Дефрагментация памяти

НА ФОТО - ПОЭТЫ БОРИС ВИКТОРОВ И КАТЯ КАПОВИЧ

"Эсхатология за углом. Эсхатологию в каждый дом..."
А. Герасимова (Умка)

Иерусалимский поэт Володя Тарасов рассказал мне недавно про Анечку Горенко (настоящая её фамилия - Карпа, родом она из Бендер) и подарил посмертный сборник её стихов. Они произвели на меня впечатление, хотя такая поэзия мне не очень близка. Сама личность этой поэтессы занимает меня гораздо больше. Мне не раз доводилось сталкиваться с подобными саморазрушающими(ся) типажами. Причём - что характерно, хотя и не совсем понятно - именно у нас, в провинциях, на югах. И большинство из них - полукровки. Тот же Викторов. Та же Нестеровская. Тот же я. Тот же Женька Хорват (хотя талантом, конечно, он превосходит всех нас, включая и Горенко, и Тарасова). Что это - случайное совпадение или всё же проявление каких-то таинственных закономерностей? Этим вопросом задаюсь я - рационалист, агностик, почти атеист. Ну, и сразу же на ум приходят всякие поэтические аллюзии и ассоциации ("в наихристианнейшем из миров..." и т.п.).

Стоп, Фрадис! Анечка Горенко - хоть и наша, бессарабская - принадлежит к совсем иному, по-перестроечному поколению. А значит, речь пойдёт не о ней и иже. И дело тут не в возрасте и даже не в пронзительности атмосферных перемен во всех сферах материально-духовного бытия. Дело, грубо говоря, в химии и психо-физиологии. Мы росли на экологически чистом сухом молдавском вине. Они - на опиатах, амфетаминах и психоделиках. Именно отсюда вся разительная несхожесть в восприятии мира и себя в нём. Я это понял на собственном опыте, попытавшись однажды залатать дырку во времени далеко не портняжной иглой. В результате - творческий застой и утрата ориентиров. Но не сдох, ибо родом из детства. Да, да - того самого пионерского детства, давшего мне, помимо всего прочего, запас прочности на всю оставшуюся. У этих же ребятишек такого запаса не оказалось. Поэтому и умерла 27-летняя Анечка в чужой равнодушной стране от банального передоза.

Мы тоже постепенно уходим. Но не у-, а вымираем. Как я. Или погибаем в катастрофах (Наум Каплан). Или "добровольно покидаем число живущих" (Женька Хорват). Или заживо таем льдинкой в заокеанском мареве. Самой недавней утратой стал Боря Викторов. С него-то я и начну своё повествование.

Борис никогда не набивался мне в "учителя". До сих пор не могу до конца понять, что заставляло почти взрослого почти члена Сюза писателей и автора почти приличного поэтического сборника таскать за собой по Кишинёву и окресностям сопляка-недоучку неполных 15-ти лет. Меня, то есть. Я не заискивал перед ним и не рассыпался в дифирамбах - уже хотя бы потому, что вообще плохо соображал, что к чему. Стихи мои он выслушал только однажды (в самом начале нашего знакомства) из вежливости - и больше слушать их не желал. Собутыльником я был никаким. В карты не играл. Денег у меня тоже никогда не было. Правда, я мог подолгу внимать его виршам: меня завораживала манера чтения. Но высказать по их поводу чего-либо путного я не умел.
Наум Каплан когда-то написал совсем по другому поводу: "Но славен бог - для русской лиры / не писан варварский закон: / порой в окно чужой квартиры / она швыряет камертон." Это очень про Борю! Внешности он был далеко не поэтической, да и доблестями особыми не блистал. Но аура была - и она светилась!
Хорошо помню его раздражительным и пылким. С друзьями, считал он, необходимо часто и бурно ссориться и так же бурно мириться. Перед женщинами, по-моему, он слегка пассовал, комплексуя из-за своей внешности. Но виду старался не подавать. Совершенно неожиданным, кстати, для всех нас явился его роман с прекрасной москвичкой Олей, ставшей впоследствии его женой и матерью его двоих детей. Случайно наткнувшись на одну из книжек его стихов, она немедленно влюбилась и в них, и в автора - и написала ему письмо. Боря принял это сперва за дешёвый розыгрыш и ответил со всей грубостью и цинизмом, на которые был способен. К счастью, Оле достало ума и сердца не встать в позу оскорблённой невинности. Она написала ему снова, а потом просто приехала. И увезла в Москву. Ну, как тут не поверить в судьбу (или всё-таки в карму)?
До эмиграции я часто навещал его в Москве - обычно, на полдороге в Питер. Иногда зависал неделями. Борис много пил, пахал ночами, уже будучи членом Союза писателей, в какой-то котельной. Регулярно посещал ЦДЛ. И постоянно писал. Меня поражала его работоспособность. Точнее - неисчерпаемость внутреннего, душевного материала, который он с маниакальным упорством облекал в стихи. Казалось бы - откуда? "Из какого сора?" Ну, сидит человек дома, бухает, чего-то почитывает (кстати, образован он был не на шутку, несмотря на отсутствие даже Аттестата зрелости). Или носится по городу, с кем-то там пересекается по разным поводам и без. А стопка черновиков растёт. Уже и не стопка даже - груда, кипа, гора. И выходят книги. Каждая следующая лучше предыдущей. Вот он - профессионализм высшей пробы на грани одержимости! Остальное - труха. Побочки "высокой болезни". Смертельные, как оказалось.

