Котёнок

Костик игрался с котёнком. Вначале он пытался взять котёнка под мышку, но тот вертелся, растопыривая лапы, царапался и никак не соглашался с таким обращением. На минуту поединок затих. Котёнок вырвался и, победно вскочив на невысокий деревянный столбик – часть штакетника, окружавшего палисадник возле четырёхэтажного дома, где жил Костик, стал прилизывать взъерошенную местами шерстку. 
Однако Костик не отставал.
В свои 5 лет он был парень упрямый и отчаянный, хотя и испорченный постоянным заступничеством старшего брата Валерки.

Вот и сейчас, Костик стал тянуть пытающегося удрать котёнка за хвост, потом снова схватил его ладошкой под живот, чтобы оторвать от деревянного столбика, в который тот вцепился когтями. Уступи кто-нибудь из них: или Костик оставил бы котёнка в покое, или котёнок подчинился бы настойчивым приставаниям, - всё бы, возможно, закончилось благополучно. Но Костик уступать не собирался, и котёнок, защищаясь от назойливого приставалы, извернувшись, полоснул его острыми коготками по руке, оцарапав кожу.

Костик скуксился и противно заорал.

Находившийся неподалёку семилетний дылда Валерка, услышав рёв младшего брата, не заставил себя ждать. Подбежав к месту событий,  он спросил: «Что с тобой?». Костик,  обиженно выпятив дрожащую нижнюю губу, выставил перед собой руку с начавшей кровоточить царапиной, словно предоставляя Валерке возможность самому оценить тяжесть совершённого покушения. Увидев царапину, Валерка, недолго думая, схватил валявшуюся тут же штакетину и, что есть силы, ударил ни о чем не подозревавшего котёнка, который, отстояв-таки собственную независимость, спокойно продолжал сидеть на столбике и приводить себя в порядок.

То ли от чрезмерной валеркиной злости, усиленной желанием показать перед малышнёй свою готовность к расправе над любым «обидчиком» брата, кем бы тот ни был, то ли просто «так получилось», но удар пришелся ребром штакетины котёнку по спине. Тот упал. Попытался вскочить, но лишь перевернулся и стал беспорядочно вращаться, перекатываясь по земле, будучи не в силах встать на ноги. Дальнейшие попытки подняться — ни к чему не привели. … Ветеринарной клиники в городке не было. Да если бы и была, едва ли там взялись бы лечить сломанную кошачью спину... 

Дети обступили несчастного котенка. Кто-то заплакал, кто-то побежал «за мамой»…
Вскоре подошедшие взрослые нашли «выход», котёнка отнесли на пустырь метрах в 40 от дома, где он ещё почти сутки мучился, периодически оглашая дворовые окрестности пронзительными короткими криками боли и отчаянья… К утру голос его охрип и постепенно стал тише… А после завершения рейда мусорной машины его и вовсе не стало слышно…

Народная молва, даже если этот народ — дети, распространяется быстро.
Во дворе Валерке, не сговариваясь, объявили бойкот.
Иногда, когда он проходил, например,  мимо играющих в «Колечко», все примолкали и кто-нибудь из детей негромко, сквозь зубы цедил: «У-у-у… живодёрщик…», словно оглашая молчаливый единодушный приговор всей окрестной ребятни.
С ним никто не разговаривал.

Костика хотя открыто не осуждали, но и его участие в дворовых «мероприятиях» обычно заканчивалось, не успев начаться. Его не отталкивали явно – с Валеркой иметь дело никому не хотелось. Но брать его в свою команду не желали, а изменить общий настрой детворы не мог даже Валерка. Видя единодушное осуждение двора, Костик от обиды и бессилия начинал сопеть, на глаза его наворачивались слёзы…  Его становилось жалко и, возможно, кто-то уже готов был принять "проштрафившегося" в игру... Но настроение у всех пропадало. А какая игра без настроения?

Дворовая жизнь бежала своим чередом.
Забавы сменяли друг друга: «салочки», «прятки», «казаки-разбойники», «вышибало», «альчики»… Ближе к вечеру, когда по неглубоким - по колено - арыкам начинала бежать вода, пускали кораблики… Ловили мелких гусениц, чтобы сделать дома «живой уголок»…
Про котёнка не вспоминали.
Но и… не забывали.

