На Ветлуге

 (Рассказ из цикла "Санькино лето) 


Поплавок дрогнул, нырнул раз, другой… Санька напрягся, обеими руками вцепился в прочное бамбуковое удилище, готовый в любое мгновение рвануть его вверх с рогульки. Больше поплавок не нырял, он просто исчез в мелкой ряби на воде, а гибкий конец удилища следом за поплавком пригнулся к воде. Санька потянул удилище, но поднять его с ходу не смог. Рыба не собиралась расставаться с родной стихией. Она упорно дёргалась где-то там, в четырёхметровой глубине, стараясь использовать силу течения, чтобы освободиться от крючка либо оборвать леску. Если бы Санька был поздоровее, то он, наверное, уже потерял бы эту добычу. Но его силёнок как раз хватало для того, чтобы держать рыбу в напряжении, изматывать её, не давая оборвать леску.
   Долго ли это продолжалось – Санька сказать не мог. Минуту, две..? Саньке показалось - вечность. Но рывки и метания рыбы в глубине становились всё слабее, всё реже. Удилище в руках Саньки стало подниматься всё выше и выше и, наконец, на поверхности воды показалась толстая спина, а затем и серебряный бок солидного язя. Язь, повернувшись, вновь ушёл в глубину, утянув в воду всю леску. И вновь Санька, уперев комель удилища в живот, стал тянуть его вверх.
   Так повторилось ещё два раза. Наконец язь обессилел окончательно; он едва шевелил плавниками на поверхности воды, не пытаясь вновь уйти в глубину. Санька волоком, отбросив удилище, за леску подтащил его к берегу, туда, где в воде лежал подсачек. Придерживая одной рукой леску, Санька другой рукой подхватил подсачек. Убедившись, что он не промахнулся, что язь полностью подхвачен обручем подсачка, Санька бросил леску и обеими руками поднял подсак. Язь тяжело переваливался с боку на бок и открывал рот, вытягивая губы.
   Через пару минут всё было кончено. Язь, опущенный в садок, вновь оказался в воде, удочка со свежим червяком на крючке лежала на рогульке, отражаясь в воде и поджидая очередную добычу, а Санька, присев на корточки, отмывал с рук рыбью слизь.
Сегодня ему везло. Он взглянул на соседний мыс, метрах в двадцати вниз по течению. Там безучастно сидел над своими удочками его друг Лёнька. За последние полчаса он уже дважды поменял червей, но «обрыбиться» так и не сумел, хотя поклёвки у него были. Санька видел, как Лёнька дёргал удочки, стараясь подсечь добычу. Санька не злорадствовал, он искренне сочувствовал другу, несмотря на то, что Лёнька первым выбрал себе место для ловли.
 
   Из года в год река подмывала крутой обрывистый берег, но спрессованные веками пласты глины размывались неравномерно. Внизу, под обрывом ещё оставались мощные, выступающие порой на пять-шесть метров, уступы. Вешние бурные воды смыли с них лёгкую почву, но летом пласты сухой монолитной глины по прочности мало уступали асфальту. Эти мысы давно облюбовали местные рыбаки. Друзья ещё шли крутым высоким берегом Ветлуги, когда Лёнька объявил, что он сядет ловить на «том же месте». Ловить вдвоём на одном уступе было тесно, и Санька ушёл на соседний мыс.
   Днем, ещё не дойдя до крутояра, где друзья намеревались рыбачить и ночевать, они остановились на большой пустынной отмели, где всегда ставили перемёт. Удастся ли поймать на удочки – неизвестно. Но перемёт ещё никогда не оставлял их без улова. Растянув на песке вдоль кромки воды вверх по течению пятидесятиметровый шнур с короткими поводками, рыбаки принялись собирать и насаживать на крючки всё, что только попадется из живности - лягушат, кузнечиков, моллюсков из двустворчатых раковин, которых нарезали кусочками… Наконец, четыре десятка крючков были оснащены, один конец перемёта надежно привязан к колышку, а второй – к увесистому подшипнику в качестве груза. Но забросить в воду такую снасть не под силу даже взрослому, не то что пацанам.
     - В прошлый раз я плавал, сегодня твоя очередь! – объявил Лёнька. Санька вздохнул. Всё правильно, спорить нечего. Санька разделся, взял в руку подшипник и шагнул в воду. Он прошёл около двадцати метров, пока подошедшая глубина не заставила его плыть. Его сносило вниз по течению, а он что было сил загребал одной рукой к противоположному берегу, держа в другой подшипник и натягивая по поверхности воды шнур. Наконец, шнур вытянулся поперёк течения, Лёнька с берега закричал: «Бросай!». Санька отпустил подшипник и налегке поплыл к своему берегу. Дело было сделано, а улов, пусть и небольшой, гарантирован. Ночью к отмели выйдет кормиться крупная рыба, которая найдёт и лягушат, и кузнечиков.
   Погода была прекрасная, вечер ещё и не начинался, а впереди у друзей была  ночь у костра, незатейливая уха, всплески рыбы на отмелях противоположного берега и яркая круглая луна. Под вечер они поднялись на обрыв. Там по всему берегу валялось немало старых брёвен, оставшихся с тех времен, когда по реке сплавляли лес. Скатив несколько брёвен вместе на ровную площадку, они зажгли большой длинный костёр. К ночи костер прогорит, а тогда, разметав по сторонам вениками из свежих веток оставшуюся золу, на горячем кострище можно будет спать как на печке, застелив его предварительно ветками или лапником.

