Юра Мятлин

Ю Р А    М Я Т Л И Н


    С утра ловили попугая всей командой. Я это действо проспал, так как после утренней вахты отдыхал. Попугая поймал Юра и я после обеда мог им (попугаем) полюбоваться в каюте у Юры. Попугай был со скворца размером, только хвост длинный, а цветом – зеленый. Что ему надо было этому попугаю делать у нас на рейде порта Бомбея, вопрос, но факт, что долетел он до нас. А потом прочно обосновался у Юры. Был довольно общительный, что-то по индийски квакал, пока мы втроем: Юра, Олег и я по вечерам попивали «Тайгер», сингапурское пиво, а то и «Джонни Волкера», виски, иногда. Так он и на плече у меня запечатлелся на фото, за столом. Но недолго «мучалась старушка», сменял попугая Юра на пару бутылок водки: да ну его, - оправдывался потом, - только срет везде и спать не дает, скучно ему, так простыню, гад, стаскивает и орет, уже по русски: Рота подъём! – это уже от тебя он набрался, - обращался ко мне Юра. Но от Юры попугай успел набраться еще чего похлеще. Способный был ученик. Я так подозревал, что попугай был грамотный, цивилизованный, сбежал из тюрьмы-клетки, почему на судно и залетел с перепугу, а не в джунгли.
   

С Юрой я познакомился на иракском танкере «Бузурган», как я его впоследствии называл – «Зурбаган», так назывался парусник в «Алых парусах» у Грина. Юра был лысоват, голова повита редкими рыжими кудерьками сверху и более основательными с боков. Да ещё рыжей бородкой оброс и светлыми усами. Как будто из светлых зарослей выглядывал веселый фавн. Таким он и был: веселым, юморным, легким на подъём, проказник и авантюрист. Очень гремучая смесь, особенно для моряка. Ростом – повыше меня на полголовы. С Олегом они были одного роста. Олег был четвертым штурманом на этом судне, Юра – старшим матросом, хотя на самом деле он тоже был штурманом. Но на этом судне большой роли не играла должность, валюту, которую нам платили была  одинакова для всех: 250 долларов на нос, независимо, капитан ты или матрос. Только разница была в советских рублях соответственно должности. Но советские рубли начислялись в Москве и откладывались на депонент. 
   
250 долларов в 70-ых годах были хорошие деньги. Так как курс рубля был искусственный, 250 долларов  при переводе на чеки или сертификаты и обратно в рубли давал где то примерно 2500 рублей в месяц. За 5-7 тысяч рублей можно было купить новые «жигули». Вот такие были гримасы  советской экономики. Поэтому командировка в Ирак или еще в какую страну, ценились на вес ... доллара. Попасть в эти командировки можно было только по большому блату или за деньги. И Юра, и Олег были блатные. Как и все наши остальные члены экипажа. У Олега мать работала секретаршей  начальника отдела кадров пароходства, а перед этим, если мне не изменяет память – секретаршей у самого начальника пароходства. У Юры жена была секретарем комсомольской организации пароходства. И только мы с Толиком Ивановым, 4-ым механиком, были простые моряки. Нас дослали на замену не прошедших конкурс в Москве Сашки Перминова (моего однокашника) и некоего кадровика, подсунувшего свою кандидатуру на должность 4-го механика. Меня порекомендовал своему однокашнику стармеху Амирову, Вадик Беликов. (Уже, считай, по знакомству!), а Толика не знаю уже кто. Так что экипаж уже два-три месяца работал в Ираке, а потом появились и мы с Толиком.
   

Летели мы из Москвы с приключениями. Толю провожала жена Мила. Она с нами из Риги ехала на поезде. И жили они у друзей с Толиком. Я же у знакомых кантовался. Но перед отлетом я перебрался к другу Толи. Там мы и гудели всю ночь, не спали. Приехали в Шереметьево в шесть утра. Там уже работал вовсю буфет. Надо было избавляться от советских денег (тогда была норма: не больше 30 рублей брать за границу, чтобы не дай Бог, не подорвать советскую экономику!).  И вот мы окуппировали этот буфет, похмелялись и до последнего высиживали посадку на Багдад. Сидящие на своих возвышениях таможенники наблюдали краем глаза нашу суету, прощание и прочие кульбиты и резко стопорнули нас с Толиком, когда мы, распрощавшись с провожающими, примкнули к хвосту улетающих в Багдад. Я провозил с собой приличную иностранную валюту, пяти или шести видов. Даже в декларации места не хватило чтобы заполнить. На всю эту валюту у меня были соответствующие справки. Дело в том, что я уже с год-два собирал эту валюту, чтоб купить себе машину за границей, развалюху какую-нибудь. А раз тут подвернулась такая кунда, решил я эти деньги тратить, а заработанные доллары пустить на дело: взять новые наши «Жигули». (К слову сказать, спёрли у меня эту валюту впоследствии). И вот шерстят таможенники наши чемоданы, выкладывают лишнее: бутылку коньяка (капитану жена передавала). Провозить можно было до литра крепкого спиртного, а у меня было сверх. Письма ребятам от жен (нельзя было провозить в те времена в запечатаных конвертах), еще какие-то предметы. Всё это мы выгружали Миле. Заинтересовались моей декларацией.

-- Откуда у вас столько валюты? Предъявите справки, – потребовали.
-- Откуда,- заработал. Дал им эти справки.
-- Теперь деньги покажите.
   
Достал я им эти деньги, кучу разнокалиберных бумажек. Стали они их пересчитывать. Всё сошлось.

-- А советские рубли есть?
-- Раз в декларации нет, значит и нет.
-- А вот мы посмотрим.
   
Вытряхнули всю мою кладь и давай вспарывать чемодана  подкладку. Весь прощупали. Вокруг народу – тьма! Как же, контрабандиста поймали! Интересно всем. Меня уже трясло. Толика вперед пропустили и обьявили, что посадка на рейс Москва – Багдад заканчивается. А впереди еще был санитарный и пограничный контроль. Рылся-рылся молодой таможенник, ничего не нашел! Я его возненавидел всеми фибрами души и тела и этого не скрывал. Весь тот досмотр он вел в присутствии начальника смены.

-- Пройдемте с нами, - предложил этот молодой Шерлок Холмс.
-- У меня самолет улетает – растерялся я.
-- А может ты и не полетишь – съязвил этот гусь.
   
Тут у меня матка и упала. Так все хорошо начиналось!

-- Я уже сколько лет на флоте, впервые вижу такое внимание к моей персоне – все же держусь я.
-- Надо, надо вас моряков трясти, – грубовато заметил начальник смены, - пройдемте.

   
Что ж, пошли мы. Завели меня в какую-то комнату.

-- Раздевайтесь.
    Снял я свое кожаное пальто (февраль был на дворе).

-- Выверните карманы.
   
Вывернул. Пусто. Пальто молодой обшмонал – пусто, кроме перчаток да платка носового.

-- Снимайте штаны.- Что!? – взъярился я.
- Тихо-тихо, приспустите только – подключился начальник.
   
Трясущимися руками я приспустил брюки. Молодой гусь этот обозлился до крайности, сорвался  и буквально убежал.

-- Одевайтесь - сказал начальник. – Я приношу вам свои извинения. Вы можете жаловаться на нас, наши подозрения не оправдались. Найди мы у вас хотя бы рубль не задекларированный, вы бы уже не улетели.(Спасибо тебе, буфет!). Сотрудник наш молодой, горячий. За него тоже прошу извинить. А теперь выбирайте: будете жалобу писать или все же улетите по хорошему?

-- Лучше я улечу, но вашему этому...на обратном пути припомню.
-- Счастливо, спешите, вам еще вещи собрать на досмотре.
   
Покидал я свои шмотки как попало в чемодан, сдал его в багаж, и припустил  на дальнейший контроль. Уже все были в самолете, меня дожидались. И мы полетели. В ушах у меня или в голове (что одно и то же) зазвучало:
    Земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе...
    ... как сын грустит  о матери...
    ... зеленая, зелёная трава.
 