(Примечание:
одна удивительная женщина внушила мне когда-то, что нравственность не может быть относительной и что воспитанность чувств - едва ли не главное наше достоинство, а истерика - признак и удел недомерков. Борис этого не оспаривал, но истово верил: на творческую личность данный принцип не распространяется. "Ведь мы и при жизни, как ни крути, висим на своём кресте..." - А. Цветков.
Лично для меня этот вопрос до сих пор остаётся открытым. Чем жёстче я зажимал себя в тиски морали, тем чаще слышал: "Отпусти себя!" Как только отпускал... Собственно, именно об этом мой стиш "Одному бывшему великому фотохудожнику" - особенно первые две строфы:

Что за пытка - фантомная слава!
А казалось - забава, фигня...
Слева сопли фанатов: "Не слабо."
Справа вопли зелотов: "Огня!"

Бесовня одолела - стыдуха! -
грифель плавится в карандаше.
Только грёбанным евнухам духа
это может прийтись по душе...
- и т.д.)

Поэт - любой - скоморох. Причём, в отличие от циркового клоуна или придворного шута, мы куражимся даже наедине с собой. Но без оглядки и с полной отдачей. Боря Викторов - яркий тому пример. Многое можно было бы понарассказать о его чудачествах и сумасбродствах. Только зачем? Балаганчик всегда рано или поздно закрывается. На его месте вырастает дерево. Скажем, ель. Или тополь. Вот мои самые любимые строки Бориса, написанные в конце 70-х на смерть Наума Каплана:

"Столб света - ствол прирамидальный
в ряду оплавленных, опальных,
на слом отправленных жилищ.
Прощайте - вас и гениальной
строкой уже не оживишь!.."


Что касается Кати Капович... В детстве все светятся. Некоторые даже сияют. Это не метафора - это тонкие миры так распорядились. Бывает, правда, что детство затягивается на десятилетия, и ареол как бы рассеивается. Но именно, что "как бы": свет не исчезает, а становится внутренним. К Кате Капович всё это не имеет прямого отношения, но вот ведь надо же - подумалось так именно в связи с ней.
Тогда, в середине 70-х, мы не просто дружили. Мы являли собой единое целое, хотя и вовсе не спали все со всеми, вопреки мнению наших шапочных знакомых - прежних и нынешних. Могли бы - но в этом не было ни потребности, ни... прикола, что ли. По боку пьянки с воплями в рифму и битьём посуды: внутренне мы были чисты и собраны, и вкус нам почти никогда не изменял. Другое дело - что за вкус? Откуда он мог вообще взяться у русско-еврейских провинциалов в эпоху развитОго социализма? Честно говоря, я не знаю. Скорее всего, всем хорошим, что было в нас, мы обязаны... Блин, ну, не знаю, чему! Воздуху и земле. Сплетению платановых и тополиных ветвей над нашими головами. Пушкину. Маме с папой. И - не в последнюю очередь - проклятой Советской власти, исхитрившейся-таки заварить на задворках великой империи питательный бульончик для вызревания подобных нам головастиков. Абсурд? Вот именно. И слава Богу!

Мы с Женькой (Хорватом) долго не принимали Катю всерьёз. Любили дразнить её фразочкой: "Эх, Капа, кабы ты ещё и стихов не писала - цены б тебе не было!" Катька не обижалась. И даже умудрялась как-то остроумно парировать (вот только не припомню, как именно). Её превращение в поэта произошло не в одночасье - и, к сожалению, не у нас на глазах. Впрочем, рискну высказать крамольную догадку: будь мы рядом (особенно Женька) - вряд ли эта трансформация вообще бы случилась. Ну, не было у неё в детстве абсолютного поэтического слуха - а элементарной грамотой стихосложения она и до сих пор не овладела. Зато сразу въезжала во всё - в текст ли, в отношения, или в ситуацию. После нашего с Женькой скоропостижного отбытия в поэтическом андеграунде Кишинёва образовалась ниша - брешь с рваными краями. Катя не замедлила её заполнить - и спасибо ей огромное за это!

