Надежда Евграфовна

               
               


      Мой дед, Евграф, уроженец деревни Протопоповка, Свияжского уезда, до революции работал приказчиком в Казанском Устье (речной порт, по-нашему). Только находился он, в те времена, не там, где сейчас, а в Адмиралтейской Слободе в месте впадения реки Казака в Волгу.  Каким  образом он попал туда и оказался к тому же еще и приказчиком, а не грузчиком, что более к лицу деревенскому крестьянину, я не знаю.  Работал он  в Казани, а семья жила в родной деревне. Моя мама, практически ни чего про него не рассказывала, помню только, что мог он, по ее словам, крестится двухпудовой гирей, да еще пиво пил дюжинами, вот и все. Сохранилась фотография, на которой запечатлен портрет семьи из трех человек: он, с окладистой бородой, в форменном кителе, поверх которого видна цепочка от часов, в хромовых, до глянца начищенных, сапогах, рядом с ним сидит его супруга – моя бабушка, на коленях она держит маленькую девочку, мою маму. Судя по фотографии, ну просто купец с семьей, да и только. Видимо, умели и тогда пускать пыль в глаза. Все бы хорошо, но случилась революция. Я это не к тому, что люди перестали пыль пускать в глаза, они стали делать еще больше и наглее. Я к тому, что эта самая революция перевернула мир с ног на голову. В результате, мой дед стал плотником и дом, в котором я вырос, построил он.
      Семья его, как и принято было в то время на Руси, была многодетной. Семерых детей поднял он,  но жизнь, как и всегда, по своему распорядилась их судьбами. Кто то сгинул в круговерти гражданской, а иные на фронтах Великой Отечественной. В итоге выжили четверо: моя мама, две ее сестры – близняшки и старший брат Роман Евграфович. После окончания Великой Отечественной войны в доме, который он построил своими руками, жили две семьи:  я с мамой и мамина сестра, моя тетя, с мужем и двумя дочками. Жили дружно, девочки называли мою маму: мама старенькая, а сама тетя звала ее няней. Она была почти на двадцать лет моложе моей мамы и мама в свое время нянчилась с ней. Отсюда и няня. Тетю мою звали Надеждой Евграфовной.   Вот такой дружной компанией мы жили до 1951 года.
       Однако свой рассказ о моей тетушке я должен начать с рассказа о ее муже. Звали его Михаилом Сергеевич.  Это был очень яркий человек. Боевой офицер, фронтовик, демобилизовался из армии в чине  капитана. Статный, высокий, ордена на кителе блестели, как праздник, он и сам выглядел как праздник, как образцовый военный и оставил глубокий след в моей душе. Но, как я сейчас понимаю, он стал типичной жертвой войны, павший не на поле битвы. К сожалению, он не один был такой. На фронте научился воевать, бить врага, а в мирной жизни места найти не мог. Наркомовские сто грамм приучили к выпивке, отучили думать. Ежедневная угроза смерти породила привычку жить одним днем, превратилась в норму поведения. Он не мог спокойно работать на одном месте, конфликтовал с начальниками, с коллегами по работе, одним словом, был неудобным для мирной жизни человеком. Боевые заслуги, законная гордость победителя, сослужили ему плохую службу. Он не умел лицемерить и подхалимствовать. И стал проигрывать эту подлую, подковерную войну. Эго прямолинейность, фронтовая привычка с шашкой наголо идти напролом, сыграли плохую службу. Кому он нужен такой? Правильно, ни кому. От таких стараются по тихому избавится. А что в таких случаях делает наш человек? Опять правильно! Он стал попивать и со временем, видимо, крепко. Пагубная страсть все больше овладевала им. В такой ситуации человек должен сделать крутой поворот, резко изменить жизнь, иначе гибель. Дядя Миша, такой выбор сделал. Он решил уехать. Люди, рабочие руки в то время требовались везде, нужно было восстанавливать народное хозяйство, кроме того, целые регионы остались опустошенными, после насильственного выселения с исторических мест проживания, целых народов. Таким же регионом оказался и Крым. Крымских татар после освобождения Крыма выгнали, эшелонами отправили в казахстанские степи. Наши компетентные органы в то время умели делать это очень лихо. Но земля, благодатная крымская земля осталась на месте, а значит кто то же должен растить хлеб, обрабатывать сады, ухаживать за виноградом, развивать курортное дело и т.д. и т.п. Конечно же те, которые переселяли людей, умеющих это делать, работать не умели и не собирались. Как всегда, партия и правительство обратились к народу, народ откликнулся и поехал в чужие края делать работу, в которой ни черта не смыслил. Фронтовик и лихой артиллерист, дядя Миша, в Ялте попал на хлебную должность, стал комендантом микрорайона. Вызвал к себе свою семью. Все вместе они поселились в отдельной комнате, в отдельной коммунальной квартире. На том он и остановился, то был апогей его мирной карьеры. Он храбро защищал нашу Родину на поле битвы, но не смог защитить самого себя в мирной, полной соблазнов, жизни. По настоящему стал спивался, превращаясь в забулдыгу и алкоголика. Впрочем, ни чего нового в этом нет, обычное дело.