Постепенно я отошел, особенно когда начали развозить спиртное на продажу. За валюту, конечно. Вокруг, как оказалось сидели в основном наши строители, летели строить светлое будущее Ираку. Тут я захватил инициативу: набрал спиртного воз и маленькую тележку: водки смирновской, пива, коньяк капитану заместо оставленного на таможне и т. д. Стали мы с Толиком похмеляться, не забывая окружащих нас строителей.

-- Да кто вы такие? – заинтересовался наш с Толиком сосед.
- Моряки – с гордостью ответил я, - а вы кто?
- Строители, монтажники, разные. А что, в Багдаде море есть?
- Нам дальше лететь, в Басру. Затем – в Фао на танкер – ответил я.
- А-а-а, а нам тоже куда-то ехать из Багдада, в Киркук.
- Ну, будь здоров! – поднял я пиво в банке, - поехали!
- Ну вы даете, с утра, – заметил строитель, тем не менее присосался к пиву тоже.
- Так мы же моряки, время для нас понятие относительное, как и расстояние, – пошутил я.
   
Потом была водка, небольшой сон и опять: « И слышен нам не рокот космодрома...».
Мы пролетали Кавказ, горы блистающие снегом и льдом.

   
После обеда всех кинуло в дрем  и только маленькая девочка лет 5-6ти бесприютно бродила по проходу.

-- Ну, привет! – обозвался я, – скучно?
-- Да – подтвердило юное создание, – и когда мы прилетим?
-- Уже скоро, часа три осталось. А ты с кем здесь?
-- С бабушкой.
-- А к кому вы летите?
-- К дедушке.
-- А что вы там живете?
-- Нет, мы живем в Москве, а там дедушка работает.
-- А зовут тебя как?
-- Леночка.
-- Очень приятно, а меня Сашенька.

Леночка засмеялась:

-- Так взрослых не зовут. Вас зовут дядя Саша, так?
-- Точно, как ты догадалась?
-- У меня есть уже один дядя Саша, вы будете вторым.
-- Нет, я хочу быть первым, не хочу быть вторым.
-- Но он же раньше вас был? Он первый и есть.
-- Ладно, так и быть. Только ни в кое-случае не третьим.
-- А третьего вообще нет еще.
-- Ну, мало ли появится откуда-нибудь.
-- Хорошо. Ни в коем случае, –  закрепила она мои претензии на второе место в ее семейной иерархии, – пойду бабушке расскажу про вас, –  бросила на прощание Леночка и убежала вперед, в нос самолета.
   
Я достал из сумки новый сувенирный блокнотик, в кожаном переплетё с вытисненной собачкой на передней обложке. Блокнотик для рисования. Это Наташа мне на прощание сунула, чтоб стихи записывал. Любит она такие затейливые вещицы. Стал писать стишок.
               
                Из Москвы летит в Багдад
                Юное создание.
                Бросив куклы, детский сад,
                К деду на свидание.
               
                Ну, скорей бы тот Багдад! –
                Надоело девочке.
                Будет дедушка ей рад,
                Потому что – Леночка.

Решил размяться, в туалет сходить. Заодно и к Леночке с бабушкой в гости сходить. Сходил. Познакомился. Уних было свободное место. Пригласили – присел.
-- Вот тебе Леночка блокнот для рисования. Любишь рисовать?
-- Люблю.
-- Карандаши есть?
-- Фломастеры есть.
-- Вот и рисуй, чтоб не скучно было. А читать ты умеешь?
-- Умею.
-- Почитай, что я тебе там написал.
   
Леночка попыталась, но почерк мой не дал ей разогнться. Прочла бабушка. Леночка развеселилась:

-- Это дедушке стишок?
-- Тебе. И дедушке.
   
Бабушка окзалась женой большого человека, экономического представителя в посольстве, чуть ли не на уровне посла. Я рассказал про себя: куда, что, зачем.
--      Вас там встретят, в Багдаде? – спросила.
-- Это еще вопрос, обещали в министерстве.
-- Если что, обращайтесь ко мне.
-- Спасибо, нам не впервой, выкрутимся, – вспомнил я Белград.
   
Побеседовали о том, о сём и я откланялся. Леночка же вовсю рисовала зверушек  в блокнотике.
   
Прилетели мы в Багдад, здрасьте! Никто не чаял нас, не ждал, слазьте! Прошли паспортный, таможенный контроль. Получили багаж. Бродим с Толиком бесприютные по аэропорту. Строителей человек ждал с плакатом на выходе из багажного отделения. Они веселой гурьбой кинулись к нему. Бабушку с внучкой тоже ждали несколько человек и они вместе вышли из аэропорта. Нам стало скучно. Через какое-то время возвращается бабушка с каким-то мужиком:

-- Не встретили, Александр?
-- Да вот, как видите.
-- Олег, - обратилась она к сопровождающему её спутнику, - займись ребятами.
-- Хорошо, Наталья Ивановна, будет сделано.
   
И мы поехали. Впереди в шикарной черной машине бабушка с внучкой, сзади мы в нашем бронированном ГАЗ- 69. Потом мы с бабушкой разъехались.
   
Нашли козлов, которые должны были нас встретить и обустроить. Нам в Басру надо было лететь только завтра утром. Был выходной день и козлы топтались на лужайке перед домом, готовились достойно провести  уикенд. Дым шел коромыслом, плавились шашлыки  и козлам было не до нас.

-- Сегодня выходной, все закрыто. Ничего не можем оформить. Нас никто не предупрждал. Приходите завтра.
-- Козлы! – ругнулся через решетку Олег (дальше забора нас не пустили).
-- Ну ты!... – проблеяли оттуда.
-- Пошли ребята, я вас сам устрою.
   
Привез нас Олег в общагу, перевалочную базу для наших специалистов, которые на короткое время задерживались, как мы, например. Хозяйка этого заведения, наша, русская Матрона, приняла нас с радушием. Они с Олегом были из одного города, из Харькова. Дружили.

-- Ребята, располагайтесь, я съезжу кое-куда по делам, потом заеду за вами, покатаю по Багдаду, – сказал Олег и уехал.
   
Мы расположились не хило: на двоих большая комната. Коек восемь пустовало. Тут же угостили Матрону «Смирновкой». Муж этой хозяйки был какой-то шишкой в представительстве и на данный момент был в Москве, так что Матрона вдовела как раз.

-- Ребята, вечером ко мне подруга придет из ансамбля песни и пляски, они тут выступают в Арабии. Так что приходите ко мне в гости. У меня тут отдельная комната есть.
-- Да это нам только давай, и споем , и спляшем! – понесло меня. День заканчивался не так уж плохо. Шереметьево уже казалось далёким сном, совсем из другой жизни.
   
Вскоре приехал Олег. Я прихватил с собой плоскую флягу «Смирновской», пиво и мы поехали. Дело было к вечеру. Сумерек в Багдаде нет и ночь как-то сразу опрокинулась на город, так что экскурсия у нас была по ночному Багдаду. Мало что запомнилось. Тигр, река, на которой обосновался Багдад. На набережной Шехерезада, метров пяти ростом, самодовольный шах, возлежащий у её ног  и слушающий сказки:

-- Ноги, как у моей любимой, – воскликнул я и немедленно присосался к «Смирновке».
    
Тут ни с чего ни с того взревновал к шаху, как представителю угнетающей простой народ касты.
--      Ах ты гад! – с чувством произнес я и стал читать свои стихи Шехерезаде. Заодно и Олегу с Толиком. Но, слава Богу, запал мой быстро кончился, так как память у меня не важнецкая и после двух-трех стихов я сдулся. Залез на постамент, дотянулся до бедра незбвенной Шехерезады и нежно погладил каменную плоть. Мы выпили, не исключая Олега, за своих любимых женщин.
   
Потом был вечер у Матроны. Пришла танцовщица из ансамбля. Олег  с нами посидел немного и свалил, предупредив, что рано утром нам лететь и он заедет за нами. Веселье наше продолжалось, благо спиртного хватало. Но тут  нашу теплую компанию разбавил еще один артист, который приперся по следам своей танцорши и явно не собиравшийся оставлять её нам на съедение. Да и мы с Толиком особенно не рвались в бой: только что от жены, от детей... Но этот гусь всё норовил меня клюнуть и всё шипел. Явно, ревновал. В какой-то момент пришлось схватиться. Сперва на словах, а затем и за грудки. Я уже был в кондиции. Все были в кондиции. Нас разняли. Компания развалилась и мы пошли спать.

