Рассказ о друзьях Ильи Николаева Родин В. Г

      


               
                Родин
                Виктор
                Григорьевич


                Рассказ о друзьях
                Ильи Николаева

                Повесть
 
                Мы имеем множество фактов, собранных   
достойными доверия  людьми.
 Факты эти доказывают присутствие
 каких – то разумных существ,
 вмешивающихся  в нашу жизнь.

                К.Э. Циолковский

       Вместо вступления.


         -У – у – у – у – у….
- Мужчина, купите  кирпич.
- И – и – и – и…
Асфальт будто гвоздями прибил меня к себе. Лес, шоссе. Я лежу, подняться нет сил. «Мельница» - прием нешуточный.  Швырнули   так, что перед глазами  все плывет. В притихшем летнем воздухе слышно как в отдалении переговаривается  троица  налетчиков, бесцеремонно  роющихся в моей  машине. «Видеокамера, лопатник ». «К черту, к черту! Ищите главное». «Патрон,  быть может, золотишко у него на груди? В каком  – то кинЕ  помню….» » Все может  быть, глянь!»
Когда вьюга в голове несколько утихла, я преодолел сопротивление гвоздей и сел, отведя    руку красотки с обломком кирпича. Сильные  руки,  запрыгали по мне, ничего не  обнаружили и поставили об этом в известность   банду. «Непонятно, - закручинился  тогда  главный, - Предвидеть наше появление Сиплый не мог. Совершенно непонятно». «А что, если мы  не того тормознули? Лоха,  какого – нибудь, а?» «Не знаю, не знаю. Вроде  наколка  чистой была, да и БМВ – шка, кажись, его. А вообще – то удостоверься».  «Есть! Сонька, эй! Спроси   у этого урода,  как  его фамилиЕ».
Сонька - человек исполнительный, как сержант в армии. Забыв про финансово  – денежные операции,  она  с такой  силой водружает  в  меня  острый мысок  своей туфли, что я света белого не вижу. Хочу ответить, только мои слова налетчикам не нужны:  они уже  нашли »дипломат».
- «Рыжье»   туточки, патрон,  вне сомнения.
Заглавный бандюга недоверчиво обнюхивает «кейс»,   пробует  открыть его, не получается  и  тогда он  глубокомысленно  заявляет, что сие  невозможно. Металл  по закону, как говорится, жанра, транспортируют в мешочках, а не в  чемоданчиках. Но на всякий пожарный надо проверить.
Один из участников нападения финкой тронул хлипкий замок и  тот открылся.  Второй бандит и главарь  немедленно засопели, образовали кружок.  Я хорошо знал, что они сейчас видят.  Папку. Вот главарь задрал брови, когда принял ее, прочел название и мою фамилию на обложке. Затем лихорадочно рванув тесемки, впился глазами в исписанные листы, перекинул еще пару – тройку фолиумов, и  застонал, прижав папку к хилой   груди. Синие глазные дырки его  стали источать слезу.
- Не поняли, – воровская контора приобрела цвет поганок, – Ты  че? «Рыжье» где? И что это за бумага ?
-Дети, - захлюпал носом главарь, -  дети…Что золото. Так, эпизод в длинной жизни. Лучше послушайте, что я вас скажу, - он задрал папку над головой и  голос его пророчески  окреп, – Вековая мечта человечества сбылась. Мы теперь бессмертные! Мы, наша группа.  Понимаете?
Еще десять минут назад я следовал к месту своего назначения  и представить не мог, что угожу в переплет. Все было прекрасно. Стояла вторая половина дня, воздух был напоен тем очарованием, которое возможно только  в июле месяце. Молоденькие деревца то подбегали к обочине, будто желая  глянуть, кто это там едет, то игриво отпрыгивали, словно устыдившись своего любопытства. И тогда на смену им  появлялись  холмики и поляны, усеянные валунами, лежащими меж старых сосен. Все было просто великолепно и тут это нападение.  Его бы не было, если бы не мой альтруизм. Ну, лежит человек поперек проезжей части и что?  Нет, чтобы миновать его, объехать, как на моем месте поступили  бы добрые люди, так нет, затормозил, будто врач какой, вылез, дабы глянуть, не могу ли чем - нибудь помочь бедолаге. А дальше как в плохом детективе. Пострадавший оживает, прием самбо и я  грею седалищем  асфальт.  Откуда – то, как  из – под земли, выныривают еще двое с красоткой и начинается обыск машины и приставание девицы насчет  купли  - продажи продукции кирпичного завода.
 Забрал, значит, тот, кого я назвал про себя  помощником главаря,  у шефа папку, прочел  название  и  тоже пришел в удивление до невозможности.
- Так вы?  Родин? Вэ   Гэ? – молвит, а сам дрожит.
Боясь нового удара, я молчу. Возбудился тут  помощник, в полном понятии этого слова, а с ним    и тот третий, что моложе всех. Старшой,  вытерев слезы со щек,  никак не  реагирует, смотрит на меня, я бы сказал, с укором, отрешенно, знаете, так. Потом оторвался от  созерцания вашего покорного слуги и приказал кончать засаду. Зубами скрежещет, что динозавр твой, рычит, что перестарались.  Ни  на того вышли, никакой я ни золотоносный курьер,  маху   они дали.
- Быстро, быстро, – сипит, - Настоящего провороним.  До меня только что решилась их хитрость. Истинный курьер, зараза, по параллельной дороге сейчас шпарит. 
Заскочила тогда шайка – лейка в свой  бензиновый конь,  он  в кустах был спрятан – только давить на газ, а тут на дорогу с какого – то кривого проселка  »Фольксваген», словно зубр какой иль тур, заявляется.  Слава богу, думаю сквозь туманный кисель, хоть одна живая душа пожаловала,  а  то шоссе словно вымерло.  Наверно, проедет мимо, как ни в чем не бывало, испугается меня.  Я ошибся. Пророк из меня некудышный.  Остановился, значит, «Фольксваген», вернее, притормозил и из него ка - а – к  плесканут  три выстрела. Отрывистые такие, шампанистые. С глушителем пистолетик – то.  Улеглись, стало быть,  лихоимцы туда, где я  сам только что был - на асфальт. К тому времени, надо сказать,  я уже был на ногах. При первых же  выстрелах в позе прачки дороженьку  перебежал и за клен прилег, будто пес какой, и знаю только небо просить, чтобы   живым остаться. Не хватало еще в бандитском  сведении счетов отдать богу душу. Я правду говорю, не герой я, чего уж там. Что есть, то есть. Да.   А любопытство, черт побери, не отпускает. Одним глазом смотрю, что дальше  на дороге делается. Сонька ведь жива  осталась,  то ли она человек убийц, то ли  они пожалели девку, не знаю, врать не стану. Только как это пожалеть  – свидетельницу? Противоречит смыслу. Подхватила, стало быть,  эта  дура  папку и  - вдогонку  за автомобилем, голосит что – то. Похоже про бессмертие. И, знаете,  была услышана. Остановился водитель,  принял папку, а  та знай, себе захлебывается, трещит как сорока, невозможно разобрать  и тогда с заднего сидения в нее: »Чах-чах».Новые выстрелы.  Закрутилась    Сонька юлой, да  и  пристроилась к умерщвленным  уголовничкам. Рванул тогда «Народный автомобиль», как боевая лошадь, чтоб  ударить по километрам  да не тут – то было. Ловчие оказалась проворнее. До сего дня мне не приходилось видеть, как из  перевозочного транспорта делают дуршлаг.  Завертелся  тут воровской кар, затрясся.  И лишь тогда я расслышал  злобное гавканье. Кому как ни мне, сценаристу киностудии приходилось слышать  как  он  грохочет,  этот немецкий пулемет МГ – З4, чтоб ему ни дна, ни крышки.  Глядя  на раскачивающуюся  машину, легко можно было понять , что внутри ее в живых никого уже нет.  Фильм «Бонни и Клайд» видели? Как там этих гангстеров приканчивали? Точно такая же ситуация происходит и  в азиатской полосе России близ города Ма .
Отъехали от меня грабители совсем ничего, и я отчетливо видел, что из березняка, тянущего вдоль дороги, выбрались   двое: мордоворот с пулеметом наизготовку  и молодой парнишка. Ничтоже сумняшеся,   приблизились  они к «дуршлагу «, поглядели внутрь, забрали папку и будь здоровы. Зрение у меня еще ничего. Взял, стало быть, пацаненок  папку, показал мне, стоявшему на обочине дороги за деревом  с отвисшей челюстью,  красный кулак    и неторопливо проследовал обратно в березняк.
…Гнал я в город машину  километров под сто тридцать. Мысли прыгали, как зайцы в брачный период, никак не удавалось собрать их в кучу. Убийства потрясли меня. Больше всего поражало, что они были совершены с полнейшим хладнокровием. Да и с ловкостью почти испанской. Словно в Средние века мы живем. Вы же в Советской стране жили, говорил  я себе, словно пьяный, в пионерах состояли, в комсомоле. Фильмы смотрели, книжки хорошие читали… Откуда в вас эти звериные наклонности? В никакую  милицию я, естественно, не пойду.  Подставлять шею под топор следствия – шалишь. Но что главнее всего, я  не мог отделаться от мысли, что все бандиты – понимаете, все - были мне  известны. Ерунда,  какая, злился я, во сне, что ли доводилось их встречать?
Это событие   до того подействовало на меня, что  я дома слег. Два месяца, как одна копеечка, не поднимался. Лечение не прошло даром. Страх потихоньку оставил мое бренное тело, и  я стал таким же, как раньше. Но кто знал, что пройдет некоторое время, и я опять увижусь с этими личностями. Только об этом речь впереди.


                !


Супов, он же, Ант, Толян,  Толяй
.
Жирный  сентябрьский зной  преследовал меня до самого подъезда, когда я из последних сил  ввалился в спасительную прохладу. Отдышавшись, я поднялся к себе на этаж и в квартире зычно окликнул жену. Чтобы  мамуха, ( так я приватно именую супругу), поздравила нового чемпиона области по домино. ( Грядущих изменений в тот день ничего не предвещало, и я был спокоен, как не знаю кто). Ответом было молчание. Персифоны Михайловны дома не было. В парикмахерскую, должно быть, ушла, решил я, пряча черные очки и заходя на кухню. Поздравит она, как же. Парикмахерская дороже…  Заставленный кюветами с рыбой, мясом и прочими яствами стол, тоже не вызвал у меня подозрений. Она уже неделю  как  обещала вымыть наш мини – Северный полюс. Начала, а потом спохватилась, что опаздывает, вот и рванула, говорил я себе.
Измученный жаждой, я  большими глотками пил сок, покуда в моей больной голове что – то не лопнуло, как воздушный шарик. Позвольте, а где песики? Обычно они радуются моему приходу, лают, прыгают. Где они? Если мамуха выгуливает их – рано. Что за дела?  Может с   ней что случилось? 
На цыпочках, настороженно поводя головой, как пограничник в дозоре, я обошел квартиру.  Корки  хлеба, кости хрустели у меня под ногами в донельзя запущенных  наших комнатах, раздавливались испражнения – у нас ведь еще и кошки живут -  когда я  исследовал жилье. Щенки  нашлись на балконе  нашего трехкомнатного вигвама, под старым столом. Они жалобно скулили, глядя на меня.  Я присел на корточки и изумленно спросил, чего они так  боятся.  Мои усилия вернуть их в квартиру, ни к чему не привели. Все это выглядело весьма странно. Под ложечкой у меня  засосало.
Что меня  заставило на кухне,  открыть холодильник,  не знаю. Меня словно холодная волна окатила, когда я это сделал. Даже почудилось, что кусочек Северного полюса  на меня прыгнуть хочет, чтоб вобрать  внутрь своей раскрытой  пастью. А в холодильнике… Внутри холодильника, прислонившись к боковой стенке, подтянув к себе ноги, безмятежно дрыхла черная  страхолюдина о двух головах, размером  с вытянувшуюся годовалую кошку. Чудище  имело сходство с человеком. У него было волосатое тело, большие, в сравнении с туловищем, головы, длинные, чуть не до колен, ручища. Такие же длинные уши едва заметно подрагивали. Зверь и во время сна контролировал  обстановку.
 Квартира со всей обстановкой поехала вокруг меня. Я почувствовал озноб, несмотря на жару, сердце забухало , будто я выпил  чересчур много кофе . Примерно через минуту, «налюбовавшись» уродом, я пришел в себя,  наклонился, нежно взял его за уши  и начал тапочкой обрабатывать его. Меня вообще подмывало  шандарахнуть эту заразу о стену, чтоб знала, что можно делать, а  что нельзя. 
-Подвести под монастырь хочешь? -  шипел , держа  ее на весу, – а коль увидит кто?
Двуглавый уродец, отбросив такие же, как у меня,  пару черных очков   отчаянно верещал, чтоб я не дрался. У него есть оправдание.
- Какой же ты сухарь,  принц,  - захлебывался он, - почти  пятьдесят лет непрерывного  ношения маски,  лицедействования    в чужой шкуре… Тетива арбалета  и та ослабла бы. А  я женщина, не тетива… Право, по носу больше не нужно, принц! Нежное  место…Да уймешься ты в конце концов! – внезапно заорало    существо, -  Поисковая система  сработала, понятно тебе? Сигнал был.  Как тут не позволить себе  побыть в привычном модусе вивенди? Жара,  вдобавок, вон какая.  Ты и сам не отказался бы посидеть в холодильнике, окажись на моей месте!
Еще не лучше: теперь ноги  мои приросли к полу. Черный монстр шмякнулся  оземь и растекся жидким металлом, как противник Терминатора в фильме. Красивые, переливающиеся всеми цветами радуги  круги заплавали  по кухне, задевая  шторы, тюль, люстру. Язык был словно вареный,  когда  я попросил повторить сказанное Персефоной Михайловной, может я не так понял что - то? Сигнал был? В котором часу?
-Стоило тебе уехать  на турнир, -  затарахтел металл, втягивая свои члены и колдовски складываясь  в мою жену, женщину неопределенного возраста, с мохнатым подбородком, с грудями, лежащими на животе, одетой в несвежий халат, пропахший собаками.  Словно увидев ее, псы учуяли ее, подняли  радостный  вой, и прибежали  с балкона, стараясь допрыгнуть до ее  щек. Человека,  в от  отличии от чудища, они не страшились.
-Я тут пампушки навострилась печь, -  увертывалась мамуха от слюнявых языков, - а система возьми и сработай. Без тебя не отважилась соваться в столь  специфическое устройство. Не знала,  что  и делать. Звонить тебе – только время терять. Во время игр ты не отвечаешь. Потому решила от радости  расслабиться, забралась в холодильник   и незаметно уснула. Что    касается системы… Сработала около десяти утра , да. Такие вот дела. А ты сразу  за тапочек!
 - А ну  живо  за  мной, - портовым гудком взвыл я и мы,  расталкивая живность, понеслись в спальню, где одну из стен  занимал старинный громоздкий шифоньер. Распахнув дверцу хранилища одежды, мы тотчас  увидели  в зеркале, прикрепленном на внутренней стороне, наши встревоженные лица. Зеркало было не совсем зеркало. Это была  семпеляция  диструбных  гентронов или  поисковая система, следившая за  появлением в  мире  МВВ: материально – всеобъемлющего воплощения. Я, трепеща, назвал пароль и поверхность «зеркала» затуманившись, явило нам изображение земного шара в космосе. Персефона Михайловна говорила правду.  Все страны на шаре имели свою окраску. Россия до сего дня  имела традиционно красный цвет.  Теперь она была черной,  означавшее, что уже подверглась воздействию МВВ.
Я облизал ставшие липкими губы, не зная радоваться или печалиться,  что клеврет  Уранидов наконец проявил себя. Если бы это случилось, скажем, лет сорок пять тому назад, я был бы просто счастлив. Развил бы бурную деятельность, хватался бы то за одно, то за другое, но настиг   бы его. Только   сейчас мой пыл оставлял желать лучшего. Пусть сестра  расхлебывает кашу. С меня хватит.
.-Агент Гамоза, -  прокурорским голосом позвал я  стоявшую за моим плечом жену, - в котором часу говорите, случился сигнал? Около десяти утра, я правильно вас понял? Он был один?
-Да, - заволновалась Персефона Михайловна, скисая. Обращение на  «вы»  ничего хорошего ей не предвещало, - а что такое?
-А   эти данные,  откуда в таком случае взялись? – кивнул  я на верхний левый угол монитора, где под крупными цифрами стояли другие, поменьше, а под теми и вовсе маленькие, – От  сырости? Было три сигнала, а не один. Мне надоело, - ледяным тоном продолжал я, - говорить, чтоб вы, в конце концов, занялись  своим зрением, разведчик не должен быть слабовидящим.
          Черная Персефона Михайловна незамедлительно разрыдалась и, вертя пуговицу на халате, фальцетом начала уверять, что сигнал  был один, она не глухая. Ее вины здесь нет, это все старый сарай. Аппаратура дряхлая, потому и кажет, что ни попадя.
Будто соглашаясь с  ней, в приборе  послышался едва уловимый треск, словно поломали карандаш, и «зеркало» показало нам то, чего  ни в коем  случае показывать не должно. Земной шар  начал  увеличиваться,  захватывая экран, как будто оператор из космоса снимающий его, начал быстро снижаться  на каком – нибудь  бомбардировщике. Поплыли тучи, и вот я с женой вижу знакомые очертания  уральского хребта
Стоящую  рядом Персефону Михайловну передернул всю:
-Батюшки - святы! Адепт в нашем  регионе ошивается!
Будто соглашаясь, картинка не останавливалась, опускалась   все ниже и ниже. И я подумал, что фортуна  сегодня  благосклонна ко мне, что будет неплохо, если враг затаился, скажем, в  нашем городе  Че,  легко будет искать. И судьба пошла мне навстречу. Изображение все снижалось, и мы вскоре стали, ошарашено узнавать с птичьего полета проспекты своего города. Наконец картинка вздрогнула и замерла на  асфальте привокзальной площади у мышиного  цвета здания, на фронтоне которого стояло  название     города.  Мы помертвели.
-Шоб я  вмерла, -  затухающим голосом  прошептала мамуха, – Эт что же получается… Подельник Уранида   в  нашем граде  хоронится? Елочки - палочки …
Наконец, после бессмысленного бегания по комнатам и заламывания рук, ненужных слов, к ней вернулась способность рассуждать, а ко  мне  пришла  ни с чем  несравнимая радость.  Повод для  разговора с сестрой был найден. Это насколько  же сузился  круг  ее поисков, это сколько же средств я ей сэкономил, ибо несколько тысяч ее агентов рыскают  по странам и континентам в   надежде малейшей зацепки  коллаборациониста Уранида  и томятся в ожидании этого мига.  А  я – раз, два  -  и в дамках! Эх, и повезло мне сегодня! Теперь нам разрешат вернуться домой. Но почти сразу радость моя погасла, как костер под дождем.
Жену больше  занимал ее промах  с сигналом. Я успокоил ее,  сказав, чтоб не брала в голову. Один сигнал, два – без разницы. Главное, что они были. Потом я озвучил мысль об  обращении к  сестре и добавил, что это еще не все. Насколько я знаю  ее, не исключено, что розыск  предателя она поручит нам. Скажет, с паршивой овцы  хоть шерсти клок и будет права. На ее месте я бы поступил точно так же. Так, что нам коптить тут небо и коптить,  еще черт знает сколько времени.
Мамуха возразила мне. Она всегда возражает, стоит  простить ее ошибки. Заявила, что  же нам в таком случае мешало в шестидесятые годы отыскать потаенщика? Уж, какие мы ищейки ее Величеству известны. Так что же нам в таком случае делать? А вот что:
-Если, паче чаяния, заставят нас, искать будут другие, не мы, -  тихо журчала мамуха, - В наше время каштаны из огня умные люди предпочитают таскать чужими руками.   Например,  руками твоих друзей детства. Пристегнем их. Других у тебя все равно нет. А что ты только что сказал насчет ожидания  -  верно. Черт знает, сколько времени твои охломоны будут вести розыск, полгода, год. А домой  ох как сильно хочется, тут ты прав.
 И снова, в который раз, я подивился уму своей второй половины. Не голова, а чистый Дом Советов. Решение проблемы действительно становилось не таким сложным, как  мне показалось.
-Собери и поставь перед ними  задачу, – флейтой  насвистывала супруга, – Надеюсь,  они не откажутся   от приличной суммы. Деньги в наше  смутное время имеют доминирующее значение. Собери под каким – либо благовидным предлогом   и озадачь. Скажем, поиском должника. Как его  искать - научим. Детали  про мнимого должника обговорим. Чего скуксился?  Андрей, держи хвост бодрей!
Нет, определенно,  сегодня  был мой день. Когда мы  прятали продукты обратно в кусочек зимы, телевизор, находящийся тут же, на кухне, оказал мне неоценимую услугу. Ей - Богу.  Естественно я  знал, что Первый квартал, на котором я рос, попадает под Программу сноса ветхого жилья. И сейчас, как по заказу, по местному каналу было передано, что ни сегодня - завтра будут  снесены последние дома, в которых жили  я, мои друзья  Сашок – Подсолнух  и Витюшка - Карапет. А строение, в котором проживал  Рупь  двадцать, прекратит свое существование сегодня. Так и объявили.
И я,   немедленно оседлав телефон, связался  с Карапетом, как я про себя называл Витюшку за малый рост,  с последним  в нашей  иерархической лестнице. Наша  капелла держала его за шута, за своеобразного Йорика. На квартале он  возник после  меня с Парсефоной Михайловной, это я помню  хорошо. Мне он был верен, как собака, только и заглядывал, что называется, в рот. Ему страстно хотелось быть таким как я. Всеми уважаемым, рослым,  красивым,  не лезущим в карман за словом. Баловнем судьбы. Так же многозначительно Карапет приподнимал при разговоре бровь, использовал  мои словечки  и выражения, так же одевался. Конечно, в обличии двенадцатилетнего, я, двадцатипятилетний, вертел пацанами, как хотел, каждый раз указывая  Карапету  на его место, отбивая у него  то девчонку,  то, делая  еще какую – нибудь   гадость. Мне доставляло удовольствие унижать его. Всякий раз я думал, что  вот теперь он возмутится, взорвется, поведет себя  по – мужски, заедет  мне по чавке, но всякий раз слышал  только одно » Во, Толяй дает! Ну, Толяй!» Однажды я совсем  обнаглел.  Захотелось, знаете ли, походить по острию.  Взял, значит, и загнул друзьям, что когда вырастим, я буду навещать их жен, когда они будут на работе. И что вы думаете? Подсолнух,  третий в нашей ватаге и  Карапет, проглотили, будто так и нужно. Один Рупь двадцать, ну, Илья, Люшка Николаев, эта косолапая   тварь, дал мне по зубам и целый год в упор  не  видел.               
            Я пошевелил нижней челюстью, словно   прокусывая  что – то невидимое: привычка, появившаяся   несколько недель назад. Люшка, вот кого я терпеть не мог всеми фибрами души, как не  высокопарно это звучало. Единственный, кто не поддавался моим чарам. Всегда ухмылялся, называл меня Обоей, в смысле обаятельный, и все говорил, что я иностранный агент: шпионы, дескать, обязаны быть такими. Легко понять, что своей нелюбви  к нему я не  демонстрировал, относился так,  словно он  был  равным мне. Представляете, хромая собака и  я, принц... Принц!
…Я  не шибко баловал Карапета звонками. А когда он  звонил мне, разговаривал односложно. Зато теперь, когда на другом конце провода сказали »Аллоу», я игриво запел:
-« О  ви неврастохов гоу. Вивоте, вивоте. О  ви неврастохов гоу, космеден систен хоу.Щю гупущ ален ю соу». Как там дальше, забыл… «Знать Мария всех мила, всех она с ума свела!» Узнал,  олд феллоу?
Невидимка в трубке оглушительно заржал:
-« По проспекту словно манекен, вечером  эпесный бродит джентльмен. Все отдаст вам лодырь и барчук, за цветастый стильный галстук, видный каучук! От путевки на восток, парень сразу занемог. Нашли, что  в сердце у него порок, хотя поднять  три фуза может «.  Какими судьбами, старый хрыч? Мне уж стало казаться , что ты поставил на мне крест. Как делишки, Толяй?
-Так что, мой юный друг, -  ласково  проговорил я, перейдя к основной части беседы после расспросов о здоровье, женах и прочей муре, -  как смотришь, чтоб отдать последние почести Кварталу? Ты, наверное, знаешь, что он последние  дни существует? Посидим, капельку – другую примем в организм, повспоминаем.  Твое мнение?
-Всегда  -  готов. Когда?
-Обговорим. С Люшкой нужно еще погутарить, с Подсолнухом. Поступим следующим образом. Я с Подсолнухом свяжусь,  ты –  с Люшкой, идет? Помянуть по русскому обычаю сам Бог велел. Да вот еще что, совсем упустил…
Вскоре мы разъединились. Первый шаг  к осуществлению задуманного был сделан.  И тут день показал свой капризный нрав. Только что по головке гладил, теперь - подзатыльник. Стоило  мне подумать,  что довольно  дел, пора на диване поваляться  – держи карман шире. Гонцы притащились по доминошному клубу. Что такое? Все очень просто. Нашли некоего непревзойденного игрока девяти лет, хотят, чтобы я показал ему кузькину мать. Чересчур, мол,  нос  задирает. И вот, дабы поддержать реноме, не ударить лицом в грязь, мне пришлось тащиться за нарочными.  А я, ведь устаю за день,  не мальчик, чтоб  так вот мотаться с Правого берега на  Левый.  Не забыть, Подсолнуха поставить в известность про   кривоногого, думал я, выходя  со свитой из квартиры, а  то Карапет посулит да не сделает, он такой…





2


   Илья Николаев, он же Рупь двадцать, Люша, Люшка.
    
