Копье Судьбы. Часть Первая. Глава 1

Хочу предупредить читателя, что роман написан в жанре боевика с элементами мистики и ужаса. Слабонервных, а также людей с закоснелым мировоззрением прошу не ЧИТАТЬ ОБЯЗАТЕЛЬНО!
Автор

КОПЬЕ СУДЬБЫ. Роман

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

              ОБЛЕТ МОСКВЫ ИКОНОЙ КАЗАНСКОЙ БОЖЬЕЙ МАТЕРИ

        Глухой октябрьской ночью 1941 г. местоблюститель патриаршего престола митрополит Московский Сергий был у себя дома разбужен телефонным звонком. Звонили из Кремля, вежливо сообщили, что Иосиф Виссарионович хочет встретиться и, если возможно, прямо сейчас. Спустя полчаса митрополит Сергий и еще два иерарха Русской Православной церкви - митрополит Ленинградский Алексий и митрополит Киевский Николай ехали на прием к Сталину.

Кремль был темен. Москва находилась на осадном положении, действовали правила светомаскировки. Слабо светя фарами, черный «ЗИC» через Троицкие вороты проехал к зданию бывшего Сената, где находился кабинет Сталина. Владыки вышли из автомобиля, повернулись в сторону Патриарших палат и осенили себя крестным знаменьем на купола церкви Двенадцати апостолов.

     Заросший черной, с густой проседью, косматой бородой до пояса, величественно шествующий в черной сутане местоблюститель патриаршего престола походил на ветхозаветного пророка. Идущие справа и слева владыки мало уступали Сергию в пышности шевелюр и бород. Давненько не видывали подобного шествия коридоры Кремля, населяемые последние лет двадцать аккуратно подстриженными сотрудниками, обритыми наголо генералами и наркомами, имеющими из волос на лице разве что каплеуловитель под носом или, в крайнем случае, кавалерийские усы.

     Сталина Сергий в первые мгновения даже не узнал: низенький, щуплый, рябой, сильно поседевший грузин с поджатой, как у подбитой птицы, сухой левой рукой разительно отличался от своих парадных портретов.


    Кратким жестом руки, в которой дымилась трубка, хозяин кабинета пригласил святых  отцов сесть за стол, сам же, прохаживаясь взад-вперед по комнате, неожиданно спросил. «Немцы под Москвой, гдэ же ваши боги, отцы? Почему они не защищают родную землю?»
   
   После зловещей паузы встал митрополит Сергий. Мало кто может представить, сколько мужества понадобилось ему, чтобы подняться для т а к о г о ответа Сталину.   
- Господь попускает, чтобы враг христианства дошел до Москвы, потому что сама
Русь утратила веру в Бога и попрала церкви и храмы. Народ перестал молиться. Старцы  и монахи удалены с молитвенного поста. Защиты молитвенной над страною больше нет. А это все равно как блудница нагая – любой ее колеблет и обижает.
Сердце священника колотилось. Сказать такое – все равно, что подписать себе смертный приговор.

       Заросший дремучей сивой бородой ниже  пояса, владыка тяжело дышал, за свисшими усами не было видно рта, даже когда он разговаривал. Изящные очки в золотой оправе странно контрастировали с косматыми протуберанцами волос.
Ястребиным взором впился Сталин в расширенные от волнения, немигающие глаза за тонкими золотыми очками.

      Желтые в крапинку глаза утонули в черных омутах священнических глаз. Митрополит все годы окаянной власти готовился к смерти, и в самый важный момент своей жизни не убоялся сказать правду. Теперь можно и на крест взойти. Но не суждено было отцу Сергию просиять на Руси новомученником. Померкли сталинские глаза. Тронул он трубкой пожелтевшие от табака усы, спросил негромко собравшийся клир.
- Ну и что будэм дэлать, таварыщи священники? Допустим, чтобы враг растоптал
нашу землю? Что пасавэтуете?


       Владыка Сергий перевел дух и лишь сейчас различил аромат «Герцеговины флор», табака, который курил Сталин.
- В годины лихолетий спасалась Русь молитвой, - увереннее и спокойнее
ответствовал священник. - Всему народу надлежит стать на молитву. А для этого следует все церкви открыть, всех священников вернуть, восстановить над Россией молитвенный плат нерукотворный Богородицы, Небесной защитницы нашей.
- Харашо бы, - сказал Сталин. – Всэм народом. Только времени нет. – Усмехнулся в
усы, вспомнив бодрую утреннюю гимнастику. – «По порядку, на зарядку, на молитву становись!» - Все это мы сделаем, святые отцы, но после. Что сейчас можно сделать? В спешном порядке! Явите чудо! Почему только Гитлер может совершать чудеса?


Переглянулись священники, оправили бороды. Осмелевший владыка Сергий держал ответ за всех.
- Если вы спрашиваете нашего мнения, что можно сделать в таких критических
обстоятельствах, то вот наш совет: нужно немедленно вывезти на фронт чудотворную икону Казанской Божьей матери и совершить крестный ход с нею, чтобы войска преклонили перед матерью Божьей колени и совершили молитвы.
- Да какой фронт! – в раздражении бросил Сталин. - Бегут! Перед Москвой нэт
фронта! Есть отдэльные очаги сопротивления.


