За это можно все отдать... станция Бадаложная

         






Станция. 20 декабря 1961г. , среда , 07-00.

- Ааа-а-а-а-а, Аурел-л-л  -  протяжно застонала-закричала Наталья, испуганно закрыла рот ладонью, подняла с подушки голову и посмотрела из-за плеча, ставшего таким родным, в дальний угол.
- Слава богу, не проснулись, - подумала она, вглядываясь в силуэты, чуть различимые в  сумерках раннего  декабрьского утра. Откинув голову на подушку, она почувствовала, что огонь, зарождающийся где-то внизу живота, сводящий судорогой раскинутые ноги и обжигающий бедра, стремительно поднимается вверх. Этот огонь, наполнявший ее тело наслаждением, почти неотличимым от боли, поднимался все выше и выше и готов был вырваться  новым, еще более громким криком. И чтобы заглушить этот крик, Наталья обхватила руками уже расслабленно лежащее на ней тело, и стала осыпать его, странными для нее самой, какими-то звериными полу-укусами, полу-поцелуями.
- Еще, Аурел, еще, - хрипела она между поцелуями, слизывая с губ  (его? - свою?) кровь, не думая уже ни о детях, ни о скором возвращении со смены мужа. И огонь пришел снова. На этот раз он был настолько силен, словно в нее ударила молния. Перед глазами поплыли  фиолетовые, потом красные, оранжевые, и наконец, белые ослепительные шары…Она вцепилась ногтями в плечи Аурела, изо всех сил прижалась к нему и потеряла сознание…
Очнувшись, Наталья увидала, что он уже оделся и направляется к двери. Хотела остановить, но вместо слов изо рта вырвался слабый стон…
- Аурел, - всплыло в голове,- нет, не Аурел,- Бог!
Сегодня она побывала в раю!
Так вот ты какая," бабья радость"… Правильно говорили   бабы:

                ЗА  ЭТО  МОЖНО  ВСЕ  ОТДАТЬ!

                1.

Станция. 20 декабря 1961г.,среда , 08-00.


 За этими мыслями Наталья не слышала, как  глухо стукнула входная дверь и с легким скрипом подалась назад. По полу заскользил туманом морозный воздух. Ее разгоряченное тело не почувствовало вкрадчивого прикосновения холода. Она лежала, водила ладонями по своему еще влажному телу, с удивлением отметив, что соски, которые разбухли и налились от первых прикосновений Аурела, по- прежнему твердые, какими были в девичестве, и даже грудь стала опять  тугой и упругой…
- Бог! – опять сладко подумалось ей.
Мерное посапывание на кровати в углу комнаты прекратилось и переросло в какую-то возню. Холодный воздух от незакрытой двери дошел и  туда. Сыновья…Старший, трехлетний Ваня, тщетно  пытался натянуть на себя одеяло, которое ночью, в жарко натопленной избе, сбилось под самые ноги. А младший, совсем еще кроха, годовалый Илюшка, обняв его худенькой ручонкой за шею, так и не проснувшись, прижимался к спасительному теплу брата.
Наталья с сожалением стряхнула с себя сладкую пелену,  окутывающую и убаюкивающую ее, и поднялась с постели. На цыпочках, еще чувствуя приятные покалывания в пальцах рук и ног, подошла к кровати. Привычными движениями поправив одеяло и подушки, она направилась к двери и   потянулась к ручке. Но ручка ускользнула от нее и дверь распахнулась…
На пороге, весь покрытый инеем, стоял муж …
- Наталья, ты что это?

                2.

Станция. 1956-1957 гг.

Петр Васильевич Тельпяков, коренной Бадоложенец, обходчик железнодорожного околотка, человек уважаемый в поселке, потому как малопьющий и хозяйственный, жену свою любил до беспамятства. Приехала Наталья  в поселок  по распределению, после окончания Иркутского  железнодорожного техникума и, конечно, городская девчонка  сильно выделялась на фоне своих незатейливых деревенских сверстниц. Приехала она с одним чемоданом, но что за чудо был этот чемодан! Лежало в нем несколько платьев и кофточек, по фасону и материалу невиданных в этих краях. А еще лежали там лакированные (!) туфли и настоящая  беретка – последний писк европейской моды! А когда прошла она поздней осенью по непролазной  Бадаложенской грязи  в фетровых ботиках на каблучке, да с  необыкновенным шелковым платочком не шее, с изображением городов ненашенских, даже неисправимый холостяк, бирюк  Федор Евсеевич Молчанов встал с завалинки, долго смотрел ей вслед и весомо сказал:
- Да-а-а…
Наталья, конечно же, не думала долго оставаться на Станции. Так местные и окрестные жители меж собой  стали называть деревню Бадаложную, после того, как она из разъезда получила гордый статус станции. И поезда, пусть  не самые скорые, на ней стали останавливаться на целую минуту!
- Отработаю, что положено - и домой, - думала она,
- Иркутск, конечно, тоже не столица, но там все друзья и подруги, родители. Словом, все самое близкое и родное.
 А потому, честь блюла, никого к себе не подпускала, да и некогда было. Непривычный деревенский быт отнимал все свободное время. Да и на работе так  поначалу уставала, что не хватало сил даже сходить в кино, когда приезжала кинопередвижка из Красноярска. Зарплату Наталья  аккуратно переводила на сберкнижку и  с удовольствием отмечала, как растет "сумма прописью".
-Это мое будущее, мое приданное,- думала Наталья, - Приеду домой, все наверстаю.
Через   год пришла нехорошая телеграмма от отца. Врачом заверенная…
- Мама в больнице, приезжай.
Пока согласовали с начальством, оформили документы, пока добиралась на перекладных – и поцеловать мать в последний раз не успела. Прожила Наталья в Иркутске неделю. На кладбище ходила каждый день, плакала, да просила у матери прощенья за опоздание.… Кинулась друзей искать, а парни, кто в армии, кто в большие города, учиться дальше, поразъехались, подруги замуж повыходили, и говорили о детях и мужьях, о семейных хлопотах… Наташе эти разговоры казались пустыми и приземленными. Отец молчал, ни о чем не спрашивал.  А, как отметили девять дней, и гости разошлись, подошел, руку на плечо положил и сказал:
- Ты, дочка, на новом месте определяйся… Ты уже взрослая, вон и зарабатываешь больше моего. Я в бобылях долго не протяну, значит нужно искать кого-то. Мать, я думаю, простит… Квартирка у нас, сама знаешь, невеликая. А как не сложится у тебя с новой хозяйкою?
Она ничего  ему не ответила,  молча взяла с комода фотографию матери – и на вокзал. Много чего передумала в дороге, и  на Станцию вернулась совсем другая Наталья …
В первое же воскресение, надев лучшее свое платье и лакированные туфли, аккуратно обходя знаменитые Станционные лужи, она направилась к зданию  железнодорожного вокзала. Вокзал в деревне, за неимением клуба, таковым, по сути, и являлся. Именно здесь показывала фильмы кинопередвижка, и происходило главное светское событие недели – субботние танцы под патефон, а потом и под первую в деревне радиолу. Население Станции было невелико,  но приезжала и приходила молодежь из окрестных деревень, и  вокзал бывал иногда заполнен до отказа. Особенно, когда привозили новое кино. Сегодня было особенно многолюдно. По деревням уже вторую неделю обсуждали новость, что привезут  фильм " Карнавальная ночь". Не просто фильм, а музыкальный и цветной!
Уже был повешен прямо над окошечком кассы белый экран, механик важно щелкал рычажками проекционного аппарата, а собравшийся люд расставлял принесенные с собой скамейки и табуреты. Станционная уборщица, по какой- то причине известная в народе как "Нинка-гудок", очередной раз торжественно заявляла, что ей надоело выметать ведрами окурки и шелуху от семечек и, что "если поймает кого, то вот энтой самой тряпкой и по морде его".
- Не гуди, Нинка,- добродушно отзывалась народная масса.
Наталья  протискивалась через куривших у входа парней, пытаясь увидеть кого- либо знакомого, кто мог потесниться ещё на одно место.
- Раньше надо было приходить, - с неожиданным раздражением подумала она,- эх, деревня, никто и место не уступит.
- Садись, Наталья, - как по волшебству услышала она ответ на свои мысли.
С табурета поднялся и отошел в сторону знакомый по работе Петр Тельпяков, тридцатилетний крепыш в расстегнутом брезентовом дождевике.
- Садись  Наталья, - повторил он и подтолкнул табурет к ее ногам.
- А сам- то как?
- Наше дело привычное, всю дорогу на ногах…
Сзади зашикали:
-Дубина, не закрывай экран, сейчас кино начнется.
 Петр начал проталкиваться к стене, где и простоял до самого конца фильма. Механик резво пробежал по залу, привычной скороговоркой выкрикивая: - взрослые 10, дети -5 копеек,- раздал всем тоненькие синие билетики, пересчитал выручку, что-то записал в амбарной книге, приник к окуляру и торжественно приказал:
- Можно!
Выключили свет и зал замер в предвкушении долгожданного фильма…
Наталья вместе с залом хлопала в ладоши и хохотала, наблюдая за веселыми приключениями, стараясь как можно лучше запомнить фасоны платьев главной героини, которую играла какая-то Людмила Гурченко, молодая, красивая и никому не известная актриса.
- Интересно, а я так смогла бы? – подумалось ей.
- А, что? Правда, талия у неё поуже, зато со всем остальным я бы поспорила. И пою я не хуже. Просто повезло девчонке, ох, как повезло…
Потом были танцы. Наталья, конечно же, выделялась среди деревенских барышень, и успехом пользовалась необычайным. Но к ухажерам относилась требовательно, и не каждому подавала руку в знак согласия на танец. Петр, как забрал свой табурет после кино, так и просидел на нем сиднем, и Наташу на танец ни разу не пригласил. Танцы заканчивались, и Нинка-гудок уже стояла наготове со своей шваброй. Наталья, немного волнуясь, достала из сумочки кружок вырезанной из рентгеновской пленки пластинки и попросила поставить на проигрыватель радиолы.
- Веселый танец Твист ,- громко объявила она. Из радиолы полились резкие,  абсолютно непривычные для танцоров звуки.  А она решительно вышла на середину зала и, при полном молчании, станцевала так, как смогли научить ее подруги за неделю пребывания дома.
Музыка кончилась. Послышался тонкий голосок  Анюты Репринцевой, секретаря комсомольской ячейки:
- А ведь за это и из комсомола могут попросить…
- А могут и не попросить,- Петр поднялся с табурета, вышел на середину зала и спокойным уверенным взглядом посмотрел на Анюту:
- Могут не попросить.… Это я тебе, Анюта, как коммунист, говорю. По-моему, веселый танец, и танцор веселый.
И, немного помолчав:
- И красивый.
А затем громко, чтобы слышали все:
- Наталья, разрешите мне проводить вас домой.

                3.

Станция. 1957- 1961гг.