   Еду я, значит, в межгородском  автобусе,  рокот мотора  на всех действует усыпляюще,  у одного меня сна ни в одном глазу. В салоне духота, все форточки закупорены, словно зимой. Собственно говоря,  я не мог спать по иной причине. Хотелось в спокойной обстановке попытаться  объяснить свои недавно обретенные паранормальные  способности. Я был порядочно обескуражен. Получить фантастический Дар, как в сказке о Емеле или в «Звезде Соломона» Куприна, естественно, приятно,  только дальше что? Общеизвестно, что за все в жизни нужно платить. Позвольте только  спросить, чем? Душой? Здоровьем? Покорнейше благодарю. Они мне самому еще пригодятся. Тогда, девочки,  отдавайте мои куколки, заберите ваши тряпочки. Или  быстрым старением расплачиваться,  как в фильме о Синдбаде? Такое нам  тоже не подходит.
     А безмерное могущество штука заманчивая – заманчивая… Как  мечты детства, хочется, что не пожелаешь,  чтоб все исполнялось.  А сейчас ничего собственно  и делать не нужно, чтоб заказать желание. Это в «Седьмом путешествии Синдбада» была   необходима страшно дефицитная скорлупа гигантской  птицы Рах,  пассы, заклинания, а у меня все по - другому. Щелчок пальцами правой руки (отчего – то именно ею, левая не оказывает никакого влияние на  исполнение),  затем  смачное словечко »Фрик» и  - пожалте бриться. Не надо думать, что это я вывел в ходе длительного экспериментирования. Нет. И щелчки  и идиотское «Фрик» пришли в мое понятие сами.  Кроме того, мне сразу стало ясно, что мои возможности  ограничены. Некромантом,  т. е. оживлять умерших, мне не суждено быть.
     -Дедляля, - сказал мальчик и засмеялся, – Дедляля.
      Я сделал сидящему на коленях у матери малышу «козу», рассказал стишок и снова углубился  в свои думы. А если допустить, что «Емелизм» ни экстравертное  внесение,  а интровертное? Вдруг это затаившаяся до поры до времени радиация заговорила? Механизм ее воздействия на организм  до конца ведь не изучен. Все возможно. И мне на память пришел  далекий уже, размытый  пятьдесят восьмой год.
     Мне семь лет. Деревенька под  Сведловском. Я у знахаря, который исследует мою ногу. И тут Господь впервые посетил Советский Союз. Было это 29 сентября.   Авария на химкомбинате «Маяк». Врачи. Несколько дней в клинике, обследование, обнадеживающий диагноз  Чист, как херувим. А если радиация затаилась так хитро, что ее не разглядели? Откуда – то ведь «Емелизм»  взялся. О, Господи, так недолго и в маразм впасть, подумал я, но, так или иначе, с чудесами покончено. Завтра еще разок с «рыцарем», с хромотой   и будя. Пусть тот, кто меня наградил возможностями, останется при своих интересах. Стыдно вспоминать, что я вчера на исходе ночи вытворял.
       Если бы  какой – нибудь поздний гуляка или ранний прохожий шел вчера рано – рано утром по моему кварталу, он мог стать свидетелем невероятнейшего зрелища. длительное время Скулившая  длительное время  бродячая шавка  внезапно поперхнулась, после чего ее разрезало  пополам, словно рассекли невидимой  бритвой. Кровищи  сколько было, кровищи! Все поблизости стоящие автомеханизмы  испачкало. Ох, и изрыгали же утром проклятия   их обладатели!  Только это были еще цветочки. То, что последовало за этим актом, вообще, нарушало все физические законы.  Тот же гуляка и прохожий могли видеть, что дымящиеся останки  пса ни с того ни с чего  внезапно сами собой  срослись и восставшая из небытия собака, оглашая сонные жилища   еще более мерзким скулением, опрометью  бросилась вон из квартала.  И вот теперь я перехожу к самому главному. Это  ведь я  пса так. Отдыхать не давал, вот я спросонья и наказал, обмолвившись  в сердцах, чтоб его разорвало! Не подумайте, я не фашист, какой, не изверг, просто спать сильно хотел. Сказал так, и тут же поняв, что натворил,  поправился. К тому времени мне было уже известно  о «Емелизме».
       И второй случай. Через час приблизительно.  Прямо под окнами, одному нехорошему человеку музыку захотелось послушать в своем железном коне. До  отказа врубил радио да еще  дверь приоткрыл, редиска. Есть такие хомо сапиенсы, которые  во всем игнорируют мнение окружающих. Они  желают и все тут. А то, что люди в тот момент, к примеру,  почивают, досматривают сладкие сны, им  наплевать. И опять я не справился с собой. Учить  таких эгоистов нужно, вот что,  не то на шею сядут.  Облил я, значит,  его машину  черной тушью опять же при помощи  сверхвозможностей, залил всю от носа до багажника, лишь после этого овощ выключил   гениальное изобретение  господина  А. ЭС. Попова. Выключил и  знанием матюгов давай щеголять. Ну, а нервы у меня  сейчас не годятся никуда, и я, благословясь, обезопасил квартал от  этого  хулигана. Возможность общения с другими отобрал на двадцать четыре часа. Речи лишил. А то ишь, сколько бранных словес знает. Авось поймет. Так что, «Емелизмом» я сыт по горло. Вспомнив как все было,  я перешел к приснопамятному  шестьдесят третьему   году,  к июлю месяцу.
      -Мотри, дедляля –сказал мальчуган и протянул мне игрушку. Это был пластмассовый тяжеловооруженный воин средневековья, до того искусно сделанный, что  я  поднес его к глазам, дивясь  совпадению. Стоило вспомнить  про «рыцаря», и вот он сам. Мать парнишки что – то  возмущенно выговаривала мне. Кажется, что я слишком ворочаюсь на сидении. Я вернул ее сыну участника крестовых походов и, отвернувшись, стал смотреть на старательно убегающие от меня деревья, равнины,  косогоры, небольшие озерца. Стало ни так жарко: солнце обдавало теперь левую сторону автобуса. Я  немного огорчился: люблю жару Часы показывали, что ехать оставалось чуть больше трех часов. И я прикрыл глаза. Истинно так, думал я, стоял  июль шестьдесят третьего. Пятнадцатого числа. В день Грюнвальдской битвы поляков с крестоносцами». И воспоминания стали нанизываться один на другой, как петли вязания,  и чтоб их не распустить,  я прикрыл глаза.
       У нас тогда, в день пятисотпятидесятитрехлетия   тоже была назначена своя брань  с мальчишками тринадцатого квартала, искусными воителями. Я как раз домой забежал перекусить и  достать оружие    из  подвального схрона. Мы в ту пору грезили фильмами о рыцарях, а я особенно. »Александр Невский», «Калоян», »Геркус Мантас». Нет, «Геркус…» это - позднее. Шеломы мастерили из картона, щиты из фанеры, мечи из дерева, копья, секиры.  Сам  я предпочитал  палицу, или по - древнерусски ослоп,  как предводитель русского отряда, откликнувшийся на  зов поляков, смоленский  князь Семен Ольгертович. К тому времени я был изрядно подкован насчет битвы, сведшей на нет могущество Тевтонского ордена в Польше. Перечитал все, что мог в местной библиотеке, свободно оперировал  названиями хоругвей, штандартов, выставленных и польской и  противоположной стороной, мог нарисовать схему битвы, где стояли поляки, литовцы, русские, татары. Без запинки перечислял имена таких исторических деятелей, как король Ягайло, князь  Витольд, великий магистр Ульрих фон Юнгинген, Куно Лихтейнштейн, маршал Фридрих Валленрод, Повала из Тачева, Завиша Чарный Сулимчик и других. Про главное произведение Генриха Сенкевича  роман «Крестоносцы» и говорить нечего.  С любой страницы мог цитировать близко к тексту.  Даже сейчас, говоря  без хвастовства, могу. Хоть раз в году, но извлекаю  томик с книжной полки  и с нежностью просматриваю знакомые страницы.
      Так вот,  рубка должна была иметь место в…Забыл в каком часу. Да это и не важно. Часа в два  - три. Зато тут необходимо отметить, что взрослых тогда в квартире не было. Как специально. Даже бабули. Была бы дома, глядишь, моя история могла не состояться или пошла бы  по  альтернативному пути.    
 Так вот, стало быть, ничего не подозревая, полез  я  в погреб. Предвижу вопрос, какой  может быть погреб в квартире?  Разве такие дома существуют? Отвечаю - да. Дом наш  строили пленные немцы, у них, вероятно, так заведено:  жилье вверх на метра два, погреб на  уровне земли. Спускаюсь я, значит, в крипту. Там полумрак от небольшого окошечка в стене.  Пробираюсь  со свечой мимо кадушек, пустого ларя из -  под картошки, полок с соленьями в дальний угол, где я держал свое боевое снаряжение и  оружие. Ослоп был у меня уже в руке, когда  я ощутил  позади  взгляд да такой. Казалось, он прожжет мне спину до того был налит злобой. Мне было двенадцать  и подросток Илья Николаев к  тому  времени, был далеко не трусом, хотя  ослепительно – звенящий страх коснулся его своим крылом. Стоило мне обернуться, как ноги  подкосились и, зацепившись обо   что – то,  я грохнулся   на землю. Как свечу не выронил, как она не потухла – до сих пор ума не приложу.  Упал, потому что, увидел кое - что. Обжигателя, то есть «рыцаря». Когда я  поднял голову,  он был почти рядом, тускло отсвечивая своими латами в полутьме. Величиной он был, наверное, сантиметров пятьдесят – шестьдесят, и намерения у него были, как я уже понял, самые серьезные. Убил бы, как  пить дать. Ну что…Как  я оказался на ногах, не помню. Не помню, так же,  как лупил  дрекольем рыцаря, вернее, палица, сделанная из корня березы,  все делала сама. Да, забыл сказать, что в том месте, откуда он шел, была видна куча свежевырытой  земли, а рядом с ней отверстие в земле. Ничего не соображая, я сбросил в лаз «рыцаря» и начал закидывать отверстие, утрамбовывать землю «плетенками». Это потом я все вспомнил, а пока  действия мои совершались, словно в горячечном бреду.
        С позиций прожитых лет, где я был в тот день, когда вылез из подпола, установить не представляется возможным. Одно знаю, убежал подальше от дома и бродил неизвестно  где до прихода взрослых. Естественно ни о каком сражении не могло быть и речи. Надежда поведать  о происшествии отцу и показать захоронение «рыцаря» - я уже понимал, что столкнулся с чем - то загадочным  -  разбилось об любовь последнего  к  выпивке. Явившись поздним вечером под Большим стаканом, батя  и слушать, не захотел ни о каком «рыцаре». Приказал оставить его в покое и ложиться спать.      А наутро я с мамой уезжал на  турбазу, а когда через три недели вернулись, мы жили уже в другой квартире и надежда разобраться в  этом дьявольском наваждении, рухнула, как карточный домик.
      Но я не сдавался. Долго еще пробовал установить, кто есть ху. Заглядывал  к сыну соседей, занявших нашу жилплощадь, и с замиранием сердца, взирал  на крышку погреба, боясь услыхать от Кольки: «Какую пакость   мы вчера откопали, усосаться  можно!», только это не происходило.
      По этой причине я не старался к установлению дружеских отношений   с одногодками ни на новом месте, ни в школе. Выбрав свободную минуту,  летел к бабушке с дедом, оставшимися  на Квартале в своей квартире.  Про каникулы,  праздники и говорить не стоит.  Дневал и ночевал у них. И все надеялся, надеялся, надеялся…        Но память, как известно, имеет склонность к затуханию. Вот и у меня тоже. Лет  через пять, стало чудиться, что  никакого «рыцаря» не было и в помине. Что он плод моего  воображения. Добила меня заметка в газете о влиянии на организм рудничного газа, о галлюцинациях в замкнутом пространстве. И все ушло, как правильно писал Есенин:  » Как с белых яблонь дым».
      Выбросил я эту блажь из головы.
      Вернувшись в свой день, я  открыл глаза, и осовело, посмотрел перед собой. Некоторое время я слушал  вертолетное  гудение проснувшейся мухи над собой, потом поймал себя на мысли, что думаю  уже про другое. О Викториусе, к,  примеру, или, как его  еще аттестовал Супов, о Карапете. Мог бы и раньше известить, когда лучший  на свете дом, где я был счастлив, объявили под снос. Приезжай  к шапочному разбору! Неуважительно так поступать, Викториус. Супов бы так не сделал.
      Губы сами собой сложились в приятную улыбку. Супов… Я улыбнулся еще умиленнее и  потянулся в кресле. Самый верный друг  и товарищ до настоящего времени, поселившийся на Первом квартале в том же шестьдесят третьем. (В тот год просто поветрие,  какое - то  прямо было. Парни   селились и селились). Эталон для нас всех. Открытое мужественное лицо с твердым подбородком.  Соответствующая ширина плеч, рост, сложение молодого бога. Его одного я признавал равным себе. А характер! Дал клятву нашей дружбе, что  будет верен ей всю жизнь и держит слово. Шухарту (как я называл Сашка по имени главного героя повести Стругацких »Пикник на обочине» за  апельсиновый цвет волос)  и Викториусу   было далеко до него. Эти субчики накануне  службы в армии стали откалываться от коллектива: девицы,  личные дела, то, се. Супов был все так же рядом, игнорируя  свои дела, и сводил нас вместе, чуть ли не силой,  по крайне мере раз в неделю (У нас он считался заводилой). 
      А когда я в семьдесят четвертом уехал в Питер на учебу,  Супов также не забывал, одаривал письмами. Таким он  оставался и позднее, когда я после вуза поселился в городе  Че. И все же время сильнее людей. Супов тоже стал поддаваться его воздействию Начал писать все реже и реже, а когда я развелся  и остался один, совсем  затих, и  тогда  мне уже пришлось забрасывать его посланиями.
      И вот не далее,  как вчера, ексель – моксель. Звонок, Викториус, привет от Супова  и  эта новость о Квартале.  По правде, нельзя сказать, что я не знал о  реконструкции Уральской, за новостями  о родине  я слежу,  просто считал, что времени еще вагон и маленькая тележка и все – таки это,  так сказать, Откровение, было для меня неожиданностью.
      Так же незаметно ко мне пришли мысли еще о двух друзья детства. Я говорю про Викториуса и Шухарта. Они, как и Суповы,   начали жить у нас в конце – а может  и раньше – шестьдесят третьего, но назвать их своими друзьями я не могу. Хорошие товарищи  – да. Отличные знакомые  - да. Мне их всю жизнь было жалко. Викториуса я  не любил  по причине неразвитости. Ни одной книги за жизнь человек не прочел. Не знать в какой стране разворачивается действие, хотя бы, в «Трех мушкетерах» или петь в одной из наших песен вместо «Мессершмидт»» «Мистер Шмидт»,  это уж слишком. Или знать с моей помощью кто таков Юранд из Спыхова, но не ведать в каком веке это все происходит, это   знаете ли…. А его рост! Первостепенная головная боль. Как он ел сладкое, как висел на перекладине, чтоб прибавить в сантиметрах - это нужно было видеть! Только я понимал его муки и постоянно убеждал, что множество  великих людей обладают  далеко не великаньим ростом. Отплаковшись мне в жилетку, Викториус уходил, даже не поблагодарил за внимание и   участие. Ладно. Бог с тобой, золотая рыбка. Что с тебя  взять.
     Что же касается Шухарта – так в семьдесят втором, я  стал называть Сашка -  ничего не могу сказать. Бесцветная личность. Ни мысли, ни мнения,  пусть  даже ошибочного, ни внезапного, яркого поступка – ничего. Выпьет, за девчонкой поволочется, в драке поучаствует, но как – то так,  незаметно, без огонька. Будто  обязанность выполняет. Из увлечений – тальянка. В третьей четверти двадцатого века -  ублюдочная  гармонь. Ни аккордеон,  заметьте. Господи Иисусе! Он же не Есенин, который  ваньку  валял с ней перед Блоком, Зинаидой Гиппиус. После армии ничуть не изменился, все такой же  сирый, неприметный. На никакой и женился. Но живут, как до меня постоянно доходит, лучше нас всех, уже тридцать шесть лет. Живите и дальше. Два сапога пара. Хоть Шухарт и на пенсии, как  все мы, он еще трудится. Алюминий  где – то плавит, наш вечный сталевар.
      - Да не ворочайся ты, едрит твою в дышло! -  громко сказали мне в ухо. Я  вздрогнул и с удивлением воззрился на соседку. Ее не было. Рядом со мной занимал место здоровяк с внешностью американского блюстителя порядка. Широченное лицо, рот, похожий на лезвие ножа, мясистый нос .Действительно  чистый шериф да и только. Звезды на груди   и «Смит - Вессона» в кобуре  только не хватает.
      -Извините – сказал я  смущенно, - а где эти … ребенок?
      - Сошли – пробурчал  шериф. – Теперь, как видишь, я тут   сижу. А ты не ворочайся. Надоел хуже  горькой редьки.
      И он поправил на коленях «дипломат» У меня зачесались кулаки, я хотел сказать ему пару ласковых, как нужно обращаться с незнакомыми людьми, но шериф  уже вполголоса беседовал с  другим таким, же красавцем, сидящим через проход. Не знаю как, но я услышал, о чем они вели разговор.  Красавец  говорил, что у них  остался последний шанс. Пора потрогать за вымя хозяина  «кейса», что они и сделают по возвращении в Че. Только  он,  судя по -  всему,  может спасти  положение.
      …Я попросил водителя остановиться на Правом берегу Урала ,  где кончается мост: там многие выходят.  Так оно и произошло. Родной город встретил меня равнодушно. Он уже завернулся в пыльный  бархат ночи. Выйдя из автобуса, я поглядел на заводской пруд. Река была знаменита тем, что  делила город на две равные части. Левая сторона  всецело  была отдана металлургическому комбинату, правая -  обслуживающим его.
Город    жил в современном ритме.  Белые, красные полосы реклам, лучи всевозможных расцветок отражались на небе  Толкающихся на улицах жителей было  столько, сколько в советское время я видел только по большим праздникам. Им что, завтра не на работу? Горели фонари, как чьи - то глаза,  невесть  откуда – то рвалась в уши громкая музыка, во все стороны, летели, шурша, как стая саранчи, автомобили, комбинат пил воду из пруда и не мог напиться.
     . ..Викториус остался таким же  человеком – лошадью: сила в нем играла по - прежнему. Так стиснул, что я  отдышаться не мог. Когда меня отпустили, я жадно вгляделся в друга детства. Викториус  стал суше, облысел, поседел. Но усы остались прежними. Как у императора Франца – Иосифа.  Хотелось бы знать, каким я выгляжу в его глазах, скользнуло по сознанию.
       Викториус был одет в спортивную куртку, пуловер с галстуком   и как, мне показалось,  в плетенки. Мать моя женщина! Сандалии в середине октября. Он как не умел грамотно одеваться, так и не умеет,  этот вечный  мальчик окраины. 
      Викториус вырвал у меня тощий «сидор» и  повез меня к себе. Дело в том, что родных у меня в городе не осталось.  Мама умерла год назад, квартиру я продал, так, что если бы ни друг детства, мне бы пришлось провести ночь в гостинице. Слава  Богу, этого не произошло. Холод, клопы, тараканы - бр – р - р! Мы оживленно переговаривались. За пять или шесть лат разлуки в жизни Викториуса случилось  множество изменений. Погиб трагически  сын, сам  Викториус сошелся с женщиной, кою знал с юношеских лет. Как живу я, он не спрашивал.
      Вскоре «Газель» высадила нас там, где мне  никогда не приходилось бывать. «Черемушки»  да и только.  Нас уже ждали. Любаша(!), как представил спутницу жизни Викториус, была сама любезность. Меня она не признала, как и я ее впрочем, хоть Викториус, когда мы ехали, клялся , что я с ней знаком и  все предлагал напрячь  память. По словам самой Любаши, она жила в бараках на Квартале, но была значительно нас моложе, оттого я  и не узнаю ее. Все может быть. Так или иначе, хозяйкой она была отменной: не поскупилась на угощение.
      Когда мы все порядочно нагрузились и Викториус уже спел «Песню о друге» - надо отметить, что он всегда был музыкален и пел просто великолепно  - я с похвалой отозвался  о Супове, что встретило негативный отклик Любаши. Она сказала, что  мы плохо его знаем. Это ни человек - матрешка.
     - Есть такие жучилы, - говорила она неприязненно, - Обходительные, веселые, свои в доску в любой компании. Но  внутри они себялюбы и  живут только для себя. Этот ваш Супов - хитрая бестия. Штучка. Он еще преподнесет вам сюрпризы, помяните мое слово.
      Оскорбленный в лучших чувствах, я сослался на усталость и отправился почивать. Постелили мне на диване. Я растянулся  на хрустящих простынях, когда  луна уже вовсю  царствовала над городом. Скорее бы ты  уж уходила , хмельно говорил я ночи, по - детски засовывая ладошку под щеку, Скорей бы!.




                3      




       Сашок. Он же  Шухарт, Подсолнух.
       -…Ты с каким – то пацаном,  родственником, что ль, на нашей горке  катаешься.    Я подбегаю и тоном собственника, вы откеля   такие? Выслушал и говорю, а  я -  отселя. Так что, крутите педали, пока вам не дали. А ты мне -  в глаз. Я  в долгу не остался, и понеслась душа по кочкам.  Так и познакомились. Помнишь?
      -Нет.
      Я остановил машину у барака, где когда – то размещалась  шестая столовая, а теперь протезно-ортопедическое предприятие.  Мы с Толяном  вылезли   и, прищурившись, стали  озирать окрестности.  Перед нами лежал  Первый квартал.  Боже, он стал нам совсем незнакомый.  Чистое поле почти на километр. Битый кирпич. Деревянный хлам, тряпично  - лоскутное  барахло. И это  наша обетованная земля! Было от чего прийти в грусть. Только вдали, по нечетной стороне улицы рычал  экскаватор, ковшом поддевая  деревянные стены  дома и  валил их. Рушили мой дом. У меня перехватило горло. Я вспомнил одну из самых старых  фотографий, хранившихся в моем альбоме. Там мне лет семь. Я сижу у раскрытого окна и пью молоко из маленького стаканчика и улыбаюсь во весь щербатый рот. Дом, милый мой дом! Как было весело вокруг тебя в конце пятидесятых! Взрослые не спешили домой в свои клетушки как сейчас, а, придя с работы, садились на скамеечки разговаривать, или играть в домино и лото. Мужчины, конечно. А мы залазали под столик, на котором играли, в надежде перехватить упавшую монету, считавшуюся уже нашей, если упала. В шестидесятые уже было не так, в семидесятые и вовсе. Эх, Хронос,  Хронос! Какую жизнь мы потеряли!
       -  Ц- ц  - ц… Подой… ближ… – едва   выговорил я.         
       Когда – то    наш Квартал, подобно      трансатлантическому  лайнеру плавал в зеленом океане растительности, теперь океан высох, обмелел, ушел в «туманную даль». Деревья стояли  больные, измочаленные, агрегатами, которые,  когда работают, не видят ничего вокруг, превращают все в труху, как слон в  посудной лавке. Переломанные сучья – руки словно взывали о помощи. Мертва, безжизненна была и улица ниже Уральской, как ее еще  именуют… Парковая, что ли. Такие же, как наши, двухэтажные дома стояли с черными глазами – окнами, устало наблюдая за  яростно рычащим механизмом. Без сомнения их век  тоже был  недолог. Но что удивительно, в этих, дышащих на ладан   строениях, еще жили. Русский человек ко всему привыкает. В строениях   не  было горячей воды, санузел, как пелось в одной из песен Высоцкого, был общий. Все, как в тридцатые годы. Контраст меж этим местом и центром города был  поразителен.    
       Отсутствие элементарных удобств и  закалили нашу ватагу, думал я, подталкиваемый жалящими лучами солнца. Никто  ничем серьезным до сей поры не болел и дай бог не заболеет. Квартал подвиг  нас к активной жизни. Главного бича  нынешней гиподинамии – телевизора -  еще не было и в помине  и мы большую часть времени проводили на свежем воздухе. Так что мы, очень должны быть благодарны улице Уральской. Даже в летние каникулы мы предпочитали не разъезжаться по лагерям, проводили  время тут. И все же,  некоторые покидали Квартал без сожаления. Горячая вода с  теплым туалетом   были для  них основополагающим фактором. Люшка Николаев был не таким. Отчего он был так зациклен на квартале  и почему не прижился на новом месте,  я давно понял. Нога.  Там ведь, среди новых товарищей,  его хромота – тема для разговора, для зубоскальства. Дети не любят увечных,  жестоки к ним, это все знают. Но на каждый роток не накинешь платок. Из – за этого Люшке, как никому, было трудно  отстаивать свое место под солнцем, невообразимо трудно. А  здесь он был старожилом и все мы, как бы это выразиться точнее, ходили под ним и  посему  наш акцент на ногу никогда  не был  самодовлеющим.   
         Квартал медленно обходил нас с флангов.
       -Мау – мяу  – мур,– сообщил я, наконец, указывая на чуть сохранившийся контур  дома, – Боря тут еще жил, Выборнов. Сестра его Надька. В Люшку была  влюблена. Помню, тонуть однажды надумала девка. Зашла глубоко, дно потеряла и  давай буль – буль делать. Пришлось спасать. Жива ли теперь? Ничего не слышал о ней? Здоровьем   она была никудышная…
      -А в этом доме Любка Федоренко  проживала, - сказал  Толян, - Рупь двад…То есть, Люха еще  бегал за ней. Бегал - с нехорошей ухмылкой повторил он.
      Ноги сами принесли меня к погибшему дому. Поднявшаяся пыль была, густой, скрипела на зубах и черным саваном  укутала нас, но я не уходил, стоял с опущенной головой. В носу у меня щипало. Я, как Люша, с годами стал болеть воспоминаниями прошлого. Видя, что Толян  кривится, но не уходит, держит марку, прогнал его,  чтоб  он тоже навестил свои пенаты,  а  то, некрасиво получается.  Да и  мне требуется  побыть одному.
     В носу щипало довольно долго, а я  все стоял, вспоминая все и вся.  Прежняя жизнь казалась  мне лучше сегодняшней. Возможно, я и ошибаюсь.  Стоило  прежнему состоянию взять верх, глазам  не туманиться, а пыли спокойно  улечься, я увидел у  дома, где раньше жил Люха, коленопреклоненную фигуру. И  сразу  подумал, что ею,  мог быть только он.   И, приведя дыхание в норму,  я направился к нему.
     Люху  в своей артели мы держали   за фантазера, за чудака, ни от мира сего.  Я не знал другого, кто бы мог сделать то, что делал он сейчас. Встать на  колени – это при его  больной ноге – и целовать землю,  это нужно иметь мужество. Вон экскаваторщик  даже машину заглушил, до чего поразился увиденной картине. Заслышав  шаги, коленопреклоненный   повернул ко мне свое залитое слезами лицо и попытался  подняться. Да, это был он, Люша.  Ну, елки зеленые! Зачем уж так, рьяно демонстрировать  свою любовь к Кварталу. Хотя сердцу не прикажешь. Кричу Люше шагов  за десять, дескать, он,  что инженер Гарин Алексея Толстого?  Ядра Земли достичь хочет? Иначе, какого дьявола в землю пялится? Господи, как все злата  алчут!
     -Точно, - в тон ответил Люха,   жестом отвергая мою руку , когда я приблизился, - в семидесятом году  полтинник тут утерял, пробую днесь   отыскать.
     Я  засмеялся и отвернулся, чтоб не видеть,  как он  встает. Как складной метр, честное слово. Я уже отвык от таких сцен.  Когда он поднялся, я быстрым взглядом осмотрел его. Друг сохранился очень прилично. Не худой и не толстый. Только на плечи взгромоздилась  усталость, он сильно горбился,  и носогубная  складка стала еще резче. Одет он был, как всегда, непритязательно. Джинсовка, брюки, туфли. В одежде он всегда был неприхотлив.
     Ну, потыкали, значит,  мы друг друга в солнечные сплетения,  определяя на сколько выросли наши животы, пустились в ля - ля, тополя. Было заметно, что Люше  неудобно, что его застали  в согнутом положении, и  я тогда  сказал, что меня  тоже слезы прошибли при виде  своего дома, и виноватое выражение  исчезло из его глаз. Говорили мы недолго, потому, что сверху из -  за дороги, где находились строения с четными номерами, чуть ни на голову нам свалились   друган Витюшка,  похожий на старую потертую обезьяну, трущий глаза огромным  кулаком и Толян, вернувшиеся  от  их  обезглавленного дома, от которого сохранился всего один этаж. Толяна  я тоже давно  не видел и потому   оценивающе оглядел  его. Тоже ничего смотрится, надо признать. Как был черный, таким и остался. Фиолетовая куртка  только немного грязная  на животе и на рукавах, а так ничего.  А  физию  словно подкачали малость. Ушей из – за щек не видно. Но что мне никогда не нравилось, так  эта его ироническая ухмылка.  Какой была, такой осталась. Все человеку трын – трава. Детей нет, квартиру, дом загородный оставить некому, а он все скалится. И по своему обыкновению не снимает черных очков. Я почувствовал раздражение.
     -Други  игрищ и забав! –  солнечно прокричал Люша,  возбудясь,-Здравствуйте!
      Если бы чьи – то глаза сейчас смотрели на нас, любопытный  мог бы подумал, что на этих руинах   забили стрелку воровские авторитеты. Иначе, с какой еще целью собрались побитые временем мужики  в столь непотребном месте?
       Запорхал разговор.
      -Забор деревянный   тут еще был. Делил Уральскую от  Парковой. У меня фотография есть.
      -А здесь на втором этаже  молодая семья  жила. Имен не помню. Знаю,  что «Тайник на Эльбе» у них еще был. Сколько я  не ходил,  не клянчил, чтоб дали почитать, не дали.
     -В этом месте стайки еще  стояли. Помните? Из поджигов по ним палили. До сих пор не понимаю, как без пальцев не остались… Бог хранил.
     -Парни, а что с Кожевниковым, кто знает? Бывает он в городе, нет?
     Сладкий сироп грусти тек по нашим душам. Вспоминая, мы не стояли на месте, как вкопанные, ходили. Сначала оказались у Дворца Мамина – Сибиряка, затем  как – то вышло побывать у б/у солдатских казарм, у рабочих общежитий, словом, посещали все те места, где нас носили  наши молодые ноги. О чем мы только не говорили! И все нам было интересно. Люша вспоминал, сколько он потаскал книг из библиотеке Дворца («Чего ржете? Таким  способом сам Александр Сергеевич не брезговал!»),  Друган  Витюшка  рассказывал как он с Шуркой Горевым  ящик сигарет «Джебел»  надыбал, Толян – как бегали бесплатно на киносеансы в Старый клуб  и многое другое.
      Наблюдая  за друзьями, я отметил  необычную возбужденность    Толяна. Для всех она  прошла незамеченной. А ведь он был сегодня на себя не похож, вот что. То и дело гладил сильно скошенный назад лоб, что служило у него признаком волнения. Уж кто лучше меня знает его. Сначала рядом  друг с другом жили, пять, что ли, лет. Или шесть, не помню уже. Потом он переехал в обезглавленный  дом, и  там жизнь свела нас вместе. Мы еще  на полгода стали соседями ,  пока дома наши  ремонтировали.  Толян был у меня как на ладони. Смазливый и гонористый фат.  Иезуит. Мне казалось, что вот - вот он хлопнет в ладоши и  отчебучит такое, что только держись.
     И мы все уже исполняли нашу любимую:
             -В далекой северной стране - е – е
              Где долгий зимний де – е - ень
              В холодной плещется волне – е – е
              Маленький тю – ю -   ю -  лень!-
      (Далее пелось,  как маленький дельфиненок  едва было не погиб. Его спасли взрослые дельфины.)
                - И пусть грозит любой бедой
                И даже в  холодный день
                Твои друзья всегда с тобой
                Маленький  тю  - ю – лень!
     Старательно подпевая, я сделал вывод, что Толян, как никогда, дует сегодня  в одну трубу с Люшей. Раньше за ним  такого не замечалось . Толян  всегда противоречил ему, очень незаметно, вскользь, но торпедировал   все его начинания. Сейчас, к примеру, зная,  как дорого это место Люше, невинно заметил, что оставил на Уральской часть своего сердца.  Нужно ли говорить, какой благодарный отклик нашли его слова в сердце нашего друга. Люша готов был расцеловать его. Одно было непонятно, для чего Толяну   нужно эта лесть.   А он все   дожимал  Люшу. Заявил, хотя бы, что так, мол,  дело не  годится. Хорош бродить  от одного объекта к другому всухую.  Прощание с раем нужно спрыснуть. (Он снова  сервилистровал нашему другу тем, что тот был не  дурак  выпить). И тут же, как по зову, из кармана его  куртки  выпорхнула, блеснувшая на солнце, злодейка с  наклейкой.
      Нашелся у Толяна и складной стакан. И онять Люшино довольство: признательный взгляд, похлопывание  друга по плечу. Замахнуть я  отказался: за рулем.  Вытирая губы, Люша  объявил, что хочет поведать нам одну, выходившую за пределы реального, сенсацию. Для того, чтоб мы поверили, не попадали с ног – он так и выразился -  треба снова подойти к его  дому.
      Заинтересованные, мы послушались. У дома  Люша долго собирался, поглядывая на нас,  после чего нарисовав на земле дома  прямоугольник,    проронил:
      - Кажется, здесь.-
       …и повел рассказ о «рыцаре».
      Почему я смотрел на Толяна все это время,  объяснить не могу. Случайность. Или интуиция. По мере углубления повествования, толяевский  рот и  глаза открывались   все шире и шире.    Было опасение, что в ротовую полость  его  может залететь какая -. нибудь гадость с комбината,  С большим трудом  он вернул себе прежний вид, когда заметил, что я фиксирую его.
     Даже до Другана  Витюшки  дошло, что с нашим товарищем происходит что –  то не то. Стоило ему голосом поручика Ржевского – необходимо заметить, что он любил вставлять, где надо и ни надо цитаты из фильмов - спросить: »Что ты, корнет?», Толян, тут же ответил словами  Шурочки Азаровой: »Нет, ничего!» и  вымучено оскалился.
     Когда повествование  завершилось,  Люша   ногой стал долбить место предполагаемого  входа в погреб, будто надеясь откопать  засыпанную крышку люка. Наше отношение к рассказу было однозначным.  Ну – ну. Арапа заправляет наш Люша. Это ж сколько лет носить в себе такое. Нет, нет и нет. Толян даже проблеял голосом больного, когда Люша в последний раз посещал психиатра. На нем, на Толяне, рассказ сказался  сильнее всех. Это и понятно. С годами восприимчивость к подобным россказням становится все  острее. А он средь нас самый старший.
     И тогда Друган  Витюшка отмочил номер. Возбужденный – он давно опсовевал jс ничтожного количества алкоголя – сказанул, что может быть это… имеет смысл копнуть захоронение? А что? Академия наук это… будет им благодарна. Делов - то тут. Вон и штыковая лопата, как специально, дожидается, выкинул кто – то ее  иль забыл. Как на его предложение  это… смотрим?
     Смотрели   мы отрицательно. Даже, если «рыцарь» и существовал в действительности, прах его не стоит  тревожить.  Не тронь г…, оно и не воняет. Вдруг  »рыцарь» это… даже не знаем кто. Хотя бы  игрушка  военных.  Скажем, самоуправляемая  бомба. Или самонаводящийся фугас. Сошел с курса, к примеру, а его тут  шмяк – бряк. А он представляет, допустим,   потенциальную опасность для  окружающих.
     - Ну,  вы скажете, - осел, как снежный сугроб, в марте  Люша, - а доспехи?
     - А кто сказал, что они были? Ты мог ошибиться из – за плохого  освещения. Могла на нем быть своеобразная изоляция, кою ты принял за доспехи? Могла. Меча ведь ты по крайне мере не заметил. Но я считаю,  - горячо говорил Толян,   - ничего этого не было и в помине. Все -  плод расстроенного воображения. Или рудничного газа, как ты читал в  газетке. Последнее – верней всего. А ты, - повернул он ухо  к Другану Витюшке, - копай,  конечно. Только учти: трупный яд  штука смертельная. От него лекарства не изобретены.  А нам теперь  за здоровьем, ох как  нужно следить. Ох  как!
     - Подписываюсь под любым словом, - поспешил   я на помощь Толяну   - И вот что еще, Люша. Я бы советовал тебе  особо не афишировать  этот случай. У наших медных лбов, ну, у  доблестных защитников отечества, руки длинные. Не дай бог чего…
     - Ты хочешь сказать «Моменто мори»,-загоревал   наш друг и посетовал,  - Выходит я напрасно  столько десятилетий скрывал тайну? Ай – ай – ай. Благодарю, - сказал он мне, - открыл глаза. Военные…  Ну, широка страна моя родная!
 Меня ему не провести. Я видел, что Люша  темнит, пускает нам пыль в глаза. Казалось, он сейчас засмеется и  скажет: а я все равно выясню, что это был за механизм. Лицедей из тебя никудышный, подумал я,   не дай бог, другие смекнут, что ты тут  дуру  гонишь.
     - А что пацаны, может после всех этих страстей,  пляж навестим? – предложил Толян, -Вспомним   как поражали  всех своим нырянием. Черт возьми, словно это вчера было! Между прочим, сэр, - повернулся он к  Другану Витюшке, -  ты можешь сейчас по – Ихтиандровски, а?  Эй, мон  шер, вернитесь на грешную землю!
     Мысли  у  нашего коллеги были  далеко. Мы это видели. Остановившимися глазами – пуговками, Друган Витюшка взирал на лопату  и напряженно размышлял,  редко помаргивая белесыми ресницами.  Казалось, мы слышим   скрип его   плохо смазанных мозгов: сеструхе  двоюродной Таньке Авторучкиной…Она с сынами Страны Восходящего Солнца якшается. Эти желтые приобретут, как пить дать. За ценой не постоят… Как  за кыштымского  Алешеньку. По телеку  говорили, не будут же  телевизионщики  врать…
     -Че? Нырять? –вернулся в себя Друган Витюшка, - Что ты! Куревом сжег легкие, будь они неладны эти сигареты. А на пляж с превеликим удовольствием. Сто лет не был. Как все изменилась, уж развалилось подножие Лысой горы. И молодцы вроде давно не заходють – остались одни упыри.
     Заводской пруд стал накатываться на нас. Идти было легко: под горку.  К тому же Урал был в километре от Квартала, не более. Были исполнены  песни «Череп» (Старый череп чинно на могиле гнил), «Шестнадцать тонн»( Я помню трассу, сосновый  бор, пилу кривую, тупой топор.) Стараясь не выдавать своих чувств,  я слушал,  какую чепуху несет Люша, доказывая, что друзья детства  теперь должны согласиться, что:
     - …слова  «эпесный»  нет в русском языке. Есть «эффектный». Вечером эффектный бродит джентльмен.  И «Не видный каучук»,  а просто »И за каучук» Не пренебрегайте родным языком, мальчики, нехорошо это.
     - И про три фуза неверно, - внес свою лепту я. - Правильнее  три пуда.   
  -О! – ухмыльнулся Толян, закрываясь рукой  от солнца, - Ты стал, как Люша, образованный. Что деется в мире!
     - А что, старперы,- лукаво проговорил я, словно не слыша его, – слабо, небось, вдарить: »Отец  Митрофан купил новый наган, прицеливается»? « Подзабыли наш первый гимн?
     -Отчего же,  - насупился Друган Витюшка, - «Святая Маргарита купила новое корыто, купается. И тут пластинка начинается!»
     Стоило нам  пропеть: »Моя дорогая не блещет красою», как мы ступили на территорию пляжа. Он был пуст.Лишь водная гладь поблескивала на солнце. Собственно, места отдыха в нашем понимании, каким мы его помнили, тоже не было. Ушла та атмосфера праздника,  которую мы  испытывали, приходя сюда  каждый день купаться. Это не преувеличение. Мы на самом деле купались в любую погоду. Правило такое было у нас.  Исчезли мостки, мы  с них  еще прыгали, тумбочки. Пропали грибки, закрывающие от солнца, будто их кто -  то съел. Куда – то провалились  павильоны общепита, в которых до позднего вечера можно было пробрести пирожки и коржики. Короче говоря, ушло все. Лишь комбинат коптил небо так же,  как пятьдесят лет назад, А вот что сохранилась, так это лодочная станция. Ни капли не изменилась.  Да и землю покрывал  все тот же знаменитый русский мусор. Серый песок устилали целлофановые пакеты, пластмассовые бутылки, палки, рваная обувь, раздавленные коробки из - под сока. Такой же грязной была и  вода. Вся в радуге  бензина.  В такой  вряд бы кому из нас захотелось  окунуться. А все комбинат виноват.    Он изгадил  все вокруг. И тут мы поняли, что заблуждаемся. Слева от нас, за кустом ракиты,  какие - то ребята то ли купались, то ли, стоя по колено в воде занимались каким – то другим делом. Каким - я не мог рассмотреть. Вероятней всего, ставили сети. Только какая здесь рыба? Слышались  злобное кудахтанье и яростная ругань: »М - Мать!» »Ну что ты будешь делать! И тут  не получается…» »Ты погляди,  не тонет! Всплывает  и все тут!»
     Лавочка, на которую мы сели заскрипела, но выдержала нас. Она была повернута к комбинату. Другану Витюшке места не хватило, и он остался стоять. Впившись глазами  в противоположный берег реки, отданный комбинату,  он завыл со  священным ужасом:
     - Жизней не берегли, на тот берег плавали.  Затянула бы какой – нибудь   пакость под воду вроде…ну, не знаю… какой – нибудь контроллер,  и  - кранты, -  потом посмотрел на нас и добавил со стоном: - Да, старичье, только и остается нам петь: » А я кричу :» Не надо, подожди! А я зову, меня уже не слышно!»  Э - э-эх ! Это  о молодости!
      Толяй  закачал плечами:  чего горевать,  все  логично Кто - то едет на ярмарку, кто – то с нее.  Кстати, у него есть к нам одно любопытное дельце. Нужно отыскать одного его должника…Люша не дал ему договорить. Вся соль в том, что он воспринимал окружающее более обостренно, чем мы. Уж таким он уродился. И теперь, увидев, что осталось от  того, что мы называли пляжем, впал в хандру и поинтересовался  у Толяна  нет ли  у него еще живительной влаги. Ему край  как нужно.
     -Имеется? Оч  хор. Братцы, у кого аршин?
     Последним  пил или делал «ам» Друган Витюшка.  Едва он пригубил  раздвижной стаканчик, как сверху, из города  к нам  принесся вихрь в  сатанинском шуме и грохоте и,  заложив крутой вираж, замер возле нас, спешно обретая облик спортивного автомобиля. Знаете такого, трубы еще изогнутые   на радиатор снизу идут. Как называется,  не ведаю, я не  знаток автомобилестроения. Тип вроде «Багги» именуется, что ли…  Врать не буду. Так вот, из машины  горохом посыпались тени, превращающиеся в шалунов лет 18 - 20. Их было пятеро. Барбосы имели весьма тревожный вид. По пояс обнаженные, до блеска полированные  головы, наколочная  графика на шеях и руках,  как у дикарей племени Юмбо - Юмбо. Первый, смазливый юнец, которого так и хотелось обозвать  Дорианом Греем, скакнул до нас. Сделав большие глаза, он церемонно склонился в поклоне, коснулся рукой земли и сладко пропел вот что :
     - Дико рад познакомиться, папаши. Разрешите представиться – владельцы пляжа.  Думаю вам известно, что в наше смутное время развелось  безумное количество наглых индивидуумов, обожающих дармовщинку. Скажем, принимать воздушные ванны на пляже. С  ними мы боремся беспощадно. И чтоб у нас вами не было печальных последствий, уж  вы позолотите ручку и загорайте, сколько влезет. Ферштейн? Не то…
      Тут он согнул пальцы, словно беря кого – то за горло, а второй рукой принялся с гримасой рвать его.  Мне стало  не по себе.  Этого только не хватало, подумал я,  и улыбаясь, сообщил вымогателю, что нас уже нет, мы уже ушли. Но все испортил  Друган Витюшка.  Он подышал винными  парами в  сторону  остальных  недорослей, и с преувеличенной артикуляцией  выдал следующее:
     -Великий магистр Ульрих фон Юнгенген вызывает тебя, государь, и князя Витольда на смертный бой. И чтоб придать вам мужества, которого у вас не хватает, великий магистр  шлет вам два меча.   
Неизвестно какая пружина щелкнула в это момент в его голове, только он резко переменив тему, доверительно  сообщил Дориану Грею, что:
     - усы бы тебе, ну, вылитый Володька  Калинкин был бы.-
      …и захохотал, дурилка, как Мельннк в опере «Русалка». Нужно ли говорить, что после его слов дитяти   угрожающе  зашевелились, осматривая нас с головы до ног, словно собирались шить нам костюмы. Пока я делал нашим знаки, чтоб брали ноги в руки и отступали, кулаки, похожие на небольшие дыньки, закачались у наших лиц и  особенно у носа Другана Витюшки:
     - Щас усы тебе выщипывать будем за издевательство, Володька Калинкин ты наш! А вы цыц, замшелые пердуны!.
    