        Пораженные иерархи переглянулись. После гнетущей паузы отец Сергий сказал.
- Тогда нужно немедля обнести иконой черту, за которую враг не сможет пройти.
Сталин прошелся по кабинету в тяжелом раздумье.
- А если на самолете? – спросил он. – На самолете быстрей. Как думаете, на
самолете падействует?
- Подействует и на самолете, - заверил, поразмыслив, отец Сергий.
- Учтите, пастыри, - Сталин ощерил из-под усов мелкие, желтые от курения зубы. –
Гитлер использует против нас магическое оружие - особое, заколдованное копье. Гаварят, оно обладает мистической силой, перед ним миллионные армии бегут. Копьем этим, кстати, убили вашего Христа.


       Сталин вгляделся в ошеломленные лица иерархов, едва заметно усмехнулся, повернулся, пошел прочь, постоял у дальнего угла, ковыряясь в трубке. Пошел назад, сквозь клуб дыма спросил.
- Ну, что скажете, святые отцы? Устоит ваша икона перед копьем Гитлера?
Священники переглянулись.
- Казанская-то Божья матерь? – с тихой радостью спросил отец Сергий. И ужасно
твердо ответил. – Устоит!
Встали отец Владимир и отец Николай, осенили себя крестным знаменьем.
- Устоит!


       Сталин подошел близко, в упор глянул всем троим в заблестевшие от подступивших благоговейных слез глаза.
- Если не устоит, отцы, канец вашей церкви. И вам всэм канец. А может и России
канец. Идите, берите икону и - в небо, паближе к Господу. Если защитите Москву и докажете, что в вашей церкви есть сила, разрешу службы проводить, а там посмотрим…




Крым. 20 июня 1941 г.
Мотопробег «В честь 21 годовщины  освобождения Крыма от Врангеля»

Ярким июньским утром 1941 года выпускники симферопольской школы № 8 Вася Жуков и Толя Колкин заехали на мотоциклах за одноклассницей Ниной Помазковой, чтобы вместе совершить мотопробег по вершинам крымских гор «В честь 21 годовщины  освобождения Крыма от Врангеля». Вася и Толя были энтузиастами-мотогонщиками, членами симферопольского авто-мото-клуба, а Вася вдобавок еще и комсомольским вожаком школы. Оба юноши были влюблены в красавицу Нину, внешне очень похожую на звезду советского кино Любовь Орлову.


       Услышав стрекотание моторов, Нина выглянула из окна второго этажа кирпичной пятиэтажки, помахала рукой и жестами показала, что сейчас спустится.
Из подъезда дома вышел Алеша «Полоумный», сделал пальцами «козу» и пошел на  мотоциклы. Василий газанул, чтобы дурачок близко не подходил. Рев мотора отпугнул Алешу, он заковылял обратно к себе под лестницу.   


       Елена Ивановна Помазкова собирала дочь в дорогу, упаковывала в вощеную бумагу бутерброды. Нина металась по квартире, высокая, тонкая, сильная, с короткой спортивной стрижкой каштановых волос. Мать втайне любовалась ею, внешне строго-настрого наказывала «быть там поосторожнее». Ой, мама, отмахивалась спортсменка-парашютистка и значкистка ГТО Нина Помазкова, ничего со мной не случится, покатаемся просто.
Вася и Толя ревниво ждали, чей мотоцикл выберет Нина. Девушка выскочила из подъезда с рюкзаком за плечами, засмеялась на бегу, маша рукой друзьям. На этот раз она  выбрала ИЖ-8 Васи Жукова, села сзади, обхватила товарища за пояс. Даже через кожаную крутку спиной Василий почувствовал упругость ее груди.


      Пока Нина усаживалась, мама ее, Елена Ивановна, высунувшись в окно, внушала молодым людям правила безопасной езды. Вася прижал руки к груди и крикнул «Елена Ивановна, вы не волнуйтесь, доставлю я вашу дочечку в целости и сохранности!» Елена Ивановна погрозила пальцем. Василий газанул и, с ревом выписав пируэт, лихо вырвался из тесного дворика на залитые солнцем крымские просторы. Жизнь манила вдаль и сулила невиданное счастье, любовь и коммунизм!


      Отец Василия Аким Митрофанович Жуков в царское время по одному из дел проходил вместе с латышом-революционером Жаном Миллером, ставшим в 1918 году председателем ЦИКа Таврической республики. Из-за этой дружбы Аким  Жуков переехал в Крым в 1923 году и сразу стал зампредом Главсуда Крымской АССР, так как у него был опыт представителя Коминтерна в Манчжурии. Здоровье отца было подорвано каторгой, поэтому он умер в 1937 году, в самый канун сталинских репрессий, когда арестовали и расстреляли его друзей, старых большевиков - и Жана Миллера, и Юрия Гавена и других. Вот от отца-то Василию и достался мотоцикл  ИЖ-8, предмет зависти всех мальчишек.


      До Ялты ребята домчались с ветерком, обгоняя друг друга, задаваясь  перед девушкой. «Васька, кричала Нина, ты зачем Толю обгоняешь!» Несясь на полной скорости, Василий орал встреч ветру любимого Маяковского «По оробелым пали, парабеллум!».
В Ялте к ним присоединились комсомольцы-энтузиасты из Феодосии и Севастополя, оттуда мотопробег поднялся на Ай-Петри и по яйле доехал до Роман-Коша.
На вершине одной из красивейших гор Крыма Нина взяла за руки Васю и Толю, подвела к краю обрыва.
- Мальчики, давайте поклянемся, что бы ни случилось, сохраним нашу школьную
дружбу и навсегда запомним этот день!
С развевающимися на ветру каштановыми волосами, белозубая, кареглазая, с милыми ямочками на щеках Нина была очень красивой. Все трое поклялись в вечной дружбе и скрепили клятву крепким рукопожатием.


