О, Найджирия!

Ты почти Россия.

Люблю твои просторы, омываемые океанскими водами, твои великие реки и пышные леса, твои дороги, асфальтовые, бетонные, пыльные, в осенних и весенних колеях, дома в больших городах и маленьких весях, твоих мужчин, работающих с рассвета до заката, и вечно рожающих женщин.
Где, в какой стране встретите вы такое количество церквей, богомольных людей, идущих за солнцем, дождём, ветром, за счастьем и верой в самих себя. Грустно провожать их глазами, зная, что дороги наши никогда не пересекутся, потому что они любят свою землю больше, чем все иностранцы вместе взятые, и не собираются покидать её в беде или в радости.

О, Найджирия, ты почти – Россия.

Синатра тоже любит Тебя, и ни за что не покинул бы Родины, если бы богатые родственники, собрав денег, не отправили его в далёкую Рашу учиться. На кого – не важно, лишь бы Синатра не просидел всю жизнь на рынке, торгуя бананами, бусами или ещё чем-нибудь, что никто из местных не покупает.
Оказалось, что денег за учёбу в той прекрасной стране платить не надо, так как советское государство поддерживает развивающиеся африканские страны, готовит для них специалистов бесплатно. Но, понятное дело, абитуриенты все-таки должны быть не «от сохи», а от… Ходил даже такой анекдот в то время: московский таксист спрашивает этак по-отечески у чёрного пассажира: «А кем же твой отец работает, раз ты тут на такси раскатываешь?». На что студент, подумав над оборотами русского языка, отвечает: «КорОлем!».

Синатра получил спецодежду, состоявшую из серого костюма, войлочных ботинок на резиновой подошве, толстого, тоже серого, драпового пальто на вате и чёрной кроликовой шапки с ушами. Можно себе представить, как были недовольны найджирийские студенты, привыкшие ходить у себя дома вообще без одежды, или в лёгких ярких свободных балахонах, а тут такое убожество!
И сначала, как рассказывал потом родным сам Синатра, пока была «зима с зелёными листьями», было более или менее тепло, а вот когда пришла «зима с белыми мухами», тут они, конечно, оценили заботу советского правительства, и комплект спецодежды стал называться у них «спасиболенин».

Представляете, современные дети вообще не знают, кто это такой! Моя младшая дочь спросила как-то, увидев на центральной площади заштатного городка постамент и на нём известную фигуру с кепкой в руке: «А что это там такое… зелёное?». А вот дети страны, до которой нужно добираться из Москвы двое суток самолётом, знают! Причём я уверен, что знают это и дети Синатры, отчасти и потому, что Синатра очень полюбил русских девушек и «понял в них толк», так как женился на одной из них, нарожал некоторое количество детей, и не расстаётся с ней вот уже более двадцати лет.

Спасибо, Владимир Ильич Ленин, что укрыл от русского мороза африканские страсти нашего героя!

Теперь надо сказать главное, ради чего группа российских геофизиков и геологов, возглавляемая гражданином Найджирии Фрэнком Синатрой, отправилась в эту далёкую и далеко нетуристическую страну, расположенную в экваториальной Африке, выходящую своей южной границей на побережье Гвинейского залива.

Перед вылетом я раздобыл некоторую информацию об этой стране, и надо сказать, не без труда. Вкратце получилось вот что (журнал «Вокруг света» №2842):
«Независимость (от Великобритании) с 1960 г. Население: 151 млн. 478 тыс. чел. ВВП/чел.: 1431 долл.
Самое большое в Африке население, осыпающее развитые страны электронными письмами с просьбой «перевести деньги другу». Порой сложные отношения между 250 народами переходят в кровавые конфликты. Мусульманские северные штаты с оружием в руках готовы отстаивать право жить по законам шариата, которые правительство считает несовместимыми с конституцией.
Нигерия – лидер континента по добыче нефти, доходы от которой искушали военных, регулярно устраивавших перевороты в 1970 – 2000 годах. Самым большим конфликтом стала война в нефтеносной Восточной провинции, объявившей себя государством Биафра. Сепаратисты сражались три года и сначала даже угрожали столице».

Ну так вот. Найджирия занимает одно из первых мест в Африке по добыче нефти, и разные другие места по добыче алмазов, драгоценных камней, золота и т.д. и т.п. Но добывают эти полезные ископаемые английские корпорации, в том числе «Шелл» и «Бритиш Петролеум», ещё с пятидесятых годов прошлого столетия, когда Найджирия была английской колонией. В шестидесятых страна стала суверенной, но корпорации остались, потому что и нефти там осталось ещё много, качать - не перекачать. А со временем возникла проблема с подъёмом нефти на поверхность, старые скважины забивались песком и илом, дебет сокращался, - бурить новые скважины оказалось дорого. Вот и возникла такая идея: помочь найджирийским нефтяникам реанимировать бездействующие скважины путём, например, бурения наклонных скважин. Да, тоже дорого, но главное – ввязаться, применить, так сказать, на развивающемся континенте новейшие российские технологии в этой области. И, желательно, что-нибудь за это получить.

Летели через Амстердам, озаботившись получением транзитной визы, чтобы можно было побывать в самом городе. Расторопный Фрэнк договорился с водителем минивэна, как оказалось, турком, который повёз нас, конечно же, в квартал Красных Фонарей. Хмурый осенний день, понедельник, заслуженный выходной, набережные канала безлюдны, на серых волнах болтались привязанные к буйкам катерки, большинство витрин пусты или закрыты. Мы бродили по брусчатым переулочкам метровой ширины, работала видеокамера, снимая всё подряд. За каждой дверью чувствовалось присутствие людей, проявлявшееся иногда в грозных возгласах «No camera!».

- Между прочим, могут камеру разбить, - глядя в сторону, почти шёпотом сказал Фрэнк, - и по лицу настучать.
Он говорил по-русски почти без акцента. Смысл же запрещающих возгласов был вполне понятен и так, но я всё же посчитал себя в безопасности и продолжил снимать.
Дима разглядывал сексуальную мекку с понимающей улыбочкой, Володя, спонсор нашей поездки, подняв воротник плаща, ничего, по-видимому, не видел, думая о предстоящих делах, остальные напоминали толпу колхозников, впервые попавших на Красную площадь: «да… ну надо же!».

Напоследок мы постояли немного возле муляжной велосипедистки в короткой белой юбке, которую периодически поднимала направленная струя воздуха, ещё больше обнажая то, что и так было хорошо видно.
- Здесь очень много русских… э… девушек, - опять шёпотом сказал Фрэнк.
- Так ты, наверно, здесь бывал частенько? – спросил Дима.
Фрэнк что-то пробормотал, счастливо зажмурился и кивнул головой. Нам стало совершенно ясно, что Африка находится где-то совсем рядом с Амстердамом.

Найджирийский аэропорт близ бывшей столицы Лагос встретил нас душной влажной темнотой. Вечерняя прохлада составляла минимум плюс 35 градусов по Цельсию. Пассажиры огромного аэробуса втянулись в крашенный темно-зелёной краской коридор. Дальше была плохо освещённая лестница вниз, замусоренная пустыми пластиковыми бутылками, обёртками от конфет, обрывками газет и бумаги.
Мне стало совсем не по себе, когда я увидел далеко внизу, в зеленоватом сумраке, таможенные будки, сколоченные из некрашеной захватанной руками фанеры, толпу пассажиров, разделившуюся на три потока и совершенно чёрных, одетых во всё чёрное офицеров со зверскими лицами. Единственными светлыми пятнами во всём этом африканском мраке, пробравшемся даже в здание аэропорта, были непонятные знаки различия, серебряные шнуры аксельбантов на чёрных мундирах и кокарды на чёрных же беретах таможенников. Размер и заломленность беретов, сверкание бесчисленных нашивок и эполет, напомнило мне группу советских дембелей, едущих домой.

