Адвокат из Монсальвата часть 11

       Брабант.
 
  Небольшой, но хорошо вооруженный отряд двигался к старой крепости.
После дня в седле, уставшие всадники смогли, наконец, различить вдали её очертания.
   - Ещё немного - и мы у цели! - сказал своим спутникам заметно приободрившийся Бертран, уже начавший сомневаться, не сбились ли они с пути.
Но решил высказать вслух  другие свои сомнения.
   - Молодой герцог может нас не узнать. Столько времени прошло... Хотя,  ты помнишь, Ульрих, ведь это мы с тобой когда-то учили его обращаться с копьём и луком.
     И  уже тогда это получалось у него неплохо. Да и свой меч держал он твёрдо. ...Каков он теперь - мы не знаем. Но я прошу всех об осторожности! Мы не должны
     причинить ему вреда  даже невольно!
Рыцари молча выслушали Бертрана. Потом все пришпорили коней и помчались к крепостным стенам, сложенным из мрачного тёмного камня.

  Миновав крепостные ворота, рыцари сразу оказались захвачены суетой, царившей внутри.
Здесь можно было увидеть многочисленных торговцев, крестьян-вилланов,  встретить людей в доспехах... Но основную часть  этой разнородной и пёстрой  массы
составляли всё же монахи. Их одеяния мало отличались, потому что почти все они принадлежали к ордену Святого Бенедикта.
Повсюду только и мелькали их  длинные перепоясанные коричневые рясы. А головы монахов покрывали свободные и глубокие капюшоны.
 
  Появившийся военный отряд не привлек здесь особенного внимания. Людское движение в этих стенах  было привычным и не прекращалось до глубокой ночи.

  Ну, а рыцари спешившись, оставили одного из своих товарищей с лошадьми, а сами, разделившись попарно, отправились на поиски...
И теперь медленно продвигались вперёд, прорезая густую людскую массу и внимательно вглядываясь в лицо каждого встречного.
  Но всем сразу же стало ясно, что среди такого количества беспрестанно снующих людей найти наследника будет непросто.

 
  Но вот, внимание Бертрана привлекла стройная фигура, очень выделявшаяся на фоне монашеской братии. И он поспешил за монахом, и даже окликнул его.
 Но шум вокруг был настолько невообразимым, что тот  не мог его услышать. И рыцарь, следуя за ним,  уже пересёк почти всю торговую площадь, когда монах,
наконец, обернулся сам. Он обвёл всё кишащее людьми пространство, своими прозрачно-голубыми глазами и собирался продолжить свой путь, но Бертран
вскинул руку, привлекая его внимание.
И тот терпеливо дождался, пока рыцарь приблизится к нему. Оба не сводили друг с друга внимательных глаз.
   - Приветствую тебя, брат! - поздоровался Бертран.
   - Мир и тебе! - ответил юноша.
   - Что же вы всё ...от света-то прячетесь?.. Сними капюшон -  да, хоть солнце почувствуй! -  предложил ему рыцарь.
И молодой монах,  хотя и очень удивился, но не стал прекословить стоявшему перед ним в полном доспехе воину и безропотно стянул с головы грубую ткань.
   - Иди с миром! - быстро сказал ему Бертран,  только взглянув на каштановые локоны юноши.
 Парень, лишь недоуменно пожав плечами, вновь покрыл голову и тут же исчез из виду.
    - Не он? - спросил подоспевший к рыцарю Эмерик.
    - Нет! ...И тут - досадный промах!..
 И  Бертран со своим напарником,  продолжили сосредоточенно изучать окружавших их людей.

  Солнце уже стало медленно сползать к поросшим редким лесом холмам, окружавшим крепость подобно краям гигантской чаши, и рыцари, обошедшие теперь не только двор, но и все ближние постройки, позволили себе лишь самый краткий отдых, чтобы поскорее вернуться к дальнейшим поискам Готфрида Брабантского, раз те
до сих пор не принесли ожидаемого результата
  Ульриху с его давним приятелем  удача тоже не сопутствовала.
Они ушли уже к самой дальней оконечности крепостного строения, когда заметили,  как из низенькой боковой дверцы показался  ещё один монах-бенедиктинец.
Он выпрямился, поправил перехватывающий его рясу пояс и быстро зашагал к оживленному центру крепости.
   - Уважаемый! -  вослед ему крикнул Ульрих.
 Монах остановился и обернулся. И тут же быстро откатил носком своего деревянного башмака,  убежавшее ему под ноги из доверху наполненной корзины скользнувшего мимо торговца, большое яблоко. Яблоко оказалось точно у ног второго рыцаря,  и тот нагнулся и взял его в руки.
А монах стоял и внимательно разглядывал прервавших его движение воинов.
   - Мир тебе! - поприветствовал бенедиктинца Ульрих.
   - И тебе! - откликнулся тот.
   - Скажи, долго ли хранят тебя эти стены?
   - Немало.
 
  Ещё поймав  первый взгляд этого монаха, Ульрих смутно ощутил в нём что-то знакомое. Но услышав его голос, -  уже не мог скрыть своей радости.
   - Скажи-ка, уважаемый... Не ты ли со своей  братией останавливался недавно в замке герцога? - спросил он монаха, надеясь на правдивый ответ слуги Господа.
  Монах не стал ничего отрицать, но ответил лишь коротким молчаливым кивком.
   - Господь милостив! И, верно, сам послал мне тебя! Мы здесь по воле самого правителя этих земель, герцога Брабантского. Ищем среди вас юнца -
      голубоглазого и светловолосого. Не встречал ли ты  здесь такого? - с надеждой в глазах спросил Ульрих.
   Но монах лишь отрицательно покачал головой, и огоньки, вспыхнувшие было в глазах рыцаря,  вмиг потускнели.
  Заметив это, бенедиктинец, с самого начала не отпускавший рыцаря своим пристальным взглядом, ответил:
   - Много здесь разного люда собирается. Всех не оглядишь и не упомнишь. Но прав ты!  Господь милостив! Ищи! И если с добром пришел, то, может,  и отыщешь!
И монах устремился вперёд, желая как можно скорее раствориться в людском кипении. Он пересёк широкий двор и заметно спеша направился к высоким дверям головной постройки. Но оказавшись внутри, сразу же направился к лестнице, что уходила вниз, в подземную часть крепости, представлявшую многочисленные длинные и узкие каменные нити - галереи, сообщавшиеся между собой и открывавшиеся неожиданными входами в довольно просторные, но насквозь прокопчённые, мрачные помещения.
И сами галереи, и эти пространства освещались редкими смоляными факелами.
На одном из таких полутёмных пространств собралось несколько монахов. Они стояли коленями на полу, а в руках держали длинные восковые свечи и, склонив головы,
медленно и нараспев,  тихим многоголосьем,  до дрожи торжественно и печально сливавшимся в единый возносящийся к каменным сводам голос,  читали одну их своих особых молитв. А перед ними, на расстеленной прямо на соломе власянице,  лежал умирающий монах.
Никто не повернул и не поднял головы,  и не прервал своего скорбного занятия, почувствовав к ним вошедшего.
А спустившийся сюда монах бесшумно приблизился к кругу молящихся о спасении души своего собрата и слегка коснулся плеча одной из темных фигур коленопреклонённых братьев. После чего та тихо покинула своё место и безмолвно проследовала за монахом к самой дальней стене.
   - Здесь люди герцога... И они ищут тебя. - приглушенным голосом сказал пришедший монах.
   - Спасибо, Учитель!  - отозвался второй. - Я ухожу!
   - Вернёшься, когда минует опасность! Мы не двинемся дальше, не дождавшись тебя. Но не заставляй ждать долго.
     Не медли и сейчас!  Выйдешь восточной галереей! И храни тебя Господь!
 