Через три месяца они расписались…
Петр привел ее в  доставшийся ему  от родителей дом,  новострой, стоящий на восточной окраине поселка, там, где единственная деревенская улица и железная дорога, по странной прихоти строителей, взаимно изгибались, стремясь к единению. Поначалу Наталье было непривычен шум поездов, проходящих буквально за огородом, но вскоре она обвыклась и научилась, как Петр, даже время определять по проносившимся за окном пассажирским поездам. А Петру нравилось такое соседство:
- На улицу вышел - и уже на работе…Удобно!
Свадьбу, по настоянию Натальи, играть не стали.
- Твоих родителей уже нет, моих, считай, тоже, чего нам голытьбу поить? Лучше дом обставим по-городскому, чтобы было все, как у людей, - сказала она Петру, с гордостью доставая из заветного чемодана сберегательную книжку.
И обставили. Три раза ездили в Красноярск, придирчиво выбирали, переплачивая жуликоватым продавцам, но, в конце концов, купили все по списку, который два месяца тщательно составляла Наталья. И то сказать: ни такого комода, ни кровати с никелированными шишечками, ни занавесок с рюшами  и шикарного шелкового абажура, не то, что на Станции, может и в самом райцентре ни у кого не было.
Вскоре появился первенец, Ваня. Рожала Наталья в райцентре и когда вернулась домой, изумленно остановилась, не решаясь шагнуть за калитку дома:  дорожка от калитки до крыльца  была усыпана полевыми ромашками…А  когда родился  младший, Илюшка, обычно немногословный Петр сказал:
- Теперь Наташа, я тебе ничего делать не разрешаю, все сам …Ты только детей обихаживай, а я…я тебя на руках буду носить, даже ходить не дам, только указывай, куда надо.
- Всё-всё?- рассмеялась она,- а что люди скажут?
И действительно, Петр терпеливо сидел по ночам у кровати неспокойного Илюшки, а утром Наташу и старшего сына ждал на протопленной плите завтрак. Вернувшись с работы, он с удовольствием брал на руки сына, носил его по комнатам и что-то тихонько нашептывал.
Через месяц после этого разговора Петр вернулся с работы на два часа позже обычного, и торжественно затащил в избу большую коробку из дерева, обитую для прочности по краям тонкими лентами железа. Не отвечая на нетерпеливые расспросы жены, он аккуратно (доски еще пригодятся)  распаковал коробку:
- Вот, Наташка,  чудо техника - машина стиральная "Белка "! На таком агрегате и мужику не зазорно работать.
Наталья  поначалу  противилась, но Петр как отрезал:
- Нет работы женской и мужской, есть просто работа. Для тебя главная работа - за детьми ухаживать. А остальное – моя забота.
Соседки только перешептывались, наблюдая, как Петр после стирки развешивает во дворе постиранное белье:
- Бабы, точно, Наташка морок на него навела…
А Петр,  казалось, не замечал этих взглядов, хотя однажды и вырвалось у него:
- Забор, что ли,  повыше поставить.
Скоро и Наташа привыкла к тому, что можно подольше поспать, пожурить мужа за невкусный обед, а к воскресенью подготовить список обнов, за которыми он должен съездить в райцентр или Красноярск. Но ей все чаще и чаще становилось скучно…

               

                4.

Станция. 20 декабря 1961г, среда, 08-00.


- Наташа, ты что это?
Петр стоял на пороге, пристально вглядываясь во все еще  неушедшую  из дома темноту, зрачки его глаз расширились, губы странным образом скривились, складываясь  в глуповато-удивленную гримасу, - что случилось, Нат?
И тут до нее дошло, что она стоит перед ним голая. Нет, она не стеснялась его, да и он тоже за годы супружества видел ее такую, хотя бы и в бане. Но как то  так сложилось, что "этим" они занимались всегда в темноте, всегда под одеялом и всегда она была в ночной рубашке, которую торопливо опускала ниже колен после "этого", а он тут же натягивал трусы. И даже, когда они занимались "этим" в бане, он всегда выключал свет, а она закрывала глаза. А после "этого" они мылись спина к спине, и он не поворачивал голову в ее сторону, пока она не выходила в предбанник вытираться. А с рождением сыновей, не было уже и этого, потому что она мылась с детьми.. И когда Петр приходил забирать их, Наташа уже сидела на скамеечке, гладко причесанная и одетая.
- Ох, Петя, печь вчера перетопила,  жарко невмоготу, во сне, наверное, все с себя и скинула, - сказала она первое, что пришло на ум, подбежала к постели, накинула рубаху и повернулась к нему, - есть будешь?
- Есть не хочу, а чайку с мороза попью, - ответил Петр, с явным удовольствием снимая промерзшие полушубок и валенки, - сегодня ночью опять морозец поджал.
 Он прошел на кухню, поставил на электрическую плитку (тоже недавнее приобретение) чайник и загремел посудой. А Наталья,  укрывшись до подбородка одеялом (её внезапно охватила дрожь), с тревогой и волнением ждало того, что должно было непременно наступить после этого чаепития.
Допив чай и собрав посуду, Петр зашел в комнату, подошел к детям, заботливо подоткнул одеяло и направился к супружеской кровати. Он медленно и спокойно раздевался, а Наталья  вдруг почувствовала, что сердце начинает биться все быстрее и быстрее и, казалось, уже у самого горла…Петр скользнул под одеяло, немного полежал, повернулся к жене и положил руку ей на грудь. У них "это" всегда начиналось так. И она привычно подобрала до пояса рубашку и раскинулась на кровати. Они никогда не целовались в постели, а "это" Петр делал, как и любую другую работу,  основательно и размеренно. Наталья, прикусив до боли губу, ждала – вот сейчас, сейчас, сейчас…
Она невольно стала делать движения, которым всего за одну ночь научил ее Аурел, но по вдруг странно напрягшемуся телу мужа, поняла, что насторожила его и опять безвольно раскинулась – сейчас, сейчас, сейчас…
Все. Петр, часто дыша, откинулся, привычно пошарил рукой под кроватью, выдвинул пепельницу и папиросы и с удовольствием закурил. Затушив окурок, он повернулся на бок и уже совсем сонным голосом спросил:
- Да, Нат , а Аурел приходил вчера? Все сделал?
И тут же послышалось тихое  посапывание – Петр уже спал…
А Наталья  лежала, плотно сжимая ноги, кусала губы  и молила: сейчас, сейчас, сейчас…И  вдруг отчетливо поняла, что ЭТО по настоящему может произойти только с ее Богом – Аурелом. Она уже знала, что нужно сделать завтра, что вообще нужно сделать. А в виске, под тонкой веной билась, росла и заполняла всю голову только одна мысль:

                ЗА ЭТО МОЖНО ВСЕ ОТДАТЬ!

                5.


Станция. 14 июля 1961г., пятница , 13-00.

Молдаване появились в поселке ранней весной. Пронырливые бабы вскоре узнали, что эти молдаване самые настоящие, из  самой  настоящей Молдавии и приехали в поселок, по еще прошлогодней договоренности, строить  на Станции самый настоящий клуб.
-  А почему молдаване, - уныло бубнили деревенские мужики,- что мы сами не можем?
- А потому,- отвечал им начальник станции Павел Павлович Богович, - что за работу платит железная дорога. А там (тут начальник тыкал пальцем в небо) люди знают, кого приглашать. Эти молдаване за прошлое лето в Заледеево клуб построили. За лето! Целиком! И фундамент залили, и сруб срубили, и печи сложили, и крышу навели. И зимой там тепло и летом не жарко. И стоит, как вкопанный. А вы, мужики, коровник пять лет строили. А  через год у него фундамент перекосило, крышу повело, а в щели ногу можно просунуть. Молчите уж, строители!
- Пал Палыч, так  неизвестно, что через год с этим клубом случится, -продолжали канючить местные умельцы.
- А ничего с ним не случится. Вот коровник, я думаю, через год развалится. Хорошо бы летом, что бы коровы живы остались,- резанул начальник и этим привел мужиков в совершенное смятение и уныние.
Те же бабы через неделю уже знали все подробности, и щедро делились ими с товарками:
- Молдаван всего пять числом. Четыре мужика и одна баба. Зову бабу Ленуца, Ленка по-нашему, как я, и она у них за хозяйку. То есть на стройке не работает, а только стирает и еду готовит. Еды готовит много, в большом котле, который они не поленились с собой привезти. Мужиков четверо, все с чудными именами – Драгош, Раду, Аурел и Дакуц. За старшего у них Драгош, мужик лет сорока. Самый молодой  и самый симпатичный Аурел. Говорят чудно, певуче, по-русски все понимают, но говорит  хорошо только  Аурел. А работают они с утра до поздней ночи. Утром, еще по туману корову пастись выпускаешь, а они топорами стучат, ночью уже спать ложимся, а они все стучат. Потому и котел у них большой, не зря ведь говорят - как полопаешь, так и потопаешь. Мой бы Вовка так работал, я бы сама ему такой котел купила. Так они просят столб им поставить с фонарем, чтобы еще позднее работать, - тараторила Ленка, жена записного деревенского пьяницы и лентяя Владимира Терентьева.  Впрочем, Ленка и сама, была не прочь пропустить рюмку-другую, кто бы поднес…. А по части  любви к работе она с Вовкой еще могла и поспорить.
- А живут они в сарайчике, который в первый день сколотили прямо на стройке, чтобы время на дорогу зря не тратить...
Наталья   слушала эти разговоры снисходительно:
- Ну, приехали, ну, молдаване. Нашли о чем языком молоть. Клуб построят – это хорошо, давно пора. А больше и говорить не о чем…
Но женская натура, все-таки, взяла верх. И теплым июльским  утром, проводив Петра на работу, решилась и она посмотреть на заезжих строителей. Готовилась как в клуб, и платье одела из лучших, и волосы уложила, и даже накрасила губы, чего не делала, считай с самого рождения Илюшки.  Окинув себя взглядом в большом, в полстены зеркале (Петр до сих пор вспоминает, как намаялся его везти из самого Красноярска), Наталья  осталась весьма довольна. Двое детей не только не испортили ее фигуру, а наоборот приятно для мужского глаза округлили бедра и налили женской силой грудь.
- А ведь, хороша,- подумала Наталья, подмигнула своему отражению, провела ладонями по бедрам, чувствуя их молодую упругость, и решительно переступила порог дома.
К строящемуся клубу подходила деловым шагом, тщательно размахивая авоськой (сразу видно – человек идет в сельпо за хлебом), до упора скосив на стройку глаза но, не поворачивая головы. Успела заметить двух работников на стене, уже выросшей на пять или шесть венцов и Ленуцу, мешающую что-то в котле, подвешенном на треноге прямо напротив стройки. Ни Ленуца, ни мужики, даже головы не повернули в ее сторону, каждый делал свою работу.
В магазине Наталья  купила булку хлеба, чтобы не возвращаться с пустой авоськой, посплетничала минут десять  с бабами на крыльце, и той же независимой походкой отправилась назад. На строителей  она уже смотрела не косясь, готовая перехватить встречный взгляд и начать разговор. Но те, по-прежнему, не замечали ее.
- И ладно. Не сильно то и хотелось, - с облегчением подумала она, как вдруг прямо на нее,  из-за угла здания, выгнувшись под тяжестью бревна, вышли двое. Солнце припекало, и передний был по пояс голый, лишь на плече под бревном лежала рукавица. Они шли, наклонив головы и тщательно глядя под ноги, ведь споткнувшегося тяжелое бревно непременно  бы изувечило.
- Бог в помощь, - неожиданно для себя самой вырвалось у Натальи.
Передний что - то коротко сказал на молдавском языке – пара остановилась. Передний медленно поднял голову, смахнул пот с лица (Наталья поразилась, как мышцы перекатились под кожей сильного торса) посмотрел ей прямо в глаза и певуче ответил:
- Спасибо, красавица. А тебе, дай Бог, мужа ласкового.
И снова коротко бросил что то на своем языке. Бревно проплыло мимо Наташи, а она стояла и не могла сдвинуться с места. Взгляд Аурела (а то, что это именно он, она поняла по его хорошему русскому выговору) был какой-то необыкновенный. Наталье  приходилось общаться с  темноглазыми людьми, но эти глаза…Черные, как дно глубокого колодца, с непонятными синими искрами на самом дне, они не пугали, нет -  они притягивали, они манили, они предлагали…
И Наталье захотелось принять предложение и упасть в этот колодец, и бесконечно долго падать сквозь мягкую темноту и искры, засыпая и вновь просыпаясь в этом бесконечном наслаждении.
- Чертовщина какая то! Голову напекло, что ли…
Она решительным шагом направилась домой.