Очереди к фанерным стойкам двигались на удивление быстро, и я с ужасом понял, что не понимаю ни одного английского слова из тех, что произносили таможенники, обращаясь к пассажирам, - настолько слова эти были искажены найджирийским акцентом. На несколько мгновений я вообще пожалел, что согласился на эту поездку, да ещё в качестве переводчика, так скажем, геологической терминологии, а тут первая же фраза поставила меня в тупик!

Не знаю, что произошло, но вопрос я всё же понял: «На какое время вы приехали в страну?». Я ответил: «На две недели». Хотя мог бы сказать и на три недели, и на месяц, - короткий росчерк пера, и равнодушный офицер с налитыми кровью глазами отработанным движением и со страшным грохотом стукнул печатью в мой паспорт, и толкнул «краснокожую» ко мне.

Фу-у! А я боялся! Как всё оказалось просто!

Получив багаж, мы вышли в темноту, ступив, наконец, на землю африканского континента.

Континент почему-то сразу возбудился, всё пришло в движение. Встречающие нас люди, едва познакомившись, побежали в темноту, в сторону автомобильного моста, слабо освещённого одиноким фонарём. Из темноты же народ и прибывал, то есть неизвестно откуда, и было некоторое опасение, что бегущие, как на пожар, сметут нас или начнут метелить кулаками, ногами, колами и велосипедными цепями, как это бывало когда-то с чужаками в деревенских клубах центральной России, но они пробегали мимо нас, ничего не понимающих белых, хватали всё, что можно было оторвать от земли, - урны, стойки и цепочки ограждения, - и бежали под мост, где проглядывалась автостоянка. Там светили фары, выхватывая из мрака мятущиеся фигуры, вооружённые чем-то длинным, мелькали тени, гудели клаксоны. По всему, там шла битва не на живот, а на смерть. Просто месиловка.

Фрэнку, видимо, тоже очень хотелось туда бежать, он начал переступать с ноги на ногу, - это же родина встречала его так, конкретно и по-матерински: «ты вернулся, сынок, соберись с силами, ты – дома!».

А я, честно говоря, подумал, что начался очередной политический переворот, почта и телеграф уже в руках повстанцев, и мы присутствуем при захвате аэропорта. Вот сейчас уже вытащат в лучи фароискателей избитых таможенников в их попугайской униформе и пристрелят на краю бетонной канавы.

Первым разобрался в ситуации, конечно же, Фрэнк Синатра.
- Козёл один со стоянки выезжал, зацепил другую машину, она поновей была лет на двадцать, - как всегда еле слышно сказал он и как-то слишком уж виновато улыбнулся. – Пошли, а то наши могут уехать.

Ничего себе, - уехать! Добивать виновника, или его родственников?!

При ближайшем рассмотрении автостоянка оказалась весьма ограниченным куском изрытой бамперами земли, заставленным сильно устаревшими и помятыми ретромобилями европейских марок. Им легко можно было дать по 40-45 лет. У какой-то не хватало бампера, у какой-то обоих, стёкла были частично разбиты, крылья и даже крыши были помяты, но двигаться могли, похоже, все, переполняя, однако, тишину найджирийской ночи рёвом двигателя из прогоревшего глушителя. Одни уезжали, другие приезжали, всё спокойно.

Вот так, погоняли друг друга колами, и все вместе дружно ушли за портвейном.

И вот… мы едем ночными улицами Лагоса, огромного города, смело шагнувшего навстречу Атлантическому океану громадами небоскрёбов и гигантскими автомобильными развязками. Но сейчас, ночью, бывшая столица Найджирии была сера, как домашняя мышь, погружена во мрак, и разглядеть всё это можно было только в желтоватых лучах фар древнего «Опеля», старательно петляющего между дорожными ямами. Бетонная столица нефтяного государства давно пережила свои лучшие времена, и влачила существование в гордости, нищете и одиночестве, оставаясь надёжным обиталищем лишь для своих жителей, часть которых всё ещё продолжала, или, быть может, только начинала сейчас, в кромешной темноте, свою трудовую деятельность.

Едва освещённая гостиница была обнесена высоким металлическим забором. Незаметный человек пропустил наши машины через ворота, и тут же закрыл их. «Опель» первым въехал на пандус у помпезного входа в гостиницу, миновав перед этим крытую коллонаду. Швейцар, напоминающий своей униформой зверских таможенников, помог занести чемоданы и сумки и развёл по комнатам.

Нас с Димой поселили в одну, где стояла только одна кровать. Но, Боже мой, какой же она была ширины! Мы впятером могли бы уместиться на ней! Кроме кровати там было несколько прикроватных тумбочек, трюмо в массивной раме и гигантский шифоньер, - всё это имело весьма добротный вид, и было выкрашено чёрной морилкой, хотя, скорее всего, это было знаменитое чёрное дерево. Колониальный вид апартаментов завершали тяжёлые бордовые портьеры, золочёные ручки на тумбочках и шифоньере и литография стройной африканки, несущей на голове кувшин.
В номере было нежарко. Отодвинув портьеру, мы увидели заделанную насмерть балконную дверь и редкие тусклые огоньки сквозь запылённое стекло.

Невесёлые мысли возникли у нас с Димой, которыми мы тут же и поделились друг с другом.
- Ничего себе, приехали!
- Кого и что тут можно найти в этой черноте!
- Какая скважинная геофизика!
- Просто выброшенные деньги!
- О чём думал Володя!
- Это крайне сомнительное предприятие!
Разговор закончился традиционно:
- Слушай, пойдём поужинаем и, надеюсь, выпьем водки!
- Да, интересно, что они здесь пьют?

Найджирийцы в лице некоего Доктора Майкла оказались очень гостеприимными людьми. Доктор Майкл, пожилой африканец с благородной курчавой сединой, чем немного походил на негатив, был чересчур разговорчив, предлагал попробовать то одно блюдо, то другое, оживлённо рассказывал что-то о Найджирии, и даже выпил полторы рюмки водки «Абсолют», чем привёл в некоторое удивление нашего замечательного Синатру, который обращался к Доктору с видимым почтением. Еда была совершенно незнакомой, но просто замечательной, и содержалась в сверкающих, нержавеющих кастрюлях, стоящих на металлическом же столе с подогревом.

Доктор Майкл тут же за ужином пообещал связаться завтра поутру с кем-то из своих многочисленных знакомых, - всё-таки он был доктором, закончил Найджирийский университет, и имел солидную клиентуру, - так, по крайней мере, думал Фрэнк, о чём и поведал нам за рюмкой «Абсолюта» после отбытия Доктора Майкла в апартаменты.

Ну, теперь стало хоть что-то проясняться! И ведь действительно, если задуматься, население Найджирии практически равно населению России, но по площади Найджирия гораздо меньше России, к тому же найджирийцы не столь романтичны, как россияне, и с большой неохотой меняют своё место жительства. Так вот, неужели убелённый сединами Доктор Майкл, имеющий практику в столице, пусть и бывшей, не найдет нам партнёра для переговоров в околоминистерских кругах?

Ведь и у нас, живи ты в самой захолустной местности, всегда имеешь потенциальную возможность добраться до самого Президента, используя знакомства, которыми обрастает любой россиянин в течение жизни! Во-первых, родственники, дальние и неблизкие, с которыми никогда не общался. Во-вторых, однополчане, с которыми когда-то обменялся адресами и не знаешь, чем они занимаются сейчас. В-третьих, одноклассники, однокурсники, сослуживцы, да и просто те, с кем познакомился в пивной или в отпуске у моря. Если все эти знакомства собрать, получится огромная пирамида, куст, дерево, поставленное вершиной вниз!

