Воля Короля

          К утру дождь притих и стало теплее. Низкое небо просветлело старым серебром и заблестело на востоке бледным румянцем.
          Эмрис подошел к узкому окну, по привычке встав плечом к стене, медленно и глубоко вдохнул свежее дыхание наступающего утра, с запахом близкого моря и влажной земли, и липкой весеннней листвы, еще не развернувшейся на темных ветвях. Круглые дождевые капли блестели на камне оконной ниши. Он собрал их пальцами, поднес к губам. Казалось, он мог различить вкус лесного ручья и тающего снега, и душистого ветра в кронах вековых сосен. Гибель от жажды им пока не грозила - за ночь они набрали дождевой воды. Хуже было с едой. Но Эмрис знал, горстки влажных сухарей и нескольких полосок жилистого соленого мяса на их век хватит. Он не чувствовал голода. Не было и страха. Осталась только усталость. Большая усталость длинной и трудной жизни, бесконечной дороги от поражения к отступлению, от потери к забвению. Эта дорога закончится сегодня. Она уже привела в тупик, в окруженную врагом дозорную башню за старой стеной.

           Они не смогли остановить вторжения. Они даже не слишком его задержали.

           Весь вчерашний день Эмрис с горсткой оставшихся в живых воинов Динаса наблюдал за старой Римской дорогой на Венту. По дороге, у внешней стены их еще не павшей башни, шел враг. Сотни, может быть тысячи потрепанных морским путешествием людей, тачки с пожитками, награбленными или привезенными из-за моря, коровы и свиньи, редкие рабочие лошадки, неспешно двигались на север, шурша гравием. Люди переговаривались, смеясь, брели, сгорбившись под весом узлов и коробов. Дети с криком бежали вдоль дороги. Девочка в красном платке на плечах тянула на веревке белую козу. Старик с деревяшкой вместо ноги плюнул в сторону башни и крикнул что-то на своем лающем языке, ему в ответ раздался смех. Дородная грудастая женщина с длинной золотой косой несла на руках сразу двоих детей, третий ковылял рядом, держась за ее широкую юбку. Кто-то в нижнем этаже башни приствистнул и протянул мечтательно: "Вот эту бы сюда, кубышечку саксонскую. Я б ее быстро в нашу веру обратил!" Ему в ответ раздалось насмешливое : "А обратило тебе еще не отрезали?"

          А потом воины Бредды пошли в атаку и смотреть в окна стало некогда. До самой поздней ночи рубили внешние ворота саксонские топоры и уже в темноте  враг ступил за стену. Держались сколько могли, но к полуночи, под прикрытием магии Мариуса, все же оставили двор и укрылись в башне, завалив ее прочную дверь обломками мебели и камня, расколотыми щитами, любым подходящим хламом. Тогда их оставалось семнадцать. К утру их стало тринадцать. Нехорошее число, как ни говори. А на рассвете умер молодой Норт, превратив число защитников в добротную ровную дюжину.  Его армия, двенадцать израненных, отупевших от страха и усталости бойцов. Последние защитники свободной Альбы, его королевства, сжавшегося, свернувшегося в пятачок земли, отгороженный серыми стенами одинокой  дозорной башни.

          У стены за спиной Эмриса закашлялся, захрипел Валериан. Давно, еще прошлым утром, грубая кривая стрела с мятым оперением вошла в его спину под правой лопаткой. Стрелу пришлось обломить. Наконечник глубоко увяз в теле. Случись это с Эмрисом, он был бы уже мертв. Но его приемный сын на беду был молод и здоров, и его смерть растянулась на целые сутки.
          Эмрис подошел к раненому, присел перед ним на корточки.
          "Принести тебе воды, Валериан?" - спросил он тихо.
          "Нет, не надо, " - отозвался юноша. "Холодно."
          Эмрис пересек круглую комнату, стянул плащ с тела Норта, ему уже ни к чему. Осторожно укрыл Валериана; стараясь не потревожить, взял его холодную руку в свои.
          "Светает уже. Взойдет солнце, будет теплее."
          "Отец, не забудь про меня." Валериан осторожно перевел дыхание, собираясь с силами. "Когда они войдут в башню, приди ко мне. Но не раньше. Я хочу до конца. До конца."
          "Хорошо, Валериан," - тихо ответил Эмрис и пальцем вытер с подбородка сына кровавую нитку. "Я не забуду, обещаю тебе."

