Копье Судьбы. Часть Первая. Глава 4

БЕРЛИН. Особняк на Беренштрассе 36. Наши дни.

- Не бойтесь, - немигающим глазом глядел старый граф. – Вы вошли в контакт с
моим будхическим телом. Это и есть часть посвящения.
Астральный ток сотрясал сильное тренированное тело русского генерала.
- Я… не хочу… никаких посвящений, - непослушными губами вымолвил он, - я… не
давал… своего согласия…


        Ток усилися, генерала скрутило.
- Вы дали согласие, - сверлил потрясенное лицо Огуренкова единственный
свинцовый глаз иссохшего скелета. - Я предупреждал, что у вас не будет другого выхода. Теперь вы обязаны пройти посвящение!
- Посвящение? – еле выдавил Огуренков. - Но во что?!
- Я должен представиться.


        Старый граф торжественно выпрямился и скрипучим голосом представился.
- Мое полное имя – Шенк Клаус Филипп Мария граф фон Штауффенберг!


       Призрачная кисть разжалась. Огуренков рухнул в кресло. Гудящая рука висела как отшибленная. Генерал ошеломленно всматривался в перечеркнутое наискось черной повязкой изможденное лицо и с мистическим ужасом узнавал проступивший сквозь старческую плоть серебряный череп эсэсовского перстня. Что это за мистическая хрень? Как он назвал себя? Штауффенбергом? Зачем врет? Тот «Штауффенберг» был расстрелян сразу же после неудачного покушения на Гитлера в 1944 г. Но… у того тоже не было левого глаза глаза и кисти правой руки… Неужели?
      У генерала Огуренкова отвисла челюсть.
      Неужели перед ним, закованный в оковы старческой плоти, возвышается легендарный полковник Штауффенберг, совершивший знаменитое покушение на Гитлера?

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА ГИТЛЕРА И ШТАУФЕНБЕРГА

      9 марта 1938 года граф фон Штауффенберг, потомственный военный аристократ, чьим отцом был камергер баварского короля, а мать - внучкой прусского генерала Августа Вильгельма Антона фон Гнейзенау, получил неожиданное приглашение на личную аудиенцию к канцлеру Германии Адольфу Гитлеру.


       Ранним утром десятого марта поезд подошел к Ангальтскому вокзалу Берлина. На перроне прямо напротив двери вагона Штауффенберга ждал офицер СС в намокшем под дождем прорезиненном плаще. Он принял чемодан графа и проводил его к черному правительственному «Мерседесу», ожидавшему на привокзальной площади.
При выезде на Шарлоттенбургское шоссе к ним присоединился эскорт мотоциклистов. Стремительно мчавшаяся кавалькада миновала Бранденбургские ворота и свернула на Вильгельмштрассе. Немногочисленная публика смотрела кортежу вслед.


       При въезде во двор имперской канцелярии машина снизила скорость и плавно подкатила к главному входу. Штауфенберг был здесь впервые, его неприятно поразила так называемая «нацистская архитектура» – смесь тевтонской готики с древнеримской классикой. Помесь – признак бастардов! Среди правителей новой Германии не было ни одного чистокровного аристократа. Воздвигли помпезную имперскую канцелярию с одною целью – подавить психику сюда входящего, внушить  гостям, что нацистская Германия была, есть и будет прямой наследницей могущественной империи Древнего Рима.


      Граф ступил на гранитный, зеркально блестящий после дождя пол гигантского  квадратного двора. Часовые маленькими изваяниями застыли в нишах тяжелых колонн. Руки автоматчиков держались за ручки и рожки шмайсеров, на головах круглились блестящие от капель дождя каски с маленькими рожками. В давящей тишине над портиками нависли распростертые орлы с зажатыми в когтистых лапах свастиками.


Высокие двери, изощренно инкрустированные бронзой, вели в огромный вестибюль, из которого открывалась нескончаемая анфилада комнат и коридоров. Вдоль стен стоял почетный караул всех родов войск – особенно поражали зловещей красотой черные  мундиры эсэсовцев. Когда граф проходил по живому коридору охраны, каждый офицер (в карауле стояли чины не ниже гауптмана) вскидывал правую руку в нацистском приветствии и щелкал каблуками. Так как Штауффенберг шел за шефом протокола довольно быстро, вскидывание рук и щелканье каблуков слились в кастаньетную дробь.