Рано утром Олег отвез нас в эропорт. Дал на дорогу несколько динаров, которые у нас благополучно выцыганили на багаже, хотя он у нас был оплачен до Басры. «Бакшиш» - первое слово, которое я усвоил от арабов. Динары как раз и исчезли в широких карманах таможенника после этого магического слова: бакшиш. Почти как: сим-сим, откройся! Оно еще не раз встретится мне. Очень популярное и жизненно важное слово. Сердечно попрощались с Олегом, обменялись адресами. (Я ему после списывания при очередном перелете привез две банки латвийской селедки, он попросил, но встретиться не удалось. А он обещал в том случае свозить нас в Вавилон. Жалко). И мы опять полетели. В Басре нас встретили, отвезли в Фао. Там на катер и  в море, на «Бузурган». На трапе нас и встретил в пиратской повязке и драных шортах Юра Мятлин.

-- Привет... заждались вас. Почту привезли?
-- Кое-что привезли. Кое-что на таможне отобрали.
   
Забрались мы на «Бузурган» и пошла у нас жизнь судовая.
   
Раздали мы почту, прессу, подарки от жен. Зашел я к деду, Амирову. Я с ним был шапочно знаком, через Вадика Беликова. Они были с Амировым однокашники по средней мореходке. Мы все трое учились в Калининградской бурсе, рыбкином институте. Рафик заканчивал её и к Ираку, кажется, закончил, а мы с Вадиком где-то где-то на середине застряли. Так и познакомились, в ресторане на железнодорожном вокзале. 

-- Ну, привет, привет Василий!
-- Какой Василий? – занедоумевал я.
-- А что ты тут написал? – подал мне Рафик бланк радиограммы, – читай.
-- «Спортивное снаряжение получил. Скоро буду. Жив здоров. Целую. Вася.» - читаю я.
-- Ну и...
   
Перед нашим отъездом из Риги с судна пришла на мой адрес телерамма, в которой Амиров просил получить в пароходстве пару волейбольных мячей, домино, шахматы, что-то еще по мелочи и доставить на судно. Что я и сделал и ответил вот в таком вот стиле.

-- Так это же из анекдота, Рафик Салахович: «жив, здоров, целую. Вася».
-- Я так и понял, но Кирш (радист) и капитан теперь меня подразнивают. Ты даешь. Неуставные отношения пропагандируешь.
   
Ходил в то время среди нас такой анекдот о несчастной любви, в котором как раз и были в финале эти слова.
   
Мы сели за стол. Выпили. Поговорили о пароходских и рижских новостях. Об институте (меня буквально из сессии выдернули в Ирак, Вадим), о судне, о работе. Я на старые дрожжи быстро охмелел. И Рафик это заметил (сам он пил мало). И тут его прорвало:

-- Ты знаешь, я вот люблю человека накачать и прокачать.
   
Тут я чуть-чуть протрезвел. Не знал  еще, что сейчас закладывается фундамент наших будущих отношений. Рафик же продолжал как ни в чем не бывало:

-- Ты думаешь я тебя так просто сюда взял? Да? Нет, – отвечал он сам себе, – не просто так. Я надеюсь ты будешь хорошим мне помощником. Моими, так сказать ушами и глазами в машине, – продолжал уже открытым текстом буровить Амиров.
   
Я окончательно протрезвел. Куда что делось! Я уже имел достаточный опыт в выявлении и нейтрализации стукачей разных масштабов: от комиссарских шестерок до кегебешных стукачей. На флоте их хватало. Меня уже КГБ сватало несколько лет назад, не сосватало, а тут, какой ни какой, но коллега, брат по оружию, хоть и начальник и предлагает мне такое!

-- Не приучен, Рафик Салахович, ошиблись вы адресом, – сдержался я, поднимаясь из-за стола.
-- Да сиди, сиди, что уже и пошутить нельзя!
    Что это была не шутка я это достаточно ясно понял. Не получилось у нас дружбы, как в итоге и – службы. Первый, укороченный заплыв еще прошел более-менее ровно. Но второй, на «Ханакине»...
    
Но тем не менее пошла работа. Мы возили нефть из Персидского залива в Индию, Мозамбик, Кению. Во втором заплыве даже сподобились сходить в Италию, добрались и до Сеуты (Гибралтар). Судно было размерами с наши «Неруды», но классом гораздо ниже, испанской постройки дешевый вариант, ничего лишнего. Максимально возможная интенсивная эксплуатация лет 10-15 и – на гвозди.
    
На судне мы сошлись характерами, возрастом, привычками: Олег Сыромятников, Юра и я. Все офицеры, боцман, донкерман, старший моторист и старший матрос были наши, русские. Вторая часть экипажа была иракская, весь рядовой состав. Начальником у них был их радист. У нас был свой радист. Как и повара: русский, Слава, и араб, грузный толстяк поперек себя шире, и поэтому очень уважаемый Моххамед.
    
Капитанил Кошелев Владимир Иванович. Я с ним немного до этого работал на «Баусках», когда он еще был старпомом. Шотландская бородка с усами украшала подстриженную наголо голову. Веселый, жизнерадостный человек. Как оказалось – любитель шахмат. Это нас сблизило.
   
Я потом организовывал шахматные турниры, даже «Шахматный листок» выпускал. Почти все офицеры играли в шахматы. Тут заиграешь: в Фао грузились далеко в море, с терминалов. На берег не выйдешь В Африке только, да в Индии побегаешь. Стоянки короткие у танкеров. Много там набегашь? Кино нет на судне. Видиков тогда не было. Поневоле заиграешь, хоть и в «козла», т. е.в домино. Так что шахматы, нарды было не самым худшим времяпровождением в море. Еще натягивали волейбольную сетку на грузовой палубе в носу, привязывали леской мяч к сетке и играли, если позволяла погода. Но распространения волейбол не получил и тихо сдох. В рабочее время не поиграешь, а сумерек в тропиках нет: село солнце за горизонт – через полчаса тьма. Ночь. 
    
Но первый мой заплыв на «Бузургане», укороченный, прошел без особых происшествий, основные события развернулись во втором, на «Ханакине». В первом же запомнилась Индия. Я попал туда впервые. Сошедши на берег у меня появилось ощущение, что я когда-то бывал здесь. Воздух после дождя источал некий настой ароматов, в котором было всё: и цыганский дождик детства, и озон Родины, и весну, и лето, и что-то давно потерянное, но узнаваемое и родное до слёз.Этоя я ощутил буквально с первых шагов по индийской земле. И в теле появилась какая-то легкость, невесомость.
И если хотите – радость. Но до открытия Индии было еще далеко. Но первое осталось со мной навсегда.
    
Хотя нет, стоит вспомнить еще один день, когда мы заходили в Кувейт за чем то, стояли на рейде и катались на шлюпке спасательной в город. За покупками. Я тогда умудрился купить сабо на одну ногу и разных размеров,  и потерять благоприобретенную валюту, из-за которой настрадался в Шереметьево. С этими сабо я поперся на мостик и долго мы с Олегом хохотали над этими сабо. И зря. В этот-то момент у меня и пропали деньги, как впоследствии оказалось. Я как приехал с берега, валюту бросил на стол, обнаружил разнокалиберную обувь и поспешил на мостик. А потом и забыл про валюту. Пришли в Мозамбик и только там я сунулся по карманам – нет валюты! А тогда...
    
Прибегает Толик Ершов, 2-ой штурман:
-- Саша, поехали в город забирать вторую партию. Дед приказал.
- О,кей! Пивом запастись надо, туда ехать часа полтора.
   
И мы поехали. То есть пошли. Солнце садилось. Погода была неважная, задул ветерок и какая-никакая разгулялась волнишка. Идем. Толик на руле т.е. на румпеле, я у двигателя кочегарю. Отошли от судна на приличное расстояние, уже стемнело, только хотели к пиву приступить, тут – тресь что-то за бортом. В чём дело.

-- Стоп машина! – кричит Толик, - кажись приехали.
   
Я перевел рукоятку муфты гребного вала в нейтраль, двигатель не глушил.

