новая проза

О пьянстве и пьяницах

             Пьяницы - тоже люди. Если у меня имеется хоть капля здравого смысла и даже уменья писать (таланта), то вперёд! Я  просто обязан написать об этом, о субъектах нашей жизни. Как говорится: «Из первых рук».   О себе,  о своих близких, о том, что сам видел и перечувствовал. Сегодня  пишу  о русских  алкоголиках, о тех, что выбрал сугубо я сам из совершенно несметного количества русского пьянства. Итак.
 Глубокое детство. Деревня Мокрынино. Я, папа и шофёр Саша Цветов пробираемся из Грязовца в деревню Ежово: за большой лес, да и полями ещё порядочно ехать. На закуску хозяйка приготовила огромную яичницу  на большой чугунной сковородке. Что мужики пили, я не знаю, с собой везли денатурат, протирать аппаратуру на маслозаводе, его, поди-ко, и пили. Поев, я смотался на улицу. Про себя могу точно сказать, что я не пил. Мал ещё. Там и обретался – около машины, как её тогда кликали - «козла». Первым появился Саша Цветов. Я ещё не делил людей на пьяных и не пьяных. Но повёл себя Саша странно. Покачался  для начала и пошёл через дорогу мимо машины. Упёршись в забор, задумался. Постоял, подумал и продолжил поиски машины. С которой, не помню, попытки обрёл её всё-таки. Я забрался вслед за ним и уснул крепко-крепко. Проснулся только утром в своей кровати, в своём родном Ежове.
               Я уже вспоминал дядю Мишу Клюкина. Самого его не знал, но хорошо помнятся  его поминки. Собралось много народу. Большинство людей я не встречал: они из разных, возможно дальних деревень?  Было весело. Как оно ни дико звучит сегодня. Юродивая баба: толстая, маленького детского роста, ела и пила за четверых. Потом представлялась, чище нас, деток. Собака выла на дворе. Позже – зимой её сожрали волки, храбрый пёс выскочил из хлева и поплатился жизнью за это. 
              Мы тогда уже жили в городе, но каждое лето я отмечался в деревне у моей няни Насти Клюкиной. Как я любил эту пожилую, старую деву (так говорила моя матушка) не рассказать. Как Настя меня любила! Всю жизнь она со мной, не побоюсь этого слова, она моя настоящая душа, да и мать, по большому счёту. Настя и природа тогдашняя, объединились и стали моим существом навсегда. Господи, не забудь её!
             Полная румяная луна висела над нами. Народ сгрудился у единственного фонаря после кино. Гулял. Как тут угораздило зарубить топором молодого мужика? Не знаю. Закричали, заголосили  бабы. Сбегали за отцом. Он запряг лошадь. Парень умер перед большим лесом. Не поделили девку. А вино добавило. Нету того мужика. Кроме кино и всеобщих посиделок, побывал у нас и настоящий художник, рисовал Ежово.  Здорово и помнится всю жизнь! 
              Алексей Максимович Чеклецов. Это уже Грязовец. Наш дом. Мой сосед. С партийной женой и её маленькой вредной собакой Жулькой, точнее сказать, с совершенно одинаковыми существами,   с поколеньями  маленьких зловредных  сучек, которых мы (пацаны) ненавидели люто и, если бы не Варвара… Пил дядя Лёша каждый день. Каждый день - спектакль. Пошуметь, поваляться, где попало. По угрожать кому-то. За  милу душу. Всё это в перерывах в добывании  спиртного и его употреблении. Отставая от вина, сотворил Алексей Максимович из каких-то остатков мотоцикл, торжественно вывел его на дорогу и прокатился на нём до угла и даже приехал обратно. Не успел слезть с произведённой машины, как она взорвалась. В живых дядя Лёша, так и быть, остался. Из больницы его прогнали, не долечив, за почти ежедневное пьянство. Больничный всё же не отобрали. И вот в это самое время кто-то притащил ему пилу «Дружбу». Починить или ещё чего-то. С этой самой пилой его и помню. Разобранная, она валялась на общем столе под тополем неделями. Хозяин же пил. Собрав пилу, гонял её часами или пилил доски, кряжики и даже соседские дрова. До своих дров руки не доходили. Имелась у Алексея и любовница. Точнее сказать, собутыльница.  Щеперясь , хаживала она нашей улицей, скандалила с Варварой Николаевной, если помните, женой Алексея Максимовича. Как любовницу звали и величали, не помню. Враг моего врага почти мой друг. Но друзьями мы так и не стали. Не стали даже знакомыми.
               Саша Симонов объяснялся в любви моей жене Тамаре. Беременной жене. Я сам в это время вёл урок через дорогу в школе искусств. Саша раздолбал газовую плиту, её решётку, изрубил проводку и ещё по мелочи кое-что. Уже в милиции нас спросили: «сажать его или как?» Мы попросили не сажать соседа-Сашу, наказать его как-нибудь. Посадила Сашу наша соседка  Вея. Это без нас. Мы с женой проживали тогда в Мончегорске у Тамариной мамы и, значит, у моей тёщи. Собутыльник Юра Фадеев  укусил Сашу Симонова за палец, тот и избил друга не слабо, а Вея написала заявление. Дали Саше за всё про всё два года. Пришёл из тюрьмы Александр тихий-тихий. Вскоре и умер от запойного пьянства. А Юра Фадеев  успел ещё пропить входную дверь в общем коридоре в самую холодину – в мороз, да ещё и с ветром. Мы уже в этом доме не жили, когда Юра Фадеев умер.
                Раньше в Ростове, тогда Ярославском и с маленькой буквы, на Масляной мы отгуляли в родном АТеПе и шли кучей. Откуда пристали девки, я не помню. Отдельно шли: Нина Исаева, её муж и её полюбовник. Я с девками валялись, как положено на Масляной, в снегу и чёрт меня дёрнул повалить Нину Ивановну, начальницу по перевозкам. Откуда было мне сознавать всю возвышенность момента, это потом уже я выяснил всё… Муж и любовник с радостью меня поваляли уже всерьёз. Избитый и злой, я пришёл домой часа в три. Застал жену Юлю с другом, с моим пивом, ну и всякое такое в придачу. Чтобы дело начать, я выкинул на площадку пальто изрядно пьяного друга, а потом и его самого проводил до выходной двери. Бил - не стеснялся. В понедельник на работе услышал продолженье истории. В драке друг моей жены убил кого-то там.
               АТеП памятен мне ещё одним случаем, я пристал к оркестрантам, хорошим ребятам, ну те и поучили  сколь надо. Обиженный, я вывалил во двор грузового парка. Смотрю: автобус, у нас неуместный, отжал дверь и рассмотрел трёх мужиков и главную комсомолку за групповухой. Предложили и мне принять участие. Только отказался я. К слову молвить: больше никогда и нигде я не участвовал в коллективных пьянках. Забыл их в Ростове навсегда.