Весь грубый антураж, дешевая помесь архитектуры, пафос выряженной охраны привели аристократа в раздражение. На гостя стремились произвести сильное впечатление, но добились обратного – Штауфенбергу сделалось противно. Он презирал плебейские вкусы новых правителей Германии, и в особенности ее главного правителя, посмевшего взять себе наивысший титул в иерархии нации! Самозваный фюрер! Что понадобилось австрийскому ефрейтору от потомка древнейшего тевтонского рода?


В центре приемной перед входом в личный кабинет фюрера стоял круглый стол с прохладительными напитками. Вдоль стен тянулись длинные диваны, сейчас пустовавшие. В приемной никого не было, кроме двух высоких белокурых офицеров в черной, перетянутой ремнями форме СС. При появлении посетителя они щелкнули каблуками, отработанным жестом распахнули уходящие под потолок двери, повернулись друг к другу и вскинули руки в нацистском приветствии. Штауффенберг, не нагибаясь, прошел под живым портиком.


        Кабинет Гитлера поражал размерами – в нем могло бы поместиться дворянское собрание европейской столицы. Вначале Штауфенберг даже не разглядел фигурки хозяина кабинета, тем более что тот был одет в гимнастерку камуфляжного цвета. Граф заметил Гитлера только тогда, когда тот поднялся из-за стола, заложил руки за спину и быстрыми семенящими шажками двинулся ему навстречу.


Рукав его простой, топорщащейся на спине и боках солдатской гимнастерки охватывала красная повязка с черной свастикой на белом просвете. Через плечо к ремню шла тонкая портупея, на груди красовался солдатский железный крест.


Они встретились на середине кабинета. Впившись глазами-буравчиками в лицо гостя, Гитлер вскинул руку в фашистском приветствии, сильно отогнув назад ладонь. Пожатие его оказалось влажным и мягким, зато глаза царапнули по душе графа, наподобие двух алмазных стеклорезов. Гитлер смотрел ему в лицо долго, в упор, испытующе, пронзительно. Это тоже показалось театральной постановкой, вспомнились рассказы о любви нового канцлера к Вагнеру.


Вблизи лицо Гитлера неприятно поразило. Все, что могло быть плебейского в человеке, сконцентрировалось в этом лице – косая черная челка прилипших ко лбу волос, крупный крысиный нос, вызывающе торчащий на жирноватом лице, а под ним – черный  квадрат ублюдочных, коротко стриженых усиков. О, плебс и отродье!


       Коротким жестом Гитлер предложил Штауффенбергу сесть на диван, сам опустился в кресло напротив. Их разделял только круглый инкрустированный столик саксонской работы. Все так же не отрывая пристальный взгляд от лица собеседника, фюрер спросил высоким резким голосом.
- Штауфенберг, вы слышали о Копье Лонгина?


        Граф сдержанно кивнул – кто в аристократической Европе не знал о таинственном и могущественном артефакте? Более сорока германских императоров владели копьём Лонгина, в том числе Фридрих Барбаросса и Фридрих Второй Великий,  который использовал его в крестовых походах.


- Я увидел его впервые, будучи еще совсем молодым человеком, в музее Хофбург, в
Вене… - Гитлер замолчал, очевидно, предавшись воспоминаниям. Лицо его озарилось меланхолической улыбкой. - О, благословенные времена юности, - мечтательно закатил он глаза, - времена, озаренные золотыми лучами мученичества, нищеты и голода! Только что закончилась первая мировая война, Штауфенберг, из которой я вышел израненным, вот с этим железным крестом на груди. А в груди? В груди моей зияла страшная рана – боль за мою поверженную, преданную, растоптанную родину.


Как поднять ее с колен? Стоит ли сражаться? Хватит ли у меня сил? У меня – нищего ефрейтора, отравленного газами, потерявшего зрение от нервного потрясения. Да, граф, я временно потерял зрение, когда узнал, что Германия капитулировала! Что значил этот знак, Штауфенберг? Не отвечайте, вы не знаете! Моя временная слепота значила, что я более не желал видеть этот мир – таким! Это была слепота сродни слепоте апостола Павла, хотя я и презираю христианские ценности, но не презираю подвижников, основавших мировую религию.


