Июль-3

ИЮЛЬ
(Продолжение)

В тот вечер зачитался допоздна
Я Тихоном Задонским.
О кончине
Вселенской жизни. О втором приходе
Спасителя. Какой тут, право, сон!
Я целый час с закрытыми глазами
Лежал, крутился, странно вспоминая
Из детства позабытый эпизод.
Тогда к нам в гости часто приходила
Жена отцова брата, тетя Аня.
За чай садилась с матерью,
но только
Посмотрит на меня, так сразу в слёзы.
– Ах, Ванечка мой, Ваня! Нынче был бы
Таким же милым мальчиком.
Но жизни
Не дал ему Господь... Как он просил
Игрушку у тебя... А ты, Бориска,
Ужасно был скупым тогда... С игрушкой
Ты убегал от нас... А сын мой плакал...
В те дни себя считал я самым умным.
«Ну, вот, – я думал, –
в сотый раз о прошлом!
Да был бы он живым, ему отдал бы
Я самую красивую игрушку
И глазом не моргнул бы.
А тогда
Я тоже был и маленьким, и глупым,
И что же всё об этом говорить?..» –

Так я лежал с закрытыми глазами,
Но сон не шёл, и я открыл глаза.
Каким-то необычным, странным светом,
Багровым, с фиолетовым оттенком,
Моя ночная келья наполнялась,
Как будто где-то там, за горизонтом,
Леса горели – с каждою минутой
Всё яростней и ярче.
Но откуда
Пожару взяться, если ни полслова
О нём в минувший день не сообщили
Ни теле- и ни радиоканалы,
Которые без жареного факта
Прожить не могут? –
Что-то здесь не так.

Я вышел на балкон, ища прохлады,
Но не было её. Ни днём, ни ночью
Её сегодня так и не случилось.
Ночная тишь лишь чуточку смягчила
Жару невыносимую.
Казалось,
Багровая заря от горизонта
Была причиной жгучей духоты.

И в это время жуткий зов трубы,
Железный, раздирающий, безмерный,
Пронзивший разом все концы Вселенной,
Все выси и глубины поднебесья,
Уж целиком горящего багрово, –
В минуты эти жуткий зов трубы
Раздался, всё собою подавляя,
И уши я ладонями зажал,
Но гром трубы был заглушить не в силах.

И вдруг заметил, как по тротуарам,
По улицам окрестным, по газонам,
Какой-то хаотичной серой массой,
Шли люди –
молчаливо, неуклюже,
Как будто только-только научились
Ногами двигать и махать руками.
И страшно было видеть, как покорно
Они к какой-то непонятной цели
Всё шли и шли, печально привыкая
К движению
сплошным людским потоком.

Ах, Боже мой! Куда же вы идёте?
Зачем молчите в шуме пешеходном?
Ну, обернись, засмейся кто-нибудь!
Но нет –
идут упорно и угрюмо.
И мне открылось страшное значенье
Людей, идущих в зареве багряном.
Ведь это же они идут туда –
На Суд Последний перед вечной жизнью
Иль перед смертью вечной – что кому...

Так вот как наступает срок последний.
Всё видишь, всё прекрасно понимаешь,
Да только ничего не можешь сделать,
Ни капли не дано переменить.
Еще вчера, под вечер, после службы,
Свои грехи хотел я исповедать,
Но много было к батюшке народу,
И исповедь я перенёс свою.
Куда? На день какой? –
Теперь уж поздно.
Теперь и церковь Божия закрыта.
И батюшка теперь уже, наверно,
Сам где-то в этом горестном потоке...

Ну, что же! – надо тоже собираться.
Взять записную книжку, авторучку,
Подаренную, с золотым пером.
А впрочем, что писать? кому? зачем?
Там в вечности всё будет по-другому...

И вот, не вспомнив о жене своей,
О матери в тот смутный миг не вспомнив
(Они  в соседней спальне, за стеной,
Пока ещё спокойно, мирно спали),
Я дверь открыл и вышел из подъезда,
И дом походкой спешной обогнул,
И к проходившим присоединился.