              При социализме надо было уметь ждать, даже если ничего не успеваешь сделать. Застой, мать его! Жизнь не любит «первых учеников». Рано или поздно, но отомстит тебе за «первость». С вином как-то легче ждать. Не так обидно это советское  арапство: удачливых чиновников, разных присосавшихся к Власти деятелей, картины «Первая борозда» со стену величиной и на «Советской России» выставленной.
                Виктор Федорович Мамонтов с «Газочистки», то бишь с Семибратова. Учитель чего-то там интеллектуального. Точно не самого важного для простого человека, но угодного Власти. В.Ф.досконально ведал древнерусский язык и свободно читал старинные книги. За что был особо ценим в Ростовском музее. Кроме этого В. Ф. пил. Милиция его уважала и не брала, в морозы разве что - отсидеться в тепле, а, бывало, доставляла на «Газоочистку» даром. Кликали В. Ф. Бородой и, как уже сказано, уважали повсеместно. Раньше Валентина Распутина  описал он военного дезертира, В  46 реабилитированного Властью, но не прощённого народом никогда. Иуда повесился: тамошний запойный инвалид, без рук, которого жалеючи  договорились люди нигде и никогда не похмелять, не принял водку от предателя, да ещё и плюнул вслед ему. Уже смертельно больного Великого поэта Александра Твардовского В.Ф. сопровождал  по городу Горькому. Опальный поэт обиделся на  провожатого за неуклюжую попытку похвалить его. Пить с Бородой мы всегда начинали в кафе «Огонёк» около Ростовских бань, брали вина и шли в парк около КЦК. Потом возвращались в кафе. К вечеру только ехали по домам. Говорили  обо всём, что в голову въедет. Один раз был я у него дома. Потрясла  библиотека: довоенный Зощенко, после известного постановления Жданова, не издававшийся. В три ряда стояли книги. Полинявшие от времени и от рук.  Пытался В. Ф. приобщить меня и мои стихи к местной газете. Куда там! Помню даже наизусть тогдашнюю продукцию Ростовских поэтов. Кажется Гонозов: «Нет, не прожить мне счастливо на свете, Если цикория запах с утра Не донесёт до меня свежий ветер, Чем-то знакомым пронзив до нутра.» Пластинин, словесник (на  пенсии) произвёл: «И завёрнутый в бумагу, Хлеба белого купил…».  Мальчик – герой стихотворения – «завёрнутый  в бумагу». Сидя в редакции и получив свежий номер газеты, я высказался, что автор тут не причём, а виноваты: редактор и составитель данной подборки стихов. Нашёлся Иуда и передал сказанное автору. От нахлынувших чувств тот умер. По-настоящему, а не понарошку. Объявили местные поэты  мне тогда дружный бойкот. За пол зарплаты приобрёл я в книжном магазине альбом древнерусской миниатюры. В. Ф. выпросил его у меня. Зная его любовь к иконе, скрепя сердце, отдал  альбом, напечатанный где-то за бугром и очень даже хорошо. Не одно вино любил Борода.
                Валентин Кириллович Шабанов – престарелый любовник моей первой супруги. В те времена я ещё волновался по этому поводу. В торжественный день юбилея нашей с  нею свадьбы, приготовив всё необходимое, я так и не дождался половины. Поехал на работу, не обнаружил и там. Рядом проживала её сестра. Пошёл и до ней. Пьют, а главное, без меня пьют. Зад В. К. у самого входа. Его-то я с удовольствием  и пнул.  Выперли нас обоих.  Бывший военком, ныне начальник снабжения, как последний аргумент предъявил он свою принадлежность к партии. Ну и получил он за всё: за партию, за коммунизм, отдельно – за любовь. За всё, за всё его отблагодарил! 
                Существует (буквально!) водораздел, когда пьянство из разряда интересного, необычного становится скучной, каждодневной обязанностью, как минимум – периодичностью потребления  вина. Тогда, человек, берегись! Ты, как говорится, попал! Помни хотя бы это о себе самом.
                Вадька Леонтьев – не скажу друг, приятель. Хотя Вадька числил меня другом, его мать тоже, она считала меня паинькой. Я правильно понял её и изо всех своих сил пытался отучить Вадьку от вина. Само собой, ничего у меня не получилось. Вадька не являлся на трезвую рыбалку, автономно от меня пил, автономно и умер: на пороге дома своей бывшей, а может и настоящей жены, делившей свою жизнь с грузином. Эх!
                По настоящему пить я начал не в Ростове с Виктором  Федоровичем и, само собой, не с Вадькой Леонтьевым, а позже, в Грязовце. Кому интересно, пусть почитает «Дневник Коли Брюкина». В нём всё изложено досконально. Пытался я бороться с алкоголизмом, борюсь  и по сей день. Дело безнадёжное, но необходимое. Преодолеть самого себя – трудное занятие. Каждый новый день без вина – ценен уже сам по себе, но вдвое ценен лично мне. Исключая из моего повествования бодягу пития, я медленно, но верно пробираюсь к главной моей дружбе зрелых лет: Аскольд Иванович Кузьминский. Умница и художник, и пьяница. Ни одному из этих его качеств нельзя отдать предпочтенья. Он посещал наш Грязовец: номинально, чтобы работать, а максимально пить на свободе. Заработав предварительно достаточно денег на пропой и на как бы существование.   
 Я не случайно сказал - дружбе. На закате его лет и на исходе моих эта дружба – чудо, явление, природа. Он и пребывает среди нас, живых, так, как будто отъехал к себе в Питер и не явился к нам во время. Его письма, где каждая буква нарисована. Его рисунки: без капельки вранья, без комплиментов самому себе. Поэт Василий Сиротин – пьяница 19 века, битый монах, обратившийся к самому царю с просьбой о житье-бытье своём. Так и пропавший « безвесно», близок Аскольду Ивановичу по судьбе, по самому нутру, по складу художества. Мы (в Грязовце) можем гордиться: наш город проявил в художнике художника. До нас ещё не существовало по-настоящему творца. Быть  камерным и прикладным - мало. Всплеск творчества в Аскольде Ивановиче закономерен и неслучаен именно у нас, в городе. Я постараюсь пошагово измерить путь человека  и сколь мне доступно – художника.