Да, я был подавлен, Штауффенберг, растерян, я бродил, как в тумане, по послевоенной Вене и ни проблеска надежды не блистало передо мной в темном и безнадежном будущем. И таких, как я, отчаявшихся солдат были миллионы. Мог ли я даже надеяться изменить хоть что-то в судьбе моей любимой Германии? Нет, нет и нет! Я  бродил по Вене без гроша в кармане и мою голову посещали мысли о смерти. Я грезил о самоубийстве, – вот каково было мое душевное состояние. Но Бог живёт в нас, потому что мы постоянно ищем свидетельства Его Силы в мире и стремимся приобщиться к ним. Разве это не требует гордости и благородного мужества, чтобы обрести Бога в себе? Разве это не требует благородной стойкости и способности – утвердить себя как человека перед Всемогущим Богом? Всемогущий есть наш Судья. Наша задача – исполнить долг так, чтобы мы смогли предстать перед Ним как Творцом всего мироздания в соответствии с данным Им законом - законом борьбы за существование.


Так слушайте же, граф! Сейчас я расскажу вам о величайшем событии в моей жизни!
Гитлер вскочил и жестом удержал поднимающегося Штауффенберга. Заложив руки за спину, фюрер принялся ходить по кабинету, время от времени оборачиваясь к слушателю с неожиданно резкими, фехтовальными выпадами рук.
- Тот, кого ведет Бог, всегда приходит вовремя. Казалось бы, случайно я забрел в Зал сокровищ Габсбургов. Меня ничуть не привлекали экспонаты, этот жалкий исторический хлам. Меня привлекла тишина этого места, где я мог бы предаться своим мрачным размышлениям. Внезапно в зал вошла экскурсия, и гид подвел группу точно к тому месту, где я находился. Меня окружила толпа незнакомых людей, рука гида указала на витрину, а его громкий голос принялся излагать легенду.


Вначале я воспринял это событие как нестерпимое вторжение в мой интимный мир и попытался выбраться из толчеи. Мне не сразу удалось это сделать, и я был вынужден услышать  слова, которые полностью изменили мою жизнь. «С этим копьем связана легенда, согласно которой тот, кто объявит его своим и откроет его тайну, возьмет судьбу мира в свои руки для совершения Добра или Зла».


«В средние века, продолжал рассказ гид, некоторые германские императоры владели этим копьем и верили в легенду. Однако за последние пять столетий никто уже не испытывал доверия к этим сказкам, если не считать Наполеона, потребовавшего себе это копье после победы в битве при Аустерлице. После разгрома наполеоновских войск наконечник копья был тайно вывезен из Нюрнберга и спрятан в Вене». Минуту спустя группа экскурсантов покинула зал.


В полной тишине я остался наедине с великим копьем, в которое вот уже пять веков никто, кроме Наполеона, не осмеливался поверить. – Внезапно Гитлер визгливо выкрикнул. - У кого нет чувства истории, тот подобен глухому или уроду! Штауффенберг! – глаза фюрера расширились и испустили гипнотические пульсации, губы зазмеились, руки поднялись перед лицом и сжались в подрагивающие кулаки, - меня словно молния пронзила и озарила на долгие годы и огромные расстояния всю мировую историю и мистерию моей жизни!


Гитлер резко бросил руки вниз, раскрыв пальцы, и перевел дыхание. - Я приблизился к копью. Я стоял как завороженный. Почерневший от времени железный наконечник покоился на ложе из красного бархата, длинное, тонкое острие поддерживалось металлическими подпорками. В «талии» лезвие сужалось, перетянутое золотым «бинтом». На месте кровостока зияла прорезь, в которую был вставлен большой четырехгранный кованый гвоздь, унизанный плотными витками тонкой проволоки. То был один из гвоздей, пронзивших тело Христово! Ручка наконечника была круглой и полой, предназначенной для древка.


В ту же секунду я понял, что наступил знаменательный момент в моей жизни. Однако я не понимал, как этот чисто христианский символ мог вызвать у меня столь сильное волнение. Долгие минуты я стоял, рассматривая копье, совершенно забыв обо всем, что происходило вокруг. Казалось, копье хранит какую-то тайну, от меня ускользавшую, однако мною владело такое чувство, будто я знаю о ней инстинктивно, не в состоянии проанализировать ее смысл.