Только после этого сразу возникает вопрос, действительно серьёзный вопрос: с чем ты собрался идти к нашему Президенту? Что ты конкретно хочешь изменить в нашем великом государстве, чего не хотел бы изменить сам Президент?

А тут как бы чистая линия, никакой политики, вам нужно, - мы можем! Простейший вопрос. Вся загвоздка только в цене.
Так нам казалось.

Утром мы проснулись с Димой в одной кровати, но в дальних её углах, - нам всё-таки выдали два одеяла. Было раннее утро, светило непалящее солнце, сквозь стёкла, оказавшиеся совершенно прозрачными, были видны белые высотные дома, голубая гладь океана, зелёные кучерявые островки, разбросанные там и сям. Напротив отеля, стоявшего, как оказалось, на самом берегу океана, бодро шлёпал широкоскулый буксир с лёгкой баржонкой на прицепе. Наперерез ему летела длинная деревянная лодка-джонка с подвесным мотором, за которым сидел человек в шляпе, напоминающей мексиканскую.

Чёрт возьми, это был совершенно другой город! Совершенно не тот, по которому мы ехали прошедшей ночью!

Найджирия уже не казалась такой страшной, и за завтраком мы были полны энтузиазма, обсуждая планы наступившего дня. Даже Владимир с видимым облегчением внимал хитроумным речам Фрэнка Синатры, и разгорячившись, стал с удовольствием читать лекцию о возможностях горизонтального бурения, которое, оказывается, удалось уже внедрить не в одном арабском государстве.

Тут и Синатра встрепенулся, и начал рассказывать о Найджирии. Оказалось, на её территории проживает четыре основных племени, а страна поделена примерно пополам в субширотном направлении: северные племена живут в саванне, то есть в сухих степях, и исповедуют ислам.

Понятно, это упоминание об арабах вызвало у Фрэнка желание поговорить о своей родине.

А южные племена, продолжил он, к которым принадлежит его огромная семья, и все его друзья, и семьи его друзей и так далее, живут во влажных тропиках, в джунглях, и исповедуют христианство, крестятся только не как мы, а слева направо, - католики.
Вдоль побережья встречаются и мангровые заросли, и там везде водятся крокодилы и туча всякой земноводной и насекомой нечисти, чего нет в северной Найджирии.
Между севером и югом существует определённая напряжённость, доходящая до взаимной варварской резни, в которой погибают иногда по нескольку сотен человек с обеих сторон.

Воистину, Господи: Боги бессильны в желаньях своих, когда на земле спор идёт из-за них!

Поэтому новую столицу Найджирии, Абуджу, великий и ужасный, и глубокоуважаемый Президент её Д. (не хочу специально писать Его полное имя, оно трудно выговариваемо для русского человека и ничего, в общем-то, не изменит в нашем повествовании) разместил как раз на границе между севером и югом, положив начало хоть какому-то перемирию. По случаю принятия этого эпохального решения на новых найджирийских наирах (деньгах) определённого достоинства появилось изображение гигантской, как всё в Найджирии, скалы, расположенной практически на окраине новой столицы. Это показалось нам единственным логическим объяснением, почему отпрепарированный базальтовый лакколит удостоился столь большого внимания. На других купюрах, - понятное дело! - изображения представителей четырёх основных найджирийских племён, в тюрбанах, с бусами, копьями и палочкой в носу, всё, как положено.

Рассказывая, Фрэнк вертел на белоснежной скатерти блестящую чайную ложечку, солнечные зайчики от которой прыгали по всему ресторанному залу.
- Да, кстати, - добавил он в конце завтрака, - один американский доллар равен здесь примерно ста тридцати наирам, инфляция очень большая, новые купюры выпускать невыгодно, поэтому у нас такие грязные и рваные деньги, а металлических нет вообще.

Напоследок Игорь, наш главный геофизик и дипломат, сказал Фрэнку, что найджирийцы показались ему очень гостеприимными и воспитанными людьми, особенно Доктор Майкл.
- Ведь это он оплатил наше пребывание в отеле и шведский стол?
На что Фрэнк, глядя в сторону, ответил:
- Нет, всё оплачено нашими деньгами.

Н-да, вряд ли Док найдёт для нас переговорщика. Это сразу стало ясно всем.
Но Фрэнк, в силу природной подвижности ума и тела, не стал терять время зря, и в течение нескольких часов построил небольшой кустик собственных связей. Тогда во дворе отеля с визгом тормозов остановились две наши ночные машины. Это приехали за нами Крис, Абу и… Доктор Майкл. Он уже провернул с утра кучу дел!

Крис и Абу принадлежали, видимо, разным племенам, потому что внешне разнились, как норвежец и алеут. Крис был одет в строгий костюм, белую рубашку с галстуком, имел мягкие манеры и черты лица. Абу же своим вытянутым черепом, поросшим короткой шерстью, и красными белками глаз напоминал разъярённую гориллу. Одет он был в черную куртку из кожзаменителя поверх белой футболки, - наряд «братка» конца 80-х годов. Впрочем, это было лишь первое впечатление. Говорил Абу тоже мягко и еле слышно, ужасно коверкая английские слова.

Мы забрались в пропылённое нутро автомобилей и выехали за ворота. Доктор Майкл остался в гостинице, сославшись на неотложные дела.

В ярком солнечном свете всё выглядело по-другому, даже грязные потёки на бетонных стенах домов. Конечно, Фрэнку было обидно за свою бывшую столицу, покинутую и неухоженную, и он сразу же объяснил, что это следствие морского климата Гвинейского побережья, а также переезда найджирийских чиновников в новую столицу. Второй аргумент был несомненно более серьёзным, и я собрался даже рассказать про какие-то наши города и веси, находящиеся в таком же бедственном положении, но не потому, что из них уехали чиновники, а как раз потому, что они там остались!

Но вовремя одумался, и озвучил совсем другую историю про знакомого израильтянина, впервые увидевшего московский кремль во всём его великолепии, - сверкающие золотом купола соборов, их белые стены, еловая зелень на фоне красной стены. Он сразу же провёл параллель с Парижем, где стены домов и даже самого Лувра имеют серый неопрятный цвет и вид. «Ах, Пари, Пари, туманный Пари!», - сказал тогда с глубоким сожалением израильтянин, уроженец Парижа с русскими корнями.

Вот так, не надо всё-таки сразу поносить именно найджирийских чиновников, подумал я, потому что «слуги народа» есть в каждой стране, и в каждой стране должны быть архитектурные памятники и, самое главное, - в Найджирии каждый образованный человек мечтает стать чиновником. Как у нас в России, каждый солдат - генералом.

Тем временем за стёклами наших иномарок текла обыденная жизнь большого африканского города. Жители его, серые и потухшие ночью, теперь имели вид жизнерадостный, спешили по делам, или слонялись без дела, но улицы были заполнены людьми в пёстрых широких одеждах, в разноцветных шапочках и тюрбанах. Попадались даже по-европейски одетые люди с кожаными портфелями или саквояжами и кофрами. Это мог быть, кто угодно, выбирайте, что вам больше нравится: чиновник, юрист или врач? Подчеркну, это исчерпывающий список престижных профессий.