                6.
Станция. Лето 1961г.

Больше никого из молдаван она не видела. В магазин не ходила, благо все покупки всегда делал Петр, а коли и гуляла с детьми, дальше середины поселка не заходила. Была возможность  увидеть их на открытии клуба, в конце октября, но тут, как раз заболел Илюшка. Наталья  уже и не вспоминала так поразившие ее глаза Аурела.
Только однажды, в конце августа, выйдя поздним вечером на крыльцо дома она подняла голову, посмотрела в темно-фиолетовое, предночное небо с уже высыпавшими звездами и вздохнула:
 – Чудно. Как глаза у этого, как его – Аурела, что ли?
Мысль растворилась в ночном небе и Наталья, зябко поежившись, пошла укладывать спать детей.

                7.

Станция. 17 -18 декабря 1961г.

- Петя, ты посмотрел бы печь в бане, дымит сильно, не угореть бы с детьми,- вернувшаяся из  бани Наталья  стояла в коридоре и обнюхивала голову Ванюшки, - сам понюхай, волосы угаром пахнут.
Петр тут же отправился в баню и почти сразу вернулся.
- Молодец, Наташа, что унюхала, Сегодня баню придется отменить. Похоже, в дымоходе что-то обрушилось. Вы уж потерпите родные, - виновато улыбнулся он,- а завтра я что-нибудь придумаю.
На следующий день, вернувшись с работы, Петр радостно объявил:
- Все решилось и даже лучше, чем я хотел. Завтра придет мастер, говорят знатный. Печь отремонтирует за один день, да так, что лучше прежней будет.
- Что- то я не припомню у нас знатных мастеров-печников, - парировала Наталья,- у Авдотьи печь полгода дымила, наши печника три раза перекладывали – и что? Пока не приехал печник из Кемчуга, так и мучилась. Зато водки мастера чуть не ящик у Авдотьи выцыганили…
- Так то и не наш.… У молдаван есть мастер, хоть и молодой, но потомственный печник с руками золотыми.
- У молдаван? Я думала  они уехали давно.
- Они и собирались, сразу после открытия клуба. Только как узнали наши, что  они печники знатные, уговорили  остаться еще ненамного, печи переложить в школе, на вокзале и на ферме  в правлении. Да еще кое-какой мелкий ремонт сделать.  Деньги им предложили хорошие, где они еще зимой работу себе найдут?
- А ты, на сколько сговорился?
А вот я, считай, что задаром. Не захотел мастер деньги брать. Хороший ты человек, - говорит,- Петр, работа эта мелкая, я тебе за так её сделаю. А ты, да хозяйка  меня добрым словом вспомните, это мне душу и этом и на том свете греть будет. Но, Наташа, накормить человека нужно хорошо, а как работу закончит, и  бутылочку на стол не забудь поставить. Знаешь, где у нас горькая хранится?
- Знаю, знаю,- отмахнулась Наталья, - во сколько придет и звать то как?
- С утра самого и придет. Мы с ним договорились встретиться на вокзале. А зовут его Аурел.  Узная – то не забудь на короткую цепь посадить, ладно?
- Аурел…Чудно, но красиво, - автоматически ответила Наталья, - и осеклась…
               
                8.

Станция. 19 декабря 1961г. , вторник , 00-00.

Наталье не спалось этой ночью. Она пребывала в каком-то полузабытьи. И хотя они с Петром делали "это", она не  видела  Петра, не ощущала себя. Петр, впрочем, ничего не заметил, как всегда мечтательно выкурил папиросу и моментально заснул. А она лежала, чувствуя, как вдруг холодеют, а потом наливаются жаром руки и ноги, как покрываются испариной бедра и грудь, накатывает  тяжесть внизу живота и пересыхает в горле. Она беспокойно ворочалась, ей стало бесконечно тесно в этой, раньше такой широкой кровати. Раздражало тихое сопение Петра, хотя раньше она его не замечала. Наталье захотелось накрыть его лицо подушкой и навалиться всем телом, чтобы он замолчал, замолчал, замолчал, наконец!
Она слышала, как медленно тикают ходики, нарочно медленно! Она видела, как  надсадно, всё замедляясь и замедляясь, вращается вокруг оси земля. Так медленно, что солнце, наверное,  никогда не перевалит за линию горизонта.
Она жаждала утра.
Она улыбалась.
Она  о чем-то догадывалась ...

                9.

Станция. 19 декабря 1961г., вторник.

Наутро Наталья никак не могла дождаться, пока муж уйдет на работу. Обстоятельность,  что всегда так нравилась  в  его поступках, сегодня  убивала ее. Она следила, с нарастающим раздражением, как он медленно чистил зубы, медленно умывался, а затем утирался полотенцем. Драматический завтрак, за которым Петр, казалось, по часу, пережевывал каждый кусок, довел это раздражение до критической черты. Потом он стал перекладывать в "тормозок" (так он почему-то называл  холщовую сумку для обедов) то, что она ему  приготовила. Как всегда, он разворачивал каждый сверток, внимательно рассматривал, для чего-то нюхал, удовлетворенно кивал головой и  аккуратно, придерживая и разглаживая ладонью газетный лист, снова медленно(!) заворачивал. И в этот момент раздражение Натальи перевалило за  черту. Ей показалось, что в голове у неё что-то щелкнуло. Раздражение исчезло.
И голову наполнило холодное  синее пламя  безумия и ненависти.
- Да что это со мной? – подумала она,- неужели " бабьи дни " подходят. Вроде рано еще? Ну, да ладно. Надо обед готовить для гостя.
В дверях Николай остановился:
- Чуть не забыл! Сегодня уезжаю в Уяр, там авария, состав сошел с рельсов, со всех околотков собирают людей. Буду только завтра утром. Береги детей,- и секунду спустя, - и себя береги…. Ну, будь!
За  суетой на кухне Наталья и не заметила, как пламя в голове  потухло, оставив легкую боль в висках, которая, впрочем, тоже прошла. Замешивая тесто для пирога, она уже весело напевала песенку из фильма, на котором и познакомилась с мужем.
Во дворе загремел цепью и залаял  Узнай, беспородный, но сильный и умный пес. Петр принес его домой два года назад, маленьким  щенком. Подобрал  прямо на рельсах за Станцией. Щенок уже умирал, но Петр выходил его, ухаживая как за ребенком.
- Кто же его мог выкинуть?- спросила как-то Наталья.
- Поди, узнай,- ответил муж,- ясно, что недобрый человек.
Так и пошло – "Узнай".
Узнай, за свое спасение, ответил Петру особой привязанностью. Конечно, он уважительно относился к Наталье, никогда не обижал детей, но Петр…. Петр был для него вожак стаи, чьи приказы выполняются беспрекословно.
Муж научил Наталью по лаю различать, кого облаивает Узнай. И хотя поначалу ей казалось, что лай - он и есть лай, со временем она уже четко слышала – вот коровы вернулись, вот соседская курица на грядки попала, а вот и человек к дому свернул…
Сейчас  Узнай лаял на человека.
Наталья, наспех вытерла от налипшего теста руки, бросила взгляд в зеркало, и накинув на голову пуховую шаль (недавний подарок мужа), выбежала на двор.
- Проходите, не бойтесь, пес на цепи, - крикнула она,- Молчи,  Узнай!
В запорошенную калитку протиснулась фигура, немного повозилась, закрывая щеколду и за Натальей, у которой уже пощипывало от мороза ноги, направилась в дом. Открыв дверь, она прошла по коридору несколько шагов, давая место для пришлого, и обернулась, стараясь не смотреть  тому в глаза.
- А я тебя, красавица, сразу узнал,- зажурчал голос,- повезло Петру …. Звать тебя как, хозяйка? Я – Аурел.
-  Наташа,- ответила она, не поднимая глаз.
-  Хороша Наташа, жаль не наша,- хохотнул Аурел, - не обижайся, чужая жена для меня, как сестра.
- Проходите, Аурел, завтракать…
- За приглашение, спасибо. Я сыт. Сначала работу надо сделать, а потом завтраки завтракать,- весело зачастил Аурел, - показывай хозяйка, где баня? И еще – не выкай мне. Мы с тобой хозяйка, похоже, одного возраста.
Наталья отвела его в баню, в которую заботливый Петр уже успел принести  инструменты и кирпич, и глину и известь.  Аурел внимательно осмотрел печь, поинтересовался, где взять дрова и отправил Наталью домой:
-  Как закончу, и печь затоплю, приду, позову работу принимать.
Короткий зимний день прошел незаметно. Готовка, от которой она уже успела немного отвыкнуть, дети, уборка, дети, опять готовка, - вот уже и сумерки. Аурел не появлялся, труба банная не дымила. И только укладывая детей спать, спохватилась Наталья, где же работник? Она вглядывалась в окно, выходившее на огород, но в ночной темноте и легкой поземке не смогла разглядеть даже силуэт бани.
- Как он там без света? Фонарь я ему не дала, думала, закончит пораньше. А может уже ушел? Парень  хотя и говорливый, но видно, что не пройдоха, скромный,- размышляла она, заправляя керосином фонарь, одеваясь и направляясь по едва заметной тропинке к бане. В бане, действительно не было света, но в оконце плясали  отблески  пламени. Наталья  отворила дверь и зашла, подняв фонарь над головой. И сразу поняла, чем мастер отличается от ремесленника. Аурел сидел на чистом полу около открытой дверцы печи и смотрел на огонь. Ни обломка кирпича, ни  засохшей глины, ни пролитой известки…
И только печь говорила о том, что здесь был ремонт. И эта печь так щедро отдавала тепло! Аурел не только переложил дымоход, не только выровнял и на два слоя выбелил ее, но и нарисовал по всей печи невиданных цветов и зверей. И в струях горячего воздуха, казалось, цветы живут и раскачиваются от пробегающих по ним чудо-зверей.
- Хорошая работа учит руки, ласкает сердце и греет душу. И тем, кто её делает, и тем, кому она останется. Так отец говорил,  - задумчиво проговорил он, и тут же перешел, на уже привычную для Натальи, скороговорку:
- Все, хозяйка, принимай работу, да стол накрывай, а я, по нашему обычаю, в бане помоюсь, чтобы посмотреть, каков пар и нет ли огрехов каких. Дойдешь до дому без фонаря?
Она, молча, кивнула головой и протянула ему фонарь.

