Возьми свой посох и иди...

Жизнь - бесконечное познание.
Возьми свой посох и иди.
И я пойду - и впереди
Пустыни, ночь и звезд мерцанье…

Максимилиан Волошин


М.Зарезин  «ВОЗЬМИ СВОЙ ПОСОХ И ИДИ…»
           драматическая фантазия в 4-х действиях


Первое действие происходит в Крыму, в Коктебеле 31 декабря 1913 г.
Второе - там же на следующий день.
Третье и Четвертое действия - в Подмосковье, в Болшево,  8 октября 1939 г.


Действующие лица.
Максимилиан Волошин - 36 лет (в 1913 г.)
Марина Цветаева - 21 год (47 лет в 1939-м)
Анастасия Цветаева, сестра Марины - 19 лет (в 1913 г.)
Сергей Эфрон, муж Марины -  20 лет (46 лет в 1939-м)



В пьесе использованы письма, автобиографические и мемуарные произведения Максимилиана Волошина, Марины и Анастасии Цветаевых, Сергея Эфрона, их современников; стихотворения А.Блока, М.Волошина, М.Цветаевой, С.Михалкова, Анри де Ренье; информационные сообщения, опубликованные в газетах «Правда» и «Известия» в сентябре – ноябре 1939 г.


©Зарезин М.И. 2008    
Рег. № 13322 от 14.02.08 г. в Российском Авторском Обществе
Контактная информация: 143403, Московская обл., г.Красногорск, ул.Парковая 3А, кв. 28
zarezin@yandex.ru      моб.тел. 8 916 466 36 48
Действие первое.

Коктебель. Мастерская Волошина. Три огромные готические окна, обращенные к морю. Слева лестница на галерею. Справа печь, покрытая изразцами. Взгляд Волошина обращен в окна на снежные струи, которые несет ветер с моря. Сумерки. Звучит орган.

Волошин. …Я молился за вас, и моя молитва была благословением, и мне казалось, что душа моя, поднимается по нити как золотисто-прозрачный паучок под гулкие своды собора… Вот уже земля далеко внизу - только уступы, арки и пилястры… Кружевные стрелки, которые, как музыка, плавным и властным порывом уносятся в темное звездное небо. Осыпанные звездной пылью, они поднимаются, точно у этих каменных глыб выросли крылья. И вот ближе и ближе стекла мозаик, на которых распластаны все искания человечества. В те мгновения моя душа сгорела и воскресла. И я чувствую, что тайна…
Простирает руки к окнам. Вбегает Ася Цветаева. Орган обрывается.
Ася. Макс, ты взывал к духам? Скорее все сюда - Макс взывает к духам!!!
В. (растерянно оглядывается) Ася, ты!?
Входит Марина Цветаева.
Марина.  Максинька, милый!...
В. Марина! Ася!  Господи… Это невероятно! Это чудо!
М. Однако! О сем чуде ты был извещен заблаговременно - письмом от 27-го числа.
А. Знаете, чем был занят Макс, когда я вошла: взывал к духам!
М. Только благодаря этому мы и добрались до Коктебеля. Макс, умилостивил духов ветра, снега и стужи, он вызвал тени пращуров нашего Адама дабы они вселили мужество в его сердце…
В. (освоившись, лукаво) Осмелюсь напомнить, Маринушка,  - у Адама не было пращуров.
М. У нашего Адама их в избытке. И не делай вид, будто не знаешь, о ком идет речь. Сей замечательный возница катал тебя в своем шарабане еще в пору твоей гимназической безбородости. В такой норд-ост кроме Адама никто не решился бы отправиться в путь.
В. Чудно, чудно… Располагайтесь, друзья.  Господи, как я рад вас видеть! Про письмо я, разумеется, помнил, но утром решил, что непогода вынудит вас отказаться от поездки.  Как малыши? Сергей остался в Феодосии?
М. (снимая шубу) Ариадна ходит все увереннее. С детьми, слава Богу, все в порядке. Беда с  нянями: московская отбыла восвояси из-за наклонности к эпилепсии; местную пришлось рассчитать из-за постоянного отсутствия…
Входит Сергей Эфрон, вносит огромную  корзину со снедью.
Сергей. Здравствуй, Макс. Я угостил Адама твоим любимым рислингом. Он вполне удовлетворенный и даже согревшийся отправился в обратный путь. Не беспокойся, рислинга осталось в избытке.
М. Рислингом не согреешься. Надо было предложить ему спирту.
В. Которого у меня нет.
М. (Сергею) Ты напомнил Адаму, чтобы он заехал за нами завтра?
С. Не беспокойся.
М. Надеюсь, завтра эта безумная метель стихнет.
В. (Сергею) Рад, что ты выздоровел настолько, что принял участие в этой эскападе.
С. А у тебя даже двери не заперты. 
В. В Коктебеле обычно грабят Вересаева - у него дом на отшибе. К тому же, только друзья способны добраться сюда в такую круговерть. Лучше поведайте, как прошел вчерашний вечер.
М. Ага, ты действительно не забыл про письмо!... Вечер…Как тебе сказать...  Мы так и не поняли - правда, Ася, - что это было: «вечер в пользу погибающих на водах».  Звучит так, будто кто-то тонет, а мы в это время читаем несчастным стихи. Однако наша общественная деятельность не прошла бесследно: мы очаровали гимназического француза. Мсье Бленар подрядился с января готовить Сережу к экзамену.
А. Пока еще окончательно не договорились.
М. Ему не отвертеться. Жаль, что Бленар живет далеко за городом. Кстати, Макс, милый, не забудь, пожалуйста, что мы званы третьего в гимназию на студенческий вечер.
А.  Забавно: Сергей закончит ту же гимназию, что и Макс.
В. Избрав местожительством Феодосию, вы вступили в заколдованный круг - и дети ваши закончат эту гимназию, и дети детей ваших...
А. И всех их будет возить Адам в Коктебель к Волошину. И будут они пить рислинг из виноградников киммерийских.
С. И да пребудет так до скончания веков.
В. А. и С. (хором) Аминь!!!
М. Дамы и господа, прошу прощения, что отвлекаю от вечного - не пора ли ревизовать содержимое корзинки!
В. Минуту, вы раскладывайтесь, а я принесу сверху посуду и приборы.
А. Я помогу.
(В. и А. поднимаются по лестнице на галерею)
М. Сережа, ты не замерз, как ты себя чувствуешь, родной. Теперь кляну себя, что увлекла тебя в эту поездку, в эту несусветную метель.
В. (распаковывая провизию) Марина, я чувствую себя прекрасно.
М. Всю дорогу проклинала извечный свой эгоизм. Но так хотелось всем вместе  собраться в этот Новый Год в Коктебеле.
С. (продолжая разворачивать свертки, после паузы) Не знаю, кого ты кляла и проклинала. Мы всю дорогу хохотали, как сумасшедшие.
(с галереи спускаются Волошин и Ася с посудой и приборами)
М. Макс, милый, что это: почему у тебя чашки без ручек, ножи без черенков? Это же инвалидная команда, а не столовые приборы.
В. (извиняющимся тоном) Матушка, уезжая в Москву, оставила мне сие непотребство. Боялась, чтобы собаки не растащили. А кому растаскивать - собаки вилками не едят. Во всяком случае, коктебельские.
М. Собаки?.. Действительно, ты же говорил, что у тебя тут настоящая псарня.
А. И где же все звери?
В. На даче Юнге. Вы же знаете мой аппетит - от меня и объедков не остается. Пожили, потужили со мною песики с недельку, и, убоясь голодной смерти, откочевали к Юнге. Просыпаюсь - не единой  собачьей души.
С. (откупоривая бутылку) Макс, если ты закоснеешь в чревоугодии, мы то же переберемся к Юнге. Проснешься утром - и ни души.
А. (помогая расставлять посуду) Не пугайте его! Не обижайте Макса!
М. Никто не собирается обижать Максимилиана Александровича. Максинька, лучше расскажи, каких духов ты призывал перед нашим приходом.
В. Всего лишь воспоминания - самых безобидных духов. Вновь заставлял себя взяться за многострадальную книгу о готике, вспомнился Руан, собор, в котором провел целую ночь. Целую вечность, и всего лишь мгновение. А утром - свет в витражах, который переиначивает все окружающее по-своему. Так что скорее не я вызывал духов, а они меня! Я лишь откликался на их зов. 
М. Прошлым летом Макс показывал на Карадаге скалу, которая поразительно напоминает тот собор в Руане. 
А. Но а что же книга о готике?
В. Боюсь, никогда не допишу. Будто не пером водишь по бумаге, а хочешь стронуть с места готическую громаду. Силишься - а та вросла фундаментом в земляную толщу, шпилем зацепилась за небо, и не с места. Так что одна из задумок на этот год не осуществилась.
А. Давайте вспомним, что случилось в уходящем году.
С. Тринадцать - число несчастливое…
М. Похоронили папу. Несчастное нечетное число – тринадцать.
А. У тебя вышла третья книга стихов.
В. А я… Слава Богу, никого не хоронил. Ничего не издал. Не считая книги о Репине – ну этой лучше бы на свет не появляться.
А. (озорно оглядывая присутствующих) Кстати, Макс, сколько ты заплатил этому … как его, кажется, Кудряшов, чтобы тот исполосовал «Грозного, убивающего своего сына».
М. Макс прочитал несчастному индивидуальную лекцию об агрессии в живописи. Тот проникся волошинским пафосом и направился в музей с кинжалом под полой.
С. Все при деле - Грозный губит сына, Кудряшов - картину, господин Волошин – репутацию господина Репина.
В. Жестокие молодые люди. Только ваша молодость извиняет вашу жестокость. Мне тогда было совсем не до смеха.  Хотя сейчас, пожалуй, случившееся предстает нелепицей, трагифарсом. (Начинает все более горячиться, постепенно привстает с места, ораторствует) Когда сумасшедший - к сведению, фамилия его Балашов - изуродовал работу господина Репина, я написал статью о смысле катастрофы, постигшей картину, о тех саморазрушительных силах, которые в ней таятся, о том, почему, по моему мнению, Балашов не палач, а жертва. И тут достопочтенный Илья Ефимович заявляет, что коварные адепты нового искусства просто-напросто подкупили Балашова. Может сгоряча вырвалось? Случается в запале… Но достопочтенный мэтр повторяет эту клевету многократно. И что же происходит дальше?! Газеты начинают травлю, редакции закрывают передо мной двери, книготорговцы объявляют бойкот моим книгам…
А. Макс, милый, успокойся, мы все знаем…
С. Рислингу, ему рислингу!!! (наполняет бокал)
В. (широко улыбаясь) О дайте скорее  бездонную чашу - пускай в ней страданья свои утоплю.
А. За страданья и страдальцев! 
М. За жертв и палачей!
С. За их вечный союз!
В. За вечное искусство!
А. За жизнь. Детей, близких, друзей.
М. За любимых.
С. За любящих.
В. За искупление старых грехов и новые искушения.
М. За мимолетное и неуловимое.
С. За неизбежное и неумолимое.
А. За разум!
В. За безумие и безумцев.
М. За тринадцатый год.
С. За четырнадцатый.
В. За все последующие года!
А. За государя императора!
С. За Государственную Думу, Земский собор, палату лордов и кортесы!
М. За Тверскую, Козиху, Патриаршьи пруды.
В. За Париж, Крым и все, что между ними.
А. За  Веру, Надежду, Любовь и мать их Феодосию.
С. И за отца нашего -  Триждывеличайшего Макса Киммерийского.
 (все) Ур-р-а-а!!!   
А. Теперь погадаем, что несет нам год одна тысяча девятьсот четырнадцатый от Рождества Христова.
С. Как в прошлый раз? По Библии?
В. Уже несу.
М. Только договоримся не обременять сразу Всевышнего тяжкими вопросами бытия. Давайте, для начала узнаем, например, благополучно ли вернулся наш замечательный Адам.
(Волошин возвращается с потрепанной Библией и отдает Сергею)
А. А сколько там всего страниц?
С. Тысяча триста с хвостиком. Ася ты загадываешь?
 А. Страница 443-тья, третий стих сверху слева.
С. Извольте: «Из колена Завулонова готовых к сражению, вооруженных всякими военными оружиями, пятьдесят тысяч, в строю, единодушных». …И что же сие означает???
В. По-моему звучит оптимистично. Давайте, представим: Адам подъезжает к Феодосии и видит блестящие от тающего снега крыши домов, блестящие, словно щиты и прочая амуниция многотысячного воинства.
С.  Макс, сейчас сумерки. Он не увидит крыш.
В. Хорошо, не крыши - огоньки в домах, фонари на улицах. Все это сверкает и блестит…
М. Париж, а не Феодосия.
В. (поднимая вверх палец) …блестит, пускай и тускловато. В городе празднуют, обыватели оживлены сверх обычного. Все единодушны и изготовлены к бескровному сражению с запасами съестного. Да - численность населения… Сколь там у Завулона? Пятьдесят тысяч?… Если присовокупить кошек, собак и домашнюю птицу, то примерно совпадает. Мое резюме - Адам благополучно вернулся.
А. Браво, Максинька.
М. А теперь - удачно ли сдаст Серж свои экзамены.
С. К какой низменной прозе вы скатились! Может, сразу перейдем к  ценам на феодосийском базаре?
М. Да, нет уж - загадано, не ропщи.
А. 574-тая, второй сверху справа.
С. «Храни меня, как зеницу ока; и тенями крыл Твоих укрой меня». …На Псалмы попали.
В. Попали в точку: для экзаменуемого -  самая насущная мольба.
А. Да услышат небеса твои молитвы.
М. Ты трепещешь, левинка, трепещешь!
С. Рады посмеяться над гимназистом-недоучкой?! Давайте лучше загадаем: завершит ли многоуважаемый Максимилиан Александрович трактат о готике… Ася, твой приговор.
А. 245-ть, третий стих снизу слева.
М. Продано, продано, продано!
С. Открываю прикуп: «Вот цари той земли, которых поразили сыны Израилевы и которых землю взяли в наследие по ту сторону Иордана к востоку от солнца, от потока Арнона до горы Ермона, и всю равнину к востоку».
М. (смеется, разводит руками) Я пас.
А. Два паса.
С. (вновь заглядывая в Библию) Видно, этот Иисус Навин был удачливым воякой. Тут такой длиннющий список поверженных царей! Макс, боюсь, это намек на то, что с готикой тебе не совладать.
А. Но быть может все наоборот -  Макс победитель?
В. Увы, Сергей вкупе с Иисусом Навином близки к истине. Когда работа дается с натугой - плохой признак для автора. Не увлекаешься сам, не увлечешь и читателя. Прощай, готика, адье контрфорсы и аркбутаны!
(пауза)
С. Теперь быть может о более серьезном; о том, что нас ждет впереди?
В. (внимательно на него смотрит) Тебе это действительно интересно?
С. А тебе разве нет?
В. Быть может мне и так все известно… (берет Библию, открывает наугад)
«И явилось на небе великое знамение - жена, облеченное в солнце.... Она имела во чреве и кричала от болей и мук рождения. И другое знамение явилось  на небе: вот, большой красный дракон с семью головами и десятью рогами, и на голове его семь диадим. Хвост его увлек с неба третью часть звезд и поверг их на землю. Дракон сей стал перед женою, которой надлежало родить, дабы, когда она родит, пожрать ее младенца».
С. Ничего себе, новогоднее предзнаменование! Это недостойный прием, Макс - ты нарочно открыл Библию в самом конце, на Откровении…
М. (глядя на огонь в печи) … Красный дракон.
А. И что же сие означает?
В. Вероятно, вот что. (подходит к книжной полке, берет томик стихов, декламирует)
Двадцатый век… еще бездомней,
Еще страшнее жизни мгла
(Еще чернее и огромней
тень Люциферова крыла)
Пожары дымные заката
(Пророчества о нашем дне),
Кометы грозной и хвостатой
Ужасный призрак в вышине,
Безжалостный конец Мессины
(Стихийных сил не превозмочь),
И неустанный рев машины,
Кующей гибель день и ночь,
Сознанье страшное обмана
Всех прежних малых дум и вер,
И первый взлет аэроплана
В пустыню неизвестных сфер…
И отвращение от жизни,
И к ней безумная любовь,
И страсть и ненависть к отчизне…
И черная земная кровь
Сулит нам, раздувая вены,
Все разрушая рубежи,
Неслыханные перемены,
Невиданные мятежи…