      Моя тетя, с двумя детьми на руках, с мужем - пьяницей, в придачу, оказалась один на один с суровой правдой жизни в чужом краю. Но не зря говорится про наших женщин, которые: «и в горящую избу и коня на скаку». Моя любимая тетушка буквально впряглась в работу, она умела это делать, работать с полной отдачей, работать, прошу извинения, «как ломовая лошадь». Одела, обула девочек, отдала в школу, как могла поддерживала своего мужа и жизнь наладилась. Да и как она могла, не наладится у такой женщины, как Надежда Евграфовна. Не комсомолка, а просто красавица, даже не спортсменка,  а просто веселая, жизнерадостная молодая женщина. Любое дело спорилось в ее руках, любая работа была ей по плечу. Это она, еще молодой девушкой, пошла на завод, работала в три смены, не роптала на трудности, а как могла, приближала Победу. Наградой было блестящее, по любви, замужество. Жених, на зависть  всем, над головой  мирное небо и целая жизнь впереди. Ну, кто мог подумать, что все так сложится. Но она научилась держать удары судьбы, ее жизнеутверждающий оптимизм позволил ей выдержать все испытания, выпавшие на ее долю. Ее дети и внуки могут гордиться такой мамой и бабушкой.
      Именно она, моя любимая Надежда Евграфовна, сыграла в моей судьбе такую, можно сказать , определяющую роль. Это она уговорила маму отправить меня в Ялту, как будто ей своих забот не хватало. Но такой уж она была. Когда я приехал в Ялту, ласково встретила меня, женским чутьем понимая, что я еще подросток и проделанный  путь, отрыв от привычного мира, не может пройти безболезненно.  Переезд в две с лишним тысячи километров, сам по себе уже событие, но это был не просто переезд, для меня это был переход из одного мира в совершенно другой. Мне очень трудно было, даже осознать, где же я очутился. Здесь все, абсолютно все, по-другому. Спасибо сестренкам моим двоюродным, они взяли шефство надо мной. Не успел я еще поесть, как они прибежали познакомиться и  посмотреть на меня. После их отъезда из деревни прошло не мало, около десяти лет, конечно, они не помнили ни деревни, ни меня. А я хорошо запомнил их отъезд в далекий край. Было это ранней весной, когда снег только начинает таять. Мы с мамой проводили их на поезд и вернулись в опустевший, сразу ставший таким холодным, дом. До сих пор помню чувство грусти и одиночества, охватившее меня при этом.