       Не прошло и суток, как я снова явился в музей - созерцать священное копье и ждать, когда оно откроет мне свою тайну. Я знал это, Штауфенберг, в отличие от миллионов экскурсантов я знал, что копье предназначено именно для меня! Я гипнотизировал его взглядом, я умолял его раскрыть мне свою тайну, всем сердцем я призывал его в свою руку. Я – твой повелитель и властелин, шептал я. Странные картины нахлынули в мой ум. Я словно бы провидел на столетия в глубины прошлого и будущего. Копье было чем-то вроде магического носителя откровения: оно открывало такие прозрения в идеальный мир, что человеческое воображение казалось более реальным, чем сам материальный мир. Это было, как если бы я столетия тому назад уже держал это копье в руках, и оно дало мне все свое могущество. Как это было возможно? Что за безумие овладело моим разумом и родило бурю в мое сердце?


        Целый день я простоял в трансе перед легендарным оружием до самого закрытия музея. Я вернулся домой к моему брату и другу Альфреду Розенбергу, и рассказал ему о случившемся со мной в венском музее. Мы делили с ним утлый кров и те немногие деньги, что нам удавалось раздобыть поденным трудом. В ту же ночь мы провели спиритический сеанс и вызвали дух Оттона Третьего – императора Священной Римской империи, ведь ему в своё время принадлежало таинственное копьё, ведь именно по имени этого славного императора средневековья Священная Реликвия называется еще и «копьём Оттона Третьего». Дух явился, Штауфенберг, дух явился! Знаете ли вы, что сказал мне Оттон Третий? «Новым предводителем Германии станет тот, кто завладеет Священным Копьём! А если он завладеет и Чашей Грааля –то завоюет весь мир!!!»


       На следующий день пьяный от бессонницы я прибежал в музей к самому открытию. – Гитлер гипнотически расширил глаза и прошептал. - В тот день произошло великое таинство…



  Москва, Выхино, квартира Жукова В.А. наши дни, 14ч. 25 мин.


- И че, ты ее реально задушил?
       Старый партизан Василий Акимович Жуков с дрожащей рукой, приставленной в виде пистолета указательным пальцем к виску, сидел на кровати и невидяще смотрел в пространство. Лицо его корежила мука, горло свела судорога.
- Задушил, внуча… - прошептал он. – Нет мне прощения…
        Я обвела глазами стены простой подмосковной двушки. Сквозь белую побелку проступили заснеженные отроги горного Крыма, в пещерах под скалами творились страшные дела, трещали выстрелы немецких автоматов, лаяли овчарки…


       Мне казалось, что я вижу голливудское кино, сейчас все переиграют, смерть девушки окажется каким-то хитрым сюжетным ходом, она на самом деле каким-то чудесным образом выжила и участвует в программе «Ищу тебя»…
       Но ничего не менялось. В квартире тикали ходики… За окнами шумела МКАД… Старик мой, пялясь в пространство,  продолжал «стреляться» из пальца.
- Ну, ты must die, дедуль, - я осторожно отвела трясущуюся руку от виска, будто
он и в самом деле мог застрелиться из пальца, – ты мне напрочь мозг вынес. Жесть! А как же ты сам-то выжил?


       Василий Акимович мигал, как зависший комп. Голова его тряслась, очки свалились с носа на колени. Я вернула очки на место в надежде инсталлировать заглючившую память деда  на жесткий диск реальности.
- Как сам-то выжил, говорю, алле?!
- А? - старик приложил руку к лопуху уха. (У стариков разрастаются уши, я
заметила!)
- Что дальше-то было?
- А? Когда?
- Кончай тупить! Ты задушил невесту и приставил пистолет к виску, так? Ну и
что дальше? Раз живой, значит, не стрелял. Выходит, ты сдался немцам в плен?


Старик оскорбился.
- Не сдавался я! – ударил он себя кулаком по колену. – Запомни! Никогда и не перед
кем Васька Жуков не сдавался!
- А как же ты спасся?
- А?
        В минуты затруднений ветераны любят притворяться глухими. Вот и Василий Акимович топырит дрожащими ладонями оба уха.
- Как ты спасся?! – гаркнула я в бледное волосатое ухо.
        Дед отшатнулся.
- Ты чего кричишь?
- Чтоб ты услышал! Как ты выжил? Приставил пистолет к виску и что?
- А! Погоди, дай вспомнить! Точно… Приставил…
- И что? На виске у тебя шрамов нет, значит, не стрелял?
- Стрелял!
- Как в «Жмурках»? Через железную заслонку?
- Чего?
- Как ты выжил, говорю, если не стрелял?


