Валик

     Валька занимался лёгкой атлетикой, я – футболом. Первую жертву этому чуду я принёс ещё до того, как стал в него играть. Двор у нас был неровный и играть можно было во всё что угодно, кроме футбола (ну представьте себе игру в футбол на косогоре). Я-то в свои тогдашние пять лет не представлял, что это такое, а старшие ребята поговаривали, с сожалением посматривая на поляну, на которой произрастала картошка наших соседей. И так мне захотелось поиграть в эту замечательную, по словам ребят, игру, что с Наташкой из нашего двора (она ещё младше была, а на кой чёрт она со мной увязалась – не знаю) среди бела дня, пробравшись за сараями, с тыла, по-пластунски заползли на этот огород и начали вырывать кусты, освобождая от них место для игры. Добравшись до половины, мы были замечены бдительными соседями, схвачены и подвергнуты порке. Через день не стало и второй половины огорода. Не знаю, может хозяева решили пойти нам навстречу, может кто из ребятни продолжил начатое дело, но остаток лета мы провели на этой Маракане. И все последующие лета: с утра до глубокой ночи, с перерывом на перекус. Я заходил домой, растягивался у порога (сил не было снять обувь) и клянчил: «Ма-а-а, дай хлеба с маслом». Ма выносила мне хлеба с маслом, посыпанным сахарным песком, я его уминал и бежал обратно, потому что надо было забивать, забивать, забивать… А для чего ещё жить-то?
     Из трёх домов мы собирали команду и играли на турнире «Кожаный мяч». На шахте была неплохая футбольная команда, лучшая в Кизеле, и на её базе формировалась сборная, которая играла на первенство области. Но это было летом, а зимой, чтобы держать себя в форме, я тренировался. Один. Утром до уроков бегал кроссы. Когда мне попалась книжка «Физическая подготовка футболистов», я стал ходить на стадион и делать беговую работу, рекомендованную ею. Всю зиму на занесённой снегом беговой дорожке была тропинка – моя. В девятом классе я уже играл за сборную.
     А за школу я выступал везде: лыжи, баскетбол, лёгкая атлетика. В десятом классе я выиграл городской кросс. Оп! – почесал репу тренер лучших кизеловских легкоатлетов. А зимой первенство города проходило в 11-й школе. И я там бежал уже 60 метров (в коридоре школы). В финале мы бежали с Валей Мафенбаером – тем и славен он был в городе, что быстро бегал. Это был первый случай, когда мы оказались вместе.
     В итоге изменил я любви детства с королевой. И, поступив на факультет физвоспитания, я уже с не меньшим удовольствием выправлял свой корявый бег, бегая по одной линии, наматывая километры бегом с высоким подниманием бедра, многочисленными прыжками. «Стопы ставь на одну линию», - слышал я в кошмарных снах голос Людмилы Ивановны. И через год получил, наконец, лестный от неё отзыв: «Ну вот, Шурик, теперь ты стал немного походить на человека».