                10

Станция. 19 декабря 1961г., вторник, 20-00


Наталья еще раз придирчивым взглядом окинула стол. Изъянов не было. Грибочки весело отражались маслянистыми боками в хрустале вазочки, огурчики  ждали, когда их надкусят, чтобы брызнуть струйкой ароматного рассола. Капуста, пересыпанная брусникой, как царская корона с рубинами, светилась величавым достоинством. Вулканом дымилось блюдо с картофелем. Великолепный гусь, покрытый хрустящей корочкой, оплакивал свой последний полет янтарными слезами жира, скатывающегося с его боков. Переливалась перламутром нельма,  доводя до трагического безумия Марфу – толстую и ленивую кошку, давно забывшую, как выглядит мышь. Пироги с зайчатиной, заботливо накрытые сверху кружевной салфеткой, как заснеженные горы, надменно смотрели сверху вниз. А в центре этого живописного пейзажа, островом среди спокойной глади, возвышалось ударное блюдо Натальи – необъятный пирог с такой сложной начинкой, что остается только верить на слово – вкуса необыкновенного! И все это великолепие двоилось, троилось, множилось, отражаясь в хрустале, поставленном на стол первый раз за все время его накопления. Не забыла Наталья и про "горькую" – на столе стояла, горделиво отсвечивая глянцевой этикеткой, не какая-нибудь "Московская", а  бутылка  великолепного Кизлярского коньяку десятилетней выдержки " Багратион". Завезли его, вероятно по ошибке, в сельпо в прошлом году в количестве одного экземпляра, и  обрекли на длительную и мучительную смерть от пылевого удушья, по причине неподъёмной для местных мужиков  цены. Наталья спасла его от недостойной для благородного напитка смерти. Впрочем,  мужу, на всякий случай, о своем подвиге не сказала.
Еще раз одернув складки накрахмаленной скатерти, ей стало ясно: придраться не к чему. Она  села посередине стола, напротив двери и стала ждать.

Стол  был накрыт…


                11.

Станция. 19 декабря 1961г. , вторник. 20-00 : 23-55


Снова залаял Узнай, и через минуту легкие, уверенные шаги послышались в коридоре. Открылась дверь и на пороге, щурясь от яркого света,  в телогрейке, накинутой на плечи и с фонарем в руке, появился  Аурел. Он на несколько секунд замешкался, привыкая к свету, и вопросительно посмотрел на Наталью. Поняв, что ему нужно, она, также молча, указала рукой на вешалку. Телогрейка  последовала на крючок, на другой – шапка. Развернувшись к Наталье Аурел, тряхнул головой, и она ахнула – по плечам, черным бархатом обрамляя смуглое, как будто резцом очерченное лицо,  рассыпались, кольцо в кольцо, вороные кудри. Он стоял, все еще щурясь, и она, радуясь, что не видит его глаз, жадным взглядом  скользила по его лицу. Ее поразило, что она знает это лицо, она его уже видела – Наталья  не сомневалась в этом.
- Вот, зарос, - извиняющимся тоном сказал Аурел, - парикмахера же у вас нет в деревне.
Сделав два шага, он остановился у стола, напротив Натальи.
- Хозяйка, я сяду?
- Да-да, конечно,- очнулась Наталья, - для тебя и готовила…
Аурел уселся, охватил взглядом великолепие стола и улыбнулся, - да-а-а, это вам не  из котла хлебать.
Положив в большую тарелку всего помаленьку (для пробы, а потом  определишь, что понравится), она распечатала бутылку и налила  Аурелу больший бокал, себе маленькую хрустальную рюмку.
-  Давай, Аурел, чтобы печка не дымила.
- Обижаешь хозяйка, - весело ответил он, - наши печи по всему Советскому Союзу стоят, и еще сто лет  будут стоять. Давай выпьем за хозяйку этого дома!
Он поднял  бокал, полюбовался игрой света на гранях и,  не торопясь, осушил его.
- Великоват, но за хозяйку надо до дна…
Наталье понравилось, что пьет он, не как местные мужики, торопливо и жадно, а с достоинством, явно наслаждаясь вкусом  напитка. Аурел перепробовал  все, что наготовила Наталья, все похвалил, ничего не выделяя, но и не забывая ни одного блюда. Они говорили о каких то пустяках, в основном  рассказывал Аурел.  Наталья, которой стало тепло и уютно после первой рюмки, рассеянно улыбалась и кивала головой. Она  забыла предложить ему еще коньяка, и спохватилась лишь тогда, когда Аурел встал из-за стола:
- Спасибо, хозяйка, за хлеб-соль, а мне пора и честь знать.
Наталья  бросила взгляд на ходики – уже близилась полночь.
- Ну, что же, действительно пора. Спасибо за работу. Знаешь что? У нас принято на посошок выпивать, что бы дорога короче казалась.
- Раз принято, отказываться не буду.
Она снова наполнила до краев его бокал, потянулась за своей рюмкой и остановилась. И, после коротких раздумий,  решительно взяла второй бокал.
- Пусть будет легкой твоя дорога домой, Аурел!
- Спасибо, хозяйка, - не садясь, ответил  он.
Наталья  тоже встала, поднесла бокал к губам, мелкими глотками выпивая этот терпкий напиток, и посмотрела прямо в лицо Аурела.
Их глаза встретились…
И снова бездонный колодец с  искрами, только сияли они уже на поверхности и легко перескакивали к Наталье, и разжигали синее пламя безумия, которое она с трудом погасила сегодня утром. Ей показалось, что от выпитого коньяка в груди разгорается маленькое солнце, поднимаясь все выше и выше, заливая все тело теплом и отстраненностью от всего, что было до этого. Тепло поднималось, поднималось и, наконец, встретилось с синим пламенем.
Наталья вздрогнула.
Она узнала то, о чем догадывалась сегодня утром.
Она знала, что нужно делать.
Она знала…

Аурел уже направлялся к вешалке.
- Погоди,  Аурел,  не уходи, погоди минуту, - свистящим шепотом произнесла Наталья  и почти вбежала в комнату, где уже давно спали дети. Она узнала Аурела…
После первого курса их группу "за хорошую успеваемость и отличные показатели в общественно-политической работе" наградили трехдневной путевкой в столицу. И там, в Третьяковской галерее, она увидела картину, поразившую ее. Она не помнила, ни автора картины, ни как она называется. Но картина  сейчас стояла у неё перед глазами: печальный  демон, полубог - получеловек, с мускулистыми руками, длинными черными волосами  и глазами, как ночное небо, вернее небо и было его глазами…
- Мой демон, мой Бог,- прошептала она,- и быстрыми движениями, обрывая пуговицы, сорвала с себя и кинула к ногам платье, остальную одежду и, переступив через них, вышла на свет.
К Аурелу.
К своему Богу…
Или демону.


                12.

Станция. 20 декабря 1961г. , среда 00-00.

Аурел уже одевался. Увидев Наталью, он ошеломленно тряхнул головою и застыл, сжимая в руке шапку, так что побелели костяшки пальцев. Наталья  встретилась с ним взглядом, покачала из стороны в сторону головой и, приложив палец к губам, подошла вплотную. Охватив руками его сильную шею, притянула голову к ложбине меж грудей и крепко прижалась своими бедрами к его. Ей показалось, что он пытается освободиться из ее рук. Но она почувствовала то,  что ей было так нужно – он тоже хочет ее. И это желание стремительно нарастало. Не отпуская  его голову от  своей груди, она попятилась, задевая стол и опрокидывая посуду. Аурел  что-то  хотел сказать, но она еще сильнее прижала его голову. Слова сейчас были не нужны. Слова могли все испортить.
- Мой Бог, -   прошептала она, падая на кровать. Аурел, наконец, выпустил из рук шапку.
Наталья не помнила себя, забыла про детей…. Время остановилась. Направляемая умелыми руками Аурела, она делала такое, о чем не рассказывали даже опытные, давно замужние бабы. И ей это нравилось! На минуту промелькнула мысль о том, как много времени они потеряли зря с Петром. Но  мысли о Петре быстро сгорели в языках синего пламени, все сильнее разгорающегося в ее голове. Она оказалась хорошей ученицей и вскоре заметила, что уже сама пытается направить Аурела.  Он был неистощим, она- ненасытна. И, наконец, пришло то, о чем  много раз слышала от баб, но не верила и смеялась над их завиральством. Темнота комнаты вдруг взорвалась и осыпалась на ее тело горящими искрами. Ей захотелось стряхнуть эти искры, но их огонь уже был внутри, наполняя тело таким жаром, что ей показалось  – она сейчас вспыхнет, как хорошо высушенная лучина. Но странное дело – боли не было. Было только желание  непрерывного  движения. И Аурел делал это. Она чувствовала, как кровь течет по ее венам, она  видела это. И она направляла свою кровь туда, где  та была нужнее всего. И когда все пришло на свои места, искры внутри ее устремились к месту, куда она направляла кровь и подожгли её. Она почувствовала, как фонтан пылающей крови вырывается из неё. И это было так прекрасно, что Наталья, не в силах удерживать в себе разрывающий её восторг, выплеснула его ликующим криком:
 - Аурел-л-л-л!…
               

                13.

Станция. 20 декабря 1961г. , среда.

Петр спал после тяжелой суточной работы, как всегда чуть слышно  похрапывая и по-детски причмокивая губами. День растянулся  до бесконечности и привычные хлопоты по дому казались обременительными и никчемными.
- Да когда же ты проснешься,- поглядывала в сторону спящего мужа Наталья. Наконец, решилась  и, подойдя к изголовью, стала трясти Петра за плечи:
- Петя, Петя, да проснись же, Петя, проснись!
Петр сел на кровати, несколько раз тряхнул головой, прогоняя остатки сна, и уставился на жену:
-  Что стряслось, Наташа?
- Это я у тебя хочу спросить…. Ты так стонал во сне. Что-то нехорошее приснилось?
-  Да не помню я ничего. И снов, вроде бы, не видел никаких.
-  Ну и, слава Богу. Спи, спи…
-  Какая же ты у меня заботливая, Наташ… Я уже, кажется, выспался. Вставать буду …
 На это она и рассчитывала. Подождав, пока муж умоется, она накрыла стол и нарочито безразличным голосом сказала:
- Раз уж ты проснулся, сбегаю я  к Марии Анциферовой поболтать…
Мария жила на противоположном конце поселка, следовательно, у нее будет запас времени. Она должна успеть…
Петр согласно кивнул головой. Наталья  накинула на себя кроличью шубку и платок, сунула ноги в валенки и уже несли ее ноги по заснеженной улице. Темнело быстро, как обычно  в декабре. К новому клубу она подходила  уже в темноте.
На высоком, почти в человеческий рост, фундаменте,  клуб  возвышался над деревенскими домами. Наталью поразили  окна во все стену, четырехскатная крутая крыша со шпилем, и большая терраса, опоясывающая клуб с трех сторон. По тыльной стене, к двери, расположенной  под самой крышей, вела лестница. Там находилась аппаратная комната. Железная дорога выделили деньги на покупку проекционного аппарата, который должны были установить к новогодним праздникам. Событие это держалось в строжайшем секрете. Знали о нем только два человека - начальник станции и Юрка Иванушкин, которого еще летом оправили в Красноярск учиться на курсах киномехаников.  Мало того, предполагалось на площади перед клубом установить Новогоднюю елку, чего на Станции никогда не было.
 - И как  такую громаду можно построить  всего за одно лето?
Наталья обошла клуб – сарайчика, в котором жили строители, не было. В растерянности, она еще раз обошла клуб, но ничего нового не увидела.
И тут вспыхнул свет. На столбах, по периметру окружающих площадь перед клубом, загорелись яркие лампы, заливая снег ровным желтоватым светом. Этот свет являлся персональной заслугой начальника станции. Уже второй год Железная дорога ввела работы по "электрификации железнодорожной тяги". Сейчас, как раз, монтажники проводили контактную сеть в районе Станции. И шустрый Пал Палыч, мобилизовав самогонные ресурсы Станции, уговорил бригадира монтажников сделать маленький отвод в сторону клуба.
Наталья заметалась под этим светом. Ей казалось, что жители всей Станции видят ее,  знают зачем она здесь и стоят там,  за границей этого нестерпимо яркого света, смеясь и тыча пальцами : " Вот, вон она, Наталья  Тельпякова, Наташка - шалава и курва!"
Задыхаясь, со сбитым платком, она рванулась в спасительную темноту, и прислонилась, тяжело дыша, к холодной шершавости  фундамента. " Неужели, это всё? Неужели, ворота в Рай, которые сегодня ночью приоткрыл перед ней Аурел, захлопнулись навсегда?"  И стуча в бессилии кулаками по холодному бетону, Наталья  закричала, почти завыла: - Аурел, А-у-рел-л-л!"
               