       Спустились в заповедник, переночевали на поляне Узун-Алана и оттуда взяли штурмом Чатырдаг. Им удалось с мотоциклами взобраться на сам Эклизи-Бурун. Спускаясь с Экклизи-Буруна, на одной из межгорных долин Василий заметил кошару овец и предложил съездить к пастуху купить барашка на шашлык. Все согласились, тем более что двое феодосийцев, участвующих в пробеге,  захватили с собой пятилитровую флягу сухого белого вина.


Возле кошары мотоциклистов облаяли мохнатые волкодавы. На лай вышел чабан, седобородый старик-татарин с коричневым от загара лицом под белой бараньей папахой. Он опирался на большущий, выше его самого, посох с загнутым навершием. Поздоровавшись, ребята спросили, не продадут ли им барашка помоложе. Пастуха заинтересовал утробно урчащий мотором мотоцикл. Качая головой, он обошел невиданную диковинку.
- Что, дедушка, наверно, никогда мотоцикла не видели? – спросил Василий.
- Ишак железный, - покачал папахой пастух.
- Иж-8! – Вася крутанул ручку, мотор взревел, напугав стадо. – Скоро все
комсомольцы на мотоциклы пересядут, и лошадки ваши больше не понадобятся.


- Так вы комсольцы? – коверкая слово «комсомольцы», спросил чабан.
- Не «комсольцы», а комсомольцы, - поправил Василий. - Совершаем мотопробег по
главной гряде Крымских гор.
- В честь освобождения Крыма от Врангеля! – звонко сказала Нина.
- Видите, как высоко забрались! – с гордостью сказал Василий. – Так как насчет
барашка, продадите?


        Чабан вглядывался ему в лицо с таким выражением, будто стал узнавать.
- Зачем тебе барашка, - указал он посохом на Толю Колкина, - у тебя друга есть.
- Друг не шашлык, - засмеялся Василий, - его не съешь.
- Ты – съешь, - пристально глядя, сказал пастух. – Из него хороший шашлык
получится.


        Ребята переглянулись. Странный пастух пасет тут стада. Наступило молчание, лишь мотоцикл продолжал делать дыр-дыр-дыр.
- Так вы продадите барашка? – спросил Василий.
Пастух понюхал бензиновую гарь.
- Десять рубли.
- Ого! – удивилась Нина. – Что так дорого?
- Идет! – Василий достал из кармана куртки портмоне, доставшееся ему в
наследство от отца, вынул червонец.
- Ты что, дорого же, – пихнула его в бок локтем Нина.
- Так целый же баран, - вполголоса ответил Вася.


        Пастух взял деньги.
- «Комсольцы», - припомнил он, - председателя говорил, они в Аллах не верят. –
Пастух отер ладонями седую бороду, забормотал слова молитвы.
- Бог - это пережиток темного прошлого, - сказал Василий. – Но вам извинительно
как пожилому человеку.
- Религия – опиум для народа, - добавила Нина. 
- Так это правда, вы в Аллах не верите?
- Не верим! – хором ответили все трое.


        Чабан покачал головой.
- А что надо, чтобы вы в Аллах поверили?
- Такого быть не может! – снисходительно ответил Василий. – Мы же комсомольцы!
- На земле многое случается, чего быть не может, - бормоча слова молитвы, сказал  пастух. - Вижу, девушку ты любишь.


        Василий покраснел. Пастух сказал.
- Так крепко любишь, что своими руками задушишь.
- Отец, ты о чем?
- Когда задушишь, поверишь? – допытывался настырный пастух. – А когда друга
вместо шашлыка зажаришь, поверишь в Аллах?


        Вася, Толя и Нина обменялись насмешливыми взглядами. «Какой темный, забитый народ сохранился еще в горах. Надо срочно проводить работу, развернуть антирелигиозную пропаганду» - примерно так подумал каждый из них. Но, кажется, именно пастух намеревался обратить комсомольцев в свою веру.
- Что еще надо, чтоб вы поверили? – вглядывался он в молодые, сощуренные на
слепящем горном солнце глаза.
- Ничего не надо, дедушка! - с досадой сказала Нина. – Нам барашек нужен.
- Будет барашка, будет. Пошли выбирать.


       Василий заглушил мотор. Стало слышно гудение мух, роящихся над кошарой. Ребята вслед за пастухом вошли в шарахнувшую, заблеявшую отару. Густо запахло овцами.
- Вот этот, - пастух поднял за шерсть забившегося ягненка. – Маладой, красивый.
Совсем как ты… - пастух посмотрел на Толю Колкина.
- Он тебя зажарить собирается, - прыснула Нина.
- Подходит! – сказал Василий. - Берем этого.
Пастух вынул из-за пояса и подал ему кинжал в старинных ножнах.
- Режь.


        Василий отказался.
- Я не умею резать баранов. Давайте лучше вы.
- Людей умеешь, а барашка нет? – удивился пастух.
- Людей тоже не умею.
- Научишься. Быстро научишься.
Скрепя сердце Василий вынул кинжал из ножен. Это был узкий, длинный, почерневший от времени клинок грубой ковки с блестящей, недавно отточенной кромкой. Пахучий мохнатый барашек, попав в неопытные руки, сильно забился, дико кося  лиловыми глазами. Как такого зарезать? А надо, сам вызвался. Ох! Как копытами больно! Да лежи ты, тихо! Ничего тебе не будет. Просто зарежу.
       Василий пересилил себя, резанул по горлу. Сквозь густую шерсть открылась трахейная трубка, плюнула кровью.

                «ДАША ЖУКОВА»
Москва, наши дни.

