Вика

   Её звали Вика. У неё были огромные светло-карие, почти оранжевые глаза, которые озорно округлялись, когда владелице этих роскошных глаз хотелось поиграть, пробежаться по дивану, сбросив на пол пару пузатых диванных подушек. Она была обыкновенной персидской кошкой, вечно встрёпанная длинная шерсть которой точно соответствовала цвету глаз. Как и все «персы», Вика не имела выпуклой мордочки, а её плоское курносое «лицо» очень странно смотрелось в профиль. Отсутствие выдающихся вперёд челюстей, характерных для многих животных, создавало представление, что Вика вообще не в состоянии кого-либо укусить. Впрочем, более близкое знакомство с этим индивидом семейства кошачьих позволяло гостям быстро уяснить, что такое представление является ложным.
   Когда-то, около десяти лет назад, накануне восьмого марта я заехал на рынок, чтобы заглянуть в ряд, где торгуют разной живностью. Очень хотелось подарить супруге нечто милое, пушистое, диванное… Я прошёл уже почти весь ряд, как вдруг услышал отчаянный писк, доносившийся из меховой шапки, которую прижимала к груди изрядно замёрзшая женщина. Я заглянул в шапку. Небольшой пушистый оранжевый комочек таращил на меня круглые глаза и требовательно вопил, чтобы я забрал его с собой. Делать было нечего – я заплатил, не торгуясь, и сунул покупку за пазуху, наивно надеясь, что котёнок в тепле успокоится и притихнет. Шустрая продавщица даже успела всучить мне откатанную на ксероксе «родословную», из которой следовало что моя покупка является «девочкой» из старинного и знатного рода красных персов - «экстремалов». Я всегда скептически воспринимал подобного рода рекламные финты, но родословную все-таки довёз до дома.

   Хорошо, что в тот раз я не сам был за рулём, а ехал в машине друга! Этот рыжий чертёнок, отчаянно царапаясь маленькими, но достаточно острыми и цепкими коготками, не переставая истошно вопить, проворно вывернувшись из-под куртки, рвался куда-то в пространство. Пытаясь вернуть его на место, я с удручением ощущал, что двух рук для этого явно недостаточно. Уже через несколько минут мои руки сплошь были покрыты краснеющими царапинками, а в ушах звенело от пронзительного, как звук потревоженной автосигналки, писка.
   Спустя час, натянув на лицо вымученную улыбку, я торжественно, с плохо скрываемым облегчением преподнёс жене свой «презент». С наивной радостью благоверная поцеловала сначала подарок, затем меня. Надо ли говорить, что этой ночью мы нянчились со скандальной «персиянкой» больше, чем в своё время с нашим первенцем!

   Прошедшие с той поры годы убедительно свидетельствовали о том, что новый член семьи полностью сложен из наших разочарований и обманутых надежд. Уже через год, несмотря на немалый опыт в содержании домашних кисок, мы были вынуждены признать, что у нас растёт истинная стервоза, на исправление и перевоспитание которой нет ни малейшего шанса.
Эту персиянку до сих пор невозможно посадить на колени, взять на руки. За такие вольности неосторожные  гости уже не раз расплачивались серьёзными кровоточащими царапинами. Поэтому новым в нашей квартире людям уже в прихожей приходится спешно разъяснять правила техники безопасности в обращении с этим «домашним» животным, которое при этом, будучи крайне любопытным, провокационно крутилось под ногами гостей, нежно овевая их поднятым вверх пушистым хвостом.
   Нарушать кошачью неприкосновенность было дозволено лишь самой Вике. Только она сама могла улечься рядом со мной на диван, уложив свой остренький подбородок на мою руку и блаженно приподняв курносую физиономию. При этом она даже позволяла гладить себя, но лишь до того времени, пока ей самой это не надоедало. Тогда кончик пушистого рыжего хвоста начинал нервно дергаться из стороны в сторону, а нирвана, сопровождавшаяся томным урчанием, в считанные мгновения сменялась грозным ворчанием со всеми вытекающими из него звериными последствиями. В общем, Вика сформировалась как живое воплощение киплинговской кошки, гуляющей сама по себе… Ситуацию ещё более усугубляло наличие у моего друга такого же «перса» дымчато-голубого окраса, толстенного и настолько ленивого мужлана, что руки хозяев превращали его в пластилиновую игрушку, которой можно было придать любое положение.
   Невозможность свободно прикасаться к кошке, вычёсывать её выводила из себя мою жену. Длинная мягкая шерсть скатывалась и превращалась в толстый войлок, под которым вполне могли возникнуть опрелости кожи и другие неприятности. Единственным способом справиться с этим был наркоз. Ежегодно нашу стервозу навещал ветеринар, который отключал её инстинкт самосохранения уколом, брал в руки машинку для стрижки и за полчаса превращал пушистую красавицу в жалкое и убогое подобие пуделя с шикарной кисточкой на кончике хвоста. При этом небритым оставалось только плоское Викино лицо, украшенное аккуратно подстриженными бакенбардами.
   Своего ветеринара Вика ненавидела лютой ненавистью. Услышав, что я по телефону вызываю его, она начинала прятаться от гостей, которых обычно встречала у дверей. Когда в назначенное время пищал вызов домофона, Вика, ещё не видя, кто пришёл, забивалась в недоступный для меня угол кухни и верещала там дурным голосом, пока я извлекал её оттуда, вооружившись рукавицами и веником. Ненавидеть ветеринара у неё были и другие основания. Ежегодно на Вику нападали продиктованные природой естественные потребности к продолжению рода. Тогда она начинала петь странные песни и кататься у всех на виду по полу, демонстрируя свои похотливые желания. Не представляя себе, как можно закопать или утопить живых котят, мы вызывали кошкиного доктора, который одним уколом возвращал страдалицу в приличествующее аристократке уравновешенное полусонное состояние.
   Викин аппетит полностью соответствовал её вздорному характеру. Смолоду и напрочь проигнорировав всякие «вискасы», она позволяла попитать себя тёплой сырой морской рыбой, разумеется, тщательно вычищенной и порезанной на мелкие удобные кусочки. Причем, не факт, что привычная порция обязательно будет съедена. И уж конечно, не съеденная утром пища ни при каких условиях не могла быть употреблена вечером. Будучи действительно проголодавшейся, Вика могла откушать кусочек свежей сосиски с хозяйской ладони, но презрительно проигнорировать такой же кусочек, брошенный на пол.
   Нередко на Вику нападал неведомый каприз, при котором даже привычная рыба оставалась нетронутой, а наглый «голодный» вопль персиянки вынуждал меня снять с ноги тапку. Этот аргумент заставлял нахалку немедленно ретироваться в надёжное укрытие. Впрочем, сырому мясу и говяжьей печёнке Вика всегда оказывала благосклонное внимание, а запах горячего молока вызывал у неё такое зверское желание, что, не обращая внимания на присутствие хозяйки, она с воплем вытягивалась на задних лапах вверх по газовой плите, стремясь сдёрнуть когтями с конфорки дюралевый ковшик с молоком.