-- Сломался руль, – Толя туда-сюда перекидывал румпель без всяких усилий. Болтался как тряпка.
   
Я переместился на корму, перегнулся через борт, да что там увидишь в темноте. Повращал руль – точно, срезало вертикальный шток, кажется в месте крепления его к штевню пера руля. Приехали!
   
Нас развернуло боком к волне и потиху стало уносить к неприятельскому берегу, только в другую сторону от города.

-- Саня, я вяжу весло заместо руля, подстрахуй. Ищи концы.
    Нашли веревки. Толя стал мотать их к верхней части привода руля, привязывать весло. Надводный борт шлюпки довольно высокий. Весло чуть-чуть уходило в воду. Площади его, чтоб полноценно управляться явно не хватало, но выбора не было. Не было у нас и рации, чтобы связаться с судном. Так что:

-- Саня, малый вперед! Поехали.
    
Я включил муфту на передний ход, добавил оборотов движку. Толя стал разворачивать шлюпку на курс к судну. Вернее на огни судна.

-- Самый малый, Саня! Не управляется, сносит, черт!
   
Я убавил обороты.

-- Стоп! Дай задний!
-- Даю! – перевел движок на задний ход.
-- Стоп! – мы развернулись на судно. – Самый малый вперед!
-- Самый малый вперед! - отрепетовал я, входя в роль вахтенного механика.   
   
Мы развернулись носом к волне и пароходу. И пошли. Толя приноравливался к рулевому ноу-хау с трудом. Весло норовило выскочить из воды, петляло вокруг оси.Толя хоть парень и крепкий, но с трудом удерживал это рулевое весло. Стоял он корме, обеими руками ухватившсь за весло. Волна то и дело подкидывала нас, пытаясь вырвать весло из ненадежной опоры. Мы рыскали из стороны в сторону, галсировали. Добавляли, убавляли хода. Останавливались, давали задний ход, опять ложились на курс и худо-бедно, приближались к «Бузургану». Наконец подошли. Часа за два.  Нас уже заметили. Пришвартовали к борту. Поднялись мы с Толиком на борт. Обьяснили в чем дело капитану.

-- Ну, ладно, пересаживайтесь на другую шлюпку. Там уже вас заждались, на берегу. Да и вообще сниматься с якоря пора, – напутствовал нас уважаемый Владимир Иванович.
 
Что ж, яволь, герр капитан! – и мы опять поперлись в темень, на огни города Кувейта, столицы одноименного государства.
    
Дед при спуске шлюпки присутствовал. Я прихватил кулек с так и не распробованным пивом и оно звякнуло по дороге в шлюпку. Дед виду не подал. Спустили нас, мы отстегнулись от судна и - полный вперед!

-- А теперь отметим наше спасение! – решительно провозгласил я и подал Толику бутылку пива.
   
Мы прихватили с собой фонарик и я подсветил Толику. Он одной рукой правил, другой взял бутылку:

-- Открой, – попросил.            
   
Я открыл её, опять подал и тут только заметил, руки у Толика в крови, в кровавых мозолях.

-- Что ты, не мог остаться? Пусть бы капитан шел вместо тебя!
-- Да ладно, пивка на воле хотелось попить. Будь здоров!
-- На здоровье! Чтоб мы так жили!

    Юра Мятлин был самым популярным человеком на судне. Во-первых, он был артельщиком, а значит в какой-то мере отвечал за наше здоровье. Продукты, спиртное, сигареты – всё было под его началом. От него зависели и арабы. Во-вторых, Юра сам по себе был общительным и веселым парнем, легко откликающимся на всё живое, веселое и жизнерадостное.
   
Зашли мы как-то в Момбасу, Кения. У нас дыра образовалась в грузовом танке. И вот мы зашли, чтобы её заварить. Стояли там несколько дней. Повеселились от души. Только что не поохотились в национальном парке. А возможность была. Кения – одна из самых развитых африканских стран, если не самая. И вот, помню, возвращаемся мы с Юрой среди ночи из ресторана для европейцев (в нем выступали национальные коллективы с там-тамами, копьями и прочими африканскими штучками) и во всё горло поём сочиненое мной намедни на мотив: в Кейптаунском порту...
               
                В момбасовском порту
                С пробоиной в борту,
                Однажды швартовался «Бузурган»...
 
-- Нет, Юра, давай другую песню сочиним, вот:

                Ту моров, ту моров, ту моров (завтра,завтра,завтра)
                Уходим в далекое море, - ну как?

-- Пойдет, поехали! – мы приложились очередной раз к пиву и ночную тишину огласил новый шедевр новоявленного поэта:
 
                Ту морров, ту морров, ту морров,
                Уходим в треклятое море... -
и эти строчки так и дули до порта, благо он был недалеко.
   
Благополучно миновали несколько полицейских постов. А тем скучно, только приветствовали нас, не трогали. На удивление в Момбасе было тихо по ночам, не считая нашего кошачьего концерта. Полиции здесь явно хватало.
   
Из тех далеких времен в памяти мне четко отложились две картинки, вернее три, и они все три связаны с неграми. Первая в Момбасе. Мы с Юрой пришли в этот ресторан с барабанами и чего-то задержались на входе. Тут подъехала машина из неё вышла высокая негритянка вся в длинном белом платье. И тоже стала кого-то поджидать. Легкий ветерок развевал ее платье и искусно лепил её и без того искусную фигуру. И черное и белое сочетались удивительно гармонично. И вела она себя, надо сказать, по царственному, едва ли замечая окружающих, знала себе цену.
    
Вторая картинка. В Мапуто, Мозамбик. Идет черный негр и ест белое мороженое. Когда видишь это впервые – впечатляет. Тут уже правда присутствует некий диссонанс. Казалось, что у негров должно быть черное мороженое.
   
И третья, на судне. Что-то мы рассматривали в машине, какую-то тонкую деталь. Сунулся мой моторист-араб взять её и руки протянул: постой, - говорю я, - иди руки помой! Мне показалось, что руки у него были замазучены. А это был естественный цвет. И чистые руки. Вот такие были первые вечатления.

   
Списались мы с «Бузургана», отдохнули что-то с месяца полтора и поехали всем экипажем на такого же типа танкер «Ханакин». По старому маршруту. В Москве мы были должны пройти инструктаж в ЦК нашей родной партии. О жизни в логове врага. Год-два назад к власти в Ираке пришел Саддам Хусейн. Разогнал коммунистов. Поэтому комиссар в экипаж шел законспирированным товарищем Ивановым в должности моториста. Под  этой вывеской и работал помполит товарищ Гуржий. Во кунда была! Бесплатное приложение к команде: ничего не делать, ни за что не отвечать, себя не обнаруживать – глубокое подполье. Паспорта только в увольнение выдавать. Но арабы легко высчитали кто у нас первый. «Кто у вас бомболит? Кто? – спрашивали сперва. -  А знаем, тот кто ничего не делает».
   
Путешествие наше началось с рижского вокзала. Проводили нас жены с детьми, а некоторые, в том числе Мила, Толика Иванова жена, провожали до Москвы. С отъездом, как водится засели за столики с всенепременным распитием спиртных напитков. Вскоре нам с Юрой это наскучило и мы поперлись в ресторан. День был последний в августе. Бригада поездная была студенческая и они в этот день (вечер) затеяли устроить себе праздник.  И за час до официального закрытия выставили своих клиентов вон. Но только не нас. Начальником  вагона-ресторана  оказался Юркин дружок. Он нам сам и предложил: оставайтесь, кутнем! Мы и остались на свою голову. Все было ничего, пока не начались танцы. Приятель Юркин куда-то смылся по своим делам. Встряли и мы в эти танцы. Но, видно, студенты и студентки уже за лето породнились кто с кем, и нам там ловить было нечего. Я это заметил по некоторым недовольным рожам. Но все еще шло тихо, пока не стали действовать градусы. Обстановка накалялась. Ну и тут хватило кому-то из нас наступить кому-то из них пару раз на ногу и ... Попробуй, не наступи в качающемся поезде, качающимся танцорам. Тут простого извинения мало. ...И мы вдруг с Юрой очутились в тамбуре и нас бьют злые студенты. Толпой на двоих пошли. Это не в туалетном маленьком тамбуре было, а в межвагонном, где попросторнее.
   
