На паперти

               


     Храм стоит высоко на холме, упираясь куполами в небо. Он виден отовсюду - величественно красивый и строгий одновременно.  Каждый день идут  к собору люди, поднимаясь к нему пологой асфальтовой дорожкой или по лестницам. Останавливаются у входа в храм, поднимают глаза к его кружевным крестам на куполах и затем только входят  под своды, где звучат голоса, возносящие славу Господу, где мерцают свечи и позолота икон, где строги и прекрасны лики святых, взирающие на прихожан с кротостью и  смирением.

     Каждый день к  ступеням храма приходят трое детей – девочка и два мальчика постарше. Приходят они в одно и то же время, как на работу, ставят на одну из ступеней баночку из-под маргарина, какого теперь полным-полно в наших магазинах, бросают для порядка на дно несколько мелких монет. Приходят на ступени и другие: совсем ещё не старая тетка  с костылём, замотанная по глаза в красный шерстяной платок, всегда одетая в коричневое пальто без пуговиц, подвязанное сиреневым шарфом; старушка с морщинистым лицом, дед в шапке-ушанке…

     По праздникам народа на ступенях гораздо больше, но каждый знает свое место и свою роль. Старик садится на самом верху в скорбной позе русского мыслителя. Глаза его никуда не глядят; он, кажется, и не замечает падающих в его кружку мелких монет. Старушка устраивается на несколько ступеней ниже, крестится перед каждым проходящим. Если бросают деньги, она речитативом пропевает: «Спаси и сохрани тебя Господи» или «Дай Бог здоровья тебе и твоим  детям». Тётка с костылём стоит посередине, опершись на каменные перила, протягивая к людям коричневую ладонь. Деньги ей подают редко, но она всё равно говорит проходящим: «Спаси и сохрани, спаси и сохрани…» Дети по очереди подбегают к дающим и тоненькими голосами просят:»Помогите… помогите…»

     Почти во все времена года обитатели ступеней одеты одинаково. Только старушка  в дождь поверх одежды надевает прозрачно-синий клеёнчатый плащ, который очень нравится детям. Старший из них одет в маленький, не по росту, школьный пиджачок советского покроя; на среднем – вечный вязаный свитер, рукава которого тянутся по мере того, как вырастает хозяин; на девочке – давнопрошедшая красная болоньевая курточка с верхней и нижней пуговицей. Синяя вязаная шапочка сползает на глаза, и её все время приходится поправлять, как и нитяные колготки, собирающиеся на коленях в гармошку.

     Сидеть на ступенях скучно, и если никто не идет, дети находят себе какое-нибудь занятие. Летом, например, можно собирать липовый цвет. Средний седлает каменные перила, наклоняет ветви липы и аккуратно выбирает маленькие зеленовато-жёлтые цветки с двумя продолговатыми листиками по бокам. Можно считать красные или зеленые машины, мчащиеся вдоль трамвайной линии: у кого больше, и кричать : «Моя! Моя!» можно в сырую погоду поймать слепня, залетевшего сдуру сюда с реки, воткнуть ему в рыхлую попку травинку и смотреть, как он тянет за собой нежданный-негаданный груз.

     Девочка играет с голубями. Их  много. Стайками собираются они и здесь, внизу, и чуть выше, на круглой площадке перед собором. Иногда приходит дедушка с хлебом, и голубей собирается видимо-невидимо. Они вытягивают шеи, высматривая чёрно-оранжевыми бусинками глаз, куда упала крошка побольше; толкаются, хлопают крыльями и поют голубиную песню. Голоса у них круглые, мягкие; звуки короткие и бархатные. Когда дедушки нет, девочка тихонько крадётся за птицами, наблюдая, как они переставляют тёмно-розовые лапки и вытягивают шею в такт каждому шагу. Девочка идёт тихо-тихо, сгибается почти вполовину, подбирается совсем близко и неожиданно хлопает звонко в ладоши. Птицы вспархивают, перелетают на другое место, и всё повторяется: голуби идут, девочка крадется…

