Шаббат Шалом

Они сели на выступе отвесной скалы. Вечер. Прохладный ветерок освежал их после дремотной жары августовского дня. Красное солнце влезало в пижаму не весть, откуда взявшихся розовых облаков. Оно спускалось к морю, которое краснело на фоне белоснежных Севастопольских строений. Тишина нарастала. Она скинула маску невинности и агрессивно истребляла суету дня. Ожидалась ночь. Она уже выслала перед собой авангард сверчков, под неусыпным надзором все более проявлявшихся звезд.
- Закурим? – Мендл окинул взором Мангуп, что со стороны появления луны, с востока, выпускал из своих загадочных объятий зазевавшихся до темна туристов. Месяц Ав оторвал уже свой 21 день с исхудалого календаря 5768 года. Луна убывает. Сегодня раньше полуночи её и не жди. Темная ночь. Яркие, безисчетные звезды. Мендл сидел на самом краю скалы, свесив обе ноги в 30-метровую бездну.
- Покурим? - повторяется вопрос.
- Давай, - согласен Давид, сидящий рядом подобно Мендлу.
Собаку решили сегодня с собою не брать. Почему? Да из-за суеты. Гром последнее время стал непослушным, эго-прего-щенко-псом. Он не дал бы так, просто так, слушая тишину, взирать в Синегорские дали, сидеть занятной беседой, которая не обязывала ничем, никак и никого.
Мендл, у него всегда, если дело не касалось трубки, лучше получалось, скрутил сплифф, намочил языком его край, молча возблагодарил Бога и прикурил. Узнаваемый запах ганджи, сизым дымом из его уст, поднимался небом, выдавая маршруты воздушных потоков, чьи доселе не окрашенные клубами травы коридоры, геометрично востекали среди высокой скалы, туда, ввысь.
Давид, также молча, как и Мендл, подлечил сплифф, прикоснулся к нему лбом, объял губами, затянул легкими и выпустил не сознанием, а нутром, шлейф знакомого зелья, легким дуновением вечернего покоя. Сладкий гандже-дым, возносится к еще не видимо-различимых глазу гандже-звездам. Вдох. Выдох. Передай другому. Вдох. Выдох. И все вернется на круги своя. Вдох. Выдох. Возлюби ближнего своего. Вдох. Выдох. Возвращение блудного сына. Косяк пыхтит, ворчит и улетает. Вот и пятка. Пяточка. Пятуля. Самый смак, - как сказал бы Мендл, но смолчал. Цинус, - обозвал бы ее Давид, но в другой раз. Аминь, - не услышали отсутствующего Дамиана. Ну, а пес? Гром скорее на перво, фыркнул. Обоняние у собаки покруче, чем у людей. Слыхали, небось? Даже держали собак? А за что держали?
Да нет. Ему курить не надо. Одного присутствия достаточно. Это в теории. А на практике, отсутствует пес. Не шума поэтому, ни суеты по тому, не гама по темам. Да и не фыркает никто. Далеко до морей и водоемов. А взамен – ЛЕПОТА! Вдох. Выдох. Последний свисток. Гильза летит вниз. Первый полет сегодня. Прыг ласточка, прыг, а в лапках аминь притаился. Сидит себе, партизан сионский, да и не мудрено. Тишина, тишина то! Много минут, воды, песка, все плывет тишина, лепотою, как веслом правит, в никуда, никакими, никак.
- Ну что, вдогоночку, - предложение.
- Мг-г, - согласие.
И вот, не откладывая страусинных голов, за неимением оных в долгий ящик, кстати, тоже отсутствующий, вдогонку, пытаясь не отставать на поворотах, и в то же время, не спеша, (тишина то, тишина!), пыхтят табаком сигарета и трубка. Вроде тот же дым сизый. Тот, да не тот. Не молчаливый дым табачный. Нет. Тем паче в бинаре с нею идеальная пара, не правда ли? Рвет тютун тишину. Набухает беседа. Просится нарывом словоохотным. Истекает речью.
- Классный вечер сегодня.
Мендл открывает диалог беседный, речь над бездною, полет над гнездом Сиона, классически - о погоде стартует треп, словно картой игральной, атласно ложится на кон. Ответа чает. Однако.
Бита карта. Давид не ведется. Не желает о погоде умничать. Отбой. Переключается тема. Уломали реле. Говор о ином.
- Прикольная шмаль, цепанула, - летит марьяж. На!
