Даже в холоде самых крутых перемен 2

«…-Что ты играешь? – спросила вдруг с тревогой дочь самаркандского вора.
- Самс! - громко позвал Сильвестр. Цветная капуста,видно, застряла у него в горле. – Нащупал что-нибудь?
- Что-то клевое, отец?  - заерзал на стуле Пружинкин.
Саблер пожал плечами, но тут перед ним появилась мясистая потная физиономия Буздыкина.
- А я знаю! – заорал он на все кафе. – Я знаю, что нащупал этот вшивый гений! Переоценка, Самсик, да? Переоценил, да? Недооценил, да? Ну, гад, давай, играй! Ну, Самсик, снимай штаны!»
/Василий Аксенов. «Ожог»/

…ОК, снимаю…  /Автор/







Часть II.
*   *   *   *

Сквозь шум релаксирующей толпы, реплики и смех пробивался незнакомый «блатняк», изредка перемежаемый чем-то боле-не-мене нормальным, вроде простого (фактически того же шансонного) рок-н-ролла или  акустики живых струн Александра Розенбаума. Иногда (что особенно радовало) звучали теплые песни советского кинематографа. 

Сей момент Казанин  ловил аккорды и психаделлический фон «Титаника» от Бутусова – «…он глядит на танцоров, забывших о том,… что каждый из них… ум-рет!». Он даже подпел мэтру уральского рока одними губами, уж очень соответствовали эти темы антуражу заведения. Или времени. Реально – куда этот «Титаник» плывет, если уже не заплыл…
По ходу -  обозревал кабацкий народ. Господи, вот оно, все непричесанное наше общество, «Псы с городских окраин». Срез, проекция, портрет – как угодно.  Пышнотелая баба, Лера, кажись, как там ее – шныряет от столика к столику,  ржет, обмахивается салфеткой. С кем она пришла, интересно? «Типо «солнцевские» заняли темный угол – базарят медленно, шевеля пальцами, лаская время от времени голдяные ошейники. Пьют размеренно, «интеллигентно». Две подружки-школьницы уже, похоже, дорасслаблялись окончательно, даже «проза и лед» чего-то там веселится, игриво зыркая по головам «прихожан». Ну, еще куча разновозрастного люда, кто-то входит, кто-то уходит. Абсолютно невменяемый мужичонка невдалече от стойки-прилавка – этот уже, видать, давно…  Грязный, расхристанный, харя – как будто «синий робот» катком проехался. «Тоже, небось… со-зерца-тель» - сквозь зубы припечатал себя Сергей – «как и я!». Новый глоток прервал идиотскую рефлексию, равно как напомнил «а где же Вовка-то…» Среди братков его что-то не наблюдалось.

Та-ак. Где он?!  Подойти поближе, может, не видно в темени.
Сергей встал, неожиданно покачнувшись – пойло втыкало не-по-детски -  прошелся в сторону коротко стриженных мОлодцев. В нарастающем напряжении притихли  разговоры за спаренным столом..

- Ребята – с противной робостью обратился он. Непослушный мотор пошел залавать пляску,.. - Вован Федулов…  К вам подходил… Где он, Федул?…
- ВолосА, ты чей? –  искоса прошипел один.
- Я? – глупо переспросил Серега, чувствуя, что пропадает от гадкого стопора перед этим контингентом, -  как так – чей? Я – сам по себе, вот с Вовкой при…
- Отошел на пять метров!  Чтоб рядом боле не вонять, пол?! – монотонно процедил парень, выложив на стол лапищи в перстнях, - Еще вопрос?
Свирепый, холодный взгляд – что-то  антиживое.  Как под наступающей волной ледяных бритв, Казанин попятился задом, налетев на столик активно общающихся как будто сослуживцев. Или бывших одноклассников, мужчин и женщин лет около тридцати.
- Блин, хиппи, выпивай хоть культурнее, что ль! – беззлобно, но от этого еще более унизительно проговорил парень из компании, легко отводя Серегу от стола за плечи