        Я заколдована, сука! Я проклята! У меня правая грудь больше левой. На мне венец безбрачия!.. Нет, на мне пояс верности, муж уехал на войну в крестовый поход, надел мне эту ржавую фиговину на сраку и замкнул на амбарный ключ. И не вернулся из похода! Он там погиб, похоронен и гниет с ключом в кармане… К кому я только не обращалась, никто не может вскрыть замок. Как только я сообщаю очередному ухажеру, что еще невинна, он тут же отползает, перебирая ягодицами по кровати со скоростью колумбийской гусеницы, нажравшейся листьев коки.


        Не жизнь, а хрень одна. Живу как в тумане. У еды пропал вкус, не жру ничего, анорексия душит. Нос не нюхает, глаза не видят. Лежу в темноте с ноутбуком, общаюсь с такими же угрюмыми готами. Классный блог нарыла – «Унитаз. точка. ру». Рубрики - «Свежий кал», «Старое говно», «Упаренная моча». Туда приходят поблевать друг другу в душу. Пишут про самое гнусное, что есть в душе и жизни.

        Встаю, только чтоб поссать. Терплю долго, потому что лень идти в туалет. «Утку»  куплю и буду ссать под себя, как дед. Мать гонит к нему в Выхино. Через всю Москву! Это крандец! Моя не любит партизанен! Скоро дедушке Васе капут! Он, как Паулюс под Сталинградом, окопался в Выхино, оброс говном по макушку, но не сдается, отстреливается телефонными трелями, «гранаты»  кидает – «вот женюсь на Ленке (сиделка-гастарбайтерша из Молдавии, 50 лет), она одна меня любит, ей квартиру отпишу». Наши, как дурачки, поднимаются в психическую атаку. Мать, теть Таня, дядь Сережа, теть Ляля, мчатся отговаривать, «окружают деда заботой», а он возлежит, озирает суетящихся родственничков и под одеялом довольненько лапками потирает. Василь Акимыч, не хотите ли пюрешки? Супчика не желаете, Василь Акимыч? Когда же вы загнетесь наконец, Василь Акимыч?
Где бы йаду взять для деда? Нет, для себя!


Надела наушники, врубила ноут погромче. Да, на земле иногда случаются и прекрасные минуты. Жаль, что они такие редкие. Вдруг натыкаюсь на  Chemical! Я их живьем еще ни разу не видела! Боже мой! Не передать эмоций!!! Когда от человека приходишь просто в ДИКИЙ ВОСТОРГ! От музыки! От всего!!! Это было потрясающе!!! Это было МЕГАПОТРЯСАЮЩЕ!!!! Я сидела, зажав рот подушкой, и орала, как сумасшедшая, и вдруг мать врывается, раздергивает шторы, впускает свет. А ведь я вампир, мне свет противопоказан!
Мать сунула мне в руки телефон.
- Поговори с дедом!
Свет слепит меня, я кричу.
- Не хочу!
Мать зажала трубку рукой, шипит.
- Он завещание на Никиту переписал! Допрыгалась! А я тебя предупреждала!


        Я зарылась с головой под подушку. До слуха глухо доносился затрахавший до смерти материн голос.
- Дарья, немедленно езжай к деду, слышишь! Ты потеряешь квартиру!
- Это спам! Ничего он не перепишет!
- Уже переписал! Езжай к нему, немедленно! Ты же любила дедушку!
- Скорее бы он деинсталлировался из нашей жизни!
- В кого ты выросла такой бесчувственной?
- Твои камменты к жизни никого не интересуют...
   

        Мать сорвала с моей головы подушку, разоралась, красная, взъерошенная.
- Прекрати со мной так разговаривать!
- Как?
- Как дебилка! Господи, что за чудовище у меня выросло! В кого ты такая?
        Я вырвала подушку у нее из рук.
- Прекрати на меня орать! Выйди вон из моей комнаты!
- Это не твоя комната!
- А чья?
- Моя!
- И моя тоже! Мы ее размениваем. Я не хочу с тобой жить!
- К деду езжай, у него и живи!
- Да, в Выхино? Я хочу в центре жить!
- Вот тебе центр, вот тебе! – разъяренная мать крутит дули и сует мне под нос.
Пучит глаза, кричит и красными пятнами покрывается. Я посмотрела в кружку, осталось меньше полчашки колы. Говорю, не замолчишь – оболью! И облила. Кола липкая, жалко, там мало было. Я еле выпихала ее из комнаты.



        Где я, сцуки? Что это за мир? Это адский ад! Врагу такого не пожелаю!  Мать таскает меня по психиатрам, те за деньги ставят диагнозы – аутизм, депрессия, анорексия, прописывают какие-то таблетки, уколы, в психушку грозят упрятать. Дебилы!
Дед еще этот, бессердечный монстроид! Видеть его не могу! Садист конченый, всех вокруг изводит и мучит. Сколько мы ему сиделок нанимали – все от него сбегали, он всех доканывал! На одной молдаванке даже жениться собирался, только чтобы позлить родственников … ну, это я уже  говорила, а потом выгнал «невесту» со скандалом, она кроде у него что-то там стырила, остался один, без присмотра, мать к нему в Выхино чуть не каждый день после работы мотается, подмывает, обстирывает, кормит с ложечки. Думаете, он ей благодарен? Как бы не так! Недавно забыл, где деньги спрятал, обвинил, мать, что она украла, созвал всех родственников, мать опозорил, устроил судилище, родаки страшно переругались, перерыли квартиру, нашли деньги! Он даже не извинился.
Но делать нечего, надо ехать. Его квартирка - это мой шанс на новую жизнь. С матерью я долго не вынесу, мы с ней убьем друг друга.