Но у Мендла козырей видать полно. Не держаться они в иудейских руках. Не вырасти большой, жить, не быть лапшой, теме не о чем. Бьет марьяж талмудист. Томно бьет. Подкинуть? А надо ли? Зачем? Не за чем. Отбой. Карты прочь. Тузы по рукавам. Договор по рукам. Разговор по зубам. Суть да по устам течет. Трубка догорает. Мендл тушит окурок. Небо тушит солнце. Трубка дня горит еще суетой, да не той. Пепел, словно покой, все украсит ночною золой, тишиной, тишиной, тишиной. Раз со старта такой перебор, то бежит по душам беседа, о душе родной, не чужой, но которая пока не здесь, а там, где-то там.
- Надо было с собою Дамиана взять. Втроем веселей.
- И беспокойней втроем. Не диалог, а базар. А так тишина, тишина то, покой.
- Покой. А в чем, он, покой? Говорит Господь: «Не войдут в покой».
- Не войдут. Влетят. Его покой не простой.
- Постой.
 Не простой покой, ой, не простой.
- Для народа Божьего еще остается субботство.
- А кто народ Божий?
- Тот, кто родился свыше, на Сионе.
Трубка выбита. Пепел летит вниз. Второй полет сегодня. Разлетались. Остывает на камне курительный прибор карманного ношения. Остывает и день. Остывает и лес. Все остывает. Встает. Перестает.
- Субботство, это как? – не перестает вопрошать Мендл.
- Придет Дамиан, его и спросим.
- А когда он придет?
- Помолиться и приедет. Он в семь часов вечера это делает. Система у него такая. Утром в семь. Вечером в семь. Зимой вечером в пять. Чтоб не забыть о том, что зима.
- А что, зима?
- Да так, за горами, в России пока. А Дамиан пусть молится. Кто-то это должен делать. Пускай этим кто-то будет он.
- Пусть молиться. Система это не плохо. Тем более в храме.
- Система ни есть хорошо. Мог бы раньше. Мог бы позже. Что такое время? – Система. Какая Господу разница? Неужели в 19 часов 00 минут, Бог его услышит, а спустя пару-тройку часов, проигнорирует его ритуал? Глупости! Тем более, - здесь, на этом плато. Вид отселе и вправду знатный.
Бахчисарай завуалирован августовской дымкой испарений.
Мангуп подбирает ништяки, зажигает костры и индейские горны, играет людьми и музыкой, пьянствует гротами, лицедействует персонажами, общается по душам, ликует Дырявым, смывается через Женский, моется Мужским, вопит Сосновым, шаманит, одним словом, гонит. Как обычно. Гонит Мангуп. Лишних, - в низ, в Ходжи-сала. Верных, - ввысь, вслед за сизым дымком. Избранных, - вниз, по искусственным ступеням С2Н5СОН. Чутких, - вверх, по богозданным нотам скалистого Бабадага. Всех гонит Мангуп.
Бабуган в грозовых тучах. Нахмурился дед. Сердит на ЮБК. Достал и его Вавилон. Как пить дать, достал. Сушняк? Сейчас задождит. Угрозает Бабуган. Громит. А Синегорье? А Синегорье синеет с каждой минутой, с каждым свистком, с каждым глотком.
- Тут одно, красота, покой. А там, - храм.
- Рукотворный? Согласен. Но, храм в сердце. Ты вкури, чувак, он везде.
- Да, понятно. Все это понятно. Понятно и ясно, как Божий полдник в голубом небе. Читали где-то. Но! Но. Существует обряд, система, форма, уставы, традиции…они вторичны, конечно, но без них, вся эта вера, ну, просто анархия какая-то. Маргинальная при чем.
- Хм-м.
Пауза.
- Не путай Божий дар с религией. Причем тут вера? Какие вообще у веры отношения с обрядами и правилами? Что за извращения? Что общего? Религия такой же бред, как и любая пиарщина. Как любая, даже тщательно загримированная ложь. Чушь, вся эта религия. Ну ее. Вера – это дар Бога. А они… Да и мы тоже, манипулируем понятиями, которые своей (навязанные Вавилоном ) формулировкой, противоречат сути.
- Это как?
- Да запросто! Скажи-ка мне, Мендл, ты, к примеру, верующий?
- Верующий.
- Ага! Свежо едание, да сериться с трудом. Если ты, верующий, то скажи этой горе, скажи Мангупу, чтобы он вверглся в море.
- Зачем?
- За шкафом. В евангелии, прямо, без всякого Якова, живет обетование: «Будет вера с зерно горчишне, возглаголишь горе, иже нарицаемой Мангуп, ввержися в море, исполин окаянный; Он покорится вере сей и крестится в море с головой».