Унижение, страх за Федула, ненависть к себе, к бандитам, ко всей этой жизни  – с таким аккордом разрушительных эмоций он вернулся за свой столик. Напротив уже сидела незнакомая девица…
- Хай, анархия! – голосом с брутальной хрипотцой поприветствовала она, - не возражаешь? Я – Мара.
Перед тем, как представиться в ответ, он внимательно оглядел эту Мару. Жгуче-черная шевелюра странной формы,  выжженные грубой косметикой глазницы, как у трупаков в ужастиках, гирлянды безвкусной бижутерии – одна на одной, будто на елке. Полуобнаженные, чуть ли не до сосков, плоские груди. Между шеей и грудью – угри, оспины.  На редкость отталкивающе смотрится деваха!   На лице – скепсис, превосходство. Ухмылка, одним словом.  «Боже ш мой, кто же тебя трахает!» - истерически пронеслось в голове Казанина, но Мара, видно, нисколько не смутилась его нескрытых чувств. Даже, ято удивительно, как будто обрадовалась.   
- Не нравлюсь? Забей, я и не обязана всем нравиться. И не за тобой я здесь….
«Не за тобой» - как-то зловеще. Сереге совсем поплохело. Это уж слишком… слишком… Хотя вообще все, что с ним произошло – не еще ли более «слишком»?!
 Девка же вдруг расхохоталась «пьяной дурой».
- А-а-а!  Поверил?! Повё-ёлся, солнышко! Не дрейфь, не Она я. Хоть и не без некоего знания.  У меня тут стрела с поэтом одним. Лев Дождев – знаешь такого? Почистить его стоит, головку промыть… Ты же – тут случайно… Вернее, нет, ты то – нет. МЫ С ТОБОЙ тут случайно пересеклись. Совпадение, не боле. Хотя я все про тебя знаю!
- Какой еще… Лев… Дождев… Что ты знаешь, сука! – не скрывая опустошающего страха, завопил Серега.
- Споки, не бушуй, малыш, все свои! – гипнотической хрипотцой замурлыкала Мара, - Алена Бархинцева вчера мне позвонила, сообщила о предстоящем твоем визите….  Значит, так надо, не бойсь…  Все к лучшему.

…Ему показалось, что пол вырвался из под ног и тело повисло в глобальной пустоте. Уже не страх, не колотящееся сердце – а убийственная тоска ледяной  непознанности.  И - дико захотелось молиться, целовать иконы,  просить Бога о спасении, заключенном всего лишь в глотке информации. Куда ж это он влип? За что и зачем это.
Никогда не думал, что настолько трусливо вот возмечтает рухнуть в храме на колени, шептать молитвенные мантры час, два, три, СУТКИ – пока не простят его Вышние силы и не ответят всего-навсего на один вопрос – КАК все это произошло и в чем смысл этого виража линии жизни «сетевого автора» Сереги Казанина. Возомнившего себя…
 Боже-Боже! Аленка Бархинцева!! Дева-жизнь, РА-достная фантазия его, мечта, влюбленность, можно сказать, идеал побеждающей силы-красоты. Великолепная, как сама природа и Жизнь, девушка… Она… звонила этой жуткой Маре! Ладно бы просто, но… откуда она, Аленка, здесь, в этом вертепном его «щенячестве»!
Он уже было успокоился даже – ну, «отгрузили» в прошлое, хрен бы с ним, сам напросился. Но Алена – это ж не прошлое и не настоящее. Это ж… Параллельное!