     Иногда братья разрешают девочке ненадолго зайти в храм. Позолота икон и лепных украшений, высокие своды, из-под которых льётся свет, вызывают восторг. Девочка смотрит на иконы, свечи, старушек в белых платках, священников в золотых ризах, разглядывает молящихся. Особенно ей нравится одна бабушка, которая каждый день даёт копеечку, поднимаясь к храму. Бабушка стоит коленями на газете и каждый раз, когда издалека, словно с неба, доносится густой голос, поющий: «Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй…», она стукается лбом в газетку, крестится, снова стукается и снова крестится…
     Девочка ждёт, когда откроются золотые ворота, и  там, в сиянии, увидит она людей в светлых одеждах. К одному из них подносят длинную-предлинную свечу и поют толстыми голосами непонятные слова. Этим голосам вторят другие – потоньше. Но за чудесами следить некогда, и девочка, истово крестясь и кланяясь иконам, как это делают старушки, уходит из храма и вновь устраивается на нижних ступенях. Она высматривает людей с просветленными после молитвы лицами, подбегает к ним и, не протягивая руки, просит: «Помогите…» Кто-то смотрит в её некрасивое личико и что-то подает, кто-то не смотрит и не подает…

     Каждый вечер, когда уходят с верхних ступеней и старик, и тётка с костылем, и старушка, у которой есть синий плащ, дети отправляются домой.
      Идти совсем недалеко, и по дороге можно заглянуть в киоск, на котором написано: «Беляши, голубцы, сосиски и другие кондитерские изделия». За стеклом слева стоит  разноцветный лимонад, бутылки и банки с пивом, всякая-разная водка. Справа красуются конфеты. На коробках – девушки в шляпках и без шляп, цветы и шампанское, вишни и бокалы, гусляр Садко, сладко поющий в морской пучине. Внутри киоска сидит черный носатый дядька. Нужно расплющить носы о стекло витрины и подождать, когда  продавец выскочит и заорёт: «Пошли вон, паразиты!» А вот теперь главное – броситься стремглав от киоска; отбежав подальше, можно оборачиваться на ходу и показывать дядьке язык или грозить кулаком.
По дороге братья подталкивают девочку в спину и говорят: «Не путайся под ногами», на что она неизменно отвечает: «Сами вы путаетесь», и продолжает своё. Средний пребольно тычет в шею кулаком: « Сказали: не путайся!» Девочка сопит, и, волоча ноги, продолжает путь молча.

     Улочка, по которой идут дети, ползёт вверх, извиваясь, и упирается, наконец, в зелёный овраг, возле которого стоит покосившийся домишко в одно окно. Старший открывает калитку: «Мамка, мы пришли!» - «Пришли, да и ладно»,- доносится из угла двора, где мамка моет в корыте бутылки. Она соскребает ногтями наклейки и сортирует дневную добычу: отдельно светлые и тёмные бутылки из-под пива, отдельно – из-под водки…

     Мать – одна из тех багроволицых спившихся русских женщин, которых называют «синявками вокзальными». На вокзале она никогда не работала, хотя в жизни видала всякое. Какой-то мощный инстинкт заставляет её идти в этот кособокий дом, что-то мыть и убирать, добывать хлеб и картошку и ворчать на детей: «Ну как не лопнут, ненасытные!» Иногда она берёт младшую на руки и начинает хриплым испитым голосом петь, покачивая её на коленях: «А я дочечку люблю, а я Настеньку люблю». В её  песне всего две строчки и никакой музыки, но в такие минуты лицо мадонны-алкоголички светлеет. Она смотрит куда-то далеко за калитку и поёт свою бесконечную песню. Настя больше любит засыпать на коленях у матери, чем на кровати.
     Ложиться сразу в постель девочка не любит потому, что за оторвавшимися обоями живут тараканы. Они шелестят и высовывают наружу тонкие рыжие усы, и девочке становится страшно: старшему, Саньке, таракан залез как-то в ухо. Санька орал и плакал, топал ногами, пока бабка (она тогда еще жива была) не вызвала скорую.