- Так, а я маловер.
- И у меня она худосочная. А проще говоря, взагалі вітсутьня (полностью отсутствует – укр.).
- Нет?
- У меня ее нет.
- А у Дамиана?
- М-м.
Пауза.
- У Дамиана есть. Она живет в Судаке, делает массаж, картавит, глассирует, плетет косички, вяжет знакомства, дружит с Сарой и Евой,такая себе компашка непревзойденных сборщиков и собирателей. Древнейшее занятие человека..
Хороший грасс. Классный вечер. Смеялись минут пять. Да. Если бы сейчас, вместо косяка был алкоголь, то скорее всего, перешли бы уже к повышенным тонам, оскорбительнощам, а дальше, поскакали бы на белках через обиды к силовым решениям проблем. Проблем, которых без алкоголя, вовсе и нет. Вот так! А вы говорите, зачем легалайз? Неправильно вопрос ставите. Его надо ветчиной на язык класть. Не зачем легалаз, а что за ним. А за ним будущее.
- Мастер по сбору, - Мендл ржет. – Это в 10. Я зимовал с Сарой в Вороне. Это в горах над Судаком. Мы с ней собирали мерзлые яблоки и дрова. Мастера по сбору. Ха-ха-ха!
- А я с Евой прошлогодний сентябрь провел в Дозорном. Это в горах над Белогорском. Мы собирали грецкие орехи, шиповник, кизил, груши, яблоки, ягодки-цветочки.
- Дамиан говорит, что Вера сейчас в Мраморном. Это в горах над Симферополем. Собирает друзей. Утопия Крымского масштаба. Сион в отдельно взятом дачном поселке. Нам ним Чатырдаг, - пятая вершина. Усек?
- Я Коэлье читал.
- А ты ее визитку видел?
- Сара Ева Вера Влад и мир Овна.
- Сараева Вера Владимировна.
Пение сверчков усиливалось. Освещение смолкало. Беседа затягивалась.
- Ну а все же. Чем плохи традиции? Формы? А-а? Чем плохи?
Мендл, всем нутром своей иудейской души, со всякими там талмудами, мишнами, агадами, мидрашами, хасидскими майсами, толкованиями и даже анекдотами, не мог взять в толк: как двигаться к Господу, без этих, несомненно необходимых форм? Ну, как без знаний, в конце концов?
Дамиан разделял его точку зрения, по-своему, правда. Но и он имел велий заслоно-запас преград. Каноны, правила, символы веры, предания, сказания, указания, предсказания, уставы, согласия, синоды, соборы, отцы претрудные, догмы, кумиры, в конце концов.
Неужели у Давида ветер в голове, который дышит где хочет? Как без этого? Как? Чем формы плохи?
- А тем и плохИ, что им следуют лохи!
- Ну, а серьезно?
- А если серьезно, то есть такая фраза, дорогой мой любитель авторитетов, что для чистого ВСЕ чисто. И только считающего что-либо нечистым, ТОМУ нечисто. Усек?
- Не совсем.
- Ну, добро. В Торе говорится, то есть пишется на самом деле, не вари козленка в молоке матери его. Слышал такое?
- Даже читал. И не раз.
- Поздравляю, садись, пять! Это постановление закона. То бишь торы. Но! Но. Появляется книжник. Человек ученый. Не от мира сего. Что впрочем, одно и то же. Короче, знаток торы. Гуру иудейского согласия, если хочешь.
- Хи-хи-хи.
- Ну, так вот. Энтот деятель религии, уважаемый, необразованным, к сожалению, окружением, из лучших побуждений, заметь, вдруг сел, а если сидел, то вдруг встал и подумал. Мамочка моя! Это ведь так можно по неосторожности и/или незнанию чегой-то в законе нарушить.
- Как?
- По неопытности, лег-ко-мыс-лен-но!
- Хи-хи-хи-хи-хи-хи.
- Ну и решил этот мил человек сделать ограду для торы. Чтоб лбом о скрижали никто не ушибся. Они же каменные.
- Хи-хи-хи-хи-хи-хи.
- Потом у него появились ученики. Он их облучил. Далее, благодаря конкуренции, один из них стал на его место. После смерти учителя, разумеется. Хотя бывали и варианты. Но схема одна. Ученик, став учителем, главой школы, еще дальше отодвинул ограды. Еще более ограничил послушных граждан в их свободе. Непослушных объявил вне закона, безбожниками и еретиками обозвал. Его преемник на данном посту блюстителя оград, поступал в том же русле. Схема одна. Еще дальше отодвинул забор. Следующий – еще. Потом еще. Еще раз, еще раз, еще много, много, много раз.