  В это время у  входа возникли ещё две новые фигуры.
Это Ульрих со своим товарищем, которым удалось как нитке за иголкой пройти незамеченными весь витиеватый монашеский путь, явившись свидетелями скорбного
обрядового действа и видя, что невольно нарушили его ход, застыли в нерешительности под низкой аркой.
Но когда их глаза сумели охватить всю картину, они внезапно сорвались с места и устремились в самую глубь сумрачного пространства, где вдоль стены метнулись и тут же исчезли, словно растворились, две тёмные тени.
   - Ты видел? Здесь были двое... и сразу как сгинули! - спросил Ульрих напарника.
   - А может привиделось? - беспокойным шёпотом отозвался тот.
   - Раз ты видел тоже  - ясно - не призраки! - заметил Ульрих, ощупывая стену. - Есть! Нашёл! - воскликнул он и с силой распахнул незапертую изнутри неприметную дверцу.
Она открылась в длинный, слабо освещённый каменный коридор. Откуда пахнуло запахом неистребимой сырости.
  Рыцари поспешили туда, скользя кожаными башмаками по склизкому камню.
Позади Ульриха раздался тяжёлый грохот и бряцанье металла, задрожавшее и подхваченное подвальным эхом. Он быстро обернулся. И лицо его отразило досаду.
Его товарищ всё-таки не удержался на ногах  и теперь морщась отрывал от грязи мокрые колени.
   - Да живей же! Чучело для квинтины! - торопил он напарника. - Если упустим теперь - после не отыщем!
 И тот прихрамывая устремился следом за ним.
 
  А бегущие впереди монахи, ненамного опередившие своих преследователей, достигли заветной двери, ведущей в восточную галерею, но та, к несчастью,  оказалась заперта.
И поняв, что она не поддастся, несмотря на все их отчаянные попытки, они поспешно отступили и вернулись немного назад, укрывшись в неглубокой нише в том месте, где
подземный коридор раздваивался. Едва они успели это сделать, как вслед за звоном железа показались и сами рыцари.
Они оказались у двери одновременно и обнаружив, что та встала на их пути неожиданным препятствием - налегли на неё разом, надеясь что, может, она уступит под их удвоенным натиском...
 Но уже скоро поняли всю тщету собственных усилий.
   - Нас, кажется, заперли снаружи... - в замешательстве произнёс Ульрих.
 Его голос прозвучал глуховато, но всё равно отразился от подвальных стен и унёсся дальше...
   - Тогда - возвращаемся?!.. - вопросительно посмотрел на него второй рыцарь. - Жутковатое местечко!.. Сразу вспомнил рассказы кормилицы о всякой нечисти... -
 он даже поёжился. - А монахов тех теперь в ясный день и с факелами не отыщешь!
   - Да... Ловко они нас... - огорчённо откликнулся Ульрих. - Но другого пути отсюда всё равно нет... Или есть?..
  И он вынув из железного кольца факел,  направился точно  к туннельной развилке... Но миновал её и заглянул внутрь другого, более узкого и совершенно тёмного коридора.
   - Не похоже, что он выводит наружу... - в раздумьях сказал он товарищу.
   - Потому, я бы в него и не совался! Заплутаем...  А у нас всего одно яблоко на двоих! - отозвался тот.
   - Какое яблоко? - удивился Ульрих.
   - А то, что я  прихватил с собой!
  И он быстро достал из висевшей на поясе сумки поднятое во дворе яблоко. Но от его неловкого движения оно  упало и откатилось почти к самой нише.
Так что возле неё оба рыцаря оказались вместе.
Ульрих видел,  как выпрямившись, застыл с яблоком в руке его напарник. И какое-то время так и стоял,  глядя прямо перед собой.  И как после -
едва успел отскочить в сторону от блеснувшего в свете  факела стального клинка.
И тогда уже и сам,  выхватив свой меч,  метнулся к нему, освещая неровным пламенем узкое пространство ниши, в которой и укрылись  разыскиваемые ими монахи.

  Тот, что был пониже ростом, уже выступил вперёд, прикрыв собой второго, и был готов тут же вновь пустить в ход свой длинный и острый нож.
Холодом стали сверкнули из под чуть сдвинувшегося назад  капюшона и его синие глаза.
   - Готфрид! - неожиданно и совершенно наугад выкрикнул Ульрих.
  И монах замер,  так и не успев занести для удара своё оружие...
   - Готфрид... - теперь уже неуверенно повторил рыцарь.
   - Кто ты? - после долгой паузы, наконец, спросил чистый, совсем ещё мальчишеский голос.
  И Ульрих понял, что на этот раз он не ошибся. И что лишь чудо позволило им избежать неминуемого поединка.
   - Я Ульрих! Ты помнишь меня?! Это я был рядом, когда ты разнёс в щепы своё первое копьё!.. - взволнованно обратился он к молодому монаху.
   - Да. - коротко ответил тот, по-прежнему не сходя с места.
   - Твоя сестра, герцогиня Эльза  ждёт твоего возвращения!
   - Сестра?.. Ждёт?.. - монах опустил, наконец, руку сжимавшую хаусвер, сделал шаг вперёд и сдвинул с головы колючее рыжее полотно, обнажив свою светло-русую голову.
   - Ждёт! - подтвердил Ульрих. - С того самого дня, как ты исчез. И сейчас, должно быть,  считает каждый миг, оставшийся до вашей встречи!
 Глаза Готфрида внезапно потеплели от всколыхнувшихся воспоминаний. Но теперь он молчал. И тогда снова заговорил Ульрих...
   - ...И герцог тоже ждёт. ...И мы все!...  А  Бертран... Тот  до сих пор тебя ищет!..
  Но при упоминании о герцоге взгляд Готфрида опять сделался холодным и не по-детски суровым. И он вновь отступил назад.
   - Увидеть сестру я бы хотел! Но с герцогом у меня давние счёты. Пусть возрадуется, что наша встреча не состоится! - сказал Готфрид и крепко сомкнул пальцы на рукояти ножа. - А теперь дайте нам с отцом Адальбертом уйти!  Уйти с миром!  Я не хочу проливать кровь тех, кто не причинил мне зла!
   - Идёмте, Учитель! - обернулся он к стоявшему всё это время молчаливой тенью позади него монаху.
   - Macte puer virtute! Мактэ пуэр виртутэ!  Хвала твоей  доблести, юноша! - произнёс в ответ тот, кого Готфрид назвал Учителем. - И твоему разуму!

