Генотип

Пятница. Лето. Шесть часов вечера. На улице — ослепительная жара.
Виктор Павлович Кожокин работал маркшейдером в «Метрострое» и теперь после трудового дня шёл домой. Вообще-то, он жару не любил, но почти полураздетые девушки и женщины, заполнившие практически всё пространство, куда ни падал взгляд, поднимали ему настроение. Также хорошему настроению способствовало ещё несколько обстоятельств: сегодня он получил зарплату за два месяца, плюс квартальную премию, которую можно будет заначить от жены, не всю, конечно, а остатком, по секрету, поделиться с сыном Ромкой, всё ж парню-то уже пятнадцать лет, должны же у него быть свои карманные деньги на непредвиденные расходы . И уж совсем радовало то, что сегодня, как и почти всегда по пятницам вот уже много лет подряд, состоятся традиционные семейные посиделки с соседями по лестничной площадке: Мишкой Кербергом, его женой Лизой и дочкой Полиной.
Виктор с Мишкой познакомились на стройке. Тогда в моду вошли МЖК — молодёжно-жилищные комплексы. Это когда молодые люди в свободное от основной работы время трудились на строительстве жилых домов, в которых же потом и получали благоустроенные квартиры. Виктор там был и стропальщиком, и бетонщиком, и отделочником, а Мишка возил на грузовике туда стройматериалы, и во время долгих перекуров, простоев и поедания на ходу буханок белого хлеба с кефиром, они подружились-скорешились. В результате, они так и получили две двухкомнатные квартиры на одном этаже.
Их жёны, Витькина Валька и Мишкина Лизка, со временем тоже, что называется, сошлись и имели какие-то свои общие дела, в которые мужики уже давно не лезли.
Между прочим, Виктор вспомнил, что последний раз они с Мишкой выпивали две недели назад, причём вдвоём, так как их жёны ездили на вещевой рынок покупать себе, видите ли, купальники и прочие «аксессуары на летний сезон».
Дети же, Ромка и Полина, вообще, росли как брат и сестрёнка, вместе ходили в один детский сад, вместе гуляли и играли, перемещаясь из одной квартиры в другую, теперь учатся в одной школе, в одном классе, недавно девятый закончили. (Кстати, и детский сад, и школу тоже строили Витька с Мишкой.) И сейчас, опять же, делая вместе уроки, мотаются туда-сюда, и даже живописью занимаются вместе в одной изостудии.
Любимой же темой разговоров у родителей, когда они подвыпьют, полушутя, полусерьёзно, была, вот, мол, дети-то наши самые красивые в классе, да и в школе, пожалуй, тоже, эх, не миновать нам родства!
Придя домой, Виктор быстро полез в душ ополоснуться. Сегодня очередь принимать у себя соседей была Кожокиных. Они чередовались с Кербергами через раз.
Чуть прохладные и немного колкие струйки воды приятно омывали уставшее от работы тело Виктора. Он фыркал и покряхтывал от удовольствия, при этом размышляя о том, что Валька-то — молодец: всё заранее приготовила, сварила, и пожарила, осталось только разогреть. Виктор вчера даже слышал, как Валентина в разговоре по телефону с Лизой говорила ей: «Лиз, если я вдруг чуть позже приду, то вся еда в холодильнике, найдёшь и разогреешь. Поняла? И смотри за этими, чтоб до моего прихода не напились».
Выйдя из душа, он, вытираясь на ходу, босиком прошлёпал в комнату, где на серванте стояла клетка с волнистым попугайчиком Гришей. Виктор закрыл форточку и дверь, чтобы Гриша никуда не улетел, открыл клетку, а сам сел на диван.
— Ну что, Гриш, выходи на волю, разомни свои крылышки-то, сейчас я тебе жратву дам.
Гриша в ответ что-то радостно проскрипел своему хозяину и выпорхнул из заточения. Минуты три покружив, он сел Виктору на мокрую голову и стал с ним общаться, продолжая поскрипывать и попискивать. Через некоторое время Виктору стало щекотно от Гришиных ласк, и он, насыпав ему корма, отправил его обратно в клетку.
Когда раздался звонок в дверь, Виктор, семеня и спотыкаясь, быстро одел трусы и добежал открывать. Пришли Керберги. Мишка с Лизой.