- Хи-хи-хи-хи-хи-хи.
- Продолжалось бы это и по сей день. Я имею ввиду перестройку оград. Но, слава Богу, в VI веке, по христианскому летоисчислению, крайнюю ограду зафиксировали. Скрепили цементом писаного талмуда. И что нам говорит, пардон, пишет Талмуд? А Талмуд нам пишет, что молочная пища должна употребляться отдельно от мясной, мясная от молочной. Посуда для одной не кошерна, то бишь незаконна для другой. Бред, правда? При чем тут молоко козы и вареный козел? Какая связь? Или возьми тфилины, иже рекомые филактерии и мезузы. Ты их когда-нибудь видел?
- Конечно! Я их не просто видел. Тфилины я неоднократно одевал во время утренних молитв. И мезузы на косяках дверей у нас были. Ну, когда еще дома жил.
- Бра-во! Что в переводе с латинских языков, значит мо-ло-дец. Браво! У этих схема та же. Вот скажи, Мендл, какая молитва самая известная?
- Отче наш.
- Это у христиан отче наш. А у вас, у нас, какая такая молитва ей подобна по частоте исполнения?
- Шма исраэль.
- Аллилуйя! Слушай, Мендл, а ты не такой уж и неуч. Ты откуда про опиум народный столько знаешь?
- Сам дурак. Я между прочим в иешиве учился. Пару лет, но мне хватило.
- М-м. Снимаю шляпу.
- Да, ладно.
- Тогда вспоминай, о чем говорится в конце отче наш?
- Отче наш?
- Тьфу-ты! Прости, Господи. В конце Шма, конечно.
- На иврите?
- По-китайски.
- И повяжи их как знак на руку твою, и будут непоколебимы (непокобелимы) они перед глазами твоими.
- Правильно. Именно оно. Но это в торе записано. Но тора торой. У нас же еще к торе оградки есть.
- И тут тоже?
- Мендельсончик. Оградки есть везде. Без них талмуд рассыплется. Да что талмуд. Любая религия это неудобоходимое перед Богом скопище всевозможных оградок.
- Кладбище какое-то.
- Господи, Боже мой! Дивны дела Твои. Он догадался. Мендл, дай я тебя поцелую. Чмок! Конечно! Система нас ловит. Мы в ловушке. Мы существуем в ее спектре, но на разных частотах, ограниченные оградками одного и того же кладбища, на котором разного рода гуру и Мары, отводят нам глаза, своей лицемерноханжеской болтовней, возведенной в ранг авторитетов, той же самой системой, которая этим очковтирательством пудрит нам мозги, морочит голову, гурит, дурит, сохраняя при этом за собою власть.
- Так нужно снести эти оградки.
- Куда? На свалку истории?
- Ну да! Привлечь образованных людей.
- Каких людей?
- Образованных.
- Нет, Мендл. Привлекать, это дело мусорское. А наше дело иное. Тем более штампованное образование, с их дипломами, учеными степенями, мантиями, симпозиумами, умами облученными, зомбированными – такое же детище системы. А образованный, я имею ввиду в ином смысле, от слова образ. Помнишь по образу и подобию Кого, создан Адам? Здесь снова подмена понятий. Поэтому образованный, рожденный на Сионе и человек Вавилонски образованный, не смогут сообща что-либо сделать. Они движутся в разные стороны.
- Значит, нужна революция. Знаешь, один американец, Томас Пейн, сказал: «Когда все остальные права попраны, право на восстание становится бесспорным».
- Ну, да. Только опять же, какое восстание? Какая борьба? Снова подмена понятий. Наша борьба должна идти внутри, с собой. Измени себя, свое мировоззрение, желания, поступки. Вот тогда это восстание. Тогда это восстание из мертвых. Уход из этого Вавилонского кладбища. Бегите из Вавилона – кричали пророки. Бегите из его среды – записывали в свитки их слова. Блажен, кто разобьет младенцев Вавилонских о камень, - поют до сих пор. Поют и не восстают. Ждут. Тешатся баснями, убеждаются авторитетами, соблазняются приоритетами. А потом – бац! Пал Вавилон. Пал! Поздно восставать. Поезд ушел. Ту-ту!
И тут влез я.
- Привет, пацаны!
Они опешили, но это только сперва, поначалу. Давид и Мендл переглянулись.