С .Макс, разве это твое?
А. (разочарованно) Кажется, это Блок.
В. (торжествуя) Да, Асенька, Блок. А ты не считаешь его подлинным художником? Мы мыслим с ним порой очень близко, но я не могу так ясно, ярко и емко выразить свои чувства и настроения. Пока не могу.
М. Блок - божество. Сейчас вспомнились его чудные строки о веселых красных людях, которые сидят в ночи у костров и точат топоры.
А. Когда этим летом мы были под Воронежем у брата моего мужа, тот показал местным крестьянам на свой хутор, сказал «Когда начнется революция, вы первым сожгите вон то гнездо».
В. На самом деле он этого не хочет.
А. Он не позер.
В. А я, Асенька, и не считаю твоего шурина, то есть твоего бывшего шурина позером. В том пошлом смысле, что он нарочно лукавит, желая произвести некий эффект на публику. Он искренне усвоил определенную роль, свыкся с ней, однако в глубине души он вовсе не желает, чтобы его хутор сожгли и не верит, что такое произойдет в действительности.
М. Пускай, уже важно, что он так говорит. Европейцу подобные мысли и в голову не придут. Я верю, что за всю войну для Наполеона главным потрясением стало известие о том, что русские подожгли Москву. В то мгновение он не мог не понять, что столкнулся с особым миром, с людьми, переступившими черту для человека Запада непреодолимую. И этот мир невозможно подчинить - либо уничтожить, либо он уничтожит сам себя. Правда, Наполеон - враг, завоеватель. Но для интеллигентного хуторянина - веселые красные люди, такие же иноземные захватчики, как солдаты La  Grande Arm;e. И ему не нужен тогда хутор, даже если беда обойдет его стороной. Так что же жалеть. Он еще и помогать возьмется, хворост в огонь подбрасывать.
В. Последнее время я все чаще задумываюсь о блоковских пророчествах. Он рисует страшную картину. И никто из нас не скажет, что это беспочвенные фантазии, игра больного воображения. И ни я, ни все мы не ужаснулись, не вскрикнули от боли. Разумеется, для взрослых разумных людей подобное поведение было бы странным. Одна мысль меня занимает. Блок предрекает неслыханные перемены, мятежи. Но вот какая-нибудь почтенная домоправительница какая-нибудь Матрена Дормидонтовна придет на базар, увидит, что лук подорожал, и станет жаловаться товаркам, что наступили последние времена, что мир катиться в пропасть, et cetera. Получается, что поэт и эта пошлая мадама говорят об одном и том же - здесь не суть важно, из чего они исходят - вывод то один.  И если, вдруг мадама почнет читать Блока, то, пожалуй, и еще похвалит - мол, все верно подметил человек, наверное, то же на базар ходит. Сказано: нет пророка в своем отечестве. Но это не означает, что пророк изрекает нечто непонятное, или чуждое окружающим. Христос не говорил того, что люди никогда до него не слышали. Но он сказал Правду! А Правда только одна. А все очень похожие на нее тысячи словес -  ложь. Ложь! И мы купаемся в этой лжи, барахтаемся в океане лукавых подделок, дышим этим воздухом газетно-базарной пошлости, и когда появляется Поэт и произносит слово Правды, то мы отмахиваемся от него как от надоедливой мошки: знаем, слышали, старо… И это не обыватели, не полуграмотная домоправительница, а интеллигенция, люди творчества, властители дум.
(пауза)
 Блок при мне читал эти строки… Столичные интеллектуалы, законодатели мод принялись метать громы и молнии, укорять за разложение и богоотступничество. Блок сидел подавленный. Он не умел защищаться. Поэты вообще не умеют защищаться, предусмотрительно облекать себя в латы и доспехи.
С. Хорошо. Но если  мы признаем истинными грозные пророчества, что именно мы должны делать.
В. Вооружаться. Вооружаться духом и не только ради того, чтобы стойко перенести житейские невзгоды, преодолеть трудности. Нужно научиться верно распознавать и решительно разделять Добро и Зло, Правду и Ложь,  не соблазняться, не позволять себя обмануть. Если этому не научатся люди, наделенные знаниями и талантами, чего ожидать от тех, кто всего этого лишен. С нас и спросится. И за свои грехи и за чужие.
А. Но неужели не обойтись без пророков и их подсказок. Каждому человеку дан разум, каждый в своем роде избран, и имеет право и возможность решать…
В. … решать, что есть добро и зло? Но тогда  у каждого образуется свое добро и зло. И тогда все уничтожается, грани и краски смываются. Тогда по Достоевскому - все можно.
М. Макс, ты  прав и не прав… А как же «Тьмы низких истин нам дороже, нас возвышающий обман». Чем хороша правда, которая пригибает к земле, ломает крылья. И, напротив, обман возвышающий…
В. Маринушка, обман, если и возвышает, чтобы потом низвергнуть с высоты. Чем выше он тебя вознесет - тем страшнее падать.
М. А если нет иной возможности взлететь?
В. А разве ты не чувствуешь иронии в этих строчках. Разве могут быть «тьмы» истин, а сами они – «низкими»?
С. Думаю, вы говорите о разных вещах: Марина о праве поэта творить свою истину, а Макс об отношении поэта к истине объективной…
(раздается бой часов)
А. Бог мой! Мы совсем заговорились: Новый год, господа!  Новый год!!!
С. За 1914-й! Удачи всем нам!
М. За счастье! За нежность, любовь, поэзию!
А. За Коктебель! За наши будущие встречи!
В. (тихо, почти про себя) За первый год, год начала…
С. Начала чего?...
А. (тревожно) Макс, а тебе не кажется, что здесь как-то странно пахнет?
В. В норд-ост здесь всегда так странно пахнет, …
(из-под пола появляются струйки дыма)
С. Кажется, норд-ост здесь не причем.
(все, кроме неподвижного Волошина, тревожно переглядываются)
С. Макс, да это же пожар! Дом горит! У тебя есть ведра? Где они? Внизу?
М. Ты намерен затушить пожар ведрами!?
С. Но что-то надо делать!? Видно уже давно загорелось…
(С., М. и А. срываются с места и выбегают из комнаты. В. остается неподвижен)
М.(заглядывая в комнату) Макс, очнись! Ведь дом сгорит.
(Из-под пола прорываются языки пламени. В. простирает руки над огнем, что-то неслышно и раздельно говорит в огонь. Снова звучит орган. Пламя постепенно затухает, пропадает дым. С., М. и А. возвращаются с полными ведрами и застывают в недоумении. Занавес)