Женщины обязательно что-нибудь несли, корзинку или кошёлку, или ребёнка, привязанного за спиной или сбоку куском цветной ткани, часто несли и то, и другое. Одна женщина несла на голове швейную машинку, другая – эмалированный таз с фруктами, и я подумал, где же предел женской выносливости? Но когда я увидел на хорошенькой женской головке стиральную машину, понял, что такого предела не существует, по крайней мере, в Найджирии.

Под путепроводами плескалась коричневого цвета мелкая морская волнишка, на которой качались парусные джонки, в неглубокое дно были воткнуты вешки с перекладинами, на которых раскачивались сохнущие сети, - видимо, утренний лов закончился, а рыба уже давно, до наступления жары, развезена по рынкам.
Сверху, над волнами, не обращая внимания на колдобины, по разгорячённому асфальту неслись тучи мопедов, напоминая москитный рой. В сизом выхлопном дыму плыли позади них оранжевые рыбины маршрутных такси, набитых людьми, сидящими друг на друге, и курами, сидящими на людях. Бока рыбин были вдавлены внутрь, словно продирались они через какие-то страшные узкости, а возможно, шли когда-то в слишком тесном строю. Боковые сдвигающиеся двери маршруток были, как правило, оторваны, и там, на погнутой и ржавой подножке обязательно стоял мальчуган, вбирая встречный ветер не только расстёгнутой до пупа рубашкой, но и открытым от восторга ртом.

Так постепенно мы выехали из города, миновав его унылые окраины с лачугами, сбитыми из почерневших досок и накрытыми пальмовыми листьями. На крыше каждой лачуги или навеса лежала автомобильная шина. Зачем? Ну, это должно быть понятно выходцу из любой страны или народа, - чтобы крышу ветром не снесло!

Возле каждой хижины располагался клочок земли размером с теннисный стол, на котором произрастали какие-то, видимо пищевые, растения, напоминающие кукурузу.
- Это маис, - определил Фрэнк.

Да и у нас есть такие места и края, где прорастёт любая палка, воткнутая в землю! Только здесь, в Найджирии, экваториальный лес повсеместно и ежечасно не прекращает своего тотального наступления на сельскохозяйственные объекты человека, поэтому чтобы защитить большой участок посевов нужно потратить слишком много сил.
- Найджирия стоит на одиннадцатом месте в мире по производству маиса, или по-нашему, сладкой кукурузы, - продолжил Фрэнк. – Шесть человек, выращивающих маис, могут прокормить ещё четверых.

Вот так, а если не могут, значит не хотят? Или им не дают? Фрэнк оказался правильным гидом и не отвечал на дополнительные вопросы.

Населённый пункт, в который мы свернули с асфальтового шоссе, тоже был, по-видимому, предместьем Лагоса, потому что в нём было несколько бетонных некрашеных зданий, они составляли целую улицу, застроенную с одной стороны. Противоположная сторона была заставлена двадцатифутовыми морскими контейнерами с хорошо знакомой и в России надписью «Maersk».

Абу привёз нас в автосервис, принадлежащий, видимо, ему, а Крис потом в трёхэтажное здание, где находился его офис по продаже компьютеров и мелкой бытовой техники, - показывали свой уровень бизнеса.
Так неприхотливо начал работать куст Фрэнка Синатры, но до главного ствола было ещё далеко.

Мы выпили английского, то есть колониального, чая, и я вышел на душный и жаркий балкон перекурить. Неожиданно за мной выскочил Абу.

О, эти бешеные глаза разъярённой гориллы!

Он придвинулся вплотную ко мне, так что нас разделяла только зажатая в моей потной ладошке неприкуренная сигарета, и что-то спросил. Откуда-то из мозжечка всплыл русский перевод:
- Ты христианин?

Вот это да! Вот, оказывается, о чём думает разъярённая горилла!
- Конечно, - мой мозг, по-видимому, сам же и ответил, потому что я в этот момент был занят поисками крестика, висевшего у меня на груди. Пуговица на рубашке никак не расстёгивалась, и Абу внимательно следил за моими судорожными движениями. Наконец пуговица оторвалась, и я с облегчением ткнул свой православный крест прямо ему в приплюснутый нос.

- Окей, - сказал Абу, глаза его потухли, и он, повернувшись, ушёл в офис.

А я выкурил на балконе подряд две сигареты, размышляя при этом: а если бы я не был крещённым, или у меня не было бы крестика? Какие найджирийские собаки растаскивали бы меня по пыльной лагосской дороге?

Что и говорить, это был очень неприятный момент, но теперь Абу стал относиться ко мне с почти братским участием, а я увидел в нём человека, серьёзно относящегося к жизни, и кое в чём даже похожего на меня.

Не знаю, чей в конечном итоге звонок послужил причиной нашего переезда, но на следующий день мы в полном составе оказались в Абудже. Перед посадкой самолёт долго, словно гриф, кружил над знаменитой базальтовой скалой, у нас даже хватило времени, чтобы сравнить её с изображением на найджирийских наирах. Впечатление было такое, что какой-то чудовищный гигант бросил с высоты своего роста булыжник, который от удара до половины вошёл в землю. Где-то рядом с ним располагался президентский дворец и казармы президентской гвардии.

Абуджа поразила шириной своих проспектов, отсутствием на улицах мусора и гигантской мечетью, расположенной в центре города. В Лагосе мы не увидели ни одной, зато молельных католических домов было такое количество, что иногда они составляли целые кварталы, притом, что народ ютился в трущобах и хосписах. И только здесь, в столице, мы увидели «мирное сосуществование двух религиозных систем». И только здесь я до конца оценил важность вопроса, заданного мне Абу.

Поселились мы в отеле «Хилтон». Если учесть, что во всей Абудже было два достойных отеля, «Хилтон» и «Шератон», выбор Фрэнка заслуживал уважение, даже не смотря на наших обычных рыжих тараканов, населявших ванные комнаты отеля.
Но зато в столице Найджирии можно было относительно спокойно прогуляться по асфальтированным улицам даже в вечернее время.

На следующее утро как-то неожиданно начались переговоры. Сначала это был суперсовременный научный центр. Нас встретили суперрадушные найджирийские учёные, одетые в нежно голубые медицинские халаты и шапочки.
Вступительное слово произнёс Фрэнк. Он достаточно уверенно обрисовал цели нашего приезда и практически все геофизические методы, применяемые в мире для разведки нефтяных месторождений, и уточнил, что наша фирма владеет ими в совершенстве. Потом добавил про наклонно-горизонтальное бурение, сказав, что бур управляется компьютером и выводится в конечную точку с точностью до нескольких миллиметров.

Единственное, о чём умолчал наш замечательный Синатра, что всё наше оборудование за исключением катушек с проводами придумано и изготовлено за пределами России, как и метод горизонтального бурения. Ну и правильно сделал, потому что, грубо говоря, на нашем месте могли стоять геофизики любой страны, имея точно такую же аппаратуру.

Учёные выслушали пламенную речь Фрэнка с гробовым молчанием. Быть может, в их глазах иногда мелькал ужас, или мне показалось это? Ведь по смыслу Фрэнк рассказывал им про их собственную работу! Как они должны отнестись к тому, что их заменят пришлыми русскими учёными и просто выбросят на улицу!?

Но тут как-то неожиданно зашла речь о морских буровых платформах, и мне пришлось целых пятнадцать минут переводить речь нашего главного геофизика об их устройстве. Вот это найджирийцам действительно было интересно, ведь Гвинейский залив был совсем рядом, и к тому времени дно его было просвечено и исследовано всеми известными геофизическими методами.

