Случай из жизни

                ( очерк из воспоминаний )


…Зачем, вообще, мы пытаемся выделять нечто в своей жизни, как особенный случай, как некое откровение или замысловатый пример тех из опытов, в каких нарочито тщимся узреть всегда нечто, что должно, дескать, превосходить значение текущего только момента, только лишь преходящего, – всего того, что заведомо, почти-что всегда, мало соотносимо опыту наших будущих читателей? О, конечно, в том – и неиссякаемая страсть человека к его сравнительной неповторимости, и... – Мы, однако, в меньшей таки степени заботимся о продолженном смысле того запечатлённого момента в диалоге с судьбой, каковая, раз от разу, преподаёт нам всё более неожиданные образцы своей универсально-человеческой режиссуры и всесвободной в ней импровизации. – Повторяются ли и развивают ли себя во времени те, многочисленно-передаваемые нами забавные сюжеты и сцены? В нас или в других? И если так, то сколь сопричастны мы остаёмся душе того или иного фрагмента, что остаётся запечатлённым нами в истории всемирной человеческой комедии?... Бывают, однако, и вправду, подчас совершенно уникальные встречи и ситуации, совершенно беспримерного в них, сокрытого чувства и смысла, которые всерьёз побуждают задуматься по-новому обо всём том, что принято называть жизнью и судьбой.   
        Один из случаев, некогда со мной произошедших, как раз, и был подобного рода встречей. Нет, это не стало каким-то сверхъестественным происшествием;  это была всего лишь случайная и разовая встреча с тем человеком, кого я и до сих пор называю…ну, да, Сократ, – я и до сих пор так называю того мужчину, этак, не в сравнение многим умникам и именитым персонам.
        Если вы живёте в другом городе, вам свойственно больше гулять, а с тем и больше интересоваться людьми, и подчас теми, к кому прежде в вас вряд ли могло бы найтись сколько-то внимания и симпатии. Тогда я жил в Лондоне, и самые разные уровни английского соца меня всерьёз привлекали в самых неожиданных его видах и проявлениях. О, да, конечно же, г-н Булгаков нам всем мудро весьма завещал.., - все помнят его Мастерские наставления, - и, тем не менее, тогда я нисколько не боялся и не стеснялся заговаривать с самого разного рода незнакомцами. К тому же, алиби «недопонимающего иностранца» всегда играет вам на руку и, во многом, избавляет вас от нежелательной пред кем бы то ни было ответственности, не так ли?...
        - Зачем ты здесь? – мой этакий вопрос тогда, ни с того ни с сего прозвучавший в «коробочном городке» рядом с центральным вокзалом Виктории, и ответные ко мне глубокие и несхожие с другими глаза одного из контр-культурных обитателей сего места; - всё это и было начало того как раз опыта.
         Лондонский вокзал Виктории обычно исполнен всевозможных странных характеров и персонажей. Особенно к вечеру. Средь снующих с туристическими тележками лиц и вечерних «автобусных» пенсионеров, и всевозможных таксовых рож, во всей той транс-национальной и транс-сексуальной массе говорливого и шустрого люда, вы всегда легко встретите и тех, кто с радостью готов вам услужить, – будь то в дешевейших и доступнейших вариантах чего бы то ни было угодного на этой земле, будь то в более изысканном, т.ск., свете ваших потребностей; – также точно по вам найдутся и те, кому всегда есть чего ожидать от вас самих, будь вы по-просту Энтузиаст или г-н Сама Осмотрительность. Здесь же, у центрального вокзала Виктории, тогда и располагалось то наиболее видное бомжовое поселение, так называемый «коробочный городок».
        - Зачем ^ты, зачем ^тебе здесь быть? – случайно разговорившись, я спрашивал его так; – я разглядывал при этом всех тех его со-поселенцев.
        - Я хочу быть свободным. – Извечно-тривиальный ответ для такого уровня человеческого существа, не правда ли? Рядом с ним, типичным англо-бомжом, столь же классически-выглядящим наряду с остальными здесь, я наблюдал ещё около двух, если не больше, десятков точно таких же, «желающих быть свободными» людей. – Грязные волосы, грязные слова и ужимки, грязные питейные бутылки и грязные картонные коробки. Большинство – молодые ещё ребята, лет около тридцати, со странными выражениями едко-сатирических лиц и диких глаз, вполне оправдывающих то расхожее представление, что основная масса «коробочников» в Лондоне – это исполненные психологических и наркотических проблем люди, нисколько не стесняющиеся при этом жить на пособие и всячески ещё пользоваться помощью государства. Мой же собеседник был мужчиной уже весьма пожившим и повидавшим, и, – к возрасту за 50, – всё (и даже то, как он складывал руки в своих беспальцевых перчатках) выдавало в нём человека осмысленного и бескомпромиссного существования. Именно поэтому я и продолжал беседу.
        - Ведь, ты можешь с лёгкостью иметь квартиру и жить на пособие, – говорил я, успев узнать от него, (и не усомниться! хотя, вообще, редко когда не сомневаюсь в словах) узнать, что он не пользуется никакой помощью и есть по себе самый истинный в Лондоне бомж.
        - Я из России, из страны, где очень много бомжей, из страны, в которой совсем не уважаются права человека; людей кидают, обманывают, оставляют без жилья, оставляют без прав на существование; с преступниками вообще не считаются. Но ты – ты живёшь в Англии, в самой демократичной и очень свободной стране, и ваше государство никогда не плюёт на людей, даже в последнем их положении, и ты легко можешь всего этого избежать или, если тебе безразлично уважение, жить также как он и по крайней мере, спать в комфорте, – я показал тогда на одного из «коробочников», кто хвалился о «двойной милостыне».
         - Но я не верю в государство, я не принимаю их подачек, – отвечал он.
         - Но почему?
         - Я хочу оставаться свободным.
         - Но что есть твоя свобода, Сократ? – Я так и назвал его тогда – Сократ.
         - Вот как это; – его взгляд на миг сделался удивительно человечески-прочувствованным и мудрым, - Если я пойду туда, к ним, и попрошу у них…, то я должен буду думать так, как этого хотят они. Думать в своей собственной, и не их голове. Думать так, как думают все. Эй, что есть ваша свобода?
            Некоторое время мы ещё философствовали с ним, а потом, оставив ему замечательный железный фунт стерлингов, этак, аж к его собственному изумлению, – ибо не принято в Лондоне подавать нищим столь много, – я покинул моего доброго собеседника. Однако, этот разговор надолго остался в моей памяти, и надолго остаётся памятным тот образ «свободнейшего и непостижимого мыслителя», и его рука в архи-типической беспальцевой перчатке, молча поднятая мне на прощанье. Тогда я не был ещё знаком ни с Джорджем Оруэллом, ни с синдромом его анти-утопического «1984», как и в западном глобализированном мире, так и в моей России…, – тогда я ещё нисколько не думал, что стану думать и вспоминать именно этот эпизод и именно в этаком его свете.
       …«Коробочный городок» бомжей и «самый свободный человек», - кто только не думает на подобную «первым последнюю» тему, и вот – ещё я, всё с тем же…
Но да простится мне…


                ( 20.09.2011 – Москва)