                4



     Супов. Он  же Ант. Толян, Толяй.
     Я даже не подозревал в себе  столько выдержки. Ходить по Кварталу, ворошить прошлое и знать, что этот хромой мерзавец  причастен к смерти твоего отца,  было выше  моих сил. И тем не менее я двигался, разговаривал, вливал в себя водку, хотя больше всего на свете мне хотелось ударить  друга детства чем – нибудь  тяжелым по затылку.  Но это  было безумство. Терпи, заклинал себя я, во что бы то ни стало, терпи. Возмездие неотвратимо. Сколько лет носил этот груз, поносишь  еще часок – другой.
     Жизнь обрела смысл. Теперь у меня было два заклятых врага. Рупь двадцать и  Карапет. Будь моя воля, я    подвесил бы вас обоих за ребра или  бы  дал «кобылу понюхать», а затем сказал бычто так и было. Этот метр с кепкой, Карапет, вздумал торговать прахом моего отца! Я тебе, сволочь, поторгую! Хоть с усилием, но твои скудные мыслишки  стали мне известны, прочел, думал я., вот отправлю обоих  вниз, к сестренке, узнаете. Дайте  только время.  Из – за этих дум толкование с  пляжными прохвостами прошло, миновало мимо моего сознания. Это, конечно, неправильно. Разведчик обязан  все слышать и быть начеку. Я прогнал  мысли, когда эти мздоимцы  начали шантажировать нас.
     Подсолнух суетился,    - надо же,  вылез, не наделал в штаны, -  убеждал, что мы сейчас не при деньгах. В будущие разы непременно рассчитаемся,  уверял он.
     -Ты бы им  еще простату  погладил – рассмеялся я  и вежливо проворковал  гуманоидам, -  Все ребята, цирк уехал. Разбегайтесь, пока я  не рассердился.    Ну?
     Внутри у меня все кипело и я бы задал жару этим дармоедам. Так иногда   хочется разрядить ненависть к земной расе, но я имел  хоть минимальную, но выдержку. Сейчас, после всех приключений, я чувствовал, что не выдержу, что мне необходимо  разрядиться. Мысли друзей детства не представляли для меня труда. Им было невдомек, почему  я  лезу на рожон. Раньше я таким не был.  Играл роль не шибко смелого.  Чего это с ним, гадали они. Особенно пялился на меня Рупь двадцать. Я, конечно, рисковал, но немного. Что – то меня убеждало, что эти наглецы спрячут гонор и мне не придется  наказывать их. Или произойдет нечто неслыханное, что избавит меня от  их наказания. На чем  убеждение базировались, было непонятно.  Эту мою  уверенность  неизвестным доселе чувством учуял и алконавт Карапет.  Растолкал нас, вылез вперед и с дурацки вытаращенными глазами,  бабахнул цитату  из фордовского »Крестоносцы»,  разбавленную тирадой из «Бриллиантовой руки»    
   И как я думал, немыслимое наступило.  Когда Карапет от удара  по скуле   приземлился   на песок, Рупь двадцать неуклюже откинулся назад, насколько ему позволяла больная нога, щелкнул пальцами правой руки и произнес что – то похожее на  англоязычное имя « Фрэнк » Охальники уже  готовые обрабатывать  нас, как старую боксерскую  грушу, внезапно замерли и, поглядев  задумчиво  друг на друга, принялись размахивать кулаками, утробно кхекая. Ей Богу! Дубасили  они друг дружку по -  настоящему, вскрикивая и охая от особо метких ударов.     Хмель моментально покинула нас .
     Дальше было вообще   занятно.  Вскоре эти братья по разуму пали на колени и  слезно стали умолять простить их, обильно посыпая головы песком. Мы буквально подавились, стоило нам увидеть более фантастическое явление, чем кулачный мордобой. Я говорю о полете.  Хотите, верьте, хотите, нет,  только невидимая рука сгребла детей приснопамятного халявщика Лени Голубкова и, пронеся немного над нашими головами, осторожно, без всплеска опустила  их в  стеклянное  лоно Урала, метрах в двадцати от берега. Окрестности тотчас огласились  еще более истошными воплями. Став мокрой, одежда неумолимо потянула их обладателей на дно, как доспехи псов – рыцарей в Невском противостоянии.
     -Какие, - произнес Рупь двадцать осуждающе, - сидели, никого не трогали, а они… напали алчные волки. Вот и получите.
     Горизонт  ушел в бок. На мгновение мне почудилось, что все вокруг  сон, фантом, мираж, фата – Моргана. Сейчас все вокруг возьмет и пропадет.   
     -Стоп, стоп, – замер, как лев перед броском,  Карапет,  - хочешь сказать…  это ты их?
     -Нет, папа римский.
     - Хосподи Сусе …Научи! Как ты это делаешь?
     -Люша, ежели ты такой гений телепортации, не бери грех на  душу. - посоветовал  Подсолнух.- Спасай  дураков.
      Шаромыжники действительно  уже  хлебали воду по – черному. Инстинкта самосохранения заставлял их хвататься  за Дориана  Грея, как за льдину, и как им казалось, за самого надежного, а тот, плюясь, отбивался руками и ногами.  Но тут последовал новый щелчок, и невидимая рука совершила обратный ход. Проказники были брошены к нашим ногам.    
      Теперь они  являли собой жалкое зрелище. Куда только девалась их спесь. У  обиженного Карапета   тут же с плеч сорвался кулак и он быстренько отбучкал их, а потом   репьем  вцепился  в  Рупь двадцать, умоляя, чтоб тот показал им  еще парочку  таких фокусов, вспомнив  опять какие – то слова, скорее всего,  из  »Операции Святой  Януарий».  «Ну сотвори какое – нибудь чудо, чего тебе стоит! Пожалуйста!  Мне никогда не приходилось видеть его! » И Рупь двадцать   не стал противиться, починил свой дефект. Он даже брючину задрал, показывая ногу, которую все мы знали как  гнутый серый крючок. А тут -  опа!  - и  нога как нога. Мускулистая,  загорелая. Краем глаза, я заметил еще каких – то  двух  ребят, стоящих неподалеку  и взирающих на  чудеса с совершеннейшим удивлением. Брюки по колени и  рукава свитеров  них были мокры. Те самые, мелькнуло у меня, которые за кустами. Рыбаки. Любопытство заело? Ну, смотрите, смотрите   
 - А теперь долой портки и вперед с песней! И чтоб песня была отвечающей вашему  существующему положению. Шагом, - дал команду Рупь  двадцать, - арш! Ать два, ать два.
     Складно, будто выполняя волю невидимого режиссера,  шпана  бодро освободилась от брюк, показывая разнообразные фасоны и цвет трусов, после чего гуськом  потянулась с пляжа, а конкретно на площадь одного советского революционера, заунывно исполняя при этом:
                - Оленям  корм давал
                Якуток целовал
                За что не раз избитым  я бывал!
     -Колесницу свою  заберете завтра! -  разрядился  в хвост  им Люха.
     Гул царил в моей голове.  Я снял очки и, ломая, сунул их в карман. Мое состояние было ужасно. Два события за один день, это, согласитесь, много для человека моего возраста. Я видел себя словно со стороны. Черные кольца  глаз, провисшие щеки, отпавшая челюсть.  Сперва убийца отца, затем  ассистент Уранидов. И это все в одном человеке.   С    У - М- А     С - О – Й – Т - И !  Вот это Рупь  двадцать!
     Когда гул утих, а варнаки, скрылись из виду, стало понятно – в  нашем хорошо отлаженном механизме приключился  сбой. Перебирать дальше  отроческие деньки уже не хотелось.  Слишком много возникло вопросов. Это я видел на лицах сотоварищей.
     И  тогда этот проклятый Рупь двадцать пошел нам навстречу. Друзья для него были главным мерилом в жизни, я это знал. Оказалось, что «Емелизм» зародился в нем позавчера ночью. Ощутил в себе   нечто неизведанное. Будто подсадили в него кого - то или что – то. И сразу стало ясно, что это супервозможности.  Опробовал Дар три раза – кто бы удержался? – и более не хотел, да сейчас вот разозлили. Но теперь – шабаш.
   -До того как меня будут использовать во всю ивановскую, - вещал этот дароносец,- а это будет, ничуть не сомневаюсь, иначе никакого проку в дарении  не вижу -  я для страны потружусь. Подумал об этом только сейчас. Ведь как нужно понимать сейчас текущий момент? Как объединение страны, сколачивание нации. У нас ведь в настоящее время полный хаос. Никто не знает, что делать дальше, как жить. Вот и тянут одеяло все на себя, кто во что горазд. А я знаю Нужно  классы объединять.  Ведь уважаемый Владимир Ильич их настраивал против  друг друга, и потому страна трещит по швам сейчас.  Америка обещает  к двенадцатому году развалить Россию, как развалила СССР. На  кось, выкуси.  Я не дам.  Как вы знаете, яне сторонник повторять  расхожие фразы из кинолент, как Викториус, но придется: Как верно говорил в свое время таможник Верещагин: »Мне  за державу обидно»,
     Мне давно уже не хотелось заикаться ни о каком  озадачивании  друзей поисками  мифического  родственника. Я мечтал лишь об одном. Остаться наедине с этим бастардом и скрутить его. Скрутить, чтобы не дать  воспользоваться проклятым   материально – всеобъемлющим воплощением,  главным  препятствием  нашему могучему  продвижению наверх. Но  сегодня мне отчаянно не везло. О расставании никто не думал. Наоборот. Со всех сторон посыпались предложения.  Дело в том, что  друзья детства, что б их черт забрал,  своими корявыми мозгами соединили «Емелизм» с гибелью моего отца. Бараны, что с них взять.  И вот каждый стал высказывать гипотезу,  кем мог быть «рыцарь». Подсолнух вообще докатился до смехотворства. Отец – посланник  с Луны. Хоть стой, хоть падай. Говорил веско,  без сомнений. Выглядело все, по его мнению, так. Он, Подсолнух,  теперь ни тот лапоть, что был  в  нашу пору. Он много читает, знает, что творится в мире. И вот что ему открылось в телепередачах.  Ненавязчивое    внесение темы Луны, нашего ночного светила. Зачем – то стали поговаривать о якобы созданных на ней военных   баз фашисткой Германии и СССР. Зимой даже кино смастерили о том, как наша страна  готовила космонавтов, как их  запускали. До войны еще Отечественной.  Карлик там был еще, девушка. И фильм тридцатых годов «Космический рейс» никакой не художественный. Докуметальный. От  кинодеятелей и  литература не отстает.  Еще довелось ему  листать книжку  не так давно  о потомках белых офицерах на Луне. Это было ни так страшно, если бы он сам не узнал месяца три назад, что Иосиф Виссарионович Сталин - мир праху его! – то ли на  Тегеранской конференции, то ли на Ялтинской, так и спросил в лоб союзников, как   они будут делить Луну.
     - Это было сказано на полном серьезе – вещал Посолнух. - А дыма без огня не бывает. Выходит, гран правды может быть, хотя такое заявление нашего лидера  отдает  полнейшей чепухой. Не умалишенный же  он, Иосиф Виссарионович. Вот я и говорю, почему нельзя допустить, что »рыцарь» посланник  космических сил? Вдруг советская и немецкая  колонии погибли в попытке обретения пальмы первенства  или умерли от чего  - нибудь,  хотя бы от солнечной радиации. Или  как треножники из «Войны миров» от земных бактерий.  А робота колонистов   охватила, скажем, великая тоска, по прародине, и   он махнул на старушку Землю Но не рассчитал, допустим, траекторию и приземлился не на  ее  поверхность, а под землею. Значит, выкарабкался, рад до смерти, а его болезного «у – ух!» и  булавой по кумполу. И нечего, старички,  смотреть на меня глазами шесть на девять. Сначала докажите, что подобного быть не могло. Не можете? То – то и оно. Тогда слушайте, что вам говорят.
      Вечерело. Шаловливые  акварельные тени стали синими, густыми, похожими на масляную живопись. Природа задышала  свободнее, стали ощущаться  запахи былья, до этого совершенно не пахнущие. Когда мы,  покинув злополучное место, начали подниматься к революционеру,  нам стали попадаться люди. В основном родительницы с колясками или  катившиеся по своим делам молодежь на велосипедах. Домишки жалась к земле,  словно из – за страха. Серые,  словно грибы  они, как и люди,  были облиты жидкой позолотой заката  Город  в этом месте  был трехэтажный,  рабочий, полный грохота и грязи из – за близко раскинувшегося комбината.
      Все изрядно притомились. Рупь идет, слушая о песне, которую обещает написать Карапет. Ну да. Он соврет, недорого возьмет этот Карапет. Песня,   разумеется, про Квартал. Рупь двадцать  иронично поддакивает ему. Мы  минуем  монумент, стилизованного изображения первых строителей  города,  ступаем  на площадь и она своей центробежной силой начинает кружить нас, словно в хороводе. У сберкассы нас перегоняют те рыбаки, что были на пляже. Они были еще с двумя товарищами. Один из тех, кого видел я там,  шел  лицом к друзьям и  что – то жарко  говорил, кивая на чемоданчик – дипломат, который держал  один из них. Моего слуха коснулось: Нет, нет и нет. Это все нелепость. Наше спасение в запасном варианте.  Коли  с этой заразой, он указал на «кейс», нельзя  ничего сделать, она не горит, не тонет, стало быть, настала пора прибегнуть к нему.  И не спорьте, пожалуйста. Похоже, голос его  был знаком  Рупь двадцати, а может быть и предмет разговора,  потому, что он вздрогнул и,  далеко вытянув шею, вонзился глазами в спины, обогнавших нас.
 А мне очень хотелось знать, что мы будем делать дальше. Идти в кафе, как настаивает  Карапет? Так  у него денег  больше десятки не бывает никогда. А угощать его  я не  собирался. Может  быть все, пришла пора расставания? Нелегкую задачку разрешил  Подсолнух. До остановки трамваев был было уже рукой подать, когда в кармане у него заиграла музыка и он, выслушав сообщение по сотику , сказал нам  с сожалением:
-Печально, братцы, но дальнейшие мои пути с вами расходятся. Тороплюсь в больницу к жене.. И подвести вас не могу: Давайте досвиданькаться. Мне еще за ландо своим нужно успеть.   (Рупь двадцати) А ты, брат, давай не замыкайся в своем  городе. Приезжай  чаще. Ну, и звони, конечно, не забывай.  Ты ведь завтра  утром ту – ту? Понятно. Постараюсь проводить, но точно не обещаю (Жмет всем руки)Пока, молодежь.
И он, помахавши всем,  направился снова в Квартал.  Это было так неожиданно, такой верх бесцеремонности и неуважения, что мы потеряли дар речи. Мы  все глядели ему вслед, покуда он не спрятался за домами, а  на пригорке  не застучал колесами   трамвай. Дрожа, как высокотемпературный больной, выбрасывая из - под колес снопы зеленых и фиолетовых искр, он, задыхаясь и, прижав  тупой нос к земле,  замер подле  нас. Дождался, когда мы войдем в него, тяжело  вздохнул,   и  постепенно набирая скорость, быстро   примчал нас к центру  города. Там, возле кинотеатра  «Современник» забузил и  Карапет. Он спешил на работу.
-Каюсь, каюсь, каюсь, но долг - превыше всего. Во дворах метлой орудовать нужно,  вы уж не обессудьте.
Он долго извинялся и призывал Рупь двадцать проведя время  со мною, ночевать приходить снова к нему. И  исчез  столь же стремительно, как и Подсолнух, что я диву дался. Только, что стоял перед нами и  нету. Митькой звать.
Я: (решительно) Нет, Люша, мы гулять не пойдем. Поступим по - другому. Ко мне  лучше пойдем.  Чтоб заокеанский напиток джин вкусить.
Рупь  двадцать: О! Это дело. С удовольствием, мой юный друг.
И тогда я нажал еще одну   кнопку. Дело в том, что этот дефективный, был страшным, как вы уже надеюсь, поняли, книголюбом. Или библиофилом. Его  чуть было родимчик не хватил, стоило мне дать понять, что дома его  дожидается »Аврора» или утренняя  звезда в восхождении»   Якоба  Беме, дореволюционного  еще издания.  Дескать,  год  назад он случайно обмолвился, я запомнил и вот – пожалуйста. Или Люша уже раскопал этого мистика? Не хотелось бы.
Рупь двадцать: (страстно) Что ты! Что ты!  Где ж я  его добуду? Беме! Ант, друг, спасибо  за то, что ты есть.
Первые сомнения – даже не сомнения, а так -   удивления  возникли у него минут десять спустя, когда  мы проезжали мимо моего  дома.
Рупь двадцать: Как это? Как это? Ты ведь тут живешь, на Курантах.
Я: ( изображая стыдливость), Жил, Люша. Дело в том, что я привел себя в состояние холостого мужика, дружище.  При ребятах не стал говорить: совестно. Разбежался  я с  дорогой Персефоной свет Михайловной. Устали друг от друга за столько лет. Обитаю теперь на Сиреневом бульваре. Так, как без женщины нельзя, посещает меня  одна  старушка… Да, что  тут говорить,  увидишь все сам.
В то время, когда я  охмурял этого незамысловатого,  Карапет исполнял функции землекопа на месте дома этого индивида. Было очевидно, что Карапет врал про двороподметательство. Заставишь ты его метлой махать, белоручку этого… Вздумал лгать, или  как говорили раньше, пули мне лить… Ну лей, лей. Поглядим,  до чего ты дольешься,  друг детства!
Ну вот. Сейчас мы видим Карапета внутри погреба. Неимоверными усилиями он смог отыскать вход в яму, Между прочим, совершенно ни в том месте, какое указывал Рупь двадцать. Раздевшись до рубашки, он с лопатой, как рудокоп,  прыгнул  бесстрашно и уверенно  в таинственную артерию дома. 
В ней он затеплили свечу, за которой специально забегал в хозяйственный магазинчик и,   обнюхав затхлое помещение, вонзил  лопату в землю.
Карапет ( яростно работая). Испугался я, как же…Столько весен миновало…Трупный яд… Шиш два. Он давно уже в землю протек…(рассмеявшись). Обдеру япошек, как липку! По полной программе! Надоело с голой попой  ходить на склоне лет. Поживу как белый человек…
Искал он «Рыцаря» недолго. Таким как он, всегда  везет.  Заступ звякнул обо что – то металлическое  и, Карапет, издав вопль,  пал на колени и  стал  вибрирующими руками раскидывать землю  дальше, как собачонка в поисках кости.
Пока он раскапывает, скажу -  гипотеза Подсолнуха  показалась ему правдоподобнее, нежели  мои радиоуправляемые фугасы. Трудясь, он повторял себе, что мины доспехов не носят. А Люшка, дескать, видел их  воочию.
Опасения Другана Витюшки насчет того, что лаз может иметь сотни, а  то и километры  вглубь не подтвердились. Почти сразу пальцы нащупали металлический предмет. Но с извлечением  пришлось повозиться.  «Рыцарь» застрял в норе на приличной глубине и  длины карапетовых рук недоставало. Еще сантиметров десять и  пришлось бы отступать от задуманного или звать на помощь. И все же  Карапет исхитрился, змеей изогнулся, но извлек вожделенное  и, выбравшись из земляной ловушки,  с жадностью  стал разглядывать «рыцаря». Внутри доспехов что – то дребезжало. Конечно, кости. С первого взгляда Другану Витюшке стало понятно, что тут заблуждались все. Ни с какого боку находка не походила ни на «рыцаря», ни на подземную мину. Это было, черт знает что. Отдаленно она  напоминала космическое существо о двух оскаленных черепушках под одним прозрачным  куполом. Туловища не было видно совсем. Его прикрывала бочкообразная защита.   Какапет усилием воли сдержал  дрожь  в ногах. И смутно подумал, что я говорил верно. Не стоило  ему было ввязываться в это предприятие, тревожить убиенного.
 Он положил существо на расстеленную на земле куртку и уже взялся за рукава, что связать их, для того чтоб  было легче нести, когда земной шар послал ему   в  лицо  огненный поток. Взрыв раздробил сонную одурь Квартала, перебил окна на Парковой и, отразившись от ее стен ее жилищ, ушел в перспективу дальнейших строений. 
                5







Автор.  Он же Виктор Григорьевич Родин.