                Пошагово - не значит по порядку. Мы с Аскольдом трезвы. Ждём директора Константина Павловича с деньгами. Новогодние открытки – заказ газовиков и города, но оплачивает КСка – газовики. К.П. явился со своим предместкома и расплатился с художником. Теперь можно и выпить. Я уже неделю у Кузминского. Чем мы заняты, более менее понятно. Оба хором решаем: «Сегодня последний раз». Утром я ухожу домой. Выходившись, наладив отношения с женой, я собираюсь посетить Аскольда.  Я-то ладно, а вот друг пьёт. По случаю получки – «Рябину на коньяке». Поддержать брата гордость не позволяет. Пилить – бесполезно. Иду в магазин за едой и горячительным. Отобедали вместе. Прибираюсь. Ещё потолкавшись, иду к соседке Полине, чтобы закрыла за мной дверь. Итак – каждый день. У любого терпенье лопнет! Пушкинское: «Пока не требует поэта…» понимается лишка буквально… По телефону беседую с Ольгой Зусмановной, женой творца, клятвенно обещаю обеспечить его посещением скорой и врача. Сначала приезжает «Скорая», делает какой-то укол и недовольно уезжает. Потом появляется врачиха. Сделав дело, уводит меня в кухню и говорит, что я всё понимаю. А я ничего не понимаю, что я, врач, что ли! Моя совесть по-младенчески чиста: я обеспечил больного и нетрезвого всем необходимым. Аскольд спит. Пробудившись, пьёт какие-то витамины из Америки. Парочку принимаю и я, за компанию. Тоже хочется спать. Экстези. Это сейчас я такой умный. То, что я употребил наркотик, понял на следующий день, по итогам совершившегося. Прочухавшись, идём вместе  с супругой к Аскольду. То, что видим у друга, потрясает: ночью была милиция, которую вызвал сам Аскольд, ему, видишь ли, почудилось,  что кто-то есть в соседней комнате.  Приехали двое молодых ребят с автоматами, обыскали квартиру, само собой, никого не нашли, как могли, успокоили  и уехали восвояси.  Хозяин наладился спать. Потом он объяснял Полине:  в подушке кто-то возился. Подушку он вскрыл ножом. Утром  Полина прибралась в квартире. Аскольд всё-таки уснул, соседка ушла к себе. Через пару часов пришли мы с женой. Новость. Протекает вода. Обошли и прощупали всё. Нет воды. Сразу устав, сидим как есть. Переживаем. Сами не знаем, о чём. Аскольд страшно активен, по его разумению водой залито всё вокруг. «Золушка пришла». Это его бред. Светлая душа - мой друг. Золушкой бредит. Надо как-то разрешить  всё это. Осторожно говорю: «Никакой воды нет». О Золушке молчу. Как-то сразу обидевшись на нас, непонимающих его, Аскольд вылетает из квартиры на улицу, на начавшийся, как нарочно, ливень. Обескураженные, мы с Тамарой сидим в квартире, ждём хозяина, переживаем за него. Ливень кончился быстро. С газировкой явился сам. Умиротворённый, тихий, безопасный… Отвалили и мы. Ну его к чёрту, в конце концов! От Аскольда устаёшь как-то особенно. Следующий акт – уже Наташа, или это через год? Не представить. Прилепилась  она к нам в музее, как оказалось, надолго, почти навсегда. Забегая вперёд, я спускал её с лестницы, спасая друга. Ругался. Бесполезно. Она прижилась у Аскольда. Пили вместе. До отъезда. Случился и труп. Наташиной сестры муж. С машиной, которая его и похоронила. Попервоначалу  я подумал, что это машина Кости, сына Аскольда из Питера. Обрадовался несказанно. Как я заблуждался! В квартире, кроме хозяина, Наташа и незнакомый мне труп. Меньше часа ему осталось  существовать на нашем свете. Пьют, естественно. Вернее, допивают портвейн. С удовольствием отринул предложенье трупа ехать с ними. Пошёл пешком и не прогадал. У 25 магазина они в пахались в дерево. Ведьме ничего, а  этого  наповал… Аскольд умер. На его похороны ездили втроём. Ольга Вениаминовна Баранова, Галина Михайловна Брянчина и я. Питер. За десять минут до своей смерти Аскольд собирался выздороветь и поехать на побывку в Грязовец. На похоронах мне предоставили слово. Ничего толком так и не смог сказать. После него остались книги, им оформленные, открытки, если помните, новогодние, заказанные и произведённые художником просто так – от полноты души. Вечная ему память. Мне тебя никогда не забыть! 
                Видно, я здорово надоел матери: раз она отпустила меня одного в деревню к Насте. Добирался пешком. В большом лесу свернул с основной дороги – в объезд. Зачем? Не знаю. Дорога скоро кончилась и я заплутал в лесу. Чутьём или как, не потерялся  в чаще, выдержал направление.
Затемно выбрался в поле. Дорогу так и не нашёл. Пёр целиной. Местами снега по пояс. Деревень не видать. Два раза переходил речку…  Ветер по насту. Ольхи. Да поле. Снег в голенищах. «Явишься в срок!» Волк завывает в сумерках, что ли? Снег, как зерно, припасённое впрок. Ступишь, и сыплется вниз по пригорку. Льдинки, как стёкла, рушатся вниз… Мама, бежать без оглядки! Так же как тучи в ночи. Лесом и полем. Округлые грядки  - Это могилы. Молчи!..  По макушечку в снегу извалялся. Принимался реветь. Но не прилёг отдохнуть. А хотелось. Слабый огонёк впереди. Не привиделся. Так и есть. Вышел в  Шемейкино. Женщина меня узнала. Никак не хотела отпускать. Еле уговорил. Ведь Настя и Авдотья ждут. До Ежова километр. Дойду. По дороге долетел скоро. Старухи четвертинку достали, по стопке выпили. Переволновались, милые.
                Василий Григорьевич Горностаев. В классе восьмом он мне задал задачу. До него я об этом не задумывался. Вёл он в ту пору нам автодело. На какую-то мою шалость  заявил: «У тебя, Саша, всё наоборот: «Не количество в качество…» А качество - в количество!» Позже, в техникуме, он вёл историю и обществоведенье. Не раз ему оформлял я и кабинет истории. Мы с ним нешуточно подружились. Бывало, учитель и выпивал. Зная, что на обед  я бываю около часа дня, ждал меня у дома.  Я угощал его, чем бог послал, уходя на работу, оставлял  ключ и комнату. Светлый был человек. Летом 81 был у нас в городе ураган. В. Г. с хозяйкой как раз усаживались обедать. «На дом как вертолёт сел. Вышли поглядеть – крыши нет, унесло крышу».
                Ураган запомнился и мне. День выдался жаркий, необычно душный. Часов в десять я занемог. Померил температуру – 39 с хвостиком. Аспирина у меня не было, денег тоже. Лёг полежать. Незаметно уснул. Проспал часов пять. Проснувшись, замерил температуру. Нормальная. Подивившись, отправился к матери. По дороге встретил сильно нетрезвого товарища, он мне такого наплёл! У матери сидел брат. Ураган  балконное стекло разбил, кое-что разбросал. Пришлось поверить и нетрезвому коллеге. Дальше – больше. Ураган поработал! Телёнка унёс за Пирогово в поле. Наломал в северной части города домов и заборов. А я проспал всё на свете и вылечился к тому же. 
