Увядаение. Легкая, почти невесомая смерть под Вива

Антон ТЮКИН

УВЯДАНИЕ. ЛЕГКАЯ, ПОЧТИ НЕВЕСОМАЯ СМЕРТЬ ПОД ВИВАЛЬДИ.

Увядание и легкая, почти невесомая смерть под  вечное великолепие Вивальди… Осень посреди России. Мертвая, тяжесть воды захолодевшей, темной глади молчаливых, глубоких озер. И эта вековечная печаль в глазах Отчизны. Этот странный отсвет в нашей душе от почти неживого – в живом и в живой. Эта красота бескорыстия – без всякой практической пользы. Это – тот великий дар, который получает ровно тот, кто просит. Ибо было сказано: “Ищите, да обрящите; просите – и дано вам будет…”
Это надо чувствовать. Это невозможно взять нахрапом. Вот так это легко, и так неуловимо. Это так просто и сложно, что надо почти заслужить… вернее – надо уметь чувствовать это, а иначе – никак.
* * *
Путь к природе и к вере – это вечный путь и это – путь к себе. И как надо любить, и как надо тонко чувствовать, чтобы через точки соприкосновения с ней вдруг понять и услышать ее и себя, ощутив неотъемное свое единство с самой грозной, надмирной и неподвластной человеку природной стихией… Но одно лишь это соприкосновение и сопричастие это наполняет нас смыслом, и силой, и правом самим называться человеком на земле.   
Прикоснуться – и быть прощенным. Причаститься – и стать одаренным этим вечным, бескайне - широченным полем, этим вечным – щедрым к нам лесом, этим вечным, все прощающим, все понимающим небом, уходящим от нас таких маленьких в бескрайне – туманную даль… 
* * *
Бедные, печальные озера. И русла северных, холодных рек. И печальный, исхлестанный струями город над темной водой. Это все – осенняя наша Россия.
Серый, продрогший, промокший городской мирок. Холодная, неласковая жизнь – вся в беготне по этому – всегда холодному, сырому, разлитому, грязноватому.  Промокшие ноги, продрогшие до  дрожи тела, как ощущение вечного сиротства горожанина в отрезанности и оторванности от стихий земли и невозможность прикоснуться к земле, как неспособность согреться ни на этом порой бесполезном, ненужном бегу, ни даже в отдыхе неверном – в промозглой сырости своей квартиры, за которой - стена из дождя, отделяющая плотною завесой одного горожанина  от другого, и холодок бетонных стен отделивший душу от души.
Злые струи  льющие с небес и растекающиеся там внизу огромными морями луж по асфальтовой, скованной мертвой глади. И моря и океаны из черной, стоячей воды, разбиваемые на миллиарды неумолимо – летящих в пространство острых, жалящих, разящих капель, поднимаемых серыми шинами. И мокнущие листья на газоне, и комья земли на асфальте, превращающиеся в чавкающую грязь… Такова наша русская осень в больших городах.
* * *
А в деревне, в провинции, в малых обиталищах людей? Там как? Так же? Или все же не так?
Так, да не так… Тоже холод, и тоже одиночество, и поиски тепла, унылость увядания вокруг, и… Но в провинции нашей природа ближе к человеку. Природа в провинции близко подходит к домам, которые почти не закрывают безмерной глади небес от людей. Там человек еще видит горизонт, наблюдая закат и рассвет. Там еще осталось то такое русское, безмерно – простое и родное. Как звонкая, ломкая, хрупкая, почти невесомая паутинка осени, прилетевшая к нам на минутку из “бабьего лета” на еще теплом, сентябрьском ветерке. Счастливая обманка Бога, перед долгой, холодной зимой… Как великолепие спелых плодов – овощей со своего участка – огорода. Как налитые гроздья рябин. Как первый, хрупкий ледок на подмерзшей ночью колдобине – луже на разбитой дороге и как тот красногрудый снегирь – вестник белой, холодной зимы.
* * *
Осенний свет небес – золотой и расплавленно – белый, и желтый льет потоки на деревянные домишки. Полунищая, бревенчатая Русь, почти такая, как столетие назад. Только мокрые провода под дождем – вот и все, что принес век в деревню.
Звон капель в старую кадушку. Да мокрый, покосившийся сарай, разбитый забор и покосившийся плетень. Да едкий, домашний дымок из трубы – зримая примета обжитости дома. Подле деревянного - дерева в красно – желто – зеленом, облетающем уборе. Да вот эти теплые окошки – огоньки в наползающей тьме. Только теплые точечки, да те яркие звездочки, где так любят и ждут заплутавшего блудного сына…
Купол прозрачных, осенних, манящих небес, в закатно – рассветной акварели, который на фоне серых бревен – все роднее, все нежней. Силуэты распластанных, черных, протянутых пальцев деревянных рук, вознесенных в холодный простор и о чем то взывающих  Бога…
Что просят у Всевышнего деревья? О чем моление?  О свете? О тепле? Ведь было его много этим летом. А простора… Сколько им дано простора… И какой тот безмерный простор… Или хочется им, бьющимся вот тут, под неласковым, северным ветром улететь вместе со стаями птиц, или умчаться по ветру вместе с листьями, уносясь в тот желанный им край, где нет ни увядания, ни смерти?
Деревья молятся в серое небо. И гнутся они, и скрипят… А у подножия расстилает осень ослепительный ковер опавших листьев, как зримая печать благодати от Вечного Неба и торжества Надмирной Правды над царством из серости – сирости, и как обетование неизбежности новой весны. 
* * *
Пустота и простор русской осенней шири. Неверное тепло и первое дыхание грядущих на землю морозов. Вечная природа – то ликующая, то скорбная, то вдруг щедрая, а то – скупая, но всегда  бессмертная и животворящая, как сама земля, на которой нынешняя осень – лишь один краткий миг в бесконечной цепи проносящегося времени. Осень - красивая и гордая смерть, и обетование вечного бессмертия. Осень - обещание возрождения и жизни вечной. Ведь оно непременно исполнится приходящей на смену зиме неизбежной, счастливой и яркой весной.