесь, поедем ко мне. Я живу, кстати, недалеко от гостиницы.
Он не стал долго сопротивляться – в этом небольшом городе закрывалось все рано, в восемь вечера жизнь совсем замирала, только за занавесками горел свет у тех, кто завтра снова придет на этот завод.
Они вышли под черное зимнее небо, снег скрипел под их ногами, ветви деревьев стеклянно звенели на ветру, а большая луна казалась близкой- близкой.
Пока он ел борщ, обжигаясь в неловкой спешке, она отварила макароны, разогрела две большие котлеты, заварила чай.
Он немножко опьянел от еды, отяжелел на неудобной табуретке.
-Вкусный какой у вас чай, -сказал он, прерывая молчание (Елена Сергеевна не была болтлива).
- С мятой, - коротко пояснила она и положила в вазочку вафли.
Вафли он не любил с детства, но из вежливости взял.
- Можете курить, - сказала она, моя посуду.
Он кивнул и чиркнул зажигалкой.
Она действительно жила в двух кварталах от гостиницы, он дошел до нее быстро, не растеряв тепла от чужой кухни и котлет.
Семьи у нее никакой не было.
На следующий день, во время обеденного перерыва она достала термос с гречневой кашей и знакомой уже котлетой и сказала просто и спокойно:
- Александр Николаевич, поешьте. Так недолго и гастрит заработать, целыми днями голодая.
- Ну что вы, - сказал он, - я уж схожу сегодня в столовую.
- Как хотите, - не стала она уговаривать и убрала термос в сумку, - но в столовой у нас…в общем, как хотите…
Он пожалел, что отказался от ее домашнего угощения, когда хлебал жидкий рассольник и старался разрезать шницель – еда была невкусная, словно с привкусом пыли или горечи, и он давился ею , с трудом глотая невкусную массу.
Еще больше пожалел, когда вечером у него начались рези в животе.
- Черт, точно гастрит, что ли начинается, - подумал он, - или, не дай бог, траванулся я в этой столовке - суп-то был совсем подозрительный.
Коридорная дала ему какую-то таблетку, боль немного успокоилась, но спал он плохо, и утром пришел разбитый, невыспавшийся и бледный.
Елена Сергеевна, в строгих своих очках, аккуратная и свежая, сидела уже за столом, заносила ночные данные в компьютер.
- Хотите кофе? – спросила она его, - что-то вы неважно выглядите.
Он с сомнением посмотрел на нее :
- Даже не знаю, - сказал неуверенно, - что-то я после вашей столовой чувствую себя…
- Д уж, - усмехнулась она и поставила чайник.
К кофе она предложила бутерброд с сыром и все те же вафли.
Он с опаской отхлебнул, и вдруг почувствовал, что кофе необыкновенно вкусный, как и бутерброд и даже ненавистные вафли.
- Какой у вас кофе хороший, - сказал он, - дорогой, наверное.
- Да нет, обычный «Pele», где тут достанешь у нас хороший, ответила она равнодушно.
Во время обеда он уже не отказывался от ее предложения - сегодня в термосе было пюре с бефстроганов. А к чаю была ватрушка.
Оставшиеся пять дней своей командировки Александр Николаевич каждый день обедали вместе принесенным Еленой Сергеевной, а по вечерам ужинали у нее дома.
Еда была простая, жена его готовила намного лучше, но ему было приятна забота этой серьезной женщины, он уже за две недели устал от казенного. Да и совместные трапезы постепенно избавили некоторой натянутости – Елена Сергеевна оказалась начитанной и умной женщиной, приятной собеседницей.
В последний вечер перед отъездом они оба были несколько возбуждены – может, от того, что долгая работа наконец-то была закончена, а может, от коньяка, который Елена Сергеевна поставила на стол после того, как шарлотка была съедена.
Когда он неловко положил ей руку на колено, обтянутое серой шерстяной юбкой, мелькнула мысль – Черт, вот это совсем лишнее, совсем, - но быстро пропала, когда ее губы ответили на его поцелуй.
Она спала, когда он рано утром, стараясь не разбудить, собирался в темноте (автобус до аэропорта уходил в восемь, а ему еще нужно было забрать из гостиницы вещи и сдать номер).
Он хотел уйти не прощаясь - главным образом потому, что не знал, как ее называть – Леной, как ночью, как-то было неловко, а Еленой Сергеевной – глупо.
- Александр, я вам помогу. – услышал он ее голос, возясь с замком.
Она появилась в коридоре, одетая в стеганый халат.
- Тут заедает иногда, - она что-то нажала и дверь, железно щелкнув, открылась.
- Счастливого пути, - просто улыбнулась она, - мне было очень приятно.
-Мне тоже. – смущенно сказал он, пряча глаза, неловко клюнул ее в висок и вышел.

