Доярка и Лобачевский

               
   Я перешел на второй курс и снимал квартиру, когда в первых числах сентября ко мне заглянул мой родственник Низам. Мы учились в одном институте, точнее говоря, продолжать учиться предстояло мне, а он учебу завершил и приехал в Баку на недельку-другую, чтоб получить диплом и направление. Всего пару месяцев назад был Низам студентом пятого курса, можно сказать, наставником «зеленой» молодежи вроде меня, а теперь его ждала работа в ранге молодого специалиста и самостоятельная жизнь вдалеке от дома. 
   Свое место в общежитии он сдал еще летом, оставаться ему было негде. Постановили, что поживет он у меня. Вечерами, вернувшись из института, - я после занятий, Низам после хождения по разным кабинетам - вместе готовили, а потом садились кушать. Набор продуктов не отличался разнообразием, что вполне вписывалось в рамки представлений о голодной студенческой жизни. Несмотря на это, а может, именно благодаря этому, готовили всегда с выдумкой, превращая приготовление пищи в увлекательное действо. Подход при этом, как выразился Низам, был такой: минимум продуктов, зато максимум фантазии. Кухни как таковой не было, газовая плита торчала прямо в прихожей, и любой гость, переступивший порог квартиры, мог при желании присоединиться к нашей стряпне. 
   Однажды задумали сварить суп. Не вечно же всухомятку питаться. И вымыть кастрюлю, согласитесь, занятие менее утомительное, чем скоблить сковородку. Использовали все припасы, что в тот вечер оказались дома, - картошку, яйца, колбасу, консервы. Разумеется, консервы предварительно вскрыли, картошку почистили, колбасу нарезали, яйца не забыли разбить. Итак, покидали все это в казан, приправили щепоткой соли и залили сверху - чем бы вы думали? - молоком! Да-да, именно молоком, я не оговорился, обычным пастеризованным молоком в треугольных пакетах, что продавались в любом продуктовом магазине.
   Уверяю, до такого блюда, что мы сварганили, ни одна кухня в мире не додумается! Ни в одной книге вы не найдете похожий рецепт! Поэтому, пока суп поспевал, стали подбирать ему название. По обоюдному мнению, оно должно было быть необычное, звучное и легко запоминающееся.
   После долгих дебатов название было найдено, вот оно: сумо якоко.
   Правда, здорово звучит?
   Уверен, если, придя в респектабельный ресторан - где бы то ни было: в Париже, Мадриде или Рио-де-Жанейро, - среди прочих кушаний вы закажете также сумо якоко, официант, растерянно потупив голову, доложит, что в их меню нет блюд из японской кухни. На лице его в этот момент изображено безмерное сожаление, и он готов провалиться сквозь землю оттого, что даже понятия не имеет, о каком блюде речь - первом, втором или десерте...
  А придумали мы это экзотическое название очень просто, сложили аббревиатуру из словосочетания: суп из молока, яиц, колбасы, консервов. 
   Не знаю, стоит ли упоминать, но поделюсь все же о судьбе супа: он оказался несъедобным, мы его выбросили.
   
   Ну, а после трапезы садились пить чай и беседовать… Это было наше любимое времяпровождение. О чем только не заводили разговоры: о доме и близких, друзьях, однокурсниках, стройотряде, бессонных ночах во время сессии. Само собой, центральное место занимали рассказы о студенческой жизни, с ее неустроенностью и тяготами, но которая в то же время была пронизана духом беззаботности, романтики, балагурства. Мы были в том возрасте, когда уверенность в собственных возможностях бьет через край, когда кажется, что все по плечу.
   Не удивительно, что беседы перерастали в споры. Случайная реплика, даже единое слово, могли обратиться семенем, из которого прорастала жаркая полемика. Спорили без устали, до хрипоты, нередко до утра. Предмет обсуждений оказывался иногда настолько пустячным, что риторический спор насчет первородства яйца или курицы в сравнении с ним мог выглядеть научным диспутом. Так уж заведено: если противник в обсуждаемом вопросе более-менее разбирается, стараешься не отстать от него. В свою очередь, тот тоже не собирается уступать. Вот и получалось, что дискуссии, как правило,  перерастали в баталии. 
   Хотел бы я знать, кто умудрился додуматься, что в споре рождается истина? Разве может родиться она там, где вместо спокойного, взвешенного обмена мнениями люди настроены сразиться как на баррикадах, где личную точку зрения выдают за абсолютную истину? Не говорят: как мне кажется, насколько я в курсе, на мой взгляд, по моему мнению; для придания весомости аргументам используют такие выражения: нет никакого сомнения, на самом деле, установленный факт, ты под столом еще ползал, когда я мячи гонял... В противоположность олимпийскому принципу, где главное участие, а вовсе не победа, в споре как раз таки важнее именно победа, причем, победа любой ценой. Примечательно, что в финале проигравших не бывает, навесить лавры победителя не прочь обе стороны. По этой причине, подведение итогов, выяснение - кто все-таки был прав, также может вылиться в нескончаемые дебаты. А раз так, раз до истины все равно не докопаться, думает каждый со своей колокольни, лучше упереться и не отступать.
