Сон в руку

   - Сень, ты что?! – перепуганная жена трясла его, сидя рядом на постели. Семён рывком поднялся, сел, потёр ладонями седые лохмы и виски. Семён не сразу ответил благоверной, помолчал, будто вспоминал свой сон. Хотя… что тут было вспоминать, если этот дурацкий сон стоял в глазах настолько явно, что казался только что пережитой реальностью.
     - Понимаешь, - осторожно начал он, - еду я с болота, везу мешок клюквы. Большой такой мешок, картофельный. Он у меня сзади на багажнике приторочен был. А на выезде из леса останавливают меня двое в форме, один – в милицейской, другой – в форме лесоохраны. Лица я не помню, расплывчаты были… Короче, спрашивают у меня путёвку на сбор клюквы. Я им, мол, вы что, мужики, охренели совсем, какая ещё путёвка? А мент отвечает, что болото теперь купили коммерсанты, бесплатной ягоды здесь больше не будет, а раз путёвки у тебя нет, то твой мешок мы забираем, а на тебя протокол пишем. Ну, я и озверел, послал их обоих далеко и надолго, отвязал мешок, развязал горловину да как махнул вроссыпь всю клюкву в пыль! Они, сволочи, орут, мент за кобуру хватается, а я топчу сапогами ягоду в пыли, топчу, топчу. Зато протокол на меня составить не успели – ты разбудила!
     - Теперь понятно, кого ты так крыл, а то уж я, грешным делом, подумала – не меня ли во сне поминаешь? – съязвила супруга.
     - Ну, ты скажешь! – Семён взглянул на часы. - Шесть, пора вставать, поеду.
     - Путёвку купишь или как? – ещё раз съехидничала «половина», снова уткнувшись головой в подушку.
     - Спи, коза! – проворчал Семён и поднялся.

   Мотоцикл натужно урчал, пробиваясь по песчаным россыпям накатанной по бесконечному сосновому бору дороги. Вот уже около десятка километров вокруг его были только сосны, сосны… Ни кустарников, ни травы – только белый ягель с редкими вкраплениями зелёных островков толокнянки и светлый, почти такой же белый, мелкий как пыль, песок. На каждом из поворотов старенький «Восход» отбрасывал в сторону заднее колесо, пытаясь лечь набок и уложить в мягкое песчаное ложе дороги седока. Семён хорошо знал норовистый характер своего железного коня, вовремя помогая то одной, то другой ногой сохранить равновесие.
   Наконец мотоцикл преодолел очередной небольшой подъём, и Семён с удовлетворением свернул с дороги к ближайшей сосне. Он достиг цели – перед ним в низине расстилалось болото, по краю обрамлённое золотыми берёзками и ярко рдеющими осинами. Семён привалил мотоцикл к стволу сосны, размотал завернутую в кусок мешковины цепь и, продев её под раму мотоцикла, замкнул охватившую ствол цепь небольшим навесным замком.
Семён знал, что никто из окрестных жителей не тронет в лесу оставленную без присмотра технику, но за заезжих городских, появляющихся иногда в этой глухомани с ружьями, водкой и орущими на километры магнитофонами, поручиться было нельзя. Эти если и не украдут, так просто напакостить могут. В позапрошлом году здесь же у его «Восхода» какая-то сволочь сорвала шланг бензоподачи, разрезала его пополам и положила обе половинки на бензобак. Ведь знал, гад, что никто запасной шланг с собой не возит! Тогда Семён с полкилометра толкал мотоцикл по песку, пока его не догнали мужики из соседнего села на бортовом «ГАЗ-66». Дружно забросили мотоцикл в кузов, довезли до дому…
   Уже лет двадцать каждую осень он приезжал сюда, на это болото, за клюквой. За это время он сменил не один мотоцикл. Вот и этот уже состарился, но ещё бодрится, рычит, желая доказать, что он ещё не настолько дряхл. Семен поймал себя на мысли, что они с мотоциклом – одного поля ягоды. Он и сам уже старится, но так же бодрится, не желая это признавать. Но, увы, ему уже за шестьдесят…
   Гораздо ближе к дому было другое клюквенное болото, меньше по площади. Местный народец, не слишком изощряясь в выборе названий, называл его просто – «Малое». Ещё в конце августа там начиналось паломничество, а бродить между истоптанными кочками Семён терпеть не мог. Потому и ехал он подальше, на Большое болото, куда без транспорта не добраться, а без компаса вглубь болота лучше не заходить – неизвестно, выйдешь ли, и когда. Большое болото тянулось километров на тридцать. Оно не было совершенно ровным, открытым и чистым, имело небольшие возвышенности – островки, покрытые чахлым лесом, отчего можно было совершенно потерять настоящий берег. Но и сюда наведывалось немало людей, поэтому Семён, не соблазняясь первой же ягодой возле края, каждый раз уходил вглубь болота, визуально выбирая ориентиры, определяя по компасу азимут, чтобы потом точно вернуться обратно. Кто собирал клюкву, тот знает, что достаточно пару раз обойти, наклонившись вниз, одну кочку, чтобы потом беспомощно вертеть головой – откуда же я пришёл, куда возвращаться?!
   Семён проходил километр-другой, полагаясь на своё умение ориентироваться в моховых равнинах, где оставляли свои следы только лоси. Его не прельщали густые россыпи красных ягод на больших плоских, как плиты, кочках, поросших плотным, мелким красным мхом. Хоть горстями сгребай эту клюкву, но мелковата она, да и частью подгнившая. Семён собирал ягоду не на кочках, а прямо из зелёного мохового ковра, зорко высматривая в нём крупные, штучные ягодины. Размером почти с вишню, эта клюква имела разную форму – приплюснутую либо, напротив, вытянутую; она не была настолько красна - даже сейчас, в конце сентября, эта ягода была с белым бочком. Зато прибывала такая ягода в капроновом пятилитровом ведерке – набирушке очень скоро. Семён давно для себя установил своеобразный норматив: если за полтора часа ведёрко не набрал – ищи другое место.