- Молодой человек! – вывел  из мистического кошмара девичий нежный – именно нежный – голосок – можно вас попросить…
Возле столика стояла, смущенно улыбаясь, школьница с сигареткой наготове.
«Хоть бы зажигалку со стола спрятала, дуреха. Нельзя ж столь неосторожно… »  Эта абсолютно трезвая мысль вернула Сергея в реал (относительный, конечно, реал) бесповоротно. Даже мысли об Алене и Маре  перестали мести мозг.
- Ценкью! – прощебетала девчушка, присев в благодарности. Под тщательно выделанной парикмахером челкой бегали в смущенном замешательстве озорные глазки. Румянец выдавал «тайную скромницу», а подвижная мимика – веселушку-затейницу, жадную до приключений, с активной претензией к жизни.
 Не получив от мужчины «продолжения», она повернулась и заспешила к подруге, слегка повиливая очаровательной попкой под «мини».
Боже, какая милая!
Сладкая волна-возня трепетной влюбленности заколосила его ниву. Как бы с такой вот девчонкой поехать в леса, в дальние походы-путешествия, перезнакомить с друзьями. Видно же, по мордахе, по глазам видно – светлая, славная… Настоящая такая.  Бесстрашная, чувственная. Маленькая, правда, совсем. Четырнадцать, не боле – это и останавливало, это и тормозило вполне справедливо все порывы.

…Как раз заканчивалась звенящая умиротворением композиция Джо Дассена.  Последние аккорды и затихающий галльский грасс провожали юницу в сумрак ласкового спокойствия…
 
«Интересно, а какая она ТАМ, какой стала! Вот бы… вот бы… Ооооох!!»
 
И опять – качели. А если эта девочка погибла! Нет, хуже, а если стала серым менеджером какого-то-там «…инвеста». Черт!!! Нет. НЕТ! Надо хватать ее сейчас, через десять минут уже может быть поздно, мало ли что тут будет, в вертепе этом ?! Опасностью пропитан каждый микрон пространства…  Хрен с ним, с возрастом, блин! Ласкать, целовать в сладких телесных истомах. Показывать весь свой мир и любовь, царящую в нем, несмотря ни на что. Парой, РА-достной парой протиснуться сквозь дым  всего этого алко-беспредела, мимо этих чудовищных Мар и солнцевских ублюдков.  Вот она – настоящая, ее нельзя отдавать системе! Только он, только сейчас… 
- Не надейся!
Хриплая реплика Мары отвратительно прервала видеоряд пейзажей дикой природы, гостеприимных деревянных изб и лесничьих домиков, богом забытых полустанков в вечернем мареве равнодушных железных дорог, радушных лиц друзей по всей стране, умиляющихся и мягко завидующих Сереге, пожимающих лапку милой этой спутнице… 
- Не надейся. Алена в Питере, спешно скипнула….
  (А ведь даже выветрился мистический морок относительно своей «идеальной». Однако все это было, и есть, и происходит прямо сейчас…)

Вообще картинки видимого и фантазируемого чересчур резво застучали скворченком по темечку, включился тот самый «таинственный в ночи» из аксеновской прозы – победительный персонаж задумчивого времени суток, парящий над всевозможными судьбами. Короче,  участвующий в каждом веселом кадре калейдоскопа. Хотя по всем показателям ему больше «по размеру» был бы «американский друг Патрик Тандерджет», пришелец в пучину русского беспредела из иных миров. Удивленный, не успевший въехать в псевдореальность  странных для восприятия широт опасной страны.

Страны, где американца чуть не завалили в дурку, как он запросил… Ох, смех-то стиляжий… 
Политического убежища… «Я па-лю-бить этот страну… Я тут жить…»

- Девушка, милая, ой… Бога ради, простите… - рыжая Лера нависла над столиком, бесцеремонно придвинула пепельницу, затушив две трети сигареты, - молодой человек, разрешите с вами потанцевать, а? –  издевательски-смущенно закатила наглые глаза и отпрянула в сторону, как бы дав «паре» обсудить эту просьбу.
Динамик проливал инструментальные всплески сквозь ритм синтезатора. Что-то полузнакомое, похожее на блюз. А – да! Кузьмин…