Он соскучился по дому, по жене, по детям, по городу, по своей работе, и в такси от аэропорта расслабленно дремал на заднем сиденье, радуясь, что сегодня начальство позволило ему не выходить на работу. А завтра – выходные, и до понедельника – до понедельника он совершенно свободен.
Жена была на работе, дети в школе – он вошел в свой дом. С наслаждением отправился в ванную, швырнув белье в стирку, долго отмокал, фыркал, тер свое полноватое тело жесткой мочалкой.
В банном халате вышел на просторную свою кухню, с удовольствием закурил, стряхивая пепел в тяжелую хрустальную пепельницу.
На столе лежала записка:
«Сашуля. С возвращением, солнце! Грымза не отпустила – что ты будешь делать. Кушай пока – я сварила холодец, не забудь хрен, отбивные разогрей, грибной суп в холодильнике.
Постараюсь быть пораньше. Димка занял второе место на соревнованиях, у Насти проверь математику – пусть готовится, у нее завтра контрольная. Целую. Ю.»
Он улыбнулся – милая Юлька, соскучилась, подумал.
Суп он с утра не хотел, отбивную греть не стал – положил на кусок черного хлеба, достал мисочку с холодцом.
Первый же кусок он выплюнул – все было горькое соленое.
- Черт! Хрена много положил, что ли?
Он попробовал ковырнуть с другого края, где хрена не было – то же самое – горечь, почти нестерпимая.
Он с недоумением отодвинул тарелку.
Заглянул в холодильник, нашел кусок сыра, положил на хлеб.
Сыр отдавал горькой плесенью, хлеб пеплом.
- Да что такое! – выругался он.
Голодный, решил прилечь отдохнуть.
Жена вернулась рано – румяная, веселая, налетела с порога :
- Ну как, Сань, соскучился? Ой, а я-то как! Димка без тебя совсем от рук отбился - раньше половины двенадцатого не ложится – все читает. Ты что-то пополнел – тебя там откармливали, что ли? Ну-ка признавайся, как ты себя вел?
Они поцеловались, он обнял Юлю, ощутил родное тело, мягкую грудь - вдруг совсем некстати вспомнил, какие трогателно-холодные ступни были у Елены Сергеевны…
- Ты пообедал? – спросила Юля из кухни.
- Да, - ответил он, но она не услышала.
- Пообедал? – она вернулась в комнату.
- Да, - повторил он, - иди ко мне.
- Сейчас Димка вернется, - с сомнением сказала жена.
- Ничего, мы успеем, - сказал он и притянул ее к себе.

За ужином он опять не смог съесть ни куска. Юля и дети встревожено смотрели, как он пытается проглотить отбивную под грибным соусом.
- Саша, что случилось?
- Юль, да что-то…я кажется, себе заработал гастрит – ничего есть не могу, - ответил он сдвленно. Не хотел тебя расстраивать…У меня там тоже приступ был.
- О господи, - сказала Юля.
- Все горькое, - сказал он и положил вилку.
- Ну давай я тебе сварю манную кашу, что ли…
- Давай, - согласился он быстро – есть хотелось ужасно.

- Ну Саша, так же нельзя, говорила ему Юля ночью, обнимая. Нельзя е совсем ничего не есть – даже хлеб не можешь?
- Не могу – ужасная горечь, сказал он и устало закрыл глаза.
- Может, скорую вызвать?
- Не знаю, давай подождем.

К понедельнику у него ввалились щеки – за три дня он заставил себя проглотить рисовую кашу, щедро посыпанную сахаром, кусок булки и ложку сметаны.
Его стошнило через пятнадцать минут, и сильная резь в животе скрутила и мучила весь вечер.

- Что-то ты, Александр Николаич, выглядишь как-то плоховато, - сказал ему начальник, выслушав отчет.
- Да, я что-то гастрит себе заработал в командировке, что ли, с завтрашнего дня беру больничный, - ответил он сиплым голосом – чай тоже был горьким, во рту было сухо.
Кроме воды из-под крана он ничего не пил.