   - Но, Готфрид!.. -  вмешался изумлённый Ульрих. А недоуменный вопрос застыл, казалось, даже в его взгляде. - О чём ты говоришь? Какие у тебя могут быть счёты
     с герцогом, если ваши пути даже никогда не пересекались?!
  Теперь настало время удивиться Готфриду.
   - У Тельрамунда совсем слабая память? - спросил он, глядя Ульриху прямо в глаза.
   - У Тельрамунда её нет вовсе! Потому что нет и его самого. Три года как...
   - Но Леший... Он же сказал, что Тельрамунд - герцог!
   - Какой леший? - удивился Ульрих.
   - Лесник... Не суть... Не важно... А  кто же тогда герцог?.. - взволнованно спросил он.
   - Тот, кто защитил твою сестру: избавил от унижений и спас от бесчестья! И тот, кто выслал сюда нас, едва стало известно, где следует искать!
 На лице Готфрида остались лишь  удивление и растерянность. Он обернулся к своему наставнику и посмотрел на того, моля  взглядом о помощи и не зная,
 как же ему теперь поступить.
   - Это всё меняет, Готфрид! - с твердой убеждённостью сказал ему монах. - Твоё место там! Настал час вернуться!
   - Хорошо...  - нотки сомнения ещё звучали в голосе Готфрида. - Но мне теперь как никогда нужно Ваше мудрое слово. Слово учителя... и рука друга.
     Я вернусь лишь вместе с Вами!..
   - Как только ты войдёшь в замковые ворота - ты поймёшь, наконец, кто ты есть. ...Странствующий монах не может быть другом будущему герцогу. - спокойно заметил
  ему наставник.
   - Но Вы же больше, чем друг и учитель!..  - сорвался внезапно голос Готфрида. - Вы же мне заменили отца... - тихо добавил он.
 И в этих синих глазах теперь было столько мольбы, что никто б не остался  к ней  глух...




  Был вечер. Эльза, которая уже два дня не покидала своих покоев, безотрывно смотрела на тихо подрагивавшее пламя горящей свечи.
Со стороны её взгляд казался если не отрешённым,  то обращённым куда-то глубоко внутрь. Она уже давно так сидела,  всё не выпуская из рук сорочки из тонкого льна, расшитой по вороту тончайшим серебром.
   - Мы должны ...быть сильными... - сказала Эльза,  приложив к животу дрогнувшую ладонь и замерла, словно в ожидании ответа... Но собственный судорожный всхлип сразу же свёл на нет все её увещевания. И она вновь поспешно закрыла лицо мягкой тканью, ещё хранящей родной запах.
  Её слуха не сразу достиг шум, возникший внизу.  И от рубашки мужа она оторвалась лишь тогда, когда услышала шаги у самой двери.
Это заставило её стремительно подняться, а сердце забиться - неровно и больно.
Дверь осторожно открылась, ...и на пороге появился  Готфрид в монашеской рясе.
Его она узнала сразу. Она бы не спутала его ни с кем другим, даже несмотря на то, что он очень изменился.

  И вот теперь оба стояли друг против  друга и лишь смотрели удивлённо и радостно глаза в глаза, ещё не в состоянии ни поверить, ни произнести ни слова.
  Первым сумел вырваться из пут первого, самого сильного волнения, Готфрид.
   - Эльза... Эльза... Ты сейчас точно как мама... С того портрета, что висел когда-то в библиотеке... - медленно произнёс он, как зачарованный глядя на сестру.
   - ...Он и поныне  там!..  А ты... Ты теперь так похож на отца... Этот  взгляд!..  Его взгляд!..  Иди же... Не стой... Готфрид!..
     Я  и  так  долго тебя ждала...  Но верила, что однажды Господь услышит, ...   и  чудо, всё-таки, случится!..
  И видя, что он не может двинуться с места, уже сама бросилась к нему и крепко прижала брата к себе.
   - А я боялся  -  не признаешь... - и растерянно, и счастливо сказал он.
 И растерялся ещё больше, когда увидел,  как побежали  от её глаз вниз торопливые влажные дорожки. И тут же сомкнул веки, что было сил удерживая свои...
   - Эльза?.. Эльза,  зачем же теперь?.. Когда  вместе?!...  Божьей милостью... Снова!..  Смотри!..  А я ведь на голову выше!..   - попытался отвлечь он сестру, продолжая
гладить её по плечам.
   - ...И всё равно ещё маленький... Не понимаешь... Не знаешь истинной цены этой встречи!..
     Господь вернул мне тебя, ...а отнял его!.. Совсем!  Навсегда!  Забрал и всё!  У нас -  у всех! ...Забрал... И всё... Так...как же теперь?.. И зачем... мне это - "теперь"?..
  И она судорожно уткнулась в складки одежд у него на груди, дав всю волю безутешным слезам.
  Готфрид  погладил сестру  по волосам... И пусть он не знал ещё причин её муки, но внезапно почувствовал, как и его сердца достигла та необъяснимая, неизвестно откуда взявшаяся боль.



   Была уже самая середина зимы. Но после холодной, дождливой осени,  зима всем  казалась на редкость мягкой...
И Эльза вместе с отцом Адальбертом почти ежедневно отправлялась на пешие прогулки далеко за пределы замка.
Учитель Готфрида, к которому тот по-прежнему относился с душевным трепетом и благоговением, просто поразил её воображение своими познаниями в самых разных областях наук,  а особенно во всём, что касалось искусства врачевания... И она нередко приходила к нему и наблюдала, как он, по ведомым ему рецептам, готовил лекарства...  А если позволял, то - даже сопровождала его в походах к нуждающимся в его медицинских знаниях.
  Кроме того, наставник брата  удивительно рисовал, и Эльза,  всегда тяготевшая  именно к этому виду выражения прекрасного, очень увлеклась его уроками.
Они позволяли ей хотя бы на какое-то время отвлечься от своих печальных мыслей. Ведь в душе ей давно всё казалось хмурым и ненастным...
И беспросветно серым,  как то небо, что нависало над головой, с завидным постоянством избирая для себя именно этот унылый цвет.
Даже в одежде Эльзы другие краски не проскальзывали. Услышав от отца Адальберта, что серый цвет принято считать символизирующим смирение, она сочла, что именно этого качества ей так недостаёт. И начала одеваться соответственно, словно бы даже этим постоянно напоминая себе о такой  важной добродетели.
 
  Вот и сейчас герцогиня  была  в сером тёплом плаще. И медленно шла  в сопровождении священника  к столь любимому прежде ею лугу, на который она
так ни разу и не отважилась ступить с тех пор, как проводила мужа.
И теперь - очень волновалась, но не более, чем  желала этой встречи. И всё же  старалась избежать излишнего внутреннего беспокойства, занимая себя и своего спутника разговором и, порой задавая вновь те вопросы, ответы на которые ей и так были хорошо известны. Но собеседник, как видно  догадываясь о её состоянии,
спокойно и обстоятельно отвечал на них снова.