                Для одних – писатели - суть бездельники: «Немного нас, счастливцев праздных…» И это у самого Пушкина. Прав, прав классик! Счастливцы, да ещё праздные! «А как начали терять да терять…» Анна Андреевна знала, что говорила. Сегодня на серединке жизни, как в переполненном трамвае. И всем плохо, все недовольны. Печатают плохо! Ну, там, жить негде. У кого что. Вот бы как того телёнка – за Пирогово, да все ноги переломало, да чтоб закололи за это. Как при Сталине! Так ведь серые все! Писатели… Снарядились мы с батей по рыжики – к Заемью. Нету рыжиков! Ёлок много, а грибов – тю-тю. Что меня занесло в поле, не помню. А там шампиньонов полно! Набрались мы, насобирали грибов по полной корзине и стоим уже на остановке довольные. Бабулька около нас крутится, хвать шампиньон и нам под ноги. Поганок насобирали! На какую-то дольку, правильно у нас голодовали в деревне в  лихие годы: от бескультурья, от элементарного не знанья. Чёрт знает от чего! Устал я, наработался. До получки долго. Деньги проедены, часть денег пропита. Решил я стариков проведать. Грибы они разбирают. Хвастает отец - тоже шампиньонов нашёл. Я глянул: а это поганки, похожи только на хорошие грибы. Эх, батя.  Ладно, что я тут подвалил вовремя.
                Пьющих русских мужиков много. Не вся Россия, но хватает. Бабье большинство пока им мешает окончательно спиться. Да и эти-то  не без греха. Знал я одну. Огороды у нас рядом. Дала она трём чёрным – железную дорогу те у нас электрифицировали.  Надсмены Великого советского народа. Гонорар ей за лифчик складывали. Пока её пользовали, сама в обморок грохнулась. Милиция прибыла. Опамятовалась, за лифчик свой схватилась. О деньгах побеспокоилась. Серёжа Мошкин эту историю должен помнить, хоть никакого касательства к этому делу не имел. Из моих знакомых он и жив только. Воздержусь всю биографию моего приятеля рассказывать.
                Эдуард Александрович Папин – сын Александра Ивановича Папина, один из шести или семи детей А. И. П. и его жены тёти Лизы. Осколок номенклатурного ряда коммунистов, которые действительно что-то хотели изменить в лучшую сторону. А.И. П. помог отцу получить квартиру в благоустроенном доме, не забывал отца до самой своей кончины. До войны работали вместе с отцом в Кубенском. Как уже сказано, Эдуард Александрович перетащил меня работать к себе на рем. завод, где он в 1974 году был директором. Первая персональная выставка  у меня случилась с подачи Э.А. в октябре семьдесят четвёртого года на его заводе. Запомнилось ещё то, что Э.А. пытался бороться с повальным пьянством своих работников. Каждую неделю вопила об этом доска приказов. Эх! Только даром всё! Эдуард Александрович ушёл с завода, уехал в Вологду. Пытался в девяностые связаться с ним. Увы, не получилось. «Ничего я не знаю о нём…»
                Хочу написать об Архангельских художниках, как они работали и работают во Звозе, в деревне у Лиды Кузнецовой. Черновики этого материала я, как водится, забыл у Лиды, в её амбарной книге. Холода, мошка сыграли со мной дурную шутку, а так же не желанье потерять их – черновики. Сунул в книгу отзывов и, само собой, забыл. С подачи Кузнецовой Лидии Александровны и с её недюжинной энергии все прибывшие художники взялись расписывать придорожные и всякие камни. Как их подбирала Тамара, о том ниже, сначала о хозяйке дома. Лидия Кузнецова – талантливый художник, тут всё чисто. Её желанье соответствовать, скажем, совсем абстрактно – времени, месту, где пребываешь, само по себе нормально, она теряет в глубине проникновения в незнаемое. Там другая жизнь, как ни крути,- вечная. Она-то и отпугивает художника. Одно дело - батик да камни. А когда декор тащится за тобой в станковую картину, да так, что трудно отличить: это батик или это роспись или проект такой? «Господин-оформитель», конечно, украшает жизнь, но: «К чёрту украшательства!» Как сказал поэт. Получается (в области духа) совсем скверно. Маячит гламур, коему  надо знать своё место. Художник берётся за всё, чтобы не сосредоточиться на главном? Что и требовалось доказать! Вопрос: кому? Да всё тому, кто наш русский капитализм пытается отрегулировать, да так, чтобы себя, любимого, не забыть. Вот именно так, а не иначе.
                Кузнецова Лидия Александровна.
 Её камни, её чудные (ударение на первом слоге) камни! И чудные и чудные камни! Обыкновенные голыши преображаются в невиданных зверьков с большими удивлёнными глазами. Посапывают про себя, а когда нас нет, обязательно бегают, ищут на пропитание и всякое такое. Надо было увлечь других художников, и не только – вообще людей. У художника это сполна получилось!
                Кузовникова Татьяна.
Мягкая, лиричная в живописи, она и в росписи камней такая же. Кроткие её животные не затрудняют нас даже взглядом – глазки у них виде точек. «Вещь – в – себе». В своём горе и своей радости. Душа художника в самости, в мягкой лиричности автора.
                Соколов Михаил.            
В его единственном камне есть что-то Лермонтовское, одновременно школьное, неосознанное и роковое. Демон, захотевший стать богом, ни за что и ни про  что наказанный учителем:  «И камень положил в его протянутую руку». 
                Дмитрук Николай.
Вот так камни, так камни! Глыбы! Один из них автор подарил мне. Так что этот камушек у нас дома: среди образцов Звозского побережья Северной Двины. Портреты неизвестных  никому людей явлены нам. Лица их составлены из циклопических кусков – другой, нездешней породы. Обитатели подземного мира, те, которых упокоила пирамида, других следов  разыскать невозможно, только в камнях Николая.
                Мокина Надежда
На редкость противоречивый человек, свято, по-божески верящий в предназначение: и в своё, да и всех, впряжённых в воз искусства. Приходилось художницу  за руки брать, чтобы не портила вещь. Её русалка  хороша! Зелена, как тина, и по- бабьи крупна и кругла.
                Тамара Нуйя
Её единственный расписанный булыжник помню смутно. Не её это дело. «Да отвяжитесь вы все от меня!» И: «Получите!» Гораздо интересней, как она подбирала камни для будущей работы. Сам искал и подбирал их. Форма  камня прямоугольная. Картина  в истоке её трудов. Камни подбирались все десять дней нашего пребывания во Звозе, голыши привезены домой и обретут своё место в аквариуме.
               