     Я на год постарше и через год на факультет поступил Мафа. Стали мы вместе тренироваться, а ещё, к тому же жили в одном общежитии. Валик был из спортсменов, позволяющих себе выпить. А если выпить – то обязательно повыступать. Валику нравилась одна песня, но слов он не знал, зато припев пел с удовольствием. «Лай-ла!». «Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла -ла» разучивать ему было лень, и он начинал сначала: «Лай-ла!», - с этой песней он всегда возвращался из ресторана. А ещё был у нас прыгун в высоту Саша Лыхин, тот из таких же. И вот было у них соревнование-не соревнование, но подначить друг друга они любили. Придёт Валик поддатый, а Лыхин уже тут как тут: «Маф, выступать будешь?» - «Буду!». Лыхин орёт: «Народ, выходи! Мафа выступать будет!» Народ выползает из комнат, бросив хлеб ради зрелищ. «А можешь на карачках зайти в учебную комнату и погавкать?», - подзуживает Лыха. «Могу», - твёрдо говорит Валик, встаёт на карачки, Лыха открывает дверь в учебную комнату, Валя входит…
     Когда навеселе приходил Лыхин, рядом оказывался Мафа: «Лыха, а можешь ногой выключатель выключить?»…
     Так получалось, что сразу через год тренировок мы у Людмилы Ивановны начинали быстро бежать. Не явились исключением Валик и Зиннур (тот ещё кадр, достойный отдельного описания). Разбежавшись, а потому и напобеждавшись, как-то они решили, что учёба – дело второстепенное, а если что - к ним, героям беговой дорожки, снизойдут и выручат-помогут. Тут-то прокол и приключился: отчислили с треском обоих со второго курса. Мальчишей тут же прибрал к себе спортивный клуб «Молот». Дали им общежитие, устроили на завод, в армию. Все тебе условия – тренируйся: везде числились, кроме спортивного зала: тут надо было пахать. А Лыха, закончив институт (мы с ним однокурсники), пошёл той же дорожкой: в «Молот». И вот, значит, «призвали» и его в армию. И так получилось, что некоторое время все они были служивые. Вальке с Зиннуром оставалось до дембеля три месяца. А порядки всё-таки со спортсменами были строгие, всё ведь на грани фола: никаких «залётов» нигде и никуда, особенно в милицию. И вот как-то Лыха, «уставший», прилёг в сквере у оперного театра отдохнуть. И уснул. Просыпается от чрезмерного участия в его судьбе наряда милиции. Лыха вскакивает и бросается в бега, но натыкается на дерево на его головушку выросшее (потом он показывал нам это место – засохло дерево, и свою голову: хоть бы хны). Повязали бедолагу, разбираться начали: солдат. Сдали на гауптвахту. Васильев (начальник по физической подготовке ПВО округа, который и держал «конюшню») взвыл, приказал всем освобождённым явиться и проходить службу на общих основаниях. И проторчал Валик три месяца в тайге, защищая воздушное пространство родины.
     Зиннурка как-то быстро восстановился и закончил, а вот Вальку восстанавливать ни в какую не хотели: шлейф выступлений тянулся за ним, вызывая ужас у нашего тогдашнего декана: «Это тот самый Мафенбаер? Не-не-не-не!». Пришлось выходить на ректора, мило попросившего декана восстановить хорошего человека Валентина Николаевича Мафенбаера. А я уже работал на факультете и Валик оказался моим студентом-заочником. Вот такие пироги выпекает иногда судьба.
     Валику к тому времени дали комнату в коммуналке дома в двух шагах от института. И братия сокурсников, оторвавшись от семей на время сессии, оседала у него. Прихожу как-то на занятие, по плану – зачёт 3000м. Это вам не петушки сосать – бежать надо. Подходит Валик: «Саша, зачёт вчера сдали - отметили, давай не будем сегодня «трёшку» бежать? А?». Смотрю: на самом деле братва плохонькая, не то, что бежать – пешком еле-еле передвигаются, пот пробивает: то ли от волнения, то ли с похмелья. Строю, командую Валику идти на трибуну и играть со вторым моим преподавателем в шахматы (оба любители). Остальных строю на старте и с громами и молниями запускаю. О! Зрелище для садиста! Но недолго радовали они меня своим видом передвижения: сходить начали после первого круга, после трёх дорожка опустела.
Грозный я усаживаю их на трибуну и начинаю разгромную речь:
  - Какого чёрта! Вы же на факультете вчера начали кучковаться, вы уже там задумывали нарушение режима! И втихую слиняли. Это по-дружески, Валя? Ты поросячий хвостик или друг мне?
  - Друг, - буркнул Валик.
  - Плохо не то, что вы пили. Плохо, что меня не пригласили! Завтра опять «трюльник» сдавать будем?
  - Мы учтём Ваши замечания, Александр Михайлович, в дальнейшей работе.
Замечания были учтены, выводы были сделаны правильные и дальнейший процесс взаимообучения у нас проходил без эксцессов.