Теперь, когда я был уже средь них,
Заметил, что не все они молчали.
Два старика, ближайших от меня,
Вполголоса о чём-то говорили.
Один из них, который шёл неловко,
Рассказывал:
– ...и слышу над собой
Приятный, словно жизнь, блаженный голос:
«Вставай, раб Божий Фёдор, поднимайся,
Довольно в забытьи своём лежать.
Пришла необходимая минута
Воскреснуть, в тело прежнее облечься
И к стенам старым иерусалимским
Идти со всеми вместе...» –
Я поднялся,
Как маленьким когда-то поднимался,
Так радостно, светло и любопытно.
И тут увидел:
меж могил заросших,
Каким-то странным светом озарённых,
Идут неровно люди, направляясь
К невидимым, должно быть, воротам.
И я за ними вышел. Мимо церкви
С багровыми, как небо, куполами.
Потом забора мимо.
И попал
В поток, уже сгустившийся, принявший
Лишь одному ему понятный ход.

Я шёл по городу и удивлялся:
Какие понастроили домищи
Без нас потомки наши... Храмы, храмы...
Видать, они опять вернулись к Богу,
Не то что мы в безбожный красный век...

– А знаешь ли, – сказал ему товарищ
По необычно-дружному походу, –
Я в Бога-то, считай, до самой смерти
Не верил... Вот не верилось, и всё.
Считал, помру, в могилку закопают,
И там сгнию, не помня ничего.
Но вот, в сознаньи полном умирая,
Я видел, как крылатый легион,
Холодный, тёмный, беспредельно наглый,
Ко мне слетелся, словно поджидал,
Чтоб душу мою грешную зацапать.
Как на базаре гнусного воришку
Хватали раньше люди за грудки,
Так и меня, мою, вернее, душу,
Хватало племя дьявольское.
Но, –
Подобно молнии сверкучей, – ангел
Влетел в густую грозовую тучу
И голосом уверенным и смелым
Нападки чернокрылых прекратил:
– Он будет мой. Он нищему бродяге
Отдал все деньги. И на хлеб себе
Забыл оставить. И за простоту
Ему такую всё простил Господь... –
А я, признаться, ни о чём не думал,
Случайно как-то взял да и отдал...
Потом он нёс меня светлейшим небом,
Бескрайними просторами.
И тут я
Уже не мог не верить новой жизни;
Раз я живу, пусть призрачно, духовно,
То, стало быть, и жизнь другая есть...

Я подошёл к ним молча.
– Кто ты, старче?
Воскресший вновь или ещё живущий? –
Спросил второй, уверенней шагавший. –
Да что я, право, – видно, что покуда
Ты по земле ходить не позабыл.
Но ничего. Захочешь, с нами вместе
Иди... Всё будет, у кого спросить...
А то мы, знаешь, крепко поотстали... –

И я пошёл, став третьим. Ну, куда же
У нас без этой цифры на Руси!..

Как Бога я тогда благодарил,
Что спутников себе так просто встретил!
Без них бы я настолько исстрадался
За все мои бессчётные грехи,
Что, видимо, пришлось бы мне воскреснуть,
На полдороге сгинув где-нибудь.
Мне тут же после нашего знакомства
Припомнилось, как взял я телеграмму,
Которую чуть свет принёс рассыльный,
Невыспавшийся, пьяный и небритый,
И процедил с издёвкой: «Собирайся!»
Наклеенные ленточки гласили,
Что мама умерла.
Сначала ток,
Мгновенный, электрический, обрушил
Всю силу на меня.
Но тут же мысли,
Чуть радостные даже, ободрили
Мою вконец испуганную душу:
«Ну что же делать! Вот теперь и ладно.
Отмучилась родная, отстрадалась.
Теперь найдёт покой...»
И эта радость,
Восставшая нежданно из глубин,
Душевных, тёмных, много бед позднее
Мне принесла.
И как же можно было
Подумать так о матери... Безумец!..

(Продолжение следует)