   - Как же святой отец мог сделаться странствующим монахом, да ещё и оказаться так далеко - в самой Индии? - спросила Эльза, и тут возвращаясь к знакомой теме.
  Но в глубине души она просто надеялась услышать и что-то новое.
    - А я никогда и не был монахом. Я священник. Но мои прочные связи с Клюнийским аббатством однажды ослабли из-за разногласий с самим аббатом.
      Между нами оказалось слишком много различий и противоречий. И тогда я ушёл совсем. А Индия - это моя давняя мечта. Оттого и не задумывался, куда устремить
      свой взор. Нашлись и спутники. По-правде скажу: Готфрида брать не хотел... И мал был,  и слаб... Но и оставить его не мог. Мы ведь в соседнем Лимбурге его встретили.
      Не так далеко от границы с Брабантом. Он и думал, что находится именно в Брабанте и был очень удивлён, когда понял, что ошибся. Но идти ему было некуда.
      О герцоге он тогда ещё не знал. Вести за нами так скоро не поспевают. Вот и направился в Индию с нашей братией. И крепким, и выносливым оказался.
      Так что юношей этим  герцогиня Брабанта может гордиться!
 Эльза улыбнулась и кивнула.
   - Он весь в отца. ...А я ведь Вас, святой отец, сразу узнала. Как только рядом с ним увидела. И за оставленное мне тогда Вами Лунное Сияние благодарна невыразимо!
      Только для меня и без слёз Лунной богини всё-таки не обошлось. Горько получилось...
    - Ты говорила, девочка, что разделила джандараканд надвое?
    - Да. И половинка этой земной луны осталась у мужа. - подтвердила Эльза.
    - Значит, ты должна чувствовать его и теперь... Так же,  как и он тебя. Ведь тайная сила этого камня поистине велика.
    - Не знаю, отец Адальберт, что и сказать. Стоит мне взглянуть на камень,  и я ощущаю лишь непередаваемую тоску и муку, которая не утихает и по сей день.
      И если,  не допусти Господь, то же чувствует и он, то эта мысль мне кажется невыносимой. Он не должен страдать из-за моей ужасной  ошибки. Наказание должен
      нести тот, кто его заслужил. А это именно я! И делить это с ним  я не хочу!  Я не желаю ему такой участи! И где бы он сейчас ни был, я мечтаю лишь об одном:
      чтоб душа его была легка и спокойна! О чём  каждый свой день и  молю Господа!
   - Я понимаю тебя. Не будучи счастлива в отрыве от него, ты просишь счастья для того, кого любишь! Ты боишься его мучений больше чем своих. Переживаешь,  чтобы -
     не был обделён теплом и светом. Я думаю, что такой и должна быть настоящая любовь. Невзирая ни на что,  вопреки всем бедам и во имя самой Любви!
     Я такое чувство познал лишь к  Господу. В земном - не получилось. Но это не мешает мне делиться с людьми тем, что получаю и тем, что имею. От Него!
     И в этом уже нахожу свой смысл.
     Но не нужно тебе,  Эльза,  сейчас думать о грустном. Поверь: и твой муж бы этого не одобрил. И беспокоился бы за тебя больше,  чем за себя самого.
     Ведь свою часть вашей любви он унёс с собой. Так и не заставляй его страдать от этих мыслей. Не заставляй страдать и младенца, которого носишь под сердцем.
     Господь дал тебе такое счастье! Так ты и думай о счастье! О будущем счастье! Думай о прекрасном!

 Эльза в задумчивости слушала святого отца. Он всегда умел найти нужные слова. После таких бесед с ним,  вся её душевная смута пусть лишь на время, но отступала.
И ей и впрямь становилось легче. И действительно хотелось чего-то прекрасного.

  А они, как раз,  незаметно для себя одолели немалое расстояние, пересекли луг и оказались у старой липы.
Дерево сейчас казалось совершенно безжизненным, простирая к небу в немой мольбе свои обнажённые  руки - ветви. Но Эльза точно знала, что в самой глубине древесного ствола продолжала теплиться жизнь. И просто терпеливо ждала своего заветного счастливого часа. Так же как она тайно существовала и в тех тонких липовых прутиках, что они посадили вдвоём. И эта мысль и её саму наполнила такой же глубоко затаённой радостью.
И ей тут же пришла в голову и другая, - воплотить которую ей захотелось без промедления.
А отец Адальберт уже помог ей прямо здесь установить предусмотрительно взятую с собой сегодня деревянную рамку и укрепить на ней лист пергамента.

   - Скажите мне, святой отец. Только чистую правду. Теперь у  меня  выходит лучше? Или нет смысла длить своих  жалких усилий?..
И Эльза,  своими яркими сине-голубыми огоньками  отразилась  в изумрудных переливах взгляда отца Адальберта.
Он взял протянутые ею последние рисунки, которые она сделала уже без него. ...Деревья и птицы. Очертания замка. И даже Готфрид...
И всё это было передано с большим, искренним чувством...
   -  Твоё упорство не пропало даром. Они уже почти как живые. Тебе многого удалось добиться, Эльза. И я с радостью говорю тебе об этом. Прими от меня, как похвалу!
   - Не ожидала её, отец Адальберт. Но счастлива была это услышать. Ведь это значит, что моя надежда произросла  не на пустом месте. И может принести такой
     желанный плод. ... А я  попытаюсь помочь ему вызреть! Помогите мне лишь закрепить здесь другой лист!.. - попросила она, взволнованно глядя на святого отца.
 И достала, и подала ему новый...
   - Удивительный пергамент! - с изумлением взглянул на неё священник. - Никогда не приходилось видеть такой искусной выделки. А уж я, поверь, видел немало!
   - Я верю! - сказала Эльза. Но даже тому, кому давно безоговорочно  доверяла, она не стала рассказывать о происхождении этого листа.
  А это именно его она увидела, когда в полном отчаянии вернулась, простившись с мужем, и надолго заперлась ото всех в отцовской библиотеке.
Этот был лист чудесного монсальватского пергамента, на котором для неё так и не было оставлено ни единой буквы. Но она догадалась, зачем он был здесь!
И в её мучительной тоске и в смятении он сначала показался ей пустотой. Концом всего. Пусть и не был чёрным. Но был таким же бессмысленным, как и вся её дальнейшая жизнь. А если он сам был новым листом этой  жизни, то  холодным, белым и безжизненным, как снег. На котором сама она больше ничего не хотела писать.
Всё лучшее, что могло быть написано, было написано вместе с ним. А продолжать далее, одиночно, она не чувствовала сил...
Но взяв лист и подержав его немного в руках,  она будто бы прочла  те  чувства, что владели им, когда ещё он касался его своими пальцами.
И она бережно взяла это, так и не написанное, но лишь одной ей видимое послание, и как большую ценность унесла к себе наверх. И убрала...  До особенного момента.
И вот теперь таковой настал.
   - Святой отец! Пусть моя просьба прозвучит несколько странно, но я прошу Вас не торопить меня. И не прерывать, пока сама не закончу. Мне это очень важно! -
  сказала она,  беря в привычную ей руку, в ту что была ближе к сердцу,  одну из заранее приготовленных ивовых палочек... И уже нервно сминая в пальцах кусочек
хлебного мякиша,  служившего для стирания вместо ластика, ожидала его ответа.
   - Мешать не стану! Твори!  - ответил ей отец Адальберт и быстро направился в сторону Шельды. Он полуобернувшись встал недалеко от воды.
Так,  чтобы не выпускать из виду и герцогиню, и охватить взором всю открывавшуюся отсюда необыкновенную картину.