        Он хлопнул себя по лбу.
- Так это, как его… Осечка! Осечка вышла!
        Отпад челюсти. 
- Стрелял я, - бормотал старик, - а как же, конечно! Я же Ниночке обещал. Вот,
думал, сейчас невесту свою увижу. Да, видать, не судьба нам была на том свете свидеться, либо патрон отсырел, либо это самое… я щелк, щелк, не стреляет патрон проклятый. А немцы совсем близко уже подошли…


Старик замолк, припоминая.
- Ну, и что немцы? – поторопила я.
- Немцы? – дед шмыгнул носом. - Немцы мимо прошли…


       Это был баг! Я зависла. Мозги были пустыми, отформатированными наглухо. Рот мой открывался и закрывался, как заглючивший сидиромный дисковод.
       Старик высморкался в полотенце.
- Не помню, когда и как вылез я оттуда… Что делать? Я как в бреду был. Вроде бы
завалил я ее камнями в той самой теснинке, похоронил вместе с ней и портфель тот проклятый, из-за которого все и случилось… ну и пошел себе восвояси… Теперь ты понимаешь, Дашутк, по какой причине я не мог туда вернуться?


- Понимаю, - выдавила я, хотя ничего не понимала.
- А потом контузило меня тяжело, отправили меня на «большую землю». После
войны по ложному доносу впаяли мне двадцать пять лет лагерей безвинно, будто я с предателем Родины Гуськовым сотрудничал и продавал за рейхсмарки «сброс», что предназначался для партизан, на рынке в Белогроске, лишили, короче, всех орденов и медалей, и только Хрущев меня выпустил… Вот и вся моя история. А сейчас, чувствую, пришла пора, обязан я замолить свои грехи. И вот тебе моя предсмертная воля!


       Дед  набрал воздуху в легкие, приосанился, торжественно воздел руку. – Дарья, поезжай в Крым! Найди могилку моей Ниночки, похорони ее косточки по-людски, молитвы прочитай и все такое. Мы же тогда безбожниками были, не знали, как надо по-христиански-то хоронить…


       «Ага, токмо волею пославшего мя деда! Как же, разбежалась!»
       Я задыхалась от смрада, пошла, открыла окно.
- Простудить меня хочет, - простонал старик. – Холодно же, заболею!
- У тебя смердит тут, как в сортире!
- Замерзну, я ж на клеенках лежу. Ленка меня бросила, вы не приезжаете, кто мне
памперсов купит? А как мне аденому вырезали, моча у меня это самое… не держится, все выливается, я уже вона как лежу… - старик откинул одеяло и показал, что лежит на мокрых полиэтиленовых пакетах. - А сюда вон чего приспособил, - он оттянул трусы и показал, что его седой пенис спрятан в презерватив. – Я предохраняюсь, Дашутк, а как засну, все из меня и вытекает…


- Закройся! – Я с отвращением отвела глаза. - Письки он показывает! Иди вон в
парке бегай и показывай. Слушай, сходи в ванну, помойся, а? А я пока сгоняю, куплю тебе памперсов. Нельзя же так, тут не продохнуть...


       Я под руку отвела деда в ванну, перестелила постель и вышла из квартиры.
После партизанской берлоги уличный смог пьянил, как морской бриз. На первом этаже дома была аптека. Ее вывеска ярко горела в сумерках. Я накупила памперсов и вернулась.
Дед уже лежал в постели. Я дала ему памперс. Пока он надевал его под одеялом, мне пришла в голову дикая мысль. В Выхино лет десять назад действовал маньяк-душитель, жертвами его стали двенадцать или тринадцать девушек, причем, все невесты или одетые в белое. О «Выхинском маньяке» писали газеты, дед меня тогда гулять из дома не выпускал.
- Дедуль, - по приколу спросила я, - а ты случаем не «Выхинский маньяк»?
Невесту придушил, ну и понравилось там, а?


        Реакция его поразила – он выпучил глаза, затрясся, будто увидел чудовище, и спрятался под простыней.
- Что с тобой? – опешила я. – Привиделось что?
- Я это, внуча, - глухо донеслось из-под простыни, - я, солнышко, радость моя, я это, проклятый я душегуб, нет мне прощения.


- Молодец! Плюс один к рейту!
        Простыня дрожала, как саван на ожившем мертвеце. Мне стало не по себе.
- Ты не придуривайся, дед! Ау! Вылезай, а то я уйду.


      Он медленно выполз из-под простыни, губы трясутся, челюсть ходит  ходуном, горло сокращается, как труба пылесоса, тужащегося всосать слишком крупный предмет.
- И рад бы придуряться, - прокаркал он, - да нету времени уж, перед могилкой стою,
пора и покаяться. Не мог я забыть Ниночки своей. Кто на Ниночку похож был, особливо если невесты… - дед закрыл лицо ладонями и затрясся в плаче.