Действие Второе

1 января 1914 года после полудня. Берег моря, припорошенный снегом пляж. Небольшой дощатый пирс. Ася Цветаева и Волошин. Он сидит на перевернутой вверх дном лодке. Ася прохаживается по берегу.

А. Незадолго до смерти отец позвал меня, сказал, что знает о моих семейных неурядицах. Зимой он собирался в Италию - хотел написать книгу об архитектуре древнеримских храмов. Предложил поехать втроем: я, он, Андрюша. Последнее время я часто думаю, что сейчас, будь папа жив, мы путешествовали бы с ним по Италии. Ты же там бывал?
В. (кивает)
А. Я и сейчас представляю, что он жив, где-то рядом, а я прогуливаюсь по берегу ночной венецианской лагуны. Ведь это было так возможно, так близко… И разрушилось, разлетелось вдребезги. В буквальном смысле разлетелось. За несколько дней до его смерти разбились стеклянный шкаф, фонарь в кабинете, две лампы. Это был какой-то непрерывный звон и грохот стекла.  (останавливается) Представляешь, папа умер спустя год после  открытия музея, которому он посвятил всю жизнь, а на сороковой день умер Мальцев - его главный соратник в этом деле. Они ушли, едва успев сделать самое важное.  Есть фотография: они стоят на ступенях музея - словно эти ступени их предел, долгожданный берег, к которому они, наконец, пристали.  И это выражение его лица в гробу - довольства, почти радости.  До последнего он ни разу не заговорил о смерти. Ушел без священника, хотя был религиозен. Значит, действительно не понимал, что умирает... (оборачивается к В.) А ты веруешь в бессмертие души?
В. Верую.
А. А я не верю. И знаю, что если я умру или себя убью — меня не будет больше. Никогда и нигде.
В.  Вот ты и разочаруешься. Потому что останешься такой же, как при жизни. И муки, которые ты несла в себе — продолжатся...
А. Ну, об этом можно спорить всю жизнь, и спорить бесплодно. Потому что никто из живых мне не докажет, что смерти нет.
В. Совершенно необязательно спорить целую жизнь, Ася. Гораздо проще — поговорить с людьми, которые это достоверно знают.
А. То есть?
В. Которые были по ту сторону, в другом мире, и вернулись назад.
А. Вздор. Я бы сочла, что либо этот человек, либо я сошли с ума. Потому что для меня главное — разум. И весь мир стал бы вверх дном в ту минуту...
В. Так и должно быть. Наступает момент, когда все, во что ты верил до сих пор, рушится, встает вверх дном. Будет полное перерождение, абсолютное. И затем — не забывай, Ася, что есть люди, чья миссия есть миссия отрицания. Бунт. Однако бунт может быть ближе к Богу, чем вера. Христос говорил, что в Царствии Небесном больше радуются одному обращенному грешнику, чем девяносто девяти праведникам...
А. (забравшись на пирс) О, это очень тонкая мысль! Еще бы! Девяносто девять глупцов или один умник? Приятно заполучить умника. Да еще такого, который отрекся от своего разума — уж он-то глупец навеки, никогда не возмутится, никуда из рая не уйдет. А проповедовать-то как будет... (простирает руки к морю, изображая проповедника)
В.  Ася, дай договорить. (встает с лодки) . Суть в том, что и грешник и святой  стремятся к одной цели, только путь грешника к Богу труднее, чем путь святого. Непокорность —  самое сыновнее чувство. Непокорные вместе с Творцом творят мир. В твоих словах я вижу отношение к Богу, как к высшей и чуждой силе, которая смеет тебе приказывать. Но есть другое отношение к Богу. Чувство Бога в себе, когда я сам —  бог.
(после паузы, изменив тон,  словно устав философствовать, лукаво)
 Но божество мое проголодалось.
А. Макс, теперь я лучше понимаю: почему от тебя убежали собаки. Ну, так давай вернемся в дом, насытим твое чрево.
В. Да нет, обойдусь. Поголодать полезно. А вот, что надо бы сделать - зайти к Юнге, поздравить любезного соседа.
(появляются Марина и Сергей)
М. Пытались в саду играть в снежки. Но снега так мало. Пока ехали сюда, казалось, метель намела целые снеговые горы. И куда все исчезло…
В. Новый год слизал.
А. Вернее Макс с голодухи.
С. Между прочим, пока вы прогуливались, приходил печник. Оказалось, печь от пола вместо фундамента отделял один слой кирпича. И представьте, что он еще сказал: «Если в первый день Нового года случился пожар, значит, весь год гореть будет». Это прямо к нашему вчерашнему разговору о пророках и пророчествах.
М. Да, Бог с ними с пророками. Вчера Макс явил нам подлинное чудо. Скажи нам кудесник, любимец богов, как тебе удалось заговорить пламя?
В. (неохотно) Что тут скажешь… С огнем у меня давние отношения. Однажды  в гостях я стоял возле гардин - и, представьте, они зажглись в моих руках. Пришлось соврать про спички. Я устыдился этого феномена, как человек, которому слишком  везет в карточной игре, смущается, не сочтут ли его шулером. Тогда зажглось, теперь погасло. Почему? Право - не объяснить.
А. (видя смущение В.) А у Марины новое стихотворение.
В. Так что же ты столько времени молчишь. Маринушка! Не томи!
М. Хорошо. Хотя бы предпочла дальше пытать Макса. Стихотворение написано пятого дня. Посвящается генералам двенадцатого года. Ася!
(М. и А. встают рядом, читают вдвоем в унисон)
Вы, чьи широкие шинели
Напоминали паруса,
Чьи шпоры весело звенели
И голоса.
И чьи глаза, как бриллианты,
На сердце вырезали след -
Очаровательные франты
Минувших лет.
Одним ожесточеньем воли
Вы брали сердце и скалу, -
Цари на каждом бранном поле
И на балу.
Вас охраняла длань Господня
И сердце матери. Вчера -
Малютки-мальчики, сегодня -
Офицера.
Вам все вершины были малы
И мягок - самый черствый хлеб,
О, молодые генералы
Своих судеб!