- Это кто?
- Эй! Почему вы влезли в наше общение?
- Потому, что он автор.
- Автор чего?
- Пока вы будете мне это объяснять, я проснусь и все забуду.
- Автор этого файла. Его Да То зовут.
- Мы его не звали.
- Ну! Еще скажите, что я татарин!
- Ах, да! Я забыл.
- Короче, ситуация такова: познакомился я с девушкой…
- Я не хочу это слушать.
- Послушайте.
- Вы слышите?
- Давай про оградки.
- Ну и…
- Ну и ну. Оградки Вавилонские…
- Да. Насчет Вавилона. Познакомился я с девушкой, а она вдруг, ни с того ни с чего, звонит на трубу, не иерихонскую, не сионскую, нет, на обычную телефонную. Так вот, звонит в три часа ночи, именно в то время, когда я сплю, и я уже знаю для чего, это мне уже раньше снилось, de javu, так у меня к вам вопрос, вы же такие умные, просыпаться мне или нет? Чего молчите?
- Спасибо, что ты его игнорируешь.
- Он еще и вопросы Вавилонские задает.
- Так вот. Поезд ушел. Ту-ту!
- Я забыл, о чем мы говорим?
- О традициях.
- А, ну да.
- Иудеи ортодоксы остановились на талмуде. Они больше не идут с Моше рабейну в небесный Ханаан. Иегошуа бин Нун не ведет их в покой. Не ведет в субботу. Не ведет в шаббат. Баста. А почему? Потому, что они бросили якорь и за Господом уже не идут. Их якорь – Талмуд. Хасиды оживили учение, оно преизобилует радостью, но, их якоря это цадики, рэббэ и конечно же талмуд.
- Просто ты караим, поэтому тебе противен талмуд.
- Я согласен.
- Это что сговор?
- Что вы все о жидах, давайте поговорим о Руси.
- А ты что, еврей?
- Нет.
- Тогда чего ты за Русь переживаешь? Русь, мой дорогой автор, кого хош пережует.
- А он антисемит.
- Тогда точно еврей. Самые ярые антисемиты обычно евреи.
- Я общался с Полонским на эту тему.
- Пинхасом или Андреем?
- Слушай братва. Она мне снова звонит.
- Кто?
- Да баба эта. Дал ей визитку. Вот звонит. Брать трубку или спать?
- Брать на измор.
- Игнорируй.
- Хоп.
- Талмуд это иудейский якорь. Он хорош для навигации мертвого моря. Проблема в том, что все на якорях. Католики с православными тормозят канонами. Стоят на пристани схоластики обрядоверной. Верной тропой стоят.
- Ну а при чем здесь революция?
- Как при чем? При том. Вдруг, бах, трах, умереть-сос-трахом, чудо, юда, Мартин Лютер. Молоток, тезисы, ученые двери, врата Сионские. Свежая кровь. Свежее дыхание. Пробудись Европа ото сна.
- А дальше?
- А дальше оградки, якоря, а теперь и облом.
- Обломовщина.
- Нет. Ее предтеча за номером, что набран в типографии готическим шрифтом.
- Ты в кирхе бывал?
- Да, в Одессе.
- Так она же сгорела. Там одни стены.
- Зато архитектура прикольная.
- А общался с лютеранами? Ну, теми, кто практикует?
- Общались.
- Они тормозят на Лютере. Их облом это Лютер. Ты к ним приходишь, мол, слава Господу!
- Они тебе рады.
- Да. Рады. Но смотрят на все через призму трудов Мартина Лютера.
- Так его же убили в США.
- Нет. Это Мартина Лютера Кинга убили в США. Это разные Лютеры.
- Хотя, вы знаете братцы, в политике они по уши плавали.
- Говорят, что правильнее не «плавали», а «ходили». Это на языке Руси.
- Неважно. Приоритетнее суть, а не муть.
- Согласен. Тем более что так поступают все. Практически все. Кальвинисты тормозят на Кальвине, пятидесятники не приемлют харизматов, последователи хинаяны плевать хотели на Далай-ламу. Все встали.
- За Господом идут, но так виртуально, потенциальное движение.
- А не надо к Нему идти. Надо за Ним.
- Давайте без «надо».
- Хорошо.
- По Его воле.
- Браво! Есть контакт.
- Пусть Он решает, а не талмуд, Мартин Лютер, папа Римский, Канстанеда или еще какой-нибудь дядя Вася.
- Вернемся к тфилинам и мезузам.
- Споры из-за них и есть и будут.