Неделя походов по врачам ничего не дала – все разводили руками, подтверждая, что не могут понять причины его состояния – с их стороны они не видят никаких нарушений.
Даже онколог, оставленный напоследок, сказал , что это не в его компетенции .
Юля была в полном расстройстве, а Александр Николаевич начинал испытывать ужас – он ничего не мог съесть – все было как зола, горькое и гадкое. С трудом съеденное либо возвращалось обратно, либо так начинало терзать желудок, словно он проглотил горячие иглы.
Когда семья садилась ужинать (Юля стыдилась есть-кусок в горло не лезет,-жаловалась она-все такое вкусное…И осекалась)
Он лежал изможденный – жена ушла на работу, дети в школу – в пустой квартире и испуганно думал – неужели я умру? Неужели? Так рано? Не хочу, как же я не хочу..
От голода и страха он порой впадал в забытье. Он и сейчас задремал, закутавшись в одеяло – он ужасно мерз в теплой квартире – и вдруг ему приснились котлеты, которыми его кормила Елена Сергеевна.
Он ощутил во рту вкус этих простецких котлет, горячих, сытных - и проснулся.
Да, последнее, что он ел - это ее еда – что там было? Ватрушка, мясо какое-то…
Желудок свело спазмом.
Он отправился на кухню, достал краковскую колбасу и стал жадно откусывать, давясь от горечи.
На следующий день он смирился и отправился к какой-то знахарке, которую робко посоветовала Юля – знаешь, у Наташиного мужа тоже были проблемы – никто не мог понять, что с ним…А она его вылечила, на ноги поставила…Ну попробуй, чего тебе стоит…

Знахарка была пожилой румяной старушкой, с аккуратным пучком седых волос. Он путано рассказывал про свою ситуацию, про то, как впервые почувствовал горечь еды в командировке, а потом ел только домашнее, одна женщина, коллега, приносила в термосе, не очень вкусное, так, но сытное, свежее, а вот дома он уже неделю не может съесть ни куска. А врачи…
- К ней едь, - перебила его старушка.
- К кому?
- К женщине с термосом.
- Зачем? - удивился он.
- Съезди, узнаешь – ответила старушка и отвернулась.
- Думаете, она меня чем-то отравила?
- Можно и так сказать.
- Чепуха какая-то, - сказал он, разочарованно.
- Чепуха, да. Ты в зеркало –то на себя посмотри – и она поднесла ему небольшое круглое зеркальце. –Посмотри, осунулся, глаза запали… А когда ты последний раз ел? У нее?
- Да.
- Болел живот?
- Нет.
- Вот и поезжай. Хот поешь. Все, давай, иди, иди, все сказала.

Жене он что-то путано объяснил про заводскую столовую, состав воды, покидал в дорожную сумку носки и бритву и поехал на вокзал – вечером уходил поезд, проходящий через этот город.