                БЕРЛИН. ПОСОЛЬСТВО РФ. Наши дни

Вальс Штрауса в исполнении камерного оркестра Берлинской филармонии вращал в музыкальном вихре танцующие пары. В просторном зале торжественных приемов Посольства РФ в Германии стояли вдоль стен группы беседующих мужчин в смокингах и дам в бальных платьях. Сновали официанты с подносами, уставленными узкими бокалами  с шампанским.

 
Немолодой мужчина с обритой наголо лобастой головой выделялся среди стоящих вблизи господ мощным телосложением, которое угадывалось под туго натянутым на плечах, словно бы надетым с чужого плеча, смокингом. Так оно и было. Генерал-лейтенант ФСБ  Валентин Григорьевич Огуренков позаимствовал смокинг у атташе по Военно-морским делам Вадима Черемета. Боевой генерал привык к мундирам и «камуфле», мужчины в смокингах  напоминали ему нелепых ласточек с черными раздвоенными хвостами.


Взяв с подноса официанта бокал, Огуренков  осушил его одним глотком. «Компот! Водки бы хряпнуть!»
Генерал был сильно не в духе. Вопрос о его назначении резидентом в Центральной Европе был уже практически решен, он прибыл принимать дела, вместе с ним приехала в Берлин и молодая жена, на которой Огуренков женился чуть больше полугода назад, со скандалом разведясь со старой женой Ириной. Ангелина была в восторге! Жизнь в праздничной Европе после депрессивной Москвы показалась подарком судьбы! Впереди открывался не просто медовый месяц – медовый год! И вдруг на самом верху кто-то что-то переиграл, Огуренкова отозвали в Москву.


Он навел справки. Старый приятель из ФСО намекнул, что его видят на посту Начальника Историко-архивного департамента «Тебя хотят сослать в ИАД, - пошутил друг. - Практически в ад».
        Боевого генерала – в архив?! Списали! Оторвали от живой работы! Как Ангелине рассказать про такой облом? Красивая, воздушная, она радостно щебетала на ломаном немецком с Евой Шмидт из Берлинского культурного германо-российского центра. Мебель для квартиры заказана, рояль куплен, учительница немецкого языка подобрана, наряды для приемов заказаны… эх, водки бы!


Огуренков вздохнул. Размышления его были прерваны самим Чрезвычайным и Полномочным Послом России в Германии. Подведя к генералу худощавого, средних лет господина в золотых очках, Владимир Гринин представил.
- Вот, Валентин Григорьевич, познакомьтесь, друг нашей страны герр Штерринг.
- Ганс Эрих Штерринг, - очкастый немец учтиво склонил голову с прямым пробором
в белесых волосах, - вице-консул посольства Германии  в вашей замечательной стране.
Мужчины обменялись рукопожатиями. Посол отошел.
- Валентин Григорьевич, - с легким акцентом сказал вице-консул, - будьте так
любезны, уделите мне несколько минут Вашего драгоценного времени.


Огуренков ждал обычного обмена любезностями и визитками, но разговор сразу приобрел необычный оборот.
- Мой дед воевал в России, - начал  Штерринг, отведя русского генерала в
просторное фойе, куда не так громко доносилась музыка, - это была трагическая ошибка наших старших поколений, но из песни слов не выкинешь, так, кажется, говорит русская пословица. Nun ist es endlich soweit!  Мой дед был тяжело ранен в Крыму в 42 году, он потерял там глаз и правую руку. Кисть, - немец провел краем бокала по своему запястью. «На себе не показывают,  подумал Огуренков». Лицо немца сделалось торжественным.


- И вот недавно произошло настоящее чудо! – Штерринг вынул из нагрудного
кармана пачку фотографий. На каждой из них в разных ракурсах был изображен эсэсовский перстень с черепом и перекрещенными костями. - На утерянной руке моего деда находился вот этот наградной серебряный перстень «Мертвая голова». Дизайн его был придуман лично рейхсфюрером СС Гиммлером. На кольце, как вы видите, изображен череп, свастика, руна «хагалаз» (символ братства) и две руны «совило» (символ победы). Кольцо носилось на безымянном пальце левой руки черепом к себе. А теперь взгляните сюда!


На последней фотографии Огуренков увидел внутреннюю сторону обода, на которой отчетливо читалась гравировка готическими буквами. «граф Клаус Шенк фон Штауф…  1939 г., чья- то размашистая подпись и буквы «S Lb».
- Вы видите личную подпись рейхсфюрера СС Гиммлера, - с пиететом возвестил
Штерринг. – Аббревиатура «S Lb» означает «Его любимцу». Посмотрите в глаза черепу. В них вставлены брилланты. Таких колец было изготовлено ровно двенадцать. Остальные кольца были простыми, без алмазов.
- Это очень познавательно… - заметил Огуренков.


Вновь зазвучала музыка, закружились пары. В портике фойе показалась Ангелина в длинном платье фисташкового цвета, с античной прической, возбужденная, сияющая. Ну, прямо Наташа Ростова на первом балу! Как сообщить ей, что светская жизнь в Европе заканчивается, так и не начавшись?


Ангелина подбежала, присела в книксене, приглашая мужа на танец. Валя Огуренков в детстве занимался бальными танцами и  мог бы еще удивить мощной грацией  немецких бюргеров. Но этот вице-консул… как его? … Шмеллинг? Нет, Шмеллинг был боксером гитлеровской эпохи… Штерринг! Да, Штерринг - нудно бубнит что-то о своем воевавшем в России деде.