  А Эльза на какое-то время замерла, закрыв глаза. И попыталась представить себе лицо мужа. Таким, каким оно было в минуту расставания.
...Здесь... Почти на том же самом месте, где она стояла и теперь.
Но у неё ничего не выходило. Мешали вновь застилавшие взор слёзы. И чувства, что  дрожали внутри, задевая сердце.
Она уже почти отчаялась, но стоило ей мысленно призвать на помощь его самого, - как удалось и представить желаемое...
И штрих за штрихом - стали ложиться на ту  удивительную чистую основу, что сохранила отблеск даже невысказанного Лоэнгрином чувства.
И уже здесь, соединённые Эльзой, образ и чувства нашли друг друга.

  А солнце теперь задевало верхушки росших вдали деревьев... И сразу стало заметно холоднее.
Но у неё даже испарина выступила на лбу от старания и волнения, не отпускавшего её ни на минуту всё это время.
Наконец, она оторвала взгляд от пергамента и подняла голову. Священник до сих пор ходил по берегу реки, время от времени поворачиваясь в сторону Эльзы.
Но лишь для того, чтобы убедиться, что с ней всё благополучно. И всем своим видом выражал безграничное терпение.
Эльза подняла руку и взмахнула, приглашая его приблизиться.

   - Отец Адальберт! Взгляните! И скажите хоть что-нибудь! - умоляюще посмотрела на него Эльза, чувствуя,  как эхом отдаётся в груди каждый новый торопливый удар её взволнованного сердца.
  Но тот очень долго молчал, замерев перед рисунком и не отводя от него глаз.
   - ...Мне кажется, что я  чувствую даже тепло, которое от него исходит! - наконец, вымолвил он. - За каждым угольным штрихом столько души и чувства, что он точно дышит.
     Ты вознаграждена за все усилия!.. Сполна, девочка... Но там и столько боли, ...что я потрясен ещё и этим...
      А ведь я видел его... Он  всё разглядывал семена, что мы привезли  с собой из Туниса. А Готфрид,  должно быть,  рассказывал тебе о Тунисе?
   - Нет... Почти ничего. Он с детства - молчун! - быстро проговорила Эльза. - Так значит вы даже встречались? - разволновалась она, но спрашивая священника,
по-прежнему, тоже  не отрывала  глаз от неожиданно удавшегося ей изображения.
    - Да... А кто это?
    - Мой муж!.. - выдохнула она. - А это - наш сын! - и она прикоснулась к животу и тут же вскрикнула от неожиданности и испуга. - Ой, Господи!.. Да,  что же это?..
 С помертвевшим лицом  посмотрела она на священника.
    - Что?.. - заволновался и тот.
    - Внутри вдруг что-то...сдвинулось?.. Это опасно?..
    - Это хорошо! - облегчённо выдохнул отец  Адальберт. - Это малыш!.. Он ведь растёт и набирается сил! Не всё же ему там тихо сидеть! - улыбнулся он.
    - А я так прислушивалась... Хотела его услышать... А тут и не поняла! Испугалась... Подумала -  что-то не так!.. - и Эльза тоже вздохнула с облегчением
 и улыбнулась. -   Но почему же он только теперь?..  - спросила она.
    - А это он впервые отца увидел... И обрадовался!..
    - Обрадовался?! - растерянно переспросила его Эльза. - И правда ... увидел?.. А если я вдруг в это поверю?! ... Малыш!.. Ведь, это я для тебя!..
      И для него! ...Чтоб никогда не подумал, что мы можем его забыть!.. Идёмте,  святой отец... А то я сейчас снова ... расплачусь... А рисунок я возьму сама... Только сама...


    Эльза с отцом Адальбертом уже повернули к мосту, когда на дороге появился запыхавшийся мальчишка.
   - Святой отец! Мамка снова к Вам за снадобьем послала. И велела спросить, когда зайдёте?  А то брату опять худо!
   - Я пойду с тобой! - отозвался священник.
   - Святой отец! Можно и я? - попросила Эльза.
  Но тот покачал головой.
    - Нет. Со мной ты больше не пойдёшь! Это может быть опасно для тебя и ребенка. Возвращайся в замок, девочка. Холодно!
    - И Вы возвращайтесь поскорее! - сказала Эльза, ступая на мост.
  А по дороге, во весь опор, гнал коня Готфрид.
    - Нашёл вас. Хвала Господу! А то думалось всякое. Видел гонца. На границах опять неспокойно... А сильной руки,  как на беду, теперь нет...
      Эльза, я отведу коня и поднимусь... Спросить хотел...
    И он, промчавшись мимо сестры, исчез за  воротами. Она поспешила следом.

  Но поднялся он не сразу. Замок давно погрузился в сонную тишину, когда Готфрид, наконец, оказался у двери Эльзы. И остановился в нерешительности,
переминаясь с ноги на ногу. Но почудившийся в комнате  звук,  положил конец его сомнениям. И он постучал и позвал одновременно, чтобы не напугать сестру
своим поздним вторжением.
Та открыла ему сама. Стоя в накидке, наброшенной поверх тонкой туники.
   - Ты ещё не спала? Можешь выслушать меня сейчас? - быстро спросил он.
  Она кивнула и, впустив брата, снова закрыла дверь. А взгляд того сразу упал на рисунок Эльзы, уже вновь установленный на буковой подставке.
   - Ты снова плакала? - спросил он сестру.
   - Нет. С чего ты взял?
   - Глаза... Их далеко не спрячешь. - ответил ей Готфрид.
   - Не бери в голову! Ты прости меня. Все хлопоты теперь на тебе.
   - Не переломлюсь. Ты за меня не волнуйся! Готфриды выносливые. Проверено!.. - улыбнулся он. - Посмотреть можно? - и он кивнул в сторону её рисунка.
   - Конечно, смотри.
  Какое-то время брат сосредоточенно разглядывал изображение и молчал.
   - Я уже видел его где-то! Кто это, Эльза?
    - Вот  и  отец Адальберт говорил сегодня так же! - улыбнулась Эльза. - Это герцог, Готфрид... И видел ты его, когда возвращался в крепость после Туниса.
 Готфрид с удивлением посмотрел на сестру.
   - Нет... Это что-то другое... Подожди - вспомню. И он присел на край кровати и обхватил голову руками, пытаясь пробудить в себе какие-то смутные воспоминания.
Он несколько раз вскидывал глаза на рисунок, но ниточки памяти всё время куда-то ускользали. И Готфрид,  уже совсем отчаявшись, взглянул на затрещавший вдруг над ними факел.
   - Да! ...Всё так! - вскрикнул он,  пронзённый внезапной догадкой.  И от неожиданности той - даже вскочил с места.
   - Это он, Эльза! Точно он! - торопливо заговорил Готфрид. - Ты помнишь, я рассказывал тебе про лесника.
      Так вот, когда венгры кордон прошли, то Лешего,  видно, сразу  убили. Он как раз тогда во дворе был.
      Ну, а вокруг дома всё факелами подожгли. Кольцо такое получилось. Ловушка, понимаешь...
      Занялось враз со всех сторон. А тут жена Лешего в дом вбежала. Дверь запереть ещё успела и упала. Две стрелы в спине принесла...
      А меня вдруг пожалела... Нож подтолкнуть смогла. Я ногами едва дотянулся. И то, когда жаром всё уже как в аду пылало...
      А лесник на меня таких верёвок не пожалел... Пока избавишься - не поджаришься, так в дыму задохнёшься.  Наверняка!
      Знал я, что из подпола лаз у него в лес вёл. Но туда попасть... Уже слёзы из глаз... Молитву читаю. Глаза ест. Нож падает...
      Нет!.. Сам бы не выбрался...
      А тут голос этот. И вроде не только слышал, а видел  даже. То лицо, то фигуру...Но не верил, что снова узнаю. А теперь знаю точно - он это! Он!
      Вот за ним, как на привязи шёл. Только потому  и выбрался из того пекла.
      А тут ещё такая удача: узнать и имя ангела-хранителя.  Ведь ты скажешь?