- Иди-иди! – подбодрила Казанина Мара,  -  Она – прелесть, точно тебе говорю!
Тут вроде как даже у этой химеры проскользнуло что-то человеческое, живое в глазах, Серега успел слегка удивиться – что это она так решила, что «прелесть»?...  Хоть и не фанат он был танцев, тем боле в таких вот шалманах, все ж пошел.
…Кроме того -  загадка! Что это за грымза такая – Мара  эта. Вроде бы – все просто.  Крокодилица, маскирующая эпатажем имиджа и ментальными изысками неудачную физику.  «Эзотерик», ядрена-батона, сколько таких чучел загадочных перевидал за жизнь. Но… Бархинцева! Нет, совсем не проста эта девица, если не сказать большего.  И… девица ли вообще? «Она – прелесть!» Тоже ведь намек ему, несведущему. Пошел…

Тонкий аромат какого-то зорошего парфюма, плавные движения.  И что это его так отвратило при первом столкновении? В танце она куда изящнее, чем в жизни, так, что ль,  это характеризуется.  Ведет, доминирует, ну и туда ей – сама вызвалась.
- Возраст христа, сечешь?  ДожилА, блин. – женщина никла головой к плечу Сергея, - Тебе то сколько?
..А и правда, СКОЛЬКО?? Какой год-то на дворе?
- Я из Сибири, - продолжила она с теплом в голосе. Видать, инфа о возрасте партнера не особо ее волновала. Куда более интересен был тягучий ритм
«А за окном все так же стонут провода… И поезд мчит меня…»
Именно от ритма этого она и плыла, и терлась телом о Казанина,  закатывала гулливые глазища, поигрывала губками…
Парень оживился. Вынужденный танец даже слегка трезвил.
- Сибирь?! Клево! Я у вас бывал… только с краев как-то. Восток Урала, Алтай… Вообще мало, конечно, мало. Надо б закинуться этак…
- Ха! Не… Я – «центровая». Туруханск Красноярского края. Самое сердце!
- И вот сижу я… В туруханском кра-ае… Где при царе сидели в ссылке вы… Слышала такое... Ну, «Товарищ Сталин» песенку.
- Братишка, да насрать мне на твоего Сталина, Ленина, Ельцина! И ваще на все твои изыски. Заняться, что ль, нечем?! Подтяни меня, ну!
… Быдло. Лимитчица… Шлюха престарелая. А он то уж поплыл от одного упоминания Сибири. Чё только спьяну в голову не прибудет. Сибирячка, широкая душа, роднулечка. Черт, ну когда этот козлина допоет, «воспитание» не позволяет оттолкнуть эту ротожопу и… и… еще, что ль взять, к девчонкам подсесть.
Опять замелькала в искристом алкогольном бытие романтика. Сибирь… Он с этой маленькой, славной девчонкой, вдвоем, в свадебное путешествие. Ох, до чего ж давно душа измельчала! С каких это пор он вдруг предпочел приключения и опасности дальних дорог вот таким вот шалманным «опасностям».  Уж и не вспомнить, как жаждущее беспокойства и надрыва сердце вдруг возжелало подпитаться адреналином и драйвом вот так, среди плазменного абсцесса социума.
Еше капелька такой жизни - и потеряна  связующая нить с настоящим… Настоящим, воплощенном сию секунду в той школьнице. И им самим – «таинственным в ночи», выпорхнувшими из вертепа с отравленной водкой и шлюхами возраста «распятого». 
А что его держит-то? Что???... Теперь… 
//Может, это вообще шанс. Нет, даже не шанс… Необходимость прожить заново… Пространство вариантов сработало до мистического, то есть сверхсущественного уровня.
Да нет, не заслужил он ТАКОГО, смеются, что ли. Кто такой Сергей Казанин, за что его могут настолько наградить. Не-е-е-ет.//