Итак, стало быть, наш  Илья Николаев  положил голову льву в пасть. Принял приглашение друга детства. Ну что ты будешь делать! Такое  сплошь и рядом  бывает. Умные люди они доверчивые, по этой причине и страдают от недобросовестности окружающего мира. Едут,  они, стало быть а он все словами истекает,  ведро худое. Э – хо – хо. Старость  хлебом не корми, дай поговорить только. Супов знай себе, мягкой головкой кивает, а сам думает, чеши языком,  человеческое недоразумение, чеши. Скоро ты лишишься своего  могущества. А там тебе и конец придет.  А  наш Илья, шляпа такая, знать про его мысли, конечно, не может, и как  его предшественник Манилов, прожекты  все изобретает. Еврейскую нацию  собрался со  свету свести. И не больше и не меньше. И вот что надумал, каналья.
-Размещу, -грозится ,- на сайте компьютера  все их фамилии, кто живет  на  святой Руси. Всех – всех. Даже полукровок. Размещу и укажу способ их обогащения. Потому что честных евреев нет. Все их  благосостояния  ворованные. Вот. И предложу в течение года убраться из страны, куда глаза глядят. Естественно, оставив награбленное.  Лишь в  таком случае  не буду их преследовать. Откажутся или сроки нарушат, пусть не обижаются. На первый случай - месячная парализация с поражением речевых центров, на  второй – смерть.
Всю эту околесицу нес в лифте, когда они поднимались на седьмой этаж. Супов не протестует, но про себя говорит, не умрешь ты своей смертью. Ох, не умрешь. Что тебе сделало лично это вечно гонимое племя, за что ты так ненавидишь их? Просто напасть, какая – то…
По выходу  Супов нажал кнопку звонка  квартиры.
Илья: Слушай, ты в средствах не стеснен? Нет?  А то могу денег  предложить.  Не стесняйся – говори. Сколько нужно углов? Миллионов десять зеленых  хватит?
Супов:  Это двадцать пять миллионов по - старинному? Ничего себе. У кого позаимствуешь? У  преступного мира?
Илья: И еще у теневого бизнеса. Облажу всю эту сволочь налогами. Довольно страну обсасывать для собственного кармана. Да и вообще… Хочу  еще  газовую и нефтяную отрасли национализировать.
Конспиративные  квартиры, как правило, устраиваются  в неприметных местах, где людей мало или где они незнакомы друг с другом.   В нашем случае такая же картина. Десятиэтажный дом, населенный  больными пенсионерами, редко выбирающимися на воздух. Супову  наверняка удалось бы провести Илью не замеченным, и все было бы шито – крыто, если бы ни одна  встреча.
Когда они уже втискивались  в прихожую, дверь противоположной квартиры распахнулась, и на ее пороге возникли двое  тепленьких субъекта. Даже не тепленькие – горяченькие. Один из них при виде Супова забился в восторге, восклицая, что благодарит судьбу за встречу с чемпионом города по великой игре в домино. Это был низкорослый мужик лет пятидесяти, с золотой цепью на шее,  напоминающий художника. Другой, приблизительно старше лет на десять, светловолосый, с породистым лицом английского лорда,  одернул его.
Другой: Друг… Сиволяйнен! Тебе в клинику для поме – ш -шанных надо. Пред тобой чеееемпион области, а ни  какого – то  там гггггорода. Кланяйся ему, ирод!(Супову ) Добрвечер, Антолий Ляксеич. Как   пррррр - шел матч вчерась  ссссссс  с  ребетенком?
А теперь представьте, что творилось  в эту минуту на душе у этого  Супова. До  развязки рукой подать, а тут  такая засветка. Дернула нелегкая появиться этим пьяньчужкам. Так можно ив дураках остаться. Когда милиция будет Николаева разыскивать, наверняка на  них выйдет. Но делать было нечего. Придется менять  квартиру, такова была   беспокойная мысль Супова. Удовлетворив любопытство пьяных,  Супов с Ильей  вошел в   свои палаты.  Там Илья  чуть не упал. Споткнулся на ровном месте. В прихожей их ждала такая « старушка», что только держись. Лет двадцати, красоты неимоверной. Черная зависть  стрелой впилась в сердце нашего героя. У него такой никогда не было. Но мы сразу скажем, что завидует он напрасно. Это Персефона Михайловна  девушку играет.
Илья  (справившись с собой, громогласно) Гостей  тут принимают?
Персефона Михайловна: Гость в дом, бог в дом. Добрый вечер, я – Урсула. А вы, как я догадываюсь, и есть знаменитый Илья Георгиевич? Проходите в зал, будьте как дома.
Илья  у нас, как видим, не вельми  большого ума человек. Любить книгу это прекрасно, но  и житейский опыт нужно применять в сложных ситуациях  и чем, больше,  тем лучше. Другой бы на его месте осмотрелся, куда его занесло и, наверное, сообразил бы, что здесь  что – то не то, квартира – то непонятная.  У разведенного человека  в  его жилище, что должно присутствовать? Правильно. Пыль. А здесь блестит все, будто в музеуме. И Христа ради не уверяйте, что есть такие подруги трудолюбивые, аки пчелки, кои вылизываю хату любовников, как свою. Не поверю. Чтоб двадцатилетнее создание   мантулила на деда  шестидесятилетнего? За какие коврижки?
Шарит, стало быть,  наш недалекий жадными глазами по стеллажам с книгами  то  в гостиной, то в кабине и то и дело орет Супову ,что : поражен,  в самое сердце поражен! Где  он такие сокровища  насобирал, пенек старый? Он ведь  человека, больше, чем Супов равнодушного к печатному  слову, не встречал. Чем объяснить это книжное изобилие?
Супов, придя из спальни, подает Илье томик, с первого взгляда который говорит, что выпущен  он очень и очень   давно. Руки у Ильи затряслись..
Илья: (голосом жести на ветру) Немы…Немыслимо… У кого ото - ррр - вал, Ант? Я всех поднял… обыскался.  А?
Урсула: Мужчины, все готово,  к столу!
Небольшой стол на кухне выглядит весьма презентабельно. Паюсная икра, сыр, несколько сортов колбас, крабы, «Кока – кола» Над всем этим великолепием возвышается семисотпятидесятиграммовая   бутылка джина. При первом взгляде на это изобилие  до мужчин доходит, как давно они не ели.
Илья: (одобрительно) Грамотно встречаешь друзей, Ант. Я тебя  подстать встречу,  когда  будешь у меня. Только позволь спросить… Готовились, да? Знали, что соглашусь навестить ваш дом? Откуда?
Урсула: Мы всегда так едим, Илья Георгиевич. Присаживайтесь.
Николаев хочет исполнить требуемое, Супов останавливает его.
Супов: А руки?  Я уже помыл. Давай – ка, брат,  в ванную. Позволь за тобой поухаживать, свет включить.
Супов закрывает за ним дверь и  щелкает выключателем. Он не настоящий, этот  выключатель. Настоящий другой. В ванной комнате слышится странное шипение и испуганный вскрик Ильи. К стоящему перед дверью Супову,  подходит Персефона Михайловна. Шипение стихает.
Персефона Михайловна: (очень спокойно) Ну что, принц Я поздравляю вас. Наше прозябание  на Земле закончено.
И тут  происходят   интересные вещи. Мамуха Супова начинает дрожать, как изображение в телевизоре, когда портится настройка. Миг-и она становится прежней Персефоной Михайловной. Дверь в ванную открывается. Там под электрическим светом,  рядом с умывальником, высится  фигура, Это  Илья, но в какой виде! В виде абстрактной статуи.  Он с головы до ног облит экспресс - пеной, имеющей крепость бетона. Свободны только  живые, недоумевающие глаза. Илью заковала в бетон система разбрызгивателей, установленных  здесь же, в   ванной комнате. Особенно толстый слой пены был на правой руке несчастного, буде Илья не мог шевелить пальцами.
Супов не удержался и  постучал по корке бетона, проверяя его крепость.
Супов: (в волнении.) Да, наше сидение в  современном Баязете окончено!
Илья: (с трудом ворочая языком) Ант, что за шутки? Ты что со мной сделал?
Супов:  Сделал, чтоб ты не мог воспользоваться тайной силой, когда услышишь, кто я. Давно я ждал этой  встречи и вот дождался (плюет внезапно в лицо друга детства).
Персефона Михайловна  (укоризненно, в квадрате двери) Зачем ты так? Вы монаршее величество, а поступаете, будто дите малое. Бедняга постичь  не может, что тут происходит, а ты драгоценную слюну  разбазариваешь.  Дай я сама ему  лучше все объясню, что и как,  а то ты в чересчур нервном состоянии находишься.
Она  прогоняет мужа, садится на край ванны ,называет себя  и начинает разглаживать на коленях свой дурно пахнущий халат.
Персефона Михайловна :( очень  тихо) Ты должен понять его, Илья. В шестьдесят третьем ты убил его отца, императора Монга Хосефи – и - Хасефи. Да  - да. Главу подземной империи  и  одновременно начальника разведывательной  канцелярии.   Хочешь узнать, как  все происходило?
Приняв молчание Ильи за согласие,  она усаживается удобнее.
Персефона Михайловна: В начале третьей четверти двадцатого столетия в нашей империи была решена проблема выхода на поверхность планеты. И Монгу захотелось быть первой ласточкой в этом деле. Его величество  всегда  был прирожденным лидером и постоянно демонстрировал    всем образцы  смелости. Но рок, доселе  всегда помогавший ему во всем, в этот раз  показал ему свою  спину. Сразу по выходе пасть смертью храбрых и где! В паршивом вместилище овощей! Тогда – то муж и  дал обет,  во что бы  то ни стало  отыскать убийцу и наказать его. Так что,  ты не суди слишком строго своего друга детства. Согласна -  плеваться   это мальчишество нелепость и тем не менее. По вашим меркам нам обоим  с ним  порядка ста сорока лет,  а  для подземных жителей это глубокая – глубокая старость.
Так вот, дал, стало  быть,  муж клятву кровной мести. На  клинке поклялся. Он же наследник престола, положение обязывает, чтоб ты знал, во  власть должен был войти после смерти отца. Дал он задание профессиональному разведчику, послал его в  Ма. Может, помнишь такого на Квартале – Глазова? Супов говорил, что память у тебя какая -  то феноменальная, нечеловеческая. Вспомнил?  Он. Тут необходимо внести ясность. Мы имели представление, в какую часть света и все такое, залетел Монг.  С точностью до километра.  Сектор - Первый квартал, улица Уральская, восемь домов.
Хочется сразу предупредить: СССР не был пределом мечтаний Монга. Ему хотелось выйти в  США,  но наша техника тех лет  оказалось далекой   от совершенства и вон что получилось.  Зато теперь… Знаешь, сколько на Земле сейчас наших? Не поверишь. Могу открыть тебе маленький секрет. Не замечал  никогда, сколько у вас стало лысеющей, леворукой молодежи? Это наши солдаты. Такие они, чтобы  мы их не спутали с настоящими землянами, стоит начаться бойне. Понял, нет?
Но продолжу. Сел, значит, в лужу наш  спецагент. Не мог вычислить убийцу, признал свое поражение. Тогда – то  муж и последовал примеру отца. Бросился, что называется, в пекло. К стратегической разведке он никакого отношения не имел – студент университета. Появился на Уральской в личине  паренька, а через три месяца  я составила ему компанию, под видом поселившейся на Квартале девочки, дабы принц не чувствовал себя одиноким.  Полагали вдвоем быстрее управимся, хотя из меня такая же шпионка, как из него…
Илья:(все так же едва ворочая языком).Как тебя…Персефона Михайловна  или Урсула … Для чего…С какой целью ты мне все это рассказываешь?
Персефона Михайловна: Для обвинительного приговора... Должен же ты знать на суде, в чем твои прегрешения. Ты только, не отвлекай меня, лады? Закинули мы, значит,  сети. Ловили каждое слово взрослых, провоцировали их на откровенность и  тоже ничего. Хорошенько помыслив, перешли на вас, своих, так сказать, ровесников, особенно живущих в пресловутом секторе. Карапет, Солнцеголовый,  Люшка, Носовец,  Саня Долгов, Наташка Ячменькова, Юрка Жуков и прочие  – не забыл таких?  Что если не взрослые, а ваш брат,  пацанва, погубили  императора? Тело ведь так и не было найдено.
 Нет, насчет Карапета неправильно. Он появился почти вровень с нами. Муж еще в те годы исключил его из реестра подозреваемых.  Нас занимали только старожилы. Проходит, стало быть, год и  перед нами во всей наготе набивший оскомину вопрос: что дальше? Несолоно хлебавши, мы стали сворачивать предприятие, признав собственную несостоятельность, как последовал такой подарочек, что только держись! Сестра мужа, девица младше его  на пять лет, власть захватила, узурпаторша паршивая  и сразу дала знать, что казнит  нас как государственных преступников, если вернемся. Власть не хотела отдавать. И пути назад были отрезаны. С тех лет и кукуем на поверхности.  Нам сны уже о родине не снятся, а ты говоришь…
Персефона Михайловна, сильно состарившись, замолчала. Сейчас она была похожа на монашку. Через минуту, взяв себя в руки, возобновила рассказ.
Персефона Михайловна: Поразил ты нас сегодня дважды, надо признать. Особенно первым. Это ж надо столько лет с ношей убийства  жить - кошмар. Мы бы так не могли.
Илья: Слушай, ты! Чего вы оба от меня добиваетесь? Долго я еще соляным столбом торчать здесь буду?
Персефона Михайловна:  ( ласково) Сейчас перезагрузим  твой Дар и… валяй на все четыре стороны. Да.
Илья: То суд, то иди…Не боитесь, что мой путь будет лежать прямиком в службу безопасности?
Персефона Михайловна: Если дойдешь. Пугать еще  нас вздумал!
Илья: Какое уж тут пугание. (задумчиво) Здорово я промахнулся, нечего сказать…Друг называется… 
Супов: (ужом проникая в ванную комнату) А что? Укорять вздумал? Не надо! Кто из нашего братства  всегда  верил во все светлое, особенно в дружбу? Кто? Один ты придурошный. Эта галиматья еще полвека назад вызывали  у  всех нас смех, сам погибай, а товарища выручай! Ага, как же! Карапет еще тогда пел на музыку  фильма «Путь к причалу»: »Друг всегда прокусить готов, твой спасательный круг!» А ты шляпа! Никакой дружбы нет. Все бред романистов!
Илья: Есть. Господи, как я был слеп…
Супов: Ты у меня будешь еще разменной монетой в торгах с сестренкой. Она в колодки тебя  забьет сначала, а после кожу содрать прикажет с живого.  Папашу она любила сильнее, чем я. Меня он наказывал за малейшую провинность. Ее – только  и знал, что   гладить  по головке. Понял, нет? Но мне  вновь хотел бы поговорить о наших с тобой отношения. Ты думаешь, я тебя ценил? Ни одного дня, ни одного часа. А все из – за того, что ты хромой дьявол, калека, ставил себя вровень со мною. Со мной! С  наследным принцем! Ты обязан был вести себя скромно, незаметно, тише воды, ниже  травы, а ты  не хотел признавать это, ломал, оспаривал  мои утверждения. Мне постоянно хотелось сказать, чтоб ты знал свое место, но я только стискивал зубы. Одного понять не могу, полдня мозги ломаю и не могу уяснить, за что тебе все эти привилегии. Ураниды и ты. Что они  нашли в тебе?
Персефона Михайловна:  Самое худшее, что есть на свете. Доброту.
Супов: Как? Добро и зло? Нормативно – оценочные категории морального сознания?  Хым. Спасибо, любимая.( Илье) Добро делает человека тряпкой, ни способным на решительные действия, где нужно приложить волю, а не сюсюкающие сентенции.
Персефона Михайловна: У наших противников иной взгляд на  эти вещи.
Супов: Скорей всего.  А эта дрянь,  Карапет, друг детства, так называемый, добрым не был, мелочный, злобный хорек. Вздумал отцовскими мощами торговать, собака. Я, между прочим, его, Люшенька,  к праотцам отправил, уж ты не гневайся на меня.
Илья: Страсти какие… А  кто они, ваши  Ураниды?
Персефона Михайловна:  Твои, Илья.  Солнеч…
Супов: (предостерегающе)Я тебе! Пусть  уйдет в подземный мир в неведении. (Со смешом). Собирается служить, а не знает кому!
Хрустальный звук то в недрах квартиры. Супов  недоуменно перемещается на кухню, где начинает разговаривать с кем - то: »Да, я. Слушаю. Что - что? Когда это произошло?» Все время, когда велся разговор, в ванной комнате не было произнесено ни слова. Персефона Михайловна напряженно глядит в сторону, куда ушел муж. На лице у нее вопрос. Наконец Супов входит в коридор. Из ванной комнаты даже видно, что произошло что – то неординарное Он не похож сам на себя.
 Супов: Стоит упомянуть черта, он тут как тут. Ну что смотришь, любимая? Как мы только что говорили? Кончилось наше сидение здесь? И еще раз скажу это.  Одним словом… сестра  больше не живет. Свергнута гвардейцами. Довела, дура,   всех  до ручки. Левентарь сообщил, начальник охраны. Меня  народ  на трон призывает.
Персефона Михайловна:  (хлопает в ладоши) Ой! Ой! Ваше величество! Я первой присягаю вам.  Это же надо, какая радость! Путь  на родину открыт! Дай я тебя поцелую!
Супов, оглушенный новостью, опять работает челюстью, будто жует чуингам, которую у нас презрительно именуют «жвачкой».. И тогда происходит неожиданное. Прямо из бетонной стены коридора, как из обычной двери отделяется Сашок  вместе с женой Викториуса Любашей и  шерифом …. тем самым, из автобуса.  Любаша отпихивает обратно в стену   стража порядка и шипит ему: » Куда прешь, болезный? Ты  не из нашей   оперы! Сгинь, кому говорят» Шериф ( кровожадно) Дай попишу хоть фары  этим гадам. Страсть как хочется.  Ну, разреши!»
Сашок  широко раздвигает руки, словно собираясь ловитьСупова и мелкими шажочками пприближается  к нему
Сашок: И наши  поздравления примите, ваше величество. Только не делайте резких движений. Моя помощница может выстрелить. Она у меня быстрый морг. И отодвиньтесь, молю  вас,  от Ильи Георгиевича. Не мешайте транспортировке. (Илье) Друг! Скоро твои неудобства кончатся. Потерпи несколько минут. Как  у вас говорят: » Бог терпел и нам велел»
Супов: Ура… Ура…
Сашок Да, я Уранид, точно. (Илье) Насчет твоего избрания были разные мнения. Были  и большие сомнения. Однако твои последние действия убедили маловеров. Та задача, которую  я хочу поставить перед тобою, по плечу тебе. Знай это. Да и вот еще что. Я настоял, чтоб тебя снабдили стопроцентным материально – всеобъемлющим воплощением, а не этим маломощным, как было до сего дня. Так что, отныне ты воистину всемогущ. Земля да воссияет в веках! Дави и этих черных (пренебрежительный кивок на Суповых), и тех.  Беспощадно дави.(Супову) А ты, приятель , напрасно подпевал моему другу на пляже. Что хотел от него? Чтоб помог тебе искать меня? Вот он я.
Супов (убито) Час от часу не легче.  Похоже, монсеньор, у нас идет все  к  вульгарному мочилову? Это и понятно, ваши возможности  не сравнить с нашими… Только это не по – рыцарски убивать противника, если он слабее.
Сашок: Это бы ты  нас замочил,  я  так не поступлю. Предлагаю честный поединок. Если твой телохранитель дворянка, мой - тем более. Можно и их привлечь. Годится?
Супов: Вполне. Давай, любимая, облачайся.
Квартет немедленно  начинает вполголоса повторять  непонятные, чуждые человеческому слуху слова. Не было заунывных и длинных заклинаний вроде: »О приди, приди, приди, о дух явись, явись, и исполни, что я прикажу».  Не было. И тогда происходит вот что. Суповы и Сашок с Любашей начинают  уменьшаться, становиться неизвестными   существами. То есть, что я  говорю: Супов с женой  - известными. Сашок выглядит неожиданно. Зеленый человечек, о котором так любит  трубить пресса. Субстанция, по первому впечатлению,  а прикоснешься – материальность. Как это совмещается – непонятно. Ростиком  вся четверка  маленькие, напоминающие подготовишек в детсадике. И та и другая сторона в военном снаряжении, в доспехах.  Сашок осматривает секиру, трогает ногтем острие. Супов вертит  меч, разминая плечо. На Сашке цилиндрический шлем, серебристый панцирь, накидка с изображением солнца. Треугольный щит висит  на спине.  На его  недруге шлем с забралом, чешуйчатая  кираса, багровый плащ. Каплевидный  щит прислонен к ноге. Женщины вооружены  проще и одеты беднее. Персефона Михайловна  в шишаках  с нашеломниками, в кожаном колонтаре с нашитыми на ней стальными пластинами, шестопер на поясе. Любаша  закована в двойную кольчугу, с чеканом на плече. Щит у нее четырехугольный, окованный по периметру  железом. Пощелкивая ногтем  по  железному  клюву, она  сверлит противницу взглядом.
 По условиям ристалища первыми начинают бой оруженосцы, и женщины, четко повернувшись, следуют  в кабинет: четверым, даже такого роста,  в гостиной не повернуться.. Короткий свист и они начинают обмениваться ударами, наскакивать друг на друга, как молодые…(Хотел написать сперва  «петухи» да вовремя спохватился. Конечно, »куры», да. Грохот такой, будто новосел  начал перепланировать жилище по своему усмотрению. Невидимая птица смерти  уже взлетела к потолку, выбирая жертвы. Кто – то уже  была отмечена  ангелами в скорбных листах.
Преимущество Любаши выяснилось сразу. Во – первых, она стала доминировать, в смысле,  ударила по щиту противницы первой, что имело громадное  психологическое значение, во – вторых, она была моложе и сильнее. Персефона Михайловна сразу начала сдавать позиции. А у  поединщиков  существует поверье, кто первый сделал шаг назад – обречен. Так  и получилось. Сначала  Любаша  лишила Персифону Михайловну   щита, а через минуту стальной чекан  жадно  укусил  ее под руку, разорвав колонтарь. Новый удар и  Персифона Михайловна -  простоволосая.  Шлем на паркете.  Волосы у  фальшивой госпожи  Суповой стояли уже  дыбом на обеих головах от  дыхания смерти, когда третий удар в лоб одной из них увлек подземную жительницу на  пол. Любаша добила поверженную, после чего, поднявшись, обтерла лезвие трехгранного кинжала, называемого мизерикордией, о подушку на кровати и зашла в гостиную, где оперлась   на чекан, и стала ожидать дальнейшего развития событий, говоря себе, что если с Сашком   что случится, она не даст убить его. Нападет сама, хотя правила  дуэли  под страхом смерти запрещают это делать. А Супов брал верх. Ни возраст, ни долгое нахождение не  у дел,  не сгубили в нем бойца, которого обучали военному искусству лучшие рыцари королевства. Да и длину рук нельзя игнорировать. Удары его были настолько мощными, что  от щита Сашка отскакивали бляхи защиты, покрывающие поверхность. А когда  секира Сашка  попадала в  щит  Супова, тот   в последний миг  одергивал его и   сила удара терялась. Несколько раз противники сходились и ворочались, как громадные черепахи,  ударяя друг друга щитами, и Любаша каждый раз с тревогой отмечала, как пошатывается ее старший товарищ. Один раз у нее  даже сердце облилось кровью, когда промахнувшись, секира Сашка так закружила ее хозяина, что он едва удержался на ногах.
И наконец настал миг, когда военное счастье окончательно отвернулось от Сашка. Трудно дышащий, он прижался спиной к  дивану,  в ожидании последнего удара, а Любаша  уже поднимала свое оружие, когда в комнате мелькнула я тень, похожая на черную птицу. Это был шериф. Его обыкновенный слесарный молоток с такой силой ударил Супова по одному из шлемов, что голова  буквально утонула в  грудной клетке. Через мгновение такая участь настигла и вторую. Сложив на груди руки, шериф сыто захохотал, когда тело врага человечества   подергивалось  в конвульсии на ковре.
 Сашок:  (становясь прежним человеческим  ростом, свирепо)  Ты что натворил, холоп? Зачем ты это сделал? Ты покрыл меня несмываемым  позором! (срывает с себя шлем, хочет бросить его в шерифа, но в последний момент справляется с собою)
 Шериф:(огорченно) Прошу пардону.  А  то я гляжу, он вас сейчас того…
Сашок: Ничего не «того!» И, вообще, тебе сказали: »Сгинь», значит, сгинь! Лезут  тут всякие  не в свои сани…
Шериф: Вот она людская благодарность. Вы еще пожалеете, монсеньор.
Сашок: (Любаше) Посмотри, может  льзя, что – нибудь    сделать? (Глядит в спину    нечаянному помощнику). Чтоб тебя за ногу!
Любаша, также обретя человеческий вид, качает головой, склонившись над Суповым. Вздох Сашка  и его слова, что пора кончать затянувшуюся историю. По его команде, Любаша поливает комнаты жидкостью из канистры, которую принесла с балкона, открывает в кабинете окно, мельком смотрит на темно - сизый  небосвод и  говорит, что сейчас  хлынет дождь. Оба  становятся на подоконник и,  оглянувшись на ванную комнату, простирают руки назад, словно тянут невидимый груз, или  приглашают Илью следовать   за ними. Так оно и есть. В ванной комнате что – то каменно  заударялось   о стены и абстракционистская статуя,  чуть наклонившись, выплыла из дверей ванной комнаты, так похожая на покрытый ракушками коралл. Задев еще раз стены, она повернулась и, следую призывам,  поплыла в окно. Стоявший за окном  прямо на воздухе Сашок, пошел вперед вверх, указывая бетонному Илье дорогу. Они сделали уже, наверное, шагов десять, когда  Илья дико закричал: » А книгу, книгу! Она в гостиной». Оставшаяся  на окне Любаша делает успокаивающий жест, бросает горящую спичку вниз и, сопровождаемая гулким хлопком  пламени, идет  вслед по воздуху за мужчинами, вынимая из воздуха раритет. Почти сразу конспиративная квартира накрывается шапкой дыма. Внизу, на асфальте, начинается  броуновское движение людей и истерические крики »Пожар!», »Горим!», а вслед  уходящим  летит некогда популярный шлягер Оси Кобзона »Есть дружок у меня, я с ним с детства знаком!»
Поднявшийся ветер подтвердил предположение Любаши. Началась гроза. Гром ударил   с такой силой, что, казалось, лопнула сама планета. Белый зигзаг  располосовал ткань небесного шатра. Шум,  дьявольский свист, вой, хохот. Струи дождя, как божьи стрелы, застучали по  крышам строений. Не успевший остыть за эти минуты  раскаленный  Город, издал длинный вопль, охнул и  завалился набок, прикрываюсь пологом тумана. Порыв  бури заслонил мир, сметая все на своем пути. И город Ма пропал, словно никогда не существовал в реальности. Только при редких огненных вспышках можно было разглядеть, как уходят в небо тройка наших героев, не обращая внимание ни на бурю, ни на ушедший в никуда город.

 P.S.Гениальный Герман  Оберт  - один из пионеров космонавтики - в конце жизни пришел к любопытным  выводам. – за человечеством наблюдают могущественные  разумные существа, которые он назвал «Уранидами» (от греч. »Уранос» - небо). Истинные хозяева Галактики Ураниды, считал он, существуют на темной стороне Луны.  Ураниды давно  зафиксировали активность подземных жителей Земли, озабоченных расширением жизненного пространства, но не предпринимали никаких мер. Полагали, что ничего страшного здесь нет: комариные укусы. Когда аппетиты подземных жителей стали сравнимы с аппетитом небезызвестного Гаргантюа, Ураниды сказали себе, что спасение утопающих, дело рук самих утопающих, то есть - прерогатива человечества. И выбрав, по их понятиям подходящую кандидатуру, снабдили  ее фантастическими возможностями. Так что, нам остается лишь со  смирением ожидать, во что  выльется Дар Ильи.  Время до 2012 года …

Послесловие.

…еще есть. Было  четырнадцать десять, когда я поставил точку и  устало потянулся за письменным столом. Сценарий фильма  был закончен. Радости я не испытывал – одну усталость. Слишком тяжело дался мне он. Три месяца изнуренного труда. Три месяца с восьми утра до шести вечера с небольшим перерывом на обед. Сто девяносто  две страницы рукописного убористого текста. Естественно, это был еще не настоящий, готовый к съемке сценарий -  заготовка.  Его нужно было перевести в машинопись и  выправить. Сложив листы в папку, я закрыл  сценарий на ключ и только после того вылез из – за  стола.
Работал я на даче. В камине жил огонь, за окном виднелся печальный  сентябрьский день с серым  небесным покрывалом.  По стеклу окна  сверху вниз сновали   длинные кривые полосы: покрывало было дырявым. Я насыщал камин новой порцией дров, когда за моей спиной кто – то  произнес: »Добрый день, Виктор Григорьевич!». Я резко обернулся. Надеюсь, вы согласитесь со мною, что моя реакция была  вполне естественной. В доме я один и вдруг это приветствие. Так  и заикой сделаться можно.
Пришельцев было четверо. Страх медведем в берлоге заворочался во мне, стоило рассмотреть  первого из гостей, по всему главного. Представьте -  битюг лет сорока, с широким лицом,   тонкими губами и мясистым носом. Он был похож на борца, вышедшего в тираж Второй - юнец, лет восемнадцати, с неприметной, как стертая монета, внешностью. Пройдешь мимо такого, не заметишь. Третий напоминал чем – то бютюка,  такой же здоровый. Четвертого я не разглядел, Ни  до него было.
-А вот и мы,– звонко возвестила монета.
-Как вы вошли? –  спросил я, стараясь, чтоб голос звучал как можно грознее. - И с кем имею честь?
-Не узнает, -   поразился битюг 2, – ох уж  мне эти писатели! А еще говорят, что они крепки на запоминания.
И тут меня словно лопатой по голове ударило. Незваные гости были сухими. Я не поверил своим глазам. Как так? На улке с утра дождик моросит, а они сухие. Понятное дело, на машине приехали, растерянно думал я, стараясь  обмануть себя, понятное  дело. И тут ни, с того, ни с чего, мне стало ясно, что мы где - то  уже встречались, Что за черт, пронеслось у меня в голове, мне за последние месяцы только и  чудятся  одни  знакомые…
-А вам что, сценаристы на хвост наступили? – агрессивно спросил я битюга 2.   Гости  мне не понравились. Экая бесцеремонность! Они что, сюда явились, чтоб я в «Угадайку» играл? Делать мне больше нечего. Неизвестно, что последовало бы дальше – приглашать их   в комнату я и не думал, -  если бы юнец не извлек, откуда – то, из – за спины, что ль,  чемоданчик и  не протянул  его мне. Дыхание  у меня прекратилось, стоило мне  увидеть  его. Этот был мой »кейс», похищенный летом в лесу. Его бы я узнал из тысячи. В горле у меня что - то пискнуло. Я во все глаза уставился на гостей. И страх еще сильней  сжал  мое сердце. Позвольте… каким образом, чемоданчик оказался у них? Или…или они тоже бандиты?
-В десятку, - словно прочитав мои мысли, подал голос битюк,- Тогда  в лесу мы были  в запале, не слишком интересовались, кто на нас пялился во время дела , извините. Потом  только  дошло.
Сами гости, то, что они говорили, было настолько неправдоподобно, что я не знал, что делать.
-  Э – э…Так это ты мне кулаком грозил? – с кашей во рту мстительно спросил я монету, - Так ты - Ушастый?  А вы…ты  – Кишок? -  повернул я голову к а битюгу.
 -В цвет, начальник, - довольно заулыбался тот, - Сын собственных родителей. Размер ноги сорок пятый.
- Так - забормотал я, пробуя разобраться в  невероятном положении, - Теперь я, кажется, догадываюсь, чему обязан вашему  посещению. Это… это же …умопомрачение!
Страх прошел. Мне стало понятно, что покушаться на мою жизнь преступники не собираются. Они не живые. Дело у них было ко мне. И  такого рода. Бандиты хотели, чтоб я положил чемоданчик в швейцарский банк. И не больше и не меньше. За деньгами они не постоят. ЗаплОтят, как они выразились, любые гроши. Хоть миллион  «зеленых»
- А что же они сами? Не смогли? - шепнул я.
- Да.  И так и сяк. И закапывали и топили дипломат, жгли – нет. Не получается. И тогда пришли к выводу, что с папкой может справиться только ее создатель. То есть,  вы. За физический ущерб не тревожьтесь, - пилила монета, – Компенсируем золотом. По высшему разряду. Так беретесь спасти наши души?
Я воззрился на них.  Эти виртуальные создания полагают, что у них есть особая нематериальная субстанция, независимая от тела? Ну, ребята,  я вижу  у вас хорошее настроение!
-Беретесь?- настаивал  битюг.
-Что с вами делать, -  притворно крякнул я, – Только вы должны дать мне слово, что не будете больше мешать мне в творчестве, влезать в мои произведения. А то, что это такое: пишу сценарий, а вы тут как тут. Меня в лесу чуть не убили – раз. В автобусе Илье грубили – два. На пляже мешались – три.  На конспиративной квартире  вообще обнаглели – Супова  убили – четыре. Куда это годится, голуби вы мои сизокрылые?
Только минут через двадцать, «голуби» нехотя дали согласие. Ущемлять себя в свободе не хотели. Только куда им деваться? Проникать, жить  в других произведениях им не нравилось. Им по вкусу были только мои вещи. Засим они начали прощаться, желать всяческих благ, здоровья и наконец, избавили меня от своего присутствия.
 По их убытию,  я некоторое время взвешивал «кейс» в руке. Перерезать волосок может лишь тот, кто подвесил его, вспомнил я булгаковского Га – Ноцри. А нужно ли, чтоб волосок существования литературных героев был подвешен, спросил я себя. Тему  ты этой зимой взял не свою, детективную, потому повесть не пошла и ты с легким сердцем отложил ее до лучших времен. И вон что из этого получилось. Я кашлянул. Хотелось бы мне в данное время знать, почему я отважился на детектив. Денег захотелось? За этот жанр не будет тебе ни денег, ни славы. Низкий потому что он. Им все  книжные магазины забиты. Агаты Кристи, Донцовы, Маринины и еже с ними. Одно бабье. А в женской компании я быть не желаю. Следовательно… Следовательно, волосок необходимо обрезать. То есть, убить своих героев. Как говориться, я вас породил, я вас и убью. Швейцарского  банка, господа   асоциальные  личности, вам не видеть, как своих ушей.
Я раскрыл чемоданчик. В нем, на красном бархате на меня смотрела перетянутая крест – накрест черной резинкой  обычная канцелярская папка с клочком белой бумаги на обложке. На которой  стояло название  моего  творения. Я вытащил папку и, подойдя к камину, без колебаний  бросил ее в огонь, подобно Корейко А. И., когда тот получил от  Остапа Бендера, изобличающие  его материалы. На этом позвольте мне  поставить точку. Все.