Эльза, затаив дыхание выслушавшая рассказ брата, теперь лишь как-то беспомощно и  растерянно на него посмотрела.
 
   - Ну, ты же сказала - герцог. Это о нём говорили - Рыцарь Лебедя. Знаю, -  ты -  "Лоэн"  его называла. Только то ведь не имя. А какое же -  настоящее?
      Какое ты -  сыну дашь? Разве не имя его отца? - удивленно смотрел на Эльзу брат, не понимая причины её молчания.
   - Я не знаю, Готфрид. Он не просил дать сыну его имя. Непростое оно. Несчастливое... Нет... Не так... Но стоит его назвать - и беда той женщине, что его полюбит.
     Я не знаю всего. А его самого не спросила...  Можно или нельзя?! Но сама  почему-то боюсь этого имени. И тебе его знать не надо!
     Пусть он  для тебя так и останется Рыцарем Лебедя!..



  Первые июньские деньки одарили землю неожиданно щедрым теплом.
Эльза медленно спустилась по крутой каменной лестнице, миновала двор и оказалась в небольшом саду, где в немалой степени и её заботами и стараниями
с весны и до осени цвели и радовали взор нарциссы и ирисы, маргаритки  и фиалки, хризантемы и астры.
  Но сегодня Эльза не пришла бы сюда... В последние дни она чувствовала себя неважно... И если бы не увиденный ею сон, то и теперь она бы предпочла остаться наверху...
Но ей вдруг приснилось, что несмотря на совсем ещё ранние сроки, в её цветнике распустился DIANTHUS... А этот цветок она ждала особенно...
  Каково же было её изумление, когда она увидела свой сон и наяву... Несколько стройных стеблей, увенчанных белоснежными резными головками легонько подрагивали от ласк нежного июньского ветерка. Серединки этих удивительных цветков были розово-красными.
Эльза придерживая платье склонилась к ним, хотя сделать это теперь ей было уже непросто.
Она отсчитывала последние дни, а может и часы,  положенного природой срока.
Она коснулась кончиками пальцев нежного волнистого края одного из цветков, чтобы окончательно убедиться в истинном существовании своего чудесного видения.
Видение скользнуло по коже,  не оставляя никаких сомнений в своём реальном воплощении.
Малыш беспокойно задвигался в ней и Эльза тотчас выпрямилась, положив руку на мягкую ткань, под покровом которой просил  ласки её крохотный светлячок.
Почувствовав тепло материнской ладони,  он скоро успокоился и притих.
   - Ты тоже их видишь, мой маленький Лоэн?.. И я... дождалась... А он... Он же тоже хотел ...взглянуть... Но  ушёл... Он не мог остаться, понимаешь...
      Ушёл и не увидел... Где он?...  Лоэн... Где ты теперь?.. Как ты теперь?.. Услышь... Почувствуй... Взгляни хотя бы моими глазами. А я больше не могу на это смотреть!
      Я не могу больше! Не могу без тебя! Я не хочу больше здесь оставаться! Господи!.. Боженька!.. Оставь - пожалей наше ВМЕСТЕ!.. А моих мук больше не дли!
      Призови мою душу. Она полна любви... Но ищет только покоя!.. Лоэн!.. Пойми... Просто пойми меня... И прости! Только прости...
Внезапная боль прервала её и заставила вскрикнуть и содрогнуться. В глазах сразу потемнело, и она медленно осела и склонила голову к соцветиям. Уже меркнущим сознанием ещё различив и успев запомнить их свежий и по-мужски сдержанный, чуть терпковато-пряный  аромат...

  - Флавия! Отец Адальберт! - закричал испуганный садовник, выскочивший из-за угла и едва не сбивший их с ног... - С сеньорой Эльзой беда! Скорее!..
 И священник с Флавией,  сорвавшись с места,  бросились следом за ним...


 

 Монсальват.

   - Уходишь?
   - Зовут!
   - Да пребудет с тобой Бог! - с этими словами Лоэнгрин надел на юношу  крест из агата.
   - С Его именем и иду! - отозвался самый молодой из Хранителей Чаши и сразу вышел из зала.
А Лоэнгрин, облачённый в пурпурную мантию Главного Хранителя, вновь повернулся лицом к алтарю.
   - Счастливец... - возникло и пронеслось у него в голове, вместо ожидаемых им слов молитвы... - Как бы ни был несовершенен и несправедлив подлунный мир,
     но лишь в нём я узнал цену особенного, ни с чем несравнимого счастья. Когда весь мудрый и святой покой Вечности ничто перед светом любимых и любящих глаз...
   
    - Господи!  Отец мой Небесный!  Прости эти мысли! Прости мои чувства! Всё, что не смог оставить там и посмел взять с собой!
     Я твой, Боже! Твой! Но в сердце и боль, и забота... О ней и о нём... О них!..
     Не остави и защити! Если я сам не могу охранить, уберечь их от ударов Судьбы!..
     Это моя единственная просьба! Не оставь!!
И Лоэнгрин повернулся и вышел из Главного Зала.
Он уже поднимался по лестнице, когда сердце защемило непереносимо. И он безотчётно потянулся рукой к своей лунной искорке, которую здесь он носил на груди.
Но привычно прозрачный камень помутнел и потускнел прямо у него на глазах. И охваченный смутной  тревогой,  Лоэнгрин бросился к Кундрии.
Эта необычная обитательница Монсальвата сама обладала даром предвидения и умела вызывать невероятные видения у других своими удивительными снадобьями.

   - Кундрия... Ищу повсюду... Но видно день такой. Покой мне неведом...
     Но ты можешь помочь!.. И  знаю, что не откажешь!...
     Скажи,  Кундрия... Отчего так тяжко?.. До сумерек в сердце!
     Отчего такая боль, что нет силы вытерпеть её?.. Я от телесных ран не страдал так жестоко!
     Я знаю, что ты сейчас скажешь... Я сам это знаю... Мне запретны теперь даже мысли о ТОЙ своей жизни.
     Но я ничего не могу с этим сделать. Они стали частью меня самого. Возможно ли идти наперекор своему сердцу?! Не думать о тех, кто дорог?!...
     Где взять сил и мужества?!... Скажи! Тебе доступно многое! И открыто то, что неведомо даже нам, рыцарям Святого Братства.
  И Лоэнгрин быстро снял и протянул Кундрии свой лунный оберег.
    - Взгляни и скажи: что вдруг не так?..