       Генерал представил жену вице-консулу и шепнул ей на ухо, чтобы она подождала пять минут, пока он отошьет надоедливого собеседника. Ангелина сверкнула жемчужными зубками, устремилась обратно в зал, сквозь  воздушное платье на мгновение проступили очертания ее высокой стройной фигуры. Ради генерала Огуренкова Ангелина Чекмарева оставила подиум, блестящую карьеру… Модельное агентство «Иблис» не даром берет бешеные гонорары за подбор достойных кандидатур. Гм, «Иблис» - довольно двусмысленное название… 
- У вас очень красивая жена, - сказал Штерринг, глядя вслед юной женщине.
- Данке, - рассеянно улыбнулся Огуренков. – Итак?
- Я-а, я-а... Касательно перстня моего деда. Эти фотографии мы получили всего два
дня назад. Некий торговец антиквариатом из Симферополя прислал эти снимки в  Общество лютеран, которое занимается поиском и возвращением на родину праха немецких воинов. Это кольцо моего деда.


- Очень интересно. Чего же вы хотите от меня?
- К сожалению, мы не успели выкупить кольцо. Черные копатели не сошлись в цене с  торговцем, убили его и скрылись…
- Убили? – удивился Огуренков. – Тогда вам следует обратиться в Министерство
внутренних дел Украины. Крым находится под их юрисдикцией. А сейчас позвольте мне откланяться, супруга заждалась.
- Одну минуточку, герр генерал! Я не договорил. Черные копатели покинули Крым и
сейчас находятся на пути в Москву. Мы просим вашего содействия в их поисках.
- Москва большая… - уклончиво ответил Огуренков.


       Оркестр смолк, гомон голосов наполнил залу, разгоряченные дамы обмахивались веерами. Упал и разбился бокал с шампанским, туда бросился официант.
- Этот перстень крайне важен для нашей семьи. – Вице-консул склонился ближе и
понизил голос. – Мой дед очень богатый человек, он хотел бы вам лично сообщить сумму вознаграждения за находку!


       Ах, вот оно в чем дело! Огуренков искоса глянул на очкастую конопатую физиономию белокурого арийца. «Ариец» ответил простодушным взглядом серо-голубых глаз в обрамлении белесых ресниц. Провокация?  Наглая вербовка? В посольстве? Под прицелом сотни глаз? Перстень - только предлог. Но этого Штерринга  представил сам Посол!  Интересно, в какую сумму они оценивают генерала ФСБ? 


        Словно услышав его мысли, Штерринг добавил.
- Герр генерал, я не имею права озвучить сумму, но поверьте, мой дед просто
озолотит вас в случае находки кольца. Обычно он проживает в замке Грейфенштейн, в Верхней Франконии, который издавна служил королевским домам Вюртемберга и Баварии, но для встречи с вами он вчера лично приехал в Берлин. Он приглашает вас на приватную беседу.
- Когда?
- Прямо сейчас, если вы не возражаете.


Музыка смолкла. К микрофону подошел Посол России. Слова его разносились в притихшем зале. «Exzellenzen, Herr Bezirksb;rgermeister, Herr Vorsteher, meine Damen und Herren, liebe G;ste, ich freue mich, dass heute so viele an dieser Feier zum Andenken an die Gefallenen teilnehmen.  Seien Sie herzlich willkommen!»
Штерринг настойчиво шептал.
- Последние годы мой дед живет затворником в своем имении, но специально ради встречи с вами приехал в Берлин.
- Что ж, - сказал Огуренков. - Не могу не почтить ветерана, пусть даже
и неприятельской армии.
- Я вам чрезвычайно признателен, – немец приподнял бокал. Генерал Огуренков
щелкнул пальцами, взял новый бокал с подноса степенно подошедшего официанта в ливрее, чокнулся с вице-консулом. Дипломаты отпили по глотку, поставили бокалы и направились к выходу через расступающихся гостей.

Крым. 22 июня 1941 г.

       Мотопробег «В честь 21 годовщины  освобождения Крыма от Врангеля» возвращался из долины с барашком. Ребята нажарили на костре шашлыков и вволю наелись молодой баранины под сухое феодосийское вино.
       В эту ночь Нина стала женой Василия. В соседней палатке, прислушиваясь к шорохам и стонам чужой любви, плакал, скрипя зубами, Толя Колкин.


       Засыпая в спальнике рядом с горячим телом юной подруги, с кружащейся от молодого вина головой, Василий в полудреме увидел над собой склонившуюся фигуру в косматой папахе, с посохом в руке. «Что надо, чтобы ты в Аллах поверил?»
Комсомолец и атеист Вася Жуков представил, как он жарит и кушает Толю вместо шашлыков и душит обожаемую Нину подобно глупому мавру Отелло, и улыбнулся, засыпая. Надо рассказать ребятам из мото-клуба, какие дикие и отсталые люди еще живут в советском Крыму! Нет, дудки, старый басмач, в твоего аллаха я никогда не поверю!


       Утром через базу Суат мото-пробег спустился обратно в Симферополь. На улицах города возле радио-«тарелок» толпился народ – Молотов объявил о начале войны.
Василий и Толя сразу пошли в военкомат и подали заявления добровольцами в действующую армию, так как мобилизационного предписания у них еще не было. Молодежь охватил огромный энтузиазм. Все боялись одного - что не успеют повоевать и война закончится без них. Иначе и думать никто не мог, потому что Красная Армия должна была воевать малой кровью и на чужой территории.


        Командование опасалось авиадесанта немцев в Крым, поэтому на полуострове в спешном порядке создавали истребительные батальоны. Мотоциклистов Васю и Толю зачислили в истребительный батальон.