   Наскоро перехватив бутербродом с чаем из термоса, Семён заторопился на болото. Он вновь надел на спину объёмистый, ведра на три берестяной пестерь с широкими мягкими ремнями, положив в него пакет с бутербродами и пластиковую бутылку с водой, развернул и подвязал к брючному ремню длинные мягкие голенища сапог-«болотников», взял ведёрко и взглянул на висящий, как крест на груди, компас.
   Как он и ожидал, здесь до него уже потопталось немало людей, поэтому Семён сразу пошёл вглубь, где следов становилось всё меньше и меньше. По ходу он подхватывал из мха то одну крупную ягоду, то другую, оценивал, пока не пришёл к выводу, что в этом году ягода ничуть не хуже, чем в прошлом.
За пару часов Семён наковырял во мху около восьми литров отборной ягоды. Он высыпал её в пестерь, носить который теперь на спине необходимости уже не было. Клюква была везде, под ногами, поэтому Семён выбрал кочку повыше с одиноко стоящей на ней высохшей сосенкой, привязал к ней для ориентира собственный носовой платок и оставил на кочке пестерь. Время от времени он осматривался, искал глазами свой «маяк» и вновь склонялся в пружинящий и чавкающий под ногами мох. Набрав очередное ведёрко, Семён шёл к своей сосенке, пересыпал ягоды, взваливал потяжелевший пестерь на плечо и переходил чуть дальше, где перед ним расстилался ещё никем не затоптанный ковёр.

   Перевалило далеко за полдень, когда Семён, высыпав последнее ведёрко в пестерь,  завязал крышку-клапан и с трудом взвалил увесистую ношу на плечи. Обратный путь был гораздо тяжелее, ноги тонули. Верный компас, как всегда, выручил, и Семён, не плутая, точно вышел на место захода в болото. Наконец, мокрый от пота, он взобрался на высокий пологий взгорок к мотоциклу, снял с плеч пестерь, свернул высокие голенища сапог и устало сел под сосной.
  Покончив с остатками бутербродов и чая, он снял цепь с замком, завернул, чтобы не гремели, в мешковину и положил в пустую набирушку вместе с термосом. Ведёрко он надёжно привязал бечёвкой к багажнику и вновь надел на плечи широкие, удобные ремни тяжёлого пестеря.
   Надёжный, проверенный мотоцикл завёлся с «пол-пинка». Обратная дорога к дому, несмотря на груз за спиной,  была, как и полагается, гораздо короче. Семён удовлетворенно размышлял, что, оставив себе с женой несколько литров ягоды, остальную он переправит в город дочке. В прошлом году в её НИИ по сто рублей за литр клюква шла нарасхват. Если нынче дочь этот сбор успеет быстро продать, можно и ещё разок съездить… Выехав из леса, Семён не обнаружил ни ментов, ни лесников. Вспомнил свой сон, улыбнулся: «Приснится же такое!»
 
   Дома его встретила расстроенная, с покрасневшими глазами, жена. Не говоря ни слова, она выложила перед ним почтовый конверт с казённым штампом. Семён достал из конверта вчетверо сложенный лист, развернул… «Постановление… незаконная рыбная ловля… на рыбопромысловом участке… тысяча рублей.»
   Он вспомнил, как недели две назад ездил на реку с ночёвкой. Забросил донки, мок ночью под дождиком, вспоминая, каких налимов лавливал здесь когда-то с отцом. Но в ту ночь ничего, кроме ершей, не попадалось. А поутру подкатила рыбоохрана, потребовала путёвку. Уж так разозлился тогда Семён, когда узнал, что река его любимая с прошлого года стала рыбопромысловым участком какой-то неведомой фирмы «Удача». Ведь всю жизнь он здесь бесплатно рыбачил! Послал Семён этих холуев, как полагается – по-русски, но в протоколе расписался без опаски, ведь рыбы-то он не поймал, а значит, и урону от него рыбным запасам не было. Ерши не в счёт, это не рыба! А тут вот оно как повернулось…
     - Продавай теперь свою клюкву, плати штраф! – жена в сердцах грохнула на стол сковороду с жареной картошкой. Семён достал из холодильника початую бутылку водки, налил себе полновесный стограммовый лафитник, махнул его одним глотком и захрустел солёным огурцом.
     - А сон-то – в руку был! А, мать? – и он почти весело посмотрел на жену.