Занятно: первыми её поэтический дар разглядели не мы, рифмоплёты, а литературовед Лариса Костина и прозаик Витя Панэ, ставший сразу её верным почитателем, а затем - на какое-то время - и мужем. Но я не об этом. Я об ауре...
Женщина-пацанка, была она всегда дико привлекательна и неприкасаема. Для меня, по крайней мере. Многое уже было сказано о её вечной угловатости и сигарете-за-сигаретой. А вот о её космической - внеполовой - женственности никто до меня не проронил ни слова. Моя патологическая влюбчивость давно стала притчей во языцех (в этом есть и Катина, кстати, заслуга: см. её "мэмуары"), но в неё-то я - хотите верьте, хотите нет - никогда влюблён не был. Просто смотрел на это светящееся существо с восхищённой иронией. Или, точнее, с каким-то хулиганским восторгом. Она всегда была готова поддержать меня в любых моих выходках - и неизменно приходила на выручку, если я заплывал чересчур далеко. Бескорыстием отличались тогда мы все. В некоторых даже угадывалось благородство. Но Катиной основной чертой я бы назвал надёжность. В дружбе (за любовь молчу). И - впоследствии - в стихах.
Ну, зачем она уехала на Запад? Вопрос дурацкий, понятное дело, но уместный. Виктор Некрасов честно признался однажды: "Эмиграция - это всегда поражение!" Я сам это понял чуть позже. И не просто понял - выстрадал. По сей день страдаю... Ах, не дышалось девушке в мухосранских тенётах? Ах, поддалась на мгновение стадному инстинкту, когда с мест посрывались все, кому не лень (но в основном, всё же, "колбасники")? Так почему - туда? Почему не на север, не в Россию, скажем, а - сперва - к местечковому мёду-и-молоку государства, о котором мой одноклассник, чистокровный еврей и глубоковерующий православный христианин Боря Балтер (при этом - астрофизик, член-корр российской Академии наук) сказал словами Жозефа Фуше: "Это хуже, чем преступление. Это ошибка!" Затем же и вовсе за океан, в Соединённые Шпроты Химерики ("и самый бесспорный провинции лакмус - / стремленье её из себя / к провинциям большим" - Е. Хорват)... А ведь могла бы действительно вырасти в самобытнейшего - цветаевской пробы - поэта.
Поэтому в заключение я хочу привести стихи не Кати Капович, а её ровесницы - злой москвички Ани Герасимовой - "Пятая волна":

"Зимы не будет, весны не будет, не будет лета,
И даже осень, когда-то бывши, забудет это,
И даже ветер несет вопросы, а не ответы -
Бегут солдаты, бегут матросы, бегут поэты.

Несут плакаты, и автоматы, и пулеметы,
И самокаты, и пароходы, и самолеты,
Бегут старушки, несут подушки, несут матрасы,
Бегут ублюдки, и проститутки, и пидарасы,

Миллионеры, и пионеры, и октябрята,
И депутаты, и демократы бегут куда-то,
Бегут семиты, космополиты и патриоты,
Бегут куда-то, где так ****ато, хотят чего-то.

Беги же, братец, беги отсюда туда, где где-то
Возможно что-то, возможно чудо, возможно лето,
Туда, где солнце не капля гноя, а капля света, -
Бежим отсюда, бежим со мною, и горя нету."

Так вот, Аня Герасимова (её сценический псевдоним - Умка) по-прежнему дома, в Москве. При этом она широко известна и на родине, и за её пределами - и как поэт, и как рок-музыкант, и как литературовед - один из ведущих российских специалистов по творчеству обэриутов. Ну, а где наша Катя?

Всё. О Хорвате и Каплане я ничего здесь писать не буду: во-первых, и так уже не раз писал, повторяться неохота. Во-вторых, глядя на них снизу вверх, я мечтаю лишь об одном. О чём? О том, чтобы "дорога не скажу куда" действительно оказалась не слишком трудной. И ещё мечтаю о "встрече впереди". И не просто мечтаю - верю в неизбежность, предначертанность этой встречи. Верю - я, Сашка Фрадис, кишинёвский восторженный мальчишка, доживший почти до 60-ти. Рационалист, агностик, почти атеист.

Август 2011, Кишинёв