Годовые кольца

Он был уже немолодой мужчина.
Он даже знал точно день, когда кончилась его молодость - когда впервые купил себе не модные узкие туфли (вечно нещадно натирали косточку), а удобные, мяконькие, по ноге ботинки с рантом.
Его сдержанная супруга ничего не сказала, только подняла идеально выщипанную левую бровь и снова опустила глаза в книгу - она любила читать.
После того как прошло организованное женой празднование его сорокатрехлетия, она спокойно предложила ему завести две отдельные спальни – Ты стал как-то шумно спать – все дышишь, ворочаешься – мешаешь, Вадим.
Он не возражал – в выходной съездили в мебельный, купили ему кровать и лампу с синим абажуром – оборудовали.
Он действительно стал плохо засыпать – лежал без сна, глядя в белеющий смутно потолок, вздыхал тяжело - думал про Ирину.
Он заметил ее в кафе бизнес-центра, где работал. Она приходила всегда с двумя смешливыми девушками – у всех трех были всегда какие-то идеальные прически – волосок к волоску – он и обратил-то на них внимание из-за какой-то избыточной ухоженности. Где они работают – все никак не мог вычислить. Две ее спутницы были – одна яркая блондинка с пшеничными волосами до попы (Ирочка потом объяснила, что это специально так красят – называется блондирование), а вторая – загорелая брюнетка, похожая на портрет египтянки с сувенирных папирусов, (таких обязательно привозят из групповых туров в Хургаду – покупают их в лавках, страшно торгуясь или вообще в аэропорту перед вылетом, и потом дарят друзьям – и эти картинки валяются где-нибудь в ящике комода вместе с кольцом поддельной бирюзы, лечебным магнитным браслетом и старым поломанным веером – хотя некоторые из одаренных вешают их на стену куда-нибудь в самый темный угол прихожей). А Ирина (он еще тогда не знал, как ее зовут) – Ирина была постарше – у нее было нежное лицо с кротким ртом, всегда словно чуть обиженным и мягкая пушистая волна натуральных каштановых волос, падавших на лоб. Из-за этой пряди, ронявшей тень, он все никак не мог рассмотреть, какого цвета у нее глаза – потом уже, позже, выяснил – глаза у нее были серые, обычные, в общем, глаза. Но ему казалось – очень красивые.
Не стоит описывать, как они все-таки познакомились, и что сказали друг другу, когда однажды свободных мест в кафе было так мало, а она вдруг пришла одна – и села на свободное место рядом с ним. К чему эти милые, но ничего не значащие подробности беседы, которая чуть смущенно велась над его порцией шницеля по-министерски и ее салата осеннего. Достаточно знать, что они познакомились, потом стали здороваться при встрече, а однажды он, набравшись смелости, пригласил ее после работы в кино.
А потом он стал плохо спать.
Ирина работала администратором в небольшом салоне красоты через дорогу, ей было двадцать восемь лет, она жила с мамой и котом на другом от Вадима конце города, у нее был мягкий голос и маленькая, просто девичья грудь (эта грудь, словно выточенная под его ладонь, также мерещилась Вадиму по ночам, как и ее серые глаза, затененные каштановой прядью).
Осень была затяжная – они несколько раз съездили в Екатерининский парк, целуясь прохладными от вечерней свежести губами, и осеннее театральное солнце, исчезая за кронами старых дубов, бросало неожиданные быстроисчезающие блики на их лица. Потом наступила зима, они перебрались в кафе и рестораны (он даже не мог представить, что он умеет так изворотливо лгать – жена все так же молчаливо гнула бровь, слушая про вечерние встречи с клиентами и, выслушав, улыбалась скользящей ироничной улыбкой и шла дальше писать свою докторскую).
Ни зима, ни иссякшие уже поводы для его постоянных отлучек из дома не погасили их страсть. Он с каждой встречей открывал в ней все новые достоинства и все больше убеждался, что эта женщина создана для него – она была ласковой и неслышной, как сказал когда-то один музыкант, правда, до встречи со своей волевой японской женой. Ирина умела слушать его часами, вскидывая на него полные обожания глаза, смеялась над его шутками, всегда сама напоминала , что ему пора домой (жена не одобряла слишком поздних возвращений – ложилась она рано, а сон ее был очень чуткий), а ее прохладная рука, положенная ему на лоб, очень быстро избавляла его от головной боли. Ирина знала, что он добрый и слабый мужчина при сухой эгоистичной жене, что он сладкоежка, и что во время оргазма он широко открывает глаза и смотрит на нее странным мучительным взглядом.
Весной они впервые заговорили о том, чтобы жить вместе – из осторожных и редких сначала «если бы», «а представь, если бы мы», «знаешь, как бы мы тогда», « я часто представляю, что» - из этих робких намеков, одиноких стежков внезапно сложилась картина счастливой совместной жизни, полной уютного покоя и законных соитий без оглядки на время.
Они так долго и часто примеривали эту жизнь, разрабатывая малейшие ее детали, что однажды, он сказал ей, тяжело дыша после долгого поцелуя, ставшего финалом получасовой любовной схватки – Я разведусь!
Она замерла, а он продолжал, уже спокойнее – Да, я разведусь. Я скажу все Ольге, она должна понять – она же умная женщина. Ирина гладила его легонько по руке, словно стараясь успокоить. - Вадик, перебила она его с сожалением, - Время, - и виновато посмотрела на него.