В. Браво!
М. Это я посвятила Сереженьке.
(подходит к С. обвивает его сзади руками, тот вежливо отстраняется )
С. Слышал забавный анекдот: когда готовились к столетию Бородина, устроители торжеств решили разыскать очевидцев тех событий. И вот нашелся древний старец, который якобы видел самого Наполеона. Помните, спрашивают, дедушка, Буонапартия? Помню, отвечает, как же не помнить! И вот наступило празднество, гремит парад, вокруг блестящая публика; самого Николая подводят к деду. - Ну, что мол, старче, видел Наполеона, какой он из себя был, рассказывай. - Как же не видывать, государь, видал супостата - роста высоченного, бородища по грудь, как сажа черна…
В. Бородища? (смеется, после паузы) Мы с Асей собирались к Юнге. Поздравим соседей, заодно проведаем животных.
М. Идите, Ася, мы задержимся.
(Волошин и Ася уходят)
С.  (выходит к рампе, которая обозначает береговую кромку. М. становится за ним, слышен шум волн). Никак не привыкну к морю. Наверное, это и невозможно: ему не дано стать обыденным, повседневным. В доме деда я часто уединялся с томиком Пушкина. Помню   кожаный переплет. И эти строки. Никогда не виденное море вставало передо мной - то тихое и голубое, то бурное и мрачное. Я бредил им, мечтал узнать «его брега, его заливы, и блеск, и шум, и говор волн». И когда достиг его берега, встретил тебя.
(только теперь оборачивается к Марине)
М. Быть может, мы встретились на этом самом месте. Зимой все так переменилось - ничего не узнать.
С. Нет. Кажется, это было ближе к Карадагу. Мальчик и девочка. Разноцветные камушки, которые они собирали. И взгляд этих глаз, который все решил.
М. Нет, этих, этих, этих! (целует его в глаза)
С. Ты  дух морской стихии, то покойной, то мятежной… Но всегда близкой и желанной. (обнимает Марину)
М. Два года! Два с половиной года счастья, которое мы заслужили больше всех прочих. Разве  ты думаешь иначе?
С. Да, это счастье…
М. Родной, но почему нам так хорошо, когда мы вдвоем, и бывает так трудно, когда рядом самые хорошие и близкие люди на свете. Ты раздражен, дуешься на меня…
С. Милая… Ты все время пытаешься водрузить меня на какой-то пьедестал, нацепить лавровый венок…  (отстраняется) Марина, тебе нужен герой! И, черт возьми, самое любопытное, мне нравится, да нравится красоваться на этом пьедестале, когда ты – и только ты - смотришь на меня. (забирается на лодку, словно на пьедестал) Но когда вокруг другие, завеса спадает. Я вдруг понимаю, насколько глупо, смешно выгляжу. Фигляр, жалкий самозванец, который притворяется царевичем. (спрыгивает на землю)
М. Да, мне нужен герой. Единственный. Несравненный. Рыцарь, палладин…Нужен. Но и тебе нужна героиня. Потому что мы сотканы из другой материи, чем иные. Будем верить в себя и друг в друга. И разве не в этом волшебство любви, когда в ее свете происходит преображение любимого. 
С. (иронично) И что же остается делать самому преображенному?
М. А разве ты не жаждешь стать героем. Скажи честно. Помнишь, как в Германии ты разбудил меня и рассказал про сон, в котором от тебя исходил свет, в котором ты получил частичку силы, чтобы сделаться пророком, святым, гением …
С. Я уже забыл, а ты помнишь.. Но это же сон, всего лишь сон.
М. Не приснится того, о чем не думаешь, чего не желаешь.
С. Марина, милая, милая, но если судить о нас по фантазиям и грезам, что же остается от живого человека. Кто его полюбит?!
М. …Ага… «Полюби меня со всеми моими слабостями» - вот ты о чем. Но, это обманный путь, Сережа. Любить слабости, все равно что удобрять сорняки и тем губить цветы. Сад зачахнет.  И человек погибнет. Нет, по мне лучше превозносить достоинства. (неожиданно игриво) А почему бы тебе не полюбить мои слабости. А какие, между прочим, у меня слабости. Назови и расскажи, как ты их любишь! Сереженька! Какие у меня слабости. Или у меня их нет? И я совершенна?!
С. (широко улыбаясь) Ты совершенна! Ты неизменно прекрасна как это переменчивое море!
М. И ты совершенство. Ты мой герой, и никто в этом меня не разубедит, никто не разочарует...
(жаркий поцелуй, появляются Ася и Волошин)
А. (извиняющимся тоном) А у Юнге темно, тихо. Мы даже не рискнули подойти близко. Вдруг зачуют собаки, поднимут лай, а они еще не вставали.
М. Что-то меня зазнобило. И Сереже нельзя быть долго на холодном воздухе. Нам пора в дом.  (Марина и Сергей уходят)
А. Неловко получилось. Кажется, они разговорились о чем-то очень важном. А последнее время все чаще ссорятся. Не дай Бог, совсем рассорятся. Как  я в прошлом году  -  с Борисом. (задумчиво) Какая-то напасть… У меня холод на сердце, полная бесстрастность к человеку, без которого, казалось, совсем недавно жить не могла. Когда осенью здесь гостила Маргарита, ты  испытывал что-либо подобное? Переживал?
В. Ничего. Только вспоминал…
Здесь все теперь - воспоминанье
Здесь все мы видели вдвоем
Здесь наши мысли, как журчанье
Двух струй, бегущих в водоем

А. Значит только воспоминания?… Только это остается.
В. Когда мы вместе бродили по парижским музеям, это была одна жизнь. Чудесная жизнь. Но не супружество - соратничество. Когда поселились вместе, ее родные подняли  целую бурю: за кого вышла: богема, разврат - девушка из  почтенной семьи, ушла к этому ужасному человеку. Даже горничные рыдали над судьбой бедной барышни - я им представлялся полной противоположностью их мужскому идеалу. (пауза, отсутствующим голосом) Но главное наверное не в этом. Мы ведь никогда не были мужем и женой с Марго… Такой вот ужасный разврат… Увы, женщинам моя сущность надоедает очень скоро, и остается раздражение. У меня же трагическое раздвоение: когда меня влечет женщина, когда духом близок ей — я не могу ее коснуться, это кажется мне ….кощунством… А Маргарита… Она всю жизнь мечтала иметь бога, который держал бы ее за руку и указывал, что следует делать, куда идти. Я им никогда не был и не стремился быть. Бога надо искать ни на небе, ни в окружающих, а  в себе самом и для себя. Я отдал Марго другому человеку. Она почитала его всезнающим и всемогущим, но и они не были счастливы. Счастливы равные.
А. И этот печальный опыт подвигнул тебя ответить соболезнованием на извещение Марины о свадьбе с Эфроном… Или все-таки ревность?
В. (чуть смущенно) Ну, во-первых, уверяю тебя, не ревность. А во-вторых… На моих глазах расходились люди, прожившие вместе 20-30 лет.  Супружеские узы в наш век настолько ослабли, что рвутся от любого сильного движения, как гнилая веревка. Современный человек стал слишком индивидуалистом. Как только возникает угроза его индивидуальности, он легко жертвует самым близким человеком. Причем, под индивидуальностью может подразумеваться все, что угодно, к примеру, невинная привычка вздремнуть после обеда.
А. Значит, ты лукавил. когда писал, что Сергей и Марина слишком настоящие, для такой лживой формы, как брак. Дело не в лживости брака, дело в них самих, в нас. 
В. Ты знаешь, что и мама очень сожалела об их свадьбе.  Жалела, прежде всего, Сережу, который бросил гимназию, ничем не занимается. Она боялась, что Сережа скоро наскучит Марине, она бросит игру с ним в любовь.
А. Игру? Но как отличить где любовь, а где игра. Неискренность, фальшь? Но разве Сергей и Марина лгут друг другу. Значит, я и Борис были фальшивы.
В. Дело не только в наших изначальных порывах - они могут быть самыми нежными и искренними.
А. (задумчиво) Перед нашей свадьбой с Борисом, я попросила у отца благословения. В сущности, и без этой формальности брак состоялся бы. Но я настояла. Отец смутился, я даже тогда поцеловала ему руку. Все это было искренним с моей стороны, а теперь кажется, что я вовлекла его в нечто фальшивое и скоморошное. Так стыдно!… Ладно, перестанем об этом!…  (меняя тему) А, между прочим, почему же меня ты не отговаривал  от замужества. Или твой взгляд на узы Гименея переменился?
В. (смеясь) Ты хочешь, чтобы я превратился в профессионального браконенавистника?! Выискивал в газетах объявления о помолвке и засыпал женихов и невест грозными предостережениями? Рисовал перед ними ужасные картины  совместного будущего?
А. Нет, Максимилиан Александрович, значит, вы все-таки ревновали! Все очень просто. Просто как снег.
В. (возмущенно машет руками) Если говорить серьезно…
А. (игриво) Серьезно?…
В. (не принимая тона, горячо) Да, если говорить серьезно - дух века отравил наши поколения отвлеченным взглядам на естественные начала человеческих отношений. Еще Гете говорил, что идеальное отношение к женщине, в конечном счете, приводит романтиков в публичный дом.
А. Господин Волошин, неужели и вы?… (с деланным ужасом закрывает лицо ) Это чудовищно!
В. (не замечая ее колкостей, старается продолжать) И эта отрава распространяется на все окружающее. Чем меня так привлекает готика -  первозданной цельностью, которую утратила современная культура. А ведь это зеркало, в котором отражается и преображается мир; зеркало, которое дробиться на все более мелкие кусочки.
А. Максинька, ты далеко забрел. И стоит ли сетовать на время. Так ли уж все меняется.
В. (успокаиваясь) Ну, конечно, - сейчас ты примешься цитировать Экклезиаста.
А. Ошибаешься: совсем даже не Экклезиаста, а Цветаеву-Эфрон, Марину свет Ивановну.
В.Извольте, сударыня.
А. И так же будут таять луны
И таять снег,
Когда промчится этот юный,
Прелестный век.   