Кстати, и мой младший брат Дмитрий приложил к этому руку, проработав на шельфе Гвинейского залива не один год в качестве навигатора. Компания была американская, а флаг на пароходе – либерийский. Ну что поделаешь, время поморов и беллинсгаузенов с крузенштернами давно прошло. Брат рассказывал и об общительном характере найджирийцев, - они ухитрялись каким-то способом забираться на палубу их немаленького судна, чтобы поменять связку бананов на драные кроссовки, при этом они могли мастерски выкрутить из палубы голой пяткой бронзовую заглушку, затянутую специальным ключом. И ещё он упоминал о далёком экзотическом (для заснеженной России) Порт-Харкорте, расположенном на великом Нигере, куда они заходили на бункеровку, где в старые добрые времена парусных кораблей команды пивали ром и араку в нигерийских кабаках, главное было: унести оттуда ноги до наступления темноты.

В общем, были это совсем не переговоры, а некая лекция, где студенты и преподаватели иногда менялись местами, потому что голубым найджирийцам тоже очень хотелось рассказать о своих достижениях в области нефтяной геологии.

Но совсем уж в положении бедных студентов и просителей мы оказались, когда прибыли по очередной наводке в офис компании, имеющей непосредственное отношение к нефтедобыче. Территория была огорожена колючей проволокой, у ворот стоял солдат с автоматом и пропускал внутрь только при наличии бумажного пропуска. Перед воротами находилось одноэтажное здание, в котором, видимо, ждали своей очереди желающие поступить на работу в эту компанию. За колючей проволокой располагались трёхсоткубовые серебристые ёмкости, опутанные паутиной трубопроводов.

Темнокожие просители с удивлением разглядывали нас, сидящих в одном с ними помещении и ждущих, так сказать, в порядке общей очереди. Как потом оказалось, в руководстве этой компании не было ни одного белого человека.
В тесном прохладном кабинете нас встретил человек в накрахмаленной синей рубашке с галстуком, предложил выпить чаю, потом, улыбаясь, выслушал наши предложения. При этом он радостно кивал головой и смотрел на нас изумлёнными глазами, примерно, видимо, так же, как смотрели на него мы.
Расстались мы тоже радостно, в полном удовлетворении друг другом, к тому же напившись чаю. Никаких последствий эта встреча в дальнейшем не имела.
Мы вернулись в гостиницу, а через полчаса снова выехали на очередную встречу, которая также закончилась ничем.

Чтобы поднять боевой дух товарищей, Фрэнк решил показать, на что он способен у себя на родине. Объектом самоутверждения был выбран президентский дворец.

Мчась по свободным проспектам Абуджи, Синатра рассказал, что новую столицу Найджирии построила одна небольшая немецкая фирма. Офис её в Германии умещается в маленькой комнатке, где рядом с одиноким телефоном сидит один-единственный дежурный и планомерно посылает всех, кто придёт или позвонит, в… Найджирию.

-Да-а, какие же суммы прошли через эту фирмёшку! – мечтательно произнес Владимир.
Фрэнк промолчал, загадочно улыбаясь. Мимо нас проскакивали в огромном количестве белые буквы «В» на синем фоне, нарисованные на заборах и стенах домов, на специальных бетонных плитах и металлических рекламных щитах.
- Первая буква имени директора этой фирмы, названной его именем! – гордо сказал, наконец, Фрэнк.
- Достойно такой страны, - тут же определил Володя.
- И не побоялся иметь дело с такой страной! – добавил Дима. - Тут же можно всего разом лишиться, если произойдет переворот.
- В том-то и дело, что он, видимо, не может здесь произойти, поскольку «Шелл» и «Петролеум» - часть национального достояния.
- Но было же!
- Было! Но никто же ничего не лишился!?
- Никто, кроме белого человека, теперь его можно увидеть только в «Хилтоне».
- А вот это, - вовремя вставил Фрэнк, - наша специальная полиция!
И показал на тёмно-синий джип, на борту которого было написано белой краской «Fire for fire».
- Ничччччего себе, «Огонь за огонь»!
- Да-да! - радостно воскликнул гражданин Фрэнк Синатра, заслонив ладошкой объектив моего фотоаппарата. – В джунглях полно повстанцев с автоматами и вооруженных бандитов, которые убивают и грабят на дорогах. И только у этой полиции есть право останавливать любой транспорт в любое время суток, а в случае неподчинения применять оружие на поражение.
- Вот здорово, пулю в затылок и в кювет, к крокодилам! – вырвалось у кого-то из нас. – Что-то вроде тридцать седьмого года!
- Да ну, тут же за дело!
- За какое дело!? За то, что не остановился на глухой дороге по требованию гаишника?
- Иначе нельзя, - сурово сказал Фрэнк, сын своей страны. – Ну, вот мы и прибыли.

Наши машины стояли у пропускного пункта на президентскую территорию. К нам вышел неприветливого, если не сказать, свирепого вида офицер, перетянутый ремнями и с кобурой на животе. Они разговаривали с Фрэнком в течение минут пяти, офицер покачивался на носках высоких зашнурованных ботинок, держась за поясной ремень с пистолетом, и отрицательно крутил головой. Мы развернулись и отъехали от КПП на сто метров.
- Сука, - сказал Фрэнк, выходя из машины. - Придётся ждать пятнадцать минут.
За это время Синатра аккуратно сложил пухленькую пачку из замызганных наиров и, словно фокусник, спрятал её в рукав своей просторной найджирийской одежды.
- Погнали, - скомандовал он, - дерьмо по трубам.

У КПП свирепый офицер, ни слова не говоря, сел на переднее сидение первого автомобиля, и мы поехали по асфальтированной дорожке в сторону президентского дворца.

Вот это да! Вот это гвардия! И Фрэнк тут, видимо, действовал по уставу!

Машины остановились у живописно подстриженных кустиков (видно было, что территория благоустроена недавно, большие деревья, дающие тень, еще не выросли, а может их специально не сажали, чтобы не создавать естественных укрытий от стрел и дротиков), достали фотоаппараты и начали фотографироваться на фоне дворца, ничем не привлекательного приземистого серого здания с квадратными колоннами и длинной широкой лестницей, напоминающего клуб в районном центре.
Как скромна найджирийская власть! Перед зданием стояла сверкающая золотом стела, изображающая Кольцо, Пронзённое Оперённой Стрелой, а позади пятиэтажная, не побоюсь этого слова, «хрущоба». Да, именно так, один в один.

Неулыбчивый офицер неожиданно повёл себя очень непринуждённо, будто всю жизнь был нашим самым близким другом. Он широко и приветливо улыбался, позировал, позволяя даже обнимать себя за плечи.

Ну, душка просто! А не суровый страж резиденции президента комрада Д.
Мы все радостно смеялись и довольно громко обсуждали и дворец, и ситуацию.
Фрэнк Синатра скромно улыбался, как вдруг офицер, словно стерев улыбку с лица, что-то сказал.
Фрэнк тут же озабоченно произнёс, указывая на «хрущобу»:
- Это здание нашего КГБ, они могут нас увидеть.

Ах, чёрт, мы и забыли, где мы находимся! И бежать тут некуда, да и не убежишь! Мигом отправят в царство крокодилов! Но когда наш кортеж медленно проехал между непонятной стелой и дворцовой лестницей, а мы фотографировали всё подряд, опустив в машинах стёкла, стало ясно, что КПП в обязательном порядке делится приварком с обитателями «хру…», извините, служебного здания. И поэтому крокодилы на этот раз останутся без обеда.

Ни стела, ни сам президентский дворец, честно говоря, не произвели на нас впечатления, но зато мы оценили найджирийский устав внутренней службы и деловую хватку Фрэнка Синатры, и сумма взятки при этом не имела значения.