                14.

Станция. 20 декабря 1961г. , среда 17-00.

Дверь под крышей открылась. С ведром в руках, осторожно, чтобы не сорваться с крутых ступеней,  вниз спускалась Ленуца. Выплеснув ведро в сугроб, она подошла к Наталье и вопросительно посмотрела ей в лицо.
- Аурел? - с надеждой выдохнула Наталья  -Аурел?
Ленуца, ничему не удивляясь, повернула голову  и кивнула в сторону полуоткрытой двери…
В маленькой аппаратной, на нарах, устроенных вдоль стены и расположилась вся мужская часть строительной бригады. Трое спали. Аурел сидел за маленьким, наспех сбитым  столом, спиной к Наталье. Стоял острый  запах  какой-то еды и мужских тел.
Наталья подошла  и положила руки на плечи  Аурела. Он обернулся, и тень пробежала по его лицу.
- Ты? Зачем ты здесь? Не нужно было тебе приходить!
Один из спящих проснулся и что-то сказал Аурелу резким, недовольным тоном. Аурел отрывисто ответил ему, встал и подошел к Наталье.
- Уходи, Наташа. Мы неприятностей не боимся, но и сами их не ищем. Уходи, пока никто не видел. Нам два дня осталось здесь прожить. И хочется уехать отсюда, а не убежать…
А она смотрела на него и не понимала, да и не слышала, что он говорит.
- Аурел, послушай, Аурел, надо поговорить, не гони меня,- задыхалась Наталья,- не гони, не надо, ты не знаешь, ты ничего не знаешь, я…
Что-то дрогнуло в его лице…Жалость? Сожаление? Он подошел к противоположной стене и открыл дверь, ведущую в кинозал.
Зал в клубе был построен по-городскому. Примерно с середины, пол плавно уходил вверх, так что последние ряды сидений подходили под самое окно кинопроектора. Наталья  шагнула в холодную (печи еще не топили) темноту, нашарила проход между сиденьями и направилась к сцене. Ее опять охватил знакомый жар и  она, инстинктивно, как волчица, искала место для своего логова, место, где она снова получит ЭТО. На сцене стояли столы для почетного президиума, оставшиеся со дня открытия клуба и покрытые пыльным сукном. Она срывала эти сукно, трясущимися от нетерпения руками,  бросала на пол, пока не посчитала достаточным, и накрыла сверху своей новой, (всего-то два раза надетой) шубкой.
- Иди ко мне, Аурел, - позвала она. И была в ее голосе такая сила, что Аурел, не говоря ни слова, подошел к ее логову и опустился на колени…
И снова  взорвалась темнота, но уже не было стен, и звезды сыпались с самого неба, сжигая себя и отдавая ее свою силу. Уже она направляла Аурела, и он - подчинялся ее желаниям. Она управляла вселенной, останавливала и снова заставляла в бешеной карусели вращаться звезды, соединяла свою и его кровь, заставляла ее бурлить и выплескиваться в нужное время и в нужном месте. Она могла управлять силой своего тела, и передавала ее Аурелу, когда чувствовала, что он угасает. ОНА МОГЛА ВСЁ. ОНА ВСЕГДА МОГЛА ВСЁ. ОНА  СПАЛА.  НО СЕГОДНЯ ОНА ПРОСНУЛАСЬ…
Последняя звезда, вспыхнув, растворилась в бездонной выси. Из темноты начали проступать серые стены.
А, что, Аурел, забери меня  с собой?- она сказала это, не разжимая  объятий, стараясь не выпустить его из магии своего тела,- заберешь?
- Хорошая ты баба, Наташка, - чувствовалось, что Аурелу не просто найти нужные слова,-  может даже слишком хорошая для меня, но не свободная.
-  Как это - не свободная?
- Ты мужняя жена, дети у тебя.  Грешно семью ломать. И мне грешно и тебе.
- А не было бы детей, да мужа, тогда как?
- Тогда и разговор был бы другой. Пора тебе, Наташа, ступай домой,- и неожиданно крепко обнял ее, зарывшись лицом в волосы, - эх, была бы ты свободная…
Наталья  прошла за Аурелом через кинобудку, под цепкими, неодобрительными  взглядами артельщиков. Ленуца, посмотрев на мятую, всю в пыли шубку, что-то быстро сказала  Аурелу. На лестнице он обернулся к Наталье:
- У тебя шуба, сама посмотри, нужно почистить…
Она ждала не этих слов. Ей казалось,  вот сейчас, он одумается, поймет, как она нужна ему, и скажет те слова, которых она так ждет. Но Аурел уже поднимался по лестнице.
- Аурел,- крикнула она ему в спину, - я приду к тебе через два дня. Я буду свободная!
Аурел не обернулся, открыл дверь и исчез в ярком проеме. Дверь захлопнулась…


                15.

Станция. 20 декабря 1961г. , среда 23-00

Она шла домой по темной заснеженной улице, не замечая ни редких прохожих, приветливо кивающих ей, ни секущего лицо снега. Все это осталось там, на земле, а она побывала в Раю, и больше на землю опускаться не хотела.  Пирамида из кубиков, которую она складывала в голове, была почти готова. Это были самые простые деревянные кубики,  но на них начали проступать, поначалу неясные, человеческие лица.  Среди них она узнала  Петра, Ваню, Илюшку и саму себя. Они все плотно стояли в пирамиде.  И лишь один кубик, который она ставила наверх, был без лица и все время падал… Наталья уже собралась раскидать всю пирамиду, когда и  на этом (последнем!) кубике появилось лицо. И когда  кубик-АУРЕЛ был осторожно уложен  на самую вершину, она рассмеялась. Все так просто…. Она успеет все сделать за эти два дня. И никто и ничто не сможет ей помешать.
Подойдя к дому, Наталья  зажмурила глаза и, раскинув руки, упала в сугроб. Побарахтавшись для верности, поднялась и, не отряхиваясь, решительным шагом направилась к калитке.
- Ну и погодка сегодня, Петя, - с порога заявила она мужу, - надо дорожку к дому расчистить, смотри, упала и, наверное, шубку испортила.
Муж виновато суетился, помогая ей раздеться, побежал искать щетку, нашел и тут же бросил ее, кинувшись растирать покрасневшие от мороза руки Натальи. Он стоял перед ней на коленях, прижав ее  ледяные пальцы к губам, и что-то ласково приговаривал. Она терпеливо ждала, когда всё это кончится. Он был отвратителен ей, но она терпела. Ведь осталось так недолго терпеть…
Потом был ужин и обязательное "это", и удушливый запах папиросы и сонное сопение Петра…
Но это все происходило уже не с ней. Потолок опять растворился и на черном небе, от пламени в ее голове, загорались синие звезды. Их становилось все больше и больше, они сталкивались, и от искр рождались новые звезды. Она заметила, как в движении звезд постепенно исчез беспорядок, и они выстроились  в гигантскую, от горизонта до горизонта, строчку:

             ЗА ЭТО МОЖНО ВСЕ ОТДАТЬ!

Наталья  удовлетворенно кивнула головой и улыбнулась. Она не спала вторую ночь.  Сон был ей уже не нужен.

                16.

Станция. 21 декабря 1961г. , четверг, день.

Наутро  Наталья, против обыкновения, поднялась намного раньше мужа. Ей предстояла работа. Большая работа. Открыв коробку для рукоделия, она перебирала спокойными пальцами содержимое, пока не нашла, что нужно. "Да, это подойдет. И никто ничего не заметит. Нужно, чтобы никто не заметил". Она аккуратно завернула выбранную вещь в тряпицу, и направилась в баню.
Вернувшись и разогрев завтрак для мужа, она уселась у окна, глядя ничего не видящим взглядом  в морозную пустоту за окном. Петр размеренно поедал завтрак, оживлено рассказывая последние  рабочие новости, и вдруг совсем не к месту сказал :
- А я, Наташа, все время думал, что глаза у тебя серые, а они,- и замолчал. Ему было трудно определить цвет ее глаз, и он почувствовал, что ему становится не по себе. Неприятный холодок  несколько раз уколол сердце и растаял, прогоняемый разумом. Незаконченная фраза повисла в тишине…
- Петя, да ты у меня выдумщик,- рассмеялась Наталья,- Небось, другим бабам на работе в глазки заглядываешь, вот и забыл, какие они у жены. Ладно уж, иди на работу, муженек, - снова рассмеялась она.
Проводив Петра на работу, она направилась в баню. Сегодня ей нужна была жаркая баня, очень жаркая. Тем временем проснулись дети.
- Мама, здра…,- Илюшка совсем недавно начал говорить и ему это очень нравилось. "Здравствуй"   было новым  словом, и Илюшка зажмурился, предвкушая мамин восторг.
- Умываться, завтракать, а потом у нас баня, - строго сказала Наталья. Илюшка сморщил нос от обиды - мама не заметила новое слово. Он хотел немного поплакать, но потом вспомнил про баню и захлопал в ладошки. Он мог часами плескаться в большом тазу, где хватало места и ему  и двум целлулоидным утятам и большому, почему то красному крокодилу.
К  трем часам вечера баня была готова. Печь мерно гудела, растопив весь лед на оконце и изморось по углам. И даже пол не леденил, а приятно грел босые ступни. Илюшка уже плескался в тазу со своими любимцами. Наталья намыливала голову Ване, тщательно ощупывая стриженую головку. Ваня брыкался, мыло щипало глаза, но Наталья, раз за разом намыливала маленькую головку, обдавала водой из ковшика и снова намыливала. И приняв решение, выдохнула:
- Ну, что же, придется придумать что то другое.
 Наталья наспех обтерла его, и завернула в отцовский старый полушубок, которым всегда пользовались для этих целей. Накинула второй такой полушубок на голое тело  и понесла сына в дом.
Вернувшись, она ловко выхватила Илюшку из тазика (впрочем, он успел прихватить одного утенка с собой), уселась на широкую банную скамью  и посадила сына на колени. Намыливая его светлую головку-одуванчик, она лихорадочно  искала то, что не смогла найти у Вани. Наконец – вот он, так называемый "родничок", маленький треугольник не до конца окостеневшей пластинки между лобной и теменными костями. Под ее пальцами мягко и спокойно, в такт ударам маленького сердца, пульсировала кровь ее сына. Валентина облегченно вздохнула и протянула руку к тряпице на окне…
И крепко зажала между пальцами двадцатисантиметровую трехгранную с большим ушком " цыганскую" иглу. Левой рукой она обняла Илюшку, и ребенок доверчиво склонил головку ей на грудь. Задержав дыхание, она приставила кончик иглы к самому мягкому месту, туда, где под тонкой пластинкой еще билась жизнь. Илюшка зашевелился, и Наталья резким движением воткнула иглу по самое ушко…
- Мама, бо…,- закричал малыш и худенькие ручки – веточки метнулись к головке. Наталья ловко перехватила их своей левой рукой и прижала к телу. Но ребенок еще жил. Он судорожно бился под ее сильной рукой,  инстинктивно пытаясь оттолкнуть мать. И Наталья, охватив  малыша сгибом правой  руки за тонкую шейку, стала прижимать его к себе, сильней и сильней. В угасающем сознании ребенка мелькнула последняя мысль " Почему мама не хвалит его? Ведь он только что выучил новое слово – больно…"
Раздался щелчок, как от сломанного прутика – и головка-одуванчик склонилась на сломанном стебельке  тонкой шейки. А во дворе вдруг захрипел и забился в цепи Узнай…
Она положила убитого малыша на полок, и стала его одевать. Она не видела в этом маленьком, беспомощно болтающемся в ее руках тельце, своего сына. Нет, это была чужая странная кукла, которая чем-то ей мешала. Ее раздражала эта болтающаяся головка,  красные слезы, текущие и текущие из глаз, сколько бы она их не вытирала, эти глаза, которые не закрывались как у нормальных кукол. Наталья присела у печи, открыла дверку  и аккуратно, чтобы не обжечь руки, положила сверток в самый жар.
И облегченно вздохнула. На сей раз все получилось. Она сделала первый шаг к свободе. Но нужно торопиться. Скоро вернется Петр,  а ей необходимо  быть готовой к его возвращению.