Так прошёл месяц. За ним - другой. Близилась осень. Стали выпадать редкие в тех местах дожди. По утрам в низинах, особенно близ протекавшей неподалёку реки, появлялся туман… Сами дети его не видели, но знали об этом от родителей, многие из которых добирались утром на работу автобусом по идущей вдоль берега дороге. Возвращаясь вечером, они говорили, что сегодня «чуть не опоздали из-за тумана на службу»…

В один из таких дней всё детское население двора дружно разукрашивало акварельными красками огромную - величиной с обеденную тарелку - черепаху, привезённую чьим-то отцом из степи. По-хорошему, ей бы, наверное, пора уже было закопаться в песок и подготовиться переждать суровую казахстанскую зиму, но она почему-то медлила… Вот и попалась…
Дети увлеклись. Каждый старался покрасить «квадратики» на панцире в «свой» цвет: ровесник Костика Серёжка выбрал красный, шестилетний Сашка - синий, маленькая Танечка – жёлтый - как солнышко… Кто-то выбрал фиолетовый, кто-то – оранжевый. Детей во дворе было много. В итоге черепаха приобрела фантастическую «карнавальную» расцветку. Наверное, ни у одной черепахи  в мире не было такого красивого разноцветного панциря. Но несколько квадратиков всё же оставались незакрашенными. Впрочем, этот пробел общими усилиями был быстро восполнен. Черепаха периодически  пыталась лениво сопротивляться, но, в общем, вела себя достаточно смирно. Она и не догадывалась, как здорово выглядит её панцирь, ведь черепахи не смотрятся в зеркало…

Затем, словно в награду за терпение, цветную черепаху отпустили пастись в палисадник, который жильцы, не сговариваясь, почему-то именовали «огородом», – в высокую и сочную траву-люцерну. Вначале думали, что она попробует убежать. Но эти опасения оказались напрасными. Немного оправившись от перенесённых волнений, черепаха приступила к обеду. Она забавно вытягивала из глубины панциря серую морщинистую шею, так что были видны многочисленные лоскутки сухой кожи, оставшиеся после линьки. Наклонив стебелёк травы, наступала лапой на растение и, прихватив мелкими зубками лист, вытягивала голову в противоположную сторону, отрывая его от стебля. Дети радостно во все глаза наблюдали за ней…

В разгар черепашьей трапезы появилась шестилетняя Анджела, которая сообщила, что у Валерки и Костика «горе»,  так сказала её мама… Из её рассказа выходило, что Валеркин отец утром уехал на мотоцикле на службу и «разбился», поэтому «наверное, уже не вернётся»...

Но он вернулся. Правда, до этого прошло ещё очень много времени. На службу он уже не ездил. Никогда. И вообще никуда не ездил и не ходил. Взрослые говорили, что он разбился на мотоцикле - врезался в автобус, который вёз детей в школу, и сломал позвоночник, поэтому, никогда уже ходить не сможет, а сможет только передвигаться на коляске.  Да и то, - если «удачно пройдёт операция».

Все очень жалели и Валеркиного отца, и самого Валерку, и Костика… И в душе даже, наверное, готовы были простить историю с котёнком…
Особенно жалели их маму, которой, по словам взрослых  «теперь придётся тащить на своём горбу трёх мужиков». Куда и почему она их будет «тащить» детям не объясняли, да и «горба» у неё никакого не было… а была она очень тихой и неприметной худенькой женщиной… Но об этом всё равно почему-то говорили, и что-то, значит, за этим скрывалось… Дети постепенно привыкали к часто повторяемой мысли, что раз взрослые о чём-то говорят, а дети этого не понимают, то  значит поймут, «когда вырастут»… И дети терпеливо ждали.

Прошло ещё полгода, и однажды стало известно, что Валеркина семья уезжает из маленького, казавшегося таким уютным, военного городка. Насовсем. Провожали их сообща, всем подъездом, помогали собирать и грузить на машину, паковать да увязывать вещи. Потом прощались. Женщины, расставаясь, плакали, дети сопели, глядя исподлобья, и заученно «делали ручкой»… пока за поворотом не осела пыль, поднятая колёсами автомобиля, увозившего Валерку и Костика в другую жизнь…

Ещё несколько лет каждую осень взрослые вспоминали о злополучной аварии и во всём винили туман.

А дети… дети знали, что Валерка и Костик, которых они никогда больше не увидят, будут расти, как растут все дети, и каждый день будут видеть своего больного отца со сломанным позвоночником, и никто из них… никогда не вспомнит о замученном котёнке.

Но и не забудет!..