        Немцы быстро продвигались и вскоре блокировали полуостров с суши.
Из истребительного батальона сформировали 3-й симферопольский партизанский отряд. Командиром его назначили Павла Васильевича Макарова, того самого «адъютанта его превосходительства», которого сыграл в кино Соломин-старший, хотя и не был на настоящего Макарова сильно похож. Партизанская база была заложена как раз возле турбазы Суат, где и проходил мото-пробег школьных друзей Нины, Васи и Толи, а резервная база находилась в районе хребтов Голый шпиль и Абдуга.    

«Не буди лихо, пока оно тихо.
        Наши дни. Москва, Выхино, квартира Василия  Жукова.

        Я открыла дедову квартирку мамиными ключами. Пахнуло привычным запахом старческой затхлости. Люди начинают как-то особенно противно вонять на старости лет. Мне пришлось протискиваться с сумкой в дверь. Дед зачем-то набил на раму толстые деревянные бруски, проход сделался узким, как в блиндаже, помню, не могли занести в квартиру купленный сервант, пришлось эти бруски отдирать, так дед их потом снова прибил. Вот на фига такое в мирное время? От кого он думает оборонять свою двухкомнатную распашонку?
Я заглянула в спальню. Дед спал, утонув головой в подушке, торчал только его заострившийся нос.


        Когда-то Акимович казался мне великаном – могучим, веселым, добрым. Самым сильным на земле. Способным всех победить. От всех защитить. С ним ничего не было страшно, даже в Выхинским лесопарке, где лет десять назад орудовал серийный убийца, и жители близлежащих домов боялиь даже нос высунуть на улицу. Теперь передо мной лежал усохший старичок. На бледном лице синели ушибы и ссадины. Кто его побил?


        Я потрясла Акимовича за плечо. Дед приоткрыл мутные глаза, долго смотрел спросонок, редко помигивая.
- Женщина, вы не могли бы дать мне воды? – еле слышно прошамкал он.
Здрасьте! Он меня не узнал… совсем, что ли, из ума выжил?
Я принесла из кухни кружку воды, подала. Но он не пил. Уставился полубезумными глазами, а потом вдруг схватил за руку, да так сжал, что я вскрикнула. Придушенным голосом  заорал и дед.
- Нина, ты?!


        Кружка полетела на пол, облила мне ноги. Костлявая дедова рука оказалась ужасно сильной. Как я не  вырывалась, он тянул меня к себе и рыдал.
- Ни-и-ина! Ни-ина!
Меня реально заглючило.
- Я Даша, дедушка, внучка твоя, - вырывалась я из костяной клешни. – Пусти, мне
больно!
Дед пучил безумные глаза, скалил голые десны.
- Ты же сама просила, - брызгал он слюной, - потерпи, сначала больно, а потом
хорошо будет…


        Я пришла в себя.
- Дед! – закричала я, злая от перепуга. – Ты что, совсем из ума выжил! Отпусти
меня, дурак старый! Вот же придурок!
       В выпученных глазах проступило подобие осмысленности.
- А ты не убежишь? – он продолжал крепко держать меня.
- Ну, ты чего, дед? Я Даша, внучка твоя, ну, узнал? Посмотри на меня!
Он долго вглядывался в мое лицо. Наконец разжал свои клещи и упал на кровать. Как больно, блин! Так и знала, что будет жопа! Приехала!


        Я распаковала сумку, собранную мамой.
- Я тебе хавчик привезла, дед! Тут мать передала кучу всего. Бульон с курицей. Еще
горячий. Бананчики. Ты чего такой побитый?
- Ты бананчики где покупала? – прокряхтел Акимович. - Не у нас на углу? Если у
нас, так я их кушать не буду! Там женщина одна – она всегда обсчитывает. А памперсы где?
Памперсов я в сумке не нашла. Дед разозлился и начал всех ругать – и меня, и мать, и сиделку, и правительство с президентом. Слушать его брюзжание было в лом, я отдала ему сумку и сказала, чтобы он смотрел сам. Он поковырялся в посылке и что-то выудил.
- Это разве памперсы? – напустился он на меня. – Они же маленькие!


        Я забрала у него пачку пакетов, прочитала название.
- Это не памперсы, а пылесборники для пылесоса. Мать передала, у тебя же пылесос
не работает.
- А где же памперсы?
Задрал памперсами!
- Ты чего такой побитый, дед? – повторила я вопрос.
Он продолжал ковыряться в сумке.
- Памперсов нет, а перчик где?
- Какой перчик?
- Молотый.
      Я вывернула сумку ему на кровать.
- Вот твой перец. Зачем тебе столько? Ты чего побитый, говорю?
Дед потрогал ссадины на лице.
- А я в туалет встаю и падаю. Ага. Встану, голова закружится, очнуся, голова
разбита, лежу в моче…
Нет, мой дед – это точно пиратская версия нормального деда.



- Попей бульон, пока горячий. – Я развернула газету, в которую была завернута
теплая банка, сняла крышку. Тошнотворно пахнуло куриным бульоном.
Я пошла пописать с дороги. Бачок унитаза был завален обрывкам туалетной бумаги в желтых пятнах. В целях экономии дедок мой промакивал пиписку туалетной бумагой и складировал использованные фантики на следующие разы. Он вообще жутко экономный, мочу в течение дня не смывает, накапливает, чтоб за один раз вечером смыть всю дневную порцию. Пакетики с чаем – я вообще молчу, по всей кухне засохшие валяются. Зубная паста – он для выдавливания остатков держал в ванной плоскогубцы. А гараж! Мамочки! Свалка металлолома, досок, тряпья старого, вонючего!