Однако разговор надо поддерживать, а то барышня  целоваться вознамерилась.
От плотного прикосновения живота и груди с откровенно накачанными, прущими навзвод, сосками парня замутило в истоме, Сладострастье было усилено превосходно подобранными духами. Да это ж тот самый запах, что набрызгала его первая девочка в его первую «брачную ночь». Оооохххх! Сильными, уверенными лапами он грубо подтянул Леру к себе, чуть не приподнял это совсем уж нелегкое тело над полом… 
- Тихо-тихо-тихо… - вдруг та пошла на попятную.  С чего бы это?..
- Не люблю я этот город… - тупо перевел Серега разговор, чтоб не облажаться вконец, - и чё вы сюда едете. Хуже Москвы вообще  не знаю места.
- Я тоже – улыбнулась Лера, - гадский муравейник. Но тут ведь, у вас, и не Москва вовсе.
- Да-да, Мухосранск это, не иначе! – зло отпарировал Казанин.
- Это - Теплый Стан, дурила! Ты что, не местный, что ли?
- Местный…
- Ну и глупыш, значит, местный! – женщина даже отстранилась слегка. Вслед, правда, физиология взяла верх, вновь прижав жадное до кайфа тело к парню. Кузьмин никак не прекращался.
«…Дай этому песняру денег, пусть заткнется…» - вспомнилась цитата из какого-то боевика. А тут и денег-то, по сути, нет и «песняр» в динамике. (Во каламбур-то! В «Динамике»! Из «Динамика»…)  Все не так, как хочется, как мечтается.  Туманность псевдофрейдистских непоняток, пустая жизнь. Жжется. Жжется и прожигается, и уходит в тартар, во власть «нижней»,  пребывающей с каждым мгновением, «тундры». Еще чуточек и… все как обычно, короче, ничего нового.
Вообще,  вот бы проявить волю и отправиться восвояси из этого царствия иллюзий, из СВОЕЙ тундры. Этот кабак – он тоже в тебе, ты его открыл, нагнал, и теперь сам в нем колбасишься. Бред какой-то.
- Дава-ай…давай, студент, жми ее, - включился вдруг алкаш, похоже, проснувшись, - йэх-ха-ра-ша-жо-па! – трясущиеся ручищи потянулись к тылу Лериного торса, беломутные глаза выкатились в экстатическом порыве. Неверная нога рванула хилый столик. Скрежет, звон разбитой тары…
Что та-кое! Когда закорузлые пальцы люмпена вцепились в гладкую,
обтянутую попу женщины, Серега сорвался с цепи – все перевернулось и в сознании, и в помыслах и даже в отношениях.
Вспомнился унизительный диалог в темном углу шалмана,  пропавший Володька, милая девочка-школьница, продолжающий ныть о славной Сибири блюзмен, предавший подпольный советский рок-н-ролл, пролезший сквозь ненасытную дыру примадонны в гламурное ублюдство. 
И к девчоночке этой милой он не подойдет – еще пару глотков - и в хлам, только тогда, может, и докопается.  Замычит там что-то блевотное…  И бандюкам этим тоже не ответит, так и останется «ты чей, волосА…». И алканавт этот – это ж он, портрет его.  Созерцатель.  Какой там на хер «таинственный в ночи», Василий Палыч, все ваше творчество совсем не по душу придурка-якобы-анархиста-хиппи, мОгущего только песенки орать сутками да разговоры вести о прекраной деве-Жизни, любящей только Воина.
Щ-щас мы этому «портрету», самому себе, то есть, брату-созерцателю-извне… «За бОртом»…

«Какой отстой! Сука, боевик!» - дрожа от отвращения к своей персоне, Казанин с широкого размаха врезал пьянице в голову. Тот, нарисовав странную траекторию, переплетясь ногами, шмякнулся… Плохо сразу видно – то ли на стул свой, то ли на липкий пол. Доля секунды – мертвая пауза, затем одиночный девичий вскрик, спровоцировавший новое разрушительное движение. Сергей ухватил мужика за ворот, мгновенно затрещавший по прогнившим ниткам.
«Что я творю!! Зачем?! Нашел, кого…» - мысли неслись вразрез с действиями и с параллелью отношения к сущности. «Убью – пусть посадят. Хоть что-то сделаю. Похер уж, хорошее или плохое…
Себя, СЕБЯ!!! Это я, это я сам. Нет ему пощады…». Уже под ногами он разглядел обезумевшую, враз протрезвевшую ряху маргинала, чьи глаза униженно и беспомощно вопрошали «за что?»
- У-ууу-ыы… - хрипел алкаш пол безжалостными ногами студента, в голове которого неслось «Вой гобоев ГэБэ в саксофонах гестапо…». Парень явно нацелился идти до конца, крылатый дьявол вселился. Уже нет ни соображения, ни рефлексии, сознание со всеми ощущениями затменено уничтожающим действием невнятного мотива. Результат неважен – да здравствует процесс…