Камень от меня требовала Лида. Я отказался это делать. Зато написал о художниках.

 Женя Шевченко называл киноварь: «Золотой краской». Буквально – приносящей доход художнику. Ну и, само собой, советской идеологии, обеспечивающей успешность самой себе. А что дураки красное любят – это как бы между строк прочитывалось.
В юности проблемы  тогда ещё любви не обсуждались, разговоры велись о «культуре чувств» - кавычки, потому что цитирую, а не о двусмысленности, по моему мнению, слов. В моде тогда был ковбойский стиль: «Джон, а у нас в ванной лошадь!» «Ну и что!» Раздев бабу, тогдашний эстет чувств высказался:  «Ну и что?!» Конечно, схлопотал по морде. Эх… Нынче бы не схлопотал.
Вождение машины в нашей школе обеспечивал дядечка, как говаривала моя матушка: «Из простых!» Я его достал своими успехами в вождении сто раз латанного Газ-51. В сердцах он мне высказал мысль, которой придерживаюсь до сих пор. Запоздалое, но сердечное спасибо ему. Вот эта мысль: «Никогда, ни под каким видом не садись за руль. Будь кем угодно, но не шофёром!»
По версии брата – отец попал в штрафбат из-за дуэли со своим сослуживцем. Даже дети подражали номенклатурным выебкам из высшего эшелона Власти! Что там было на самом деле, история умалчивает. Отец помалкивал об этом, молчала и разговорчивая мать. Кто-то написал, куда следует телегу на отца, ну и понеслось… Мелкая романтика советского периода жизни приросла к советскому человеку, была частью идеологии: «Мальчик, презирающий удобства…» Сам нахлебался досыта её!
Эта романтика и сегодня пленяет многих. Да и сам писавший на отца выжил ли в той страшной войне?
Тамара по сотовому: убили мальчишку соседа, брата давней подруги Маши. В конце разговора: «Никуда не выходи из дому!»
Мальчишка не погиб, а умер от пересаженной почки отца.
Быть предпринимателем сегодня, как когда-то отцу в колхозе пребывать парторгом: желая облегчить труд баб в поле, а заодно обеспечить выход их на работу по утрам, отец завёл пекарню, которая выпекала для всех работающих хлеб. Итог: вызов на бюро Райкома, на коем отец чуть не лишился партбилета. Случай второй, уже при Хрущёве. Желая покататься с отцом на машине, поехал с ним и председателем Майоровым в деревню Блазны – посмотреть урожай кукурузы в бригаде. Среди лета из земли торчали хилые ростки этой южной культуры, подсмотренной нашим Генсеком за бугром. Отец велел запахать поле и посеять на нём клевер. Отца по доносу уволили из колхоза и он работал поначалу в городе – в Маслопроме, а позже его перевели в другой колхоз, где в его бытность стали выращивать лучший в районе лён. Система заслуг не забывала: районная доска почёта и делегатство на съезд партии в Москву.
Ассамблея. В словаре на первом месте - пьянки при Петре 1. Второе значение: «общее собрание представителей держав…» Саммит, да ещё экономический, в советском словаре отсутствует. Новое что-то. То ли в насмешку, то ли в угоду царю ассамблеями назвали сборища новой и старой знати и их девок, которые напивались не хуже мужиков. Разнузданность во главе с будущим императором. Знай наших! Интернет сообщает, после аварии самолёта ЯК-42 с хоккеистами. Взлетали они с половины полосы, остальная часть была занята по поводу прилёта vip персон. В советские времена Туношна была аэродромом военным, дислоцировались на ней истребители. Очень похоже, что ребят загнали взлетать именно с военной полосы, а она-то как раз короче, да и оборудована иначе. Имперский беспредел властей, шкурный страх исполнителей перед начальством в который раз пересилил профессионализм и здравый смысл!