   И вот случилось однажды вечером так, что очередной спор между нами возник на тему, казалось бы, бесспорную, а именно: что такое интеллект… Как он возник? А как водится - на пустом месте. Упомянул я как-то раз в разговоре про одного знакомого - и дернуло меня назвать его интеллектуалом, назвать просто так к слову, между прочим, а Низам придал этому значение и машинально меня поправил.
   И пошло-поехало…
   Речь тогда шла о некоем Рауфе, он снимал комнату в том же дворе, что и я. Он был старше меня лет на десять. Образ жизни у него был такой: нигде не работал, нигде не учился, квартплату хозяйке систематически задерживал. Была у него черта: приглашая в пивную, в итоге он каждый раз обставлял все так, что платить неизменно приходилось мне. Об окружающих отзывался он всегда с иронией, хвастался, что у него кругом связи и что вскоре ему подберут приличную работу. Вот еще штрих к его портрету: у него был характерный орлиный нос, но сходство с этой гордой птицей не прибавляло ему благородства.
   Этот Рауф корчил из себя поэта, у него и псевдоним был какой-то там. Бывало, по вечерам он наведывался ко мне с кипой исписанных листов. Удобно устроившись в кресле, водружал одну ногу поверх другой, закуривал дешевую «Аврору» и начинал расспрашивать меня об институтских делах. Расспросы носили характер чисто формальный, я это понимал. Он тянул время, в ожидании, когда его попросят почитать. Но я специально не просил; с каждым приходом он нравился мне все меньше, и меня уже тяготили его визиты. Вдоволь напившись чаю с конфетами, накурившись, он переходил к пространным рассуждениям о призвании поэта, о путях, несправедливо усеянных шипами вместо роз, и предлагал выслушать новые стихи.
   Справедливости ради надобно отметить, что Рауф был нескучным собеседником, достаточно эрудированным, для выходца из района прекрасно говорил по-русски. Вот почему при упоминании о нем у меня слетело с языка то пресловутое слово; хотя, если признаться чистосердечно, называя его интеллектуалом, планку я ему явно завышал. Низам, который за эти дни стал переваривать его еще меньше, чем я, хладнокровно изрек:
  -Назвать этого проходимца умным куда бы ни шло, но интеллектуалом, знаешь ли, чересчур.
  -Не понял! – поразился я его словам, - а, по-твоему, умный и интеллектуал не одно и то же?.. 
  -Конечно, нет! Парень он, в общем-то, не дурак, что-то там пописывает, язык имеет подвешенный – пусть так, но это же не значит, что перед нами интеллектуал, – невозмутимо ответил Низам и, воспользовавшись случаем, начал меня просветлять. - Фактически, фактически умный и интеллектуал две разные вещи; только на первый взгляд кажется, что это одно и то же, на самом же деле, ум достается человеку от рождения, как подарок, а интеллект есть результат эволюции и развития ума… Дошло, студент?   
   В этом месте я сделаю небольшое отступление. Четыре курса института — это, поверьте, внушительный перевес, это посерьезнее,  чем просто четыре года. Низаму за дни нашего совместного проживания не приходилось лишний раз напоминать о разнице в возрасте между нами, лично я не давал для этого повода.  Кому сбегать за хлебом, сигаретами, заварить чай, убрать со стола, помыть посуду — разумеется, мне, на этот счет разногласий не возникало. Но спор – спор совсем другое дело, тут царило равноправие, тут дозволялись вольности. Не скрывая сарказма, я уточнил:
  -Стало быть, человек умный, сообразительный, я не имею в виду именно Рауфа, такой человек, по-твоему, не обязательно является интеллектуалом? Вроде лошадь, но не конь? И значит, пятикурсники наиболее интеллектуальные из всех студентов, раз для эволюции умов, как ты выразился, в течение пяти лет они усердно мозолили на лекциях задницы?..
   Вот так завязался спор. Как дальше он продолжался - а продолжался он всю ночь напролет, - со стенографической точностью передавать я не возьмусь, зачем грузить читателя подробным изложением бурных прений. Но приблизительно проходил он в такой форме:
   Низам (нахмурившись, отчего его сросшиеся на переносице брови, казалось, срослись еще гуще). Не будем утрировать!.. Что я имел в виду: имеешь желание стать интеллектуалом – работай тогда над собой, повышай знания, занимайся, на лекциях, в том числе. Без труда и рыбку не вытащишь – слышал, наверное…
   Я. Ну, слышал. И что из того?
   Низам. А то, что согласно твоей прекрасной теории выходит, что какой-нибудь жалкий лаборант по уровню интеллекта способен обставить профессора.               