          Этого обещания Эмрис выполнять не собирался. Кому-нибудь другому придется позаботиться о том, чтобы принц Валериан не попал в плен. Когда Бредда поведет своих воинов в атаку он, король Эмрис, встанет у самой двери и вступит в бой первым. И, вероятно, первым погибнет. Он знал, пока он жив, его люди будут сражаться. После его смерти всякое может случиться. Но это уже будет не его забота. Не ему стоять над телами павших товарищей последним защитником свободной Альбы. Не ему брести на веревке за лошадью победителя. Не ему избавлять сына от страданий. В этом была определенная доля свободы - уйти первым. Он чувствовал себя почти дезертиром.

          Утомленный разговором, Валериан закрыл глаза. Вскоре его тело обмякло, прохладная рука выскользнула из отцовских ладоней. Эмрис коснулся пальцами шеи спящего и, почувствовав слабые удары пульса, скривился с досадой. Нет, никогда и ни в чем боги не давали ему спуска, ни одна из его проблем не решалась сама по себе. Все требовало его воли, предельного усилия, битвы до последнего вздоха.

          Эмрис вернулся к окну. В серебряном свете близкого утра ему удалось разглядеть за дорогой мерцание медленной реки, изгибающейся между темными, еще голыми кустами. Там, на влажной земле, распускались весенние цветы, довольно большие синие колокольчики на толстых пушистых стеблях. Утром снова пойдут по дороге люди и кто-нибудь увидит эти цветы у реки и сорвет их в подарок, матери, дочке, любимой. Совсем скоро, может быть на следующую полную луну, голые ветви кустарника покроются милыми пушистыми метелками с весенним свежим запахом, которые так приятно сжимать между пальцами. А потом душистая черемуха засыпет белым снегом лесные тропинки и сочную зеленую траву, одурманит сладким запахом прохладные весенние ночи. Зацветут сады, знаменитые яблони, бело-розовые облака под синим майским небом. Они напьются теплом ясного солнца и сладостью утренней росы, сонным жужжанием заботливых пчел, и радужной свежестью обильных летних ливней и разродятся румяными плотными и сочными яблоками, большими и сладкими...

          Эмрис крепко сжал зубы. Ему вдруг до боли, до звериного воя захотелось еще раз вцепиться зубами в хрустящую плоть спелого яблока, прижать к себе теплое податливое женское тело, броситься с головой в соленую морскую волну... Жить, одним словом. Жить, пусть пленником, пусть рабом, только бы жить...

          Он встрепенулся, услышав, а вернее почувствовав настойчивый зов Мариуса.

          Старый маг предпочитал одиночество. Это его желание всегда встречало понимание. Даже в последний день, в пропахшей смертью башне никто не отважился составить компанию Мариусу, отдыхавшему на третьем, последнем этаже. Окно его комнаты выходило на запад, в ночь, не разбавленную близким рассветом, и Эмрис с трудом разглядел длинную, будто сложенную пополам фигуру старого учителя, сидевшего на полу у стены. Прошлой ночью, когда враг выломал ворота и мрачным потоком затопил двор, Мариус спас жалкую армию Эмриса, поставив на пути захватчиков огненную стену. Пламя ревело и клубилось багровым дымом, и с криками враг отступил. Людям Эмриса удалось укрыться в башне. Только тогда саксонцы заметили, что от страшного огня ничего не загорелось. Создание такой потрясающей иллюзии дорого обошлось магу. Но он подарил им еще одну ночь. Еще один рассвет. Последний бой.

