А это - мой Пушкин! Глава 36. С веком наравне

Прошло уже восемь месяцев с тех пор, как он выехал из Петербурга. И, хотя  знакомился с новыми местами, новыми людьми, их новым бытом, Саша томился. Томился в Кишиневе, томился в Каменке, что в Киевской губернии, в поместье Давыдовых - родственников Раевских. Теперь он выезжал туда часто с разрешения Инзова. Ему не хватало петербургских друзей, петербургской литературной жизни, петербургских проказ и веселья. Не хватало самого Петербурга…

В письме к Николаю Гнедичу в начале декабря он пожаловался: «Время мое протекает между аристократическими беседами и демагогическими спорами. Общество наше, теперь рассеянное, было недавно разнообразная и веселая смесь умов оригинальных, людей известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдателя…Поэму мою, напечатанную под Вашим отеческим надзором и поэтическим покровительством, я не получил, - но сердечно благодарю Вас за милое ваше попечение».

Пока все было интересно,  он, «предаваясь мгновенью,мало заботился о толках петербургских». Но, получив несколько номеров журнала «Сын Отечества», увидел критические статьи на «Руслана и Людмилу» и расстроился: «Кто такой этот В., который хвалит мое целомудрие, укоряет меня в бесстыдстве, говорит мне «красней, несчастный»?.. В газетах читал я, что «Руслан», напечатанный для приятного препровождения скучного времени, продается с превосходною картинкою - кого мне за неё благодарить?» - продолжал он свое письмо...

Журналы еще больше оживили в нем воспоминания о петербургской жизни. На эту тоску наложилось уныние от неразделенной любви к Екатерине Раевской. Он до сих пор помнил  диалоги, не предназначенные для его ушей, и которые возникали между любящим, заботливым отцом, чувствующим особенную нежность к старшей дочери,  и ею. Строптивая гордая красавица, окруженная знатными и богатыми женихами, никак не желала выходить замуж:

 -   Катенька, неужели среди этих блестящих молодых  людей ты не можешь выбрать ни одного?
 -   Но, папа, я не могу выходить замуж без любви!
 -   Ты никого не полюбишь, пока не выйдешь замуж! Это правда, как тебе говорили в Киеве  – в моем присутствии… Не найти того, кто бы стоил тебя… Нет, это не лесть, моя девочка – я не слеп насчет своих детей! Но я не знаю ни одного молодого человека в Петербурге, которого я мог бы желать мужем для тебя!..

Саша и сам видел, что это действительно так, и написал в только что начатой поэме «Бахчисарайский фонтан»:

…Толпы вельмож и богачей
Руки Марииной искали,
И много юношей по ней
В страданье тайном изнывали.
Но в тишине души своей
Она любви ещё не знала...

В «страданье тайном» - это он. Саша сразу увидел, что она, при всей своей приветливости, интересе к нему, остается сердцем равнодушной и к нему тоже...

С грустью он смирился со своей участью. И в бессонные ночи слагал свою поэму, которую она навеяла рассказом о старинном предании о фонтане в Бахчисарайском дворце.

Потом, осматривая в Бахчисарае вечный памятник любви хана к жене-христианке, Саша вспоминал, что она называла его «фонтаном слез»…

Он встретился с ней снова в Киеве, куда приезжал в январе. Был весь во власти любви, но понял, что Катерина – уже невеста. Она собралась замуж за Михаила Орлова - его приятеля…

После Киева он три месяца, с согласия Инзушки», сидел в Каменке и завершал у Давыдовых поэму «Кавказский пленник». Он любил писать эту поэму, но  нежность все же «не ослепляла» его - в ней есть слабые места и он их сознает, но - «в ней есть стихи моего сердца»...

Он сам считал ее ниже «Руслана»,хотя и видел - стихи здесь зрелые, более глубокие, выношенные… Это все от того, что и он возмужал, стал более внимательным, вдумчивым. Стал много думать о судьбах  народов…

Однажды у Михаила Орлова  увидел  незнакомого генерала в синей венгерке, отличавшегося от всех. У него - высокий чистый лоб. Саша с ужасом заметил, что тот - без одной руки.Он смотрел на него во все глаза, подозревая в нем героя Отечественной войны. Генерал, заметив особенное  его внимание к своей персоне, не замедлил попросить  Михаила Орлова представить его.