  Но Кундрия лишь поспешно отвела его руку. И повернулась к нему спиной...
    - Не умножай свою печаль, славный рыцарь! - голос её был тих  -  едва слышим.
    - Но, Кундрия! Это жестоко!.. Не молчи! Неведение более страшно! ...Потому что - невыносимо! Я должен знать, что происходит сейчас в Брабанте!
      Мне так нужна правда!.. -  он умоляюще смотрел на ясновидящую.
    - Я не могу тебе помочь, Лоэнгрин... Я тоже связана словом, нарушить которого не вольна!
       Но если твоё решение так же твёрдо как сталь Монсальвата, - я дам тебе свой напиток!.. И ты отправишься спать!..
  И Кундрия посмотрела в самую глубь его беспокойных глаз.
    - Но я не могу теперь спать! - с отчаянием возразил он. - ...Мятущейся душе нет пути в мир сновидений!..
    - Но только в нём ты сможешь получить ответ на терзающий тебя вопрос! - твёрдо сказала  она.
  И куда-то  ушла, оставив Лоэнгрина в томительном и тягостном ожидании обещанного откровения.
    - Вот... Пей и иди! - вернувшись, она подала рыцарю золочёную чашу  дымящегося напитка с едва уловимым запахом жасмина...
 Лоэнгрин осторожно поднёс её к губам... Но вопреки его ожиданиям, напиток оказался  холодным... Обжигающе холодным... Ледяным...
 И он отстранил чашу от себя. Но снова взглянув на Кундрию, медленно выпил всё мелкими глотками.
Он ещё допивал со дна, но уже почувствовал,  как холод самых высоких небес проник в его вены, оледенил нервы, превратив их в тонкие застывшие нити и сковал
безмолвием его язык. Он протянул Кундрии чашу и повернувшись непослушными ногами отправился к себе.
Последние шаги дались ему с особенным трудом. Он едва дошёл до кровати и тотчас ничком упал на её мягкий покров.

  Всё мгновенно завертелось перед глазами и точно холодная стремительная воронка поглотила его, втянув в себя. Так он прошёл в туманы сна.

  Его первым ясным видением стала она. Его Эльза.
Он была совсем рядом, но навстречу ей он не мог ступить и шага. Силы тут же оставили его и он опустился прямо на каменный пол у самой стены.
Единственное, что он теперь мог, -  это сидеть и  безмолвно и недвижимо наблюдать за происходящим в их покоях.
Только покоя в них теперь не было. Здесь воцарился  хаос...

  Эльза лежала... И то металась, претерпевая муку, то вновь обессиленно затихала...А вокруг неё суетилось несколько женщин. Среди них он увидел и Флавию.
Все они беспрестанно сновали по комнате и казалось, представления не имели, как помочь их сеньоре и облегчить её мучения. Они пробегали и мимо него...
И даже задевали его. Лоэнгрин  явственно ощущал  касания их длинных одежд.
Но они его не видели и не чувствовали его присутствия. Так, будто его вообще не существовало.
Наконец, повисла абсолютная тишина... Все расступились, давая дорогу прибывшему лекарю.
Тот прошёл к кровати и склонился над Эльзой. Потом сел спиной к Лоэнгрину. Так что тому теперь не было видно ни его лица, ни лица Эльзы.
   Потом всё оказалось охваченным каким-то болезненным безумием, насквозь проникнутым невыразимым страданием.
Но Лоэнгрин, по-прежнему, сидел,  скованный леденящим ужасом и тяжестью этого кошмара, как раб - неподъёмными цепями...
Чувство времени тоже, казалось оледенело, и счёт часов был безнадёжно потерян...
Он даже не понял, что произошло, когда всё звуки царящего хаоса перекрыл совсем другой - короткий беспомощный крик.
И лишь когда лекарь стремительно поднялся и передал в руки Флавии крошечного младенца, он понял, что же сейчас произошло.
Он увидел то, чего не ждал  увидеть... И того, кого увидеть даже не надеялся...
Но он и мог только смотреть. Не проронив ни звука. Не пошелохнувшись. Застыв так, как будто всё случившееся не имело к нему никакого отношения!..
Какая же это была мука!..
Но теперь, когда лекарь на миг отошёл, он смог увидеть и её... Эльзу...  Лицо которой было теперь таким, как полотно её рубашки...
Но она неожиданно приподнялась на подушках и посмотрела туда,  где сидел он. Её глаза блеснули... и  осветились радостью. Она хотела подняться ещё...
И протянула к нему руку... Лоэнгрин увидел, что из её судорожно сжатых пальцев струится серебро,  скованное тонкими звеньями в нить, ведущую прямо к её оберегу.
Но в тот самый  миг,  боль заставила  её вздрогнуть, отшатнуться и вновь упасть...
  И настал черёд безумного продолжения. И ни сам Лоэнгрин, и никто из находившихся в комнате людей ещё не знал, что название ему - финал...
Но Лоэнгрин понял это раньше других. Он увидел это. Когда лёгкая, эфемерная Эльза поднялась вверх, точно воспарив над своим ложем и заскользила к лежащему
на полотне его, Лоэнгрина, рубашки сыну. Она склонилась к младенцу и поцеловав, быстро одела на его шейку свой оберег. И оставив в его чистой младенческой памяти свой полный любви и печали прощальный взгляд, сразу устремилась к мужу и опустилась перед ним на колени.
  Теперь её взгляд, казалось, был обращён в самую глубь его души. Так, словно она хотела, чтобы именно ею, своей душой,  он и запомнил его. Навсегда. На века!..
Её маленькие прозрачные ладони скользнули по его лицу, стирая слёзы.
А потом она коснулась губами его влажной щеки и просто исчезла...

  Со стоном приподнялся Лоэнгрин над своим ложем. Голубой бархат потемнел от слёз и холодной испарины, покрывавшей его лоб. Даже волосы свились влажными колечками.
Теперь он, казалось,  даже кожей чувствовал неотвратимость грядущего несчастья. Как и собственное бессилие этому воспрепятствовать.
Но в отчаянной надежде он вскочил и упал на колени перед Распятием, устремив на него полный мольбы и муки взор. И  замер, ... так и простояв  здесь до рассвета...

  Наутро, войдя в трапезную, он молчаливым жестом поприветствовал уже собиравшихся там рыцарей. И едва завидев показавшуюся у входа Кундрию, что несла Священную
книгу для вознесения молитв,  сам устремился ясновидящей навстречу.
   - Кундрия! Скажи... Что за ад мерещился мне ночью?.. Где блуждала моя душа? - спросил он её, приглушая голос.
   - Ты видел будущее, Лоэнгрин...  - также тихо ответила та. - ...Ты его видел! Но не в твоей власти его изменить!
 И Кундрия стремительно удалилась, оставив Лоэнгрина в полном смятении.
Но теперь уже все собравшиеся здесь рыцари братства ждали его. И он на негнущихся ногах прошёл на своё место,  взял из рук Кундрии Книгу и начал читать
ежеутреннюю молитву. Произнося слова по памяти, но не видя перед собой ничего из написанного.
Как только отзвучали последние слова, стоявшие на столах блюда сами наполнились яствами. Так происходило всегда.
Святой Грааль сам поддерживал силы своих Хранителей.
 