— Витьк, мы, понимаешь, к тебе в гости, а ты тут нам мужской стриптиз устраиваешь. Правильно, жарко, ладно, не суетись, все свои. — Мишка подмигнул Виктору и отправился на кухню, на ходу открывая принесённую о собой бутылку водки. Витька пошёл за ним. — Давай градуса-то уровняем. Па улице на солнце под сорок.
— Началось, — отреагировала Лиза из комнаты, где по телевизору показывали очередной латиноамериканский сериал. — Ведь Валька ж предупреждала, чтобы вы до её прихода были в форме. Вить, кстати, она не звонила, когда придёт-то?
— Звонила. — Виктор с Мишкой опрокинули по рюмке. — Будет вовремя.
Вскоре с работы пришла, даже почти вбежала, запыхавшаяся, но довольная от предвкушения пятничной вечеринки, Валентина.
Дальше, пока мужики ещё по рюмочке, уже на балконе, уравнивали градусы, женщины быстро накрыли на стол и позвали их:
— Эй, «термометры», всё готово, идите садитесь есть. За годы ритуал посиделок уже устоялся. Поели, выпили, поели, опять выпили. Затем разделились по интересам. Мужчины в одном углу стола продолжили свою нескончаемую беседу о работе и деньгах, а женщины в другом, как всегда, затеяли разговор о шмотках, подругах и детях.
— Девушки, между прочим, — вдруг встрепенулись Виктор с Мишкой, — а где наши дети? Что-то они там у себя в студии зарисовались.
— Да придут, придут сейчас ваши дети, время-то всего девять, на улице светло. Вы себя вспомните в их возрасте, «вундеркинды», что вы делали в это время и где были, штаны по подъездам протирали, а они искусством занимаются. — Валя и Лиза засмеялись, отчего их мощные груди запрыгали вверх-вниз, вверх-вниз, и махнули на своих мужей, дескать, не мешайте нам.
Ромка и Полина пришли в полдесятого.
— Наконец-то, мы уж тут все изволновались. — Родители повернулись к ним, сложили руки на коленях и сказали: — Ну, солнышки наши, давайте покажите, чего вы там сегодня наваяли?
Ромка и Полина сразу оценили обстановку и покорно достали из папок ещё свежие, пахнущие гуашью, натюрморты.
— Молодцы, молодцы, что сказать. — Виктор слегка толкнул Михаила локтем в бок. — Смотри, прям, Ван Гоги какие-то.
— Нет, не Ван Гоги, я бы сказал — Гогены. — Михаил, глядя на картины, деловито прищурился и добавил, — точно Гогены.
— Вообще-то, Ван Гог и Гоген почти не писали натюрморты, особенно, в последние периоды своего творчества, — со знанием дела ответила Полина. — Пап, может, мы с Ромкой к нам пойдём, посидим за компьютером?
— Идите-идите.
Валя с Лизой дали им с собой еды, и те ушли. Под конец гулянки, уже прощаясь, Виктор вдруг громко предложил:
— А что, девки, пойдём завтра всеми семьями купаться на наш пруд, жарко ведь, заодно вы нам с Мишкой свои «летние аксессуары» продемонстрируете? Как?
— Пойдём! — радостно согласились Валя с Лизой.
— Нет, только вот что, не пойдём, а поедем на «тачке», туда и обратно, я плачу. Лиз, ты там давай гони Ромку домой, спать пора.
В субботу утром Виктор спохватился:
— Ребят, а как же мы вшестером в одну машину-то влезем? Нас ведь никто не посадит.
И пока взрослые размышляли, Полина решила:
— Значит так, мы с Ромкой туда на роликах, а вы уж думайте на чём. Мы там будем раньше вас. Место как всегда у скамейки занимать?
— У скамейки, у скамейки, — обрадовались родители. — Мы быстро.
Летом, по выходным и в жару, московские пруды чем-то отдалённо напоминают черноморское побережье. Такое же огромное количество почти совсем голых тел, шум, гам, откуда-то взявшиеся, покрикивающие чайки, правда, вперемежку с честными утками. Только пьяных и грязи здесь больше. Но это вполне логично: на юге ты гость, курортник и отдыхающий, а тут, у с е б я, просто р а с с л а б л я е ш ь с я, и тебе как бы всё дозволено.
От шоссе, где Валя, Виктор, Мишка и Лиза, расплатившись с водителем машины, вышли, до скамейки надо было пройти по узкой асфальтовой дорожке метров триста. Шли они парочками: Виктор и Мишка с сумкой пива впереди, а Валя с Лизой сзади.
