Сом

        В голодном сорок третьем колхозники всё чаще и чаще стали говорить о соме, якобы живущем в Терсе. Кротов не верил в его существование.  Сказки. Бабьи сплетни! Изголодались с ребятишками, вот и выдумывают. Ну, где это видано, чтобы в Терсе — небольшой речке, ну пусть местами и  глубокой, но чтобы сом величиной с целую лошадь?! Таких сомов в широченной Волге и то, наверное, нет. А тут — Терса.

        Накануне сева бабы ввалились в правление шумной толпой, галдя, и перебивая друг друга, стали требовать у Кротова, чтобы раздобыл взрывчатки подорвать сома в районе Колена — самого глубокого места у дубравы, где река меняла русло, плавно изгибаясь гладким женским коленом.
    
        Больше всех разорялась худосочная и плоскогрудая  жердина* Нюрка, размахивала руками перед толстым посеченным осколками носом Кротова, обещала, что выдерет жиденькие, как её похлёбка, волосёнки из вытертой на чужих подушках лысины, если не выдаст харчей. Нюрка может выдрать. Ей отступать некуда — дома голодные дети.             

        Кротов, дергаясь правым глазом и всей контуженной приземистой фигурой, обматерил баб, будто в штыковой атаке и выгнал. Особо досталось горластой Нюрке. Как в плуг с бабами впрягаться — она последняя. Силёнок у неё маловато! А о соме, которого не существует, громче всех орёт. Детишки, видишь ли, пухнуть начинают. А у кого они сытые? У него что ли? От крапивы, да скороды* сыт не будешь.

        Ну, мальцов Кротова, если честно, с Нюркиными пятью ртами не сравнить — с горем пополам перебиваются: за полтора года в пехоте на передовой пенсию получает, аттестат за старшего сына — так каждый день украдкой молится, чтоб живым вернулся, а в партии уже семнадцать лет.

        Да и солдатики иногда помогают: то крупы супружница у них выпросит, то мыльца, то шинельку. Пусть в крови, осколками изрешеченную, ну да Дарья выстирала, подштопала, вот и выгадала и Митьке, и Верке по душегрейке. Хоть и плохонькая, а одежонка.
 
        А уж  Нюрке то на одни трудодни — лихо приходится,  Иванов аттестат и тот полгода не получает, и вестей нет. Когда уж эта война окаянная кончится?!

        Через  неделю в правление приковылял дед Макар, да не пустой, а с литровой бутылью  самогона, замахнулся клюкой на баб, цыкнул: «А ну пошёл вон отсель все. У нас мужицкий разговор имеется».  Баб — как ветром сдуло. Суровый мужик Макар.

        Дед неспешно снял замызганную телогрейку,  расправил мозолистой пятернёй сивую бороду на обветренном лице, разгладил линялую косоворотку,  кряхтя, уселся напротив Кротова, уставился, не мигая, слезящимися глазами и заявил:
        "Кротов, ты у нас предсидатиль, а значит  Советска власть. А значит, — ты должён ребятишек накормить. Как хошь, а накорми.
 
        А сома таво я ищё  со своим отцом покойным, Царствяе яму нябесное, видал. И гусаков до войны тот сом таскал, и Митрохинскую тялушку.  А, почитай, перед войной самой — Нинкиного мальца утащил. А тому годов десять былО. Полез с дуралеями нахаловскими купаться. С роду там никто не купается, а они самые умные, тожа  ня веряли. Царствяе нябесное неслуху. Не иначе как сом и утащил, боле некому. Малец хорошо плавал.

        МинЕ ня веришь, сходи к  обязножанному Фядосу. Ни за ним, ни за мной бряхни  с роду не водилось.
 
        А пярвач у минЕ ещё довоенный, двойной перягонки. Чистый, как сляза. Сам знаешь, што знатный.  Моя старуха на чёрный день берягла, на энтот случАй последняе от сердца отрывает. Ты уж порадей общаству. Покланяйся солдатикам, нябось, и у них гдей-то ребятёнки голодают. Всё она, - война проклятущая.

        А штоб комар носа ня подточил, сделаям так: покличем Ивана Ляпина, он хошь и в голову крепко ранетый, но дело своё должён помнить — сапером служил. Вместя с нами мужиков, каких-никаких у нас человека чатыре найдётся. Ну, придётся, чуток, и баб звать, но тока тех, кто язык за зубами  дяржать могёт.

        Да Фядосу тялегу надо, без няво никак няльзя. Он рыбак знатный —  в Дону и Волге сома ловил. Лучше яво повадки сомячьи никто ня знает.

        И обтяпать нам энто дело надо на Первомай. На Первомай немяц точно полятит и Сталинград бомбить, и станцию нашу. На рассвете и бабахнем. А там, поди, разбярись кто яво шарахнул. Мы или немяц. Скажем што немяц.

        А баб моя Наталья предупрядит, штоб помалкивали, ежели жрать хотят, а то сома для фронта сдать придётся. Ну, а ежели чё, ня дай Бог, то в Сибири тожа люди живут.  Хотя, не должно бы, ежели с умом к ентому делу подойдём.