          "Услышал!" - фыркнул Мариус, и привычная насмешка в его голосе показалась Эмрису нелепой. "Я уж думал так и умру, не дождавшись от тебя ничего путного."
          Эмрис тяжело опустился на пол рядом с магом, прислонился к холодной сырой стене.
          "Отчего они не уходят, Мариус? Что они здесь делают? Мы не можем их ни остановить, ни даже задержать. Целый обоз прошел вчера мимо. Другие люди захватят хорошую землю, возьмут добычу, пока они тут сидят под нашими стенами. Почему же им нужно неприменно взять эту крепость?"
          "Что там добыча, Эмрис? Кто привезет в Динас голову короля Эмриса, принца Валериана, старого дурака Мариуса, тот получит вечную славу. Вечную.  О нем напишут в летописях. Хотя, подожди, эти варвары не пишут. Значит на словах расскажут, от отца к сыну, за веком век. Один твой меч стоит больше любой добычи, Эмрис. Да ты и сам это знаешь."
          Да, это Эмрис знал. Он молча кивнул и, взглянув на старого друга, спросил с суровой прямотой:
          "Можешь ты что-нибудь сделать?"
          Маг усмехнулся, провел рукой по голове, скривился на оставшиеся в ладони длинные белые пряди, брезгливо вытер руку о бедро.
          "Ничего. Ничего полезного. Ничего, что могло бы тебе помочь."
          Эмрис на мгновение закрыл глаза, убивая в себе смешную полу-детскую надежду на всемогущего мага Мариуса, который в самый последний момент придет на помощь, и все устроит, и всех спасет. Этого мага больше не существовало. Лишь костлявый старик в грязной робе умирал на голом каменном полу, такой же бессильный, как и все прочие в этой проклятой башне. Он вгляделся в светлеющее окно, и заметил серебряный блеск дождевых капель, запутавшихся в прочной паутине, и подумал о пауке, которому суждено пережить их всех. Превозмогая тяжелую многолетнюю усталость Эмрис заставил себя подняться на ноги.
          "Спасибо тебе, Мариус, за все," - сказал он просто. "Вместе жили, вместе и умрем." Вспомнил просьбу Валериана и добавил после мгновенной паузы: "Дай мне знать если тебе нужна в этом помощь."

          Мариус поднял голову и его глаза сверкнули искрой безумия. Его резкий каркающий смех, такой неуместный в притихшей башне, заставил Эмриса вздрогнуть.
          "Ты думаешь, я попрошу тебя перерезать мне горло? Придушить меня поясом? Я - Мариус! Я не могу уже управлять своей магией, но магия - часть меня. Она в моей крови, в моих костях. Так всегда было. Так будет пока бьется мое сердце. Слушай же меня! Когда враг войдет в башню, а случится это сегодня после полудня, мое тело превратится в невиданное оружие! Оно взорвется силой сотни ураганов, вспыхнет огнем тысяч пожаров! Стены этой крепости в одно мгновение рассыпятся, как ветхий пергамент! Шторм небывалой свирепости пролетит над землей, стирая горы в прах, от Саксонского моря до Лотиана! Вековые леса вспыхнут, как щепки, брошенные в камин! Сама земля расплавится, как воск, и огонь ее недр вырвется наружу, ударив фонтаном в мертвое небо! Черные облака затянут небеса от Аквитании  до земли Данов, от берегов Данубе до  полей нетающих льдов, и солнце скроется в тучах на века! Только пепел и горький прах будет падать с небес и дождь из серы и черной копоти и жгучих слез, убивающих все живое. Ни птица не спасется в небе, ни червь в земле, ни рыба в морской глубине! Так будет продолжаться семьдесят семь поколений, но некому будет считать прошедшие века! Никто и ничто не сможет жить на земле, выжженной вспышкой моей ярости!"
          Старик задохнулся, зашелся в припадке злого сухого кашля, и Эмрис, похолодевший от ужаса, склонился к своему учителю. Тот вцепился в его плечо костлявыми, неожиданно сильными пальцами и прохрипел в лицо королю:
          "Я сделаю это, Эмрис. Я уже не владею собой. Они не будут жить на нашей земле. Никто не привезет наши головы в Динас. Никто не будет пировать в нашем холле. Никто не отпразднует победы. Я устрою нам такой погребальный костер, какого этот мир еще не видел! В этом я клянусь!"

