Ценности, которые нас объединяют

Поиски системы ценностей, объединяющей нынешнюю генерацию россиян, и способных продуцировать национальную идею, до сих пор не дали значимых результатов. В середине 90-х годов поисками национальной идеи занималась целая комиссия при Президенте Б. Ельцине, и она постановила: нет никакой внятной национальной идеи. А ценности россиян в общем-то ничуть не выделяют нас из всей совокупности разнообразных наций и народов. Действительно, получше жить, приблизиться к мировым стандартам потребления, - разве это тянет на национальную идею? Кто ж этого не хочет? А вот всего остального вроде бы, если мы и хотим, то, скорее, на словах, чем на деле. Да, все мы сегодня патриоты, хотим гордиться своей страной, но при этом чем-либо жертвовать ради каких-то общих целей - не хотим категорически. Да и об "особом русском пути" вспоминаем лишь тогда, когда получаем от Запада очередную порцию "тумаков". Но на негативе - "просто мы не такие" особого пути не проложить. А вот позитивной системы ценностей, некоего "продуктивного" идеала, способного мобилизовать нас как нацию на великие свершения найти как-то не удается. Для большинства россиян таким идеалом, нравится это или не нравится, сегодня стало западное, да сегодня уже не только западное, но и глобальное потребительское общество. "Жить как на Западе, но работать как в России"? Но почему же, живя в России, мы не хотим работать как на Западе? Почему введение рыночных отношений и соответствующих материальных стимулов скорее не мобилизовало русских на труд, а наоборот - существенно примитивизировало социальные отношения, не собрало нацию в желании доказать, что и мы чего-то стоим на мировом рынке, а скорее привело к еще большей индивидуализации и социальному распаду? Значит, и вправду, мы все-таки не такие как на Западе?
Говоря о системе национальных ценностей современных россиян, следует различать историко-культурный контекст русской цивилизации и нынешнее состояние русского этноса (или по терминологии Л. Гумилева - российского суперэтноса, надэтнической общности, объединяемой общей культурой). Конечно, русские отличались и отличаются от других народов, но носят ли эти различия цивилизационный характер? На самом деле, глубинные цивилизационные различия вообще характерны для традиционных культур, тогда как современное массовое общество эти различия поглощает. И сегодняшняя Россия, общество стандартного образа жизни в стандартных городах, очень похожа на любое другое аналогичное.
Когда мы говорим об «особом русском пути», мы имеем ввиду претензии на цивилизационный универсализм. Традиционная русская культура, впрочем, как и многие другие традиционные культуры («великие культуры») обладали таким универсализмом. Это то, что Г. Гачев называет «национальным космосом». Сейчас в России нет никаких внятных претензий на цивилизационный универсализм. Даже русские националисты, призывающие сделать "Россию для русских", выступают за цивилизационное обособление. Большинство хочет "жить как на Западе", жить в благополучном потребительском обществе.
Русская традиция уже не определяет наше бытовое поведение. Русская цивилизация строилась на уникальной гармонии с окружающей средой, тем самым "русским космосом", источником великой национальной культуры. Исследователи отмечают неспособность современных великороссов конструктивно взаимодействовать с собственной исторической и ландшафтной средой, что говорит об очень глубоком цивилизационном кризисе. Это то, что Ф. Разумовский называет "кризисом беспочвенности". Мы - сегодняшние русские - несмотря на нашу тысячелетнюю историю - по сути очень молодой этнос, за нами как будто не стоит почва и традиции, и дело скорее в том, что культурная почва почти бесследно растворилась в процессе "великих переломов" ХХ века, разрушившего и смешавшего все традиционные уклады, и городские и крестьянские.
И идеология либерализма, индивидуальной гонки за успехом в потребительском мире - это не столько идеология, сколько образ жизни современного горожанина, жителя мегаполисов, индивидуализированного, даже атомизированного, лишенного социокультурных корней, национальной и государственной идентичности. До какого-то времени ему противостояла субкультура "советского традиционализма", сохранявшаяся в значительной части провинции, и представлявшая весьма своеобразный синтез советской и досоветской идентичностей. Однако носителей собственно исторической идентичности - идейных наследников Российского государства и православной культуры практически не осталось, это скорее идейная группировка в интеллигентской среде, чем какой-то социальный слой, ну максимум 3-4%. И потому распад советского государства привел не к реставрации традиции, а, наоборот, к ее еще большему выкорчевыванию. Сегодняшняя ценностная унификация - это унификация постсоветского образа жизни. Когда говорят о том, что нынешняя, "путинская" Россия состоит как бы из нескольких, совсем не похожих друг на друга Россий, это и верно, и неверно одновременно. Огромные социальные контрасты, ранее разрывавшие Россию, сегодня воспроизводятся практически в пределах каждого региона, каждого крупного города. Национальные противоречия и конфликты сегодня также характерны не только для отдельных "прифронтовых" регионов, но практически однотипно проявляются повсюду. Рост социального неравенства сопровождается перемалыванием локальных субкультур, но это, как ни странно, делает неравенство особенно нетерпимым. В сложно стратифицированном кастовом или сословном обществе социальные различия и привилегия как бы легитимизируются традицией, в постсоветском обществе такие традиции не сложились. Богатый, преуспевший человек - он такой же, "как и я", только ему больше повезло, это кажется несправедливостью. И задачей современной генерации политиков является формирование адекватных общественных институтов, которые были бы в состоянии компенсировать индивидуализм и беспочвенность.