 Так Саша узнал, что перед ним -  князь Александр Ипсиланти, возглавляющий тайное греческое общество в России.

Они  подружились и Саша теперь знал обо всех делах  этого интереснейшего человека.
 Оказалось, что это он,генерал Ипсиланти, двадцать третьего февраля,поднял в Яссах восстание. Но оно было обречено, потому что не было единства в целях между вождями гетерии; Ипсиланти объявил Владимиреску изменником. И это того, в войско которого присоединилось семь тысяч человек сторонников революции за несколько  дней! Все же арестовал его и казнил.

"Он подорвал тем самым народную основу греческого освободительного движения".
Вот о чем  говорили во всех обществах Кишинева, где бурлили разговоры  о событии.

  Это не укладывалось в голове. И Саша много размышлял о том, почему произошло то, что произошло. Пришел к выводу: "Александр Ипсиланти ,конечно, был лично храбр, но не имел свойств, нужных для роли вождя, за которую взялся так горячо... Можно много о себе воображать, а на деле все оказывается по–другому…».
Вскоре он услышал, что Ипсиланти безуспешно искал всюду помощи, медлил, колебался, а в июне двадцать первого года, предательски бросив всех, бежал в Австрию...

Но вскоре другие события притупили остроту новостей про греческих повстанцев.Ему,наконец, доставили первое долгожданное письмо барона Дельвига.

 И  с удовольствием тут же набросал ему ответ:

 …Все тот же я - как был и прежде;
  С поклоном не хожу к невежде,
  С Орловым спорю, мало пью,
  Октавию - в слепой надежде
  Молебнов лести не пою.

 Он не смог утаить от друга тревогу за младшего брата, который не отличался хорошей дисциплиной. После выезда на юг,сразу же, он просил Александра Ивановича Тургенева за его друга Соболевского,который тоже уже успел "отличиться":
«...Когда увидите белоглазого Кавелина, который притесняет его за какие-то теологические мнения и вытесняет его из своего пансиона, несмотря на его успехи и великие способности, поговорите с ним хоть за ради вашего Христа!..».

Саша понимал, что и брат не лучше друга – мог ввязаться в любую аферу.
Он не смог скрыть тревогу : «Люби его, я знаю, что будут стараться изгладить меня из его сердца,- в этом найдут выгоду. Но чувствую, что мы будем друзьями и братьями не только по африканской нашей крови».

Он боялся, что за время разлуки у Левушки к нему наступит отчуждение, прекратится дружба, которая возникла между ними в то время, когда он чуть ли не каждый день посещал его в пансионе - по воле сердца…

Наконец, в марте, увидел свою первую книгу. «Руслан и Людмила» - в великолепном издании - грела ему душу вот уже несколько дней подряд, не мог оторвать  от неё своих радостных лучистых глаз. И как не поблагодарить Гнедича за это!?

Схватил перо и стал строчить ему письмо : «Вдохновительное письмо ваше, почтенный Николай Иванович, нашло меня в пустынях Молдавии: оно обрадовало и тронуло меня до глубины сердца. Благодарю за воспоминание, за дружбу, за хвалу, за упреки, за формат этого письма - все показывает участие, которое принимает живая душа Ваша во всем, что касается до меня. Платье, сшитое, по заказу Вашему, на «Руслана и Людмилу», прекрасно и вот уже четыре дни как печатные стихи, виньета и переплет детски радуют меня…».

Несмотря на кажущуюся легкость времяпрепровождения,  обуревали мечты: Саша хотел сражаться за свободу Греции. Мимоходом он защищал на дуэлях всякое поползновение на свою честь,бывал на балах и вечерах, участвовал в дружеских застольях, воспевал кишиневских красавиц...

 Но в стихотворном послании «Чаадаеву»  он написал:

 Оставя шумный круг безумцев молодых,
 В изгнании моем я не жалел об них;
 Вздохнув, оставил я другие заблужденья,
 Врагов моих предал проклятию забвенья,
 И, сети разорвав, где бился я в плену,
 Для сердца новую вкушаю тишину.
 В уединении мой своенравный гений
 Познал и тихий труд, и жажду размышлений.
 Владею днем моим; с порядком дружен ум;
 Учусь удерживать вниманье долгих дум,
 Ищу вознаградить в объятиях свободы
 Мятежной младостью утраченные годы
 И в просвещении стать с веком наравне.