Смотрю, Юра уже лежит между дверями, его пинают ногами. Мне повезло, я расклинился в углу тамбура упершись в стенки и, повиснув лопаткой на какой-то выдающейся из стенки педали (рубашка там разорвалсь и шрам остался на всю жизнь), отбивался как мог, приговаривая:

-- Только не по лицу, только не по лицу, завтра в министерство!
    Взять меня им было никак, навыки свои боксерские я еще не растерял, голову укрывал искусно, ни один удар, как оказалось, не прошел. А им доставалось, да и больше чем двоим было не подойти ко мне, да и мешали они друг другу.

-- Только не по лицу, - продолжал приговаривать я, – завтра в министерство! Держись, Юра, скоро наши подойдут!

Студенты озверели, и думали я над ними издеваюсь:

-- Ах ты гад! Тащите ключи, выкинем их на х... из вагона!
    Кто-то из них в самом деле дернул обратно в ресторан. Ну, думаю, можем до министерства  и не добраться!

-- Бейте по лицу, хрен с ним с этим министерством! – поднял я вверх руки. Они на момент опешили. И в этот момент в тамбур ворвался парень с ключом,  а за ним директор ресторана.

-- Вы что, мать вашу так-перетак?! Совсем оборзели? Это же мои друзья, вон отсюда! – заорал дядя-директор на своих подопечных. Те, огрызаясь, выперлись из тамбура. Подняли мы Юрку, привели в божеский вид. На удивление на лице его тоже не было больших отметин, так пару царапин, да пиджак кожаный порвали. 

-- Я слышу, ты кричишь: завтра в министерство! И тоже вспомнил: точно, завтра же в ЦК на собеседование! И тоже ушел в глухую защиту, – лепетал и отряхивался Юра.

-- Да, - говорю, – глухая защита  в ногах у врага. Чего так рано лег?
-- Да, подножку дали, гады...
-- Ладно, пошли ребята в вагон, пускай они себе веселятся, я потом им их раздолбаю,         предложил директор, проводил нас и разложил по полкам.

Наутро, смутно припоминая вчерашнее, проснулся я не в своей тарелке. И не на своей полке, на боковой. Болела изнутри голова, ныло под правой лопаткой и еще кое где. В вагоне было тихо и серо. Только Мила сидела и что-то шила у окна. Напротив ее спал Толик.

-- Где я? – прошептал я.
-- В поезде Рига – Москва.
-- А ты что делаешь?
-- Пиджак Юрин зашиваю. Снимай свою рубашку, она у тебя тоже порвана.
-- Да? А почему?
-- Ну, это тебе лучше знать.
   
Стал я припоминать. Тут в вагон ворвался вездесущий директор с двумя бутылками шампанского и я сразу всё вспомнил.

-- Ну, как вы тут? Где Юрка? Пошли его искать, – предложил жизнерадостный директор.
-- Рубашку только оставь, Александр, – попросила Мила, – надо к Москве зашить.
   
Снял я свою черную рубашку, отдал Миле и пошли мы Юру искать. Народ еще досыпал, кое-кто поднимался. Юру мы нашли в другом вагоне и тоже на боковой полке.

-- Вставайте, граф, вас ждут великие дела – начал я тормошить его сиятельство.
   
Юра слово в слово повторил мой недавний, далеко не оригинальный, вопрос:

-- И где это я?
-- На пути в министерство, сокол ты наш ясный! – не прекращал балагурить я в предвкушении предстоящей опохмелки.

-- Вставай, вставай, – добавил работник пищеторга, – ребята извиняются, шампанского вот прислали.

-- Какие ещё ребята? – никак не мог въехать в новый день Юра.
-- Ты что, ничего не помнишь? А как в глухую защиту ушел? Вернее, упал? – не отказал я себе в удовольствии поизгаляться над бедным Юрой.
-- Ничего не понимаю.
    
Только после стакана шампанского вернулось к Юре нормальное восприятие мира и воскресло в красках вчерашнее побоище.

-- Ты там хотел первую красавицу бригады уволочь к себе или к ней, уже не знаю. Да ещё при том отдавил ногу её кавалеру. Вот это его и вывело из себя. Нога. Чуть из вагона тебя не выкинули и меня вместе с тобой – продолжал веселиться я.

-- Да будет тебе, правда, что ли? – обратился Юра к приятелю.
-- Да все нормально. Оставил вас на пять минут, прибегают девки ко мне: Семен Михайлович, там ваших дружков убивают. Я в ресторан, в тамбур, а там и вы. Были там, как я выяснил, горячие головы, натурально хотели сбросить с поезда. Пьяные были. Но – извиняются.
   
Выпили мы это шампанское, расстались друзьями.

   
Вообще этот заплыв начинался сумбурно и весело. За три дня проведенных в Москве мы с Юрой выкинули еще тех коников. Побывали и в министерстве, и в ЦК. И в гостинице «Россия» в одном из ресторанов. Там познакомились с компанией москвичей и москвичек. И поехали к ним в гости, но там повторился поездной сюжет: опять кому-то на ногу наступили, пришлось среди ночи делать ноги. Поймали  мы последнее в городе Москве такси, а у таксиста водки и ездили по ночному городу и пели: Ту морров,ту морров, ту морров..., пока не кончились деньги. Продали таксисту за полцены Юрин кожаный пиджак.

-- Всё, поехали к Вознесенскому! Ты знаешь, где живет Вознесенский? – спросил я у таксиста.

-- Какой Вознесенский?
-- Андрей Андреевич, поэт знаменитый.
-- А-а-а, знаю. За городом где-то.
-- Поехали?
-- Поехали.
   
Катал он нас катал по городу, пели мы пели что могли, пили мы пили пока лезло – выдохлись.

-- Всё, хватит водила, вези нас в Гороховый переулок, где милицейская Академия – прохрипел Юра в ухо шофера.

-- Да, - сдался и я, – в другой раз к поэту заедем.
   
И мы пехали к Жоре, опять же – другу Юркину.
   
В той академии учились два наших милиционера из Риги. Жора, капитан, и Витольд Захарс, майор. Жора жил с семьёй, Витольд жил один. И вот мы под утро завалились к Жоре. Таня, жена Жоркина, ничуть не удивилась, только сказала: кто ходит в гости по утрам?!  На скорую руку соорудила стол и мы недолго и сидели. Жоре с утра на занятия надо было.
    
С вечера на ночь у Жоры было дежурство в Академии. И мы закатили пьянку там. И там почти повторилось поездная история. Пока Юра ходил за спиртным (не хватило), а Жора с Витольдом делали обход, я схватился с ихним компаньоном и мы доволно с ним покрушили мебели в дежурке. Так что даже постовые милиционеры заглянули на огонек: что это у вас тут деется? Тут и наши подоспели, выставили ментов, вручив им бутылку водки в утешение. Стали разбираться: ничего не ясно. С чего началось, почему? Кто первый начал? Помирились и пьянка продолжилась. Захарс Витольд, оказывается, до Академии был редактором  тюремной газеты «За честный труд». Собственно он им и остался, редактором. Я  вспомнил свои прокоммунистические стихи, типа: Здравствуйте, товарищ Маяковский!... Договорились по возвращении в Ригу напечатать мои будущие опусы в стиле «за честный труд», которые я напишу, в газете «За честный труд». Не состоялось.
Не получилось. А жалко. До сих пор жалею. Ау, – Витольд!
    
Назавтра поехали мы в Крылатское. Витольд курировал этот всесоюзный велотрек в предверии Олимпиады 1980 года. Да и в течение Олимпиады. Нагнали тогда ментов со всего Союза в Москву. Это было наше единственное культурное мероприятие за три дня в Москве. Правда я еще исхитрился квартиру-музей Маяковского посетить. Всё.
   