   Я (возмущаясь). Э, какая еще там теория!.. Не надо на меня вешать собак… Но раз сам коснулся, сам завел этот разговор, давай, тогда, как говорится, сидеть будем криво, но говорить прямо…
   Низам (миролюбиво). Хорошо, давай говорить прямо.
   Я. Объясни мне: почему это мой лаборант не может быть интеллектуальней твоего профессора?    
   Низам (наставительно). Брат мой, умнее профессора твой лаборант, конечно же, может быть! и лоб выше, чем у него, может иметь! и ростом может быть выше! Но интеллектуальней его, повторяю, – ну никак не может он быть, никак!.. Теперь: между лошадью и конем не видишь разницы, говоришь; а не догадываешься, почему? В силу незнания - вот почему!.. А попробуй, назови скакуна лошадью, да еще в присутствии наездника, ты нанесешь оскорбление одновременно обоим.
   Я (с иронией). Наездник между лошадью и конем, возможно, и находит разницу. Но для зоологии абсолютно никакой разницы нет… А по какой такой причине, если на то пошло, лаборанты, а также дворники, грузчики, кочегары-плотники должны быть лишены интеллекта? Из второсортного теста их слепили, что ли?   
   Низам (раздраженно). Ну, давай, давай теперь от лаборантов перейдем к представителям еще более интеллектуальных профессий… А твой дружок-интеллектуал-проходимец, между прочим, чем до обеда храпеть на раскладушке, в дворники лучше подался бы, может, хоть там от него польза была бы.
   И так далее, и тому подобное… В таком духе наша словесная дуэль могла длиться необозримо долго. И главное, впустую. Потому что сошлись две непримиримые позиции: амбиции более молодого плюс желание победить любой ценой - с моей стороны, со стороны же моего оппонента – осознание превосходства и опыт, которые не давали права на ошибку. И тогда Низам, который все чаще посматривал усталым взглядом на настенные часы, вздумал покончить с этим. Он закурил очередную сигарету (которая оказалась в пачке последней, что, думаю, также повлияло на его решение), прошелся по комнате из угла в угол и, остановившись посередине, заявил:
  -К единому мнению, судя по всему, мы не придем. А на дворе утро уже. Предлагаю поступить так: пусть каждый изложит свое окончательное видение в письменной форме, а зачитаем как-нибудь потом. Идет? И давай, на этом закруглим... 
   Первые лучи солнца, проникшие в комнату через зарешеченное окно, застали нас за таким занятием: мы сидим друг против друга с красными от бессонницы глазами, склонившись над тетрадями, и пишем. Низамова идея была как нельзя кстати, она не вела к согласию, но зато давала передышку и возможность сменить оружие. Пусть утихнут страсти, пусть немного утечет воды, мы вернемся к предмету разговора, поднимем записи и без горячки рассудим, кто был прав, а кто нет. Если учесть, что в кармане моего соперника лежало направление в Мелитополь, что он в скором времени поедет туда работать и вернется не раньше, чем через три года, а потом может угодить в армию, - вряд ли мы к этой теме вообще вернемся. А если вернуться доведется, то спустя годы это вызовет разве что добрую улыбку. То есть нам светил финиш, благополучнее которого не придумаешь. 
   Мое мнение в письменном виде было таково:
   «Интеллект – он же ум, между ними с уверенностью можно поставить знак равенства. В корне не согласен с тем, что ум дело врожденное, а интеллект – наживное. Возможно, есть между ними различия, но в целом они одно и то же.
   Для примера: восход – это все равно что рассвет, огонь – что пламя, а штаны – что брюки. Примеров подобных можно привести бесчисленное количество. 
   Интеллект, равно как и ум, есть врожденное свойство человека, он дается ему от природы. Или не дается. Недоумок не имеет шансов стать интеллектуалом, не грозит ему такая участь, как бы из кожи он не лез. 
   А наш многоуважаемый Низам, - продолжал я рассуждать, - под интеллектом фактически подразумевает знания. Да-да, именно знания, хоть и не хочет этого признать.
   А знания человек может пополнять, обновлять, повышать.
   Интеллект же не пополнишь, он отмерен человеку от рождения…»
   Пока дописывали, возникло опять разногласие: может, не оставим на потом, а зачитаем прямо сейчас, чего в долгий ящик откладывать? Доводы за это приводились примерно те же, что и за отсрочку, а именно: Низам уезжал в Мелитополь, неизвестно когда вернется и когда состоится следующая встреча, а железо куй пока горячо. К счастью, на этот раз обошлось без долгих препирательств, решили зачитывать.
   Впрочем, к счастью - из последнего предложения я исключил бы, если б знал наперед, что моя писанина, особенно ее заключительная часть, Низама глубоко обидит. Фраза, которой я завершал свое послание в будущее, окончательно похоронила наши надежды на достижение мира. Вот она:
   «Если следовать логике Низама, можно утверждать, что доярка в области доения интеллектуальнее Лобачевского».