Не по Шекспиру

На продуктовом рынке эту пару называли Ромео и Джульетта. И если по какой-то причине один из них оставался дома, продавцы подтрунивали: «Где  же ваш Ромео?» или «Что это вы свою Джульетту дома оставили?» Они не обижались, привыкли. Разменяв восьмой десяток и прожив вместе более полувека, понимали, что внешне абсолютно не похожи на юных любовников Шекспира.

В одной старой песне есть такие слова: «Ах, что ж это за ниточки, про то никем не сказано, только мне всё кажется, что я к тебе привязана». Всё так. Только не она, а он был, действительно, незримо привязан к своей Джульетте. И когда она выходила из дома  даже ненадолго, невидимые нити натягивались, заставляя его тут же бежать следом.

                «Есть будешь?» - её голоc вернул  его из забытья в реальность. Он пошаркал на кухню и сел ждать завтрак. Ждать пришлось долго. Она  двигалась медленно и бестолково. Вскипятив чайник, вдруг начинала варить сосиски, затем ставила на огонь воду для каши, а пока каша томилась на плите, чайник и сосиски остывали, и она всё начинала сначала. Он, молча, наблюдал за ней, глаза уставали, закрывались, и прошлое вновь ловило его в свои объятья.

Они познакомились в "железке", так называла местная молодёжь дворец культуры железнодорожников. Танцевали "линду", враждебный нашей идеологии танец, за который можно было запросто вылететь из комсомола. Она слегка пухленькая, с безупречной фигурой в штапельном платье в горошек и такая хорошенькая, что хоть в кино снимай. А рядом он, в широких, по последней моде, брюках, похожий на Марка Бернеса.

Особый шарм придавали ему две золотые фиксы на передних зубах. Во-первых, это было модно, к тому же, по тем временам, являлось свидетельством определённого достатка. В данном случае достатка не было. Голь перекатная, такая же, как и все после войны.

Зато гонора было много. Его показная самоуверенность  проявлялась не только во внешнем облике, но и в поведении: он, то приближал к себе, то отталкивал, мог быть жестоким и мучить равнодушием. А потом вдруг присылал открытку с сентиментальной надписью «не забывай нашу дружбу и того, кто всегда будет носить тебя в своём сердце», и она всё ему прощала.

Однажды он покорил её своей щедростью, купил перед киносеансом целых полкило популярных тогда "кавказских" конфет и батон с золотистой хрустящей корочкой. Они сидели в маленьком, душном зале на последнем ряду для поцелуев, смотрели фильм, ели конфеты с батоном и были абсолютно счастливы.

 «Не спи, - она поставила перед ним  тарелку с дымящейся кашей – опять ночью спать не будешь и мне не дашь, вот ещё наказанье господне на мою голову». Он открыл глаза и стал размешивать кашу в тарелке. Да, сон не всегда приходил к нему ночью, но ведь на это были свои причины. То нужно было найти документы, положенные им почему-то не в ту коробочку, то хотелось надеть рубашку, которая уже давно была порвана на тряпки, а может быть, он просто искал вчерашний день, так часто говорила ему жена. Нет, это всё голова его дурная. Как будто и не голова вовсе, а котёл с кипящим варевом, где булькают и шумно лопаются десятки пузырьков.

Жена помыла посуду, и они уселись перед телевизором. Он, хоть и смотрел, но почти ничего не понимал, не отличая рекламу от фильма и не улавливая сюжет. Особенно раздражали сериалы.
«Ну вот, помнишь, эта молодая за того, который в костюме, высокого в прошлой серии замуж вышла. А он ей теперь с этой блондинкой изменяет, ну, понял теперь»?

Измена. Да он боялся её измены. Даже поездка в санаторий вызывала у него приступ ревности.
«Уезжаешь? - кричал он - Погулять захотелось?
 Лечиться она едет, как же! Лечатся больные, а ты здорова, что бык»!
Потом он расправлялся с её вещами, брал ножницы и безжалостно кромсал скромные, наглухо застёгивающиеся блузки, строгие юбки и кофточки. Затем цветные лоскутки летели в открытую форточку и, немного покружив в воздухе, опускались на ветки деревьев, делая их похожими на новогоднюю ёлку.
Наконец, к позднему вечеру он напивался и, уже не думая ни о чём, засыпал. А  она всё - таки  уезжала.  И снова «ах, что ж это за ниточки»... Они натягивались и причиняли боль.

«Что-то сердце заболело, пойду корвалолу накапаю, а тебе налить?» - жена  встала и пошла на кухню. Она выпила настойку и села на табурет. «Да, погода дурацкая, вот и ноет»… Вспомнила вдруг, как вот также заныло в первый раз, сколько ей тогда было лет? Двадцать два. Врач, осмотревший их семимесячного сына, страдающего приступами асфиксии, вдруг заговорил  ласково и как-то слишком предупредительно: «Вы такая молодая, у вас обязательно ещё будут дети, не нужно расстраиваться, этот мальчик,... вряд ли выживет». Она была не согласна и  с этого самого момента начались поиски спасителя.