Марина написала в Сочельник.
В. (задумчиво) Прелестный век…
А. Макс, прошу: давай обойдемся без размышлений о грядущем. Хватит пророчеств!…
(появляется Сергей)
С. Хватит пророчеств! У нас на них не осталось времени. Прибыл Адам и торопит в путь. Дорога очень скверная и до сумерек нужно вернуться в город.
А. Господи, как пролетело время! И как жаль расставаться!
В. Что ж поделаешь, вперед, друзья.
 С. (запевает)
 Из-за острова на стрежень,
на простор речной волны,
А. (подхватывая песню) 
Выплывают расписные …
Макса …быстрые челны.
(уходят со сцены, песня, удаляясь, продолжает звучать)
С. На переднем сам Волошин…
с огроменной бородой…
А. Как у Наполеона!
В. Свадьбу шумную справляет
с персиянскою княжной
А. и С. Позади он слышит ропот:
     «Нас на бабу променял!»
В. Эй, заткнитесь, обормоты
     Я и сам от ней устал!
(смех, все хором)
       Эй, заткнитесь, обормоты,
        Я и сам от ней устал…
(занавес)


Действие третье

Позднее утро. Гостиная в дачном доме. В центре большой овальный стол. Стулья приставлены к столу. Два кресла-качалки. У одной стены буфет, у другой камин, на нем радио, играющее бодрые марши. За окном сосны. Рядом железная дорога - слышны проезжающие поезда. Сергей сидит в кресле-качалке. Механически смотрит в газету, но не может сосредоточиться, чтобы что-либо прочесть. Он подавлен.  Входит Марина, садится на второе кресло, закуривает. Ее настроение постоянно меняется - от мрачной апатии до лихорадочного возбуждения, даже веселья. Длинная пауза. Они не смотрят друг на друга.

М. А где все?
С. Дети возятся на участке. Николай уехал в город. Нина у брата в больнице.
М. Пустота… Какая непривычная пустота. А кто же слушает это? (указывает на радио)
С. (делает неопределенный жест)
М. Дивный дом: буржуйский камин, советское радио, буржуйский паркет  и вполне пролетарское отсутствие водопровода. (встает, выключает радио, садится)
…Да… Тишина еще ужаснее, чем эти слоноподобные звуки.
С. (осторожно) Сегодня - твой день…
М. Мой день – Иоанн Богослов. Никогда не приму григорианское календарное плебейство. A propos. Большевики ввели новый стиль, а свою революцию оставили октябрьской. Значит, сами они  догадываются о священном смысле дат и чисел,  о силе в них заключенных.  А я вынуждена менять сентябрь на октябрь. Впрочем… У жены белогвардейского офицера и у жены агента НКВД должны быть разные даты рождения. Все правильно. Будем считать, что ты меня поздравил. Благодарю. И оставим это. (переменяя тему, торопливо) Ты что читаешь? Газету? Есть хорошие новости, не про войну?
С. (с некоторым облегчением хватается за газету, зачитывает). «Коллектив Аральского солетреста почти на 3 месяца раньше срока выполнили годовой план добычи и отгрузки соли».
М. А соли не мешало бы прикупить.
С. «В кузнечно-термическом цехе Ижевского металлургического завода работает кузнецом комсомолка товарищ Мошкина. Она отковывает сложнейшие детали для точных машин и систематически выполняет норму на 240-250 процентов».
М. Бедная девочка. Или счастливая?…Все-таки 250 процентов. Сис-те-матически.
С. Завтра на могиле Брюсова состоится траурный митинг под председательством Асеева. Кстати, он в восторге от твоих стихов…
М. (рассеянно) Кто, Брюсов? Ах, извини, продолжай…
С. Учреждена премия имени Горького за лучшее драматическое произведение.
М. Напиши пьесу о комсомолке Мошкиной. Кузнеце, кузне’чихе или кузнечи‘хе?…Могу даже предложит название. У Горького было «На дне», а у тебя будет «На вершине».
С. Есть стихотворение.
М. О чем же?
С. Называется «Пастух Михась»
М. Большевистская пастораль?
С. Что-то в подобном роде. О том, как тяжело жил Михась  в панской Польше, как он с радостью встречает советские войска и спрашивает, с ними ли Сталин.
М. А он с ними?…
С.«Он с нами! Здесь!», - сказал танкист, -
Он всюду, где народ!».
И ветер взял газетный лист
И дунул в разворот.
И ветер «Правду» развернул
И Сталин руку протянул!