     Как-то я первый раз съездил в велосипедный поход. Мне это жутко понравилось и я выложил друзьям все мои впечатления. Уши они развесили, челюсти поопускали, слюнки пустили и попросили на следующий год взять их с собой. Даже Валик, ненавистник всякой продолжительной и монотонной работы, попросился.
     Я снизошёл и мы отправились вчетвером. Доехали до Ленинграда, собрали велосипеды и поехали гулеванить по городу. Потом рассекали по Петергофу. Я назначил себя Командором и строго выполнял свои функции: командовал. Когда ехать, куда ехать, с какой скоростью ехать – всё на мне. А Валик мне сразу не понравился: педали крутит абы как, всё ему надо куда-нибудь заехать, что-нибудь съесть, попить, поотдыхать без спроса. И когда очередной раз он остановился, купил мороженку и уселся на обочине в предвкушении её зарубать, я сделал ему выговор. О! видимо, я ему тоже не понравился. Он вскочил, запустил в меня этой мороженкой и как заорёт: «Мы что, отдыхать поехали или гонки устраивать? Смотри, красотища-то какая! Разуй глаза, любуйся на тихом ходу! Не-е-ет, лишь бы километровые столбики считать: вот красота для тебя, вот природа!». Вскочил на своего Орлика и с частотой швейной машинки «Зингер» пустился давить на педали. Еле догнали. Пристроились и тихо едем. Не дай бог, обернётся, рассердится и поубивает всех под горячую руку. Но спринтеры в обиходе чем хороши: быстро взрываются и быстро остывают. Через полчаса всё уже было тихо, я сложил с себя диктаторские полномочия – демократия, совет да любовь.
  - Всё-таки день рождения у Тишки, давай отпразднуем, - предложил Валик, - тридцадчик, юбилей почти.
  - Почему «почти»? – возмутился я, - юбилей и есть.
  - Юбилей – это когда пятьдесят, шестьдесят.
  - Я настаиваю на статусе «юбилей».
  - Да хрен с тобой, пусть будет юбилей, вино покупай!
     От Петергофа можно было сразу повернуть на Кингисепп с прицелом на Таллин, но я уговорил народец заехать в Ломоносов, осмотреть и эту достопримечательность. «Да, получится крючок небольшой, зато будем ехать берегом моря: купаться, загорать. Юбилей на берегу моря, представляете…», - я аж глаза закатил, представляя. Ребята тоже закатили, представили и согласились. Но представлениям не суждено было сбыться. Не доезжая до Соснового Бора - пограничная зона, нас завернули назад и, проехав сто километров, на электричке мы вернулись назад.
  - А ему и говорят: «Это город Ленин-град»…
  - Мда… Ломоносов, блин. (Так до конца поездки меня и погоняли).
  - Сто километров коту под хвост.
  - Зато размялись… организм вработаться должен! Вон поле колосится, на нём и заночуем.
     Серёга с Валеркой отрубились, пригубив винца, а мы полночи с Валиком не давали спать окрестностям Ленинграда: «Лай-ла!», - неслось в небо: чёрное, звёздное, сразу ставшее родным и близким. Сидели во ржи, или в овсе - неважно (присматриваться некогда было), и орали. Нет: громко, но всё-таки пели. От души. Что было куплено для четверых, нашло прибежище в наших двух ненасытных организмах. Это был лучший день рождения в моей жизни.
     Три дня нас заливал дождь, мы всё время спорили по пустякам, никто ни с кем ни в чём не хотел соглашаться (отсутствие единоначалия – смерть для похода). У Серёжки оказались родственники неподалёку и он решил дёрнуть к ним, Валерка срочно засобирался домой.
  - А я всё равно дальше поеду, - упёрся я.
  - Я тебя не брошу, - сказал стонота с разбитым коленом (свалился с велосипеда после юбилея), расцарапанным боком и разодранным локтём.