Вечером мы попробовали мексиканскую кухню, сидя под тростниковым навесом на берегу огромного бассейна с голубой водой. Мексиканская еда отличалась страшным количеством перца и очень небольшим количеством куриного мяса.

Фрэнк познакомил нас с двумя молодыми и, как он выразился, перспективными ребятами, через которых, оказалось, можно выйти на министра чего-то там, а через него на другого министра чего-то там, который, может быть, возьмётся за решение нашего вопроса. Ребята хорошо говорили по-английски, а один из них закончил Гарвардский университет.
- Опытные! – заключил Дима. – Не знаю только, верить им или нет. Эти… ну… найджирийцы, они что угодно скажут.

Да уж, они могли сказать и быть кем угодно, даже найджирийскими космонавтами и трижды героями Советского Союза, мы бы рассматривали их тогда, быть может, как музейный экспонат, но не более того, потому что единственное, что нам было нужно от них – это выход на министра чего-то там.

Мы уже поняли, что все предыдущие найджирийские представители «чего-то там» ни фактически, ни теоретически, ни генетически не могли вывести на интересующих нас людей, но охотно соглашались иметь с нами дело, строили загадочные глазки и радушно угощали нас за наши же деньги. Таинственные же пассы, связанные с поисками несуществующего кошелька, могли позволить себе только истинно артистические натуры, вроде нашего Фрэнка Синатры, водившего за нос не только русских геофизиков, но и своих земляков и сограждан, очевидно, представляя нас как делегацию от министерства сельского хозяйства США или крупного международного банка, не знающего, кому же ещё всучить беспроцентные кредиты.
И оба эти варианта могли заинтересовать лукавых сограждан Фрэнка только в одном случае, ибо ни один уважающий себя найджириец никогда не будет возвращать полученные за границей кредиты, и никогда не будет сам лично что-нибудь выращивать.

Потому что ты, найджирийская О`Найджирия, есть великая халявская O`Халява!

Причём длинная вереница представителей каких-то непонятных структур и компаний, пьющих и жующих за Володин счёт, должна была показать нам, насколько большая работа была проведена Фрэнком и каким количеством зелёненьких бумажек она должна быть оплачена.

Но эти двое… эти внушали серьёзное доверие, так как, нисколько не колеблясь, предложили положить в конверт некоторую определённую сумму, причём в долларах США, чтобы она не занимала много места, и передать конверт им для передачи министру «чего-то там».
- Вот это другое дело! – обрадовался Володя. – Вот это уже бизнес!

Для продвижения конверта по министерским лабиринтам требовалось несколько дней, и Фрэнк, продолжая имитировать бурную деятельность, предложил нам съездить ещё на одни переговоры на восток страны, в город под названием… Порт-Харкорт!

Он как будто читал мои мысли!

О, Порт-Харкорт! Это же генерал Харкорт в колониальном шлеме!
О, Киплинг! О, романтический апологет империализма! Это же жёлтые львы с изумрудными глазами в иссиня-чёрной ночи!
О, Нигер! Это же Великая Африканская Река всего лишь в полтора раза уступающая Батюшке Енисею!

Конечно, едем!

И вот мы снова в Лагосе, на краю гигантского лётного поля, где стоят на бетонных площадках самолёты частных авиакомпаний. Поле огорожено металлическим забором, крохотные офисы прилеплены один к другому, словно ласточкины гнезда. Солнца нет, идёт нудный моросящий дождь, тёмные клочья облаков ползут по земле,словно огромные пожирающие свет и радость слизняки, оставляя на дюралевых плоскостях и фанерных стенках контор мокрый след.

Сезон дождей кончился, но липкая перегретая влага висит в воздухе. Вездесущий Доктор Майкл и похожий на мокрого кота Фрэнк Синатра ищут рейс на восток. Южная часть страны, прилегающая к океану, накрыта мощной кучевой облачностью, и вероятность, что кто-то захочет подняться в унылое клубящееся небо, минимальна.

Мы пьём кофе в одном офисе, потом переходим в другой и пьём чай. В третьем нам предлагают виски. О-о, видимо, здесь обитают самые рисковые в Африке ребята, ведь предлагать бесплатные алкогольные напитки русским в нелётную погоду, - это верное банкротство для небольшой фирмы! А-а, неужели они решили лететь? Точно, потому и дали лекарство от страха!

Около двух часов дня мы оказываемся в самолёте,  Крис и Абу летят с нами. Погода нисколько не улучшилась, по стеклу иллюминатора ползут крокодильи слёзы с пятак величиной. Самолёт примерно двадцатиместный, напоминает нашу «Аннушку», АН-2. Сквозь открытую дверцу видна приборная доска, перед которой в двух креслах суетятся чернокожие пилоты в белоснежных рубашках, на погонах какое-то неимоверное количество нашивок.

Тревожно.

Вот пошёл в салон какой-то белый дым.
Стало ещё тревожней. Остальные пассажиры, в основном, женщины в цветных тюрбанах, с корзинками и объёмистыми сумками в руках, сохраняют полное спокойствие.

Что ж, придётся и нам взять себя в руки. Виски помогает.

Через час мы вывалились из облаков над побережьем Гвинейского залива: синяя вода с белыми гребнями волн, светлый песок и мангры с проблесками чёрной воды. Самолёт отчаянно болтало, он то проваливался в воздушные ямы (казалось, что мы просто падаем!), то взмывали вверх, как реактивный истребитель (нас вдавливало в кресла). А в масляной воде внизу, в этих страшных мангровых зарослях, нас поджидали гигантские крокодилы…
Когда самолёт снизился перед посадкой, стали видны найджирийские просёлочные дороги, проложенные через джунгли, - в тяжёлой красной глине блестели наполненные водой колеи.
Самолёт приземлился очень мягко, не «скозлил», не ударился. Ну, что, нормальные пилоты! А дальше нужно ехать по земле, до Порт-Харкорта оставалось еще сто пятьдесят километров.

Асфальтовое двухрядное шоссе, - странное дело, сухое! - увело нас в экваториальный лес. Закатные лучи дробились о морщинистые пальмовые листья, два олдмобиля, гремя подвеской, неслись на предельной скорости.
Стемнело очень быстро, едва светило погрузилось в исходящие испарениями джунгли…

И вдруг впереди появился огонёк, он передвигался в темноте по круговой траектории. То ли вооружённые бандиты, то ли повстанцы, то ли… найджирийские НЛО?!

Машины осторожно подъехали к фонарику и встали. Уф, это же белое на синем, «Fire for fire»!

В темноту ушла толстенная пачка наиров, в свете фонаря блеснули только зубы берущего, и мелькнула рука, делающая международный жест «go-go!», «проезжай-проезжай!». Спрашивать Фрэнка, за что он отдал «волкодавам» такие деньги, мы не решились, чтобы он не посчитал нас совсем уж слабоумными.

Вскоре шоссе совсем испортилось, асфальт был изрыт ямами, обочина выгрызла из него огромные куски. Свет фар прыгал вверх-вниз, выхватывая из мрака мёртвые неподвижные листья.
- Самые опасные места, - проговорил Фрэнк, - где едешь медленно.
В таких местах, конечно же, полицейских постов не было. Очень узнаваемо. И что мы забыли в этом Порт-Харкорте?! Большой реки, что ли, никогда не видели? «Не ходите, дети, в Африку гулять!».

Попалось нам и несколько деревень. Избы… э-э, простите, хижины, видимо, находились в джунглях, а вдоль дороги были устроены знакомым способом навесы, под которыми сидели полуголые торговцы, в большинстве мужчины. Женщины же, всегда парами, спокойно беседовали, не обращая на трассу никакого внимания. Горели свечи, или что-то напоминающее их, освещая одинокие связки бананов. Тёмные фигуры иногда требовательно стучали по крыше машины и махали рукой: «Стой, стой, твою мать!».