        Дялить придётся по ядокам. Оголодал народ, а нам ещё отсеяться надо и  ребятишек сбяречь. А то война кончится — мужики придут. Чё, ты им скажешь?! А те, чьи батьки не вярнутся?!  То-то же! Совесть замучит. Хошь ня хошь, а окромя нас некому.
      
        Мил человек, сделай доброе дело, Христом Богом прошу. Хошь, я в ноги тябе поклонюся?! МинЕ все знают, в жисть никому ня кланялся, а ради такого дела поклонюся. А бабы тябе послЯ войны поклонятся.  Народ он всё видит, всё разумеет.

        А бутылочку, ты уж ня обяссудь, пока забяру. А как с солдатиками договоришься, сразу отдам. Помяните мояво сына Пятра убиенного под Сталинградом. У моей Натальи целей будет.
 
        Ох, и баба у мине! Всю зиму  болел — сто грамм растяреться не дала. БряхАла, что  год назад, последнюю бутылку на пшано вЫмяняла. И я — ещё в прошлом гОде — весь двор обыскал. Иде она её хоронила?»

        На реку выходили по одному, когда стемнело, чтобы ни одна живая душа не видала. Нюрка с ребятишками, беспокойно ворочаясь, спали дома. Не сладко спится на голодное брюхо.

        Задворками проехала телега с Макаром и ещё не старым Федосом в подшитых кожей валенках на скрюченных ревматизмом  ногах. Федос восседал на телеге барином на старой подушке, выданной жёнкой соблазнять сома запахом палёных перьев. В корявых пальцах дымилась  огромная самокрутка из Макарова самосада.

        Под соломой лежали багры, бредень, кошёлки под мелочь, бидон отборных лягух и почти половина корзины битых ракушек. Макар тихо сокрушался, что боле не набрал — ребятишки все съели, изжарив в костре. Федос — о том, что ещё не время ловить сома.

        Илья-пророк пожалел голодных детей, пришёл на помощь — разразился грозой  и ливнем. Любят сомы в дождичек подняться с илистого дна и покормиться на поверхности.

        Бабы встретились у края дубравы — строго блюли наказ Кротова: к Колену не соваться, не пугать сома гвалтом и плеском вёсел. Костерок развести, чтоб обсушиться, побоялись, переговаривались шепотком синюшными губами, зубы выбивали мелкую барабанную дробь. Бабёнки жались друг к дружке пытаясь обогреться. С надеждой ожидали мужиков.

        Перебивая запах мазута для факелов, ядрёно воняла раздобытая где-то падаль.

        Приплыли Кротов и Ляпин, подъехала телега с Макаром и Федосом. Кротов нервничая, выпытывал у Ляпина не переборщил ли тот с зарядом.  Сома надо подорвать не повредив, а там уж  бабоньки родненькие постараются — выловят. В очередной раз велел бабам беспрекословно выполнять всё, что Федос ни прикажет, сулил для сугрева Макарову самогонку. Ляпин сберёг магарыч, добыл взрывчатку из фашистских снарядов.

        Выдал себя сом после полуночи, когда иззябшие бабы, уже и надеяться перестали.  Федос услышал знакомый всплеск, увидел в   лунном свете сомовьи пузыри, поднимающиеся на поверхность.

        Вылез-таки гад с глубины  покормиться и погреться в дождевой  водичке, стекающей из оврага в Терсу у начала омута. Федос яблоневым квоком*, отполированным руками отца и деда в студёных водах Волги и Дона, выманил, выквочил, вычмокал заразу.
 
        А там уж Ляпин домодельной  бомбочкой умело оглушил стервеца и вместе с Кротовым и бабоньками, надрывая жилы, обливаясь потом, торопясь, матерясь, умоляя всех святых, чтобы не очнулась диковинная рыбина, лупя вёслами по усатой  башке, вытянули на берег Федосовым бреднем и баграми. Постарались бабоньки на славу. Да и  как не постараться? На кону — жизнь и старых, и малых.

        Везли сома на полуторке:  медленно, бережно, чтобы, не дай Бог, не выскользнул из кузова.  Ликующе громыхал открытый задний борт. Конец хвоста, покрытый пиявками и бурой слизью, свисал из кузова, волочился по земле.

        Растрёпанная Нюрка задыхаясь, теряя полушалок, бежала сзади, пытаясь подсунуть под хвост большие деревянные салазки и на чём свет стоит весело чихвостила бесхозяйственных мужиков: совсем от радости ополоумели — такое добро пропадает.  Из костей хвоста можно неделю варить щербу*.

        *Жердина – срубленное высокое тонкое дерево в коре очищенное только от веток.
        *Скорода – дикий лук и чеснок.
        *Квок - старинное приспособление,  издающее в воде в умелых руках чмокающие, квакающие звуки.  Пользоваться им умеют редкие рыболовы.
        *Щерба –  горячая похлёбка, рыбий навар.