      И вот сейчас я вновь увидел их, они прибежали, чтобы посмотреть на меня. Это были уже не те маленькие девочки, что уезжали холодным днем в какую то Ялту, передо мной появились две красивые девушки, мои двоюродные сестреночки. Мы, как бы вновь познакомились. Они оглядели меня с ног до головы, зачем то похихикали, как будто я клоун из цирка и пригласили меня на море купаться. С балкона показали мне Ялту, которая хорошо была видна внизу, окаймленная полукружием гор, коротко объяснили, что где находится и мы отправились к морю. С Чайной горки, на которой теперь было мое жилище, до набережной и городского пляжа, рукой подать, минут десять пешком, Но нам простая дорога не годится, мы пошли прямо через гору, тропой, так, они сказали, ближе. Это был мой первый урок жизни в новом мире. Оказывается тропы в горах, это вам не пыльные равнинные тропинки, здесь даже обувь нужна другая, на скользкой кожаной подошве не погуляешь, скользят на камнях такие ботиночки. По дороге к морю увидел много удивительного: просто так, на обочине тропы растут сливовые деревья, а на них сладкие сливки, вот дерево с грецкими орехами, кусты с красивыми и такими душистыми розами, виноград пожалуйста, чудеса да и только. А самое удивительное: здесь растет даже лаврушка, мама ложила ее в похлебку по листочкам, когда варила, а тут целые кусты. Вскоре сквозь зелень заблестела вода, и нам во всей красе открылось море. Подошли к берегу и, первое недоумение, весь пляж покрыт камешками, галькой. а у нас на речке песок. Снял ботинки, брюки и вот вам красавец в черных семейных трусах и кепкой на голове. До сих пор не понимаю, как хватило такта у моих милых сестренок, они не убежали от меня со стыда. Младшая, Тамара подошла и деликатно сказала, что фуражку нужно снять и больше не одевать, а для купания необходимы плавки. Это был второй урок. С трудом, преодолев галечный берег, зашел по колено в воду и неожиданно на губы попали брызги воды, инстинктивно отпрянув, сплюнул, вода оказалась соленой. Я знал, конечно, что вода в море соленая, но как- то не думал, что до такой степени, для меня это был настоящий шок. Так началась моя жизнь в Ялте.
      Оставшуюся часть лета провел, как и все ялтинские мальчишки, на море. В сентябре пошел в школу, в девятый класс. Школа номер семь, она находилась в центре города, на улице Кирова в добротном двухэтажном здании. В школьном дворе с фасадной стороны был разбит красивый цветник, сзади и сбоку расположились спортивная площадка и учебная мастерская - гараж. В целом школа была очень солидной и красивой. Правда, уютной я бы ее не назвал. Наша Свияжская, была мне ближе по духу. Познакомился с учениками своего класса, приняли неплохо, вполне дружелюбно, но я все таки чувствовал с их стороны некоторое превосходство и покровительство. Ребята обращались со мной как с младшим братом, девчонки смотрели с любопытством и хихикали меж собой. Причины, конечно же были и даже конкретные, ростом, например, я оказался, чуть ли не всех ниже, стоял почти в самом конце шеренги.  Мои одноклассники выглядели настоящими парнями, а девчонки  взрослыми девушками. Но это было еще не главным. Главное отличие было в моих деревенских манерах и не ялтинском акценте. И это еще мягко сказано. В течении нескольких месяцев меня не вызывали к доске, потому что мой волжский говорок вызывал гомерический хохот в классе и даже улыбку учителей. Лишь глубокой осенью я научился говорить как и все в классе, по ялтински, то есть по русски, но с примесью украинской интонации и словечек. Скорее всего не научился, а ко мне просто привыкли, потому что я так и не привык говорить: «шо, це таке? а, шо?» и так далее. Но учеба пошла нормально. Выручала хорошая подготовка, полученная мной в младших классах российской провинции. Но была другая проблема, справится с которой оказалось посложнее. Здесь мой провинционализм уже встал в полный рост и это сильно беспокоило меня и подвергало мои жизненные устои, воспитанные деревней, жестоким испытаниям.. Дело в том, что круг моих интересов существенно отличался от интересов, которые занимали моих одноклассников. Здесь ведь даже маленькие ребята не играли в войну и другие привычные мне игры. Что уж говорить о моих сверстниках. В их разговорах присутствовали лишь две темы: женщины и американские  автомобили и эти темы совсем немного разбавлялись разговорами о спорте да пляжных приключениях во время ныряния за рапанами и подводной охоты. Для меня это было не привычным и я ощущал в себе некоторую неполноценность. Например, надо ли говорить, что об американских автомобилях я не имел ни малейшего представления, в прежней моей школе такой темы просто не существовало. А здесь: альбомы с фотографиями шикарных, новейших авто, живейшее обсуждение с названием марок автомобилей, их достоинств и преимуществ. А в дополнение к разговорам, около гостиницы Ореанда, их можно увидеть живьем и даже, тайком, очень осторожно, потрогать. С тех пор, кстати, у меня в душе осталась платоническая любовь и тайная ностальгия к шедеврам американского автопрома, конца пятидесятых. Сказать, что вторая тема меня не волновала, значит нагло врать. Волновала, конечно. Еще как волновала. Но говорить об этом вслух я не был готов. А они говорили об этом цинично, открыто, как взрослые мужчины и моя пуританская натура пасовала. Я стеснялся даже думать про себя таким образом. В моих мечтах женщина была, прежде всего, предмет для восхищения, для любования прекрасным, источником материнского, домашнего тепла. Да и слово то такое: женщина, для меня было, практически, не знакомо. Женщина была для меня скорее всего мамой или просто какой то взрослой тетей.  