Веленью Божию-34

34. ЧУДНЫЕ МГНОВЕНИЯ МИХАИЛА ГЛИНКИ
(Михаил Глинка)

Конечно, обо всех чудных мгновениях, которыми жизнь великого композитора была наполнена с избытком, он и сам не помнил. Но о триумфе первого исполнения оперы “Руслан и Людмила” — 27 ноября 1842 года — Михаил Иванович не забывал до последнего часа. Впрочем, рассказ свой мы начнем с другого мига. О нем композитор знал только со слов матери и домашней прислуги...

Вдосталь накричавшись, как новорожденному и положено, крохотный мальчонка, согретый теплыми, мягкими пелёнками, умолк, и тут же в открытые окна помещичьего дома посыпались из предрассветного сада трели соловья. Смоленские соловьи — не курские, но в первые дни июня и они такие коленца выводят, что всякую душу разбередят.

— Ой, барыня, — сказала роженице Евгении Андреевне повивальная бабка, — господинчик-то наш, видать, певцом большим станет. Вон как его соловейко навеличивает. Сколько детишек принимаю, а никогда этакого не приключалось...

Мальчик, которого нарекли при крещении Михаилом, и вправду ото всех местных мальчуганов отличался: частенько прятался в старом, разросшемся саду и что-то тихонько напевал себе под нос. Однажды, после такого уединения, прибежал на кухню, расставил на столе несколько медных кастрюль и ну по ним ложками. Дворовые посмеивались над причудой маленького барина, но вот одна из девчат всплеснула руками: “Так ведь это колокола нашей церкви в нонешний праздник таким манером звенели!” Вся прислуга собралась на нечаянный концерт, упросила Мишу еще поиграть на кастрюлях. А его и просить не надо было — так увлекся рождающейся и разливающейся звонкими волнами музыкой.

Никому Мишины пристрастия не мешали особо, разве что домашнему учителю, который всё чаще и чаще стал подмечать,  что воспитание его во время уроков носится где-то мыслями, отнюдь не в уделах преподаваемого предмета. Учитель рассказывал о знаменитых битвах русичей, а ученик еле заметно покачивал головой и шевелил губами, как бы напевая что-то.

— Миша! — сказал наставник. — Ведь у нас сейчас урок истории, а вовсе не музыки.
Миша глубоко вздохнул и ответил по-детски искренне, но не по-детски серьезно:

— Что же делать? Музыка — душа моя.

Домашний учитель иногда бранил Мишу за невнимательность, однако после этих слов понял: случай тут совершенно особый, и при первой возможности присоветовал барыне устраивать сына к музыке поближе. “Вот в Петербурге, — сказал он, — Благородный пансион открывается. Так там и пению будут учить, и игре на фортепиано, и на скрипке...”

Туда, в двухэтажный пансион на Фонтанке, возле Калинкина моста, поступил Миша на следующий год. Чуть ли не в первый день узнал, что учится здесь брат Пушкина — Лёва. О Пушкине Глинка знал уже не только по урокам своего сельского гувернера, но и по стихам, которые всё чаще публиковались в столичных журналах. Столько было в них звучности и музыкальности, что они прямо-таки повелевали, чтобы поскорее превратили их в песню или романс: “Где наша роза, Друзья мои? Увяла роза, Дитя зари...”

Еще больше удивило Мишу, когда в класс вошел и представился воспитатель: “Кюхельбекер, Вильгельм Карлович”. Кто-то с соседней парты пролепетал прерывающимся голоском: “А вы не тот Кюхельбекер, который учился с Пушкиным?” — “Тот, тот, ребята. Да вот, думаю, вы скоро и самого Александра Сергеевича будете лицезреть в стенах нашего заведения. Обещался быть на той неделе”.

С трепетом и каким-то даже испугом ждал Глинка появления в пансионе поэта, чья слава начинала затмевать известность тогдашних классиков — Ломоносова, Державина, Сумарокова, Жуковского. Поговаривали, что пишет он поэму “Руслан и Людмила”, и равной ей во всей России, а может, даже  и во всем мире нет. Почитать бы!

На другой день Глинка познакомился с братом Пушкина — Львом Сергеевичем. Тот же Кюхельбекер как-то заметил, что внешне они очень схожи. Потом Михаил убедился в этом:  смуглолицы, кучерявы, весьма подвижны. Бродя с новым знакомцем по Фонтанке, Лев читал по памяти стихи брата — и фривольные, и серьезные (он все их знал наизусть). Немало подивился Глинка, что и он, Михаил, и Александр Пушкин родились в самом конце мая (по-новому: в начале июня), почти в один день. Не мог не подумать, что, наверно, такое совпадение что-нибудь да значит.