                17.

Станция. 21 декабря 1961г. , четверг, 19-00.

Наталья спешила. Поднимаясь на крыльцо, она обернулась ко рвущемуся к ней Узнаю.
- Твоё время еще не пришло , - улыбнулась она.
- Как ты тут без меня, Ваня? - тревожно спросила она, переступая порог дома, -  Илюшка захотел еще немного покупаться, а ты как?
-  Мамочка, а почему Узнай так лает? Мне страшно…
- Мама рядом, ничего не бойся. Давай-ка, дружок я тебя чаем напою после баньки.
Она наполнила  кипятком любимую чашку сына, с вишенкой на боку, открыла настенный шкафчик и  озабоченно стала перебирать склянки.
- Что-то ты сегодня, Ваня с утра раскашлялся, давай-ка мы с тобой немного полечимся,- приговаривала она, пока искала  нужную бутылочку, - а чтобы тебе не горько было, мы лекарство прямо в чай и выльем. И с этими словами вылила в кружку все содержимое выбранного лекарства. Вода забурлила, распространяя острые запахи спирта и валерианы. " Этого хватит. Этого должно хватить. Он должен спать, когда придет с работы Петр. Он не может все испортить."
              Наталья, почти насильно, ложкой вливала получившуюся смесь сыну в рот. Одновременно ей приходилось отпихивать ногой, прибежавшую на запах и, естественно, сходившую  от запаха валерианы с ума, Марфу. Ваню это событие развеселило, и дело пошло быстрее. Кружка опустела. Ваня осоловел сразу. Он тер маленькими кулачками глазки и сонно моргал. Наталья, с облегчением, подхватила его на руки и понесла в постель. Ребенок заснул у нее на руках. Укладывая его в постель, она нащупала рукой маленькое сердечко. Под  действием чудовищной дозы  лекарства, оно, то почти останавливалось, то начинало трепыхаться птицей, попавшей в силки.
- Может этим и обойдется?  Хорошо бы, - подумала она, - но, надо готовиться к приходу Петра.
Она  положила рядом с Ваней свернутое пальто и шапку Илюшки, накрыла одеялом и выключила свет. У порога обернулась,  внимательно вглядываясь  в силуэты на кровати, и осталась довольна. Петр должен прийти через час. У нее есть время подготовиться. Хорошо подготовиться.

                18.

Станция. 21 декабря 1961г., четверг, 20-00.

Петр зашел в дом озадаченным поведением собаки.
- Наташ, что с  Узнаем? Лает как- то странно, не могу понять, на кого.
-Да я и сама заметила, тоже не пойму. Да, Бог с ним. Раздевайся, голодный небось? Я тебя сегодня побалую. К детям не ходи, не буди. Помыты, накормлены, только что уложила. Пусть сегодня будет наш вечер,- ответила  Наталья,- и ночь тоже…
Она подошла к нему, кокетливо прижалась и повторила :
- Пусть сегодня вся ночь будет наша…
Озабоченность в глазах мужа исчезла и сменилась предвкушением обещанного. Наталья  помогала ему раздеваться, приговаривая:
- Руки мыть – и за стол. Сегодня у меня  сюрприз приготовлен.
Петр сел на свое привычное место, спиной к двери, и с удовольствием наблюдал за суетой  жены. Налив тарелку наваристого борща (он особенно удавался Наталье)  и, поставив ее перед мужем, она уселась напротив.
- Ты, Петя, ешь,  я перекусила, пока готовила.
И Петр с удовольствием принялся за борщ. За столом воцарилась тишина.
- А, что за сюрприз ты мне обещала? - спросил Петр, сливая в ложку последние капли борща. Он всегда делал так, когда хотел показать, что  блюдо ему очень нравится.
- Ох, чуть не забыла,- всплеснула руками Наталья,- только не оборачивайся, а то весь сюрприз испортишь…
Она вышла в сени, пошарила за бочкой с капустой и вытащила приготовленный и тщательно проверенный ею топор…
- Не оборачиваться, не оборачиваться, - ворковала Наталья, бесшумно подходя в толстых шерстяных носках к мужу,- сейчас, сейчас…
Петр что-то увлеченно уплетал и не пытался нарушить уговор. Она остановилась за его спиной, на секунду задумалась, выбирая лучшее место для удара, плавно подняла и с резким выдохом опустила топор. Чудовищный удар обуха топора пришелся прямо в макушку, туда, где у мужа всегда торчала прядь волос. Петр издал звук, похожий на кашель, плечи его медленно опустились, но он продолжал сидеть. Наталья, удивленная и немного испуганная этим, подняла топор второй раз. Мельком она заметила, что топор чист, следов крови не было, поэтому во второй удар она вложила все силы. Раздался странный хлюпающий звук, что-то спрыгнуло с лица Петра, ударилось о край стола, упало на пол и покатилось к ногам Натальи... Она опустила глаза.  У самых ног лежал, зрачком вверх, и  казалось,  с укором  смотрел на нее глаз, омерзительный шарик с длинным окровавленным хвостиком. Она не сразу поняла, откуда взялась эта гадость.
- Не смотри, -  со злостью сказала она, и наступила на глаз.
Раздался звук, как от лопнувшего гриба - дождевика и Наталья  почувствовала, как через носок проникает липкая  теплая сырость. Она стояла и раздраженно вытирала ногу о половик, а Петр, медленно, как бы нехотя, заваливался вбок, соскальзывая с табурета. Несколько секунд – и он упал на пол. Ноги  задергались в конвульсии, а под головой стало растекаться  бурое пятно. Некоторое время еще раздавались булькающие звуки, наконец, утихли и они.
Лай во дворе прекратился. И, через мгновение, низкий вибрирующий вой  заполнил все пространство вокруг Натальи. Она тряхнула головой, закрыла уши ладонями, но этот вой уже был внутри нее, холодя и  останавливая сердце. Он мешал. И его было нужно остановить.

В большом старинном сундуке, доставшемуся Петру в наследство от родителей,  под замком лежало то, что было сейчас  ей нужно. Покойный отец  Петра  говорил, что именно с этим сундуком, уже его отец прибыл на  освоение новых  Сибирских земель в самом начале века. Был сундук работы хорошего мастера, обит полосами кованого железа и уже третье поколение верой и правдой служил не только по своему прямому назначению, но и как широкая лежанка у печи.
Наталья, покупая новую мебель, хотела избавиться от " рухляди". Но Петр, обычно уступавший ей  во всем, что касалось  устройства квартиры, неожиданно для нее настоял, чтобы сундук остался на своем месте. Замка, поначалу на него не вешали. И только тогда, когда Ваня  подрос и стал живо интересоваться всем, что его окружало, Петр где-то отыскал уже изрядно заржавленный замок. Он долго отмачивал его в керосине и оттирал ветошью. И замок, произведенный "Скобяной мануфактурой братьев Агеевых"  в 1897году,  запирающийся ажурным  многобородчатым  ключом,  снова стал нести  свою вахту. Хотя Петр не очень увлекался охотой,  у него, как у каждого уважающего себя мужика, конечно же, было  и гладкоствольное ружье 18 калибра,  и кое что посерьезнее – малокалиберная винтовка с нарезным стволом ТОЗ . Их то Петр и уложил, вместе с патронами, на самое дно сундука, от греха подальше. Ключ от сундука он всегда носил с собой, на связке, где болталось с десяток разных ключей, назначение которых и сам Петр уже не всегда мог объяснить. Связку эту, для надежности, пристегивал монтажным карабином к поясу.
Наталье, чтобы достать ключи, пришлось перевернуть тело Петра на спину, и она удивилась, какой он тяжелый. Из пустой глазницы сочились кровь и желтоватая густая жидкость. Губы разлепились от уже загустевшей крови, рот неожиданно раскрылся и  послышался громкий в этой звенящей тишине вздох.
" Неужели еще живой?" Наталья снова взяла топор и стояла над телом, с напряжением прислушиваясь. Тишина… Она, с облегчением, положила топор, завернула половик, закрывая лицо трупа (в этом она уже была уверена) и наклонилась, чтобы отстегнуть карабин…
Окровавленной рукой, с уже голубеющими ногтями, Петр схватил ее за волосы. " Ната…, Нат…, Наташ…", - хрипело и булькало из под половика. Тело выгибалось, и ей показалось, что сейчас Петр встанет, и уже не она, а он постарается быстрей завершить все дела, чтобы успеть…
-Успею, - закричала Наталья и, выгнувшись под этой страшной рукой, дотянулась до топора.
Рука Петра уже давно отпустила ее волосы и безвольно дергалась на полу в такт ударам, а она все била и била по веселым, ярким полоскам самотканого деревенского половика. И снова в голову ворвался вой Узная…

                19.

Станция. 21 декабря 1961г., четверг, 23-00.