Одноклассники же говорили о женщине, как о сексуальном объекте. Из их уст я впервые услышал о женщине как о существе, состоящем из отдельных частей тела, окорока, грудинки, ножек и так далее, словно это была туша животного предназначенная для разделки топором мясника, а не божественное создание. Например, мальчики с восхищением говорили о красивых ножках нашей учительницы по литературе. Достоинство каждой женщины они оценивали, как сумму достоинств отдельных частей ее тела. Такой чисто материальный подход к восприятию женщины считался в нашей среде нормальным и «взрослым». Вся эта «философия» была для меня неведома, и мне приходилось постигать ее с нуля. Как хорошо, что коснулся я ее, все таки уже имея другое представление о женщине, но даже и этого хватило чтобы цинизм по отношению к женщине оставил в моей душе глубокий след. Он, этот цинизм, сумел таки проникнуть в мое сознание и как ядовитый настой много причинил беды мне и моим близким в будущем. Именно в Ялте, в повседневном общении с ялтинскими ровесниками я получил первые уроки повесы и шалопая, если не сказать, подонка в отношении к прекрасному полу.
      При этом должен отметить одну особенность: так пренебрежительно и откровенно мальчики говорили лишь о женщинах, которые приезжали на отдых в этот благодатный край, о девочках из класса или со своего двора, таких разговоров не было. Вообще они делили людей на две категории: отдыхающие и местные. Именно эти отдыхающие женщины и были объектом юношеского вожделения. Они были и счастьем и проклятьем курортного города. Они давали работу жителям города, можно сказать, кормили их, но они же и портили, развращали их. Там, откуда я приехал, невозможно даже помыслить о такой фривольности в поведении. Здесь, на курорте, в них словно бес вселялся, поневоле забудешь, что  женщину можно и нужно воспринимать: « как, гений чистой красоты». Повторяю, именно здесь, в прекрасной Ялте в меня попала первая порция ядовитого зелья, которое постепенно губит нашу душу, ломает нашу жизнь, заставляя нарушать одну из главных заповедей: НЕ ПРЕЛЮБОДЕЙСТВУЙ! С другой стороны, это как в притче о сеятеле, все дело в том, куда попадет зерно. В моем случае, зелье, видимо, попало не на камни, а на благодатную почву, что уж тут греха таить. Хоть на исходе жизненного пути посмотреть правде в глаза.
      Зимой в Ялте тихо и уютно. Только штормовая погода на море иногда нарушает эту идиллию. В те времена еще не построили нижнюю набережную и гигантские волны обрушивались на каменное подножие существующей с пушечным грохотом, а брызги мощным потоком вылетали на набережную. Они доставали даже до памятника И.В.Сталину, который в то время еще стоял там. Очень любил я море в такую погоду. Стихия волн привлекала своей необузданностью и самой настоящей первозданностью. Прогуливаться по набережной в такую погоду было для ялтинских ребят своеобразным развлечением. Природа Южного берега Крыма сильно отличается от привычной жителям центральной России, поэтому я и не заметил, как наступила зимняя пора, вернее по календарю начались зимние месяцы. В городе стало тихо и по домашнему уютно. С нового года в СССР была объявлена денежная реформа. Н.С.Хрушев сказал, что заставит уважать советские деньги и люди будут дорожить даже копейкой. Так и сделали, обменяли гражданам прежние десять рублей на один новый рубль. Новые купюры были против старых гораздо меньше по размерам, но купить на новый рубль можно было больше товара.  Событие это немного разнообразило сонную атмосферу города. Даже песенку: «Зиганшин-буги, Зиганшин-рок, Зиганшин ест второй сапог», как-то подзабыли.   А ведь совсем недавно, наши солдатики проявили самое настоящее геройство, когда шторм оторвал их баржу от причала и унес в открытый Тихий океан. Наши военные командиры поискали их немножко, да и плюнули. А ребята сорок девять дней дрейфовали и голодали. Они были в полушаге от гибели, когда их обнаружили и спасли заклятые враги, американские военные моряки. Они их выходили и поставили на ноги, переправив в США. Для наших руководителей это был шок. Их, руководителей наших, прежде всего волновал вопрос останутся ребята в Америке или нет? От исхода этого решения зависела судьба многих людей нашей благословенной Родины. Но все обошлось: ребята отказались остаться и их вернули в СССР. А здесь их даже наградили и сделали героями, а могли бы и посадить за «самоволку». Не посмели сделать эту рядовую для моей страны подлость, на виду у всего мира. А народ, как всегда, все интерпретировал на свой лад. Вышеприведенный фрагмент песенки из этой серии.