И полетели мы в Багдад. А ночью на драном автобусике покатили вниз к Персидскому заливу в Басру. Ехать было тяжело: жарко и душно. Спасали придорожные чайные, так я назвал их кафеюшки. Основным напитком там был чай, очень сладкий и крепкий. И приталенные липкие стаканчики запомнились. И жирные мухи, несмотря на ночь. С рассветом увидели недалеко от обочины занесенные под мотовила песком наши отечественные комбайны. Что они тут делали в пустыне? Наверное, Олега со товарищи работа, подумал я. Бизнес есть бизнес. Почему бы и не комбайны? Они тут как памятники Советскому Союзу. Не скоро соржавеют. Сухо в пустыне очень.
    
Приехали в Басру. Поместили нас в гостиницу. Я, Юра и Олег поместились в одном номере. Жрать охота. Вскрыли мои две больших банки селедки, которые я вез для Олега. А там уже хребты отделились от тушек и все выглядело  - паштет паштетом. Выбросили в мусор. Развернули палку колбасы полукопченой, тоже плесенью покрылась. Пошла колбаса вслед за селедкой. А о кормежке ни слова. Обед мы пролетели, надо ждать ужина. В гостинице работает кондишен, прохладно, на улице пекло. А жрать все больше хочется. И спать.

-- Саша, иди тащи свою колбасу! – не выдержал Юра.
-- Вот и тащи сам, буду я колбасу из мусорника есть. 
   
Юра не поленился, вышел в коридор, там за дверью стоял мусорник. Вернулся с колбасой. Достал свой матросский ножик и стал обрезать по контуру верний слой этой злосчастной колбасы. Через пять минут мы ее уплетали за обе щеки. Всю сьели и с чувством выполненного долга завалились в кровати. Чуть ужин не проспали. Потом опять завалились спать. На улице поднялась песчаная буря и было не до экскурсий.

Через несколько дней нас переправили в Фао, опять на катер и в море, на «Ханакин».
И пошла морская жизнь.
   
На вахте у меня стоял моторист Ахмед из Египта. Они тут вместе с Насиром работали по контракту. Насир стоял у Бори Назарова, 2-го механика, моего однокашника и был довольно бестолковым мотористом, за что ему от Бори перепадало неоднократно, жаловался: бьёт. Насир был ярым мусульманином, отбивал поклоны аллаху так истово, что на лбу у него не заживала болячка. Стигмат образовался. Ахмед был более современен. Очень уважительно относился к русским. На столе у него стоял портрет Героя Советского Союза, президента  Египта Гамаль Абдель Насера. Хрущев когда-то в порыве горячего интернационализма награждал налево и направо братьев наших меньших. Брат Ахмеда когда то учился в Херсоне, в мореходке. Теперь работал в Александрии старшим лоцманом. Ахмед увлекался шахматами, но играл слабо и я занялся его шахматным образованием. Списываясь, подарил Ахмеду свои магнитные шахматы.
   
Вот тут на «Ханакине» и пошла у нас рознь с Амировым. В принипе он там многих доставал. Мариса Кемписа, электромеханика – электричеством: а ты знаешь, что по закону Кулона... или там, вот косинус фи и синус 30 градусов чему равны? Или ещё какую-нибудь хренотень из электрического букваря выкопает и начинает дальше копать: а вот это ты знаешь?
   
Меня доставал по моему слабому месту, алкоголю. Унюхав ли, учуяв ли запахи похмельные от меня теперь прессовал по вахте: когда прихожу, когда с вахты ухожу, всё ли делаю соласно его указаний и т.д.
   
Спасала компания, шахматы, общение с арабами и вообще активная общественная жизнь, несмотря на окружение. Арабы оказались нормальными ребятами, хоть и ленивыми. По приходу  к терминалу в Фао, приходил катер и отвозил их, кто жил там, домой. На судно их уже собирали с полицией. Не их призвание было – море. Тем не менее привозили их обратно. Одно их утешало: 10 лет работы на танкерах давало им право на приличную пенсию. Вот они и трудились, засыпая над киркой отбивающей ржавчину на палубе или  в машине, где-нибудь за теплым ящиком угнездившись. Арабы жили внизу по правому борту, мы – по левому. Друг к другу в гости не ходили. Единственный, я , приходил после вахты  к Ахмеду и мы играли в шахматы. На правом же борту жили и тараканы. Нас они почему то игнорировали и слава богу!
    
На судне оказалось два поэта: я, покорный ваш слуга и доктор, Юрий Васильев. Если я был начинающий, то Юра уже «издал» один сборник в единственном экземляре: в записную книжку вклеил отпечатанные на машинке стихи и носился с этим сборником по судну. Стихи друг друга нам не нравились, но больше всего нас разъединяло то, что я отстаивал Маяковского, как лучшего поэта эпохи, А Юра – Есенина. Маяковского мне намедни открыл Владик Рецептор, того, раннего Маяковского, а не позднего, лубочного, плакатного. И я тоже носился с этой торбой, пока в себе. А тут – собрат по оружию попался! До этого я поэзию не признавал и не сознавал, как и писал Маяковский: ни в зуб ногою. Споры наши каждый раз возникали при попытках читать свои бестолковые стихи друг другу. Мы оба были правы и не правы, зря спорили. Юра обижался на советскую власть: его деда когда-то раскулачили и Есенина он считал тоже как пострадавшего от советской власти. Я же был если не апологетом, то сторонником великой идеи: всех голодных накормить и построить загаданный Кампанеллой город Солнца. Шоры на нас одетые были еще те. Надежные. Но солнце мы видели и ладно.
   
В общем, спорили и спорили. Юре, как и комиссару, совершенно нечего было делать среди здоровых мужиков. И оба строчили: Юра стихи, первый – донесения: «Алекс – Юстасу», все ж подполье, кругом враги.
   
Тут подошло 7-ое ноября, день Великой Октябрьской революции. Иракская ойл шиппинг компани выделило нам 200 долларов на праздник, считай, на спиртное. На свои, мусульманские праздники, арабы тоже выделял деньги и мы совместно с арабами эти праздники отмечали. Правда, за разными столами. У них на столах из спиртного было только сухое вино и пиво, которое они пригубляли в начале празднества из уважения, но потом не пили. Зато мы... отдувались вдвойне. Отметили 7-ое ноября. Наутро что-то долго не было деда в машине. Обычно он в начале трудового дня спускался вниз, присутствовал   при разводе караула (смене вахт), проверял работы, состояние машины и команды. А тут нет и нет. Я пошел спать. На обеде смотрю, Рафик Салахович спрятался за черными очками, притаился. Что это с ним? Зашел к Славе. Тот и развеял мои недоумения.

-- Олег ему врезал по рогам.
-- За что?
-- У него спроси, я не знаю.
   
Мы с Олегом стояли одну вахту днем, с 16 до 20-ти, а ночную в те же часы я стоял уже со старпомом Горшеневым. Вот мы отстояли дневную вахту, поужинали и встретились у Юры, я и Олег. Юра достал  пивка холодного и мы приступили к допросу с пристрастием: что случилось, Олег?

-- Ничего не случилось. Вышли мы с Владимиром Ивановичем на переходной мостик, захватили бокалы с вином, беседуем. Тут подходит этот татарин тоже с фужером. Мы дальше беседуем. Что-то дед спросил у нас, мы не заметили и продолжали разовор. Еще он что-то вякнул, но мы были так увлечены, что опять пригнорировали попытки деда встрять в нашу беседу. Тут он не выдержал и плеснул мне в лицом своим пойлом из фужера. Ну я и заехал ему удачно в левый глаз. Поставил приличную фару. Дальше уже капитан не дал, я б ему навалял. (Это точно, Олег на голову выше и здоровее настолько же).

-- Старшего офицера, по морде! Однако. Теперь он меня затерзает, – вырвалось у меня. Тут я попал не в бровь, а в глаз. Так оно в последующем и было.
      
Рейсы наши разнообразием не отличались, в основном на Мозамбик и катались вверх-вниз из Персидского залива. Потом пошли в Италию, в Геную. Там я потерял зуб, вырвали в клинике (к нынешнему моменту мои зубы по одному раскиданы по всему свету: в Нью –  Йорке, Генуе, Коломбо, Калининграде, Клайпеде, Вентспилсе и где-то еще). Вырвав зуб, себе в утешение купил великолепный кожаный плащ. По вечерним улицам Генуи сновало много разного народу. Посреди тысяч итальянцев, вопросом, как доехать до порта, я нарвался на: 

- Их бин фашисто, найн итальяно! – прогоготал рослый немец. На что я ему вполне логично бросил:
- Их бин коммунисто. Гитлер капут.
Немец ухмыльнулся и пропал в толпе.
   
