Часть 13. Судилище

Нотр Дам, Ситэ, Париж, 16 марта 1314 года.

Я вынырнул из водоворота времени посреди толпы. Даже немного испугался, куда это меня занесло… Но подняв глаза на возвышающуюся над нами громаду собора, все понял. Это был Нотр Дам, Собор Парижской Богоматери.. Солнце нещадно светило, выбеливая до ослепительного блеска стены старинного собора.
Судя по количеству собравшегося народа, здесь скоро должно было случиться нешуточное событие.
А пока события ждут, я успел хорошенько рассмотреть древний облик собора, столь хорошо знакомый мне с детства, когда меня совсем еще мальчишкой приводила мать посмотреть на культурное достояние родного Парижа.
Грандиозный фасад делился на три части пилястрами. Чуть выше аркада  с множеством статуй,  кажется, это была т.н. «Галерея Королей».
Храм казался бы серым, если бы не разноцветные стекла витражей, служившие единственным источником света, да «роза» над входом в собор.
Две мощные башни,  поражали тонким, почти паутинным сплетением узоров и колоннад. Знаменитых горгулий и химер здесь еще не  было, они появятся позже, в 19 веке, с легкой руки архитектора Виолле-ле-Дюка.
Толпа с ропотом расступилась, пропуская несколько повозок. Раздались яростные крики:
 – Они продали Гроб Господень неверным!
 – Уничтожить идолопоклонников!
Я отошел вместе с расступившимся внезапно людом. Показались повозки, окруженные стражей. На них я увидел четырех измученных человек. Почти все они были седовласыми, а жалкое зрелище их оборванной одежды только усиливало мою неприязнь к тюремщикам, которые не посовестились довести заключенных до такого состояния. Спутанные волосы, всклокоченная борода и линялые обрывки когда-то белого плаща не смогли скрыть остатков былого благородства: горделивой осанки, пусть немного искривленной годами; острого и живого взгляда, пусть и полного сейчас тревоги и отчаяния. Таким я увидел последнего Великого магистра.
Тем временем заключенных вывели из повозок и заставили подойти «пред светлые очи» папской комиссии, расследовавшей «дело тамплиеров». Стражникам пришлось даже поддерживать некоторых из них. Видимо, пленников настолько доконала тьма подземелий, где их держали, что они не могли даже стоять.
Папский легат посланника начал зачитывать длинный свиток. Приговор. Стандартный набор  инквизиторских обвинений.
Чтение продолжалось долго, и закончилось оглашением приговора: пожизненное заключение в одном из монастырей.
Народ замер. Наступила тишина, нарушаемая только скрипом пера писца, беспрерывно записывавшего каждое слово римского легата.
 –  Это все гнусная ложь! – среди этой тишины раздавшийся голос неприятно резанул о ушам. Я обернулся. Да, это говорил Жак де Моле…
Члены папской комиссии недоуменно воззрились на говорившего.
–  Признания были записаны, как полагается, вы же сами подписали их, – возразил один из них.
– Признания были записаны после того, как их вырвали под пыткой! – парировал магистр. Сейчас он совсем не походил на несчастного пленника.
– Вы сами признали все, все обвинения,  –  продолжал возражать легат.
–  Я отметаю их все разом!   –  провозгласил де Моле. Рядом с ним встал приор Нормандии.
–  Приговор был вынесен сообразно преступлениям! – крикнул кто-то из бесчисленной монашеской рати, сновавшей вокруг растерявшейся комиссии.
 – Приговор нелеп, как и обвинения,  –  это поддержал своего магистра Жоффруа де Шарне.
Чем все закончилось, я так и не увидел. Когда народ, видимо, тронутый таким проявлением верности ордену, зашумел, медальон унес меня прочь из этого места.