                БЕРЛИН. Особняк на Беренштрассе, 36. Наши дни.

Выйдя из Посольства на Унтер ден Линден 63-65 в душную атмосферу берлинского летнего вечера, Огуренков сел в посольский «Мерседес» с триколором на носу, а немец – в серебристый спортивный «Порше».
Под шум кондиционера Огуренков по защищенной линии мобильной связи поставил в известность Берлинского резидента о новом контакте.
Путь был недолгим. Машины притормозили возле массивного здания в районе Ангальтского вокзала. В сумерках на втором этаже темного дома слабыми отблесками светились окна, словно бы там горел камин. Было лето, стояла жаркая погода, камин гореть вроде бы не должен. 


Огуренков вышел из «Мерседеса». Дожидаться его в машине на случай непредвиденных обстоятельств остался Николай Ремизов, оперативный псевдоним «Ворон», помощник военно-морского атташе.
Пожилой мажордом с пышными седыми бакенбардами степенно открыл высокие дубовые двери, украшенные старинной бронзовой инкрустацией. Штерринг и Огуренков поднялись на второй этаж по мраморной лестнице, устланной бордовой дорожкой. Высокие в человеческий рост портреты рыцарей в серебряных доспехах и важных сановников в мундирах мрачно наблюдали за их шествием.


В приемном зале навстречу гостям на инвалидном кресле, ведомом величественным мажордомом, выехал… балаганный скелет пирата из рекламной заставки «Пираты Карибского моря». Череп скелета, перечеркнутый наискось черной повязкой,  был слегка припушен сверху редкими седыми волосами. Оугренков смотрел в некотором даже изумлении. В «Пиратах Карибского моря» скелет был мертв, а этот был скорее жив и даже улыбался, щеря истонченные зубы.
       При рукопожатии «пират» подал Огуренкову левую руку, правая в черной обтягивающей перчатке осталась неподвижно лежать на подлокотнике кресла. «Граф фон Штауффе…»  - неразборчиво представился старик глухим голосом.


Гости расположились у низкого столика, накрытого для легкого ланча и украшенного зажженными свечами. Мажордом подкатил кресло с хозяином к столику и отступил в темноту. Единственный глаз престарелого хозяина засветился отблесками свеч. Пожевав запавшим ртом, он скрипуче сказал на чистом русском языке.
- Валентин Григорьевич, Ваш приезд в Берлин – это знак. И находка моего перстня –
это тоже знак. Все совпало.


       Наступила тишина, прерываемая лишь легким потрескиванием камина. Глаза Огуренкова свыклись с полумраком, и он разглядел, что находится в большой готической зале со стрельчатыми потолками, украшенной фамильными портретами и рыцарскими доспехами. В узких высоких окнах поблескивали витражи. На стенах отливали металлическим блеском алебарды, волнистые мечи и огромные прямоугольные щиты с тевтонскими крестами. 
- Что совпало? – учтиво спросил Огуренков.
- Все, - сказал старик. – И слава Создателю, что это случилось еще при моей жизни.


       После длинной паузы хозяин особняка произнес фразу, которая повергла генерала в изумление.
- Валентин Григорьевич, у меня есть сведения, что ваша персона рассматривается на
пост руководителя Историко-архивного департамента ФСБ.
«Как он может об этом знать?», мелькнуло в голове Огуренкова.
- Я вижу, вы не очень довольны перспективой нового назначения…
«Он что, мысли читает?»
- Нет, я не читаю мысли, - «скелет» улыбнулся, что произвело, в общем-то, жуткое
впечатление – осклабились истонченные зубы, показались бледные десны, глубокие и частые радиальные морщины покрыли углы рта и глаз. - Когда я сказал о вашем назначении, словно бы легкая тень набежала на ваше чело. Я предположил, что, так как вы являетесь боевым генералом, назначение в архив вас явно не устраивает. Я правильно догадался?


      Огуренков готов был поклясться, что никакого недовольства у него на лице не отразилось, он отлично владел своей мимикой. Проницательный «пират» начал раздражать генерала.
- Тень недовольства на вашем лице стала еще ощутимее, а зубы сжались, - засмеялся
немец и погрозил пальцем левой руки, правая продолжала неподвижно лежать на подлокотнике. - Пусть у меня остался всего один глаз, но он еще хорошо видит. Мой дорогой генерал, вы не должны клясть судьбу, считая, что вас запирают в пыльных архивах и отвлекают от живой работы. Историко-архивный департамент является ключевым в системе любой секретной службы. Он концентрирует в себе многовековой опыт и таит многие  секреты. Именно по вопросу тайн прошлого, с которых уже снят гриф секретности, я и позволил себе обратиться к вам. Вы молодой человек, а я очень старый человек. Поэтому я буду говорить просто и откровенно. Односложно. Да-да. Нет-нет. Мой дорогой генерал, я воевал в России. В 1942 году я был с важной миссией в Крыму. Я вез личное послание фюрера. Когда я ехал к Севастополю, на наш конвой совершили нападение партизаны. В том бою я потерял глаз и правую руку. Перстень с моей утерянной руки был недавно найден. Вы знаете, что такое фантомные боли?


       Огуренков кивнул.
- У меня болит вот эта рука, - старик указал на неподвижную правую руку в черной
перчатке. – Иногда я просыпаюсь по ночам и вижу в темноте призрачный силуэт моей отрубленной кисти. Это мой вечный огонь. Пока он горит, я не могу умереть. Я не могу умереть, пока моя потерянная рука гниет где-то в горах Крыма. Я должен ее лично похоронить. Помогите мне найти не только перстень, но и мою утраченную плоть!