С минуты на минуту должна была вернуться ее мать, которой был куплен абонемент в Филармонию – эти несколько часов они проводили у нее дома, спешно стараясь наверстать часы разлуки и забыть свои короткие встречи в гостиницах, где номера сдаются почасово. Вадим быстро оделся (Ирина прятала его от матери – она знала – та не одобрит ее связь с женатым мужчиной и будет думать про Вадика плохо) и уехал, полный решимости. В дом он вошел, непривычно хлопнув дверью. В комнате жены зажегся свет  -  она показалась на пороге, блестя очками, в длинном халате.
- Вадим, ты же знаешь, как просто меня разбудить и как мне потом тяжело заснуть!- сказала она. – Где ты так задержался опять!
От звука ее голоса он сник, пробурчал что-то невразумительное и пошел в ванную.
- Разогреешь себе сам! – крикнула через дверь жена.
Он стоял на темной кухне, жевал холодную отбивную с картошкой и думал – Завтра. Я скажу ей все завтра.
Но ни завтра, ни через неделю он не нашел в себе сил для разговора с женой. Он исправно приезжал домой сразу после работы, всю дорогу выстраивая убедительную и логичную речь, но стоило ему увидеть ее строгие глаза, вечно что-то читающие, услышать голос, как он казался себе маленьким, втягивал голову в плечи и трусливо назначал себе новую дату для разговора – завтрашнюю.
Он мучительно ее боялся.
Ирина все понимала – кивала при встрече в кафе, уголки печального рта горестно опускались – и утешала его – ничего, я понимаю тебе сложно. Я подожду.
Вадим перестал не только спать, но и есть, осунулся и чувствовал себя подлецом. Странно, но именно в это время у них с Ириной случились самые сладостные свидания.
В июле, когда полетел тополиный пух и его кучи собирались в отвратительные серые сугробы (Вадиму ужасно хотелось, как в детстве, поджечь их и смотреть на быстрое змеистое сухое пламя), Ирина сказала ему, что надо что-то решать – так больше продолжаться не может, она в конце концов не девочка, она хочет семью, она устала от изматывающей романтики. Сказала и посмотрела в сторону.
Вадим понял, что отступать и тянуть больше невозможно (ах, как красиво и беззаботно блестел серебряным крестиком в чистом небе самолет) и ответил, что завтра же переедет к ней.
Она улыбнулась и спросила – точно? И он твердо ответил – да.
Она помолчала, а потом сказала – знаешь, я буду тебя ждать. Мама завтра идет слушать Малера. Я ничего не буду ей говорить. Мы скажем ей вместе. Если ты не приедешь, - Что ты, я приеду, - перебил он. – Если ты не приедешь, продолжала она, - и ему показалось, что ее мягкие серые глаза блеснули тусклой сталью, - то значит, все кончено.
Он приехал домой рано. Жены дома не было. Он начал собирать свои вещи – так, костюмы, рубашки, кроссовки, портфель, бритва, лыжи он заберет потом, а, впрочем, черт с ними, с лыжами, он уже семь лет на них не вставал, что еще, белье, несколько книг…
Он сел на кровать, слушая гулкую вечернюю тишину, думал о том, что скоро приедет жена, начнется тяжелый разговор. Вдруг его осенила мысль, что можно уехать прямо так, сейчас, не дожидаясь жены, вещи он собрал, напишет записку, что все объяснит и потом уже будет легче разговаривать. Он обрадовался – и как это не пришло ему в голову раньше, это же чудесная идея – уйти без всяких объяснений. Потом, потом, они, конечно, будут, но это уже будет легче, он будет уже не один, а с Ириной, и тогда это уже не так страшно.
Он собрал вещи, закрыл молнию дорожной сумки (как мало он нажил за двадцать два года брака), снова сел – на дорожку.
Он смотрел на свою комнату, в которой все было такое знакомое, обжитое, только его (жена почти не входила к нему, он даже пылесосил тут сам), с удобной пружинящей кроватью, синей лампой, большим телевизором, темными портьерами на окнах. Ему вспомнилась маленькая Иринина квартира (конечно, потом надо будет что-то придумывать – снимать для начала, что ли), в которой живет любительница музыки мама и рыжий кот. Вспомнился неудобный узкий диван (старая конструкция заедала – и разбирать его было тяжело), маленькая кухня, мизерная прихожая – они с женой уже давно жили вдвоем в просторной трехкомнатной квартире с большой светлой кухней – и Вадиму вдруг стало жаль оставлять свой дом – все здесь было удобно и как надо, со свежим дорогим ремонтом, с женой, которая его почти не беспокоит, и до работы удобно добираться, и двор такой зеленый, и у него свое законное место для парковки в этом дворе, и все так знакомо и привычно…
Щелкнул замок двери - вернулась жена.
- Вадим, ты дома? –донесся ее голос, - можешь ужинать без меня, я перекусила в городе. Легкая тюль надулась парусом и снова опала – Ольга открыла и закрыла дверь в свою комнату.
Вадим постоял у окна, глядя на темнеющую в легких сумерках зелень тополей и лип, заметил один жухлый листок и подумал:
- Скоро осень.
Потом аккуратно повесил одежду обратно в шкаф, отнес бритву в ванную и лег спать.
Заснул он мгновенно и спал крепко.


Месяца через два, вернувшись из отпуска (жена настояла на Испании, где они оба еще никогда не были), он столкнулся с Ириной в кафе.
- Здравствуй, - сказала она, - ты здорово загорел.
- А ты подстриглась коротко, - заметил он,- тебе идет.
Они взяли – она салат, он котлету по-киевски с овощами и молча ели.
Ирина закончила первой, поднялась, и тут он дотронулся до ее руки и хрипло сказал:
- Может быть, сходим в кино?
Она посмотрела на него печально и ответила:
- Мама в санатории, можем поехать ко мне, - и улыбнулась.