Перед ее дверью он остановился отдышаться – она ила на третьем этаже, и подъем дался ему тяжело.
Он так и не придумал, что ей скажет – за всю дорогу он так и не смог сосредоточиться – но его охватила надежда, что как только он к ней придет, слова найдутся.
Она открыла сразу, словно ждала за дверью.
- Господи, я так надеялась, - сказала она и обняла его .
От неожиданности он ничего не сказал, просто обнял ее в ответ, и так они постояли, обнявшись, на пороге.
- Ну что же я, ты с дороги…Проходи, - и она втянула его в квартиру. – Ты похудел что-то, - заметила, вглядевшись в его лицо. Будешь ужинать? У меня, правда, ничего особенного нет, но я сейчас пожарю картошки, проходи, замерз, наверное?
Он молча кивнул и начал раздеваться.
Она быстро чистила картошку, когда он вошел. Силы наконец оставили его на ее маленькой кухоньке, он опустился на табуретку – голова кружилась, в голове шумело.
- Сейчас, сейчас, - торопливо приговаривала она, доставая из холодильника сыр, масло, сало.
- Давай я тебе пока бутерброд с салом сделаю, пока картошка жарится и курица, - спросила она.
Он молча кивнул.
Она положила перед ним бутерброд с салом, и снова повернулась к плите.
Он откусил бутерброд и с наслаждением понял, что горечь, которая терзала его больше десяти дней, исчезла. Бутерброд был проглочен в секунду, он не спрашивая, отрезал себе еще кусок сала, толстый неаккуратый кусок, положил на черный хлеб и всхлипнул.
-Она обернулась, и он заметил, что у нее в глазах тоже блестят слезы.
- Ты…тоже соскучился? – спросила она несмело.
Он молча кивнул, проглатывая хлеб.
Она обняла его, и он тоже положил свои руки ей на талию.
Рядом шкворчала картошка, а запах курицы, начиненной чесноком, кружил ему голову.
Три дня он просто отъедался – ел и спал , ел и спал. Вечером она возвращалась с работы, они ужинали, а потом ложились в постель, и ночи были бурными. А потом она засыпала, а он лежал, прислушиваясь к ее дыханию и мучительно думал, что делать.
Ему не нравилась ее еда – она была простая, незатейливая, жирная, он не любил крупы, которые она часто варила, и яичница была всегда немного пересолена, а супам не хватало аромата – его жена готовила лучше, вкуснее, баловала его изысками, сочиняла соусы, мариновала всячески мясо… И вообще – он любил свою жену, свою семью, детей, свою жизнь – но только вот что-то случилось – что-то такое случилось – и он мог теперь есть только то, что готовила эта страстная в любви и сдержанная во всем остальном серьезная женщина.
Пока ее не было дома, он обследовал ее кухню, облазил все полки – все пытался понять, в чем тут дело – может, она что-то кладет в еду, которую готовит, что-то такое , что мешает ему есть другую еду – может, какая-то приправа?
Нет, у нее вообще почти не было приправ – не то что у Юли – так. соль, перец, душистый горошек, бульонные кубики…
Он сидел на кухне, пока она готовила – но следить было е за чем – кулинарные таланты ее были средненькие, она достаточно равнодушно кидала на сковороду кусок мясо, обжаривала с двух сторон, крошила кольца лука…
Может, дело в продуктах, подумал он и пошел в магазин сам - купил мясо, овощи, сыр, даже соль купил – и насыпал ее в солонку, а старую смыл в унитаз – пока она была на работе. Все то же самое – не было ни горечи, ни привкуса пепла и золы, и живот не болел.
На четвертый день он сказал – Лена, мне надо уезжать…
- Да, я понимаю, - сказала она и опустила глаза.
- Я…
- Я все понимаю, - перебила она его.
- Да нет, ничего ты не понимаешь, -сказал он.
- Что ж тут непонятного…Жена, дети…Работа…
Они помолчали.
- Приготовь мне в дорогу что-нибудь, - попросил он. – Я поеду на поезде, сама знаешь, как там кормят…
-Конечно, Саша, - сказала она .
Она пожарила ему традиционную курицу (он попросил две), сделала бутербродов с сыром и сырокопченой колбасой, отварила десяток яиц (он попросил побольше), заварила в термосе чай.

На этом он протянул несколько дней, вернувшись домой – щипал по чуть-чуть. От домашнего моментально скручивало живот.
Поголодав несколько дней, снова отправился к ней. Вернулся с мешком снеди, даже картошку вареную привез.
Через несколько дней – снова.
Жене врал, что чувствует себя лучше, что много командировок…
Она молчала, сначала верила, потом перестала.
Он совершенно извелся, стал нервный, дерганый, срывался на детях.

Через пару месяцев он приехал к Елене с чемоданом.
Насовсем.
- Я не могу без тебя жить, - сказал устало.
На заводе его взяли с распростертыми объятиями, правда, не без удивления – все же променять столицу на их городок – странный поступок. Но он быстро пошел в гору – он правда был хорошим специалистом, и ответственным работником – через пару лет стал главным инженером.
Елена расцвела, похорошела, сменила очки на линзы, выяснилось, что она моложе, чем казалась - всего-то тридцать семь…
Александр Николаевич пристрастился к рыбалке и охоте , завел новых приятелей. По детям только очень скучал – Елена-то к детям отпускала беспрепятственно – Юлю, правда, всякий раз приходилось уговаривать – простить его ухода она так и не смогла.
А в остальном – все было хорошо – он только просил не отправлять его в командировки дольше чем на три дня – начальство подсмеивалось, но навстречу шло.
Лет через десять случилась эта нелепая авария на шоссе - водитель фуры заснул за рулем и просто раздавил машину, в которой ехала Елена.
Он умер через месяц после ее похорон.
От голода.