Людей без фамилии, имени, отчества не бывает. Помнишь человека по фамилии, случалось по имени, совсем редко по отчеству. Лучше, когда полностью. Солидней. Иван Иванович Иванов. Этих не хочу кликать никак. Знаю я их, но только по суду назову. Ни раньше, ни сейчас. Никогда. Вдумайтесь  в это слово. Большинства из них уже нет на свете, так что бояться  мне нечего. Так пусть по существу помнят.  «По делам их!» Как Христос велел.  Марсель Пруст накатал двенадцать томов про человека в сером костюме: менял оный обличья и страны, докатился и до нас – добрался! По пути институтский значок нацепил, рожу благообразную состроил, и вперёд! Чтоб, простые мы, боялись его и уважали. Но начну как раз с конца. С апофеоза. Где он физическую смерть себе отыскал. Был-то начальником, а сгорел по пьяни в рабочем вагончике. Узнали?  Лично мне он не сумел навредить: ни при жизни, ни после своей кончины. Не таковский я, чтобы ему податься. Ведь и горят-то они по пустяку! По мелочи. Как жили. «Соблазн  велик…» на этом примере всю их Систему похоронить. Да сказка ложь – добрым молодцам урок. Вылетел он с работы тоже по пьянке: упал по пути на трибуну районного Саммита. За один день вымели! ДВП, им пропитую, целый грузовик ценной, дефицитной плиты для сельских ДК, он толкнул не знаю куда, я не прокурор, в конце концов! Могу предположить, что выручку поделили по своим, больно уж тогдашняя директриса нашего ДК хлопотала. Мой герой работал через дорогу, но привлекать его не торопились, а предложили мне списать плиту. Было ли это приглашение, своего рода испытание: стать своим? Не знаю. Их экзамен я провалил с треском. Отказался наотрез. Вскоре ушёл с работы. Зрел я его накануне смерти. Не буквально за день, а докатился уже он! По осенней грязи шествует в одном ботинке, другой ботинок за шнурки держит в руке. Ступает аккуратно, в своём сером выглаженном костюме. Почему мне его не жаль? Ведь ему досталось больше всех. Расскажу ещё один случай, когда он ещё был начальником. Дело было к вечеру. Два моих напарника располагались в гримёрной и уже лыка не вязали. Я рисовал в танц.зале. Ввалился этот. Пьяный. Мимо меня к художникам. Что они там не поделили? Я не вникал. Обратно этот ушёл уже с синяком. Назавтра он меня колол: кто находился вечером в гримёрной. Сам он припомнить, видимо, не сумел, а может, и не хотел. Ещё капитан Овсянников  сказал: «Если Дубинин прав, то на него где сядешь, там и слезешь!» Ничего от меня не добился этот, с синяком. И не потому, что я так уж любил художников, а вот его точно не переваривал!
«Только этого мало!» Завинить человека, обвинить Систему. Мало. Не может один отвечать: как сын за отца,  как дочь за мать. Но существует контрапункт истории, когда все поют в унисон. Начало Системы - в самом низу народа. Отлегла сталинщина, завели по-другому. Инициативу перехватили чиновники. Мой герой и у меня, и в жизни ощущал свою достигнутость. Теперь можно. Человек в сером костюме множественно вырос. Воровал, как умел. Угнетал, как позволяли обстоятельства и сами люди. Сегодня он пережал жизненно важные сосуды целой огромной страны. Светило чёрное, немое… Стонал я тогда. Сам не понимал, отчего. Пониманье пришло, только от этого легче не стало. Тяжело уже всем, особенно не понимающим в чём тут дело, откуда ноги растут. Чиновники  не могут запретить работников. Они запретили. Только рабы - для себя. Ниточка потянулась в просвещение, культуру. Везде. Люди хотят работать и зарабатывать. Только через их труп! «Вновь богатый зол и рад! Вновь унижен бедный». Олигархи сдули за рубеж, по крайности их семьи. В общем-то, правильно сделали, чиновники пока туточки: и работают, и живут. Им, выходит, и отвечать. Есть за что. Их серьёзно может потеснить работающая страна. На себя.   