     Валик закончил институт и начал работать в школе напротив моего дома. Проработал он в ней шесть лет, в течение которых он развёлся с женой-филологом (ушла к другому, зараза, вместе с сыном). Валя страдал, а вокруг него увивался сонм гурий, большинство из которых прямо заявляли, что хотят от него родить. Я дико завидовал: «Я хочу стать отцом всех детей на земле…» - посвятил я ему тогда стих, представляя же, конечно, себя на его месте. Валик выбрал татарочку Фаину и родил с ней двух ребятишек. И вот, как случалось «окно» в расписании, Валя плёлся ко мне: «Тихонов, завари чаю, и дай газетку, я немного полежу, нет нигде мне покоя». Пока я заваривал, газетка падала ему на лицо и он под нею тихо почивал.
     Как-то у нас поменяли в туалете стояк, ну труба такая, проходящая через все этажи. Трубу поменяли, а дырка осталась. А у нижних соседей запах в квартире такой, что если на секунду их дверь открыть, то несколько часов в подъезде у людей нутро выворачивает. А тут - круглосуточный доступ! Больше сорока секунд в туалете находиться было невозможно (запас воздуха в лёгких) – как в омут нырял. На избавление от малой нужды воздуха хватало, а вот от большой уже нет. Ходил я в ЦУМ - там тогда туалеты были лучшими в городе.
     В очередной раз Валик пришёл, сходил в туалет: «Что у вас запах-то такой в туалете?».
  - Да от соседей тянет.
  - Да дырку-то заделай!
  - Цемента нет, песок нужен.
  - Иди на любую стройку да возьми! А песок – в песочнице у вас.
     Понял, видимо, Валик, что разговор никчёмный и на следующий день приволок ведро цемента и песок. А сам хорошо выпивши – день учителя, по-моему был.
А Маф такой: ему хочется выполнять то, что он обещал. И когда на следующий день он пришёл и спросил: «Я тебе вчера цемент приносил?». Я смекнул, что он не помнит ни того, что было, и тем более ни того, чего не было. Я ему и говорю: «Валя, ты не только принёс цемент, но сказал, что сегодня придёшь и заделаешь эту дыру». - «Я так сказал?» - «Ты так и сказал», - подтвердил я. Валик снимает костюм, оставаясь в белой рубашечке при галстуке, с отчаяньем обречённого вздыхает и скрывается в туалете. Вылез он оттуда в серой рубашке, с красной рожей, обильно омываемой ручьями пота. А не фиг пить накануне работы!
     Через шесть лет я рассказал ему эту историю в истинном свете. «Я всегда знал, что ты, Тихонов, - скотина», - добродушно сказал Валентин Николаевич, отправляя очередную рюмашку по назначению.
     Доставала его не столько школа, сколько эта комната в коммуналке. Но тут хорошие наши знакомые, организовали какую-то фирму, приобрели загородную базу и предложили Валику ею управлять. Валя согласился и получил за это квартиру и машину, чтобы работа спорилась.
     Валик пошёл в гору.
     Мы редко бываем друг у друга на днях рождения, даже забываем про них. Праздник устраиваем тогда, когда нам хочется, а не тогда, когда положено. Можем не видеться месяцами и даже не созваниваться. Но, что я заметил: когда мне нужна помощь, Валька звонит. Вот как чувствует!
     Утром 11 июля я проснулся телефонного звонка ради: отказать я ему не мог – очень уж он настойчиво звонил.
  - Александр Михайлович, Вы нас ждёте?
  - Кого вас и по какому случаю?
  - У Вас сегодня день рождения и Вы весь наш курс на выпускном вечере на него пригласили!
  - Пригласил, так приходите.
  - Ко скольки?
  - Ко семи!
  - Мда, - думаю, - в какой это момент разум вырубил контроль и выпорхнула душа: искренняя, добрая и широкая? Надо же! Ни много ни мало – весь курс. Молоде-е-ец…
Я нашёл кошелёк, пересчитал наличность, перевёл её в сосиски: получилось - две. «Курс, конечно, весь не придёт, но человек-то десять минимум припрётся», - начал прикидывать я. «Маловатенько будет», - уже на сосиски перекинулась мысль.