          Маг замолчал, тяжело дыша, и Эмрис почувствовал дрожь его тела под своими ладонями. Всего на одно мгновение вдохновенная месть мага завладела его воображением, и он увидел горящие леса и землю, расплавленную в огне, и черные дожди, льющиеся из черных облаков... Он крепко обхватил голову старого друга и прижался губами к его влажному лбу: "Прощай, Мариус."

          Одно резкое движение сильных рук и старческая кость хрустнула, как сухая ветка. Эмрис задержал дыхание, прислушиваясь, но в башне было тихо, только капала в углу вода, да кто-то в первом этаже мурлыкал себе под нос монотонную песню. Эмрис осторожно уложил на пол тело мага, вдуг ставшее маленьким и легким, аккуратно расправил складки широкой робы, опустил веки широко распахнутых глаз. Серое кружево паутины задрожало в окне и легкий утренний ветер коснулся лица Эмриса. Снизу, со двора, раздались резкие звуки чужой речи, заскрипел чужой смех, звякнуло железо. Вражеский лагерь просыпался. Время Эмриса подходило к концу.

          По узкой крошащейся под ногами лестнице он спустился на второй этаж. Валериан лежал неподвижно и как будто не дышал. Эмрис поборол в себе желание подойти к сыну. Поздно. Они уже попрощались. Он помедлил у окна, подставив лицо свету нового дня и нежному утреннему ветру. Розовые облака собрались на востоке и скрыли на время восходящее солнце. Эмрис увидел стаю диких гусей, пролетевших над рекой. Зима прошла и птицы вернулись домой, и принесли на крыльях новую весну. Все продолжается. Все подходит к концу.

          Он спустился вниз, к двери башни, заваленной хламом, к своим воинам. Их осталось девять, он - десятый. Жестом он приказал им оставаться на своих местах.
          "Мариус умер. Он отдал для победы все, не пощадив себя. Валериан заснул последним сном. Да будет Бадб милостива к нашим братьям."
          Кто-то пробормотал молитву, кто-то постучал костяшками пальцев по ободу щита. Эмрис оглядел лица своих последних солдат. Их глаза показались ему светлыми, их черты - прекрасными и чистыми, словно волнения жизни уже утратили власть над их душами. Тревога ушла из его сердца и отступила печаль. Все еще будет. Пусть не с ними. Паук в комнате мертвого мага починит свою серебряную сеть. Дикие гуси совьют гнезда в прибрежном тростнике. Девочка в красном платке с хрустом раскусит недозрелое яблоко. Пышная саконская женщина научит своих детей плести венки, и сеять рожь, и любить эту землю.

          За дверью раздался грохот. Воздух наполнился пылью, задрожала кривая баррикада и мелкие камни посыпались на пол. Эмрис взял за плечо своего капитана и с тихим "позволь, Максимианус.." ступил вперед. Его последний Дракон уступил место с почтительным: "Твоя воля, мой король."
          "Умрем вместе, братья," - сказал Эмрис просто и вытянул из ножен свой знаменитый меч.

          Снова вздрогнула дверь и затрещало сухое дерево. За его спиной послышалось нескладное: "Твоя воля, мой король," повторенное многократным эхом, верное, как клятва, тихое, как признание. Показалось тогда Эмрису, что это голос его любимой земли произнес слова прощания и благодарности, и прощения:

          "Твоя воля, мой король."