Мой приятель, инвалид по зренью, отправился за грибами совсем в другую сторону: к железке в лес. Как он в противоположной стороне оказался, шоссе перешёл и дальше в костромские леса двинул, история умалчивает, и сам приятель не помнит. Сильно пьян оказался. То, что у него баян или гитара с собой были, он врёт. Это для народа, чтоб романтичней выглядело. Народный фольклор,  стало быть. Сам-то он, чудик, совсем в другой области искусства грешит. А вот была у него с собой литра спирта. Она-то всё и объясняет железно. Но всему хорошему случается предел: спирт, само собой, у приятеля кончился. Лес кругом. Куда-то идти, править надо. Ведь не так же сидеть! Смерти ждать. Пошёл. И надо же, вышел. В деревню какую-то! А ведь говорят злые люди, что деревня у нас вымерла!

20 сентября 2011 года.
А потом мне стало всё равно. Я даже не задавался вопросом: «Что мне делать?» Просто жил. Её верный, нынешний, престарелый любовник совал вперёд себя палку колбасы, даже не пытаясь влезть в квартиру. Лето его жизни кончилось давно. А мне (повторяю) на них было наплевать. Позже я развёлся и уехал куда подальше. Оставил квартиру детям, Ростов  Великий  - прошлому. « Дети вырастут, Саша!» Так прокомментировала мою всё-таки рефлексию костюмерша в ДК, где я подрабатывал по вечерам. Повторяю: «Мне было или стало – всё равно!» Кроме того, я закалился до звона, «духовно» поднялся и, как Лоханкин, мог плюнуть на обстоятельства. Мотив у неё  был: «У тебя стихи, живопись, а у меня ничего!» Любовь, стало быть. Причина уважительная. А я что, для мебели что ли! Выходит, что для мебели. Три года я чурался женщин. Как в том студенческом анекдоте: «Может, но не хочет…» Бывшая тёща предлагала мне комнату с балконом: «…и живи, как нравится!» Но не поддался я, уехал навсегда.
Миром полнится душа. Исследовать жизнь стихами, искушать её, родимую! В перерывах работать, зарабатывать деньги себе и отставленным детям. Жить. Снова женившись, я расшифровал свою фамилию: Нуйя, по нашему языку  – дубина, а я чей? – Дубинин. Ну, берегись, парень! Вот уже почти тридцать лет берегусь.
По краю. Время догоняло нас. Квартира. С тех самых пор не случалось у нас такой злободневности.
Всякое бывало. Но такого! Не прописывайте его! Неслось по чиновничьим кабинетам. Клич наступающих индейцев. Первым в доме  я прописался сам и прописал семью. Зря кричите, господа. И новый замок врезал, и вещи занёс. Готов к труду и обороне! И наше с женой Отечество в опасности! Катитесь прочь! Жить и работать, где мы сами выбрали! Мы свой выбор сделали. Хулимый, а мной любимый, Горбачёв случится ещё впереди. Возьмите палочку, ребята, чтобы  впереди дорогу щупать. Все слепые так делают. Авось какую яму и обойдёте. Хватит рушиться.
Пётр Иванович Павлов: в нашем художественном заведении преподавал в подготовительном классе, у нас временно вёл композицию. Пишите ярче, как можно ярче! Такой вот советский фовист застойных времён двадцатого века. Не рвитесь в большие города, а живите и работайте в маленьких городках! Спасибо, Пётр Иванович! Лучше быть первым в деревне, чем вторым где угодно.
Мальчишками были, а разговоры вели взрослые. Мужик пил не часто. На выходе из запоя жена героя откармливала его всячески: сметаной, дефицитным мясом…  Современный нарколог советует:  как можно реже пить…  Сексологов в то время не имелось!
Я извлекаю из жизни самое полезное для всех и самое дорогое для себя. Первожанр, освоенный ещё Гесиодом, и выживший до наших дней.