Наталья  стояла над раскрытым сундуком, выбирая… Она вспомнила, как Петр учил ее пользоваться оружием. Стрелять не хотелось, она побаивалась, да и не женское это дело. Но муж проявил настойчивость,
- Наташа, в тайге ведь живем. Год на год не приходится, но и волки, бывало, в деревню захаживали, а то  и медведи-шатуны. А вдруг меня дома не будет? Так что учись. Дай Бог, чтобы не пригодилось твое умение, но уметь – надо!
 Ее поразил  первый выстрел из дробовика. Звук  выстрела был таким громким, а отдача приклада такой сильной,  что она не удержалась на ногах. Отбросив ружье в траву, она расплакалась от  смущения и испуга. Зато стрелять из винтовки ей понравилось. Была она какая-то ладная, ложилось в руку легко, стреляла не шумно, и отдачу Наташа почти не замечала. Да и патроны (она называла их "пульки) были как игрушечные. Петр объяснил ей что, несмотря на малый калибр, это самая настоящая винтовка, с нарезным стволом и большой убойной силой.
Наталья достала винтовку, вставила патрон в патронник, привычно передернула затвор, прицелилась в лампочку в коридоре и осталась довольна.  Бросила еще несколько патронов в карман полушубка и вышла во двор…
Узнай уже не выл. Голоса не было. Он чувствовал запах смерти, забравшей двух, таких родных людей. Он знал, что она угрожает и третьему, маленькому существу, с которым он  подружился прошлым летом и  снисходительно позволял ему  трепать себя за уши и кататься верхом. Если бы не цепь! И  Узнай в бессильной ярости грыз её, роняя на снег хлопья пены.
От крыльца дома отделилось и поплыло в его сторону черное облако. Это была смерть. Теперь она пришла за ним. В ярости пес встал на дыбы и рванулся в сторону врага. А Наталья, расставив ноги (как учил Петр), приложила приклад к плечу и, задержав дыхание, плавно нажала на курок.
Узнай  опрокинулся на спину, но тут же поднялся на передние лапы. Наталья  передернула затвор, выбрасывая стреляную гильзу, нащупала в кармане, уже замерзающими пальцами,  патрон и снова зарядила винтовку. А пес увидел, как  облако подступает все ближе и уже тянутся к нему черные всполохи с синими искрами. С  умной морды все быстрее и быстрее капала  на снег, брусничной ягодой, кровь. Узнаю не было страшно.  Ему было стыдно. Он не смог спасти вожака.. .Это было настолько неправильно, не по- собачьи… Он захрипел и опять рванулся к черному облаку.
Наталья  видела, что у пса парализованы задние лапы и она, не боясь, подошла к нему вплотную. Пес тяжело дышал, ошейник врезался в его  шею, но он внимательно следил за каждым ее движением. Она опустила винтовку, направив ствол в сторону его головы, и когда  Узнай встретился с ней глазами,  снова нажала  на курок. Выстрел в упор опрокинул его на землю, но окровавленная  голова снова поднялась и потянулась к врагу.
- Да что же это такое, -  недоуменно пробормотала  Наталья, засунула руку в карман полушубка и достала оставшиеся патроны. И хотя внутренний жар, казалось, испепелял её тело, руки замерзшие на сорокаградусном морозе уже плохо слушались . Патроны выскользнули из пальцев и исчезли в наметенном поземкой снеге. Она опустилась  на колени, торопливо раскидывая снег… Вот они! И очередная свинцовая смерть послушно легла в затвор винтовки. Не вставая с колен, она ткнула стволом в голову Узная и ледяными пальцами спустила курок.
И, оплакивая не спасенных друзей, над темными крышами спящего поселка полетела чистая и преданная собачья душа в свой собачий Рай, который наверняка есть, уж коли  есть он даже у людей.

                20.


Станция. 21 декабря 1961г., четверг, полночь.

Вернувшись в дом, Наталья бросила взгляд на часы, и на секунду ее охватила тревога. Близилась полночь, заканчивались первые сутки из тех двух, за которые  она должна стать свободной. Но синее пламя в голове  горело ровно и спокойно и опять подсказало ей, что делать дальше.
Она одевала Петра, стараясь не упустить не одну деталь. Полушубок, валенки, теплые варежки…Шапка никак не хотела держаться на размозженной голове, и Наталье пришлось подвязать ее шарфом. Накинув через плечо трупа " тормозок", с обычным обедом мужа, она ухватилась за край половика, на котором лежало тело, и потащила его на улицу. Половик сдвинулся с места, оставляя  за собой широкую темную полосу.
- Это мой Бог, мой Аурел дает мне силы, - думала Наталья, - значит, пока я делаю все правильно. Только надо торопиться, надо закончить все до утра. Все должно сойтись… Муж  попал под поезд на работе, дети угорели в бане, и убитая горем мать и вдова, не вынеся таких страданий, бросает все и уезжает, никому не сказав, куда…
Она не помнила, что сделала с младшим сыном, синее пламя говорило ей, что Илюшка пока спит рядом с Ваней, да она и сама помнила, как положила его, как всегда
рядом со старшим братом.
Легкая поземка  еще не намела свежих сугробов, и половик, быстро заледеневший на морозе от пропитавшей его крови, легко скользил по  прибитому ветром  снегу
Вот уже пройдена баня, стоявшая посреди огорода. Снегу намело выше изгороди, значит и здесь не будет проблем.  Насыпь железной дороги  за огородом была не очень высокой, она справится. Тело на рельсы –  и бегом назад.  Не забыть половик! Следы к утру занесет снегом. А поезда ходят почти каждые полчаса. Осталось совсем немного…Она рывками подтягивала половик,  проваливаясь по колено, не  обращая внимания на расстегнувшийся полушубок,  не замечая, что   уже давно  валенки полны снега. Еще немного…
Из-за поворота, со стороны станции, медленно, словно нехотя выехала мотодрезина с подъемной вышкой. Вышка  поднялась, исчезнув в темноте и, через мгновенье яркий свет, такой же, какой она видела у клуба, осветил и дрезину, и выездные стрелки и пути до самой железнодорожной станции. Монтажники старались до конца года закончить работу на участке и  работали уже в три смены.
Наталья   опустилась на снег в метре от границы света и тьмы.  Бог снова уберег её…   Её  Бог.
Она развернула половик и потащила его в сторону бани. Снег набивался под платье, и уже не таял на заледеневших бедрах и груди. Черные круги выступили вокруг глаз, которыми она высматривала в темноте что-то, видимое только ей.
Она не спала уже третьи сутки…
Она улыбалась…
Она шептала бескровными, потрескавшимися от мороза губами:

            ЗА ЭТО МОЖНО ВСЕ ОТДАТЬ…


                21.

Станция. 22 декабря 1961г., пятница, 00-00.

 " Что же, планы  изменились. Но она, все равно, успеет. Впереди еще вся ночь. Только надо все делать быстрее, - думала Наталья, лихорадочно бросая в топку дрова. Отремонтированная печь, с готовностью поглощала очередную порцию хорошо высушенных березовых поленьев, выбрасывая снопы искр в полуночную тьму. Вскоре труба отозвалась ровным басовитым гудением, первые пузыри появились на поверхности воды в котле,  и вскоре вода забурлила ключом.
- Пора, - решила Наталья, - и шагнула за порог бани. Снежная круговерть охватила ее разгоряченное тело, но она уже не обращала внимания на такие мелочи.  Ее кровь, с сумасшедшей скоростью  разносила  каждой клетке тела приказы, идущие из  глубины синего огня, сжигающего ее мозг. Ее слух и зрение обострились до звериного. Она слышала, как переговариваются монтажники, на все еще стоящей  на рельсах за огородом дрезине, как шумно вздыхает в соседском хлеву корова Зорька, и как  все еще дышит последнее препятствие на ее пути к свободе.  Она почти бежала  в кромешной мгле, снег голубел у нее под ногами, а сердце выталкивало очередную порцию крови:
" Бы - стрей. Бы - стрей. Бы – стрей!"
Наталья прошла в дом, не включая свет. Как  и снег на улице, дом был наполнен голубоватым свечением, каждый предмет, не отбрасывая тени, был очерчен четким абрисом. Она подошла к лежащему на кровати сыну и наклонилась…
Она не ошиблась. Ребенок дышал. И хотя дыхание было слабым и прерывистым, тонкая и  такая короткая ниточка жизни еще не оборвалась.
- Не отвлекайся, - приказало синее пламя, - еще не время.
Наталья вышла на кухню, достала из кухонного стола большой разделочный нож, подобрала с пола топор и поспешила назад в баню.

                22.


Станция. 22 декабря 1961г., пятница, 05-00.


- Пора, - застучало в голове у Натальи, - скоро рассвет.
Она разогнулась и  повела вокруг тяжелым  мутным взглядом. Чугунная плита  печи, лопнувшая два часа назад,  выбрасывала через трещины вкрадчивые языки пламени. Бак, в котором уже  давно выкипела вся вода, светился в полумраке багрово –оранжевым.  От нестерпимого жара дымились потолок и стены. Покрытые  темно красными разводами и кляксами, как рисунок ребенка, взявшего первый раз в руки кисточку и краски, они казались зловещей декорацией к страшной сказке.
- Пора, - повторила Наталья, - но как лучше?
Она еще раз обвела взглядом баню. Толстый кованый крюк для лампы, забитый в потолок, подсказал ей ответ… Искать веревку времени уже не было. Наталья через голову стянула с себя, пропитанное потом и кровью, все в подпалинах, платье и стала рвать его на длинные полосы. Вскоре веревка была готова. Скрутив петлю, она несколько раз дернула ее, проверяя прочность, удовлетворенно кивнула головой и аккуратно завязала конец на крюке. Открыв дверцу печи, она с ожесточением побила кочергой никак не хотевшую сгорать голову Петра, очередной раз набила печь дровами и отправилась в дом. Ветер, успевший за ночь намести по всему огороду новые сугробы, наконец, разогнал тучи, и яркий свет полной луны залил Станцию…
Наталья подхватила спящего сына на руки
Босые ноги проваливались в снег, но не было уже на свете силы, которая могла бы остановить ее. Она забежала в баню и пододвинула под крюк низкую скамеечку для ног. От жары, опалившей его, Ваня проснулся и захныкал. Одурманенный лекарством, ребенок ничего не мог сообразить, но плакал все громче и громче и отпихивал от себя страшную тетю, похожую на злую бабу Ягу из сказки, которую ему недавно прочитала мамочка.
- Ванюша, мы сейчас покачаемся на качелях. Ты же любишь качели?. А как устанешь, скажешь мне, - приговаривала Наталья,  ставя ребенка на скамеечку. Спокойно она накинула на шейку петлю, затянула ее и дернула за веревку, еще раз проверяя прочность. Веревка оказалась чуть длинной, и ей пришлось перевязать узел на крюке. А Ваня, узнав мамин голос, улыбнулся и протянул к ней руки.
Наталья   ударила ногой по скамеечке и повернулась к сыну спиной…

                23.

Станция. 22 декабря 1961г., пятница, 05-00.