Поговорили.

До порта я добрался на автобусе. Решил зайти в ближйшую таверну. Наркоз отходил, челюсть ныла. Надо было принять допинг. Из таверны слышалась музыка и голоса. Зайдя в это благословенное заведение, я разинул рот от удивления: на небольшой эстраде в конце зала стояли Юра и Слава-кок и самозабвенно пели солдатский марш «Расставание славянки», знаменитый марш начала века. Юра изображал трубу, а Слава – барабан, отбивал такты. «Там – та-а-ам, та-та-там,...» Новоявленному дуэту подгрывали музыканты. Зальчик был забит портовским людом, но хватало и женщин. Публика восторженно внимала неожиданному концерту. Завидев меня, Юра замахал руками: присоединяйся, мол. Я показал на разбухшую челюсть: не до песен и направился к барной стойке. Заказал полфужера «Граппы», виноградной водки, и с маху опрокинул ее в страждущее зево. Менестрели мои допели своё там-там, слов «Славянки» они не знали, зато музыку – блестяще. Зал дружно зааплодировал. Подошли ко мне и поволокли к своему столику. Две чувырлы уже сидели за столиком и ждали их. Нашли мне стул. Подсел я к ним.

-- Ребята, я не надолго, зуб болит.
-- А разве ты его не выдернул, ты же поехал к зубному? – спросил Юра.
-- Вырвал, да наркоз отходит. Правда уже полегчало, после водки.
-- Ну, вот. А мы тут вино потребляем, а тебе водки закажем, – Слава предложил.
-- Спасибо, хлопцы, но не буду больше. Вы же знаете, как неравнодушно ко мне относится Рафик Салахович – стал отбрыкиваться я.
-- Да брось ты, Сашка. Он сам где-то в городе.
-- Да, весело тут у вас.
-- Мы тут фурор навели, пусть помнят русских моряков и русские песни.
    
Я не стал задерживаться. Надо было еще половину вахты достоять. Принял я еще на грудь рюмку итальянской водки и отбыл. Ребята намеревались еще что-то спеть.
    
Перед утренней вахтой в четыре утра зашел я к Юре в каюту, того не оказалось на месте. Сунулся к Славе, гляжу: лежат два голубка в одной кровати валетом, дрыхнут, как пшеницу продавши. Устали братцы-славяне.
    
В часов шесть поднялся на камбуз. Слава уже вовсю там правил бал. Он был человек ответственный. Недаром орден Трудового красного знамени получил. Не всякий повар такой чести удостаивался, тем более на флоте.

-- Привет, Слава! Как вы там вчера, выступали еще? – спросил я.
-- А, Сашка! А как же, народ просил, мы и пели. И твою песню, которую ты сочинил: в момбасовском порту... Я ее выучил, ты ж там про меня написал (и правда, там упоминалось о Славе, как о великом Казанове). -  Но на бис всё требовали «Славянку». Потом оркестр ухватил мелодию и вполне грамотно играл. Они ее себе в репертуар зачислили. Приглашали на репетицию.

-- А что дальше было?
-- Дальше? Дальше мы заказали шампанское всему кабаку, тут вообще на ура стали нас принимать. И нам заставили вином стол. Старик-хозяин рассказывал, а девки переводили, что последний раз такая попойка с русскими была в году 36-ом. Тоже много пили и много пели. Но тогда была знатная драка. Русские подрались с чернорубашечниками, местными фашистами.

-- А у вас не дошло до этого?
-- Нет, у нас только девок увели, пока мы пели. Но погуляли хорошо. С нас даже денег не взяли за угощение публики. Приглашали заходить почаще. Так что у нас был повальный успех.

-- Повезло. А Юра как?
-- Голос сорвал и голова болит. К утру очухается.
   
Так прошла у нас Генуя. Оттуда мы пошли на Сеуту, испанский порт на африканском берегу Гибралтарского пролива. В Сеуте на деревьях висели зрелые мандарины и апельсины, но несколько обугленные от пыли и копоти. Много лавок, яхт, туристов и больше ничего. Приближался Новый год, а за ним мой день рождения. Я затарился всякими экзотическими напитками типа ликеров, пуншей в разной фигурной посуде и т.д., хотя в артелке хватало спиртного, но в основном были водка, виски и пиво.В общем, набил полный рундук горячительного. Основательно подготовился.
   
Тут как-то после очередного празднования какого-то арабского Рамадана, доктор Юра пригласил к себе в гости: капитана, Юру и меня. И мы пошли к нему. Поставил он пару смирновских на стол, закусь какую-то. И мы сели все вчетвером вдоль стола: Юра-доктор, Владимир Иванович, Юра Мятлин и я. Каюта была довольно узкой. Сидим, пьём, мирно беседуем, всё идет тип-топ. И вдруг ни с того ни  с сего летит в мою сторону здоровенный кулак через весь стол и попадает мне в скулу. Принимай, фашист гранату! Это доктора был кулак. Я сверзился со стула. Капитан прихватил доктора. Юра же выставил меня в коридор. Ну, дела!
   
--    Чего это он, что случилось? – не мог в себя прийти я. Юра тоже недоумевал.
-- Саша, иди к себе, я сейчас выясню.
   
Я не солоно хлебавши отправился к себе в каюту. Удар получился вскользь, никакой боли я не ощущал, а только обиду: за что? Так какое то время промаявшись, я не выдержал, позвонил доктору:

-- Юра? Зайди ко мне.
-- Сейчас.
   
Через короткое время послышался осторожный стук.

-- Да, – ответил я.
Не менее осторожно стала открываться дверь и в щель просунулась белобрысая голова доктора.

-- Заходи, заходи!
-- А я думал ты меня с напильником поджидаешь, – протиснулся в каюту доктор.
-- Нужен ты мне! Обьясни: с чего это ты? Я что – повод давал?
-- Саша, извини, помрачение разума. Это я тебе за Есенина.
-- Так может и за Маяковского заодно. Ты хоть предупреждай заранее. А то как-то западло получать по физии не знамо за что, да и в гостях как бы?
-- Ну, дай мне по морде. За Маяковского и будем квиты. Только не сильно.
Юра - лось еще тот, комплекцией будет с Юру Мятлина, здоровый кабан.
-- Обойдешься. Будешь должен.
-- Ну и ладненько, пошли мировую пить.
   
Я и поплелся за ним. Помирились.

А Юра мне назавтра другую версию рассказывает, почему доктор ударил меня.

-- Ты ушел и капитан стал распрашивать Юру: в чем, мол, дело? Юра:
-- Он оскорбил мою жену.
-- Как, мы же ни о чем таком не говорили? – дальше спрашивал кэп.
-- Это он раньше. Обозвал мою жену б...
-- Да Шурик никогда о женщие плохого слова не скажет. Он вообще не любит баб обсуждать, что ты несешь, – стал я возражать.
-- Да знает ли Александр твою жену? Он видел её, что ли? – допрашивал кэп доктора.
-- Нет, не знает. На вокзале только видел. Но...
-- Иди, сходи, извинись по горячим следам. Не прав ты, признайся.
-- Не пойду.

    Тут ты звонишь, к себе приглашаешь. Капитан:

-- Смотри, Юра, никаких драк. Ты не прав.
    Ну а потом вы вдвоем пришли в мире и согласии.

-- А мне пел, что из-за поэзии. Теперь я понял из-за чего. Никакой  Есенин, никакой  Маяковский тут ни при чём. Я как-то покритиковал его стихи из самых лучших побуждений, чтобы лучше он писал. И его это видно задело, так как слов я не выбирал. А он это всё затаил и носил в себе до момента. Так что благими намерениями устлана дорога в ад, не нами сказано...

-- Ну и не трогай его больше, пускай пишет как хочет. Как и ты.
-- Ясно дело. Ту морров, ту морров...
-- Саша, самая лучшая песня про море, которую я знаю.
-- Вы мне льстите, граф. После поезда слышу от вас одне дифирамбы!
   