Жизни на Руси не было никогда! Разве что: «Когда подальше от господ». Так ведь находили господа народ. «А работать кто будет?» Без вопросов. И нынче нашли: «А кто вид её (работы) делать будет?» И делают: эти как будто правят, а мы как будто работаем.
Шут Всея Руси. Сделал фильм. Все хором ругают. Команды не было хвалить. Он оправдывается. А зачем? Фильм-то замечательный!  Великий фильм! Разом сдёрнул весь этот вековой флёр о войне. Сам до конца не понимает это. Послать бы всех этих критиков… Они этот фильм посмотрели, как надо? Нет, конечно. Фильм о войне? Нет. О любви, нет! «О жизни… О чём же ещё!»  О русской безнадёжной жизни – навсегда.
Хочется старой, ещё живой деревни! Её долго ещё не будет! Мне не дожить до этого. Да и будет ли? Декоративный Белов. Вася Белов, как говаривала моя матушка. Из комсомольских вожаков – в правоверного православного, в совесть народную. «Для барина, для выскочки!» Но барину хватит и  хватало, что русский мужик произвёл. А барин – мужику: «А ты, брат, дурак и пьяница!»
Царей и коммунистов ненавижу одинаково. «В России только я не ворую!» А Ты-то на что, Царь?! Цари. Министры. Поначалу Столыпин народ вешал. Престол спасал. Потом  - «Отруба». Так пытался спасти. А ну как бы всю Русь на отруба посадить! Весь пролетарьят в деревню бы побежал. Некому бы стало «Мировой пожар» раздувать!  «С царя бы с живого кожу спустил!» А это уж крестьянин у Василия Васильевича Розанова. «А что ему царь сделал?» В том-то и дело, что ничего. И не собирался. И так ему хорошо! Так хоть бы не мешал крестьянину. А нас кормить, дармоедов! «Один с сошкой, семеро с ложкой!» - так в ту пору говорили!
Ещё хочется успокоиться. Пусть делают, что хотят. Спасают нефте-газвовую  Россию. Пусть люди без  работы сидят. Все. Им так дадут. Чтобы не сдохли. Чиновники будут жировать. Так задумано. Так и делается. Людей развращали коммунисты. Теперь эти. Поэтапно убрали всех несогласных. Уберут и меня. Хорошо, если не убьют.

  Слово шута               
Чтоб в России долго жить
Надо быть бессмертным.
Чтобы вечно – город срыть,
Стать шутом первостатейным.

Всякий тешит дурака.
Царская особа!
Напрямки – издалека
Зачинает слово.

Поломается и вновь
Канителит слово.
Забунтует в жилах кровь.
Случай я особый!

Заприметил (Вслух!)  врага.
Все должны быть вровень:
Выше, ниже дурака!
Бить, так бить! На то и слово.

В ком века наперечёт,
Вбитых вёсен сила?
Мол, не так река течёт.
Отражение застыло.

Обязательно шутом?!
А попробуй вставить слово.
Значит, сказка ни о чём!
Начинай. Всё ново.
             5 октября  2011 года.

Чтобы быть и остаться народом, общностью людей в необъятных полях и лесах Руси  потребно объединяющее начало. Искони таковым началом являлись язык, речь. Говоришь по-русски, значит, уже свой. С тобой можно и должно вступать в отношения человеческие. Дальше - больше! Религия и культура. Семья и государство. В конце цепочки – цивилизация. Преодоление отчуждения людей друг от друга требовало от нас всё больших усилий, напрягало человеческое в человеке. Можно предположить, что многие беды века предыдущего и нынешнего именно в этом. Человек не справлялся сам с собой. Не понимал, что же от него требуется  вверх по вертикали: и власть, и сограждане, да и обстоятельства жизни. Водка (Ненадолго, не навсегда) снимала это напряженье, смиряла человека или, наоборот, в буйстве давала выход страстям человеческим.  В ней, проклятой,  спасение от сложности жизни. Да и власть, по разным причинам, негласно поощряла питиё. Времени и пространства  не существовало больше. Случались только какие-то обрывки жизни, да и они всплывали беспорядочно. К дням сегодняшним. Богатые и бедные. Имущие, и не очень… Пропастей  невпроворот. Водки тоже. Положение безвыходное. Имитация всего и вся подвела жирную черту под наше с вами бытие. Капитализм без реальной конкуренции, без настоящей работы. Вместо реальных дел и реальной же продукции – перепродажа забугорных товаров. Демократия без демократов, без реальных партий, которым ещё можно доверять. Очень многие отказываются посещать выборы, значит, и без электората. Выбор кандидатов сделан уже без нас правящей номенклатурой. Так стоит ли огород городить! По тому, что у нас пьют, можно определить - кто ты есть сейчас: Коньяк – те, кто над нами вверх ногами. Водку – наше начальство (Хотя бы ближайшее.). Портвейн - это мы. К сожалению, есть и те, кто ниже нас находится! Пьют всё, что горит.