М. И кто же сочинил это?
С. (заглядывая в газету) Михалков. Сергей Михалков.
М. (без тени иронии) Он верно тайный язычник.
С.(недоуменно оглядывается) Почему?
М. (пожимает плечами) Одухотворяет силы природы: ветер дунул, развернул,
протянул…
С. (снова заглядывает в газету, но почти тут же отбрасывает, встает, подходит к окну, смотрит на улицу, говорит сдавленно) Я вчера был в Москве… Пытался навести справки об Ариадне…Многих обошел. Вернулся поздно… Но… Бесполезно. Все бесполезно. Ничего не могу сказать ободряющего. На данный момент.
М. (отстранено) Когда Алю увозили, она еще отшучивалась. И даже не попрощалась. А дворник сказал: «Долгие проводы – лишние слезы». Так трогательно получилось. Трогательный этот дворник.
С. В Москве на меня смотрели как на живого покойника: хотя и по-разному - одних живой покойник пугал, в ком-то даже вызывал участие. Другие смотрели с любопытством, прикидывали - каково быть  в этой шкуре. (пауза, вполоборота) Я написал письмо Берии о том, что Ариадна ни к чему не может быть причастна. Пока известий никаких.
М. (прислушиваясь)… А что это за железное лязганье на улице?
С. Лязганье?… (вновь поворачивается к окну) Я подвесил  на турнике физкультурные кольца для Мура, а ветер их сталкивает. Сильный ветер с самого утра… (оборачивается к ней, с отчаянием) Марина, ну что я могу сделать! Что!!!
М. Ничего страшного. Пускай звякает. Это всего лишь ветер. Ветер дунул… Когда-нибудь он стихнет. (неожиданно оживляется) Сергей, когда ты приезжаешь туда - на Лубянку, ты показываешь постовому свое чекистское  удостоверение, да?
С. (не понимая) Да, конечно…
М. А там в этом мандате твоем стоит твоя новая … фамилия? Верно?
С. Да.
М. Твоя новая фамилия - Андреев?! (почти радостно)
С. (неохотно) Ну, это не то чтобы новая фамилия…
М. (хохочет) А, помнишь, я где-то писала по поводу того, что Боря Бугаев стал Андреем Белым. Мне казалось поэт, сделав подобный шаг, должен разрываться между нареченным Борисом и созданным Андреем. Взять псевдоним -  сознательно отречься от отчества. И не только от отца, но и от святого, от всех корней. Полная  безнаказанность и одновременно беззащитность маски.  И вот отныне ты - Андреев. Не Эфрон - Дурново, а товарищ Андреев.
С. (в отчаянии) Марина!...
М. (продолжая свою мысль). Нам меняют фамилии, меняют дни рождения, меняют страны, жилища. Мы как листья, оторванные от ветви бурей - нас несет по воздуху, болтает как эти железные кольца - трень-трень…
С. Марина, если можешь, - прости меня! (встает перед ней на колени)
М. Зачем это, Сережа? Зачем?! Бог с тобою!  Разве я тебя в чем-то виню?
С. Пусть так. Ладно. Я виню себя! Во всем происходящем. И никогда не смогу себя простить. Понимаешь?! Но мне необходимо твое прощение.
М. Давай лучше оставим этот разговор. (встает, принимается ходить)
С. (встает, отчаянно)  Очевидно, я заслужил равнодушие, презрение и даже более худшее. Пусть будет так - не прощай. Я все равно скажу. Столько передумано за время после ареста Али. Я должен высказаться. Пусть сбивчиво - сейчас не до складности.  Завтра, через неделю, месяц - меня все равно арестуют, это уже совершенно ясно. (лицо Марины болезненно передергивается, она садится, снова закуривает) Придется таиться, изворачиваться, лгать. А пока есть возможность, надо говорить правду. Или, по крайней мере, постараться. Только вот с чего начать, с чего?… (пауза) … Тогда с самого начала… Но где это начало? Хорошо, начну с  весны 18-го. (выходит на авансцену, говорит в зал, звучит военный марш, который постепенно удаляется) В Новочеркасске я вступил в Добровольческую армию. Макс написал тогда, что бороться с оружием в руках - не мое дело. «И за что драться теперь?», - спрашивал он. Я ответил, что не разделяю его мрачного взгляда. А что еще? Я же знал, что Максу с его безбрежным пацифизмом любой аргумент покажется неубедительным. 
М. (кивая головой) Бедный Макс! Даже его мудрая матушка ставила тебя в пример, когда ты засобирался на германский фронт - «Погляди, Макс, на Сережу, вот - настоящий мужчина! Война - дерется. А ты?». А он не желал стрелять в германцев, тем более -  благословлять стрельбу по своим.
С. Но тогда в Новочеркасске я считал себя правым, полагал, что Макс в коктебельском уединении просто не понимает, что оставаться над схваткой нельзя, что надо делать выбор. И вот уже в эмиграции, когда взялся за книгу о Белом движении и стал разбирать свои записи, передо мной вдруг снова встал тот самый максов вопрос: «Ради чего!?». Ради генералов, которые заставили царя отречься, которые с Керенским разваливали армию, открыли дорогу большевикам, а после объявили им войну? Ради движения, которое не удосужилось внятно объяснить, во имя чего  борется? И вот тогда я нашел, как мне казалось, ответ: ради Родины. Родины как идеи... Не «федеративной» или «самодержавной», или «республиканской», или еще какой.... Родины, за которую умирали русские во все времена. Здорово, не правда ли? Но раз Родина абстрагируется до идеи, отсюда лишь шаг до принятия любого режима, который Родиной управляет.  Я сам захлопнул за собой дверцу ловушки. (пауза, поворачивается к Марине) Помнишь мой рассказ про чужой поезд? (за окном нарастет шум приближающегося поезда)
М. Помню, Сережа. Помню. Про забитую обезумевшими людьми станцию, когда чудом втискиваешься в вагон и  вдруг со смертным ужасом осознаешь, что в роковой суете попал  не в тот поезд... Что твой состав ушел с другого пути, а обратного хода нет — рельсы разобраны. Обратно, можно только пешком — по шпалам — и так всю жизнь.
С. Все верно. Мне казалось, что я без всякой надежды бреду по шпалам, и вдруг происходит чудо – настигаю свой поезд, но когда, облегченно вздыхая, оглядываюсь вокруг, сознаю, что опять ошибся и это уже неисправимо, это навсегда  и новое чудо невозможно. И, мне кажется, я ухватил кончик нити, я разгадал причину этого бесконечного кошмара. Наша болезнь – я говорю наша, потому что подобных мне десятки и сотни и тысячи – так вот, наша болезнь – идеализм, когда мир отвлеченных идей ближе и дороже реальной жизни. Это порча, зараза, которой мы отравлены с самого рождения, которой были отравлены уже наши родители. Моя мать поменяла положение дочери генерала на судьбу революционерки – на нищету и лишения.  Прежде я неизменно восхищался ее подвижничеством. Но что знала она о жизни,  умела ли ценить то, что ее окружало, делая решительный шаг. (пауза, звучит вальс) После смерти деда мы переехали в его дом. Настоящее дворянское гнездо: зала, с двумя рядами окон, колоннами и хорами; стеклянная галерея; зимний сад; портретная; расписные потолки; полукруглые окна. Сад с кустами сирени и жасмина, гротом и беседкой, в разноцветные окна которой весело било солнце. Для меня все это - милое, волшебное прошлое.  А для мамы? Почему она так легко рвала все связи с этим миром; когда другого попросту не знала… Отец – честный, благородный человек, но он же … убийца, душегуб. А ведь когда на такое идет чистый человек; идет из благородных побуждений – он омерзительнее разбойника, убивающего ради наживы.  И вот я пошел по его стопам.  Пусть, я не нажимал на курок, но что от этого меняется. Что?...
М. (подбирая слова) Сергей,  мы, наши близкие, попали в беду, мы грешны, но суть не в этом, а в том, что мы проиграли…
С.  Марина, в том то и суть: невозможно играть со злом и выиграть.  Вот в чем правота Макса. Он не ушел от выбора – он сделал верный выбор: не играть на стороне зла. Белые, красные, зеленые, правые, левые, центристы, коммунисты, антикоммунисты, демократы, либералы, консерваторы -  все это многоликое, многоцветное зло. На любой вкус – чтобы заманить в западню как можно больше людей, чтобы никого, никого не пропустить. Ты можешь разочаровываться, менять убеждения, лозунги, знамена, переходить из одного лагеря в противоположный, быть прожженным циником или праведником, искать идеалы, предавать их, но оставаться на стороне зла к его великому удовольствию. От зла надо держаться подальше. Или бороться с ним, но бороться и победить можно только, различая истину и ложь, свет и тьму. Только для такой борьбы идеалист фигура обреченная.   
М. Хорошо. Пускай… Мне не стоит об этом судить. Ты говоришь: идеализм – беда, порча.  Возможно.  Я существую, поскольку пишу, творю свой мир, в котором законы устанавливаю я. Я человек слова, но ты человек действия. Если Макс поступил верно, это не значит, что ты ошибся. Ты другой. Ты не в состоянии бездействовать, стоять в стороне. (распаляясь) Ты думаешь, я ничего не замечала, что в последние годы во Франции ты все теснее сходился с большевиками, что вы замышляете темные дела, что у нас, откуда не возьмись, появляются деньги. Полагаешь, я ничего не замечала, или настолько равнодушна.  (задумывается) Хорошо - пусть даже равнодушна! Но как я смела вмешаться, с какими мерками могла судить тебя, поощрять или препятствовать.  Я чувствовала, что вслед за тобой мы сползаем в пропасть, но и тогда не знала - есть ли у нас иной путь. Я до дна испила свою чашу. После твоего провала и бегства в Россию, наша жизнь превратилась в ад. Когда я пришла на похороны Волконского, мне никто не подал руки. Все сторонились словно от прокаженной. Я не стремилась возвращаться сюда, где все чуждо и враждебно. Ты не оставил нам выбора – но был ли он у тебя. Потому я не смею судить. Не смею.
С. Человек действия… Смешно! Это ты сделала меня таким. И по праву  можешь гордиться своим творением – чахоточный юнец совершал переходы по 65 верст в сутки, три месяца спал по три-четыре часа, похоронил почти всех боевых товарищей. А ведь они большей частью кадровые военные, прошли германскую… А выжил мечтательный интеллигент, позавчерашний гимназист. Благодаря тебе я погрузился в кровавый кошмар, и благодаря тебе вышел из него невредимым. Благодаря вдохновению, силе, которую ты в меня вдохнула.
М. Полагаешь, все это выдумала я? Не приписывай мне подобных подвигов. И не принижай себя. Нет, это все уже жило  в твоей душе, таилось до поры, я просто разглядела то, чего не замечали окружающие и ты сам.
С. (с горькой усмешкой) Во мне действительно многое таится, сам порой не ожидаешь от себя иных фортелей. Как тебе такой, к примеру…Помнишь Андрея Владимировича Соллогуба? Того самого, с чьей дочерью дружила Аля. Так вот знай: я пытался завербовать его, а когда он категорически отказался, написал письмо директору банка, где он служил, разумеется, анонимное, где изобличил Соллогуба как агента НКВД. Это качество ты во мне открыла? И оно ждало своего часа... Soit dit en passant. Готов поведать тебе множество подобных занимательных историй!
М. (пожимает плечами)  Тебе известно мое глубочайшее отвращения к политике. Политика и все, что с ней связано - грязь. Когда барахтаешься в грязи, не велика ли разница – с какого бока больше испачкаешься. А большевизм был мне отвратителен и в 17-м, когда ты боролся против него, и в 37-м, когда ты боролся за него. Когда вы с Алей рвались в Совдепию, и ждали от меня «прозрения». И снисходили к моей отсталости. Как же я благодарна за вашу снисходительность.
С. Было не так.
М. Именно так. А я давно прозрела. Свобода, равенство, братство - удел немногих, и когда меня уверяют, что ими можно облагодетельствовать всех и каждого, налицо либо чудовищное заблуждение, либо наглый обман. Между тем, я встречала среди большевиков немало порядочных людей. Это к разговору о вине и прощении. Ты никогда не задумывался над тем, что Дон Кихот своими поступками только вредил тем, кому спешил помочь. Только кто в том виноват – Дон Кихот или условия, в которых он существует.  Нелепые последствия его благородных порывов обличают нелепость мироустройства, но не нелепость благородства.
С. Допустим. Ну, а если бы Дон Кихот стал замечать нелепости этого мира, - перестал ли он быть благородным, перестал бы совершать благородные поступки? Уверен, что нет. Только в подобном случае они принесли бы пользу, а не вред. Чистые помыслы и порывы  сами по себе, наверное, заслуживают похвалы, только древо узнается по плодам. Одно дело книжные герои, другое – живые люди с их болью и отчаянием. Одно дело страдать самому, другое – когда из-за тебя страдают близкие. И если мои прежние взгляды и дела только увеличивали зло на земле, что за доблесть сей факт скрывать, оправдываясь чистотой помыслов.
М. Ты так много говоришь об умении изобличить зло, о борьбе с ним, а кто в состоянии провести химический опыт – разделить белое и черное, истинное и ложное. И все ли так однозначно. Разве темное не способно делать добро, и наоборот?  Бог сделал своего любимого ангела князем мира сего. Не передал ему власть над живущими - вовсе нет. Власть он оставил себе – а падшему ангелу дал возможность заступаться за людей, таких же, как он - падших и отверженных, отверженных благодаря несправедливому устройству этого мира.  Не ему целуют на кресте насильственной присяги, не им благословляются бойни. И не он в ответе за то, что мир всегда был и остается враждебен человеку, обреченному здесь на вечное одиночество. И то страшное и несправедливое, что произошло с Ариадной, с нами, Асина ссылка – разве не тому подтверждение.
С. (разводит руками) Превосходно…По-твоему, выходит, что виноват  Господь Бог. Не я, не ты, и даже не Берия со Сталиным.
М. Сергей, напоминаю, что это ты, ищешь виноватых, сажаешь себя на скамью подсудимых. Зачем? Таким путем не отыскать истину. Только бередишь раны.
С. Ты права…  Но существует же первопричина несчастий, либо все происходящее с нами, с Россией – бессмыслица, игра слепого случая!?  Впрочем, я не рассчитывал найти ответ. Мы кружимся в водовороте и не испытываем ничего, кроме ужаса, и не видим никого, кроме таких же, как мы, пытающихся остаться на плаву. Может столетие спустя хладнокровный исследователь разложит все по полочкам и сделает верный вывод. Но не мы. И не сегодня или завтра. Chaque chose ; son temps. Прости, если я тебя невольно задел.  Меньше всего, хотелось бы причинять боль. Вокруг нас и без того так много боли.  (пауза. С, достает со шкафа книгу) Я тут приберег для тебя - ко дню рожденья.
М. Чудесно! Спасибо! Гете. «Эгмонт». Ты меня балуешь: на День ангела – Эккерман, сегодня – «Эгмонт». Тысячу лет не перечитывала. Видно только из типографии. Какое смешное слово (читает по складам) «Укр-гос-нац-мен-из-дат». Название издательства? Чудесно. (листая книгу) Снова этот железный звук… Сережа, будь добр, принеси мне пальто. Зябко.
С. Может лучше растопить камин?
М. Нет, не стоит. (Сергей уходит)
М. (откладывает книгу)…Как же надоел этот кандальный звон… (включает радио, которое передает выпуск новостей, звучат голоса дикторов)
Президиум Верховного Совета СССР ратифицировал советско-латвийский пакт о взаимопомощи, заключенный в Москве 5 октября.
….Вышло в свет одиннадцатое издание книги Иосифа Виссарионовича Сталина «Вопросы ленинизма». Первые сотни тысяч экземпляров книги уже поступили  в продажу. Тираж одиннадцатого издания книги «Вопросы ленинизма»  - четыре миллиона экземпляров.
(еще звучит это сообщение, как другой диктор начинает читать новое, включаются все новые голоса, которые торопятся сообщить свои новости сначала на русском, затем на различных языках, пока все они не сливаются в бессвязный вой. Звяканье физкультурных колец усиливается и вырастает в колокольный звон…)
Берлин. Сообщение верховного командования германской армии. Продвижение к границе государственных интересов проходит планомерно. По последним данным среди остатков польских войск капитулировавших у Коцка, германским войскам сдались 2 командующих дивизиями, 1255 офицеров, 15600 унтер-офицеров и солдат.
Париж. Агентство ГАВАС передает, что вчера было отмечено общее оживление на всем фронте от Рейна до Мозеля. К боевым действиям патрулей и небольшим атакам защитников линии Зигфрида со вчерашнего вечера, несмотря на продолжающуюся плохую погоду, прибавилась артиллерийская стрельба с обеих сторон на многочисленных участках фронта.
        Брюссель. Местные газеты помещают следующее описание германских пловучих мин: «Германские пловучие мины имеют сферическую форму. Снаружи у мины имеются стеклянные трубки, наполненные серной кислотой. Если при ударе какого-нибудь предмета о мину серная кислота попадает на электрические элементы, вызывая появление тока, создающего взрыв. Чтобы обезопасить выброшенную на берег мину, достаточно отвинтить стеклянные трубки».
Китай. Десантные японские войска, продвигающиеся из провинции Гуандун к провинции Гуанси в направлении к Нанькину, встретили решительное сопротивление китайских войск, которыми командует генерал Бай Цзун-си. Ожесточенные бои происходят около Сяодуна. Не выдерживая натиска китайцев, японцы отходят к Фанчэну.  Севернее Самшуя продолжаются бои около Лубао. В этих боях японцы потеряли 200 человек.
Лондон. Агентство Рейтер сообщает, что,  по сведениям английского министра финансов, война обходится Великобритании в 6 млн. фунтов стерлингов в день. Вооружение и содержание дивизии, находящейся на фронте, стоит почти в два раза больше, чем в прошлую войну. Стоимость линкора возросла в два или три раза, а стоимость самолета - от 3 до 7 раз по сравнению с 1918 годом. Даже повышенные налоги не в состоянии покрыть и половину этих расходов. (На сцене темнеет. М.становится на колени, закрыв лицо руками. В динамике, перекрывая многоголосье, звучат стихи)
О, слезы на глазах!
Плач гнева и любви!
О, Чехия в слезах!
Испания в крови!
О, черная гора,
затмившая - весь свет!
Пора - пора - пора
Творцу вернуть билет.
Отказываюсь - быть.
В Бедламе нелюдей
Отказываюсь - жить.
С волками площадей
Отказываюсь - выть.
С акулами равнин
Отказываюсь плыть -
Вниз - по теченью спин.
Не надо мне не дыр
Ушных, ни вещих глаз.
На твой безумный мир
Ответ один - отказ.