     Ужинать все садятся, когда приходит Вовка – дядька, который раньше был бомжом. Мать его пожалела, и теперь он живёт у них. Вовка работает на рынке. Он толкает перед собой тяжёлую тележку, подвозя торговцам ящики с помидорами, яблоками, огурцами, и кричит: «Па-би-ри-гись! Па- би-ри- гись!» Люди уворачиваются, и среди толпы Вовка пробивает дорогу к нужному прилавку. Денег дают мало, но зато он каждый день приносит домой «чего-нибудь пожрательного»: едят то, что приносит Вовка, хлеб и вечную картошку в мундире. Мать достаёт бутылку водки, наливает, как воду, по полному стакану. Пьют они с Вовкой не морщась, быстро-быстро засовывая в рот хлеб или картошку. После еды одни и те же разговоры: «Сволочи-паразиты-погубили-Россию», «А я в девках-то такая красивая была», «Дом у меня был хороший, пока зверьки не пожгли…» Детям верится с трудом, что у Вовки раньше был свой дом в два этажа. Мальчишки смеются, когда он, подпив, говорит, обращаясь к среднему: «У меня, брат Минька, в саду таки персики росли – с твою голову». Иногда во сне Вовка орёт и плачет, и зовет какую-то Любушку, и проклинает каких-то сволочей. Дети вскакивают и слышат, как мать хриплым голосом утешает его: «Чё орешь, дурак, видишь, дети проснулись…»

     Бывает, что мать начинает хвастаться своими детьми и говорит, что старший, Санька, у неё академик. Она подмигивает Вовке: «Видать, отец шибко умный был…» Санька и впрямь самый сообразительный из троих. Он и считает, и пишет, и читает. У него есть книжка о животных, растениях, разных странах. Санька любит рассказывать Насте о том, что прочитал.
О среднем мать говорит, что он в неё пошел: «Упертый, зараза!» Упертый Минька молчун и хитрец. Он вечно чем-то занят, без дела никогда не сидит: то мастерит что-то из щепочек, то запруду в овраге строит, то откармливает тараканов сахаром, на который капнул зелёнки. Тараканы печально сидят в поллитровой стеклянной банке, сахар едят, но не зеленеют.

     Настю мать любит и жалеет больше всех. «И в кого она у меня некрасивая такая?- сокрушается мать.- Я в девках, знаешь, какая красивая была…» Настя слушает и тихонечко возится с куклой. Пучеглазую эту блондинку в линялом платье принес Минька и сказал, что на улице нашёл. Миньке никто не поверил, потому что он недавно украл «тамагунчика» у соседского мальчишки. Дети с криком рвали его друг у друга из рук, нажимали на все кнопки, и «тамагунчик» сдох. Похоронили его за дощатой покосившейся уборной и могилу обложили белыми камешками.

     Настя любит свою куклу. Она укладывает её спать и говорит: «Спи, давай. А не будешь спать – завтра жрать не дам». Кукла засыпает, и Настя начинает думать о том, что она наворует бутылок у матери и купит себе красивое платье, такое, как у девочки, которую она видела недавно. Девочка эта, важная и толстая, показалась Насте красавицей: капроновый бант больше головы, блестящие белые колготки, красные лакированные туфельки с чёрными пряжками и платье – в оборочку, с юбкой -«кружиночкой». Девочка специально вертелась, чтобы юбка широко разлеталась во все стороны, поправляла кружевной воротник и презрительно смотрела на маленькую попрошайку, пока мать рылась в кошельке, отыскивая монетку помельче.

     По вечерам дети слушают, как говорит мать, разливая водку по стаканам; слушают, как поддакивает ей Вовка; как оба начинают хихикать, уронив сивые головы на руки; слушают, как шуршат за обоями тараканы или стучит в стекло дождь.


      Наступит утро - и пойдут они на ступени, поставят банку из-под маргарина, бросят в неё для порядка несколько мелких монет, будут ждать проходящих мимо, чтобы привычными голосами просить: «Помогите, помогите…»

      Настя улучит минутку, когда братья не заметят, что бежит она вверх по ступеням, смешно задирая тонкие, как у козлёнка, ножки. Она зайдет под своды храма, где пахнет ладаном и воском, где лики святых чисты и торжественны, где голоса небесные поют Господу славу. Подойдет она к святой Богородице, как подходят бабушки в белых платках, и скажет: «Мать  Пресвятая богородица, помоги Саньке стать академиком и скажи Миньке, чтобы не трескал больно по шее, сделай так, чтобы мамка с Вовкой не пили водку и таракан не залез мне в ухо…» Много что еще скажет Настя, и услышит ее Богородица, всколыхнется пламя свечей и лампад, осветит лик пречистой Девы, и покатится по темной щеке ее золотая слеза…  И будут звучать под высокими сводами голоса поющих, и будут вторить они сердцу и душе.
     Спаси и сохрани, Господи, детей России!
                Июль 1997 г.
                Смоленск.