- Бесспорно другое. Уводят народ от Бога еще дальше, чем он был.
- У нас это умеют.
- У вас? Я в этом не сомневался.
- Браво!
- Навяжи на руку, - значит делай, как эти слова. Навяжи на лбу перед глазами, - значит думай, как эти слова. Смотри этими словами, а не через оградки, якоря или обломы.
- Толкователи усопли, сформатируй эти сопли.
Солнце зашло. Начался новый день. 22 ава 5768 года. Шаббат. Шаббат шалом. Я знал, что Мендл это скажет. У кого что болит.
- Шаббат шалом.
- Я знал, что он это скажет.
- Шаббат шалом.
- Споем?
- Я слов не знаю. Вы мне их потом продиктуете? Я их может быть, даже выучу.
- Споем.
- Я уже слышал субботний гимн…
- Потише, комментатор.
- Его Да То зовут.
- Мы его не звали. Он сам пришел.
- Незванный гость...
- Пардон. Субботний гимн, знаемый наизусть, в два голоса, зазвучал из трех ищущих сердец. «Лехо доди ликрат кала» - неслось над Синегорскими долинами, горами, селами, городами, над покоем и суетой. «Пеней Шаббат некабела» - звучала квадратными арамейскими нотами Внутренняя Крымская гряда.
- Жаль, что ермолки с собою нет. Или шляпы.
- Сам ты шляпа.
- Так это не к талмуду, а к маме претензии предъявляй.
- А при чем мама?
- При параде.
- А притом, что если бы Господу было не все равно, насчет ермолки, то тогда бы тебя мама в ней и родила. Усек?
- Мендл в ермолке, папа при кофемолке, мама при параде, девочка на дяде, тетя на шаре, на шару во все лузы.
- А ты, братец Шаббат по звезде определил?
- По трем. По трем звездам.
- Ку-зя!
- Тоже оградка?
- 33 якоря в бок.
- Угу. Вон, у православных по одной звезде считают.
- Достаточно одной таблетки.
- Про Суворова и звезду помнишь?
- Да! Развел тетю Катю.
- Угу. Господь сподобил старца. Суворов цадиком был. Скрытым праведником.
- Кто-то рулит.
- Дамиан, наверное.
- Ты спишь, автор?
- Да То зовут, говоришь? Ха-а...
- Я сплю, но сердце мое бодрствует. Вот свет моего возлюбленного светит.
- Рано для Дамиана.
- И Грома не слышно.
- И молнии не видать.
- Фонарь.
- Вижу фонарь.
- Фонарь!
- Тут и тропы-то нет. Кто-то свой.
- Кто?
- Эй, мистер всезнайка, «я знал, я давно знал». Кто там идет?
- Дамиан.
- Согласен, больше некому.
- Слава Господу!
- Шаббат шалом.
- Воистину шалом.
- Драстьте.
- А это кто?
- Это автор.
- А-а. Я вас помню. Кажется вас зовут Да Уд?
- А что такое уд?
- Член!
- Да?
- Да! То и есть...
- В смысле?
- Да. Член.
- Но-но! Сами-то хороши. Да вид, Да миан. Ну и еврей.
- Да он антисимит!
- Еще бы. Да Уд. Мусульманин видать.
- А че в рюкзаке?
- Чаша, бутылочка и классические пол батона.
- Поминать Господа будем или Шаббат встречать?
- И то и другое.
- Как так?
- Запросто.
- Без фанатизма.
- Апостол Павел так и пишет: что если вы умерли со Христом для начал мира…
- Для каких начал?
- Начала мира, это начальные принципы, связанные с чем то внешним, материальным, наивные учения, сосредоточенные на внешней стороне вещей, ограничения или к примеру аскетизм.
- Именно так. Так вот, апостол Павел пишет, что если вы умерли со Христом для начал мира, то почему вы, как бы живя в мире, подчиняете себя предписаниям «не прикасайся, не вкушай, не дотрагивайся», согласно человеческим заповедям и учениям.
- Тем более прикукуренных среди нас нет, Грома я с собою не брал.
- А автор?
- Я пас.
- Почему?
- Я же сплю. К тому же мне пить нельзя. Крышу сносит.
- Тебе это не грозит. У тебя ее нет!
- Точно антисимит. Не пьет к тому же. Верный признак.
- Кто первый начнет?
- Пусть Мендл первый.
- А че, целого батона не было?
- А мы как в Египте, во времена праотца Иосифа.
- А при чем тут Египет? Просто нет целого.