Уже у воды мужики, вдруг увидев девицу с распущенными волосами, в купальнике-бикини и с татуировкой в виде бабочки на плотной загорелой ягодице, гремя бутылками, резко остановились и обернулись к жёнам:
— Во, тётки, а сделайте себе тоже татуировки на попках. Вон как красиво.
— Это вы, дядьки, себе на одном месте татуировки сделайте, а мы их в микроскоп будем разглядывать, — захихикали жёны.
Ромка и Полина дождались своих родителей у скамейки и собрались на другую сторону пруда, на дамбу, с которой можно было нырять.
— Ладно, идите, только смотрите, аккуратнее. Помнишь, Мишк, лет пять назад там парень утонул? донырялся, кстати, тоже жара была, — сказал Виктор.
— Точно, было дело. Поль, ты поняла, да?
— Да, поняла. — И ребята ушли.
Потом Виктор и Мишка пристроились с пивом в теньке под кустами, а Валентина с Лизой, наоборот, разложили свои телеса на самом солнцепёке и замерли.

Этой весной, во время каникул, почти весь класс на пять дней поехал в подмосковный пансионат, бывший пионерлагерь «Зелёный бор».
Кожокины и Керберги после долгих уговоров, конечно, тоже субсидировали туда поездку Ромки и Полины.
Программа там была насыщенная: утром — автобусные экскурсии по историческим местам, днём — спортивные мероприятия, а вечером — самое главное — дискотека. И во второй вечер Ромка с Полиной дотанцевались до того, что она ему шепнула в перерыве между танцами:
— Ромыч, милый, я тебя очень хочу, приходи сегодня на ночь ко мне. Со Светкой я договорюсь, она у девчонок переночует.
Ночью подкласса не опало, бегая на цыпочках по коридорам пансионата и пытаясь подслушать то, что творится за дверью Полининого номера.
На следующий день никто из тех, кто подслушивал, классной руководительнице ничего не доложил, что бывает редко в таких ситуациях.

Между тем, пока ребята были на дамбе, Валя с Лизой, достаточно нажарившись на солнце, переместились к своим мужьям в тень, выпили пива, и все четверо как всегда «сели на своего любимого конька»:
— Наши-то, прям загляденье какое-то, а не дети. А? И главное, видели, так за ручки взялись и пошли, как шерочка с машерочкой. Так что, мужики, копите приданое, пока ещё время осталось.
И тут вдруг на Виктора что-то нашло:
— Да ладно вам всем! Приданое. Уже достали. Мишк, ты же ведь еврей. А мне нужно, чтобы мои внуки чистыми были, без всяких там примесей, чисто русскими. Я свой генотип портить не собираюсь.
Валя, Лиза и Мишка обомлели от такого заявления. Не шутит ли он? Было похоже, что не шутит. Мишка как-то смущённо улыбнулся и негромко произнёс:
— Вить, ты чего, мы же, Керберги, из немцев, из поволжских, я ведь тебе сто раз рассказывал.
Виктор как следует отхлебнул пива из бутылки, вальяжно подложил руки под голову и сказал:
— Мишк, хватит тебе, «мы, Керберги, немцы, мы, Керберги, немцы», ха, немцы, таких «немцев», как ты, немцы во время войны в газовых камерах душили и в печах сжигали. Е в р е й ты, Мишка, правда, мужик хороший, что говорить.
Когда Ромка с Полиной, блестящие от воды, довольные и также держащиеся за руки, вернулись с дамбы, то увидели своих родителей сидящими друг от друга на расстоянии, уже почти одетыми, собранными и сильно насупленными.
— Чего-то вы такие кислые, перегрелись что ли? — удивились ребята.
— Недогрелись. Всё, Ром, давай одевайся, бери ролики и пошли машину ловить, — скомандовал Виктор.
— Да, Полин, ты тоже собирайся, мы пешком пойдём, через лес, тем более, нам ещё в магазин зайти надо, — расстроено произнесла Лиза.
Ромка с Полиной, ничего не поняв, переглянулись и отправились вместе со своими родителями в разные стороны.
Когда семья Кожокиных вышла к дороге, Валентина сказала Ромке:
— Иди, мой мальчик, лови машину, а я тут папе пару слов скажу.