*   *   *   *
…Могучая пятерня пронзила клещами плечо и отшвырнула парня далеко в сторону от жертвы. Правым боком пребольно о какой-то стол или стул, или прилавок – в начавшейся свистопляске событий и картинок сознания уже не особо важно. Музыка оборвалась, как «песняру дали денег».  Затрещало оголенной опасностью и неминуемым завершением, чем-то неизбежного…
- Господа-дамы! Вечеринка окончена, руки-документы на столы, СИДЕТЬ!!!
Через секунду – оглушительная трель разбивающейся стеклотары. Это бармен неловко отшатнулся к стене с напитками Стук тяжелой обуви по доскам пола, стоны подвижных столиков. Мат, шлепки, мужские-женские вскрики и много-много народу в сжатом до взрывного предела пространстве.
Перед газами Казанина мелькают стволы АК, серые тени быстро перемещающихся людей. Улучив секунду, оглядеться окрест. От движения ментовской длани он приземлился аккурат за столик к малолеткам,  к нему тут же испуганно-доверчиво прижалась «стихи и пламень». За столиком Мары, гордо вскинув гневную физиономию, уже сидел… видимо, ранее упомянутый поэт Лев Дождев. Надменный, удивленно-возмушенный на «плебеев» взгляд, вот-вот кинет дуэльную перчатку. Готов выдасть нечто подобное «вы не имеете права…». Лера, смиренно-шалавистая, копошится в сумочке в поисках, видать, документов перед нависшим над ней стражем социальной нравственности.
-Ну, ты, руки-зда, кому грю!!! – железо табельного ствола тыкнуло парня под ребро в ответ на поворотное движение в сторону стойки-прилавка. Там стонал «гоги», которого, с заломленными руками, жестко обыскивали двое.
 Сергей превозмогал удушающую боль. О документах и последствиях еще не думалось.
- Девка, кшш! Ксиву гони, волосатый! – продолжал наступать «Калашников» на душу. Девчонка ахнула и вжалась в стену вместе со своим стульчиком. 
  - Серега! Казанин, елы-палы, ты что ль?! – раздался с другой стороны добродушный басок, - ну ты попал, ха-ха…
В поле зрения появился лучший школьный друг, второй Владимир ураганного «В»-класса, Булычев.  Первый раз этот человек предстал ему в рабочей своей форме, да в каком еще антураже!…

Сколько было с ним выпито, сколько переговорено о мире, политике, любви и свободе –  странная дружба двух таких разных людей, растянутая уже на тридцать с гаком лет… Ох, собственно, какое там тридцать… Сколько, черт возбми, СЕЙЧАС ЛЕТ!!!

Хороший парень, добродушный романтик со скромной судьбой. Прирожденный «дядя-Степа-милиционер», так и выбравший свой путь по неустойчивой эпохе…

// - Серень, ну опять у тебя милиционеры сволочами описаны – со вздохом говорил он как-то, когда Казанин принес «на консультацию» отрывок романа, - что сказать, ты прав, все так и есть.  Только наручники не блестящие… Сейчас их делают черными.
…С Булычевым всегда было тепло. И душевно. Это был чуть ли не единственный человек, доброе общение с которым не менялось на протяжении всех вех развития Сергея Казанина, всех его пережитЫх эпох и измерений.  Там - все менялось, взрывалось, рушилось, цвело и пахло каждый день по новому, Володька ж Булычев оставался постоянным и незыблемым. Славный, добрый и понимаюший малый…
- Серег, а что б тебе не написать… Ну… Что и в ментах тоже встречаются хорошие люди. Ну, такие, знаешь, что борятся, страдают. Болеют душой… Есть же такие! А то что пишут, снимают, А!... – он горестно взмахнул рукой, - Может, у тебя лучше выйдет! Попробовал бы, а! А я б проконсультирповал…
- Придет что-нибудь, Вов, принесу тебе… Придет, явно!//