    
При случае или не при случае, я иногда упирал на графа при обращении к Юре. Не помню, то ли у Пушкина, то ли  у Окуджавы упоминалось о некоем графе Мятлеве. Я взял это имя непроизвольно... когда ещё! -  и забыл, тогда ещё. Но Юра был настоящий Мятлин и с этим приходилось мириться. Так он графом и остался в моем одиночестве.

   
И вот идем мы из Сеуты через все Средиземное море, проходим Суэц, Красное море, огибаем Йемен с Оманом, вползаем в Персидкий залив. Подходим  к острову Карк, бросаем якор и зависаем на нем на целый месяц с лишним. Был конец декабря 79-го года.
Стали мы замечать, что арабы странно к нам переменились: при встрече отворачивают морды и не здороваются. В чем дело? Спрашиваю об этом у друга Ахмеда.

-- Ваши ввели войска в Афганистан и захватили Кабул. Это наш радист сообщил.
    Вскоре и мы по радио узнали такую горячую новость. Мы еще не знали насколько эта новость отразится на нас. Как то на утренней вахте, сделав нам обоим по чашке шоколада, Ахмед с таинственным видом сообщил новость ещё горячее предыдущей:

-- Александр, команда ждет известий с берега. Мусульмане всего мира протестуют против вторжения СССР в Афганистан. Они буквально ждут приказа от Хуссейна. Вас могут как-нибудь ночью вырезать. Всех русских.
   
Я рассказал об этой плохой новости Олегу с Юрой. Мы решили сообщить капитану. Капитан оповестил об этом весь экипаж, в смысле русских. Стали на ночь запираться, хотя до этого и в мыслях не было. И так целый месяц стояли на рейде под дамокловым мусульманским мечом. Изредка снимались с якоря и утюжили Залив, варили пресную воду. Она кончалась. Заканчивались и продукты. Нас вот-вот собирались загрузить и отправить в Бомбей. Не тут то было. И мы всё стояли.
   
После Нового года отношения у меня с дедом обострились до предела. Как-то Толик, 4-ый, пришел на вахту пораньше и я сразу улетучился с вахты, и так как был очень уставший, на завтрак не пошел, а сразу нырнул в койку и без пяти минут в восемь уже жарко обнимал подушку. Я на зло всем врагам нахально не запирался. Тут без стука врывается дед и орет:

-- На вахте спишь?!
    Я не поленился встать, открыл дверь, показал направление и спокойно сказал:
-- Закрой дверь с той стороны, а на будущее – стучи перед тем как зайти. А еще лучше, забудь сюда дорогу, – чесал я без всяких «вы», пер буром на «ты».
   
Выскочил как ошпаренный Рафик Салахович. И пошла у меня служба отнюдь не медовая. Я проклинал тот момент, когда согласился на этот Ирак. Готов был все бросить, деньги, карьеру, только бы не видеть эту рожу. Впоследствии, в Риге, мы как-то встретились в его машине у театра латышской драмы. Я привез ему долг и мы по джентльменски договорились ни при каких обстоятельствах больше не работать вместе.

Так оно и получилось в дальнейшем. Позже с братом его, Раисом, только довелось ремонтировать одну из «Неруд». Тот очень мне понравился тогда. Но по прошествии n лет, перестал он меня узнавать. Сунулся я как-то в «Коламбию», работу искал. А там старший Раис подменял младшего Рафика в должности суперитенданта: «Вот тебе анкета, заполнишь её, пройдешь собеседование и мы потом решим: принимать тебя на работу, или не принимать». Я автоматически взял эти бумаги и выбросил по дороге в мусорник.

    
А как он увивался, когда я был его начальником, групповым механиком или по новому – суперинтендантом Латвийкого морского пароходства! Да, еще с сыном Рафика привелось чуть-чуть поработать. И что интересно, сын был очень далеко от отца. Я удивлялся: надо же! Сын мне понравился. Ну, да и Бог с ними со всеми! Алик Алимов, однокашник мой, так тот в восторге от Рафика Салаховича. Так что: кому что, вернее –
 кто. По прошествии лет я и задумался: может быть я не прав был тогда? Вопрос на миллион денег. Не по телефону ответ, как Мануил говаривал впоследствии.
    
   
Достоялись мы до моего дня рождения. Юра подарил мне черную обезьяну из Мозамбика. Наступил как раз год Обезьяны. А вскоре, в начале февраля, поменял нас польский экипаж. И мы узнали, что Ирак за каждого нашего и ихнего специалиста платит государству по 1200 долларов, из которых поляки получали по 900 зеленых, а мы – 250. Есть разница? И ещё какая! Родное государство обдирало нас как хотело. Да и только нас ли? Да и только ли в Ираке?
   
Я списывался с легкой душой, наконец то! Какое счастье! Хотя контракт наш заканчивался через год, мы знали, что сюда уже не вернемся. Да и вались оно провались это счастье пополам со страхом!
   
   
Хотелось бы мне о Юре больше сказать. Да многое кануло в Лету. После Ирака пути-дорожки наши разбежались. Первое время встречались по семейному. Жора с Витольдом после московской олимиады 80-го года  из Москвы вернулись. Витольд  свою газету «За честный труд». Дорос по прошествии времен до генерала  и засветился в последние годы в качестве начальника всех латвийских тюрем. Пошли волнения по колониям и тюрьмам. Стали зажимать сидельцев в отношении передач и денег. А также стали зэки требовать более гуманного обращения и условий жизни. В газетах шла полемика. И Витольд Захарс стал постоянным гостем масс медиа. Откуда я и почерпнул эти сведения и косвенно узнал о нем самом. Года два-три шло все это. Потом прослышал я, что Витольд ушел на пенсию. Очень хороший и мягкий человек Витольд Захарс.
    
Потом стали наши встречи реже. Но одну встречу на нейтральной территории я запомнил. У моего друга-журналиста Гавриила Сырого часто собиралась интересная публика. Как-то мы с Юрой забрели к нему на огонек и там уже сидела теплая компания. Там такие зубры собирались... Так Юра завладел вниманием этой компании и целый вечер оставался центром, эпицентром, лидером, душой общества. Рассказывать Юра умел. Историй у него хватало. Гаврила Юру потом часто вспоминал и восхищался его талантом рассказчика. Притом у Юры все это было так естественно, что никто не чувствовал себе ущемленным, всем хотелось слушать Юру ещё и еще.
   
Из пароходства Юра ушел к рыбакам, не пошла у него карьера в пароходстве.
   
   
Пришел я как-то в «БИМС» после контракта. Поговорили с Мишей Витвиновым.

-- Ты, кажется, дружил с Юрой Мятлиным?
-- Как же, дружил.
-- Погиб твой дружок.
-- Не может быть, – автоматически, не задумываясь произнес я. Не вязалось это с Юрой никак. Да мне и встретиться с ним надо было, одну вещь выяснить, которую разъяснить мог только Юра. И вот на тебе! – Как же так?
-- Я послал его старпомом на один рефрижератор. Они набрали водки на бизнес, полную каюту. Шли на промысел в район Шетландских островов и еще куда-то. Там они получали рыбу от сейнеров ну и заодно водкой торговали. Сто, а то двухсотпроцентная прибыль получалась. Сам знаешь, на рефрижераторах зарплаты небольшие, так что подрабатывали на водке. Юра до промысла не дотянул. Стал квасить. Допился до «белки». Озирался, шарахался от народа, все за ним, по его словам, «девки гонялись». Капитан был иностранец. Ничего хорошего не придумал, как закрыть Юру в пустующую каюту. Его и бросили туда со связанными руками. Никто наблюдения не вел. Друзей рядом не оказалось. Утром открыли дверь, а Юры и след простыл. Как он со связанными руками иллюминатор открыл?

-- Так может и не погиб вовсе?
-- Да? Осенью в Северном море? Со связанными руками?

А я не верю. Жив Юра. Только такой я ему стих написал:


          Он поднял неуемную чашу,
          Закипело вино на бегу.
        - Пью, бродяги, за молодость нашу,
          За привал на другом берегу.

          И в исходе стремительной чаши,
          Как бы в небе хмельного вина,
          Он увидел согласие наше,
          Улыбнулся и выпил до дна.