Ромка послушно встал на обочине о поднятой рукой, а Валя, тем временем, пока сын за дорожным шумом ничего не слышал, повернулась к Виктору и, покрутив пальцем у виска, проговорила:
— Какой же ты, Витьк, дурак! Неужели ты не видишь, что у них — л ю б о в ь ?
— Да идите вы все куда подальше, — зло отмахнулся рукой Виктор.
Керберги пришли домой, и у них воцарилось тяжёлое молчание, у Кожокиных же всё было наоборот. Виктор на кухне затеял суровое выяснение отношений с сыном:
— Роман, сядь, что у вас с Полиной, правда, уж прямо такая любовь?
Ромка сел на табуретку, исподлобья взглянул на отца и негромко ответил:
— Да, а что?
Виктор о трудом сдержал в себе порыв гнева и продолжил:
— Ром, какая, к чёртовой матери, любовь? Тебе пятнадцать лет, ты ещё соплежуй, тебе учиться надо! Ты ещё скажи, что вы уже спали друг с другом?!
Ромка сразу покраснел, опустил голову ещё ниже и угрюмо буркнул:
— Ну, спали.
У Виктора перехватило дыхание, он тоже покраснел, потом постучал себе кулаком по лбу и, с трудом подбирая слова, проговорил:
— Но она ж — е в р е й к а !
— Еврейка?! — Ромка поднял голову, изумлённо посмотрел отцу в глаза и как-то даже весело произнёс, — ну и что?
— Да то, что я свой древний генотип, доставшийся мне от моих дедов и прадедов, портить не собираюсь, — взвился Виктор.
— Знаешь, пап, сам ты — «генотип». Я не хочу больше с тобой разговаривать и уезжаю к бабушке. Гришу беру с собой.
Затем Ромка быстро собрался, взял клетку с попутаем и, хлопнув дверью, ушёл к Кербергам за Полиной, где тяжёлое молчание также закончилось скандалом.
Через несколько минут у Кербергов тоже громко хлопнула дверь, и дети уехали.
— Ну вот, допрыгался, всех довёл, тьфу на тебя! — Валентина плюнула в сторону мужа и пошла в комнату звонить свекрови, чтобы предупредить её о приезде внука, да ещё с девушкой и к тому же с попугаем, ну и заодно пожаловаться на поведение её сына.
Виктор посидел-посидел один на кухне, потом, поняв, что разговор жены с его матерью затянулся, тихонько вышел из квартиры, чтобы в ближайшем ларьке взять себе ещё пару бутылочек пивка. У ларька он прицепился к пьющим пиво подросткам и чуть с ними не подрался. Домой он вернулся хмурый и молчаливый и лёг спать не поужинав.
В воскресенье Виктор, как проснулся, первым делом позвонил матери, Анне Фёдоровне:
— Мам, это я.
Он ожидал услышать в свой адрес обычный набор упрёков и наставлений (правда, как правило, справедливых), но Анна Фёдоровна неожиданно сухо ему ответила:
— Да уж узнала. Значит так, можешь мне ничего не объяснять, я в курсе ваших событий, Валентина мне вчера всё доложила. Ты вот что, пока ребята уехали гулять на ВДНХ, приезжай-ка ко мне. Я хочу о тобой кое о чём поговорить. Гришу я накормила.
— Мам, да я как-то, это... — Виктор насторожился от такого тона.
— Никаких «это» ! — властно прервала его мать и добавила: — Хлеба по дороге купи.
— Ты куда? — спросила Валентина, наблюдая, как муж, пыхтя, одевает кроссовки.
— К матери, — отрезал Виктор и ушёл.
— Ну вот и хорошо, — сама себе вслух сказала Валентина. - Она-то тебе мозги прочистит.
Виктор купил хлеба, чёрного и белого, и торт.
— Ох и душно на улице, — выдохнул он, войдя в квартиру, и потянулся было поцеловаться, но Анна Фёдоровна недовольно фыркнула:
— Ну и воняет же от тебя.
— Чем, мамуль?
— Перегаром, чем.
Она, молча, дождалась, пока потный Виктор умылся, дала ему чистое полотенце, села на стул, сложила руки на коленях и приступила:
— Ну что, черносотенец хренов, давай рассказывай, как ты до такого докатился?
— А чего рассказывать-то? Достали они меня все своим сватовством, у-у, евреи, и Валька туда же, с ними заодно.