                Челябинск.6.09.!0    !4.41



                Челябинск 25.09.!0  10.12
                Челябинск13.09.10  17.27.
                Челябинск20.09. 10 20. 09.               
                Челябинск 24.09. 10.11.59
                Челябинск 27.09. 10. 8.41
                Челябинск30.09.!0.15.40 
               























               

               
      


               
                Родин
                Виктор
                Григорьевич


                Рассказ о друзьях
                Ильи Николаева

                Повесть
 
                Мы имеем множество фактов, собранных   
достойными доверия  людьми.
 Факты эти доказывают присутствие
 каких – то разумных существ,
 вмешивающихся  в нашу жизнь.

                К.Э. Циолковский

       Вместо вступления.


         -У – у – у – у – у….
- Мужчина, купите  кирпич.
- И – и – и – и…
Асфальт будто гвоздями прибил меня к себе. Лес, шоссе. Я лежу, подняться нет сил. «Мельница» - прием нешуточный.  Швырнули   так, что перед глазами  все плывет. В притихшем летнем воздухе слышно как в отдалении переговаривается  троица  налетчиков, бесцеремонно  роющихся в моей  машине. «Видеокамера, лопатник ». «К черту, к черту! Ищите главное». «Патрон,  быть может, золотишко у него на груди? В каком  – то кинЕ  помню….» » Все может  быть, глянь!»
Когда вьюга в голове несколько утихла, я преодолел сопротивление гвоздей и сел, отведя    руку красотки с обломком кирпича. Сильные  руки,  запрыгали по мне, ничего не  обнаружили и поставили об этом в известность   банду. «Непонятно, - закручинился  тогда  главный, - Предвидеть наше появление Сиплый не мог. Совершенно непонятно». «А что, если мы  не того тормознули? Лоха,  какого – нибудь, а?» «Не знаю, не знаю. Вроде  наколка  чистой была, да и БМВ – шка, кажись, его. А вообще – то удостоверься».  «Есть! Сонька, эй! Спроси   у этого урода,  как  его фамилиЕ».
Сонька - человек исполнительный, как сержант в армии. Забыв про финансово  – денежные операции,  она  с такой  силой водружает  в  меня  острый мысок  своей туфли, что я света белого не вижу. Хочу ответить, только мои слова налетчикам не нужны:  они уже  нашли »дипломат».
- «Рыжье»   туточки, патрон,  вне сомнения.
Заглавный бандюга недоверчиво обнюхивает «кейс»,   пробует  открыть его, не получается  и  тогда он  глубокомысленно  заявляет, что сие  невозможно. Металл  по закону, как говорится, жанра, транспортируют в мешочках, а не в  чемоданчиках. Но на всякий пожарный надо проверить.
Один из участников нападения финкой тронул хлипкий замок и  тот открылся.  Второй бандит и главарь  немедленно засопели, образовали кружок.  Я хорошо знал, что они сейчас видят.  Папку. Вот главарь задрал брови, когда принял ее, прочел название и мою фамилию на обложке. Затем лихорадочно рванув тесемки, впился глазами в исписанные листы, перекинул еще пару – тройку фолиумов, и  застонал, прижав папку к хилой   груди. Синие глазные дырки его  стали источать слезу.
- Не поняли, – воровская контора приобрела цвет поганок, – Ты  че? «Рыжье» где? И что это за бумага ?
-Дети, - захлюпал носом главарь, -  дети…Что золото. Так, эпизод в длинной жизни. Лучше послушайте, что я вас скажу, - он задрал папку над головой и  голос его пророчески  окреп, – Вековая мечта человечества сбылась. Мы теперь бессмертные! Мы, наша группа.  Понимаете?
Еще десять минут назад я следовал к месту своего назначения  и представить не мог, что угожу в переплет. Все было прекрасно. Стояла вторая половина дня, воздух был напоен тем очарованием, которое возможно только  в июле месяце. Молоденькие деревца то подбегали к обочине, будто желая  глянуть, кто это там едет, то игриво отпрыгивали, словно устыдившись своего любопытства. И тогда на смену им  появлялись  холмики и поляны, усеянные валунами, лежащими меж старых сосен. Все было просто великолепно и тут это нападение.  Его бы не было, если бы не мой альтруизм. Ну, лежит человек поперек проезжей части и что?  Нет, чтобы миновать его, объехать, как на моем месте поступили  бы добрые люди, так нет, затормозил, будто врач какой, вылез, дабы глянуть, не могу ли чем - нибудь помочь бедолаге. А дальше как в плохом детективе. Пострадавший оживает, прием самбо и я  грею седалищем  асфальт.  Откуда – то, как  из – под земли, выныривают еще двое с красоткой и начинается обыск машины и приставание девицы насчет  купли  - продажи продукции кирпичного завода.
 Забрал, значит, тот, кого я назвал про себя  помощником главаря,  у шефа папку, прочел  название  и  тоже пришел в удивление до невозможности.
- Так вы?  Родин? Вэ   Гэ? – молвит, а сам дрожит.
Боясь нового удара, я молчу. Возбудился тут  помощник, в полном понятии этого слова, а с ним    и тот третий, что моложе всех. Старшой,  вытерев слезы со щек,  никак не  реагирует, смотрит на меня, я бы сказал, с укором, отрешенно, знаете, так. Потом оторвался от  созерцания вашего покорного слуги и приказал кончать засаду. Зубами скрежещет, что динозавр твой, рычит, что перестарались.  Ни  на того вышли, никакой я ни золотоносный курьер,  маху   они дали.
- Быстро, быстро, – сипит, - Настоящего провороним.  До меня только что решилась их хитрость. Истинный курьер, зараза, по параллельной дороге сейчас шпарит. 
Заскочила тогда шайка – лейка в свой  бензиновый конь,  он  в кустах был спрятан – только давить на газ, а тут на дорогу с какого – то кривого проселка  »Фольксваген», словно зубр какой иль тур, заявляется.  Слава богу, думаю сквозь туманный кисель, хоть одна живая душа пожаловала,  а  то шоссе словно вымерло.  Наверно, проедет мимо, как ни в чем не бывало, испугается меня.  Я ошибся. Пророк из меня некудышный.  Остановился, значит, «Фольксваген», вернее, притормозил и из него ка - а – к  плесканут  три выстрела. Отрывистые такие, шампанистые. С глушителем пистолетик – то.  Улеглись, стало быть,  лихоимцы туда, где я  сам только что был - на асфальт. К тому времени, надо сказать,  я уже был на ногах. При первых же  выстрелах в позе прачки дороженьку  перебежал и за клен прилег, будто пес какой, и знаю только небо просить, чтобы   живым остаться. Не хватало еще в бандитском  сведении счетов отдать богу душу. Я правду говорю, не герой я, чего уж там. Что есть, то есть. Да.   А любопытство, черт побери, не отпускает. Одним глазом смотрю, что дальше  на дороге делается. Сонька ведь жива  осталась,  то ли она человек убийц, то ли  они пожалели девку, не знаю, врать не стану. Только как это пожалеть  – свидетельницу? Противоречит смыслу. Подхватила, стало быть,  эта  дура  папку и  - вдогонку  за автомобилем, голосит что – то. Похоже про бессмертие. И, знаете,  была услышана. Остановился водитель,  принял папку, а  та знай, себе захлебывается, трещит как сорока, невозможно разобрать  и тогда с заднего сидения в нее: »Чах-чах».Новые выстрелы.  Закрутилась    Сонька юлой, да  и  пристроилась к умерщвленным  уголовничкам. Рванул тогда «Народный автомобиль», как боевая лошадь, чтоб  ударить по километрам  да не тут – то было. Ловчие оказалась проворнее. До сего дня мне не приходилось видеть, как из  перевозочного транспорта делают дуршлаг.  Завертелся  тут воровской кар, затрясся.  И лишь тогда я расслышал  злобное гавканье. Кому как ни мне, сценаристу киностудии приходилось слышать  как  он  грохочет,  этот немецкий пулемет МГ – З4, чтоб ему ни дна, ни крышки.  Глядя  на раскачивающуюся  машину, легко можно было понять , что внутри ее в живых никого уже нет.  Фильм «Бонни и Клайд» видели? Как там этих гангстеров приканчивали? Точно такая же ситуация происходит и  в азиатской полосе России близ города Ма .
Отъехали от меня грабители совсем ничего, и я отчетливо видел, что из березняка, тянущего вдоль дороги, выбрались   двое: мордоворот с пулеметом наизготовку  и молодой парнишка. Ничтоже сумняшеся,   приблизились  они к «дуршлагу «, поглядели внутрь, забрали папку и будь здоровы. Зрение у меня еще ничего. Взял, стало быть, пацаненок  папку, показал мне, стоявшему на обочине дороги за деревом  с отвисшей челюстью,  красный кулак    и неторопливо проследовал обратно в березняк.
…Гнал я в город машину  километров под сто тридцать. Мысли прыгали, как зайцы в брачный период, никак не удавалось собрать их в кучу. Убийства потрясли меня. Больше всего поражало, что они были совершены с полнейшим хладнокровием. Да и с ловкостью почти испанской. Словно в Средние века мы живем. Вы же в Советской стране жили, говорил  я себе, словно пьяный, в пионерах состояли, в комсомоле. Фильмы смотрели, книжки хорошие читали… Откуда в вас эти звериные наклонности? В никакую  милицию я, естественно, не пойду.  Подставлять шею под топор следствия – шалишь. Но что главнее всего, я  не мог отделаться от мысли, что все бандиты – понимаете, все - были мне  известны. Ерунда,  какая, злился я, во сне, что ли доводилось их встречать?
Это событие   до того подействовало на меня, что  я дома слег. Два месяца, как одна копеечка, не поднимался. Лечение не прошло даром. Страх потихоньку оставил мое бренное тело, и  я стал таким же, как раньше. Но кто знал, что пройдет некоторое время, и я опять увижусь с этими личностями. Только об этом речь впереди.


                !


Супов, он же, Ант, Толян,  Толяй
.
Жирный  сентябрьский зной  преследовал меня до самого подъезда, когда я из последних сил  ввалился в спасительную прохладу. Отдышавшись, я поднялся к себе на этаж и в квартире зычно окликнул жену. Чтобы  мамуха, ( так я приватно именую супругу), поздравила нового чемпиона области по домино. ( Грядущих изменений в тот день ничего не предвещало, и я был спокоен, как не знаю кто). Ответом было молчание. Персифоны Михайловны дома не было. В парикмахерскую, должно быть, ушла, решил я, пряча черные очки и заходя на кухню. Поздравит она, как же. Парикмахерская дороже…  Заставленный кюветами с рыбой, мясом и прочими яствами стол, тоже не вызвал у меня подозрений. Она уже неделю  как  обещала вымыть наш мини – Северный полюс. Начала, а потом спохватилась, что опаздывает, вот и рванула, говорил я себе.
Измученный жаждой, я  большими глотками пил сок, покуда в моей больной голове что – то не лопнуло, как воздушный шарик. Позвольте, а где песики? Обычно они радуются моему приходу, лают, прыгают. Где они? Если мамуха выгуливает их – рано. Что за дела?  Может с   ней что случилось? 
На цыпочках, настороженно поводя головой, как пограничник в дозоре, я обошел квартиру.  Корки  хлеба, кости хрустели у меня под ногами в донельзя запущенных  наших комнатах, раздавливались испражнения – у нас ведь еще и кошки живут -  когда я  исследовал жилье. Щенки  нашлись на балконе  нашего трехкомнатного вигвама, под старым столом. Они жалобно скулили, глядя на меня.  Я присел на корточки и изумленно спросил, чего они так  боятся.  Мои усилия вернуть их в квартиру, ни к чему не привели. Все это выглядело весьма странно. Под ложечкой у меня  засосало.
Что меня  заставило на кухне,  открыть холодильник,  не знаю. Меня словно холодная волна окатила, когда я это сделал. Даже почудилось, что кусочек Северного полюса  на меня прыгнуть хочет, чтоб вобрать  внутрь своей раскрытой  пастью. А в холодильнике… Внутри холодильника, прислонившись к боковой стенке, подтянув к себе ноги, безмятежно дрыхла черная  страхолюдина о двух головах, размером  с вытянувшуюся годовалую кошку. Чудище  имело сходство с человеком. У него было волосатое тело, большие, в сравнении с туловищем, головы, длинные, чуть не до колен, ручища. Такие же длинные уши едва заметно подрагивали. Зверь и во время сна контролировал  обстановку.
 Квартира со всей обстановкой поехала вокруг меня. Я почувствовал озноб, несмотря на жару, сердце забухало , будто я выпил  чересчур много кофе . Примерно через минуту, «налюбовавшись» уродом, я пришел в себя,  наклонился, нежно взял его за уши  и начал тапочкой обрабатывать его. Меня вообще подмывало  шандарахнуть эту заразу о стену, чтоб знала, что можно делать, а  что нельзя. 
-Подвести под монастырь хочешь? -  шипел , держа  ее на весу, – а коль увидит кто?
Двуглавый уродец, отбросив такие же, как у меня,  пару черных очков   отчаянно верещал, чтоб я не дрался. У него есть оправдание.
- Какой же ты сухарь,  принц,  - захлебывался он, - почти  пятьдесят лет непрерывного  ношения маски,  лицедействования    в чужой шкуре… Тетива арбалета  и та ослабла бы. А  я женщина, не тетива… Право, по носу больше не нужно, принц! Нежное  место…Да уймешься ты в конце концов! – внезапно заорало    существо, -  Поисковая система  сработала, понятно тебе? Сигнал был.  Как тут не позволить себе  побыть в привычном модусе вивенди? Жара,  вдобавок, вон какая.  Ты и сам не отказался бы посидеть в холодильнике, окажись на моей месте!
Еще не лучше: теперь ноги  мои приросли к полу. Черный монстр шмякнулся  оземь и растекся жидким металлом, как противник Терминатора в фильме. Красивые, переливающиеся всеми цветами радуги  круги заплавали  по кухне, задевая  шторы, тюль, люстру. Язык был словно вареный,  когда  я попросил повторить сказанное Персефоной Михайловной, может я не так понял что - то? Сигнал был? В котором часу?
-Стоило тебе уехать  на турнир, -  затарахтел металл, втягивая свои члены и колдовски складываясь  в мою жену, женщину неопределенного возраста, с мохнатым подбородком, с грудями, лежащими на животе, одетой в несвежий халат, пропахший собаками.  Словно увидев ее, псы учуяли ее, подняли  радостный  вой, и прибежали  с балкона, стараясь допрыгнуть до ее  щек. Человека,  в от  отличии от чудища, они не страшились.
-Я тут пампушки навострилась печь, -  увертывалась мамуха от слюнявых языков, - а система возьми и сработай. Без тебя не отважилась соваться в столь  специфическое устройство. Не знала,  что  и делать. Звонить тебе – только время терять. Во время игр ты не отвечаешь. Потому решила от радости  расслабиться, забралась в холодильник   и незаметно уснула. Что    касается системы… Сработала около десяти утра , да. Такие вот дела. А ты сразу  за тапочек!
 - А ну  живо  за  мной, - портовым гудком взвыл я и мы,  расталкивая живность, понеслись в спальню, где одну из стен  занимал старинный громоздкий шифоньер. Распахнув дверцу хранилища одежды, мы тотчас  увидели  в зеркале, прикрепленном на внутренней стороне, наши встревоженные лица. Зеркало было не совсем зеркало. Это была  семпеляция  диструбных  гентронов или  поисковая система, следившая за  появлением в  мире  МВВ: материально – всеобъемлющего воплощения. Я, трепеща, назвал пароль и поверхность «зеркала» затуманившись, явило нам изображение земного шара в космосе. Персефона Михайловна говорила правду.  Все страны на шаре имели свою окраску. Россия до сего дня  имела традиционно красный цвет.  Теперь она была черной,  означавшее, что уже подверглась воздействию МВВ.
Я облизал ставшие липкими губы, не зная радоваться или печалиться,  что клеврет  Уранидов наконец проявил себя. Если бы это случилось, скажем, лет сорок пять тому назад, я был бы просто счастлив. Развил бы бурную деятельность, хватался бы то за одно, то за другое, но настиг   бы его. Только   сейчас мой пыл оставлял желать лучшего. Пусть сестра  расхлебывает кашу. С меня хватит.
.-Агент Гамоза, -  прокурорским голосом позвал я  стоявшую за моим плечом жену, - в котором часу говорите, случился сигнал? Около десяти утра, я правильно вас понял? Он был один?
-Да, - заволновалась Персефона Михайловна, скисая. Обращение на  «вы»  ничего хорошего ей не предвещало, - а что такое?
-А   эти данные,  откуда в таком случае взялись? – кивнул  я на верхний левый угол монитора, где под крупными цифрами стояли другие, поменьше, а под теми и вовсе маленькие, – От  сырости? Было три сигнала, а не один. Мне надоело, - ледяным тоном продолжал я, - говорить, чтоб вы, в конце концов, занялись  своим зрением, разведчик не должен быть слабовидящим.
          Черная Персефона Михайловна незамедлительно разрыдалась и, вертя пуговицу на халате, фальцетом начала уверять, что сигнал  был один, она не глухая. Ее вины здесь нет, это все старый сарай. Аппаратура дряхлая, потому и кажет, что ни попадя.
Будто соглашаясь с  ней, в приборе  послышался едва уловимый треск, словно поломали карандаш, и «зеркало» показало нам то, чего  ни в коем  случае показывать не должно. Земной шар  начал  увеличиваться,  захватывая экран, как будто оператор из космоса снимающий его, начал быстро снижаться  на каком – нибудь  бомбардировщике. Поплыли тучи, и вот я с женой вижу знакомые очертания  уральского хребта
Стоящую  рядом Персефону Михайловну передернул всю:
-Батюшки - святы! Адепт в нашем  регионе ошивается!
Будто соглашаясь, картинка не останавливалась, опускалась   все ниже и ниже. И я подумал, что фортуна  сегодня  благосклонна ко мне, что будет неплохо, если враг затаился, скажем, в  нашем городе  Че,  легко будет искать. И судьба пошла мне навстречу. Изображение все снижалось, и мы вскоре стали, ошарашено узнавать с птичьего полета проспекты своего города. Наконец картинка вздрогнула и замерла на  асфальте привокзальной площади у мышиного  цвета здания, на фронтоне которого стояло  название     города.  Мы помертвели.
-Шоб я  вмерла, -  затухающим голосом  прошептала мамуха, – Эт что же получается… Подельник Уранида   в  нашем граде  хоронится? Елочки - палочки …
Наконец, после бессмысленного бегания по комнатам и заламывания рук, ненужных слов, к ней вернулась способность рассуждать, а ко  мне  пришла  ни с чем  несравнимая радость.  Повод для  разговора с сестрой был найден. Это насколько  же сузился  круг  ее поисков, это сколько же средств я ей сэкономил, ибо несколько тысяч ее агентов рыскают  по странам и континентам в   надежде малейшей зацепки  коллаборациониста Уранида  и томятся в ожидании этого мига.  А  я – раз, два  -  и в дамках! Эх, и повезло мне сегодня! Теперь нам разрешат вернуться домой. Но почти сразу радость моя погасла, как костер под дождем.
Жену больше  занимал ее промах  с сигналом. Я успокоил ее,  сказав, чтоб не брала в голову. Один сигнал, два – без разницы. Главное, что они были. Потом я озвучил мысль об  обращении к  сестре и добавил, что это еще не все. Насколько я знаю  ее, не исключено, что розыск  предателя она поручит нам. Скажет, с паршивой овцы  хоть шерсти клок и будет права. На ее месте я бы поступил точно так же. Так, что нам коптить тут небо и коптить,  еще черт знает сколько времени.
Мамуха возразила мне. Она всегда возражает, стоит  простить ее ошибки. Заявила, что  же нам в таком случае мешало в шестидесятые годы отыскать потаенщика? Уж, какие мы ищейки ее Величеству известны. Так что же нам в таком случае делать? А вот что:
-Если, паче чаяния, заставят нас, искать будут другие, не мы, -  тихо журчала мамуха, - В наше время каштаны из огня умные люди предпочитают таскать чужими руками.   Например,  руками твоих друзей детства. Пристегнем их. Других у тебя все равно нет. А что ты только что сказал насчет ожидания  -  верно. Черт знает, сколько времени твои охломоны будут вести розыск, полгода, год. А домой  ох как сильно хочется, тут ты прав.
 И снова, в который раз, я подивился уму своей второй половины. Не голова, а чистый Дом Советов. Решение проблемы действительно становилось не таким сложным, как  мне показалось.
-Собери и поставь перед ними  задачу, – флейтой  насвистывала супруга, – Надеюсь,  они не откажутся   от приличной суммы. Деньги в наше  смутное время имеют доминирующее значение. Собери под каким – либо благовидным предлогом   и озадачь. Скажем, поиском должника. Как его  искать - научим. Детали  про мнимого должника обговорим. Чего скуксился?  Андрей, держи хвост бодрей!
Нет, определенно,  сегодня  был мой день. Когда мы  прятали продукты обратно в кусочек зимы, телевизор, находящийся тут же, на кухне, оказал мне неоценимую услугу. Ей - Богу.  Естественно я  знал, что Первый квартал, на котором я рос, попадает под Программу сноса ветхого жилья. И сейчас, как по заказу, по местному каналу было передано, что ни сегодня - завтра будут  снесены последние дома, в которых жили  я, мои друзья  Сашок – Подсолнух  и Витюшка - Карапет. А строение, в котором проживал  Рупь  двадцать, прекратит свое существование сегодня. Так и объявили.
И я,   немедленно оседлав телефон, связался  с Карапетом, как я про себя называл Витюшку за малый рост,  с последним  в нашей  иерархической лестнице. Наша  капелла держала его за шута, за своеобразного Йорика. На квартале он  возник после  меня с Парсефоной Михайловной, это я помню  хорошо. Мне он был верен, как собака, только и заглядывал, что называется, в рот. Ему страстно хотелось быть таким как я. Всеми уважаемым, рослым,  красивым,  не лезущим в карман за словом. Баловнем судьбы. Так же многозначительно Карапет приподнимал при разговоре бровь, использовал  мои словечки  и выражения, так же одевался. Конечно, в обличии двенадцатилетнего, я, двадцатипятилетний, вертел пацанами, как хотел, каждый раз указывая  Карапету  на его место, отбивая у него  то девчонку,  то, делая  еще какую – нибудь   гадость. Мне доставляло удовольствие унижать его. Всякий раз я думал, что  вот теперь он возмутится, взорвется, поведет себя  по – мужски, заедет  мне по чавке, но всякий раз слышал  только одно » Во, Толяй дает! Ну, Толяй!» Однажды я совсем  обнаглел.  Захотелось, знаете ли, походить по острию.  Взял, значит, и загнул друзьям, что когда вырастим, я буду навещать их жен, когда они будут на работе. И что вы думаете? Подсолнух,  третий в нашей ватаге и  Карапет, проглотили, будто так и нужно. Один Рупь двадцать, ну, Илья, Люшка Николаев, эта косолапая   тварь, дал мне по зубам и целый год в упор  не  видел.               
            Я пошевелил нижней челюстью, словно   прокусывая  что – то невидимое: привычка, появившаяся   несколько недель назад. Люшка, вот кого я терпеть не мог всеми фибрами души, как не  высокопарно это звучало. Единственный, кто не поддавался моим чарам. Всегда ухмылялся, называл меня Обоей, в смысле обаятельный, и все говорил, что я иностранный агент: шпионы, дескать, обязаны быть такими. Легко понять, что своей нелюбви  к нему я не  демонстрировал, относился так,  словно он  был  равным мне. Представляете, хромая собака и  я, принц... Принц!
…Я  не шибко баловал Карапета звонками. А когда он  звонил мне, разговаривал односложно. Зато теперь, когда на другом конце провода сказали »Аллоу», я игриво запел:
-« О  ви неврастохов гоу. Вивоте, вивоте. О  ви неврастохов гоу, космеден систен хоу.Щю гупущ ален ю соу». Как там дальше, забыл… «Знать Мария всех мила, всех она с ума свела!» Узнал,  олд феллоу?
Невидимка в трубке оглушительно заржал:
-« По проспекту словно манекен, вечером  эпесный бродит джентльмен. Все отдаст вам лодырь и барчук, за цветастый стильный галстук, видный каучук! От путевки на восток, парень сразу занемог. Нашли, что  в сердце у него порок, хотя поднять  три фуза может «.  Какими судьбами, старый хрыч? Мне уж стало казаться , что ты поставил на мне крест. Как делишки, Толяй?
-Так что, мой юный друг, -  ласково  проговорил я, перейдя к основной части беседы после расспросов о здоровье, женах и прочей муре, -  как смотришь, чтоб отдать последние почести Кварталу? Ты, наверное, знаешь, что он последние  дни существует? Посидим, капельку – другую примем в организм, повспоминаем.  Твое мнение?
-Всегда  -  готов. Когда?
-Обговорим. С Люшкой нужно еще погутарить, с Подсолнухом. Поступим следующим образом. Я с Подсолнухом свяжусь,  ты –  с Люшкой, идет? Помянуть по русскому обычаю сам Бог велел. Да вот еще что, совсем упустил…
Вскоре мы разъединились. Первый шаг  к осуществлению задуманного был сделан.  И тут день показал свой капризный нрав. Только что по головке гладил, теперь - подзатыльник. Стоило  мне подумать,  что довольно  дел, пора на диване поваляться  – держи карман шире. Гонцы притащились по доминошному клубу. Что такое? Все очень просто. Нашли некоего непревзойденного игрока девяти лет, хотят, чтобы я показал ему кузькину мать. Чересчур, мол,  нос  задирает. И вот, дабы поддержать реноме, не ударить лицом в грязь, мне пришлось тащиться за нарочными.  А я, ведь устаю за день,  не мальчик, чтоб  так вот мотаться с Правого берега на  Левый.  Не забыть, Подсолнуха поставить в известность про   кривоногого, думал я, выходя  со свитой из квартиры, а  то Карапет посулит да не сделает, он такой…





2


   Илья Николаев, он же Рупь двадцать, Люша, Люшка.
    