Ванна приняла моё бренное тело, вытолкнув положенное количество килограммов воды на пол. «Да и хрен с ними, вонять не будут», по-доброму подумал я о соседях. По выходу из оной я оделся во всё белое, сел в кресло и стал ждать. Когда в голове нет ни одной мысли, время как-то не чувствуется, даже ощущение такое, что его совсем нет. Вот пенёк – торчит себе и торчит: что ему чувствовать-то, пеньку? Да?
Звонок.
  - Да.
  - Александр Михайлович?
  - Да, Валентин Николаевич.
  - Как настроение?
  - Да хреновенькое.
  - А что такое?
  - День рождения у меня.
  - Дак радоваться надо! Чего тебе, дураку, не хватает?
  - Да всего ничего мне для счастья не хватает: ящика водки, ящика пива, да закуски к ним.
  - Мечтать не вредно.
  - То-то и оно.
     И опять пеньком сижу, вне пространства и времени.
Звонок в дверь. Открываю – Валик: «Пошли», - предлагает. – «Пошли», - соглашаюсь. Спускаемся вниз к машине, хозяин открывает багажник: ящик водки, ящик пива, свёртки, кулёчки…
  - Неси.
  - Спина болит.
  - Вот, блин, купи! привези! да ещё и занеси! И сожру тогда сам всё.
  - Нет, Валя, это лишнее.
     Хватает ящик, а я рядышком, со свёрточком. Ещё ходка и мы за столом: «Помнишь, как в Петергофе в твой день рождения я в тебя мороженым бросался?».
  - Как молоды мы были, как молоды мы были, - ору я.
  - Лай-ла, - подхватывает Валик.
  - Прощай, на всех вокзалах поезда, уходят в дальние края-а!
  - Лай-ла!

     Гости, прикончив содержимое ящиков, кулёчков с пакетиками, развели Валика «на слабо».
  - А что, Валентин Николаевич, слабо ещё ящик пива взять?
  - Не слабо! На – беги!
     Выдела.
     Как-то один мой, как я считал, Друг попросил у меня некоторую, немалую для меня, сумму денег в долг. «Первого сентября отдам», - говорит. Но первого сентября он предложил мне продлить расчёт уже до нового года. Денежки ещё были и я согласился. «Перехвачу, если что», - успокоил я себя, что и случилось: занимал на пропитание, обещая вернуть к новому же году. Но накануне Нового Года Друг заявил:
  - Михалыч, я тебе не могу деньги сейчас отдать.
  - Почему, - спрашиваю.
  - Долгов много, отдаю всем.
  - Тогда второй вопрос: почему ты другим отдаёшь, а мне – нет?
  - Ты же друг!
  - Подожди, подожди, а друг в твоём представлении – это кто?
  - Друг – это тот, на котором можно ездить.
  - О-па! Тогда, друг, ты мне вовсе и не Друг, и чтобы послезавтра, - слушай внимательно! – чтобы послезавтра мои деньги были у меня. Иди и впредь больше ко мне с такими просьбами не обращайся: поищи другие спины, которые можно оседлать и кататься.
     Хм… представление о Друге у меня совершенно другое. В моём представлении Друг – это человек, которому, наоборот, помочь хочется, не докучать его своим пребыванием подле него - даже жалеть его за это. А он терпит твою привязанность: интересно ему с тобой, дураком, возиться. И не угождает, а и в лоб дать, и подзатыльник выписать может, если заповеди Божии нарушаешь. И если ни вины, ни обиды по этому поводу обе стороны не испытывают – вот это друзья. А в долг – «три рубля до получки».
     Как-то на приёмных экзаменах я встречаю Валькиного сына Саньку.
  - Ты чего тут? – спрашиваю.
  - Чё-чё: экзамены сдаю, к вам на факультет поступаю.
  - А я почему не знаю?
  - Не знаю.
     А я вот знаю: знает Валька, что юлить, выпрашивая что-либо, мне жутко не нравится.
     Бережёт.