— Паршивец ты, вот что. Ксенофоб. Ты забыл погромы, 37-й год, холокост, «дело врачей», забыл всю мировую культуру и науку, которые без евреев не существовали бы, ты Бога забыл, фашист. Ты забыл, а я ведь тебе рассказывала, что в блокадном Ленинграде, когда я была девочкой, одна, помирала с голоду в ледяной квартире, наш сосед, профессор, Иосиф Моисеич топил мне мою «буржуйку» своими книгами и отдавал мне часть своего блокадного пайка, а сам потом всё-таки с голоду-то и умер. А я выжила. Ты забыл дядю Мишу Буртынского, который поручился за твоего отца на заводе, где они вместе работали, когда ему грозила тюрьма за лишние разговоры о нашем политическом строе? В конце концов, ты забыл Димку Каца, который за тебя в армии на первом году службы заступался. Забыл? А? Вот так. А дети что, они любят друг друга, и правильно делают. Подрастут, Ромка в армию сходит, потом отучатся в институтах, профессию получат, родят тебе внука; хоть рыженького, хоть смугленького, хоть кудрявенького, как Пушкин, он же тоже и арап, и немец, и русский был, у него там чёрт ногу сломит, а ведь ничего получился. А может, не внука, а внучку, тоже хорошо. А Полинка мне очень нравится.
Анна Фёдоровна встала со стула, повернулась к открытому нараспашку окну, откуда доносился шум летнего двора, и, немного помедлив, сказала:
— Кстати, чего я тебя к себе позвала-то? А вот чего. Между прочим, моя бабка, твоя прабабка, была замужем за Леопольдом Мачинским, который был родом из зоны оседлости, из Бердичева. Он по торговой части был, купцом, сукном занимался. Так что ты теперь подумай: мы-то к т о ?
— Как, и мы, может, т о ж е ?
— Не знаю, не знаю, — задумчиво ответила Анна Фёдоровна и, отвернувшись от окна, прямо посмотрела сыну в глаза.
Шокированный таким известием, Виктор сначала заметался по квартире, но почему-то быстро прекратил это дело и успокоился. Только спросил:
— Мам, а чего ж ты мне раньше-то ничего не говорила?
— Я тебе, Вить, много ещё чего не говорила, и не скажу. Значит так, ты их пока не трогай, езжай-ка ты домой, а они пусть недельку у меня поживут. За Гришей я послежу, давай езжай.
— Ну и пусть поживут, — смиренно согласился Виктор.
Уже уходя, он вдруг сообразил, что надо бы денег оставить:
— Мам, вот, возьми, они же знаешь какие: пепси, чипсы, то-сё.
Анна Фёдоровна сперва гордо отказалась, заявив, что её пенсии хватит, чтобы «прокормить детей», но потом всё-таки деньги взяла, сказав:
— Ладно, сдачу верну, иди.
В метро Виктор маялся: говорить Валентине про то, что ему рассказала мать, или нет? Решил, что не скажет, но, приехав домой, всё равно не удержался, отчего Валентина, вытирая руки об фартук, рассмеялась:
— Вот, Витек, а я всегда думала, чтой-то у тебя такой нос подозрительный? Ты давай, иди мирись к Кербергам, Лизка уже заходила, там Мишка тебя ждёт.
— Нет, я так сразу не могу, я должен всё сообразить.
— Да Мишка всё уже сообразил, «генотип» ты наш.
— Что, правда? Ну я тогда пошёл.
— Ты меня за «еврея» извини, старикан, — смущённо начал Виктор, приняв первую рюмку. — Подумаешь, еврей, ничего странного Мне моя мать сегодня такого понарассказала! Оказывается я, может быть, возможно, тоже и з в а ш и х. Какой-то там мой прадед был евреем из Бердичева. Представляешь?
Михаил налил по второй, выпили.
— Вить, так самое-то смешное, ты вот надо мной издевался, а я же ведь, действительно, настоящий немец, а Полинка такая смугленькая, это потому что у Лизки в родне то ли турки какие-то залётные были, то ли греки, она сама толком не знает. Во как!
— Слушай, Мишк, чегой-то я уже совсем запутался....
В следующую пятницу Ромка с Полиной и Гришей вернулись домой, состоялись традиционные посиделки, а в субботу все опять отправились на пруд: дети на роликах поехали раньше, родители же, как и в прошлый раз, шли парочками: Виктор и Мишка с пивом впереди, а Валя о Лизой сзади.
Таким образом, п о к а всё уладилось.