- Просто Мендл хочет сказать, что во времена пребывания в тюрьме праотца нашего Иосифа, фараон виночерпия помиловал, а главного пекаря, того, - Давид свистнул, - вздернул.
- А его разве звали не Йусуф?
- Нет. Йусуфом его звали в другом переводе. Мы этот формат не поддерживаем. Для него дрова нужны. Понял?
- Не отвлекайся!
Мендл берет в руки хлеб, воздает благодарение Богу и читает благословение. Потом берет чашу и читает благословение над вином. Иудейская часть свершилась.
- Возьмите, ешьте, это тело Христа. Пейте из нее все, ибо это кровь Христа, кровь завета, которая за многих изливается для прощения грехов. Мы это делаем в воспоминание Христа, доколе Он не прейдет. Вот и православные отстрелялись.
- Господи, Отец наш Небесный, я принимаю этот хлеб, как символ участия в жизни, а это вино – как символ наслаждения Твоим, Владыка, благословением, - говорит караим, ломает хлеб на три части и раздает братьям.
Потом Мендл выпивает треть чаши. Дамиан и Давид по очереди потребляют вино.
- Шаббат шалом!
- Воистину шалом.
- Аминь.
Я молчу.
Возблагодарив Господа, Мендл вопрошает Дамиана: - Ты курить будешь?
- А как же! Буду.
- А ты?
- А он спит!
- Это кто ещё из нас спит? Я то, как раз и наяву...
- Все спят!
И вот косяк забит, смочен, взорван и бежит по кругу. Вдох. Выдох. Передай другому. Вдох. Выдох. Возлюби ближнего своего. Вдох. Выдох. И все вернется на круги своя. Пустая гильза летит в бездну. Благодать. Аминь, аминь, аминь.
- Сегодня летим?
- Конечно!
- Хоп!
И вот, упоенные грасом мы ступили в бездну. Нет, не упали. Нет, не разбились. Мы полетели. Мы взмыли ввысь. Мы вознеслись над Синегорьем к Престолу Владыки. Мы летели в тот извечный покой, в тот небесный Шаббат, в который не смогли ввести народ Израиля, ни Моше рабейну, ни Моисей, ни Мусса, ни Иегошуа бин-Нун, ни Иисус Навин. Поэтому для народа Божия еще остается субботство.
Но недолетали.
Вернее долетели, но не все. А если быть совсем точнее, то недолетел только я. Почему? Да так, обычное дело. Остановили. Кто остановил? Да всё те же.
А было так. Летим мы к престолу Владыки. Летим. Молчим. Вдруг видим: навстречу нам неумолимо приближаются они. Троица. Известная всем троица. Что-что? Нет! Не святая. Кто скажите мне сейчас под этим небом святой? А-а? Молчите? То-то.
- Господи, помилуй, ангелы небесные.
- Не к добру это, Дамиан, ой не к добру.
- Мендл! Не паникуй! Вон Да То, видишь, совсем не волнуется.
- Конечно. Он же спит.
- Это ещё надо разобраться, кто из нас спит.
- Вот они сейчас и разберутся.
И они действительно разобрались. Подлетели к нам эти ангелы-архангелы, серафимохерувимы и говорят:
- Здравия желаю!
- И вам не болеть!
- Мир вам, братцы!
- Здрасьте…
- Шалом. Шаббат шалом!
Посмотрели они на нас беспристрастно и говорят:
- Колющие, режущие, запрещенное имеется?
- Господи, помилуй!
- Нет, братцы. Мы люди верующие… Почти верующие. Без оградок.
- Нет-нет! Мы Сионские репатрианты. Тору, то есть закон, чтим. Никак нет!
Посмотрели они на меня и говорят:
- А у тебя?
  - А он, братцы, спит. Какой со спящего спрос?
- Сплю я. Уже давно сплю.
Помолчали архангелы. Подумали хорошенько, а потом и говорят:
- Документы предъявите!
Я аж онемел. У меня то и наяву документы отсутствуют, а тут ещё и во сне их подавай.
- Нет у меня документов. И не надо они мне.
Что тут началось. Достали они святое своё писание и давай оттуда мне цитаты зачитывать. Статья такая, стих такой, апостол Павел, послание, задержание, опись, протокол, отпечатки пальцев…
И тут мне повезло. Откуда он взялся я не знаю, но выручил он меня капитально.
- Остановить беспредел!
Из-за моей спины появился он. Спаситель. Ну, в переносном конечно смысле. А если ближе к телу, то адвокат. Защитник по-нашему. А на их, ангельском диалекте небесной филологии, назвался он так: Вармани.