Сначала обратились к бабке знахарке, но та, увидев синюшного младенца, замахала руками: "Забирайте и уносите, не жилец ребёночек ваш". Потом появился  профессор  с красивой фамилией Гиммельфарб. Фамилия  звучала мелодично и непонятно, но почему-то вселяла надежду. Гиммельфарб назначил лечение, приступы пропали, и мальчик стал поправляться.  Это была маленькая победа.

 Вот только с мужем Она всегда чувствовала себя побеждённой и очень неуверенной в себе. Даже кухня не стала её тылом, здесь тоже командовал он. Иногда он садился и смотрел за тем, как она готовит. В такие моменты её руки начинали предательски дрожать. «Тебе бы надзирателем в тюрьме работать», - тихо бормотала она, чувствуя на себе его придирчивый взгляд, начинала излишне суетиться и, конечно, всё, как назло, падало, выкипало и разливалось.

  «Какое сегодня число? – она посмотрела на календарь – Двадцать восьмое. Завтра у внука  день рождения, не забыть бы, поздравить»… Почему-то очень отчётливо вспомнила тот телефонный звонок, как будто это было не двадцать пять лет назад, а только вчера. Звонила дочка.
«Мам, не знаю, что нам с Данькой делать? В деканате сказали, либо учитесь, либо ребёнка нянчите. У свекрови есть свой вариант, только я пока сомневаюсь. Она предлагает, пока мы учимся, оформить Даньку в Дом ребёнка, у неё там вроде знакомая есть, лишний раз присмотрит. Говорит, навещать можно хоть каждый день, а в выходные и погулять с ним дадут… Как быть, ума не приложу, моей специализации, ты же знаешь, на заочном нет..., что нам делать»? Голос дочери слегка дрожал.

Что она могла сказать? Сама ещё не на пенсии, муж тоже работает, да ещё и пьёт. Она представила внука в Доме ребёнка, среди маленьких никому не нужных детей, в постоянно мокрых ползунках и потому орущего до хрипоты. - «Привозите..., - сказала она  и уже совсем тихо, для себя – вали всё на серого, он вывезет»...
Оставлять мальчика днём было не с кем. Пошли к матери мужа, то есть прабабке Данькиной, просили, умоляли сидеть с малышом, пока они на работе. Та ни в какую. Тогда муж встал перед своей матерью на колени, и она не смогла сказать "нет".
Как давно и как недавно всё это было.

«Где мой паспорт, куда ты, дура бестолковая его положила? Где….  мои документы, зачем ты их украла»? Его мозг опять отказывался мыслить здраво.
"Нет, это дело надо прекращать, а то повадилась мои документы красть... Конечно, а кто, кроме тебя, если мы вдвоём только живём"? Он взялся за телефонную трубку:  "Алло, милиция"? Милиционеры приехали быстро, задавали вопросы, кивали головой и пожимали плечами. Она плохо соображала. «Неужели он всё это всерьёз? Всерьёз думает, что я взяла.. его документы, а иначе, зачем милиция приехала"? Милиционеры  сказали: «Ищите дома» - и благополучно удалились, оставив их в полном недоумении.

Наконец, ступор прошел, и она громко разрыдалась. От её слёз у него как будто снова что-то переклинило: «Извини... ну... прости меня, не знаю, что на меня нашло, помутнение какое-то... дурная голова моя. Хочешь, ругай меня, ну, хочешь, ударь даже»... Она подняла на него глаза, плохо видящие от внезапных слёз и уже привычной катаракты и тихо сказала: «Как же ты надоел мне своими заморочками, чёрт несдыхающий, как надоел»…

А через две недели он умер. И был  на смертном одре тихим и беззащитным, почти как ребёнок. «Может ещё оклемается», - говорила она,  искренне надеясь на его когда-то сильный, "на сто сорок лет жизни рассчитанный" организм, и поила водой из ложки. Дважды вызывала «скорую», врачи предлагали ехать в больницу. "Нет", – твёрдо сказал он и махнул рукой, вложив в жест несогласия всю силу, которая ещё оставалась в слабеющем организме. Всегда боялся умереть в больнице, на казённой постели, среди чужих людей.

К утру его не стало. А когда она искала в шкафу вещи для похорон, вдруг обнаружила там его паспорт. "Вот ведь, куда запрятал, дурень старый", - подумала она и, наконец, так ясно осознала потерю, что слёзы ручьём потекли по её щекам. Ещё не представляя свою жизнь без него, находясь среди детей и внуков, пытающихся утешить, она уже чувствовала себя одинокой. Потому что, в каждом дне её прошлой жизни, хорошем или плохом,  рядом с ней был он, её Ромео.