Занавес

Действие Четвертое.

(Поляна рядом с дачей. Позади покрытые осенней желтизной деревья. Сцена освещена предзакатным солнцем. Слева крыльцо. Прямо по центру ближе к сцене скамья. С краю качели, физкультурные кольца. Веревка, к которой крепится одно из колец, закручена на перекладине, оставшееся свисающее кольцо напоминает виселицу. Волошин появляется из глубины сцены, в одной руке посох, в другой зажаты три кленовых листа. Качая головой, он глядит на «виселицу», подходит к скамье, приставляет посох к спинке, садится на край)
В. (задумчиво смотрит на листья, читает стихи)
     Нет у меня ничего,
     Кроме трех золотых листьев и посоха из ясеня,
     Да немного земли на подошвах ног,
     Да немного вечера в моих волосах,
     Да бликов моря в зрачках...
     Потому что я долго шел по дорогам
     Лесным и прибрежным,
     И срезал ветвь ясеня,
     И у спящей осени взял мимоходом
     Три золотых листа...
     Прими их. Они желты и нежны
     И пронизаны алыми жилками.
     В них запах славы и смерти.
     Они трепетали под темным ветром судьбы.
     Подержи их немного в своих нежных руках:
     Они так легки, и помяни
     Того, кто постучался в твою дверь вечером,
     Того, кто сидел молча,
     Того, кто уходя унес
     Свой черный посох
     И оставил тебе эти золотые листья
     Цвета смерти и солнца...