   Разумеется, у цивилизованной домашней кошки должно быть прилично обустроенное отхожее место. Наша Вика в этом смысле также судьбой не была обижена. Как представитель древней восточной культуры, она умела пользоваться означенными бытовыми удобствами. Но при этом, будучи, как я уже говорил, непоколебимой стервозой, Вика зачастую принципиально игнорировала их, тем самым демонстрируя нам свои социальные протесты по поводу и без повода. Проще говоря, она вполне могла оставить лужу или кучу в самых неподходящих для этого местах. При этом она, прекрасно понимая, что учинила пакость, пряталась в недосягаемые углы, а вытащенная за шиворот - верещала как недорезанная, пока я тыкал её наглой рыжей рожей в непотребную лужу.
   Крайне любопытная, кошка не могла равнодушно пройти мимо сумки, коробки, пластикового пакета, не проверив их содержимого. Если сумка оказывалась пустой, Вика превращала её в импровизированную одноразовую спальню, а вытащить её оттуда, прежде чем у неё самой возникнет желание выбраться, бывало отнюдь не просто. Такое же чувство испытывала она к любым тумбочкам и шкафам, подолгу царапая дверцы, пытаясь когтями подцепить их и проникнуть внутрь. Открывать внутриквартирные двери она научилась настолько быстро и ловко, что у меня невольно возникает недоумение: а почему она их за собой не закрывает? 
Особое пристрастие испытывала она к хрустящим обёрткам из-под живых цветов, подолгу жуя их и наслаждаясь хрустом плёнки на зубах.
   Постоянно выглядывая из квартиры на лестницу в приоткрытую дверь, она лишь один раз, в молодые годы, предприняла попытку уйти под тлетворное влияние улицы, в тёплые тёмные подвалы с разношерстными домашними и полуодичавшими соплеменниками. Вика прошлялась неведомо где три дня, наконец, была обнаружена во дворе и доставлена домой. К слову сказать, во время столь долгой прогулки персиянка вела себя достойно и честь соблюла, оставаясь и сегодня старой девой. Однажды, ещё в пору розовой юности насильно вывезенная на дачу и выпущенная на прекрасную зеленую лужайку, она вопила дурным голосом, распугивая всех соловьев на версту окрест, пока не спряталась в душном огуречном парнике, где и пролежала безвылазно под сочными зелёными листьями до самого отъезда.
К каждому из нас у Вики сложилось собственное, индивидуальное отношение. Чтобы кошка немедленно ретировалась, мне достаточно сказать ей: «Кыш!» Но этот же «кыш», выданный любым другим членом семьи, она оставляла без малейшего внимания. Персиянка никогда не проявляла никакой агрессии по отношению к детям, но всегда пресекала зловещим шипением попытки внука её погладить. Особое удовольствие доставляла ей садистская «охота» за голыми ногами моей взрослой дочери.

   За прожитые вместе с нами годы кошка прекрасно изучила наш образ жизни, бытовые привычки, весь алгоритм нашего домашнего бытия. Если поздно вечером я беру диванную подушку и отношу её в кресло, то Вика немедленно поднимается с сиденья дивана и запрыгивает на спинку. Она знает, что сейчас я буду расстилать постель, а спинка дивана – это единственное место, где ей можно расположиться, не уходя далеко, и переждать, пока ей не будет подготовлен удобный ночлег. Единственного спального места Вика не признавала и не признает до сих пор. За ночь она обойдёт всех спящих в квартире и свою колыбельную проурчит каждому. А утром в выходной, как только рассветёт, Вика непременно будет громко мяукать в коридоре,  не понимая, почему мы не встаём, если уже наступил новый день, а ей давно пора позавтракать. И мы поднимаемся, осознавая, что она хоть и стервоза, но всё-таки – член семьи. Член семьи настолько своеобразный и по-своему интересный, что долголетнее общение с ним породило этот рассказ.