   Еду я, значит, в межгородском  автобусе,  рокот мотора  на всех действует усыпляюще,  у одного меня сна ни в одном глазу. В салоне духота, все форточки закупорены, словно зимой. Собственно говоря,  я не мог спать по иной причине. Хотелось в спокойной обстановке попытаться  объяснить свои недавно обретенные паранормальные  способности. Я был порядочно обескуражен. Получить фантастический Дар, как в сказке о Емеле или в «Звезде Соломона» Куприна, естественно, приятно,  только дальше что? Общеизвестно, что за все в жизни нужно платить. Позвольте только  спросить, чем? Душой? Здоровьем? Покорнейше благодарю. Они мне самому еще пригодятся. Тогда, девочки,  отдавайте мои куколки, заберите ваши тряпочки. Или  быстрым старением расплачиваться,  как в фильме о Синдбаде? Такое нам  тоже не подходит.
     А безмерное могущество штука заманчивая – заманчивая… Как  мечты детства, хочется, что не пожелаешь,  чтоб все исполнялось.  А сейчас ничего собственно  и делать не нужно, чтоб заказать желание. Это в «Седьмом путешествии Синдбада» была   необходима страшно дефицитная скорлупа гигантской  птицы Рах,  пассы, заклинания, а у меня все по - другому. Щелчок пальцами правой руки (отчего – то именно ею, левая не оказывает никакого влияние на  исполнение),  затем  смачное словечко »Фрик» и  - пожалте бриться. Не надо думать, что это я вывел в ходе длительного экспериментирования. Нет. И щелчки  и идиотское «Фрик» пришли в мое понятие сами.  Кроме того, мне сразу стало ясно, что мои возможности  ограничены. Некромантом,  т. е. оживлять умерших, мне не суждено быть.
     -Дедляля, - сказал мальчик и засмеялся, – Дедляля.
      Я сделал сидящему на коленях у матери малышу «козу», рассказал стишок и снова углубился  в свои думы. А если допустить, что «Емелизм» ни экстравертное  внесение,  а интровертное? Вдруг это затаившаяся до поры до времени радиация заговорила? Механизм ее воздействия на организм  до конца ведь не изучен. Все возможно. И мне на память пришел  далекий уже, размытый  пятьдесят восьмой год.
     Мне семь лет. Деревенька под  Сведловском. Я у знахаря, который исследует мою ногу. И тут Господь впервые посетил Советский Союз. Было это 29 сентября.   Авария на химкомбинате «Маяк». Врачи. Несколько дней в клинике, обследование, обнадеживающий диагноз  Чист, как херувим. А если радиация затаилась так хитро, что ее не разглядели? Откуда – то ведь «Емелизм»  взялся. О, Господи, так недолго и в маразм впасть, подумал я, но, так или иначе, с чудесами покончено. Завтра еще разок с «рыцарем», с хромотой   и будя. Пусть тот, кто меня наградил возможностями, останется при своих интересах. Стыдно вспоминать, что я вчера на исходе ночи вытворял.
       Если бы  какой – нибудь поздний гуляка или ранний прохожий шел вчера рано – рано утром по моему кварталу, он мог стать свидетелем невероятнейшего зрелища. длительное время Скулившая  длительное время  бродячая шавка  внезапно поперхнулась, после чего ее разрезало  пополам, словно рассекли невидимой  бритвой. Кровищи  сколько было, кровищи! Все поблизости стоящие автомеханизмы  испачкало. Ох, и изрыгали же утром проклятия   их обладатели!  Только это были еще цветочки. То, что последовало за этим актом, вообще, нарушало все физические законы.  Тот же гуляка и прохожий могли видеть, что дымящиеся останки  пса ни с того ни с чего  внезапно сами собой  срослись и восставшая из небытия собака, оглашая сонные жилища   еще более мерзким скулением, опрометью  бросилась вон из квартала.  И вот теперь я перехожу к самому главному. Это  ведь я  пса так. Отдыхать не давал, вот я спросонья и наказал, обмолвившись  в сердцах, чтоб его разорвало! Не подумайте, я не фашист, какой, не изверг, просто спать сильно хотел. Сказал так, и тут же поняв, что натворил,  поправился. К тому времени мне было уже известно  о «Емелизме».
       И второй случай. Через час приблизительно.  Прямо под окнами, одному нехорошему человеку музыку захотелось послушать в своем железном коне. До  отказа врубил радио да еще  дверь приоткрыл, редиска. Есть такие хомо сапиенсы, которые  во всем игнорируют мнение окружающих. Они  желают и все тут. А то, что люди в тот момент, к примеру,  почивают, досматривают сладкие сны, им  наплевать. И опять я не справился с собой. Учить  таких эгоистов нужно, вот что,  не то на шею сядут.  Облил я, значит,  его машину  черной тушью опять же при помощи  сверхвозможностей, залил всю от носа до багажника, лишь после этого овощ выключил   гениальное изобретение  господина  А. ЭС. Попова. Выключил и  знанием матюгов давай щеголять. Ну, а нервы у меня  сейчас не годятся никуда, и я, благословясь, обезопасил квартал от  этого  хулигана. Возможность общения с другими отобрал на двадцать четыре часа. Речи лишил. А то ишь, сколько бранных словес знает. Авось поймет. Так что, «Емелизмом» я сыт по горло. Вспомнив как все было,  я перешел к приснопамятному  шестьдесят третьему   году,  к июлю месяцу.
      -Мотри, дедляля –сказал мальчуган и протянул мне игрушку. Это был пластмассовый тяжеловооруженный воин средневековья, до того искусно сделанный, что  я  поднес его к глазам, дивясь  совпадению. Стоило вспомнить  про «рыцаря», и вот он сам. Мать парнишки что – то  возмущенно выговаривала мне. Кажется, что я слишком ворочаюсь на сидении. Я вернул ее сыну участника крестовых походов и, отвернувшись, стал смотреть на старательно убегающие от меня деревья, равнины,  косогоры, небольшие озерца. Стало ни так жарко: солнце обдавало теперь левую сторону автобуса. Я  немного огорчился: люблю жару Часы показывали, что ехать оставалось чуть больше трех часов. И я прикрыл глаза. Истинно так, думал я, стоял  июль шестьдесят третьего. Пятнадцатого числа. В день Грюнвальдской битвы поляков с крестоносцами». И воспоминания стали нанизываться один на другой, как петли вязания,  и чтоб их не распустить,  я прикрыл глаза.
       У нас тогда, в день пятисотпятидесятитрехлетия   тоже была назначена своя брань  с мальчишками тринадцатого квартала, искусными воителями. Я как раз домой забежал перекусить и  достать оружие    из  подвального схрона. Мы в ту пору грезили фильмами о рыцарях, а я особенно. »Александр Невский», «Калоян», »Геркус Мантас». Нет, «Геркус…» это - позднее. Шеломы мастерили из картона, щиты из фанеры, мечи из дерева, копья, секиры.  Сам  я предпочитал  палицу, или по - древнерусски ослоп,  как предводитель русского отряда, откликнувшийся на  зов поляков, смоленский  князь Семен Ольгертович. К тому времени я был изрядно подкован насчет битвы, сведшей на нет могущество Тевтонского ордена в Польше. Перечитал все, что мог в местной библиотеке, свободно оперировал  названиями хоругвей, штандартов, выставленных и польской и  противоположной стороной, мог нарисовать схему битвы, где стояли поляки, литовцы, русские, татары. Без запинки перечислял имена таких исторических деятелей, как король Ягайло, князь  Витольд, великий магистр Ульрих фон Юнгинген, Куно Лихтейнштейн, маршал Фридрих Валленрод, Повала из Тачева, Завиша Чарный Сулимчик и других. Про главное произведение Генриха Сенкевича  роман «Крестоносцы» и говорить нечего.  С любой страницы мог цитировать близко к тексту.  Даже сейчас, говоря  без хвастовства, могу. Хоть раз в году, но извлекаю  томик с книжной полки  и с нежностью просматриваю знакомые страницы.
      Так вот,  рубка должна была иметь место в…Забыл в каком часу. Да это и не важно. Часа в два  - три. Зато тут необходимо отметить, что взрослых тогда в квартире не было. Как специально. Даже бабули. Была бы дома, глядишь, моя история могла не состояться или пошла бы  по  альтернативному пути.    
 Так вот, стало быть, ничего не подозревая, полез  я  в погреб. Предвижу вопрос, какой  может быть погреб в квартире?  Разве такие дома существуют? Отвечаю - да. Дом наш  строили пленные немцы, у них, вероятно, так заведено:  жилье вверх на метра два, погреб на  уровне земли. Спускаюсь я, значит, в крипту. Там полумрак от небольшого окошечка в стене.  Пробираюсь  со свечой мимо кадушек, пустого ларя из -  под картошки, полок с соленьями в дальний угол, где я держал свое боевое снаряжение и  оружие. Ослоп был у меня уже в руке, когда  я ощутил  позади  взгляд да такой. Казалось, он прожжет мне спину до того был налит злобой. Мне было двенадцать  и подросток Илья Николаев к  тому  времени, был далеко не трусом, хотя  ослепительно – звенящий страх коснулся его своим крылом. Стоило мне обернуться, как ноги  подкосились и, зацепившись обо   что – то,  я грохнулся   на землю. Как свечу не выронил, как она не потухла – до сих пор ума не приложу.  Упал, потому что, увидел кое - что. Обжигателя, то есть «рыцаря». Когда я  поднял голову,  он был почти рядом, тускло отсвечивая своими латами в полутьме. Величиной он был, наверное, сантиметров пятьдесят – шестьдесят, и намерения у него были, как я уже понял, самые серьезные. Убил бы, как  пить дать. Ну что…Как  я оказался на ногах, не помню. Не помню, так же,  как лупил  дрекольем рыцаря, вернее, палица, сделанная из корня березы,  все делала сама. Да, забыл сказать, что в том месте, откуда он шел, была видна куча свежевырытой  земли, а рядом с ней отверстие в земле. Ничего не соображая, я сбросил в лаз «рыцаря» и начал закидывать отверстие, утрамбовывать землю «плетенками». Это потом я все вспомнил, а пока  действия мои совершались, словно в горячечном бреду.
        С позиций прожитых лет, где я был в тот день, когда вылез из подпола, установить не представляется возможным. Одно знаю, убежал подальше от дома и бродил неизвестно  где до прихода взрослых. Естественно ни о каком сражении не могло быть и речи. Надежда поведать  о происшествии отцу и показать захоронение «рыцаря» - я уже понимал, что столкнулся с чем - то загадочным  -  разбилось об любовь последнего  к  выпивке. Явившись поздним вечером под Большим стаканом, батя  и слушать, не захотел ни о каком «рыцаре». Приказал оставить его в покое и ложиться спать.      А наутро я с мамой уезжал на  турбазу, а когда через три недели вернулись, мы жили уже в другой квартире и надежда разобраться в  этом дьявольском наваждении, рухнула, как карточный домик.
      Но я не сдавался. Долго еще пробовал установить, кто есть ху. Заглядывал  к сыну соседей, занявших нашу жилплощадь, и с замиранием сердца, взирал  на крышку погреба, боясь услыхать от Кольки: «Какую пакость   мы вчера откопали, усосаться  можно!», только это не происходило.
      По этой причине я не старался к установлению дружеских отношений   с одногодками ни на новом месте, ни в школе. Выбрав свободную минуту,  летел к бабушке с дедом, оставшимися  на Квартале в своей квартире.  Про каникулы,  праздники и говорить не стоит.  Дневал и ночевал у них. И все надеялся, надеялся, надеялся…        Но память, как известно, имеет склонность к затуханию. Вот и у меня тоже. Лет  через пять, стало чудиться, что  никакого «рыцаря» не было и в помине. Что он плод моего  воображения. Добила меня заметка в газете о влиянии на организм рудничного газа, о галлюцинациях в замкнутом пространстве. И все ушло, как правильно писал Есенин:  » Как с белых яблонь дым».
      Выбросил я эту блажь из головы.
      Вернувшись в свой день, я  открыл глаза, и осовело, посмотрел перед собой. Некоторое время я слушал  вертолетное  гудение проснувшейся мухи над собой, потом поймал себя на мысли, что думаю  уже про другое. О Викториусе, к,  примеру, или, как его  еще аттестовал Супов, о Карапете. Мог бы и раньше известить, когда лучший  на свете дом, где я был счастлив, объявили под снос. Приезжай  к шапочному разбору! Неуважительно так поступать, Викториус. Супов бы так не сделал.
      Губы сами собой сложились в приятную улыбку. Супов… Я улыбнулся еще умиленнее и  потянулся в кресле. Самый верный друг  и товарищ до настоящего времени, поселившийся на Первом квартале в том же шестьдесят третьем. (В тот год просто поветрие,  какое - то  прямо было. Парни   селились и селились). Эталон для нас всех. Открытое мужественное лицо с твердым подбородком.  Соответствующая ширина плеч, рост, сложение молодого бога. Его одного я признавал равным себе. А характер! Дал клятву нашей дружбе, что  будет верен ей всю жизнь и держит слово. Шухарту (как я называл Сашка по имени главного героя повести Стругацких »Пикник на обочине» за  апельсиновый цвет волос)  и Викториусу   было далеко до него. Эти субчики накануне  службы в армии стали откалываться от коллектива: девицы,  личные дела, то, се. Супов был все так же рядом, игнорируя  свои дела, и сводил нас вместе, чуть ли не силой,  по крайне мере раз в неделю (У нас он считался заводилой). 
      А когда я в семьдесят четвертом уехал в Питер на учебу,  Супов также не забывал, одаривал письмами. Таким он  оставался и позднее, когда я после вуза поселился в городе  Че. И все же время сильнее людей. Супов тоже стал поддаваться его воздействию Начал писать все реже и реже, а когда я развелся  и остался один, совсем  затих, и  тогда  мне уже пришлось забрасывать его посланиями.
      И вот не далее,  как вчера, ексель – моксель. Звонок, Викториус, привет от Супова  и  эта новость о Квартале.  По правде, нельзя сказать, что я не знал о  реконструкции Уральской, за новостями  о родине  я слежу,  просто считал, что времени еще вагон и маленькая тележка и все – таки это,  так сказать, Откровение, было для меня неожиданностью.
      Так же незаметно ко мне пришли мысли еще о двух друзья детства. Я говорю про Викториуса и Шухарта. Они, как и Суповы,   начали жить у нас в конце – а может  и раньше – шестьдесят третьего, но назвать их своими друзьями я не могу. Хорошие товарищи  – да. Отличные знакомые  - да. Мне их всю жизнь было жалко. Викториуса я  не любил  по причине неразвитости. Ни одной книги за жизнь человек не прочел. Не знать в какой стране разворачивается действие, хотя бы, в «Трех мушкетерах» или петь в одной из наших песен вместо «Мессершмидт»» «Мистер Шмидт»,  это уж слишком. Или знать с моей помощью кто таков Юранд из Спыхова, но не ведать в каком веке это все происходит, это   знаете ли…. А его рост! Первостепенная головная боль. Как он ел сладкое, как висел на перекладине, чтоб прибавить в сантиметрах - это нужно было видеть! Только я понимал его муки и постоянно убеждал, что множество  великих людей обладают  далеко не великаньим ростом. Отплаковшись мне в жилетку, Викториус уходил, даже не поблагодарил за внимание и   участие. Ладно. Бог с тобой, золотая рыбка. Что с тебя  взять.
     Что же касается Шухарта – так в семьдесят втором, я  стал называть Сашка -  ничего не могу сказать. Бесцветная личность. Ни мысли, ни мнения,  пусть  даже ошибочного, ни внезапного, яркого поступка – ничего. Выпьет, за девчонкой поволочется, в драке поучаствует, но как – то так,  незаметно, без огонька. Будто  обязанность выполняет. Из увлечений – тальянка. В третьей четверти двадцатого века -  ублюдочная  гармонь. Ни аккордеон,  заметьте. Господи Иисусе! Он же не Есенин, который  ваньку  валял с ней перед Блоком, Зинаидой Гиппиус. После армии ничуть не изменился, все такой же  сирый, неприметный. На никакой и женился. Но живут, как до меня постоянно доходит, лучше нас всех, уже тридцать шесть лет. Живите и дальше. Два сапога пара. Хоть Шухарт и на пенсии, как  все мы, он еще трудится. Алюминий  где – то плавит, наш вечный сталевар.
      - Да не ворочайся ты, едрит твою в дышло! -  громко сказали мне в ухо. Я  вздрогнул и с удивлением воззрился на соседку. Ее не было. Рядом со мной занимал место здоровяк с внешностью американского блюстителя порядка. Широченное лицо, рот, похожий на лезвие ножа, мясистый нос .Действительно  чистый шериф да и только. Звезды на груди   и «Смит - Вессона» в кобуре  только не хватает.
      -Извините – сказал я  смущенно, - а где эти … ребенок?
      - Сошли – пробурчал  шериф. – Теперь, как видишь, я тут   сижу. А ты не ворочайся. Надоел хуже  горькой редьки.
      И он поправил на коленях «дипломат» У меня зачесались кулаки, я хотел сказать ему пару ласковых, как нужно обращаться с незнакомыми людьми, но шериф  уже вполголоса беседовал с  другим таким, же красавцем, сидящим через проход. Не знаю как, но я услышал, о чем они вели разговор.  Красавец  говорил, что у них  остался последний шанс. Пора потрогать за вымя хозяина  «кейса», что они и сделают по возвращении в Че. Только  он,  судя по -  всему,  может спасти  положение.
      …Я попросил водителя остановиться на Правом берегу Урала ,  где кончается мост: там многие выходят.  Так оно и произошло. Родной город встретил меня равнодушно. Он уже завернулся в пыльный  бархат ночи. Выйдя из автобуса, я поглядел на заводской пруд. Река была знаменита тем, что  делила город на две равные части. Левая сторона  всецело  была отдана металлургическому комбинату, правая -  обслуживающим его.
Город    жил в современном ритме.  Белые, красные полосы реклам, лучи всевозможных расцветок отражались на небе  Толкающихся на улицах жителей было  столько, сколько в советское время я видел только по большим праздникам. Им что, завтра не на работу? Горели фонари, как чьи - то глаза,  невесть  откуда – то рвалась в уши громкая музыка, во все стороны, летели, шурша, как стая саранчи, автомобили, комбинат пил воду из пруда и не мог напиться.
     . ..Викториус остался таким же  человеком – лошадью: сила в нем играла по - прежнему. Так стиснул, что я  отдышаться не мог. Когда меня отпустили, я жадно вгляделся в друга детства. Викториус  стал суше, облысел, поседел. Но усы остались прежними. Как у императора Франца – Иосифа.  Хотелось бы знать, каким я выгляжу в его глазах, скользнуло по сознанию.
       Викториус был одет в спортивную куртку, пуловер с галстуком   и как, мне показалось,  в плетенки. Мать моя женщина! Сандалии в середине октября. Он как не умел грамотно одеваться, так и не умеет,  этот вечный  мальчик окраины. 
      Викториус вырвал у меня тощий «сидор» и  повез меня к себе. Дело в том, что родных у меня в городе не осталось.  Мама умерла год назад, квартиру я продал, так, что если бы ни друг детства, мне бы пришлось провести ночь в гостинице. Слава  Богу, этого не произошло. Холод, клопы, тараканы - бр – р - р! Мы оживленно переговаривались. За пять или шесть лат разлуки в жизни Викториуса случилось  множество изменений. Погиб трагически  сын, сам  Викториус сошелся с женщиной, кою знал с юношеских лет. Как живу я, он не спрашивал.
      Вскоре «Газель» высадила нас там, где мне  никогда не приходилось бывать. «Черемушки»  да и только.  Нас уже ждали. Любаша(!), как представил спутницу жизни Викториус, была сама любезность. Меня она не признала, как и я ее впрочем, хоть Викториус, когда мы ехали, клялся , что я с ней знаком и  все предлагал напрячь  память. По словам самой Любаши, она жила в бараках на Квартале, но была значительно нас моложе, оттого я  и не узнаю ее. Все может быть. Так или иначе, хозяйкой она была отменной: не поскупилась на угощение.
      Когда мы все порядочно нагрузились и Викториус уже спел «Песню о друге» - надо отметить, что он всегда был музыкален и пел просто великолепно  - я с похвалой отозвался  о Супове, что встретило негативный отклик Любаши. Она сказала, что  мы плохо его знаем. Это ни человек - матрешка.
     - Есть такие жучилы, - говорила она неприязненно, - Обходительные, веселые, свои в доску в любой компании. Но  внутри они себялюбы и  живут только для себя. Этот ваш Супов - хитрая бестия. Штучка. Он еще преподнесет вам сюрпризы, помяните мое слово.
      Оскорбленный в лучших чувствах, я сослался на усталость и отправился почивать. Постелили мне на диване. Я растянулся  на хрустящих простынях, когда  луна уже вовсю  царствовала над городом. Скорее бы ты  уж уходила , хмельно говорил я ночи, по - детски засовывая ладошку под щеку, Скорей бы!.




                3      




       Сашок. Он же  Шухарт, Подсолнух.
       -…Ты с каким – то пацаном,  родственником, что ль, на нашей горке  катаешься.    Я подбегаю и тоном собственника, вы откеля   такие? Выслушал и говорю, а  я -  отселя. Так что, крутите педали, пока вам не дали. А ты мне -  в глаз. Я  в долгу не остался, и понеслась душа по кочкам.  Так и познакомились. Помнишь?
      -Нет.
      Я остановил машину у барака, где когда – то размещалась  шестая столовая, а теперь протезно-ортопедическое предприятие.  Мы с Толяном  вылезли   и, прищурившись, стали  озирать окрестности.  Перед нами лежал  Первый квартал.  Боже, он стал нам совсем незнакомый.  Чистое поле почти на километр. Битый кирпич. Деревянный хлам, тряпично  - лоскутное  барахло. И это  наша обетованная земля! Было от чего прийти в грусть. Только вдали, по нечетной стороне улицы рычал  экскаватор, ковшом поддевая  деревянные стены  дома и  валил их. Рушили мой дом. У меня перехватило горло. Я вспомнил одну из самых старых  фотографий, хранившихся в моем альбоме. Там мне лет семь. Я сижу у раскрытого окна и пью молоко из маленького стаканчика и улыбаюсь во весь щербатый рот. Дом, милый мой дом! Как было весело вокруг тебя в конце пятидесятых! Взрослые не спешили домой в свои клетушки как сейчас, а, придя с работы, садились на скамеечки разговаривать, или играть в домино и лото. Мужчины, конечно. А мы залазали под столик, на котором играли, в надежде перехватить упавшую монету, считавшуюся уже нашей, если упала. В шестидесятые уже было не так, в семидесятые и вовсе. Эх, Хронос,  Хронос! Какую жизнь мы потеряли!
       -  Ц- ц  - ц… Подой… ближ… – едва   выговорил я.         
       Когда – то    наш Квартал, подобно      трансатлантическому  лайнеру плавал в зеленом океане растительности, теперь океан высох, обмелел, ушел в «туманную даль». Деревья стояли  больные, измочаленные, агрегатами, которые,  когда работают, не видят ничего вокруг, превращают все в труху, как слон в  посудной лавке. Переломанные сучья – руки словно взывали о помощи. Мертва, безжизненна была и улица ниже Уральской, как ее еще  именуют… Парковая, что ли. Такие же, как наши, двухэтажные дома стояли с черными глазами – окнами, устало наблюдая за  яростно рычащим механизмом. Без сомнения их век  тоже был  недолог. Но что удивительно, в этих, дышащих на ладан   строениях, еще жили. Русский человек ко всему привыкает. В строениях   не  было горячей воды, санузел, как пелось в одной из песен Высоцкого, был общий. Все, как в тридцатые годы. Контраст меж этим местом и центром города был  поразителен.    
       Отсутствие элементарных удобств и  закалили нашу ватагу, думал я, подталкиваемый жалящими лучами солнца. Никто  ничем серьезным до сей поры не болел и дай бог не заболеет. Квартал подвиг  нас к активной жизни. Главного бича  нынешней гиподинамии – телевизора -  еще не было и в помине  и мы большую часть времени проводили на свежем воздухе. Так что мы, очень должны быть благодарны улице Уральской. Даже в летние каникулы мы предпочитали не разъезжаться по лагерям, проводили  время тут. И все же,  некоторые покидали Квартал без сожаления. Горячая вода с  теплым туалетом   были для  них основополагающим фактором. Люшка Николаев был не таким. Отчего он был так зациклен на квартале  и почему не прижился на новом месте,  я давно понял. Нога.  Там ведь, среди новых товарищей,  его хромота – тема для разговора, для зубоскальства. Дети не любят увечных,  жестоки к ним, это все знают. Но на каждый роток не накинешь платок. Из – за этого Люшке, как никому, было трудно  отстаивать свое место под солнцем, невообразимо трудно. А  здесь он был старожилом и все мы, как бы это выразиться точнее, ходили под ним и  посему  наш акцент на ногу никогда  не был  самодовлеющим.   
         Квартал медленно обходил нас с флангов.
       -Мау – мяу  – мур,– сообщил я, наконец, указывая на чуть сохранившийся контур  дома, – Боря тут еще жил, Выборнов. Сестра его Надька. В Люшку была  влюблена. Помню, тонуть однажды надумала девка. Зашла глубоко, дно потеряла и  давай буль – буль делать. Пришлось спасать. Жива ли теперь? Ничего не слышал о ней? Здоровьем   она была никудышная…
      -А в этом доме Любка Федоренко  проживала, - сказал  Толян, - Рупь двад…То есть, Люха еще  бегал за ней. Бегал - с нехорошей ухмылкой повторил он.
      Ноги сами принесли меня к погибшему дому. Поднявшаяся пыль была, густой, скрипела на зубах и черным саваном  укутала нас, но я не уходил, стоял с опущенной головой. В носу у меня щипало. Я, как Люша, с годами стал болеть воспоминаниями прошлого. Видя, что Толян  кривится, но не уходит, держит марку, прогнал его,  чтоб  он тоже навестил свои пенаты,  а  то, некрасиво получается.  Да и  мне требуется  побыть одному.
     В носу щипало довольно долго, а я  все стоял, вспоминая все и вся.  Прежняя жизнь казалась  мне лучше сегодняшней. Возможно, я и ошибаюсь.  Стоило  прежнему состоянию взять верх, глазам  не туманиться, а пыли спокойно  улечься, я увидел у  дома, где раньше жил Люха, коленопреклоненную фигуру. И  сразу  подумал, что ею,  мог быть только он.   И, приведя дыхание в норму,  я направился к нему.
     Люху  в своей артели мы держали   за фантазера, за чудака, ни от мира сего.  Я не знал другого, кто бы мог сделать то, что делал он сейчас. Встать на  колени – это при его  больной ноге – и целовать землю,  это нужно иметь мужество. Вон экскаваторщик  даже машину заглушил, до чего поразился увиденной картине. Заслышав  шаги, коленопреклоненный   повернул ко мне свое залитое слезами лицо и попытался  подняться. Да, это был он, Люша.  Ну, елки зеленые! Зачем уж так, рьяно демонстрировать  свою любовь к Кварталу. Хотя сердцу не прикажешь. Кричу Люше шагов  за десять, дескать, он,  что инженер Гарин Алексея Толстого?  Ядра Земли достичь хочет? Иначе, какого дьявола в землю пялится? Господи, как все злата  алчут!
     -Точно, - в тон ответил Люха,   жестом отвергая мою руку , когда я приблизился, - в семидесятом году  полтинник тут утерял, пробую днесь   отыскать.
     Я  засмеялся и отвернулся, чтоб не видеть,  как он  встает. Как складной метр, честное слово. Я уже отвык от таких сцен.  Когда он поднялся, я быстрым взглядом осмотрел его. Друг сохранился очень прилично. Не худой и не толстый. Только на плечи взгромоздилась  усталость, он сильно горбился,  и носогубная  складка стала еще резче. Одет он был, как всегда, непритязательно. Джинсовка, брюки, туфли. В одежде он всегда был неприхотлив.
     Ну, потыкали, значит,  мы друг друга в солнечные сплетения,  определяя на сколько выросли наши животы, пустились в ля - ля, тополя. Было заметно, что Люше  неудобно, что его застали  в согнутом положении, и  я тогда  сказал, что меня  тоже слезы прошибли при виде  своего дома, и виноватое выражение  исчезло из его глаз. Говорили мы недолго, потому, что сверху из -  за дороги, где находились строения с четными номерами, чуть ни на голову нам свалились   друган Витюшка,  похожий на старую потертую обезьяну, трущий глаза огромным  кулаком и Толян, вернувшиеся  от  их  обезглавленного дома, от которого сохранился всего один этаж. Толяна  я тоже давно  не видел и потому   оценивающе оглядел  его. Тоже ничего смотрится, надо признать. Как был черный, таким и остался. Фиолетовая куртка  только немного грязная  на животе и на рукавах, а так ничего.  А  физию  словно подкачали малость. Ушей из – за щек не видно. Но что мне никогда не нравилось, так  эта его ироническая ухмылка.  Какой была, такой осталась. Все человеку трын – трава. Детей нет, квартиру, дом загородный оставить некому, а он все скалится. И по своему обыкновению не снимает черных очков. Я почувствовал раздражение.
     -Други  игрищ и забав! –  солнечно прокричал Люша,  возбудясь,-Здравствуйте!
      Если бы чьи – то глаза сейчас смотрели на нас, любопытный  мог бы подумал, что на этих руинах   забили стрелку воровские авторитеты. Иначе, с какой еще целью собрались побитые временем мужики  в столь непотребном месте?
       Запорхал разговор.
      -Забор деревянный   тут еще был. Делил Уральскую от  Парковой. У меня фотография есть.
      -А здесь на втором этаже  молодая семья  жила. Имен не помню. Знаю,  что «Тайник на Эльбе» у них еще был. Сколько я  не ходил,  не клянчил, чтоб дали почитать, не дали.
     -В этом месте стайки еще  стояли. Помните? Из поджигов по ним палили. До сих пор не понимаю, как без пальцев не остались… Бог хранил.
     -Парни, а что с Кожевниковым, кто знает? Бывает он в городе, нет?
     Сладкий сироп грусти тек по нашим душам. Вспоминая, мы не стояли на месте, как вкопанные, ходили. Сначала оказались у Дворца Мамина – Сибиряка, затем  как – то вышло побывать у б/у солдатских казарм, у рабочих общежитий, словом, посещали все те места, где нас носили  наши молодые ноги. О чем мы только не говорили! И все нам было интересно. Люша вспоминал, сколько он потаскал книг из библиотеке Дворца («Чего ржете? Таким  способом сам Александр Сергеевич не брезговал!»),  Друган  Витюшка  рассказывал как он с Шуркой Горевым  ящик сигарет «Джебел»  надыбал, Толян – как бегали бесплатно на киносеансы в Старый клуб  и многое другое.
      Наблюдая  за друзьями, я отметил  необычную возбужденность    Толяна. Для всех она  прошла незамеченной. А ведь он был сегодня на себя не похож, вот что. То и дело гладил сильно скошенный назад лоб, что служило у него признаком волнения. Уж кто лучше меня знает его. Сначала рядом  друг с другом жили, пять, что ли, лет. Или шесть, не помню уже. Потом он переехал в обезглавленный  дом, и  там жизнь свела нас вместе. Мы еще  на полгода стали соседями ,  пока дома наши  ремонтировали.  Толян был у меня как на ладони. Смазливый и гонористый фат.  Иезуит. Мне казалось, что вот - вот он хлопнет в ладоши и  отчебучит такое, что только держись.
     И мы все уже исполняли нашу любимую:
             -В далекой северной стране - е – е
              Где долгий зимний де – е - ень
              В холодной плещется волне – е – е
              Маленький тю – ю -   ю -  лень!-
      (Далее пелось,  как маленький дельфиненок  едва было не погиб. Его спасли взрослые дельфины.)
                - И пусть грозит любой бедой
                И даже в  холодный день
                Твои друзья всегда с тобой
                Маленький  тю  - ю – лень!
     Старательно подпевая, я сделал вывод, что Толян, как никогда, дует сегодня  в одну трубу с Люшей. Раньше за ним  такого не замечалось . Толян  всегда противоречил ему, очень незаметно, вскользь, но торпедировал   все его начинания. Сейчас, к примеру, зная,  как дорого это место Люше, невинно заметил, что оставил на Уральской часть своего сердца.  Нужно ли говорить, какой благодарный отклик нашли его слова в сердце нашего друга. Люша готов был расцеловать его. Одно было непонятно, для чего Толяну   нужно эта лесть.   А он все   дожимал  Люшу. Заявил, хотя бы, что так, мол,  дело не  годится. Хорош бродить  от одного объекта к другому всухую.  Прощание с раем нужно спрыснуть. (Он снова  сервилистровал нашему другу тем, что тот был не  дурак  выпить). И тут же, как по зову, из кармана его  куртки  выпорхнула, блеснувшая на солнце, злодейка с  наклейкой.
      Нашелся у Толяна и складной стакан. И онять Люшино довольство: признательный взгляд, похлопывание  друга по плечу. Замахнуть я  отказался: за рулем.  Вытирая губы, Люша  объявил, что хочет поведать нам одну, выходившую за пределы реального, сенсацию. Для того, чтоб мы поверили, не попадали с ног – он так и выразился -  треба снова подойти к его  дому.
      Заинтересованные, мы послушались. У дома  Люша долго собирался, поглядывая на нас,  после чего нарисовав на земле дома  прямоугольник,    проронил:
      - Кажется, здесь.-
       …и повел рассказ о «рыцаре».
      Почему я смотрел на Толяна все это время,  объяснить не могу. Случайность. Или интуиция. По мере углубления повествования, толяевский  рот и  глаза открывались   все шире и шире.    Было опасение, что в ротовую полость  его  может залететь какая -. нибудь гадость с комбината,  С большим трудом  он вернул себе прежний вид, когда заметил, что я фиксирую его.
     Даже до Другана  Витюшки  дошло, что с нашим товарищем происходит что –  то не то. Стоило ему голосом поручика Ржевского – необходимо заметить, что он любил вставлять, где надо и ни надо цитаты из фильмов - спросить: »Что ты, корнет?», Толян, тут же ответил словами  Шурочки Азаровой: »Нет, ничего!» и  вымучено оскалился.
     Когда повествование  завершилось,  Люша   ногой стал долбить место предполагаемого  входа в погреб, будто надеясь откопать  засыпанную крышку люка. Наше отношение к рассказу было однозначным.  Ну – ну. Арапа заправляет наш Люша. Это ж сколько лет носить в себе такое. Нет, нет и нет. Толян даже проблеял голосом больного, когда Люша в последний раз посещал психиатра. На нем, на Толяне, рассказ сказался  сильнее всех. Это и понятно. С годами восприимчивость к подобным россказням становится все  острее. А он средь нас самый старший.
     И тогда Друган  Витюшка отмочил номер. Возбужденный – он давно опсовевал jс ничтожного количества алкоголя – сказанул, что может быть это… имеет смысл копнуть захоронение? А что? Академия наук это… будет им благодарна. Делов - то тут. Вон и штыковая лопата, как специально, дожидается, выкинул кто – то ее  иль забыл. Как на его предложение  это… смотрим?
     Смотрели   мы отрицательно. Даже, если «рыцарь» и существовал в действительности, прах его не стоит  тревожить.  Не тронь г…, оно и не воняет. Вдруг  »рыцарь» это… даже не знаем кто. Хотя бы  игрушка  военных.  Скажем, самоуправляемая  бомба. Или самонаводящийся фугас. Сошел с курса, к примеру, а его тут  шмяк – бряк. А он представляет, допустим,   потенциальную опасность для  окружающих.
     - Ну,  вы скажете, - осел, как снежный сугроб, в марте  Люша, - а доспехи?
     - А кто сказал, что они были? Ты мог ошибиться из – за плохого  освещения. Могла на нем быть своеобразная изоляция, кою ты принял за доспехи? Могла. Меча ведь ты по крайне мере не заметил. Но я считаю,  - горячо говорил Толян,   - ничего этого не было и в помине. Все -  плод расстроенного воображения. Или рудничного газа, как ты читал в  газетке. Последнее – верней всего. А ты, - повернул он ухо  к Другану Витюшке, - копай,  конечно. Только учти: трупный яд  штука смертельная. От него лекарства не изобретены.  А нам теперь  за здоровьем, ох как  нужно следить. Ох  как!
     - Подписываюсь под любым словом, - поспешил   я на помощь Толяну   - И вот что еще, Люша. Я бы советовал тебе  особо не афишировать  этот случай. У наших медных лбов, ну, у  доблестных защитников отечества, руки длинные. Не дай бог чего…
     - Ты хочешь сказать «Моменто мори»,-загоревал   наш друг и посетовал,  - Выходит я напрасно  столько десятилетий скрывал тайну? Ай – ай – ай. Благодарю, - сказал он мне, - открыл глаза. Военные…  Ну, широка страна моя родная!
 Меня ему не провести. Я видел, что Люша  темнит, пускает нам пыль в глаза. Казалось, он сейчас засмеется и  скажет: а я все равно выясню, что это был за механизм. Лицедей из тебя никудышный, подумал я,   не дай бог, другие смекнут, что ты тут  дуру  гонишь.
     - А что пацаны, может после всех этих страстей,  пляж навестим? – предложил Толян, -Вспомним   как поражали  всех своим нырянием. Черт возьми, словно это вчера было! Между прочим, сэр, - повернулся он к  Другану Витюшке, -  ты можешь сейчас по – Ихтиандровски, а?  Эй, мон  шер, вернитесь на грешную землю!
     Мысли  у  нашего коллеги были  далеко. Мы это видели. Остановившимися глазами – пуговками, Друган Витюшка взирал на лопату  и напряженно размышлял,  редко помаргивая белесыми ресницами.  Казалось, мы слышим   скрип его   плохо смазанных мозгов: сеструхе  двоюродной Таньке Авторучкиной…Она с сынами Страны Восходящего Солнца якшается. Эти желтые приобретут, как пить дать. За ценой не постоят… Как  за кыштымского  Алешеньку. По телеку  говорили, не будут же  телевизионщики  врать…
     -Че? Нырять? –вернулся в себя Друган Витюшка, - Что ты! Куревом сжег легкие, будь они неладны эти сигареты. А на пляж с превеликим удовольствием. Сто лет не был. Как все изменилась, уж развалилось подножие Лысой горы. И молодцы вроде давно не заходють – остались одни упыри.
     Заводской пруд стал накатываться на нас. Идти было легко: под горку.  К тому же Урал был в километре от Квартала, не более. Были исполнены  песни «Череп» (Старый череп чинно на могиле гнил), «Шестнадцать тонн»( Я помню трассу, сосновый  бор, пилу кривую, тупой топор.) Стараясь не выдавать своих чувств,  я слушал,  какую чепуху несет Люша, доказывая, что друзья детства  теперь должны согласиться, что:
     - …слова  «эпесный»  нет в русском языке. Есть «эффектный». Вечером эффектный бродит джентльмен.  И «Не видный каучук»,  а просто »И за каучук» Не пренебрегайте родным языком, мальчики, нехорошо это.
     - И про три фуза неверно, - внес свою лепту я. - Правильнее  три пуда.   
  -О! – ухмыльнулся Толян, закрываясь рукой  от солнца, - Ты стал, как Люша, образованный. Что деется в мире!
     - А что, старперы,- лукаво проговорил я, словно не слыша его, – слабо, небось, вдарить: »Отец  Митрофан купил новый наган, прицеливается»? « Подзабыли наш первый гимн?
     -Отчего же,  - насупился Друган Витюшка, - «Святая Маргарита купила новое корыто, купается. И тут пластинка начинается!»
     Стоило нам  пропеть: »Моя дорогая не блещет красою», как мы ступили на территорию пляжа. Он был пуст.Лишь водная гладь поблескивала на солнце. Собственно, места отдыха в нашем понимании, каким мы его помнили, тоже не было. Ушла та атмосфера праздника,  которую мы  испытывали, приходя сюда  каждый день купаться. Это не преувеличение. Мы на самом деле купались в любую погоду. Правило такое было у нас.  Исчезли мостки, мы  с них  еще прыгали, тумбочки. Пропали грибки, закрывающие от солнца, будто их кто -  то съел. Куда – то провалились  павильоны общепита, в которых до позднего вечера можно было пробрести пирожки и коржики. Короче говоря, ушло все. Лишь комбинат коптил небо так же,  как пятьдесят лет назад, А вот что сохранилась, так это лодочная станция. Ни капли не изменилась.  Да и землю покрывал  все тот же знаменитый русский мусор. Серый песок устилали целлофановые пакеты, пластмассовые бутылки, палки, рваная обувь, раздавленные коробки из - под сока. Такой же грязной была и  вода. Вся в радуге  бензина.  В такой  вряд бы кому из нас захотелось  окунуться. А все комбинат виноват.    Он изгадил  все вокруг. И тут мы поняли, что заблуждаемся. Слева от нас, за кустом ракиты,  какие - то ребята то ли купались, то ли, стоя по колено в воде занимались каким – то другим делом. Каким - я не мог рассмотреть. Вероятней всего, ставили сети. Только какая здесь рыба? Слышались  злобное кудахтанье и яростная ругань: »М - Мать!» »Ну что ты будешь делать! И тут  не получается…» »Ты погляди,  не тонет! Всплывает  и все тут!»
     Лавочка, на которую мы сели заскрипела, но выдержала нас. Она была повернута к комбинату. Другану Витюшке места не хватило, и он остался стоять. Впившись глазами  в противоположный берег реки, отданный комбинату,  он завыл со  священным ужасом:
     - Жизней не берегли, на тот берег плавали.  Затянула бы какой – нибудь   пакость под воду вроде…ну, не знаю… какой – нибудь контроллер,  и  - кранты, -  потом посмотрел на нас и добавил со стоном: - Да, старичье, только и остается нам петь: » А я кричу :» Не надо, подожди! А я зову, меня уже не слышно!»  Э - э-эх ! Это  о молодости!
      Толяй  закачал плечами:  чего горевать,  все  логично Кто - то едет на ярмарку, кто – то с нее.  Кстати, у него есть к нам одно любопытное дельце. Нужно отыскать одного его должника…Люша не дал ему договорить. Вся соль в том, что он воспринимал окружающее более обостренно, чем мы. Уж таким он уродился. И теперь, увидев, что осталось от  того, что мы называли пляжем, впал в хандру и поинтересовался  у Толяна  нет ли  у него еще живительной влаги. Ему край  как нужно.
     -Имеется? Оч  хор. Братцы, у кого аршин?
     Последним  пил или делал «ам» Друган Витюшка.  Едва он пригубил  раздвижной стаканчик, как сверху, из города  к нам  принесся вихрь в  сатанинском шуме и грохоте и,  заложив крутой вираж, замер возле нас, спешно обретая облик спортивного автомобиля. Знаете такого, трубы еще изогнутые   на радиатор снизу идут. Как называется,  не ведаю, я не  знаток автомобилестроения. Тип вроде «Багги» именуется, что ли…  Врать не буду. Так вот, из машины  горохом посыпались тени, превращающиеся в шалунов лет 18 - 20. Их было пятеро. Барбосы имели весьма тревожный вид. По пояс обнаженные, до блеска полированные  головы, наколочная  графика на шеях и руках,  как у дикарей племени Юмбо - Юмбо. Первый, смазливый юнец, которого так и хотелось обозвать  Дорианом Греем, скакнул до нас. Сделав большие глаза, он церемонно склонился в поклоне, коснулся рукой земли и сладко пропел вот что :
     - Дико рад познакомиться, папаши. Разрешите представиться – владельцы пляжа.  Думаю вам известно, что в наше смутное время развелось  безумное количество наглых индивидуумов, обожающих дармовщинку. Скажем, принимать воздушные ванны на пляже. С  ними мы боремся беспощадно. И чтоб у нас вами не было печальных последствий, уж  вы позолотите ручку и загорайте, сколько влезет. Ферштейн? Не то…
      Тут он согнул пальцы, словно беря кого – то за горло, а второй рукой принялся с гримасой рвать его.  Мне стало  не по себе.  Этого только не хватало, подумал я,  и улыбаясь, сообщил вымогателю, что нас уже нет, мы уже ушли. Но все испортил  Друган Витюшка.  Он подышал винными  парами в  сторону  остальных  недорослей, и с преувеличенной артикуляцией  выдал следующее:
     -Великий магистр Ульрих фон Юнгенген вызывает тебя, государь, и князя Витольда на смертный бой. И чтоб придать вам мужества, которого у вас не хватает, великий магистр  шлет вам два меча.   
Неизвестно какая пружина щелкнула в это момент в его голове, только он резко переменив тему, доверительно  сообщил Дориану Грею, что:
     - усы бы тебе, ну, вылитый Володька  Калинкин был бы.-
      …и захохотал, дурилка, как Мельннк в опере «Русалка». Нужно ли говорить, что после его слов дитяти   угрожающе  зашевелились, осматривая нас с головы до ног, словно собирались шить нам костюмы. Пока я делал нашим знаки, чтоб брали ноги в руки и отступали, кулаки, похожие на небольшие дыньки, закачались у наших лиц и  особенно у носа Другана Витюшки:
     - Щас усы тебе выщипывать будем за издевательство, Володька Калинкин ты наш! А вы цыц, замшелые пердуны!.
    