- Гошан, тут чисто, это – мой! – Булычев отстранил сотрудника от стола Сергея со школьницами, - ребят, сидите тихо, не шевелитесь. Ну-ты-по-пал! Надо ж так… Эх, Серень-Серень, бедовая башка… - своей улыбкой он подбадривал и будто б впрок успокаивал, - Жутко дрянной шалман!...
- Федулов… Вован… Тут был. Не видел? – успел Серега спросить.
- У нас уже!.. – успокоил на ходу Булычев и ринулся на шум из «солнцевского» угла.

-  «Черок» чей, А??!- доносилось оттуда, - Руки заспин, на выхд, ля!
-  Мент, не подавись, смотри! Тише шуми, не дома!...
Хук, вскрик, серия шлепков по телу. Одиночный клацк пистолетного выстрела…
И - длинная песня автоматической смертельной какофонии, сопровождаемая металлической гарью, треском раненых стен, взрывным дребезжанием стеклотары на столах и полках. «Пули, как воробушки…»  Истошный женский визг со всех сторон.
 Веселый рок-н-ролл девяностых… 

*   *   *   *

…Кто б мог подумать, что новый, стилизованный под «бизнес-класс», офисный аппарат будет так выносить с утра мозг. Парадоксально, что именно мягкостью, вкрадчивостью своей трели. Проектировщики данной модели «Панасоника», ясен пень, не задумывались о покупателях-пользователях телефона. Кто ж предугадает, что такая навязчивая, монотонная мягкость и есть самая дисбалансирующая для истерзанной психики мелодия. Вот как сейчас…
Монотонные, двунотные трели не думают заглохнуть, как ни наваливай на голову подушку. Извне, из враждебного догола пространства рвется, требует взаимодействия унылое…
-  Лю-лю-лю-лю-лю-лю-лю-лю-лю…..
Молчание.
-  Лю-лю-лю-лю-лю-лю-лю-лю-лю…..
…Сергей, сшибая углы, в невменяемо гадком ощущении от жизни, ковыляет из «логова» на кухню. Что-то все не то. Квартира как пропиталась  гноем энтропии, как поросла экземой. Даже звук какой-то тянется, именно тянется, соперничая с назойливой телефонной трелью – гул ли, вой ли… Шумиха по-нарастающей. Шипение, перевоплощающееся в психаделлическую какофонию не пойми чего, как явление призрака в дешевом ужастике… 
-  Лю-лю-лю-лю-лю-лю-лю-лю-лю…..
…И за окном – пустота. Город-призрак. Ни припаркованных машин, ни людей, деревья неподвижны, как на полотнах маэстро Шилова… Пелевинская «Условная Река Абсолютной Любви»
- Ал-лЁ!!
- СерЁ-Ожа! – проникновенный, недобрый мужской голос, будто издалека всезнающе-издевательский, подавляющий, въедливый. От первого же слова могильный наждак заскреб по голодно-пустым органам, с отдачей в горло, сердце, мозг…  - Скажи, разве ты не замечаешь вокруг переходов, изменений, что-то ведь происходит и с тобой, и с миром, не видишь, а?!
- Д-да… З-замечччаййюю… - он чувствует, как в ногах захолодилась слабина, как зашевелился предательски пол. И от этого исходная, радикальная злость. – А что! Кто ты? С кем я говорю??!!
- Твой конец! – как ножом отрезали на другом конце провода. И – ха-ха-ха-ха-ха… - Затихает, растворяется в нарастающем гуле-грохоте поганого пространства. Уходит, тянет за…

*   *   *   *

/Продолжение следует/