   Ночью Санька почти не спал, хотя спальное место было как на заказ – тёплое и мягкое. Кроме лапника, друзья раздобыли и сенца на подстилку, растрепав одну из стоявших неподалеку копен сена. Над головой сияли крупные яркие звёзды, луна оранжевым пятаком выползла из-за леса, комары зудели со всех сторон, сдерживаемые защитной мазью. Санька ещё не знал, что такое романтика. Просто он любил такие ночи на берегу, любил Ветлугу и рыбалку. Этой страсти он уже отдал половину своей жизни. Он помнил, как его, шестилетнего, отец впервые взял с удочкой на Ветлугу, как ему в лицо прилетела и жутко перепугала резко выдернутая отцом из воды холодная мокрая густёрка.
   Дважды за лето Санька ходил на рыбалку с дедом. Впрочем, настоящей рыбалкой это мероприятие Санька не считал. Просто они ходили за рыбой, как ходят за грибами или ягодами, за берёзовыми вениками для бани. Накануне рыбалки дед проходил по деревне, чтобы узнать, кто из мужиков, когда и где именно ловил рыбу. Это было важно, иначе сходить можно было впустую. Определившись с участком ловли, дед снаряжал себе в помощь двух сыновей и Саньку. Вся улица видела, как дедова команда шествовала к реке, неся берестяной пестерь, трехрядную сеть-мерёжку и два длинных ботала – гладко выструганных длинных шеста с металлическими конусами-воронками на толстых концах. Приведя свою артель на намеченный участок лесной речки, дед указывал, где ставить сеть. Санька перетягивал сетью небольшую, в несколько метров шириной, речонку, в то время как его дядьки с боталами уходили далеко вверх по течению и начинали оттуда ударами ботал по воде гнать рыбу. Воронки на концах ботал производили такой шум, поднимали такие пузыри воздуха, что всё живое немедленно бросалось вниз по течению в поставленную Санькой сеть. Выбрав за несколько заходов из речки ведра три ельцов, плотвы, окуней и щурят, полностью нагрузив пестерь, бригада уходила домой.
   Нет, такая рыбалка Саньке не нравилась. Не было в ней того азарта, который заставлял бешено колотиться сердце, от которого руки тряслись и не могли нацепить на крючок вёрткого червяка. Не было того чувства гордости за каждую пойманную рыбу. И пусть его уловы были гораздо более скромными и не измерялись ни пестерями, ни ведрами, но это были ЕГО уловы!

   Проснулся Санька, когда поднявшееся солнце посветило ему в лицо. Сбросив с себя покрывшийся росой плащ и зябко поёжившись, он присел к костру, где у Лёньки уже разогревался котелок с вечерним чаем из смородинного листа. Согревшись чаем с мёдом, друзья спустились к реке.
   За ночь на одну из оставленных Санькой в воде пары удочек зацепился здоровенный горбатый окунь. До утра он умудрился так перепутать лески обеих удочек, что Санька потратил немало времени, пока сумел их разобрать. Лёнька вытащил какую-то неведомую рыбу с длинными грудными плавниками и острым брюхом. Позднее Санька узнал, что это была чехонь.
   Утро принесло каждому лишь по несколько некрупных подлещиков, и через пару часов, смотав удочки и собрав рюкзаки, рыболовы пустились в обратный путь. На отмели они подошли к колышку, к которому был привязан перемёт.
     - Ты вчера плавал, тебе и тянуть! – вздохнул Лёнька.
   И опять это было справедливо. Вытягивание перемёта было наградой за труд, за нежелательное купание. Санька с трепетом взялся за шнур и осторожно, медленно потянул его на себя. Он выбрал около метра шнура, пока не ощутил, словно удар током по нервам, первый рывок. Есть! Лёнька в нетерпении прыгал вокруг него:
     - Ну, что? Ну, не молчи!
   Санька замер, чуткими пальцами едва перебирая по сантиметрам натянутый шнур:
     - Есть, и кажется, не одна!
На том конце шнура действительно происходила какая-то возня. Но первую рыбу, небольшого подъязка, друзья увидели, когда две трети перемёта были уже на берегу. Лёнька проворно отцепил подъязка, отбросил его на песок подальше от воды, а Санька продолжал тянуть, всем телом и всеми нервами ощущая живое сопротивление. Следующим был позарившийся на лягушонка килограммовый красавец-голавль с красными плавниками, окаймлёнными чёрным кантом. Лёнька не сразу сумел извлечь из его мясистой, крепкой как резина, губы острый крючок. За голавлём последовал вполне приличный язь, затем – ещё пара голавлей. На последнем крючке сидела полуметровая остроносая стерлядка, рыба экзотическая, но не такая уж и редкая с тех пор, как на реке прекратили молевой сплав древесины.
Перемёт собран, улов с перемёта по-честному, справедливо поделён на две равные кучки. Санька достал из коробка две спички:
     - Кому с головой, тот и выбирает.
   Лёнька вытянул короткую, обломленную спичку. Санька сложил в рюкзак рыбу, выбрав кучку со стерлядкой.
   Через пару часов, немного подремав в тряском и шумном вагончике узкоколейки, рыболовы были дома. Разобрав рюкзак, Санька сложил рыбу в тазик. Улов со стерлядкой наверху смотрелся очень даже внушительно. Бабушка похвалила:
     - Молодец! Уха из стерляди будет – пальчики оближешь!
   Дед взглянул на рыбу и хмыкнул. Санька не понял, что это означало – насмешку или одобрение. А дед ударился в воспоминания:
     - Вот, помню, в молодости, мы с парнями вечерком возьмём бредешок – да по отмелям!  Так мы и брали только вот этаких стерлядей да судаков. А щук с густерой – через сеть кидали!
   Санька попытался представить себе деда в молодости, этакого залихватского парня в картузе и старинной рубахе-косоворотке, который по пояс в воде тащит бредень, презрительно разгоняя косяки надоедливой густеры… Представил – и рассмеялся. А дед подозрительно покосился на внука: « Что, не веришь?»