     Тревоги и беспокойство людей по поводу денежной реформы улеглись довольно быстро и как то не заметно. Незаметно пришла и весна. Ялта с каждым днем все больше стала утопать в новой зелени и цветах. В школе у меня было все нормально, только с литературой опять не ладилось, вновь то двойка, то пятерка, слава богу, колы, как раньше, здесь не ставили. В тот памятный день, я получил очередную двойку и в расстройстве ушел в город, то есть сбежал с уроков и пошел гулять на набережную, к морю. Вышел в город, пошел на набережную, к морю. Я всегда старался придти поближе к морской волне, особенно когда мне было грустно. Море по природе своей, на мой взгляд, является одним из лучших природных факторов, которые способны улучшать и даже лечить душевные и телесные недуги человека.
      Этот день врезался в мою память навсегда, как день радости и гордости за свою страну, за имя, которым нарекла моя мама меня при рождении, да просто за то, что мы люди и что живем мы на прекрасной планете по имени Земля. Это было 12 апреля 1961 года. Надеюсь, почти всем известна эта дата.  Не помню и точно не могу сказать, как все началось, но город, буквально в мгновение ока, наполнился ошеломительной новостью: « В космосе человек, наш человек, Юрий Гагарин!»  Опять же, не могу сейчас описать детально все происходившее на улице, я был слишком возбужден, чтобы обращать внимание на окружающих. Просто это было всеобщее ликование и реальное чувство счастья. В магазинах, торгующих телевизорами, с экранов на зрителей смотрел симпатичный парень, про которого сразу можно было сказать: «Свой в доску!»  До сих пор это самое яркое впечатление моей юности, полагаю и для многих других людей моего поколения. Даже полное солнечное затмение,  которое довелось увидеть в Ялте, не произвело такого впечатления.
        Учебный год подходил к концу, я полностью освоился в классе, окреп физически, в  шеренге был уже далеко не последним, подрос существенно. Полученные, в Ялте уроки сделали  меня другим человеком, я повзрослел. Кстати, здесь меня приняли в комсомол, и я очень гордился этим обстоятельством, это тоже делало меня, в моих глазах, взрослее. Мой ангел-хранитель, моя тетушка, Надежда Евграфовна разговаривала со мной уже, как с взрослым человеком. С ней мы обсуждали мои перспективы на будущее. Мне шел шестнадцатый год, приближалось время получать паспорт. Дома меня ждет мама, она уже в возрасте, собирается хлопотать пенсию. Я могу, конечно, остаться в Ялте учится в десятом, но что дальше? Она же видит, как влияет на меня здешняя обстановка, знает к чему приходят здешние выпускники школ. Шофера, официанты и, прости господи, альфонсы, вот для них прямая дорога, лишь только единицы поступают в институты. Мне такой судьбы она не хочет. Да я и сам чувствовал происходящие во мне перемены. Из скромного деревенского мальчишки превратился в юношу, который уже хотел одеваться по моде, хотел иметь успех у шикарных женщин, в тайне начал мечтать  о красивой жизни. Все это «подарила» мне Ялта, мои школьные товарищи, крымская масленица длиною в сорок лет, вечный праздник, который окружал нас. Спасибо моим предыдущим воспитателям, за то, что они, в свое время, привили мне фундаментальные, вечные понятия о добре и зле. И этот нравственный задел позволил мне остаться верным тем идеалам, которые были заложены ранее. Я согласился со своей тетушкой, которая практически становилась мне второй мамой. Пока не поздно, пока меня не поглотила трясина праздной жизни и порока, нужно возвращаться. И ровно через год после моего отъезда, в середине лета, я вернулся в свою деревню, к моей дорогой маме.