В доме Логуновых Таисии Васильевны и Ивана Еремеевича, ближайших соседей Тельпяковых, в эту ночь росло напряжение. Корова Зорька, кормилица, как звала ее Таисия, третий день не могла растелиться. Она лежала на подстилке, тяжело вздыхала и с грустью смотрела  на хозяйку своими печальными глазами. Ветеринарный фельдшер, которого вызвала встревоженная Таисия, осмотрел Зорьку и сообщил, что ничего страшного нет. Скорее наоборот, потому что приплод ожидается двойной. Но учитывая, что корова идет первотелом, ей необходимо акушерская помощь. И посоветовал хозяевам навещать корову каждый час, а коли, что совсем не так пойдет, бежать за ним и, не стесняясь, будить его в любое время. Таисия договорилась с мужем, что ночью они будут дежурить по два часа. Но, хотя время её дежурства давно истекло,  жалея, не стала будить мужа, решив, что отдежурит всю ночь, а завтра отоспится. Вот и сейчас она возвращалась из хлева, где по-прежнему, ничего не происходило. Таисия поднималась на крыльцо, думая о тревоге, которая появилась у нее с началом ночи и, странным образом, нарастала и нарастала. Тревога эта (она понимала) не была связана с предметом дежурства. Что-то было не так во всей этой ночи. Она задержалась на крыльце, еще раз перебирая в голове все события,  которые и принесли эту тревогу:
Узнай, соседский пес всегда радостно облаивал соседей, при этом самым бессовестным образом поедая  "сахарные" косточки, которые ему подсовывала Таисия. И хотя лаял он, как сам считал, беззлобно, Таисию это обижало. Но сегодня, несмотря на то, что ночью по хрусткому снегу шаги были слышны за версту, он ни разу не подал голоса. И еще: окна соседей не светились, но с вечера топилась баня, и Таисии показалось, что баня топится до сих пор. Порывами ветра иногда с огорода доносило запах  горящей печи, немного странный и  все же казавшийся ей знакомым. Продрогнув на усилившемся к утру морозе, Таисия уже  направилась к двери,  как вдруг внезапно нахлынувший страх, сковал её ноги. Она вспомнила, почему ей так знаком этот запах. Три года назад, в разгаре лета, на Станции сгорело в одночасье девять дворов. Не домов, а дворов, со всеми  дворовыми постройками, сарайчиками и загонами для скота. Пожар начался от вспыхнувшего стога прошлогоднего сена на огороде одного из домов. Может, кто и поджёг, причину так и не установили, а завершил дело сильный ветер, который и разнес горящее сено на пол поселка. Благо было лето, коровы паслись, но считай на каждом подворье, были и куры и гуси и поросята, которые и приняли смерть в этой огненной круговерти. И еще несколько дней стоял на пепелище удушливо-сладковатый запах сгоревшей плоти. Именно такой запах и несло от соседской бани. У Таисии часто-часто забилось сердце. Она с трудом устояла на подкашивающихся ногах, и со страхом обернулась к зловещей бане.
И в тот момент ветер разогнал тучи…
Таисия, словно в дурном сне смотрела, как распахнулась дверь бани, выпустив на мороз  облако дыма и пара. Как из этого пара выскользнула тень, быстрым шагом  направляющаяся в  дому соседей. Луна светила все ярче, тень подходила все ближе и Таисия с ужасом поняла, что по снегу идет босая, в  разорванной почти до пояса ночной рубахе и со спутанными как у ведьмы волосами  соседка Наташка, Наталья Николаевна Тельпякова, милая и приветливая жена их соседа Петра Тельпякова. Она почти бежала и (Таисия готова  была поклясться в этом!)  улыбалась.
В смятении Таисия отступила в тень крыльца, продолжая оттуда следить за зловещей фигурой. Соседка зашла в дом и через минуту опять появилась на крыльце. Таисии стало дурно – на руках у Натальи она увидела своего любимого крестника Ваню, старшего сына Тельпяковых. И Наталья несла его к бане…
Таисия кинулась в дом.
- Иван, Иван, вставай, да проснись же, наконец, - трясла она мужа.
- Что, неужели растелилась, - протирая глаза, Иван сел на постели, - а который час?
Таисия, сбиваясь от волнения,  рассказала ему увиденное.
Уловив суть  рассказа, муж направился к дверям. Потомственный охотник, уже в четырнадцать лет ходивший с отцом на медведя, он умел быстро принимать решения, не всегда объясняя их, чем часто вызывал недовольство Таисии. Но сейчас она  поняла, куда он направляется.
 -  Иван, ты бы ружье взял, мало ли что, - уже в спину ему сказала она.
               - Против бабы с ружьем отродясь не ходил, - хмыкнул  муж, а вот это, пожалуй, пригодится, - и, повернувшись к печи, подхватил ухват,- не рогатина конечно, да и там не медведь.
Иван  вышел на улицу, не затворяя дверь, и Таисия поняла, что муж разрешает ей следовать за ним. "Значит он не почувствовал ничего страшного, да  может и мне, с недосыпу,  примерещилось" - успокаивая себя, спешила за мужем Таисия.

                24.

Станция. 22 декабря 1961г., пятница, 05-30.

Они подошли к дому соседей. В темных глазницах окон не было видно ни движения, ни проблесков  света. Иван взялся за кольцо калитки и, нарочито громко,  трижды простучал. Не услышав в ответ привычного лая пса, ловко помогая себе ухватом, он перелез через калитку и прыгнул во двор. Луна, вновь показалась в разрыве облаков,  осветив   весь двор и вытянувшегося в последнем прыжке  Узная. Присев около пса, Иван стряхнул ладонью снег с его головы. Тень набежала на его лицо. Он открыл калитку и коротко сказал, ожидавшей в тревожном волнении, жене:
 - Ты была права, Тася, ружьишко не помешает. Знаешь, где висит? Иди за ружьем, а я посмотрю пока, что в доме.
Иван поднялся на крыльцо, на секунду замешкавшись перед распахнутой дверью в сени, и вошел  в избу. Резкий кисловатый запах ударил в ноздри.  И он  узнал этот запах. Охотник не мог не узнать запаха крови. Иван попятился назад. Он не мог повернуться спиной к открытой двери, от которой веяло вселенским ужасом. Он понял, что произошло непоправимое, но ведь  десять минут назад Таисия видела Наталью с сыном. Живыми…. Их еще можно спасти. И, не дожидаясь Таисии, Иван  побежал к бане…
От чудовищной жары стёкла в маленьком банном оконце давно полопались. Жар устремился сквозь него, растапливая нависший с крыши снег  в причудливые сосульки. Теперь окно походило на оскаленную пасть крупного зверя. И труба уже не гудела, а отзывалась  довольным уханьем  этого зверя, поедающего свою добычу.
Иван перекрестился, и открыл дверь в баню. А по тропинке уже бежала, крепко сжимая ружье, Таисия.
Жар ударил в открытую дверь с такой силой, что Иван невольно отступил, прикрывая лицо ладонью. Таисия была уже рядом. Она стояла за его плечом
Небольшие, но настойчивые языки пламени лизали стены и потолок.  Штукатурка и известь, шурша, осыпались  с печи на залитый кровью пол. И уже не сказочные звери бегали по  невиданным цветам, а отвратительные чудовища вылезали из темных нор. Наталья, вся в саже и крови, с обожженными руками и багрово-черным лицом, стояла на коленях около открытой двери печи, и механически подкладывала  полено за поленом в ненасытную топку. Волосы на ее голове трещали от нестерпимого жара, готовые вспыхнуть  Она улыбалась…
 А за её спиной бился в петле ее первенец – Ваня. Веревка, связанная из платья подалась и Ванюшка, вытянувшись, скреб тонкими пальчиками ног  по скользкому полу, отталкивая от себя темноту, в которую уже ушли и Петр и Илюшка.
Наталья медленно повернула голову. Улыбка не сходила с её лица.
- Я успею, - спокойно сказала она, -  я все равно успею.
Она взяла с пола топор, поднялась и пошла на  Ивана. Улыбка похожая на оскал, которая, казалось, жила сама по себе  заставила его опустить глаза. Он дрогнул и отступил на шаг назад. И вдруг Таисия, которая до смерти боялась любой крови, и могла потерять сознание, случайно порезав палец,   сделала шаг навстречу идущей на них смерти и протянула Ивану ружье... Он перехватил его и резким ударом приклада под левую грудь, сбил Наталью с ног.
- Ванюшку, Ванюшку спасай,- закричали Таисия.
Иван подхватил невесомое тело одной рукой, а второй с одного рывка оборвал веревку. Выбежав в предбанник, он ослабил петлю, и ребенок с хрипом  втянул в себя живительный воздух…
- Ну, тезка, крестник мой дорогой, мы еще погуляем на твоей свадьбе,- с облегчением сказал Иван. Он завернул Ваню в полушубок и протянул жене.
- Тася, бегом домой, сама знаешь, что делать. А  я с этой разберусь и подойду.
Иван снова шагнул в ад за дверью. Наталья лежала на полу. Глаза ее закатились, но хриплое дыхание было ровным. Иван ногой отпихнул в угол топор и  склонился над Натальей, прикидывая, как лучше ее понести. Он не сомневался, что она не в своем уме и решил, что будет правильным, от греха подальше,  связать  ей  руки.  Иван вытащил брючный самодельный ремешок из сыромятной кожи и склонился над Натальей.
 Её глаза вернулись на место и широко раскрылись. Та же страшная улыбка исказила её лицо и почерневшие, потрескавшиеся и окровавленные губы ликующе выкрикнули прямо в лицо Ивану:

 ЗА ЭТО МОЖНО ВСЕ ОТДАТЬ!

Баня вспыхнула разом, как облитая бензином. Иван ударом ноги сбил с петель дверь, сгреб Наталью в охапку и выкинул в проем. Когда он выскочил следом за Натальей, на нем уже горела одежда. Иван катался по снегу, сбивая огонь, а в безветренной ночи, яркой  поминальной свечой полыхал огонь. На станции тревожными гудками загудел маневровый паровоз и уже бежали на огонь жители Станции, хорошо помнящие роковой пожар 58-го года…



                25.

                Июль 1962 г.

Судили  Наталью открытым показательным судом в здании районного дома культуры. Из машины до здания дома культуры, опасаясь самосуда, сопровождали ее автоматчики, что по тем временам было невиданным. Экспертиза, которую в силу широкого общественного резонанса  этого дела, проводили не только в Красноярске, но и в Москве, в институте Сербского, не выявила у гражданки Тельпяковой Н.А никаких психических отклонений. Она охотно отвечала на все вопросы следователя, подробно описывая,  как и что она делала. И лишь однажды, когда следователь, не выдержав чудовищных подробностей, не сдержался  и закричал: " Но, почему, почему?", -  синяя волна плеснула в ее глазах. Она  замолчала  и  до конца следствия  отвечала на все вопросы односложно: "  Да, нет, не помню…" Имени своего Бога она ни разу не упомянула.
Заседание суда проходило тяжело и длилось три дня. Несмотря на увещевания судьи, чтение дела прерывалось негодующими криками. Трижды заседание пришлось прерывать: дважды теряли сознание женщины в зале, и начиналась суматоха, а на третий день заседания плохо стало самому судье. Люди плакали, проклинали Наталью, но она сидела совершенно безучастно.
Перед оглашением приговора ей было предоставлено последнее слово. Она не сразу поняла, чего хочет от неё судья, и тому пришлось несколько раз повториться, чтобы вывести из оцепенения.
Наталья встала и повернулась к  залу. С первых рядов было видно, как  менялось  её лицо. Лихорадочный румянец выступил на скулах, а глаза наполнились синим огнем, в котором была такая сила, что зрители отводили взгляды. Она вспомнила…Она все вспомнила… И всматриваясь  в темноту зала, негромким, но твердым голосом произнесла всего пять слов:


ЗА ЭТО МОЖНО ВСЁ ОТДАТЬ!

Балахтон. 23 апреля 2010 г.