Необычные способности Глинки сразу были примечены, и про него сначала в пансионе, а потом и в городе стали поговаривать — красивый голос, виртуозная игра на фортепиано и скрипке. Музыкальная память, как стихотворная — у Лёвушки. Может быть, всё это и стало причиной, что Александр Пушкин сам пожелал познакомиться с Глинкой. Говорят, Лёвушка нашел Михаила в пустом классе, что-то торопливо записывающего в нотную тетрадь. “Пошли, Саша ждет”. — “Какой Саша?” — “Так как какой — мой брат”.

Пушкин, действительно, похож был на брата, только похудощавее, чем он; крепко пожал руку Глинке, и вся их долгая беседа пролетела, как мгновенье. Кажется, говорили они и про “Руслана и Людмилу”, и Александр пообещал принести ему опубликованные главы. Но встретиться им уже пришлось нескоро — через десяток лет. Поэта выслали в молдавские степи, а потом — к Черному морю, и еще дальше — на Кавказ. Так что о судьбе его Глинка узнавал всё от того же всезнающего Льва Сергеевича.

Жизнь бурливо закрутилась-завертелась после пансиона. Служил Михаил в управлении путей сообщения, но музыки не бросал. На все светские вечера был зван непременно — любила послушать его петербургская знать. На одном из таких вечеров Глинка познакомился с Грибоедовым, только что вернувшимся из Грузии. Грибоедов, тоже хорошо игравший на фортепиано, исполнил Михаилу Ивановичу мелодию, записанную на Кавказе. Народная песня так тронула Глинку, что он за ночь обработал ее, и вышел славный романс. Вот только слов к нему не хватало.

Но к этому времени уже вернулся из ссылки Пушкин, послушал мелодию, загорелся, засветился весь и через день-другой принес композитору стихи, которые начинались теперь уже всем известными словами:

Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной:
Напоминают мне оне
Другую жизнь и берег дальный...

Пушкин слушал их совместный романс, и Михаил заметил, как слеза сверкнула в его глазах. После он с большою охотой давал Глинке свои новые стихи — тот легко переводил их на язык музыки. Один за другим появлялись романсы. Но вскоре Россия запела романс романсов “Я помню чудное мгновенье”. Россия пела и совсем не знала о том таинственном миге, когда Михаил Иванович случайно узнал, что стихи Пушкин написал Анне Керн, а он музыку свою посвятил не кому-нибудь, а именно ее дочери — Екатерине... Вот и еще одно необъяснимое совпадение. И оно не было последним.

Когда в ноябре 1836 года состоялась премьера первой оперы Глинки “Жизнь за царя” (“Иван Сусанин”), сам композитор не ожидал, что Пушкин появится в театре: в жизни поэта продолжалась черная полоса интриг, склок и скандалов. Однако Пушкин на премьере был, от души хлопал вместе со всеми, поздравил его с успехом, и даже больше: пришел на дружеский обед в честь автора оперы. Петербургские поэты состязались тут в остроумии, писали экспромты на виновника музыкального переполоха. Александр Сергеевич снова обошел всех. Задание было обыграть слово “новинка”, под которой должна была пониматься новая опера. Пушкин отошел в уголок и написал на клочке бумаги:

Слушая сию новинку,
Зависть, злобой омрачась,
Пусть скрежещет, но уж Глинку
Затоптать не может в грязь.

Тут, в свой черед, слеза появилась на глазах композитора. Не знал он, не знал, конечно, что вскоре сердце его больно сожмется по другому случаю — страшному и непоправимому. Через несколько месяцев Пушкина не станет. Отпоют его в Конюшенной церкви, на Фонтанке. И похоронят в земле Святогорского монастыря, недалеко от Михайловского.

Глинка дал слово написать оперу “Руслан и Людмила”, совершить свой земной подвиг в честь Пушкина. Подвиг этот, как мы знаем, он совершил достойно. Но вот ведь загадки нашего бытия... Когда через двадцать лет не станет и Глинки, его отпоют в той же самой церкви, где отпевали Пушкина.

И, может быть, самое последнее чудное мгновение композитора — вот это. Каждый год, в самом начале июня, почти в один и тот же день, в России проходят народные праздники, посвященные поэзии Пушкина и музыке Глинки. Днём, допоздна, звучат произведения композитора и стихи поэта, а ночью, до рассвета, поют восторженные российские соловьи...