                4



     Супов. Он  же Ант. Толян, Толяй.
     Я даже не подозревал в себе  столько выдержки. Ходить по Кварталу, ворошить прошлое и знать, что этот хромой мерзавец  причастен к смерти твоего отца,  было выше  моих сил. И тем не менее я двигался, разговаривал, вливал в себя водку, хотя больше всего на свете мне хотелось ударить  друга детства чем – нибудь  тяжелым по затылку.  Но это  было безумство. Терпи, заклинал себя я, во что бы то ни стало, терпи. Возмездие неотвратимо. Сколько лет носил этот груз, поносишь  еще часок – другой.
     Жизнь обрела смысл. Теперь у меня было два заклятых врага. Рупь двадцать и  Карапет. Будь моя воля, я    подвесил бы вас обоих за ребра или  бы  дал «кобылу понюхать», а затем сказал бычто так и было. Этот метр с кепкой, Карапет, вздумал торговать прахом моего отца! Я тебе, сволочь, поторгую! Хоть с усилием, но твои скудные мыслишки  стали мне известны, прочел, думал я., вот отправлю обоих  вниз, к сестренке, узнаете. Дайте  только время.  Из – за этих дум толкование с  пляжными прохвостами прошло, миновало мимо моего сознания. Это, конечно, неправильно. Разведчик обязан  все слышать и быть начеку. Я прогнал  мысли, когда эти мздоимцы  начали шантажировать нас.
     Подсолнух суетился,    - надо же,  вылез, не наделал в штаны, -  убеждал, что мы сейчас не при деньгах. В будущие разы непременно рассчитаемся,  уверял он.
     -Ты бы им  еще простату  погладил – рассмеялся я  и вежливо проворковал  гуманоидам, -  Все ребята, цирк уехал. Разбегайтесь, пока я  не рассердился.    Ну?
     Внутри у меня все кипело и я бы задал жару этим дармоедам. Так иногда   хочется разрядить ненависть к земной расе, но я имел  хоть минимальную, но выдержку. Сейчас, после всех приключений, я чувствовал, что не выдержу, что мне необходимо  разрядиться. Мысли друзей детства не представляли для меня труда. Им было невдомек, почему  я  лезу на рожон. Раньше я таким не был.  Играл роль не шибко смелого.  Чего это с ним, гадали они. Особенно пялился на меня Рупь двадцать. Я, конечно, рисковал, но немного. Что – то меня убеждало, что эти наглецы спрячут гонор и мне не придется  наказывать их. Или произойдет нечто неслыханное, что избавит меня от  их наказания. На чем  убеждение базировались, было непонятно.  Эту мою  уверенность  неизвестным доселе чувством учуял и алконавт Карапет.  Растолкал нас, вылез вперед и с дурацки вытаращенными глазами,  бабахнул цитату  из фордовского »Крестоносцы»,  разбавленную тирадой из «Бриллиантовой руки»    
   И как я думал, немыслимое наступило.  Когда Карапет от удара  по скуле   приземлился   на песок, Рупь двадцать неуклюже откинулся назад, насколько ему позволяла больная нога, щелкнул пальцами правой руки и произнес что – то похожее на  англоязычное имя « Фрэнк » Охальники уже  готовые обрабатывать  нас, как старую боксерскую  грушу, внезапно замерли и, поглядев  задумчиво  друг на друга, принялись размахивать кулаками, утробно кхекая. Ей Богу! Дубасили  они друг дружку по -  настоящему, вскрикивая и охая от особо метких ударов.     Хмель моментально покинула нас .
     Дальше было вообще   занятно.  Вскоре эти братья по разуму пали на колени и  слезно стали умолять простить их, обильно посыпая головы песком. Мы буквально подавились, стоило нам увидеть более фантастическое явление, чем кулачный мордобой. Я говорю о полете.  Хотите, верьте, хотите, нет,  только невидимая рука сгребла детей приснопамятного халявщика Лени Голубкова и, пронеся немного над нашими головами, осторожно, без всплеска опустила  их в  стеклянное  лоно Урала, метрах в двадцати от берега. Окрестности тотчас огласились  еще более истошными воплями. Став мокрой, одежда неумолимо потянула их обладателей на дно, как доспехи псов – рыцарей в Невском противостоянии.
     -Какие, - произнес Рупь двадцать осуждающе, - сидели, никого не трогали, а они… напали алчные волки. Вот и получите.
     Горизонт  ушел в бок. На мгновение мне почудилось, что все вокруг  сон, фантом, мираж, фата – Моргана. Сейчас все вокруг возьмет и пропадет.   
     -Стоп, стоп, – замер, как лев перед броском,  Карапет,  - хочешь сказать…  это ты их?
     -Нет, папа римский.
     - Хосподи Сусе …Научи! Как ты это делаешь?
     -Люша, ежели ты такой гений телепортации, не бери грех на  душу. - посоветовал  Подсолнух.- Спасай  дураков.
      Шаромыжники действительно  уже  хлебали воду по – черному. Инстинкта самосохранения заставлял их хвататься  за Дориана  Грея, как за льдину, и как им казалось, за самого надежного, а тот, плюясь, отбивался руками и ногами.  Но тут последовал новый щелчок, и невидимая рука совершила обратный ход. Проказники были брошены к нашим ногам.    
      Теперь они  являли собой жалкое зрелище. Куда только девалась их спесь. У  обиженного Карапета   тут же с плеч сорвался кулак и он быстренько отбучкал их, а потом   репьем  вцепился  в  Рупь двадцать, умоляя, чтоб тот показал им  еще парочку  таких фокусов, вспомнив  опять какие – то слова, скорее всего,  из  »Операции Святой  Януарий».  «Ну сотвори какое – нибудь чудо, чего тебе стоит! Пожалуйста!  Мне никогда не приходилось видеть его! » И Рупь двадцать   не стал противиться, починил свой дефект. Он даже брючину задрал, показывая ногу, которую все мы знали как  гнутый серый крючок. А тут -  опа!  - и  нога как нога. Мускулистая,  загорелая. Краем глаза, я заметил еще каких – то  двух  ребят, стоящих неподалеку  и взирающих на  чудеса с совершеннейшим удивлением. Брюки по колени и  рукава свитеров  них были мокры. Те самые, мелькнуло у меня, которые за кустами. Рыбаки. Любопытство заело? Ну, смотрите, смотрите   
 - А теперь долой портки и вперед с песней! И чтоб песня была отвечающей вашему  существующему положению. Шагом, - дал команду Рупь  двадцать, - арш! Ать два, ать два.
     Складно, будто выполняя волю невидимого режиссера,  шпана  бодро освободилась от брюк, показывая разнообразные фасоны и цвет трусов, после чего гуськом  потянулась с пляжа, а конкретно на площадь одного советского революционера, заунывно исполняя при этом:
                - Оленям  корм давал
                Якуток целовал
                За что не раз избитым  я бывал!
     -Колесницу свою  заберете завтра! -  разрядился  в хвост  им Люха.
     Гул царил в моей голове.  Я снял очки и, ломая, сунул их в карман. Мое состояние было ужасно. Два события за один день, это, согласитесь, много для человека моего возраста. Я видел себя словно со стороны. Черные кольца  глаз, провисшие щеки, отпавшая челюсть.  Сперва убийца отца, затем  ассистент Уранидов. И это все в одном человеке.   С    У - М- А     С - О – Й – Т - И !  Вот это Рупь  двадцать!
     Когда гул утих, а варнаки, скрылись из виду, стало понятно – в  нашем хорошо отлаженном механизме приключился  сбой. Перебирать дальше  отроческие деньки уже не хотелось.  Слишком много возникло вопросов. Это я видел на лицах сотоварищей.
     И  тогда этот проклятый Рупь двадцать пошел нам навстречу. Друзья для него были главным мерилом в жизни, я это знал. Оказалось, что «Емелизм» зародился в нем позавчера ночью. Ощутил в себе   нечто неизведанное. Будто подсадили в него кого - то или что – то. И сразу стало ясно, что это супервозможности.  Опробовал Дар три раза – кто бы удержался? – и более не хотел, да сейчас вот разозлили. Но теперь – шабаш.
   -До того как меня будут использовать во всю ивановскую, - вещал этот дароносец,- а это будет, ничуть не сомневаюсь, иначе никакого проку в дарении  не вижу -  я для страны потружусь. Подумал об этом только сейчас. Ведь как нужно понимать сейчас текущий момент? Как объединение страны, сколачивание нации. У нас ведь в настоящее время полный хаос. Никто не знает, что делать дальше, как жить. Вот и тянут одеяло все на себя, кто во что горазд. А я знаю Нужно  классы объединять.  Ведь уважаемый Владимир Ильич их настраивал против  друг друга, и потому страна трещит по швам сейчас.  Америка обещает  к двенадцатому году развалить Россию, как развалила СССР. На  кось, выкуси.  Я не дам.  Как вы знаете, яне сторонник повторять  расхожие фразы из кинолент, как Викториус, но придется: Как верно говорил в свое время таможник Верещагин: »Мне  за державу обидно»,
     Мне давно уже не хотелось заикаться ни о каком  озадачивании  друзей поисками  мифического  родственника. Я мечтал лишь об одном. Остаться наедине с этим бастардом и скрутить его. Скрутить, чтобы не дать  воспользоваться проклятым   материально – всеобъемлющим воплощением,  главным  препятствием  нашему могучему  продвижению наверх. Но  сегодня мне отчаянно не везло. О расставании никто не думал. Наоборот. Со всех сторон посыпались предложения.  Дело в том, что  друзья детства, что б их черт забрал,  своими корявыми мозгами соединили «Емелизм» с гибелью моего отца. Бараны, что с них взять.  И вот каждый стал высказывать гипотезу,  кем мог быть «рыцарь». Подсолнух вообще докатился до смехотворства. Отец – посланник  с Луны. Хоть стой, хоть падай. Говорил веско,  без сомнений. Выглядело все, по его мнению, так. Он, Подсолнух,  теперь ни тот лапоть, что был  в  нашу пору. Он много читает, знает, что творится в мире. И вот что ему открылось в телепередачах.  Ненавязчивое    внесение темы Луны, нашего ночного светила. Зачем – то стали поговаривать о якобы созданных на ней военных   баз фашисткой Германии и СССР. Зимой даже кино смастерили о том, как наша страна  готовила космонавтов, как их  запускали. До войны еще Отечественной.  Карлик там был еще, девушка. И фильм тридцатых годов «Космический рейс» никакой не художественный. Докуметальный. От  кинодеятелей и  литература не отстает.  Еще довелось ему  листать книжку  не так давно  о потомках белых офицерах на Луне. Это было ни так страшно, если бы он сам не узнал месяца три назад, что Иосиф Виссарионович Сталин - мир праху его! – то ли на  Тегеранской конференции, то ли на Ялтинской, так и спросил в лоб союзников, как   они будут делить Луну.
     - Это было сказано на полном серьезе – вещал Посолнух. - А дыма без огня не бывает. Выходит, гран правды может быть, хотя такое заявление нашего лидера  отдает  полнейшей чепухой. Не умалишенный же  он, Иосиф Виссарионович. Вот я и говорю, почему нельзя допустить, что »рыцарь» посланник  космических сил? Вдруг советская и немецкая  колонии погибли в попытке обретения пальмы первенства  или умерли от чего  - нибудь,  хотя бы от солнечной радиации. Или  как треножники из «Войны миров» от земных бактерий.  А робота колонистов   охватила, скажем, великая тоска, по прародине, и   он махнул на старушку Землю Но не рассчитал, допустим, траекторию и приземлился не на  ее  поверхность, а под землею. Значит, выкарабкался, рад до смерти, а его болезного «у – ух!» и  булавой по кумполу. И нечего, старички,  смотреть на меня глазами шесть на девять. Сначала докажите, что подобного быть не могло. Не можете? То – то и оно. Тогда слушайте, что вам говорят.
      Вечерело. Шаловливые  акварельные тени стали синими, густыми, похожими на масляную живопись. Природа задышала  свободнее, стали ощущаться  запахи былья, до этого совершенно не пахнущие. Когда мы,  покинув злополучное место, начали подниматься к революционеру,  нам стали попадаться люди. В основном родительницы с колясками или  катившиеся по своим делам молодежь на велосипедах. Домишки жалась к земле,  словно из – за страха. Серые,  словно грибы  они, как и люди,  были облиты жидкой позолотой заката  Город  в этом месте  был трехэтажный,  рабочий, полный грохота и грязи из – за близко раскинувшегося комбината.
      Все изрядно притомились. Рупь идет, слушая о песне, которую обещает написать Карапет. Ну да. Он соврет, недорого возьмет этот Карапет. Песня,   разумеется, про Квартал. Рупь двадцать  иронично поддакивает ему. Мы  минуем  монумент, стилизованного изображения первых строителей  города,  ступаем  на площадь и она своей центробежной силой начинает кружить нас, словно в хороводе. У сберкассы нас перегоняют те рыбаки, что были на пляже. Они были еще с двумя товарищами. Один из тех, кого видел я там,  шел  лицом к друзьям и  что – то жарко  говорил, кивая на чемоданчик – дипломат, который держал  один из них. Моего слуха коснулось: Нет, нет и нет. Это все нелепость. Наше спасение в запасном варианте.  Коли  с этой заразой, он указал на «кейс», нельзя  ничего сделать, она не горит, не тонет, стало быть, настала пора прибегнуть к нему.  И не спорьте, пожалуйста. Похоже, голос его  был знаком  Рупь двадцати, а может быть и предмет разговора,  потому, что он вздрогнул и,  далеко вытянув шею, вонзился глазами в спины, обогнавших нас.
 А мне очень хотелось знать, что мы будем делать дальше. Идти в кафе, как настаивает  Карапет? Так  у него денег  больше десятки не бывает никогда. А угощать его  я не  собирался. Может  быть все, пришла пора расставания? Нелегкую задачку разрешил  Подсолнух. До остановки трамваев был было уже рукой подать, когда в кармане у него заиграла музыка и он, выслушав сообщение по сотику , сказал нам  с сожалением:
-Печально, братцы, но дальнейшие мои пути с вами расходятся. Тороплюсь в больницу к жене.. И подвести вас не могу: Давайте досвиданькаться. Мне еще за ландо своим нужно успеть.   (Рупь двадцати) А ты, брат, давай не замыкайся в своем  городе. Приезжай  чаще. Ну, и звони, конечно, не забывай.  Ты ведь завтра  утром ту – ту? Понятно. Постараюсь проводить, но точно не обещаю (Жмет всем руки)Пока, молодежь.
И он, помахавши всем,  направился снова в Квартал.  Это было так неожиданно, такой верх бесцеремонности и неуважения, что мы потеряли дар речи. Мы  все глядели ему вслед, покуда он не спрятался за домами, а  на пригорке  не застучал колесами   трамвай. Дрожа, как высокотемпературный больной, выбрасывая из - под колес снопы зеленых и фиолетовых искр, он, задыхаясь и, прижав  тупой нос к земле,  замер подле  нас. Дождался, когда мы войдем в него, тяжело  вздохнул,   и  постепенно набирая скорость, быстро   примчал нас к центру  города. Там, возле кинотеатра  «Современник» забузил и  Карапет. Он спешил на работу.
-Каюсь, каюсь, каюсь, но долг - превыше всего. Во дворах метлой орудовать нужно,  вы уж не обессудьте.
Он долго извинялся и призывал Рупь двадцать проведя время  со мною, ночевать приходить снова к нему. И  исчез  столь же стремительно, как и Подсолнух, что я диву дался. Только, что стоял перед нами и  нету. Митькой звать.
Я: (решительно) Нет, Люша, мы гулять не пойдем. Поступим по - другому. Ко мне  лучше пойдем.  Чтоб заокеанский напиток джин вкусить.
Рупь  двадцать: О! Это дело. С удовольствием, мой юный друг.
И тогда я нажал еще одну   кнопку. Дело в том, что этот дефективный, был страшным, как вы уже надеюсь, поняли, книголюбом. Или библиофилом. Его  чуть было родимчик не хватил, стоило мне дать понять, что дома его  дожидается »Аврора» или утренняя  звезда в восхождении»   Якоба  Беме, дореволюционного  еще издания.  Дескать,  год  назад он случайно обмолвился, я запомнил и вот – пожалуйста. Или Люша уже раскопал этого мистика? Не хотелось бы.
Рупь двадцать: (страстно) Что ты! Что ты!  Где ж я  его добуду? Беме! Ант, друг, спасибо  за то, что ты есть.
Первые сомнения – даже не сомнения, а так -   удивления  возникли у него минут десять спустя, когда  мы проезжали мимо моего  дома.
Рупь двадцать: Как это? Как это? Ты ведь тут живешь, на Курантах.
Я: ( изображая стыдливость), Жил, Люша. Дело в том, что я привел себя в состояние холостого мужика, дружище.  При ребятах не стал говорить: совестно. Разбежался  я с  дорогой Персефоной свет Михайловной. Устали друг от друга за столько лет. Обитаю теперь на Сиреневом бульваре. Так, как без женщины нельзя, посещает меня  одна  старушка… Да, что  тут говорить,  увидишь все сам.
В то время, когда я  охмурял этого незамысловатого,  Карапет исполнял функции землекопа на месте дома этого индивида. Было очевидно, что Карапет врал про двороподметательство. Заставишь ты его метлой махать, белоручку этого… Вздумал лгать, или  как говорили раньше, пули мне лить… Ну лей, лей. Поглядим,  до чего ты дольешься,  друг детства!
Ну вот. Сейчас мы видим Карапета внутри погреба. Неимоверными усилиями он смог отыскать вход в яму, Между прочим, совершенно ни в том месте, какое указывал Рупь двадцать. Раздевшись до рубашки, он с лопатой, как рудокоп,  прыгнул  бесстрашно и уверенно  в таинственную артерию дома. 
В ней он затеплили свечу, за которой специально забегал в хозяйственный магазинчик и,   обнюхав затхлое помещение, вонзил  лопату в землю.
Карапет ( яростно работая). Испугался я, как же…Столько весен миновало…Трупный яд… Шиш два. Он давно уже в землю протек…(рассмеявшись). Обдеру япошек, как липку! По полной программе! Надоело с голой попой  ходить на склоне лет. Поживу как белый человек…
Искал он «Рыцаря» недолго. Таким как он, всегда  везет.  Заступ звякнул обо что – то металлическое  и, Карапет, издав вопль,  пал на колени и  стал  вибрирующими руками раскидывать землю  дальше, как собачонка в поисках кости.
Пока он раскапывает, скажу -  гипотеза Подсолнуха  показалась ему правдоподобнее, нежели  мои радиоуправляемые фугасы. Трудясь, он повторял себе, что мины доспехов не носят. А Люшка, дескать, видел их  воочию.
Опасения Другана Витюшки насчет того, что лаз может иметь сотни, а  то и километры  вглубь не подтвердились. Почти сразу пальцы нащупали металлический предмет. Но с извлечением  пришлось повозиться.  «Рыцарь» застрял в норе на приличной глубине и  длины карапетовых рук недоставало. Еще сантиметров десять и  пришлось бы отступать от задуманного или звать на помощь. И все же  Карапет исхитрился, змеей изогнулся, но извлек вожделенное  и, выбравшись из земляной ловушки,  с жадностью  стал разглядывать «рыцаря». Внутри доспехов что – то дребезжало. Конечно, кости. С первого взгляда Другану Витюшке стало понятно, что тут заблуждались все. Ни с какого боку находка не походила ни на «рыцаря», ни на подземную мину. Это было, черт знает что. Отдаленно она  напоминала космическое существо о двух оскаленных черепушках под одним прозрачным  куполом. Туловища не было видно совсем. Его прикрывала бочкообразная защита.   Какапет усилием воли сдержал  дрожь  в ногах. И смутно подумал, что я говорил верно. Не стоило  ему было ввязываться в это предприятие, тревожить убиенного.
 Он положил существо на расстеленную на земле куртку и уже взялся за рукава, что связать их, для того чтоб  было легче нести, когда земной шар послал ему   в  лицо  огненный поток. Взрыв раздробил сонную одурь Квартала, перебил окна на Парковой и, отразившись от ее стен ее жилищ, ушел в перспективу дальнейших строений. 
                5







Автор.  Он же Виктор Григорьевич Родин.