  Но едва Лоэнгрин поднёс чашу с вином к губам, как в зеркальном блеске серебра  увидел лицо Эльзы.
Ночной страх не отступал. Он только креп и всё туже стягивал его своими мучительными ремнями...
Лоэнгрин знаком подозвал Кундрию и попросил заменить ему чашу на хрустальную.
Та быстро вернулась с нею и видя его неестественную бледность, сама наполнила её вином и подала ему в руку. А он зачем-то поднялся, но сердце в груди рванулось
вдруг так, что он прижал руку, точно надеялся ею его удержать... В то время другая рука бессильно разжалась,  и хрусталь рассыпался мелкой крошкой по каменным плитам. Он взглянул вниз и красное вино показалось ему лужицей крови. Он пошатнулся... Все его мысли внезапно смешались и потускнели... Отчётливой осталась
всего одна... Она сверлила мозг и надрывала душу. И он понял:  самое ужасное всё же свершилось!..
  Лоэнгрину не дали упасть... Рыцари подхватили его и унесли наверх.
Несколько суток он провёл в своём тягостном бреду, разговаривая с Господом... Вернее сказать, говорил лишь он сам... Всякий раз обращая к Богу по-иному произносимый, но по сути -  всё один и тот же вопрос:
Как он позволил?.. Зачем дал свершиться? Почему не уберёг? И тем - уступил место злу...
Его метания длились до тех пор, пока где-то рядом кто-то явственно не произнёс:
   - Всё сущее сотворено Господом. Но только не зло. Зло там, где нет Господа...
     Он доверяет людям их судьбы на краткое время, надеясь, что так они обретут свой ценный и необходимый опыт и что-то сделают сами.
     Но они не всегда умеют верно распорядиться данной свободой. А ОН не всегда успевает исправить их роковые ошибки. Но здесь совсем другое...
     Твоя жена просто не хотела оставаться... Её душа не знала покоя. Она металась и страдала.
     Но тебе есть чем утешиться. Ты оставил свой след. Своё продолжение. Твой род продолжится! И вы с Эльзой ещё не раз повторитесь в своих потомках.
     А теперь смирись и  верь! Только вера спасёт тебя!
  И словно чистая волна прокатилась внутри от этих слов... И повлекла за собой и его самого... И Лоэнгрин снова впал в забытьё...


 
В замке герцога.

  Готфрид стоял, прижавшись к холодному камню замковых стен и не отрывал взгляда от дубовой двери, которая, наконец, всё-таки раскрылась и из неё показалась Флавия. Лицо её пылало, глаза лихорадочно блестели. Она подошла, остановилась перед наследником и осторожно протянула ему крохотного человечка, завёрнутого в расшитую тунику своего отца.
   - Это мальчик! - только произнесла она и губы её сразу задрожали.
   - Ну,  наконец... ...А маленький-то какой!.. А имя ему?.. Что Эльза сказала? - спросил Готфрид, бережно принимая у неё  младенца и с любопытством его разглядывая.
   - Она не сказала...
   - Как?! Почему не сказала?
   - Она не успела, сеньор!
   - Не успела?... Ну, что ж... Значит, скажет потом!
   - Она не скажет...
   - Да, что же за тайна-то такая?..
   - Это не тайна... Это - воля Божья!.. Сеньора Эльза покинула нас... - с трудом выговорила Флавия, глотая слёзы.
   - Как это - "покинула"? - тихо, непонимающе спросил её Готфрид.
В это время дверь открылась вновь и из неё вышел лекарь, а следом за ним  и отец Адальберт.
    - Сеньор Готфрид... Ваша сестра... Герцогиня... Она оставила нас... - собрался с духом и договорил начатое лекарь, отведя свой взгляд в сторону.
    - Да, что же вы все... сговорились?! - голос Готфрида даже зазвенел... -  Покинула... Оставила... Как она могла?.. - начал он и осёкся, медленно проникая в смысл сказанного.
  Он взглянул на расплывшееся на рукаве лекаря кровавое пятно, потом на напряжённое лицо отца Адальберта и, наконец, на малыша, зашевелившегося у него на руках.
   - Как - оставила?.. - растерянно пробормотал он. - И меня?.. И даже его?..
  И он попытался собрать всё своё - и так давно недетское - мужество, но предательский блеск в глазах уже закипал солоно и горько.
    - Я не мог ей помочь. - не объясняя и не ища оправданий сказал лекарь и поднял, наконец, глаза на своего юного господина.
 Но Готфрид уже не слушал, а сразу прошёл мимо него в комнату сестры.
Несколько мгновений он смотрел на безжизненное тело Эльзы, на ворох окровавленного белья в руках у прислуги, безмолвно застывшей при его появлении...
Но вырываясь из тягостного оцепенения перевел взгляд вновь на младенца, неожиданно тоже ответившего ему внимательным взглядом своих голубовато-прозрачных глазок. И он прижал ребенка к себе, повернулся и вышел.
  Свой шаг  навстречу друг другу Готфрид и отец Адальберт сделали одновременно.
   - Мужайся, сын мой! - сказал ему священник.
   - Да... Да!..  Учитель...  Она так и не назвала имени ребенка?.. Она не успела?
   - Не назвала. - подтвердил тот.
   - Так, как же?.. - с недоумением посмотрел на него Готфрид.
   - Сделай это сам. Ты ему - единственный кровный родственник.
   - Но я не знаю... - заволновался Готфрид. - Я бы хотел, чтоб это было имя его отца. Но Эльза... Она почему-то его боялась... И так и не назвала.
   - А мне приходилось слышать о рыцаре Лебедя и раньше. Ещё от германцев. Там его называли Лоэрангрин. И уже тогда слагали о нём легенды. Он, без сомнения,
     достойный человек, и сын может гордиться таким отцом. И должен гордиться! И помнить имя его,  и нести  дальше - должен! Чтобы род не пресекся, а продолжался!
     Имя отца не может быть несчастливым для сына!  Только женские страхи Эльзы мешали ей это понять. Но может она и успела.... Нам теперь не узнать...
   - Так, значит, - Лоэрангрин?! Маленький Лоэн?! - спросил Готфрид.
   - И да пребудет с ним Бог! - ответил ему священник.

   - Я в Зал совета! Там ждут!.. - сказал Готфрид святому отцу. - Пусть отыщут  кормилицу! - обратился он уже к Флавии. И пошёл с ребёнком вниз...

  Войдя в зал, где собралась и давно ожидала известий вся знать Брабанта, Готфрид прошёл к герцогскому креслу и встал рядом.
Он медленно обвёл взглядом лица вассалов.
   - Моей сестры... Герцогини больше нет... - голос изменил Готфриду. Но он нашёл в себе силы продолжить дальше:
   - ...Но есть этот младенец...  Лоэрангрин! И однажды он тоже возьмёт в руки меч! Во славу Брабанта! И во имя Господа!
   - Во имя Господа! Во славу Брабанта! -  звенящей тишиной приняло скорбную весть, но, наконец,  ожило, откликнулось и раскатилось по залу многоголосое эхо.