        Лицо мое, наверно, вытянулось, как маска в фильме «Крик». 
- Нельзя мне без покаяния, - сквозь ладони булькал Василий Антонович, - во всем
признаюсь…
- Скажи, что пошутил! – потребовала я. – Чего ты на себя клепаешь? Совсем
сбрендил на старости лет?
- Не-а,  - дед отнял ладони от лица, - в своем я уме и при трезвой пока еще памяти, я
это, я все сотворил, нет мне прощения, душегубу.
Меня переклинило.
- Все, дедуля, - по стеночке пошла я к выходу, - я пошла. Я девушка
впечатлительная.
- Погоди, - крикнул он вслед, - я тебе еще не все рассказал, мне еще покаяться надо. Не бросай хоть ты меня, Дашка! Ниночка ушла, оставила меня одного на земле. Вот и маюсь уже восемьдесят лет! Выслушай хоть ты!


        Я выкрикнула из прихожей.
- Ты какой-то киношный злодей! Доктор Зло! Молчание ягнят!
- Это каких еще ягнят?
- Это из фильма про такого, как ты,  людоеда!


        Реакция его убила! Он сотрясся, будто его ударило током, и вдруг хрипло и громко, как волк на луну, завыл.


        Перепугалась я конкретно! Не помню, как вылетела из квартиры!
Так и знала, что все кончится жопой! Мой дед – это хакерская версия нормального деда, коннект с ним посылает в даун всю систему.


        Что же это получается? Выходит, я  внучка серийного убийцы? И что теперь делать? В милицию заявить? Позора не оберешься. Нет уж, пусть помирает в безвестности, недолго осталось. Мать не выдержит позора, если узнает. Даром, что дочь непутевая, так еще и отец – серийный убийца. Нет, эту тайну нельзя выпускать за двери, оббитые рваным коричневым дерматином.


        Я стрельнула сигаретку у мужика на остановке, покурила взатяг дрожащими руками.
Автобуса моего долго не было, я остыла. А почему, собственно, я  убегаю? Почему бы, в самом деле, не съездить в Крым, не полазать по горам, не поискать сокровищ, чтобы развеяться от московской депрессухи? И мать пусть помучается, поищет дочку! Точно! Так и сделаю!


       Я решила вернуться в дедову конуру. Я думала, что ничего более отвратительного я уже не услышу. Я ошибалась. Повторная встреча с дедом закончилась рвотой в унитаз.

БЕРЛИН. Особняк на Беренштрассе 36. Наши дни

         Губы Огуренкова растянулись в недоуменной улыбке, а глаза стремительно рыскали по стоящей напротив фигуре. Рука! У Штауффенберга отсутствовала кисть правой руки. Глаз! У легендарного полковника тоже была черная повязка на левой глазнице.  Но ведь после неудачного покушения граф Штауффенберг был расстрелян тою же ночью! А затем по Германии прокатилась волна арестов и массовых расстрелов. Сливки вермахта, элита германской нации полегла в застенках гестапо.


        Для чего старому графу шутить такие шутки? И шутки ли это?
- Позвольте, - сказал Огуренков, - насколько я знаю, Штауффенберга расстреляли
сразу после покушения на Гитлера…


        Старый граф с помощью слуги опустился в кресло.
- Никакого покушения на фюрера не было…- сказал он с отдышкой. – Под
прикрытием грандиозного мифа о покушении на фюрера тысячи лучших сынов Германии были объявлены расстрелянными, на  самом же деле они были переправлены в надежные места и спасены от сталинских лагерей и американских судилищ.


- Ну, ни хера себе… – пробормотал под нос Огуренков. – Не могу в это поверить…
- Разве когда-нибудь вскрывались захоронения расстрелянных по делу о покушении
на фюрера? Проводилась эксгумация их трупов? Нет. Все эти люди исчезли. Они унесли в пещеры и подземные города уникальные технологии германской науки. Впрочем, я и так  вам много сказал. Для первой ступени посвящения этого достаточно.
- Посвящения? О каком посвящения вы твердите?
- Я посвящаю вас в первую ступень TO DER DIE LANZER SCHWENKENDE, Ордена Копьеносцев, а меня посвятил в Копьеносцы сам фюрер!