Так реальной особенностью современной России, в корне отличающей нас от Запада, является парадоксальное сочетание вполне модернизированных с точки зрения системы ценностей и квалификации с абсолютно архаичной, варварской системой отношений, отсутствия каких-либо институтов для такого взаимодействия. У нас ценностно все европейцы, и наши граждане, особенно продвинутые, европейцы с точки зрения ценностных ориентаций. Граница с Европой проходит не по этим параметрам, это проблема организации общества, которая у нас не складывается. Потому что в Европе поведение людей, их мотивация, ограничивается институтами и традициями, никто не может делать то, что он хочет. Наша страна индивидуалистического своеволия, в которой каждый делает, что может, пока не получит ответ силой. Сила - единственный аргумент, с которым люди считаются. Тогда они свой алгоритм меняют, но сдерживающих факторов европейской традиции не существует. Поэтому, когда наши люди попадают в европейскую среду, являются европейцами не худшими, добиваются там огромных успехов. А создать здесь свою Европу мы не в состоянии.
Анализируя особенности трудовой мотивации нынешней генерации русских, ряд исследователей, в том числе либеральных, например, утверждают о недейственности в России традиционных трудовых стимулов. Дескать, чем больше людям платят, тем они хуже работают. Тот же Ф. Разумовский полагает, что это связано с негативной ролью денег в русской мифологии. И вообще с отличием православной трудовой этики от протестантской. На вопрос, что же все-таки является «ядром» собственного «российского цивилизационного пути», часто отмечается, что «главной, системообразующей ценностью самобытной русской культуры сторонники «русского пути» провозглашают православную соборность, противопоставляя ее не только буржуазному индивидуализму и эгоизму, но и коммунистическим «коллективизму», «классовой солидарности», «общественности». Между тем для современной генерации россиян все эти характеристики могут быть отнесены лишь при изрядной работе воображения. Сравнительные социологические исследования показывают, что по уровню индивидуализации мы ушли далеко вперед по сравнению с европейцами. Да и анализ религиозной ментальности современных россиян заставляет предположить, что под «своим православным путем» имеется ввиду скорее форма, чем содержание. Ведь в интерпретации модернистской, хотя и антизападнической части общества то же православие уж очень далеко отстоит от традиционного для России его понимания. В современной России государство перестало быть экзистенциальной ценностью, превратившись в сугубо инструментальную. И в этом проявляется главный разрыв с «русской традицией». Наше посттрадиционное общество чрезвычайно бедно "коллективным бессознательным", выражающимся в продуктивной мифологии, и потому конфессиональные ценности являются скорее пассивным инструментом идентичности, нежели способны мотивировать наши социально значимые поступки. На наш взгляд, проблема низкой мотивации материальных факторов и вообще слабость продуктивных ценностей скорее состоит в несформированности социальной структуры в постреформенной России, ее нелегитимности, и вообще низкой легитимности нынешнего общественного порядка в целом. И, соответственно, ключевой задачей является построение нового легитимного порядка, а не искусственная протестантизация системы русских ценностей. Ценности развития по сути сформированы, но в силу отсутствия адекватных общественных механизмов и институтов носят декларативный, а не "продуктивный" характер.
С распадом советского строя, а на самом деле еще раньше, произошел и фактический этнический распад, утрата общенациональной субъектности. Догоняющая модернизация в качестве официальной идеологии 90-х годов сделало ситуацию еще более драматической, так в ее ходе «социально поощряемой» моделью поведения (в модернизационных сегментах общества) стала установка на крайнюю индивидуализацию жизненных алгоритмов, на «спасение с тонущего корабля» российской субъектности в одиночку. Однако неоконсервативная тенденция в российском обществе, наметившаяся с 1998-2000 гг., существенно изменила вектор общественного запроса и основные парадигмы массового сознания. Пережив глубокую «ломку», связанную с попытками форсированной модернизации по «догоняющему» типу, общество на уровне ценностей начало адаптировать перемены к своей социально-исторической «органике». Постепенно формируется ядро новой «партии порядка», которое при благоприятных условиях может стать «точкой роста» для новой субъектности, возможно даже нового этногенеза. Мы видим появление достаточно массового запроса на идеологию социального консерватизма. И это уже не только запрос маргинальных низов, но и частично средних слоев общества, начинающих осознавать, что "только вместе мы сила". Что индивидуальные стратегии и ценности могут дать только локальный вектор роста и мотивировать самые простые социальные и производственные организации. Но для реализации этого вектора нужны коренные изменения на социальном микроуровне, усложнение и упрочнение самой социальной ткани. Если общество - именно общество, а не политическая верхушка, не найдет в себе силы для подобной работы, тенденции либерального распада неизбежно снова возобладают.

Леонтий Бызов, в.н.с. Института комплексных социальных исследований РАН
Совет по национальной идеологии