Но это, скорее, казалось, чем было на самом деле актом агрессии. Просто какой-то скоропортящийся товар подлежал немедленной продаже!

Примерно в час ночи мы добрались до Порт-Харкорта. Город, как и в давние генеральские времена, не был освещён. Во мраке проносились белые рубашки верхом на мопедах, невидимые колёса разбрызгивали воду из вполне российских луж. Вместо домов вдоль проезжей части на улицах стояли контейнеры-двадцатифутовики и прилавки, собранные из деревянных ящиков, на которых можно было разглядеть те же бананы, кукурузные початки, ещё какие-то плоды и упаковки чего-то дешёвого и одноразового.

Ночная портовая жизнь была в самом разгаре.

Фрэнк привёз нас в крохотный отельчик, отгороженный от мира шестиметровым забором с острыми пиками наверху.
- Сюда не заберётся даже обезьяна, - пошутил Фрэнк.

Шутка всем понравилась. Однако настроение было на нуле, все устали, не говоря уж о водителях, поэтому довольно быстро вся наша делегация собралась в полуподвальном помещении, где размещался ресторан, небольшой, но очень уютный, оформленный в местном колорите и с поясным портретом Президента страны Д.
Фрэнк сделал заказ шеф-повару в белоснежном колпаке и вернулся к общему столу с запотевшей бутылкой водки «Абсолют».

Компания молча наблюдала за действиями Синатры, не в силах пошевелить даже языком, а я подумал, как же найджирийцы снимают драйверский, водительский стресс после своих трудных и опасных дорог? Неужели пьют чай с вареньем или кофе с лимоном?
- Абу, - на правах побратима спросил я, - ты знаешь, что такое по-американски «мунлайт»?
Неулыбчивый Абу отрицательно потряс головой.
- Это домашний самодельный алкогольный напиток.
Все с интересом посмотрели на меня.
- Вот у нас в Раше, - продолжал я, - тоже есть домашний самодельный алкогольный напиток.
Абу начал улыбаться.
- Он называется «самогон». Повтори, пожалуйста.
Абу повторил почти без акцента. Уже вся компания ерзала и посмеивалась.
- А вот у вас, в Найджирии, есть ли какой-нибудь домашний самодельный алкогольный напиток?
Тут Абу засмеялся и закивал головой:
- Есть! Есть! Конечно!
- А как он называется?
- Огогогоро! – сказал Абу. – Повтори, пожалуйста.
Тут уже мы грохнули все, а я не смог из-за смеха повторить это такое странно знакомое слово. Смеялся даже лукавый и непьющий Фрэнк, он и сходил за стаканами и налил всем водки, в том числе и себе.

Следующий день прошёл в бестолковых поездках по портовому городу. Пыль, жара, тучи москито-мопедов, газующих на перекрёстках.
Когда-то давным-давно на московских перекрёстках стояли такие круглые стеклянные будки для постовых милиционеров, иногда управлявших движением автотранспорта. Будки эти назывались «стаканами». Летом в них было ужасно жарко и душно, и постовые предпочитали стоять рядом с ними на плавящемся асфальте. Напомню, машин тогда было очень мало!

А тут на перекрёстках стояли бревенчатые вышки, накрытые пальмовым навесом со знакомым колесом наверху! Под навесом – дородные найджирийки во всей красе полицейской униформы, в белых ремнях, белых касках, крагах и респираторах, они едва просматривались сквозь завесу выхлопных газов и пыли.
Вдоль дорог бесконечные контейнеры: в первом продают фрукты, во втором юридическая консультация, в третьем – стоматолог, в четвертом мясная лавка, потом опять фрукты, текстиль, юрист… и так до конца улицы.

К каждому контейнеру идёт свой электрический провод. Редкая птица долетит до середины найджирийской улицы! Тем более, что на проводах болтаются висящие на шнурках кроссовки, зацепившиеся пластиковые пакеты и растерзанные вороны, которые когда-то и попытались… долететь. И вся эта паутина с дохлыми мухами качается под огнедышащим ветром, завивающимся пылевыми смерчами. Люди в белых одеждах уворачиваются от них, прячутся за ближайший угол или вбегают в чёрный зев контейнера. Где-то я уже видел такую картинку! Только люди были в шубах.

Ну что ж, так вперёд, вперёд, «на свиданье с зарёй на восток», к освежающему дыханию Нигера! Но и здесь нельзя остаться одному, посмотреть на дальние зелёные острова, на океанские танкеры и сухогрузы (один назывался «Satin»), стоящие у стенки под портальными кранами, склонившими свои доисторические головы.

А-а, цвет кожи привлекает внимание! Приглашают прокатиться, проехаться, съесть, выпить, попить, попробовать, и обязательно дать за это денег. Если не дашь, могут отнять. А сфотографировать можно? Просто так - нельзя! Часть души вылетит тогда, и не поймаешь!

Никакие переговоры не состоялись, а должны были проходить почему-то на территории порта.

И снова Лагос, снова Абуджа.
В новостях сообщают: в Нигерии состоится конкурс красоты «Мисс Мира», заезд участниц начнётся в ближайший понедельник. Вот это да! Мы будем жить с ними в одном отеле! Или они с нами?

Конверт с деньгами продолжает блуждать в министерских коридорах, или уже перебрался в Амстердам?

Мы не знаем. Мы одурели от безделья и жары. Мы ходим в ресторан к шведскому столу, ходим под мексиканский навес к голубому бассейну, смотрим бесконечное повторение приключений Джеймса Бонда и… хотим домой, в ноябрьскую прохладу. Выглядим мы, видимо, не очень хорошо, - местные проститутки, игриво глядящие на мир сквозь красную вуаль, прикреплённую к жёлто-зелёной шляпке, не обращают на нас внимания. Все они похожи на Вупи Голдберг.

- Послушай, Фрэнк, в Найджирии играют на барабанах?
- А то!
- Посоветуй что-нибудь послушать, а?
Фрэнк берет такси и исчезает на полдня. Появившись, показывает два диска:
- Вот эти ничего.
И уходит слушать свои родные тамтамы. Один. Он тоже скучает по родине.

Переговоры переносятся ещё на неделю, и Володя решает отправить нас с Димой домой. Мы берём по банке с пивом и выходим в пекло. На стене отеля сидит фиолетовая игуана, гигантская ящерица, и радуется вместе с нами, медленно открывая пасть.

Увы, мы никогда не увидим живьём тощие прелести международных красоток, но зато не будем и прорубаться сквозь найджирийские кущи, размахивая остро заточенным мачете. Мы попьём пива и улетим в Лагос. Так здесь живут обеспеченные люди, а переговоры и презентацию оборудования проведут без нас, в рабочем порядке.

В Лагосе нас троих (бессменный Фрэнк как всегда с нами) встречает… Доктор Майкл. Он бодр и подвижен, он радушно улыбается, желает нам всех благ, и мы все вместе едем на рынок за сувенирами.

И тут же застреваем в автомобильной пробке. Вдоль рядов идёт одетый в камуфляж найджириец на костылях и одной ноге. Деньги кладут в соломенную корзинку, висящую у него на шее. Взгляд у ветерана мужественный, не хватает только нашивок и аксельбантов, как у президентской гвардии, по небритой щеке катится скупая слеза. Подходя к очередной машине, он говорит что-то густым басом и начинает громко скрипеть жёлтыми, почти коричневыми зубами, трагически наморщив лоб. Он очень старается заработать.