…Я переводил Ренье в молодости. Мог ли тогда вообразить, что стану бесплотным духом странствовать по земле и вне земли, нести свой посох и только эти золотые листья в подарок. (кладет листья на скамью, обращает внимание на лежащую книгу, берет в руки) «Эгмонт». Любимый Маринин Гете.  Благородный свободолюбивый герой становится жертвой своей слабости и сомнений и погибает, попав в руки жестокого герцога Альбы. Почему Сережа выбрал «Эгмонта»?  Размышлял о своей судьбе? Из подспудного желанья оправдаться перед собой, Мариной? Пожалуй, что так. Зря только они себя мучают, им так немного осталось быть вместе. (не оглядываясь) Ну, вот и Асенька.
(позади в луче света появляется Ася Цветаева. Она не видит и не слышит Волошина)
А. Когда мы все вместе справляли Маринин день рождения? В 16-м? Не могу вспомнить.  Неужели так давно. Тысячу лет назад. Елизавета Эфрон писала, что Сергей и Ариадна теперь живут под Москвой где-то не так далеко от Александрова. Из  намеков следует, что туда же приедет из Франции Марина. Пусть ей там будет хорошо. Почему бы нет! Она вечно страдала от городского шума. Боялась высоты, многоэтажности, толпы, автомобилей, лифтов. Говорила, что  следовало бы родиться на сто лет раньше, и тогда бы она была счастлива. 
В. (качает головой)  Ася не знает, что Ариадна в тюрьме. Сергея арестуют послезавтра, но и об этом она узнает не скоро. О смерти Марины - только спустя два года. Но лучше отсроченная боль, чем горькое бессмысленное всеведение…
А.  Быть может Марина уже приехала, но когда-то дойдет письмо - почта на Дальний Восток идет так долго. Недавно попался на глаза номер «Известий» за август. На первой странице «красный граф» Алексей Толстой славит Сталина и новый счастливый, изобильный мир. Вот бы Максу показать…
В. (пожимает плечами) Алехан всегда был циником. И к его чести, этого не скрывал.  И никогда не грезил о новом счастливом мире и не приближал его явление. Алехан - не трагедия, мелодрама. Сергей - трагедия. Эгмонт.
А. Как замечательно, если они вместе соберутся за веселым дружеским столом. Верно, вспомнят Коктебель, Макса, да и обо мне не позабудут. Как хочется поговорить с Мариной, с Максом. Самонадеянная девчонка, какие глупости я изрекала, как заносчиво спорила о том, что нет Бога, и есть смерть. Голову переполняли скороспелые мыслишки, которыми спешила делиться с мудрейшим Максом дни и ночи напролет. Теперь, когда столько пережито, передумано, пересмотрено, остается держать все в себе.  Даже писать приходиться украдкой на обрывках газет и папиросной бумаги. Да и о чем писать - о ежедневной схватке с лагерным бытом, о стирке тифозного белья, о голоде и болезнях? Или жаловаться на одиночество среди уголовников и солдафонов? Но мне не на что роптать, я сама заслужила тернистый путь. К каждому человеку с момента рождения пристраивается бес, персональный Мефистофель. Он постоянно, ежеминутно возле своей жертвы, неустанно внушает ей темные противобожеские мысли. Я так долго  поддавалась этому наваждению - надо расплачиваться.
В.  Да, Асенька, смерти действительно нет, однако нужно спешить, нужно действовать на земле.  Что от того, что я  невидим и неслышим брожу меж живущими. Бесполезное чудо. Безмолвный, бесполезный свидетель.
А. Последний раз виделись с ними в 27-м. Сентябрь, самое начало. Я приехала в Париж. И надо же - сначала заболели скарлатиной дети, потом слегла и Марина. Сергей еще говорил, что я будто нарочно оказалась в трудные дни рядом. Когда уезжала Марина была еще слаба и не пошла провожать на вокзал. Прощались на пороге квартиры. Улыбка; чинный, бережный поцелуй.  И вот я уже переступаю порог. На вокзале крикнула Сергею: Приезжайте в Россию!  И вот они в России, а расстояние между нами только увеличилось. Вся страна распахнулась как черная пропасть. Господи, опять меня зовут, опять… (свет гаснет, А.исчезает).
В. …Ну, вот и мне пора – они сейчас появятся. (неспешно уходит в глубину сцены)
 М. (выходя из дома вместе с Сергеем) Когда вы с Асей ушли на вокзал, я долго стояла у окна. Все ждала, что увижу ее на повороте - вы должны были там мелькнуть. Но  вы пошли другой дорогой!… Я бродила по нашей квартирке, проливая скудные слезы… Где они были при прощании – ох, уж эта наша цветаевская сдержанность. Когда остальные плачут – стоим как каменные, по каким-то пустякам – взрыв страстей.  А ведь теперь, верно, и не увидимся.
С. Все возможно, все возможно…
М. Потом, когда уезжала в Россию, оказалась на том самом вокзале. Мне стало жутко.  Громадное неуклюжее здание, с зелеными стеклами, страшный зеленый сад, где ничего не растет   «Пошли мне сад  На старость лет…». Не слышат на небесах мое прошение. Вместо сада - этот клочок земли на улице Новый Быт. Новый Быт! Уму непостижимо! Ты же знаешь, как я ненавижу быт, ненавижу бесполезную повторяемость ежедневных забот, которые пожирают время, необходимое для главного. Всю жизнь превозмогаю его иго, а тут еще и новый быт. Почти Новое Бытие, Новый Свет.  Как если бы Колумб нашел в неведомой земле вместо райских кущей то, от чего уплыл - грязный и тесный средневековый город и его обозленных, забитых нуждой и страхом обитателей…  (ее взгляд падает на турник с кольцами, испуганно)
 Что это?
С. Я замотал одно кольцо, чтобы не лязгало при ветре.
М. Господи, как я боюсь этого!
С. Чего?
М. Пустое. А может и не пустое… Я тебе не рассказывала? Как-то после революции в Новый Год собралась компания, взялись гадать по Лермонтову. И, знаешь, какую я себе нагадала строчку? «А мне два столба с перекладиной…». Вот теперь и прикидывай - то ли эти два столба, то ли другие.
С. Не помню. (спеша переменить тему) А как мы гадали на Новый Год  в Коктебеле!
М. Да, да, …красный дракон. Все сбылось… (подходит к скамье, берет в руки листья)
С. Сбываются гадания. Макс же все знал наперед, но стеснялся предстать перед нами пророком и потому цитировал то Библию, то Блока. Ты же сама тогда об этом говорила.
М. (прижимая листья к лицу) Когда я узнала, что Макс  умер в полдень, даже почувствовала удовлетворенность – он ушел в свой час,  когда солнце в самом зените. Макс и в смерти остался  хозяином судьбы, творцом.
В. (из глубины сцены) Я все больше напоминаю монумент самому себе - Макс всезнающий, Макс многомудрый. Хотя как может быть похож на монумент бесплотный дух, витающий в пространстве. (горькая усмешка) Многомудрие и всезнание дух господина Волошина с удовольствием променял бы на возможность помочь хоть малым. Вот если бы дожить, дотянуть до этой бедовой осени, сохранить Коктебель - уголок, чтобы спрятаться и согреться. Могу только подарить листья цвета смерти и солнца.  Впрочем, наверное, это не так уж и мало.
М. (продолжая реплику) Какие мы все-таки разные с Максом: я дух воздуха, он дух земли. Хотя в чем-то схожи - угадываем судьбу. Когда мы  с тобой встретились в Коктебеле на берегу, я же верно загадала: если он найдет и подарит мне сердолик, выйду за него замуж!
С. Я нашел его тотчас же, на ощупь, не отрывая от тебя глаз …
М. (меняясь в лице) Значит и насчет столбов с  перекладиной сбудется.
С. Марина, это нелепость! Мы все подавлены несчастьями; неудивительно, что голову лезут мрачные мысли. (поспешно идет и разматывает веревку с кольцом) Ты привезла тот сердолик?
М. Разумеется, только он в багаже – я же не полагала, что багаж так надолго застрянет. А теперь корю, что не забрала с собой. (снова прижимает к щеке листья) Так хочется его прижать к щеке и почувствовать тепло. Вокруг столько холода. Его тепло разогнало бы холод по углам. Только он далеко. Время разбрасывать камни прошло, а как настало время собирать - сыскать невозможно. Всех пораскидало, все поразметало, засосало в бездонную воронку. И уже не люди - целые страны срываются в пропасть. Вот и Польши не стало. И Чехии. И Францию мы потеряли навсегда. И Германии, той Германии, которую знала с детства - больше не существует.  И Россия для нас пропала. Жили в эмиграции и думали, что есть Родина. Страшная, желанная, непонятная, ясная, разная - но была! Теперь она исчезла.  Вернее ужалась до этой омерзительной дачи и клочка земли вокруг нее. Вот и все. Совсем недавно казалось под ногами целый земной шар,  но ныне он рассыпался и остался лишь крохотный осколок. И тот торчит в сердце зазубриной. Эх, очутиться бы сейчас в Коктебеле, лежать на гальке, слушать прибой и бездумно перебирать разноцветные камушки.
С. Считается, что сердолик – сохраняет от ссор и споров. Похоже на правду. Сколько бы мы ни ссорились, никогда не рассоримся.
М. (как бы не слыша С.) Макс говорил: «Главное наше творение - мы сами». Но чтобы творить себя, надо обладать величайшим терпением жить. Этого терпения у меня не было ни на йоту. Жить я никогда не умела и не хотела, я терялась в жизни, она не устраивала меня даже смолоду.
С. Но ты гений. И твои стихи - твой мир, твоя жизнь. Так всегда было.
М. Стихов больше не будет. Или почти не будет. И, пожалуйста, не разубеждай меня. Этот мир раздавил мой мир. Он, в конце концов, отомстил мне за то, что я его так презирала и чуждалась. Ничего больше не будет. (подходит к скамье и кладет листья на книгу)
С. Но твои стихи читают и будут читать. Значит, твоя поэзия вечно жива и твой мир обречен на вечность.
М.  (пытается раскачаться на физкультурных кольцах) Что мне с того? Пусть я не лишена тщеславия, но создавала свой мир прежде всего для себя, и он существует, пока существует моя способность творить. (спрыгивает на землю) Не утешай меня, Сереженька. Поэт умирает, и его вселенная рассыпается, не склеишь. Что осталось? Мать, любовница. Я незадачливая мать. Видит Бог, я старалась; я любила и люблю. Но… Надо жертвовать всем, без остатка. До последней капли.  Не смогла… Наверное, последнюю каплю я приберегала – не для себя, для стихов. Что еще? Любовница… Был огонь… Я сгорала сама, но согревала ли других? Что еще? Жена, домохозяйка? Если ты уйдешь, умрет и жена, и останется только домохозяйка. Но этого для меня слишком мало, а значит, если ты исчезнешь, следом исчезну и я.
C. У нас сын и дочь. Наверное, мы не самые образцовые родители, но разве мы не любим своих детей и не желаем им счастья. Мы должны жить хотя бы ради них.
М. Не получится… Надо быть честными. Мы, прежде всего, нужны друг другу. Разве это наша вина? Нет, не вина и не беда – наше счастье. Любовь – счастье. И его мы сотворили сами. Значит, мы не самые нелепые и бедовые люди на этой земле.
С. Да, это дар, дарение… Жаль, мы не всегда ценили этот дар, как следует. А как следует? Нельзя повесить в комнате шедевр Леонардо и поминутно им любоваться. Со всем свыкаешься. И все же мы вместе. Двадцать восемь лет, с того дня, как я подарил тебе сердолик на коктебельском берегу.
М. (как бы продолжая свой внутренний монолог) Не об этом сейчас, сейчас – о самом нужном… Ты говорил о прощении - я прощаю тебя, Сереженька. И ты прости меня. Любовь не бывает без прощения, ведь это так, Сереженька? Это так! И поэтому мы сейчас простим друг друга. И будем жить дальше. Пока есть силы будем жить.
(берет книгу и листья, М. и С. медленно возвращаются в дом, звучит музыка и голоса действующих лиц - запись фрагмента из I действия)
А. За страданья и страдальцев! 
М. За жертв и палачей!
С. За их вечный союз!
В. За вечное искусство!
А. За жизнь. Детей, близких, друзей.
М. За любимых.
С. За любящих.
В. За искупление старых грехов и новые искушения.
М. За мимолетное и неуловимое.
С. За неизбежное и неумолимое.
А. За разум!
В. За безумие и безумцев.
М. За тринадцатый год.
С. За четырнадцатый.
В. За все последующие года!   

Занавес.