- Остановить беспредел! На каком основании производится дознание?
Ангел, длинноволосый, багряный ангел, стоял, чуть прижавшись к моей спине. Его рост позволял говорить с ХЕР-увимами поверх моей головы. Давид, Дамиан и Мендл испугались. Они прижались к блюстителям неба и молча, дрожали. Их испуг передался и ХЕР-увивам.
- На основании служебных полномочий, мы производим дознание подозрительного субъекта, намеревающегося проникнуть в область контролируемую силами Света.
- Да, ну?!
- Не разделяем иронии твоего вопроса, Вармани.
- А я, в свою очередь, именем свободы, которая есть у этого неба, освобождаю Да То.
- По какому праву ты вторгаешься в область, из которой изгнан?
- По праву?!
Вармани обнял меня. Его правая рука легла на моё темя, а левая закрыла мои уста. Его пальцы запутались в моей курчавой бороде. Я ощутил такое спокойствие, такое блаженство, такой восторг, который ещё не испытывал ни разу в своей жизни. А ангел…  Он ещё плотнее прижался своим телом к моей спине. И вдруг на миг мне стало стыдно. Я ощутил такое влечение к Вармани, такую любовь, что где-то внутри меня появилось неизвестное доселе состояние. Бог проявился внутри меня. Вы мне не верите? Зря!
Голос Бога Духа внутри меня попытался вырваться наружу. Вармани почувствовал это. Он убрал свою руку с моих уст. И в этот самый миг, голос Бога Духа, крик любви, запел из самой глубинной части моей личности. Звук удовольствия, звук звуков, нет слов, чтобы описать его, вырвался наружу. Я выкрикнул его. Легко. Без потуг.
Этот крик я прокричал громко, потом всё тише, тише, ощущая в гармонию безмолвья погруженье. Стыд исчез. Появилось неописуемое словами и буквами состояние. Прошлое - ушло. Будущее ещё не наступило. Настало только сейчас. Я понял, что моя сущность на самом деле - огонь. А я, вот глупец, до этого самого момента полагал, ошибочно считал себя свечой.
- По какому праву?! По праву любви!!!
Вармани сказал им за меня. И они поняли. И они ужаснулись. Они закрыли свои лица крыльями и ещё долго что-то лепетали и бубнили на непонятном для меня языке.
- Да То. Не слушай их! Ты свободен! Жизнь динамична и изменчива. Ты тоже динамичен и изменчив. Жизнь совершенна в своём несовершенстве. Живи с радостью.
- Ты не имеешь права вести агитацию в небе. Именем Света, мы повелеваем тебе, Вармани, удалиться, оставив в покое Да То. У Да То есть право выбора. Он выбрал Свет. А значит он в нашей власти…
- Это решать ему, а не вам.
Но я не стал решать. Я уже решил. Я крикнул своё решение этим самым звуком любви. Окрылённый ею, я стоял перед этим судилищем, как во сне. Собственно говоря, почему как?
- Я выбрал.
- Скажи им Да То.
- Я выбрал Вармани.
- О ужас! Покайся, глупец!
- Поздно. Слишком поздно.
- Не шути, Да То. Лучше поздно, чем никогда!
- Я говорю серьезно. Уж лучше никогда, чем поздно.
- Браво, Да То! Я верил, верю и буду верить тебе.
- Именем Света. Мы повелеваем вам исчезнуть с наших глаз долой, а из наших сердец - вон!
И тут я почувствовал, что падаю. Тяжелым камнем лечу вниз. Давид, Мендл, Дамиан, ХЕР-увимы, небо, все и абсолютно всё исчезло. Я стремительно и молча падал вниз. Во глубину. Во тьму. Рядом не было никого. Был только он. Вармани. Но в этом падении, был только я один. Почему? Да потому, что Вармани этот миг был со мой. Он был во мне. А я…
Я был им, падшим с небес ангелом.

Стою, гадаю на майдане
      Шум в голове, пятак в кармане
      Огнями кружатся пути…
      Куда мне, грешному идти?

      Направо путь – побьют камнями,
      Налево – логово иуд,
      Вперед – погоня за мечтами,
      А взад – там просто отъебут.

      Как шанс сияет путь небесный
      Покойный, чистый, бессловесный.
      Но под ногами лишь земной
      Болтливый, грязный, суетной....

      Вдруг вижу: демон, -
      Ангел страстный меня манит иным путём.
      Я соблазнён.
      И в путь опасный лечу.
      И умолчу о нём.