Наш водитель опускает стекло и кидает в корзинку несколько бумажек.

С правой стороны к Доктору подбегает мальчишка с носовыми платками, кипа цветных тряпочек на метр выше его головы. Доктор Майкл перебирает, выбирает, выдёргивая перевязанные ниткой связки. Мальчишка одной рукой держит кипу, другой помогает Доктору, который явно привередничает, берёт следующее, ничем не отличающееся от предыдущего, надувает губы и огорчённо качает головой. Малец терпит и что-то быстро говорит, видимо, нахваливая свой товар.

Зажигается зелёный свет, железное стадо срывается с места, так что пассажиров вжимает в сиденье. Торговец платками остаётся далеко позади в клубах пыли, а Доктор Майкл продолжает свое нелёгкое занятие.
Через сто пятьдесят метров снова остановка, продавец тут как тут, почти не запыхался, кипа на месте, торг продолжается. Наконец, Доктор неторопливо прячет десяток платков в свой кожаный портфель, и так же медленно достаёт оттуда толстый-претолстый бумажник и начинает отсчитывать наиры. Мальчишка-продавец переминается с ноги на ногу, глядит на деньги в толстых пальцах Доктора, и тут…
Зажигается зелёный свет, железное стадо срывается… вжимает в сиденье… торговец далеко позади… доктор продолжает свое нелёгкое занятие… остановка… продавец почти не запыхался, тут как тут… и наконец-то получает свои деньги. Уф! Это говорим мы с Димой.

На рынке мы так же долго, как Доктор Майкл, по-найджирийски, выбираем себе одежду африканского вождя, и нашим жёнам тоже. Вопрос-то в чём: в каком же наряде они должны теперь носить на голове стиральную машину?

Перед аэропортом Фрэнк привозит нас в недорогой, по его понятиям, китайский ресторан. Но есть уже не хочется, пить тоже, молча ковыряем китайскую лапшу, с трудом осилив по тридцать пять граммов какого-то виски. Ресторанчик маленький, но не уютный, похож на нашу пельменную начала семидесятых.
Распахивается дверь, заходит целая делегация бледнолицых людей. Ну, точно, как раньше в пельменную!
- Американцы, что ли? – говорю я.
- Не-ет, - отвечает Фрэнк. – Это наши.

Как же он так ловко отличает наших от ненаших!

Синатра подбирает губки бантиком, глаза ещё больше темнеют, превращаясь в перезрелую и блестящую бордово-красную черешню. Он выпрямляет спину и сгибает шею, словно гимназистка на уроке бальных танцев, взгляд его движется по известной схеме: на предмет, на нос, в сторону.
- Сейчас я вас кое с кем познакомлю, - с придыханием, еле слышно шепчет он.

Белые люди числом около пятнадцати рассаживаются за огромным овальным столом, до нас, - действительно! – доносится русская речь.

А к нашему столику приближается тем временем приблатнённой морской походочкой как будто старший брат Абу, но в два раза крупнее и свирепее.
Фрэнк медленно, пытаясь сохранить достоинство, отрывает зад от стула метра за три до… Мы, глядя на Фрэнка, делаем то же самое, человек этот протягивает нам руку, и мы слышим на чистейшем русском языке, на котором разговаривали Бунин и Лермонтов, с небольшою лишь ленинской картавинкой:
- Привет, самцы, кр-расавцы, на! … какого … такого …всякого … вас-то … сюда,.. туда … три раза на! … короче, занесло, закинуло, заелдыкнуло… на?

Я думал, что наш интеллигентный Синатра сможет произнести только «и-иии-ии-ии!», как поросёнок, которому наступили на хвостик, но он неожиданно спокойно и членораздельно произнёс, пожимая протянутую руку:
- Да вот, домой собрались ехать. Знакомьтесь, - добавил он, посмотрев на нас,- это Рафаил.
- Рафик по-нашему, - сказал Рафаил ленинским говорком. – По такому… разэтакому случаю жеранём-ка… на!.. водовки за нашу мать-родину…на!
- Спасибо, Рафик, мы обязательно подойдём, - пролепетал Фрэнк.

Когда Рафаил, удалившись, воссел во главе своего русского стола и не мог нас услышать, Фрэнк, наконец, вымолвил:
- Это Президент компьютерной корпорации «Ройял Стайл»! В Москве это очень известная корпорация. Её создал… вот, Рафаил.
- А нам обязательно к ним подходить? - засмеялся вдруг Дима.
- Да-а, - прошелестел Фрэнк, - он может обидиться!

Ну, что ж, за родину не грех и рюмочку пропустить.

И вот, наконец…

Нет-нет, ещё же десерт, самое главное, ради чего же всё-таки российские геологи приехали в эту далёкую африканскую страну и что из этого вышло.
Денежный конверт добрался-таки по назначению благодаря «перспективным» молодым людям, один из которых закончил Гарвардский, кажется, университет. И добрался к министру не «чего-то там», а инноваций и… короче, точно по назначению. Владимир заключил долгожданный договор, называемый в России договором о намерениях, а точнее о создании совместного найджирийско-российского предприятия!

Несомненно, это была большая победа, сравнимая разве что с победами легендарного генерала Харкорта.

Было пройдено немыслимое количество согласований, препонов и рогаток, приготовлены соответствующие документы и переведены определённые суммы, изготовлен роскошный буклет, повествующий о возможностях и честных устремлениях новорожденного Данилы-мастера с глазами рассвирепевшей гориллы, и даже визитные карточки и бейджики на двух языках, и даже… даже… придумано имя ему!

О, Россия! О, Найджирия! Кто из вас Мать, а кто Мачеха этому ребёнку? Почему он не смог открыть глаза? Как раскрыть эту тайну?

А может и не нужно её раскрывать?
Неужели только одна страна в мире известна отправлением бессчётного числа халявных «писем»?

…Володя, конечно же, в день заезда претенденток встал у ресепшена с фотоаппаратом в боевую стойку.
Представляю, что это была за фотосессия! Какие наряды, какие глаза, повороты и финты! Мы с Димой в это время пытались открыть заевший ящик камеры хранения в аэропорту Амстердама, опаздывая на московский рейс. В ящике была часть нашего незаменимого геофизического оборудования. А потом ругались с неприветливой стюардессой авиакомпании «КLM», - наши российские приборы не входили в европейские стандарты.

Европа тоже не любит русских.

На следующий день, в Москве, во всех новостных программах был отмечен международный скандал: мусульманское население Найджирии встало против проведения мирового конкурса красоты в Абудже!

No passaran! Они не пройдут! Хотя они уже везде прошли.

Представляю, как был рад Володя, стоя у ресепшена со своим фотоаппаратом, делая снимки звёзд, отъезжающих в Лондон, совершенно в другом ракурсе.

Ну вот, зато Африка не любит Европу.

Но вся эта нелюбовь была потом, после китайского ресторана.

И вот тут уже, наконец-то…

О, Россия, мы вернулись!

Люблю твои просторы, омываемые океанскими водами, твои великие реки и пышные леса, твои дороги, асфальтовые, бетонные, пыльные, в осенних и весенних колеях, дома в больших городах и маленьких весях, твоих мужчин, стремящихся за дальние горизонты, и быстро стареющих женщин.
Где, в какой не верящей в Бога стране, встретите вы такое количество церквей и прихожан, идущих поколение за поколением впереди солнца, дождя и ветра, за счастьем и верой в самих себя. Грустно провожать их глазами, зная, что дороги наши уже разошлись и никогда не пересекутся, потому что любить Родину – одно, а жить в Её пределах – совсем другое.

О, Россия, ты почти Найджирия.