Итак, стало быть, наш  Илья Николаев  положил голову льву в пасть. Принял приглашение друга детства. Ну что ты будешь делать! Такое  сплошь и рядом  бывает. Умные люди они доверчивые, по этой причине и страдают от недобросовестности окружающего мира. Едут,  они, стало быть а он все словами истекает,  ведро худое. Э – хо – хо. Старость  хлебом не корми, дай поговорить только. Супов знай себе, мягкой головкой кивает, а сам думает, чеши языком,  человеческое недоразумение, чеши. Скоро ты лишишься своего  могущества. А там тебе и конец придет.  А  наш Илья, шляпа такая, знать про его мысли, конечно, не может, и как  его предшественник Манилов, прожекты  все изобретает. Еврейскую нацию  собрался со  свету свести. И не больше и не меньше. И вот что надумал, каналья.
-Размещу, -грозится ,- на сайте компьютера  все их фамилии, кто живет  на  святой Руси. Всех – всех. Даже полукровок. Размещу и укажу способ их обогащения. Потому что честных евреев нет. Все их  благосостояния  ворованные. Вот. И предложу в течение года убраться из страны, куда глаза глядят. Естественно, оставив награбленное.  Лишь в  таком случае  не буду их преследовать. Откажутся или сроки нарушат, пусть не обижаются. На первый случай - месячная парализация с поражением речевых центров, на  второй – смерть.
Всю эту околесицу нес в лифте, когда они поднимались на седьмой этаж. Супов не протестует, но про себя говорит, не умрешь ты своей смертью. Ох, не умрешь. Что тебе сделало лично это вечно гонимое племя, за что ты так ненавидишь их? Просто напасть, какая – то…
По выходу  Супов нажал кнопку звонка  квартиры.
Илья: Слушай, ты в средствах не стеснен? Нет?  А то могу денег  предложить.  Не стесняйся – говори. Сколько нужно углов? Миллионов десять зеленых  хватит?
Супов:  Это двадцать пять миллионов по - старинному? Ничего себе. У кого позаимствуешь? У  преступного мира?
Илья: И еще у теневого бизнеса. Облажу всю эту сволочь налогами. Довольно страну обсасывать для собственного кармана. Да и вообще… Хочу  еще  газовую и нефтяную отрасли национализировать.
Конспиративные  квартиры, как правило, устраиваются  в неприметных местах, где людей мало или где они незнакомы друг с другом.   В нашем случае такая же картина. Десятиэтажный дом, населенный  больными пенсионерами, редко выбирающимися на воздух. Супову  наверняка удалось бы провести Илью не замеченным, и все было бы шито – крыто, если бы ни одна  встреча.
Когда они уже втискивались  в прихожую, дверь противоположной квартиры распахнулась, и на ее пороге возникли двое  тепленьких субъекта. Даже не тепленькие – горяченькие. Один из них при виде Супова забился в восторге, восклицая, что благодарит судьбу за встречу с чемпионом города по великой игре в домино. Это был низкорослый мужик лет пятидесяти, с золотой цепью на шее,  напоминающий художника. Другой, приблизительно старше лет на десять, светловолосый, с породистым лицом английского лорда,  одернул его.
Другой: Друг… Сиволяйнен! Тебе в клинику для поме – ш -шанных надо. Пред тобой чеееемпион области, а ни  какого – то  там гггггорода. Кланяйся ему, ирод!(Супову ) Добрвечер, Антолий Ляксеич. Как   пррррр - шел матч вчерась  ссссссс  с  ребетенком?
А теперь представьте, что творилось  в эту минуту на душе у этого  Супова. До  развязки рукой подать, а тут  такая засветка. Дернула нелегкая появиться этим пьяньчужкам. Так можно ив дураках остаться. Когда милиция будет Николаева разыскивать, наверняка на  них выйдет. Но делать было нечего. Придется менять  квартиру, такова была   беспокойная мысль Супова. Удовлетворив любопытство пьяных,  Супов с Ильей  вошел в   свои палаты.  Там Илья  чуть не упал. Споткнулся на ровном месте. В прихожей их ждала такая « старушка», что только держись. Лет двадцати, красоты неимоверной. Черная зависть  стрелой впилась в сердце нашего героя. У него такой никогда не было. Но мы сразу скажем, что завидует он напрасно. Это Персефона Михайловна  девушку играет.
Илья  (справившись с собой, громогласно) Гостей  тут принимают?
Персефона Михайловна: Гость в дом, бог в дом. Добрый вечер, я – Урсула. А вы, как я догадываюсь, и есть знаменитый Илья Георгиевич? Проходите в зал, будьте как дома.
Илья  у нас, как видим, не вельми  большого ума человек. Любить книгу это прекрасно, но  и житейский опыт нужно применять в сложных ситуациях  и чем, больше,  тем лучше. Другой бы на его месте осмотрелся, куда его занесло и, наверное, сообразил бы, что здесь  что – то не то, квартира – то непонятная.  У разведенного человека  в  его жилище, что должно присутствовать? Правильно. Пыль. А здесь блестит все, будто в музеуме. И Христа ради не уверяйте, что есть такие подруги трудолюбивые, аки пчелки, кои вылизываю хату любовников, как свою. Не поверю. Чтоб двадцатилетнее создание   мантулила на деда  шестидесятилетнего? За какие коврижки?
Шарит, стало быть,  наш недалекий жадными глазами по стеллажам с книгами  то  в гостиной, то в кабине и то и дело орет Супову ,что : поражен,  в самое сердце поражен! Где  он такие сокровища  насобирал, пенек старый? Он ведь  человека, больше, чем Супов равнодушного к печатному  слову, не встречал. Чем объяснить это книжное изобилие?
Супов, придя из спальни, подает Илье томик, с первого взгляда который говорит, что выпущен  он очень и очень   давно. Руки у Ильи затряслись..
Илья: (голосом жести на ветру) Немы…Немыслимо… У кого ото - ррр - вал, Ант? Я всех поднял… обыскался.  А?
Урсула: Мужчины, все готово,  к столу!
Небольшой стол на кухне выглядит весьма презентабельно. Паюсная икра, сыр, несколько сортов колбас, крабы, «Кока – кола» Над всем этим великолепием возвышается семисотпятидесятиграммовая   бутылка джина. При первом взгляде на это изобилие  до мужчин доходит, как давно они не ели.
Илья: (одобрительно) Грамотно встречаешь друзей, Ант. Я тебя  подстать встречу,  когда  будешь у меня. Только позволь спросить… Готовились, да? Знали, что соглашусь навестить ваш дом? Откуда?
Урсула: Мы всегда так едим, Илья Георгиевич. Присаживайтесь.
Николаев хочет исполнить требуемое, Супов останавливает его.
Супов: А руки?  Я уже помыл. Давай – ка, брат,  в ванную. Позволь за тобой поухаживать, свет включить.
Супов закрывает за ним дверь и  щелкает выключателем. Он не настоящий, этот  выключатель. Настоящий другой. В ванной комнате слышится странное шипение и испуганный вскрик Ильи. К стоящему перед дверью Супову,  подходит Персефона Михайловна. Шипение стихает.
Персефона Михайловна: (очень спокойно) Ну что, принц Я поздравляю вас. Наше прозябание  на Земле закончено.
И тут  происходят   интересные вещи. Мамуха Супова начинает дрожать, как изображение в телевизоре, когда портится настройка. Миг-и она становится прежней Персефоной Михайловной. Дверь в ванную открывается. Там под электрическим светом,  рядом с умывальником, высится  фигура, Это  Илья, но в какой виде! В виде абстрактной статуи.  Он с головы до ног облит экспресс - пеной, имеющей крепость бетона. Свободны только  живые, недоумевающие глаза. Илью заковала в бетон система разбрызгивателей, установленных  здесь же, в   ванной комнате. Особенно толстый слой пены был на правой руке несчастного, буде Илья не мог шевелить пальцами.
Супов не удержался и  постучал по корке бетона, проверяя его крепость.
Супов: (в волнении.) Да, наше сидение в  современном Баязете окончено!
Илья: (с трудом ворочая языком) Ант, что за шутки? Ты что со мной сделал?
Супов:  Сделал, чтоб ты не мог воспользоваться тайной силой, когда услышишь, кто я. Давно я ждал этой  встречи и вот дождался (плюет внезапно в лицо друга детства).
Персефона Михайловна  (укоризненно, в квадрате двери) Зачем ты так? Вы монаршее величество, а поступаете, будто дите малое. Бедняга постичь  не может, что тут происходит, а ты драгоценную слюну  разбазариваешь.  Дай я сама ему  лучше все объясню, что и как,  а то ты в чересчур нервном состоянии находишься.
Она  прогоняет мужа, садится на край ванны ,называет себя  и начинает разглаживать на коленях свой дурно пахнущий халат.
Персефона Михайловна :( очень  тихо) Ты должен понять его, Илья. В шестьдесят третьем ты убил его отца, императора Монга Хосефи – и - Хасефи. Да  - да. Главу подземной империи  и  одновременно начальника разведывательной  канцелярии.   Хочешь узнать, как  все происходило?
Приняв молчание Ильи за согласие,  она усаживается удобнее.
Персефона Михайловна: В начале третьей четверти двадцатого столетия в нашей империи была решена проблема выхода на поверхность планеты. И Монгу захотелось быть первой ласточкой в этом деле. Его величество  всегда  был прирожденным лидером и постоянно демонстрировал    всем образцы  смелости. Но рок, доселе  всегда помогавший ему во всем, в этот раз  показал ему свою  спину. Сразу по выходе пасть смертью храбрых и где! В паршивом вместилище овощей! Тогда – то муж и  дал обет,  во что бы  то ни стало  отыскать убийцу и наказать его. Так что,  ты не суди слишком строго своего друга детства. Согласна -  плеваться   это мальчишество нелепость и тем не менее. По вашим меркам нам обоим  с ним  порядка ста сорока лет,  а  для подземных жителей это глубокая – глубокая старость.
Так вот, дал, стало  быть,  муж клятву кровной мести. На  клинке поклялся. Он же наследник престола, положение обязывает, чтоб ты знал, во  власть должен был войти после смерти отца. Дал он задание профессиональному разведчику, послал его в  Ма. Может, помнишь такого на Квартале – Глазова? Супов говорил, что память у тебя какая -  то феноменальная, нечеловеческая. Вспомнил?  Он. Тут необходимо внести ясность. Мы имели представление, в какую часть света и все такое, залетел Монг.  С точностью до километра.  Сектор - Первый квартал, улица Уральская, восемь домов.
Хочется сразу предупредить: СССР не был пределом мечтаний Монга. Ему хотелось выйти в  США,  но наша техника тех лет  оказалось далекой   от совершенства и вон что получилось.  Зато теперь… Знаешь, сколько на Земле сейчас наших? Не поверишь. Могу открыть тебе маленький секрет. Не замечал  никогда, сколько у вас стало лысеющей, леворукой молодежи? Это наши солдаты. Такие они, чтобы  мы их не спутали с настоящими землянами, стоит начаться бойне. Понял, нет?
Но продолжу. Сел, значит, в лужу наш  спецагент. Не мог вычислить убийцу, признал свое поражение. Тогда – то  муж и последовал примеру отца. Бросился, что называется, в пекло. К стратегической разведке он никакого отношения не имел – студент университета. Появился на Уральской в личине  паренька, а через три месяца  я составила ему компанию, под видом поселившейся на Квартале девочки, дабы принц не чувствовал себя одиноким.  Полагали вдвоем быстрее управимся, хотя из меня такая же шпионка, как из него…
Илья:(все так же едва ворочая языком).Как тебя…Персефона Михайловна  или Урсула … Для чего…С какой целью ты мне все это рассказываешь?
Персефона Михайловна: Для обвинительного приговора... Должен же ты знать на суде, в чем твои прегрешения. Ты только, не отвлекай меня, лады? Закинули мы, значит,  сети. Ловили каждое слово взрослых, провоцировали их на откровенность и  тоже ничего. Хорошенько помыслив, перешли на вас, своих, так сказать, ровесников, особенно живущих в пресловутом секторе. Карапет, Солнцеголовый,  Люшка, Носовец,  Саня Долгов, Наташка Ячменькова, Юрка Жуков и прочие  – не забыл таких?  Что если не взрослые, а ваш брат,  пацанва, погубили  императора? Тело ведь так и не было найдено.
 Нет, насчет Карапета неправильно. Он появился почти вровень с нами. Муж еще в те годы исключил его из реестра подозреваемых.  Нас занимали только старожилы. Проходит, стало быть, год и  перед нами во всей наготе набивший оскомину вопрос: что дальше? Несолоно хлебавши, мы стали сворачивать предприятие, признав собственную несостоятельность, как последовал такой подарочек, что только держись! Сестра мужа, девица младше его  на пять лет, власть захватила, узурпаторша паршивая  и сразу дала знать, что казнит  нас как государственных преступников, если вернемся. Власть не хотела отдавать. И пути назад были отрезаны. С тех лет и кукуем на поверхности.  Нам сны уже о родине не снятся, а ты говоришь…
Персефона Михайловна, сильно состарившись, замолчала. Сейчас она была похожа на монашку. Через минуту, взяв себя в руки, возобновила рассказ.
Персефона Михайловна: Поразил ты нас сегодня дважды, надо признать. Особенно первым. Это ж надо столько лет с ношей убийства  жить - кошмар. Мы бы так не могли.
Илья: Слушай, ты! Чего вы оба от меня добиваетесь? Долго я еще соляным столбом торчать здесь буду?
Персефона Михайловна:  ( ласково) Сейчас перезагрузим  твой Дар и… валяй на все четыре стороны. Да.
Илья: То суд, то иди…Не боитесь, что мой путь будет лежать прямиком в службу безопасности?
Персефона Михайловна: Если дойдешь. Пугать еще  нас вздумал!
Илья: Какое уж тут пугание. (задумчиво) Здорово я промахнулся, нечего сказать…Друг называется… 
Супов: (ужом проникая в ванную комнату) А что? Укорять вздумал? Не надо! Кто из нашего братства  всегда  верил во все светлое, особенно в дружбу? Кто? Один ты придурошный. Эта галиматья еще полвека назад вызывали  у  всех нас смех, сам погибай, а товарища выручай! Ага, как же! Карапет еще тогда пел на музыку  фильма «Путь к причалу»: »Друг всегда прокусить готов, твой спасательный круг!» А ты шляпа! Никакой дружбы нет. Все бред романистов!
Илья: Есть. Господи, как я был слеп…
Супов: Ты у меня будешь еще разменной монетой в торгах с сестренкой. Она в колодки тебя  забьет сначала, а после кожу содрать прикажет с живого.  Папашу она любила сильнее, чем я. Меня он наказывал за малейшую провинность. Ее – только  и знал, что   гладить  по головке. Понял, нет? Но мне  вновь хотел бы поговорить о наших с тобой отношения. Ты думаешь, я тебя ценил? Ни одного дня, ни одного часа. А все из – за того, что ты хромой дьявол, калека, ставил себя вровень со мною. Со мной! С  наследным принцем! Ты обязан был вести себя скромно, незаметно, тише воды, ниже  травы, а ты  не хотел признавать это, ломал, оспаривал  мои утверждения. Мне постоянно хотелось сказать, чтоб ты знал свое место, но я только стискивал зубы. Одного понять не могу, полдня мозги ломаю и не могу уяснить, за что тебе все эти привилегии. Ураниды и ты. Что они  нашли в тебе?
Персефона Михайловна:  Самое худшее, что есть на свете. Доброту.
Супов: Как? Добро и зло? Нормативно – оценочные категории морального сознания?  Хым. Спасибо, любимая.( Илье) Добро делает человека тряпкой, ни способным на решительные действия, где нужно приложить волю, а не сюсюкающие сентенции.
Персефона Михайловна: У наших противников иной взгляд на  эти вещи.
Супов: Скорей всего.  А эта дрянь,  Карапет, друг детства, так называемый, добрым не был, мелочный, злобный хорек. Вздумал отцовскими мощами торговать, собака. Я, между прочим, его, Люшенька,  к праотцам отправил, уж ты не гневайся на меня.
Илья: Страсти какие… А  кто они, ваши  Ураниды?
Персефона Михайловна:  Твои, Илья.  Солнеч…
Супов: (предостерегающе)Я тебе! Пусть  уйдет в подземный мир в неведении. (Со смешом). Собирается служить, а не знает кому!
Хрустальный звук то в недрах квартиры. Супов  недоуменно перемещается на кухню, где начинает разговаривать с кем - то: »Да, я. Слушаю. Что - что? Когда это произошло?» Все время, когда велся разговор, в ванной комнате не было произнесено ни слова. Персефона Михайловна напряженно глядит в сторону, куда ушел муж. На лице у нее вопрос. Наконец Супов входит в коридор. Из ванной комнаты даже видно, что произошло что – то неординарное Он не похож сам на себя.
 Супов: Стоит упомянуть черта, он тут как тут. Ну что смотришь, любимая? Как мы только что говорили? Кончилось наше сидение здесь? И еще раз скажу это.  Одним словом… сестра  больше не живет. Свергнута гвардейцами. Довела, дура,   всех  до ручки. Левентарь сообщил, начальник охраны. Меня  народ  на трон призывает.
Персефона Михайловна:  (хлопает в ладоши) Ой! Ой! Ваше величество! Я первой присягаю вам.  Это же надо, какая радость! Путь  на родину открыт! Дай я тебя поцелую!
Супов, оглушенный новостью, опять работает челюстью, будто жует чуингам, которую у нас презрительно именуют «жвачкой».. И тогда происходит неожиданное. Прямо из бетонной стены коридора, как из обычной двери отделяется Сашок  вместе с женой Викториуса Любашей и  шерифом …. тем самым, из автобуса.  Любаша отпихивает обратно в стену   стража порядка и шипит ему: » Куда прешь, болезный? Ты  не из нашей   оперы! Сгинь, кому говорят» Шериф ( кровожадно) Дай попишу хоть фары  этим гадам. Страсть как хочется.  Ну, разреши!»
Сашок  широко раздвигает руки, словно собираясь ловитьСупова и мелкими шажочками пприближается  к нему
Сашок: И наши  поздравления примите, ваше величество. Только не делайте резких движений. Моя помощница может выстрелить. Она у меня быстрый морг. И отодвиньтесь, молю  вас,  от Ильи Георгиевича. Не мешайте транспортировке. (Илье) Друг! Скоро твои неудобства кончатся. Потерпи несколько минут. Как  у вас говорят: » Бог терпел и нам велел»
Супов: Ура… Ура…
Сашок Да, я Уранид, точно. (Илье) Насчет твоего избрания были разные мнения. Были  и большие сомнения. Однако твои последние действия убедили маловеров. Та задача, которую  я хочу поставить перед тобою, по плечу тебе. Знай это. Да и вот еще что. Я настоял, чтоб тебя снабдили стопроцентным материально – всеобъемлющим воплощением, а не этим маломощным, как было до сего дня. Так что, отныне ты воистину всемогущ. Земля да воссияет в веках! Дави и этих черных (пренебрежительный кивок на Суповых), и тех.  Беспощадно дави.(Супову) А ты, приятель , напрасно подпевал моему другу на пляже. Что хотел от него? Чтоб помог тебе искать меня? Вот он я.
Супов (убито) Час от часу не легче.  Похоже, монсеньор, у нас идет все  к  вульгарному мочилову? Это и понятно, ваши возможности  не сравнить с нашими… Только это не по – рыцарски убивать противника, если он слабее.
Сашок: Это бы ты  нас замочил,  я  так не поступлю. Предлагаю честный поединок. Если твой телохранитель дворянка, мой - тем более. Можно и их привлечь. Годится?
Супов: Вполне. Давай, любимая, облачайся.
Квартет немедленно  начинает вполголоса повторять  непонятные, чуждые человеческому слуху слова. Не было заунывных и длинных заклинаний вроде: »О приди, приди, приди, о дух явись, явись, и исполни, что я прикажу».  Не было. И тогда происходит вот что. Суповы и Сашок с Любашей начинают  уменьшаться, становиться неизвестными   существами. То есть, что я  говорю: Супов с женой  - известными. Сашок выглядит неожиданно. Зеленый человечек, о котором так любит  трубить пресса. Субстанция, по первому впечатлению,  а прикоснешься – материальность. Как это совмещается – непонятно. Ростиком  вся четверка  маленькие, напоминающие подготовишек в детсадике. И та и другая сторона в военном снаряжении, в доспехах.  Сашок осматривает секиру, трогает ногтем острие. Супов вертит  меч, разминая плечо. На Сашке цилиндрический шлем, серебристый панцирь, накидка с изображением солнца. Треугольный щит висит  на спине.  На его  недруге шлем с забралом, чешуйчатая  кираса, багровый плащ. Каплевидный  щит прислонен к ноге. Женщины вооружены  проще и одеты беднее. Персефона Михайловна  в шишаках  с нашеломниками, в кожаном колонтаре с нашитыми на ней стальными пластинами, шестопер на поясе. Любаша  закована в двойную кольчугу, с чеканом на плече. Щит у нее четырехугольный, окованный по периметру  железом. Пощелкивая ногтем  по  железному  клюву, она  сверлит противницу взглядом.
 По условиям ристалища первыми начинают бой оруженосцы, и женщины, четко повернувшись, следуют  в кабинет: четверым, даже такого роста,  в гостиной не повернуться.. Короткий свист и они начинают обмениваться ударами, наскакивать друг на друга, как молодые…(Хотел написать сперва  «петухи» да вовремя спохватился. Конечно, »куры», да. Грохот такой, будто новосел  начал перепланировать жилище по своему усмотрению. Невидимая птица смерти  уже взлетела к потолку, выбирая жертвы. Кто – то уже  была отмечена  ангелами в скорбных листах.
Преимущество Любаши выяснилось сразу. Во – первых, она стала доминировать, в смысле,  ударила по щиту противницы первой, что имело громадное  психологическое значение, во – вторых, она была моложе и сильнее. Персефона Михайловна сразу начала сдавать позиции. А у  поединщиков  существует поверье, кто первый сделал шаг назад – обречен. Так  и получилось. Сначала  Любаша  лишила Персифону Михайловну   щита, а через минуту стальной чекан  жадно  укусил  ее под руку, разорвав колонтарь. Новый удар и  Персифона Михайловна -  простоволосая.  Шлем на паркете.  Волосы у  фальшивой госпожи  Суповой стояли уже  дыбом на обеих головах от  дыхания смерти, когда третий удар в лоб одной из них увлек подземную жительницу на  пол. Любаша добила поверженную, после чего, поднявшись, обтерла лезвие трехгранного кинжала, называемого мизерикордией, о подушку на кровати и зашла в гостиную, где оперлась   на чекан, и стала ожидать дальнейшего развития событий, говоря себе, что если с Сашком   что случится, она не даст убить его. Нападет сама, хотя правила  дуэли  под страхом смерти запрещают это делать. А Супов брал верх. Ни возраст, ни долгое нахождение не  у дел,  не сгубили в нем бойца, которого обучали военному искусству лучшие рыцари королевства. Да и длину рук нельзя игнорировать. Удары его были настолько мощными, что  от щита Сашка отскакивали бляхи защиты, покрывающие поверхность. А когда  секира Сашка  попадала в  щит  Супова, тот   в последний миг  одергивал его и   сила удара терялась. Несколько раз противники сходились и ворочались, как громадные черепахи,  ударяя друг друга щитами, и Любаша каждый раз с тревогой отмечала, как пошатывается ее старший товарищ. Один раз у нее  даже сердце облилось кровью, когда промахнувшись, секира Сашка так закружила ее хозяина, что он едва удержался на ногах.
И наконец настал миг, когда военное счастье окончательно отвернулось от Сашка. Трудно дышащий, он прижался спиной к  дивану,  в ожидании последнего удара, а Любаша  уже поднимала свое оружие, когда в комнате мелькнула я тень, похожая на черную птицу. Это был шериф. Его обыкновенный слесарный молоток с такой силой ударил Супова по одному из шлемов, что голова  буквально утонула в  грудной клетке. Через мгновение такая участь настигла и вторую. Сложив на груди руки, шериф сыто захохотал, когда тело врага человечества   подергивалось  в конвульсии на ковре.
 Сашок:  (становясь прежним человеческим  ростом, свирепо)  Ты что натворил, холоп? Зачем ты это сделал? Ты покрыл меня несмываемым  позором! (срывает с себя шлем, хочет бросить его в шерифа, но в последний момент справляется с собою)
 Шериф:(огорченно) Прошу пардону.  А  то я гляжу, он вас сейчас того…
Сашок: Ничего не «того!» И, вообще, тебе сказали: »Сгинь», значит, сгинь! Лезут  тут всякие  не в свои сани…
Шериф: Вот она людская благодарность. Вы еще пожалеете, монсеньор.
Сашок: (Любаше) Посмотри, может  льзя, что – нибудь    сделать? (Глядит в спину    нечаянному помощнику). Чтоб тебя за ногу!
Любаша, также обретя человеческий вид, качает головой, склонившись над Суповым. Вздох Сашка  и его слова, что пора кончать затянувшуюся историю. По его команде, Любаша поливает комнаты жидкостью из канистры, которую принесла с балкона, открывает в кабинете окно, мельком смотрит на темно - сизый  небосвод и  говорит, что сейчас  хлынет дождь. Оба  становятся на подоконник и,  оглянувшись на ванную комнату, простирают руки назад, словно тянут невидимый груз, или  приглашают Илью следовать   за ними. Так оно и есть. В ванной комнате что – то каменно  заударялось   о стены и абстракционистская статуя,  чуть наклонившись, выплыла из дверей ванной комнаты, так похожая на покрытый ракушками коралл. Задев еще раз стены, она повернулась и, следую призывам,  поплыла в окно. Стоявший за окном  прямо на воздухе Сашок, пошел вперед вверх, указывая бетонному Илье дорогу. Они сделали уже, наверное, шагов десять, когда  Илья дико закричал: » А книгу, книгу! Она в гостиной». Оставшаяся  на окне Любаша делает успокаивающий жест, бросает горящую спичку вниз и, сопровождаемая гулким хлопком  пламени, идет  вслед по воздуху за мужчинами, вынимая из воздуха раритет. Почти сразу конспиративная квартира накрывается шапкой дыма. Внизу, на асфальте, начинается  броуновское движение людей и истерические крики »Пожар!», »Горим!», а вслед  уходящим  летит некогда популярный шлягер Оси Кобзона »Есть дружок у меня, я с ним с детства знаком!»
Поднявшийся ветер подтвердил предположение Любаши. Началась гроза. Гром ударил   с такой силой, что, казалось, лопнула сама планета. Белый зигзаг  располосовал ткань небесного шатра. Шум,  дьявольский свист, вой, хохот. Струи дождя, как божьи стрелы, застучали по  крышам строений. Не успевший остыть за эти минуты  раскаленный  Город, издал длинный вопль, охнул и  завалился набок, прикрываюсь пологом тумана. Порыв  бури заслонил мир, сметая все на своем пути. И город Ма пропал, словно никогда не существовал в реальности. Только при редких огненных вспышках можно было разглядеть, как уходят в небо тройка наших героев, не обращая внимание ни на бурю, ни на ушедший в никуда город.

 P.S.Гениальный Герман  Оберт  - один из пионеров космонавтики - в конце жизни пришел к любопытным  выводам. – за человечеством наблюдают могущественные  разумные существа, которые он назвал «Уранидами» (от греч. »Уранос» - небо). Истинные хозяева Галактики Ураниды, считал он, существуют на темной стороне Луны.  Ураниды давно  зафиксировали активность подземных жителей Земли, озабоченных расширением жизненного пространства, но не предпринимали никаких мер. Полагали, что ничего страшного здесь нет: комариные укусы. Когда аппетиты подземных жителей стали сравнимы с аппетитом небезызвестного Гаргантюа, Ураниды сказали себе, что спасение утопающих, дело рук самих утопающих, то есть - прерогатива человечества. И выбрав, по их понятиям подходящую кандидатуру, снабдили  ее фантастическими возможностями. Так что, нам остается лишь со  смирением ожидать, во что  выльется Дар Ильи.  Время до 2012 года …

Послесловие.

…еще есть. Было  четырнадцать десять, когда я поставил точку и  устало потянулся за письменным столом. Сценарий фильма  был закончен. Радости я не испытывал – одну усталость. Слишком тяжело дался мне он. Три месяца изнуренного труда. Три месяца с восьми утра до шести вечера с небольшим перерывом на обед. Сто девяносто  две страницы рукописного убористого текста. Естественно, это был еще не настоящий, готовый к съемке сценарий -  заготовка.  Его нужно было перевести в машинопись и  выправить. Сложив листы в папку, я закрыл  сценарий на ключ и только после того вылез из – за  стола.
Работал я на даче. В камине жил огонь, за окном виднелся печальный  сентябрьский день с серым  небесным покрывалом.  По стеклу окна  сверху вниз сновали   длинные кривые полосы: покрывало было дырявым. Я насыщал камин новой порцией дров, когда за моей спиной кто – то  произнес: »Добрый день, Виктор Григорьевич!». Я резко обернулся. Надеюсь, вы согласитесь со мною, что моя реакция была  вполне естественной. В доме я один и вдруг это приветствие. Так  и заикой сделаться можно.
Пришельцев было четверо. Страх медведем в берлоге заворочался во мне, стоило рассмотреть  первого из гостей, по всему главного. Представьте -  битюг лет сорока, с широким лицом,   тонкими губами и мясистым носом. Он был похож на борца, вышедшего в тираж Второй - юнец, лет восемнадцати, с неприметной, как стертая монета, внешностью. Пройдешь мимо такого, не заметишь. Третий напоминал чем – то бютюка,  такой же здоровый. Четвертого я не разглядел, Ни  до него было.
-А вот и мы,– звонко возвестила монета.
-Как вы вошли? –  спросил я, стараясь, чтоб голос звучал как можно грознее. - И с кем имею честь?
-Не узнает, -   поразился битюг 2, – ох уж  мне эти писатели! А еще говорят, что они крепки на запоминания.
И тут меня словно лопатой по голове ударило. Незваные гости были сухими. Я не поверил своим глазам. Как так? На улке с утра дождик моросит, а они сухие. Понятное дело, на машине приехали, растерянно думал я, стараясь  обмануть себя, понятное  дело. И тут ни, с того, ни с чего, мне стало ясно, что мы где - то  уже встречались, Что за черт, пронеслось у меня в голове, мне за последние месяцы только и  чудятся  одни  знакомые…
-А вам что, сценаристы на хвост наступили? – агрессивно спросил я битюга 2.   Гости  мне не понравились. Экая бесцеремонность! Они что, сюда явились, чтоб я в «Угадайку» играл? Делать мне больше нечего. Неизвестно, что последовало бы дальше – приглашать их   в комнату я и не думал, -  если бы юнец не извлек, откуда – то, из – за спины, что ль,  чемоданчик и  не протянул  его мне. Дыхание  у меня прекратилось, стоило мне  увидеть  его. Этот был мой »кейс», похищенный летом в лесу. Его бы я узнал из тысячи. В горле у меня что - то пискнуло. Я во все глаза уставился на гостей. И страх еще сильней  сжал  мое сердце. Позвольте… каким образом, чемоданчик оказался у них? Или…или они тоже бандиты?
-В десятку, - словно прочитав мои мысли, подал голос битюк,- Тогда  в лесу мы были  в запале, не слишком интересовались, кто на нас пялился во время дела , извините. Потом  только  дошло.
Сами гости, то, что они говорили, было настолько неправдоподобно, что я не знал, что делать.
-  Э – э…Так это ты мне кулаком грозил? – с кашей во рту мстительно спросил я монету, - Так ты - Ушастый?  А вы…ты  – Кишок? -  повернул я голову к а битюгу.
 -В цвет, начальник, - довольно заулыбался тот, - Сын собственных родителей. Размер ноги сорок пятый.
- Так - забормотал я, пробуя разобраться в  невероятном положении, - Теперь я, кажется, догадываюсь, чему обязан вашему  посещению. Это… это же …умопомрачение!
Страх прошел. Мне стало понятно, что покушаться на мою жизнь преступники не собираются. Они не живые. Дело у них было ко мне. И  такого рода. Бандиты хотели, чтоб я положил чемоданчик в швейцарский банк. И не больше и не меньше. За деньгами они не постоят. ЗаплОтят, как они выразились, любые гроши. Хоть миллион  «зеленых»
- А что же они сами? Не смогли? - шепнул я.
- Да.  И так и сяк. И закапывали и топили дипломат, жгли – нет. Не получается. И тогда пришли к выводу, что с папкой может справиться только ее создатель. То есть,  вы. За физический ущерб не тревожьтесь, - пилила монета, – Компенсируем золотом. По высшему разряду. Так беретесь спасти наши души?
Я воззрился на них.  Эти виртуальные создания полагают, что у них есть особая нематериальная субстанция, независимая от тела? Ну, ребята,  я вижу  у вас хорошее настроение!
-Беретесь?- настаивал  битюг.
-Что с вами делать, -  притворно крякнул я, – Только вы должны дать мне слово, что не будете больше мешать мне в творчестве, влезать в мои произведения. А то, что это такое: пишу сценарий, а вы тут как тут. Меня в лесу чуть не убили – раз. В автобусе Илье грубили – два. На пляже мешались – три.  На конспиративной квартире  вообще обнаглели – Супова  убили – четыре. Куда это годится, голуби вы мои сизокрылые?
Только минут через двадцать, «голуби» нехотя дали согласие. Ущемлять себя в свободе не хотели. Только куда им деваться? Проникать, жить  в других произведениях им не нравилось. Им по вкусу были только мои вещи. Засим они начали прощаться, желать всяческих благ, здоровья и наконец, избавили меня от своего присутствия.
 По их убытию,  я некоторое время взвешивал «кейс» в руке. Перерезать волосок может лишь тот, кто подвесил его, вспомнил я булгаковского Га – Ноцри. А нужно ли, чтоб волосок существования литературных героев был подвешен, спросил я себя. Тему  ты этой зимой взял не свою, детективную, потому повесть не пошла и ты с легким сердцем отложил ее до лучших времен. И вон что из этого получилось. Я кашлянул. Хотелось бы мне в данное время знать, почему я отважился на детектив. Денег захотелось? За этот жанр не будет тебе ни денег, ни славы. Низкий потому что он. Им все  книжные магазины забиты. Агаты Кристи, Донцовы, Маринины и еже с ними. Одно бабье. А в женской компании я быть не желаю. Следовательно… Следовательно, волосок необходимо обрезать. То есть, убить своих героев. Как говориться, я вас породил, я вас и убью. Швейцарского  банка, господа   асоциальные  личности, вам не видеть, как своих ушей.
Я раскрыл чемоданчик. В нем, на красном бархате на меня смотрела перетянутая крест – накрест черной резинкой  обычная канцелярская папка с клочком белой бумаги на обложке. На которой  стояло название  моего  творения. Я вытащил папку и, подойдя к камину, без колебаний  бросил ее в огонь, подобно Корейко А. И., когда тот получил от  Остапа Бендера, изобличающие  его материалы. На этом позвольте мне  поставить точку. Все.



                Челябинск.6.09.!0    !4.41



                Челябинск 25.09.!0  10.12
                Челябинск13.09.10  17.27.
                Челябинск20.09. 10 20. 09.               
                Челябинск 24.09. 10.11.59
                Челябинск 27.09. 10. 8.41
                Челябинск30.09.!0.15.40